– Я хотел бы пойти с тобой, – сказал он.
– Тебе будет труднее, чем мне.
Возможно, она была права.
После некоторого молчания Мавет добавила:
– Да хранит тебя Бог, брат.
– Я тебе не брат, а раб.
Она ответила по-нептарски. И Бран хоть и не понял, но угадал – потому что уже слышал от нее эти слова.
…И когда личная охрана министра, громыхая доспехами, вылетела из внутреннего двора. Бран почувствовал, что время его пришло. Солдаты городской стражи уже отбыли к месту, и пожарная команда тоже, но вестовые докладывали, что пламя вспыхивает все в новых местах и паника в городе не унимается. При подобных обстоятельствах – скопление разноплеменного народа, беспорядочное возникновение трущоб – пожар мог начаться и случайно, но ведь все ждали вооруженных беспорядков, и полагали, что дождались. Предполагалось, что мятеж придется подавлять войсками. Бран знал, что сам Омри туда не явится, – они достаточно изучили его привычки, – но людей своих пошлет. Он знал также, что не должен сейчас думать о Мавет, что бы там не творилось при пожаре, и сколько бы солдат, стражников и осведомителей туда ни бросили. У него другая задача. Конечно, охрана во дворце остается. Но это уже не важно.
Среди всеобщей беготни и толкотни он сумел пересечь двор и проникнуть внутрь. Он не слишком опасался, что сейчас его кто-нибудь увидит. Они выяснили, что среди охранников Омри не было коренных имперцев – это были наемники-провинциалы, по большей части из Алауды или Септимы, люди рослые и светловолосые либо рыжие, и в полумраке он мог сойти за одного из них. А потом через лес черных колонн, по переходам, многажды описанным, рисованным ему Мавет, – вперед.
На последней колонне, рядом с нужной ему дверью, каким-то чудом сохранилось изображение льва, поднявшегося на дыбы. Омри не мог не видеть его, однако и не приказал уничтожить. Бран укрылся за колонной, наблюдая за двумя телохранителями, стоявшими у дверей опираясь на копья.
Не существует благородного-или неблагородного оружия…
Не существует благородного или неблагородного ведения войны…
Подкравшись к одному из них сзади, Бран накинул удавку ему на шею и стянул что есть мочи. Копье выпало из рук стражника прежде, чем Бран успел подхватить его. Второй телохранитель обернулся на стук, но копье уже было в руках Брана…
Он не испытывал к ним зла и убил их по возможности быстро и чисто. Кроме того, так они не смогли разбудить криком своего господина.
Но Омри Га-Ход не спал. Да и кто спал бы в такую ночь? Он стоял у выхода на балкон и смотрел на отдаленный отсвет пожара – словно отраженные огни светильников на письменном столе. А стол был завален грудами свитков и кипами вощеных дощечек – министр действительно изучал весь поток документов, стекавшихся во дворец из контор и от просителей. И Омри, в отличие от своих телохранителей, услышал Брана, как бы тихо он ни ступал.
Он резко повернулся. Взглянул на вошедшего. И странная улыбка появилась на его тонких губах.
– Тебя послал император? – спросил он. Голос у него был не менее красив, чем лицо, – низкий, богатый интонациями. – Или губернатор?
Бран не ответил. Он и не собирался отвечать, надвигаясь на министра.
Омри не закричал, он отлично понимал, что, раз этот человек здесь, никто не придет ему на помощь. Но и сдаваться он тоже не хотел. На спинке кресла висела перевязь с мечом, и он схватил ее. («Предатель, негодяй и блудослов», – сказала Мавет. Но она не сказала: «Трус».) Выхватив меч, перевязи не бросил. Оружие его было легким, и перевязью он мог действовать как плетью, пытаясь попасть противнику по глазам.
Когда-то он был полководцем, комендантом крупнейшей в Нептаре цитадели. И когда– то он был недурным фехтовальщиком. Но последние десять лет он провел в покое и роскоши и вряд ли тревожил свое тело воинскими упражнениями. К тому же сказывался возраст. Он был не в силах противостоять натиску бывшего федерата. Но, вышибая меч из рук министра, Бран твердо помнил – он не должен убивать Омри Га-Хода. Только оглушить. А потом – мешок, веревка и-с балкона, выходящего в сад, – вниз.
