Любит ли?
А что, если – пальцы Сальвидиена стиснули холодную поверхность бокала, – если за преступлением стоит именно Вириат, и Гедда была всего лишь послушной исполнительницей? В конце концов, она всего лишь рабыня и варварка, и вполне естественно для нее исполнять приказы того, кто стоит выше, особенно, если это мужчина? Сумел же он при своем прямодушии скрыть любовную интригу от всего города, значит, сумел бы скрыть и другое.
Предположение было столь ужасно, что Сальвидиен почувствовал, что не сможет более проглотить ни капли. Он отставил бокал.
– Все-таки со стороны Вириата не слишком разумно оставлять тебя совсем без защиты. Это предместье, а в городе недавно были беспорядки. Ты могла бы, по крайней мере, завести сторожевую собаку. Или опасаешься, памятуя недавние события?
Она покачала головой.
– Вряд ли я надолго задержусь в этом доме и в этом предместье.
Похоже, его маневр был слишком прямолинеен. Но ничего, он продолжит продвигаться обиняками.
– Итак, ты собираешься замуж.
– Тебя это удивляет?
– Пожалуй. Я предполагал, что ты предпочтешь полную свободу. Ведь ты, кажется, происходишь из племени женщин-воинов? По крайней мере, так утверждала Петина.
Имя было произнесено. Но Гедда пропустила его мимо ушей.
– Разумеется, они были воинами. И если бы эти женщины не выходили замуж и не рожали детей, откуда бы взялось само племя? Вы, имперцы, чрезвычайно наивны. Даже своих богинь-воительниц вы обрекаете на вечную девственность. Однако народы, которые вы почитаете варварскими, разбираются в этом лучше. У них у всех – почти без исключения, – любовь и войну воплощает одна и та же богиня, и никто не видит в этом противоречия…
Тут она углубилась в разбор верований народов побережья Среднего моря, Междуречья и Южной провинции, доказывая, что не зря тратила время на изучение свитков на вилле в Сигиллариях, а Сальвидиен медлил прервать ее. Чем больше он слушал эту превосходную, по всем классическим правилам выстроенную и против тех же классических правил направленную речь, тем больше убеждался, что уязвившее его подозрение в адрес Вириата – беспочвенно. Человек его склада хладнокровно смотрел бы, как жертву на арене терзают хищники, но изыскивать способы, как сделать так, чтоб жертва добровольно отправилась на арену – это не в его духе. Противопоставление имперской верности варварскому коварству – не выдумка риторов и школьных учителей… Вириат, безусловно, обладает более развитым умом, чем большинство отставников, но в силу этого ума – да и жизненного опыта – он не дал бы Сальвидиену в разговоре столько зацепок.
И все же не кто иной, как Вириат, подтолкнул ее на тот путь, куда она ступила – своими рассуждениями о рассчетливой храбрости. Она хорошо усвоила преподанный урок.
«Вы, имперцы, чрезвычайно наивны»…
Это же косвенное признание! Иначе не расценишь! Проклятие, почему он сидит тут и слушает лекции по сравнительной мифологии, вместо того, чтобы прямиком направиться к префекту и обличить преступницу? Пусть у него нет прямых доказательств, а пытки, по нынешним мягким законам, применяются, помимо государственных изменников, только к рабам, к каковым она уже не принадлежит. В любом случае, слово полноправного гражданина должно перевесить слово вольноотпущенницы из варварского племени, получившей свободу после убийства хозяйки. И даже, если он не станет обращаться в суд, он может сказать Вириату, что женщина, с которой он спит, и которую собирается взять в жены – безжалостная и хладнокровная убийца.
Он может просто это сказать.
Почему же он молчит?
Тут Сальвидиен осознал, что и Гедда не продолжает более свой мифологический обзор, а молчит, глядя прямо ему в лицо настолько неподвижным взглядом, что казалось, будто глаза ее не реагируют на свет. Два осколка лазурита.
… чрезвычайно наивны…
Сальвидиен понял: он боится не того, что префект не станет внимать словам приезжего, что в Арете его ославят сумасшедшим, а Вириат, убежденный в невиновности своей возлюбленной, ему не поверит. Он просто ее боится. И ничего не может с собой поделать.
Эта женщина способна на все. Так же, как способна уйти от любого обвинения.
Боги, мы сами обучили их… Эти варвары… ученые рабы, превосходящие знаниями хозяев, но в душе оставшиеся варварами.
Любовь и война для таких, как она – две стороны одной медали. Даже если они нас полюбят – а они нас полюбят, никуда не денутся – тем хуже. Тем быстрее они придут, чтобы занять наше место. И хорошо, если они нас просто уничтожат, без затей. Но они нас не уничтожат. Хозяевам нужны слуги, а они станут нашими хозяевами. Эта женщина всего лишь первая.
Слава богам, я не доживу до тех времен, когда придут остальные.
И те, кто последует за ней – с такими же светлыми волосами и синими глазами, уже не будут цитировать классиков, блистать отличными манерами и преступления совершать в тайне.
Хотя – не в этом дело.
Не в этом.
Длить пребывание в гостях не было смысла, к тому же Сальвидиену не хотелось встречаться здесь с Вириатом. Он произнес несколько общепринятых и ничего не значащих фраз об угощении и благополучии дома, после чего распрощался. Гедда направилась проводить его до выхода из сада, благо больше было некому. Когда он уже перешагнул через порог, она внезапно сказала:
– Ты спрашивал, отчего я не заведу себе собаку. Честно говоря, я никогда не любила собак. Потому что их можно приручить.
И закрыла за ним дверь.
И это были последние слова, что Сальвидиену довелось от нее услышать.