Паника в городе была так велика, что Брану удалось вырваться из Малого Империума, минуя заставы. Город был окружен, как было сказано, земляным валом, но в последние месяцы велась подготовка к возведению стен. Но во время своих блужданий по городу Бран и Мавет углядели место, где насыпь была уже разрушена, а камни успели подвезти, но не более. Разумеется, здесь тоже стояла охрана, но не такая усиленная, как у ворот, а в нынешнюю ночь, когда властям понадобились дополнительные силы, охрану отсюда и вовсе сняли. Бран, правда, был готов к схватке. С мешком, перекинутым через седло украденной лошади, Брана могли принять в лучшем случае за мародера. Что ж – Мавет сумела в одиночку перевернуть весь Малый Империум, он в силах в третий раз за ночь схватиться со слугами империи. Но они, видимо, были заняты борьбой с настоящими мародерами. Итак, он прорвался.
Солнце уже поднялось, когда он достиг знака, указанного ему Мавет. «Четыре Камня», – сказала она. В действительности это были развалины, судя по всему, древние, а не времен минувшей войны, и от строения, некогда высившегося здесь, остались только четыре ушедшие в почву глыбы. Чем-то они напоминали Брану стоячие камни, почитавшиеся священными у него на родине.
Мавет не было. Он не допускал мысли, что ее может и не быть. Спешился – он не мог позволить себе роскоши загнать коня, неизвестно, добудет ли другого. Стащил связанного Омри на землю, осмотрелся. До этого он, сделав крюк к востоку, выбрался на дорогу. Но эта дорога была несравнимо хуже той, по какой они добирались из Намаля в Малый Империум. Видно было, что ею давно не пользовались. А дальше начиналась уже настоящая пустыня. Но все равно торчать здесь, на виду, было глупо. А «круг камней» – он по привычке назвал это место лоэргским выражением – был слишком сквозным, чтобы служить убежищем.
Убежище он нашел шагах в пятистах отсюда. Может быть, до войны, когда дорога была еще оживленной, там была стоянка караванщиков, теперь – рассохшийся сарай и засыпанный песком колодец. Туда Бран отвел коня и стащил мешок с министром. Последним и занялся. Не хватало еще, чтобы Омри Га-Ход задохнулся и тем испортил весь замысел.
Омри был жив и в сознании, хотя жадно хватал ртом воздух. Отдышавшись, он взглянул на Брана холодно и с презрением – истинно нептарским.
– Если ты не убил меня сразу, – заметил он, – значит, украл ради выкупа. Что ж, это можно понять. Вряд ли ты сам до этого додумался, остается вопрос – кто?
Держался он удивительно свободно, как бы дико это ни звучало по отношению к человеку в таком положении.
– Возможно, обычные разбойники… это проще всего, а потому наиболее вероятно… но скучно, – размышлял Омри без дрожи в звучном голосе. – Вот если это затеял губернатор Региса, это уже интереснее. Он обязан расценить мой приезд как посягательство на свои полномочия. Тогда и выкуп должен быть не денежным. Игры власти… Или, – он бросил взгляд на Брана, – ты, пожалуй, похож на алауда. Заговор в Западной провинции? В таком случае ты и твои хозяева напрасно старались. Император не настолько меня ценит. Что бы вы со мной ни делали, привилегий в обмен на мою голову он вам не вернет. Так кто же? Или ты не понимаешь по-имперски?
Бран промолчал. Одному его Мавет точно научила – не отвечать на вопросы, подумал он и машинально принялся тихо насвистывать мелодию, которую всегда свистела она.
И тогда впервые он увидел в лице Омри Га-Хода, человека, не боящегося ни убийства, ни унижения, презиравшего все и вся, – страх. Смертный ужас исказил это безупречно красивое лицо.
– Откуда? – прошептал-прошипел он. – Ты же чужой, ты не можешь этого знать…
Так же молча Бран заткнул ему кляпом рот, проверил прочность узлов на руках и ногах. И направился к дороге.
Ждать у Четырех Камней ему пришлось не так уж долго, но ему показалось, что прошла вечность, прежде чем вдалеке появился всадник с вьючной лошадью в поводу. «Если ты увидишь в Нептаре всадника верхом на лошади…» Это была не Мавет… нет, Мавет, только не та, что в городе. На плечах у нее был старый нептарский плащ, которого он не видел на ней со времен Столицы, а лицо она обмотала платком, так что были видны одни глаза. Так делали нептары, отправляясь в путь, – Бран знал это с войны – не затем, чтобы скрыть лицо, а для того лишь, чтобы защитить рот и нос от горячего ветра, песка пустыни и дорожной пыли.
Бран вышел из-за камня и, когда она подъехала, поймал поводья.
Мавет спрыгнула наземь. Немой вопрос читался в ее разных глазах.
– Да, – сказал Бран. – Он там. – И указал в сторону заброшенной стоянки.
Мавет стояла и молчала. И внезапно Брану стало страшно. Особенно потому, что он не мог понять природу этого томительного, сосущего страха – и причину его. Потом Мавет вздохнула и освободила узел платка, скрывавшего рот.
– Идем.
И стиснувший сердце страх ушел, испарился. Стало легко и радостно, как никогда. Нет – как всегда.
Они взяли лошадей – на второй были бурдюки с водой и еще какие-то сумки
– когда она успела? – и пошли к стоянке. Все еще не отойдя душой от этого приступа радости. Бран подробно и многословно рассказывал обо всем, что произошло, и как держал себя Омри. Не скрыл он и как повел себя министр, когда Бран засвистел, – уж очень странно это было.
Она поморщилась.
– Это ты зря, пожалуй…
– А почему он так испугался? Что это такое? Ты же говорила, что этой песни никто не помнит.
– Это боевая песня нокэмов. Так что ее и вправду мало кто помнит. Некому помнить. Но Омри, когда он был полководцем… он мог ее знать. n А о чем эта песня? Про что там? Мавет остановилась. Брови ее сдвинулись к переносице: одна – ровная дуга, другая – рассеченная. n – «Сила моя не умрет…» Нет, не то. «Воля…» – Впервые он увидел, как она растерялась. В замешательстве посмотрела на Брана. – Я не могу перевести. Слова не поддаются. В имперском просто нет таких понятий… – Тряхнула головой. – А может, и хорошо, что ты засвистел. Это мысль.
Все дорогу, что они везли Омри – связанного, большей частью с мешком на голове, – боевая песня нокэмов сопровождала его. Эта игра развлекала Брана необыкновенно. Он уже уяснил, что Омри Га-Ход не испытывает страха ни перед императором, ни перед наемными убийцами. Нокэмы – другое дело. К тому же – это разъяснила Мавет – когда человек свистит, не поет, нельзя определить голос. Пусть Омри не знает, сколько их здесь. Хоть у него и мешок на голове, но останавливаться все равно приходится, давать отдых лошадям, кормить-поить Омри и прочее – и мешок надо снимать. Они сменяли друг друга, до Омри доносились обрывки разговоров, но лицо Мавет было скрыто, а по ее голосу, особливо приглушенному, трудно было угадать женщину.
Первое время они очень спешили и передвигались больше по ночам. Пропавшего министра наверняка уже искали. Вряд ли власти Малого Империума могли предположить, что похитители направляются в Нааму (честно говоря, после стольких перетрясок нынешние чиновники могли вообще забыть об ее существовании), но такой возможности нельзя было исключать. Но в таком случае погоня направилась по другой дороге, дальше к северо-востоку, вдоль Горьких Вод. Бран и сам когда-то шел с армией по этой самой дороге и полагал, что она единственная. Нет, говорила Мавет, это была единственная дорога, по которой к Нааме могли приблизиться войска, – обходная. Есть и другой путь, гораздо хуже и гораздо короче, по нему они и отправятся.