А что, если – пальцы Сальвидиена стиснули холодную поверхность бокала, – если за преступлением стоит именно Вириат, и Гедда была всего лишь послушной исполнительницей? В конце концов, она всего лишь рабыня и варварка, и вполне естественно для нее исполнять приказы того, кто стоит выше, особенно, если это мужчина? Сумел же он при своем прямодушии скрыть любовную интригу от всего города, значит, сумел бы скрыть и другое.
Предположение было столь ужасно, что Сальвидиен почувствовал, что не сможет более проглотить ни капли. Он отставил бокал.
– Все-таки со стороны Вириата не слишком разумно оставлять тебя совсем без защиты. Это предместье, а в городе недавно были беспорядки. Ты могла бы, по крайней мере, завести сторожевую собаку. Или опасаешься, памятуя недавние события?
Она покачала головой.
– Вряд ли я надолго задержусь в этом доме и в этом предместье.
Похоже, его маневр был слишком прямолинеен. Но ничего, он продолжит продвигаться обиняками.
– Итак, ты собираешься замуж.
– Тебя это удивляет?
– Пожалуй. Я предполагал, что ты предпочтешь полную свободу. Ведь ты, кажется, происходишь из племени женщин-воинов? По крайней мере, так утверждала Петина.
Имя было произнесено. Но Гедда пропустила его мимо ушей.
– Разумеется, они были воинами. И если бы эти женщины не выходили замуж и не рожали детей, откуда бы взялось само племя? Вы, имперцы, чрезвычайно наивны. Даже своих богинь-воительниц вы обрекаете на вечную девственность. Однако народы, которые вы почитаете варварскими, разбираются в этом лучше. У них у всех – почти без исключения, – любовь и войну воплощает одна и та же богиня, и никто не видит в этом противоречия…
Тут она углубилась в разбор верований народов побережья Среднего моря, Междуречья и Южной провинции, доказывая, что не зря тратила время на изучение свитков на вилле в Сигиллариях, а Сальвидиен медлил прервать ее. Чем больше он слушал эту превосходную, по всем классическим правилам выстроенную и против тех же классических правил направленную речь, тем больше убеждался, что уязвившее его подозрение в адрес Вириата – беспочвенно. Человек его склада хладнокровно смотрел бы, как жертву на арене терзают хищники, но изыскивать способы, как сделать так, чтоб жертва добровольно отправилась на арену – это не в его духе. Противопоставление имперской верности варварскому коварству – не выдумка риторов и школьных учителей… Вириат, безусловно, обладает более развитым умом, чем большинство отставников, но в силу этого ума – да и жизненного опыта – он не дал бы Сальвидиену в разговоре столько зацепок.
И все же не кто иной, как Вириат, подтолкнул ее на тот путь, куда она ступила – своими рассуждениями о рассчетливой храбрости. Она хорошо усвоила преподанный урок.
«Вы, имперцы, чрезвычайно наивны»…
Это же косвенное признание! Иначе не расценишь! Проклятие, почему он сидит тут и слушает лекции по сравнительной мифологии, вместо того, чтобы прямиком направиться к префекту и обличить преступницу? Пусть у него нет прямых доказательств, а пытки, по нынешним мягким законам, применяются, помимо государственных изменников, только к рабам, к каковым она уже не принадлежит. В любом случае, слово полноправного гражданина должно перевесить слово вольноотпущенницы из варварского племени, получившей свободу после убийства хозяйки. И даже, если он не станет обращаться в суд, он может сказать Вириату, что женщина, с которой он спит, и которую собирается взять в жены – безжалостная и хладнокровная убийца.
Он может просто это сказать.
Почему же он молчит?
Тут Сальвидиен осознал, что и Гедда не продолжает более свой мифологический обзор, а молчит, глядя прямо ему в лицо настолько неподвижным взглядом, что казалось, будто глаза ее не реагируют на свет. Два осколка лазурита.
… чрезвычайно наивны…
Сальвидиен понял: он боится не того, что префект не станет внимать словам приезжего, что в Арете его ославят сумасшедшим, а Вириат, убежденный в невиновности своей возлюбленной, ему не поверит. Он просто ее боится. И ничего не может с собой поделать.
Эта женщина способна на все. Так же, как способна уйти от любого обвинения.
Боги, мы сами обучили их… Эти варвары… ученые рабы, превосходящие знаниями хозяев, но в душе оставшиеся варварами.
Любовь и война для таких, как она – две стороны одной медали. Даже если они нас полюбят – а они нас полюбят, никуда не денутся – тем хуже. Тем быстрее они придут, чтобы занять наше место. И хорошо, если они нас просто уничтожат, без затей. Но они нас не уничтожат. Хозяевам нужны слуги, а они станут нашими хозяевами. Эта женщина всего лишь первая.
Слава богам, я не доживу до тех времен, когда придут остальные.
И те, кто последует за ней – с такими же светлыми волосами и синими глазами, уже не будут цитировать классиков, блистать отличными манерами и преступления совершать в тайне.
Хотя – не в этом дело.
Не в этом.
Длить пребывание в гостях не было смысла, к тому же Сальвидиену не хотелось встречаться здесь с Вириатом. Он произнес несколько общепринятых и ничего не значащих фраз об угощении и благополучии дома, после чего распрощался. Гедда направилась проводить его до выхода из сада, благо больше было некому. Когда он уже перешагнул через порог, она внезапно сказала:
– Ты спрашивал, отчего я не заведу себе собаку. Честно говоря, я никогда не любила собак. Потому что их можно приручить.
И закрыла за ним дверь.
И это были последние слова, что Сальвидиену довелось от нее услышать.