В пути они никого не встретили. Пустыня – она пустыня и есть, счел Бран, но Мавет говорила, что раньше здесь было не так уж пустынно. Кочевали пастухи со стадами, ходили особо отчаянные караванщики, не боявшиеся львов предгорий. Теперь всех этих пастухов и торговцев угнали рабами в империю, а львов… львов теперь бояться нечего. За месяцы осады в предгорьях имперские офицеры развлекались охотой и перебили львов начисто. Надо же им было доказывать свою доблесть. А переселенцы сюда не рвались. Земля и без того неплодородная, а близость развалин Наамы внушала страх.
Итак, они пересекали пустыню, останавливаясь только для отдыха. Если бы Мавет заранее не озаботилась об еде и питье, было бы хуже. Правда, им приходилось замечать бродящих в поисках редкой травы одичалых коз, и в случае необходимости Бран мог бы поймать и заколоть одну из них. Но времени не было. С водой, сказала Мавет, дальше будет лучше. В горах есть родники.
Омри, такой разговорчивый вначале, теперь молчал. Он был уроженцем этой страны, когда ему представлялась возможность, узнавал приметы местности и не мог не понимать, куда его везут. Можно было лишь догадываться, что он чувствовал.
И что чувствует Мавет.
На четвертый день, когда они достигли предгорий и Бран ехал, насвистывая песню нокэмов, Мавет сделала ему знак замолчать.
На привале он спросил, в чем дело.
– Пора прекратить игру с песней.
– Почему?
– С этим нельзя играть. Я поступила дурно. Этот приговор отличному способу припугнуть врага поверг Брана в недоумение. Но он знал, как трудно спорить с Мавет, и не стал этого делать.
Впрочем, назавтра стало не до свиста. То, куда они ступили, дорогой, даже плохой, счесть было невозможно. Ее и тропой-то можно было назвать с трудом. Гадючьим ходом извивалась она то между сомкнутых скал, то по краю отвесной пропасти, и всадник по ней мог проехать только один, да и то с трудом. Немудрено, что Аммон, даже если и был уведомлен об этой тропе, предпочел воспользоваться обходной дорогой.
Узнав, что им предстоит миновать пропасти, Бран привязал пленника к лошади. Омри, конечно, не нокэм, обязанный убивать себя, чтобы избежать унижения, но в отчаянии люди всякое способны над собой сотворить. И что скажет Мавет, если Омри бросится в пропасть?
Пока что Мавет, которая всегда точно помнила цифры, сказала, что, насколько ей известно, тропа насчитывает пятнадцать тысяч шагов. Брану при таких обстоятельствах в голову бы не пришло считать шаги. Мавет постоянно ехала впереди – разведывала дорогу на предмет завалов. Возвращалась пешком, приносила воду в бурдюке – значит, были здесь родники и помимо той пещеры. Скалы нависали над ними, и в горах казалось прохладнее, хотя солнце палило все так же немилосердно. И кровь колотилась в висках, и сердце билось в диком возбуждении – от этой жары ли, от горного воздуха, просто от голода. Бран вел за собой в поводу коня со спеленутым министром. Тот за все время произнес только два слова по-нептарски. Бран запомнил их и, когда Мавет в очередной раз вернулась с водой, сообщил ей. Тут она перевела без затруднений. «Фанатики! Безумцы!»
Что ж, так тому и быть.
Скалы теснились, тропа змеилась, и не было ей конца. А потом он увидел гору с развалинами Наамы на вершине.
Когда-то в своем отчаянии он назвал Нааму «крепостишкой». Может быть, тогда она казалась ему меньше из-за огромного числа облепивших окрестности войск. Сейчас он отчетливо видел, что Наама была большой крепостью, рассчитанной на многочисленный гарнизон, а не на несколько сотен человек, что ее защищали. Была. Потому что нынче от нее мало что осталось.
Лошади ступили на земляной холм. Некогда это была мощная насыпь, которую Аммон приказал возвести своим солдатам, чтобы установить на ней самую большую из осадных башен. За столько лет насыпь сильно осела, поросла цепкой горной травой, которая оплела и развалины стен, но и теперь Брану казалось, что он замечает в земле колеи, накатанные этими осадными чудовищами, а среди травы виднелись наконечники стрел и осколки каменных снарядов.
Бран не снимал мешка с головы пленника, пока они поднимались, и сделал это, лишь когда пришлось спешиться. Стены Наамы были разбиты имперскими баллистами, но каким-то чудом часть арочного проема над прежними воротами еще держалась. И буквы на ней…
Бран стянул министра с седла и мешок с его лица. И, оттянув его голову за волосы назад, поставил так, чтобы тот видел над воротами надпись, которую не могли прочитать гвардейцы. Но Омри Га-Ход мог.
«Ничьи рабы, кроме Бога».
А потом, толкнув Омри в спину, повел его в цитадель – в то, что от нее осталось. Десять лет Наама была ужасом его жизни, но теперь он знал, что имеет право войти сюда. И ничего не боялся. Тогда, из-за потрясения, он смутно запомнил внутренние строения Наамы. Теперь взгляд его был зорок, но он мог лишь догадываться, что здесь было. Склады, мастерские, жилые дома, мельница, даже сады, очевидно, были здесь… колодцы… Вот колодцы он помнил. Колодцы и распахнутые зернохранилища. Да, Наама, несомненно, была большой крепостью. И будь на месте Аммона человек поумнее, он бы не уничтожил Нааму, а сохранил бы ее для империи. Однако что сделано, то сделано. Уцелело лишь основание главной башни, вырубленной в цельной скале,
– его не брали даже имперские баллисты. Туда, наверх, по каменным ступеням, и толкал Бран Омри Га-Хода.
Верхняя часть башни была снесена, но основание возносилось над всей горной грядой. Бран и не подозревал, как высоко завела их извилистая тропа. С башни было различимо даже озеро Горькие Воды, отливавшее тем же металлическим блеском, что и небеса. Немудрено, что нокэмы были так преданны своему Богу – с этой вершины он виделся им совсем близко.
Там, где скальное основание переходило в надстройку из валунов, был некогда зал, служивший, верно, местом собрания командирам нокэмов, – когда Аммон вошел в крепость, множество трупов лежало именно там. Теперь на этом месте была открытая горным ветрам площадка да сохранилась часть стены в две трети человеческого роста, слишком мощной – восемь локтей толщиной, – чтобы разрушиться полностью. На ней сидела молодая женщина в простом холщовом платье и распахнутом плаще, сложив на коленях поблескивающие металлом руки.
Омри Га-Ход остановился. Посмотрел на Брана, на Мавет. И расхохотался.
Он смеялся долго, на глазах у него выступили слезы, однако он не мог вытереть их из-за связанных рук.
– Вы хорошо поиграли со мной, – произнес он, переводя дыхание. – И всего двое! Безумная женщина и дикарь, вообразившие себя нокэмами…
Он легко, насколько позволяли путы, отошел и сел на каменный пол, прислонясь к стене. Примоститься на самой стене ему бы не удалось, та была достаточно высока, а возможности подтянуться он был лишен. И все. же движения его были так непринужденны, словно он просто вольготно расположился отдохнуть.
– Тебе не позволяли… – начал Бран. n Но сколько бы ты, – Омри обращался к Мавет, в которой безошибочно распознал соплеменницу, – ты и твой мужчина… n – Я ей не муж, – сказал Бран. Ему померещилось, что он уловил тень удовольствия от его оправдания на лице Омри, и с невыразимым наслаждением закончил: – Я ее раб.
– Сколько бы ты ни воображала себя нокэмом…
– Я из нокэмов Наамы, – сказала Мавет. – Единственная выжившая.
Голос ее был тише посвиста ветра. Но Омри услышал.
Какое-то время он молчал. Потом что-то произнес по-нептарски.
И Мавет впервые посмотрела на него. Просто посмотрела. И он смолк.
Бран понял: произошло что-то важное, но он не знал, что именно. Омри Га-Ход, человек образованный, попытался заговорить с Мавет на древнем языке, языке нокэмов. И это не было ему позволено.»
В дальнейшем он говорил на новом, которого Бран тоже не понимал. И вообще это дурь – Омри расселся, а он стоит перед ним, как слуга. И Бран с демонстративной неуклюжестью устроился в противоположном углу площадки.
– Я тебя понимаю, – сказал министр. – Отомстить предателю Омри, погубившему родную страну, изменившему своему народу. Так тебе должно было это видеться из-за стен Наамы и детским взором. Но я-то не был тогда младенцем. Я не был даже молод. Я многое видел и еще больше знал…
– Знаешь, пора нам подумать, как его кончать, – сказал Бран. – Сжечь на костре или колесовать его мы не можем – не на чем. В империи принята казнь четвертованием. По– моему, это работа для мясника, а не воина, да и меч мой для этого плохо годится. Но если ты решишь, я это сделаю.
– …В сущности, сдача Малкута лишь ускорила неминуемое и уменьшила количество жертв. Это случайность, что Малкут и Наама оказались в руках разных партий, но уединенность вашей крепости усугубила свойства, присущие нокэмам. Запершись здесь, вы ничего не хотели знать о тираническом правлении князя, который трясся от страха перед собственными подданными и оттого заигрывал с империей, не думая о том, что нельзя вечно размахивать жирным куском перед мордой хищника. Вы не желали видеть борьбы политических группировок, раздиравших Шемеш в клочья, причинивших ему больше зла, чем вражеские войска. Вы устранились от интриг бездарных полководцев, предпочитавших подсылать друг к другу наемных убийц, чем сражаться. Вы закрывали глаза на то, что Нептару погубили не князь, не Омри и даже не империя. Нептара изжила себя как государство. Люди, от века твердившие, что не были и не будут рабами никогда и никому, стали рабами собственных грехов и страстей.
– Или камнями его забить? Спустим в один из пустых колодцев и камнями закидаем. Уж камней-то здесь предостаточно.
– А сами нокэмы? Я знаю, что навлеку на себя еще большую ярость, когда скажу правду, но ты обязана ее услышать. Обычай дозволяет нептарам лгать и льстить врагам, но не соплеменникам. Тебе-то они представляются возрожденными древними героями, воинами Бога, и это понятно и естественно в твоих обстоятельствах, однако большинство народа считало нокэмов просто разбойниками, головорезами, в грош не ставящими человеческую жизнь и потому не жалеющими ни своей, ни чужой…
– А вот еще хорошая казнь – распятие. От южан слышал. Мне нравится. Отрубить голову или повесить – это слишком быстро, а так, говорят, распятый дня три дохнет. Вообще, еще говорят, для полного порядка еще бичевать полагается, но, пожалуй, мы без этого обойдемся. Здесь, на стене, как раз хватит места, чтобы вбить клинья, солнце жаркое, а уж вид какой…
Двое мужчин сидели друг против друга, и каждый обращался к молчавшей женщине, поместившейся наверху, умышленно минуя противника. Правда, Омри не снисходил до того, чтобы считать Брана противником. Он унижал северянина тем, что говорил так, будто того здесь вообще нет, и чтобы тот не мог его понять, на что Бран отвечал тем же, но так, чтобы Омри его отлично понимал.
– Но главное – не в этом. Мы так привыкли гордиться своей древней мудростью, неустанно повторяя, что мы писали книги и создавали законы, когда на месте империи еще бродили орды дикарей в козьих шкурах. И каждый нептарский рыбак или плотник почитал себя выше императора… не замечая, что мудрость эта одряхлела. Мы стали слишком стары и слишком мудры, чтобы выжить. Нептара, такая, какой она была и какой никогда не будет впредь, уже не могла существовать. Кичась почитанием закона и права, она забыла о древнейшем нерушимом законе, известном даже диким зверям, – победа за тем, кто сильнее, и законы устанавливает оружие. Сила империи обрушилась на нас, и что стало с нашей мудростью, нашими книгами, нашими науками?
– А вот что я еще придумал. Можно его не убивать, можно сделать лучше. Обрить ему голову, выжечь клеймо, урезать язык и продать южным царькам. У них на Юге охотно берут немых рабов. Неплохо после министерской должности, а?
– И я сдал Малкут, хотя знал, что люди пойдут в рабство и в изгнание. Но они при этом останутся живы, живы, нравится тебе это или нет. И это рабство станет для них освобождением. Чтобы возвыситься, надо сперва унизиться. Пора освободиться от представления, что Нептара – это пуп мироздания. Ей предстоит обрести новую форму, новое значение, вылиться в новые мехи. Непредвзятому человеку ясно, что Нептара – это не каменистая земля под раскаленным солнцем. Нептара – это царство духа, которому не должно быть границ.
– Но если тебе это не нравится, то можно и убить. У меня на родине преступникам вспарывают животы это нетрудно сделать. Или можно привязать к хвосту лошади и прогнать по горе, хотя лошадь, конечно, жалко…
– Мы должны были войти в империю, но не как вассалы, как данники, а проникнуть внутрь и видимо раствориться в ней. И это было бы для нас равносильно выходу в широкий мир, ибо нынешний мир и есть империя, освобождению от всего устарелого, косного, что сковывает нас. Но что важнее
– наше проникновение в империю должно изменить весь смысл ее существования. Преосуществление нашей древней мудрости на основе имперской силы, освящение грубой силы высокой мудростью – вот достойная цель, вот истинное поприще битвы – область духа. Только так Нептара может одержать победу над империей. Только…
– Хватит, – сказала Мавет по-имперски. И Брану: – Выведи его, развяжи и отпусти.
Он медленно встал, ошеломленный. Но – странное дело – вместо негодования он испытал радость.
– В том, что ты сказал, есть правда, – продолжала Мавет, обращаясь к Омри, по– прежнему на том же языке. – Для тебя. И для многих людей. Для очень многих, готовых и способных последовать за тобой. Но не для нокэмов. Ты это знаешь. И знал всегда. И эти годы ты жил, утешаясь мыслью, что нокэмов больше нет и некому судить тебя и думать, каково будет царство духа, возросшее на крови. Но теперь тебе известно, что нокэмы существуют. И все твои поступки тебе поневоле придется соразмерять с их трудом. А я хочу посмотреть, как ты будешь это делать. И что ты будешь делать – в Нептаре ли, в империи – кого будешь преследовать, кого миловать, кому раздавать землю… эту каменистую землю под раскаленным солнцем. Потому что никто из нас, я думаю, не доживет до времени, когда Нептара победит империю, какое бы имя эта империя ни носила – на поле битвы и ни на каком ином. Если же ты захочешь добраться до меня… по законам силы и оружия… помни, я уже раз выбралась из могилы и смогу сделать это снова. И тогда… – Она бросила короткий и вполне определенный взгляд на Брана.
Теперь он знал причину радости. Она была из того же источника, что и страх, испытанный им у Четырех Камней, когда он сообщил Мавет, что Омри захвачен. Он боялся, что она скажет: «Благодарю тебя. Теперь ты свободен». А он не умеет быть свободным без нее. И не имеет собственной цели. Теперь же…
Омри Га-Ход молчал. Лицо его было старым, измученным и бесконечно усталым. Точно изуродованная душа его покинула тело и, вочеловечившись, смотрела на него со стены разными глазами.
Бран вывел Омри из развалин Последней Крепости, проводил до осадной насыпи. Там развязал его веревки. Ни воды, ни лошадей не дал. Местность Омри знает – выкарабкается. А чем позже он доберется до Шемеша, тем лучше. Потому что им снова предстоит жить, а значит, думать о выживании.
Он вернулся на площадку башни. Мавет все так же сидела неподвижно, глаза ее были прикрыты и казались одинаковыми. Вероятно, она не хотела видеть, как уходит Омри. Бран тоже не хотел. Пойдет ли Омри по горной тропе или выберет дорогу вдоль Горьких Вод – какая разница?
Отставив показную неуклюжесть, Бран прыжком вскочил на стену и привычно встал позади Мавет. Только одно тревожило его. Он испытал радость, когда столь долго вынашиваемая и тщательно подготовленная месть была отменена либо отложена. Но сама Мавет… что испытала она? Она жила своей целью… и не стало ли ей ожидание дороже свершения? Или она тоже не хотела терять этой цели?
– Ты вправду сказала все, что думала? – спросил он.
Мавет не ответила.