Страница:
Посредственность, отсутствие выдающегося интеллекта, знаний или проницательности у всех подсудимых до единого прямо-таки ужасали. Сначала я удивлялся, обнаруживая такую необразованность и бесхарактерность. Под защитой своего невежества в истории, зная только о прошлых триумфах Германии и тевтонских рыцарях, незнакомые с остальным миром, неудачники в обычной жизни, движимые беспринципностью и честолюбием, подобострастные с начальниками и надменные с остальными, как эти холуи смогли подняться до таких высоких постов? Чтобы служить диктатору, нужно быть легковерным и честолюбивым и ни перед чем не останавливаться. Нужно терпеть, когда тебя оскорбляет фюрер, либо иметь настолько убогий разум, чтобы не замечать оскорблений. Кто еще мог бы раболепно и неустанно питать тщеславие человека, который никогда никого не слушал, но непрерывно извергал вздорные теории о завоеваниях и расизме и нес экономическую чушь, сколь бы ни гипнотизировали его речи? То, что они служили Гитлеру так долго и находились так близко к нему, идеально характеризовало отсутствие у них личного достоинства и морали.
У диктаторов не бывает равных; только лакеи, действующие по их указке. Такова была и нацистская Германия. И так происходит везде, где есть самодержавие в правительстве или бизнесе. Диктаторы и фанфароны сами вызывают собственную гибель, потому что, когда в конце концов они оказываются в беде, рядом с ними остаются одни лакеи, тогда как их противники привлекают к себе лучших людей. Исключением среди этих посредственностей был Яльмар Шахт, «финансовый чародей», высокомерный усатый Гудини в полосатых брюках. Другим исключением был Альберт Шпеер, этот неглупый и трезвомыслящий архитектор и карьерист, который заведовал военным производством в Германии, основанным на рабском труде. А еще был Геринг, единственный в своем роде.
Хотя прошло почти шестьдесят лет с тех пор, как я делал те заметки, мои впечатления об этих людях остаются такими же четкими и подробными, как и тогда.
Я узнал, что, кроме Гитлера, только у Геринга хватало обаяния и силы, чтобы иметь личных приверженцев среди немцев. Возможно, его сторонников одурачило добродушие толстяка и привлекла его веселость – удобное прикрытие для хитрых и дьявольских козней. В начале гитлеровского режима он был человеком действия. Я узнал, что этот злобный гений превратил гестапо в санкционированный государством инструмент террора, что он изобретал хитроумные способы применять государственную мощь в корыстных целях. Он также использовал свое официальное положение, чтобы расправляться с личными врагами и проталкивать любимчиков. Он шутя извращал правду, переплетал свою продажность с отдельными добрыми делами, чтобы произвести впечатление на единокровного брата-гуманиста или под влиянием какой-то странной сентиментальной прихоти, что обманывало людей и внушало им мысль, будто бы он отличает добро от зла. Геринг любил отдыхать у себя в охотничьем домике, румяный, с пухлыми пальцами в большущих изукрашенных перстнях, в разлетающейся тоге, охватывающей его необъятное пузо. Я удивлялся, почему жена, актриса Эмми Зоннеман, имевшая от него дочь, и на словах, и на деле оставалась верной ему до конца. Она осудила мужа только после того, как Гитлер приказал казнить Геринга за то, что тот пытался воспользоваться властью в качестве официально назначенного преемника, сочтя, что Гитлеру уже не выйти из ловушки его берлинского бункера.
Геринг был чрезвычайно беспринципный человек. После того как он назначил Эрхарда Мильха статс-секретарем подчинявшегося ему министерства авиации, завистливые соперники донесли, что отец Мильха еврей, а это для нациста было совершенно немыслимо. Будучи главой гестапо, Геринг устроил ему свидетельство о рождении, по которому настоящим отцом Мильха стал чистокровный ариец, состоявший во внебрачной связи с крещеной матерью Мильха. Увековечивая свой подвиг, Геринг заявил: «Я тут решаю, кто еврей, а кто не еврей». Когда я напомнил ему об этом случае, он рассмеялся собственному остроумию, от удовольствия хлопая себя по ляжке. Никто еще так точно не воплощал различие верховенства закона и человека.
Геринг отличался беспринципностью, и, когда дело дошло до влиятельных генералов старой закалки, не хотевших подчиняться Гитлеру, их пришлось сначала обаять, а потом обессилить. В 1933 году, когда Гитлер стал рейхсканцлером, а Геринг – рейхсминистром без портфеля, консерваторы из числа высокопоставленных офицеров армии сохранили верность Гинденбургу, глубокоуважаемому генерал-фельдмаршалу Первой мировой войны и президенту Германии. Глядя на Гитлера сверху вниз, они считали его, бывшего ефрейтора, простого солдата, невежественным, необразованным авантюристом. И все-таки им пришлось признать, что верные штурмовики Гитлера числом почти миллион – опасные противники для их урезанной армии, которая по Версальскому договору была ограничена сотней тысяч солдат.
В 1934 году Гитлер пытался подкупить генералов, организовав убийство Эрнста Рёма, руководителя его собственных штурмовых отрядов, СА. Гитлер заявил, что Рём со своими подчиненными намеревался захватить власть. Герингу и Гиммлеру, который тогда еще подчинялся Герингу, хватило ума стать исполнителями Гитлера в этом злодейском заговоре. Геринг отвечал за убийства в Берлине – по слухам, их было около тысячи. Расправа с Рёмом и его главными помощниками задобрила высший генералитет армии, но не купила их энтузиазм по отношению к власти Гитлера. Когда я спросил Геринга, как он отнесся к убийству его друга Рёма, тот холодно ответил: «Он нам мешал».
Когда Гитлер выступил с предложением ввести несколько батальонов в рейнскую демилитаризованную зону, генералы громко воспротивились, считая это слишком рискованным ввиду большого превосходства французских и британских сил, противостоявших тогда Германии.
В то время Шпеер был с Гитлером и на допросе рассказал, как всех беспокоило возможное военное противодействие. «Мы ничего не смогли бы сделать, если бы Англия и Франция выразили хоть малейший протест и поддержали его военными действиями», – сказал он. Но они сидели сложа руки, и немцы стали обожествлять Гитлера, убедившись, что его решение избавиться от закоснелых генералов было решением гениального полководца.
Рядом эффектных маневров Геринг задумал прибрать к рукам вооруженные силы и другие силовые ведомства Германии, и это ему почти удалось. После убийства Рёма под властью Геринга оказалось больше миллиона штурмовиков СА. Будучи начальником Гиммлера, он также контролировал гестапо, полицию и СС. Геринг начал интриговать, чтобы сделаться военным министром и встать во главе традиционных вооруженных сил. У него на пути стояло два военных руководителя старой закалки.
Сначала Геринг разобрался с высокопоставленным шестидесятилетним генералом Вернером фон Бломбергом, военным министром. Геринг узнал, что Бломберг собирается жениться на известной куртизанке, и устроил так, чтобы Гитлера пригласили на свадьбу. После этого он рассказал Гитлеру о своем шокирующем «открытии» относительно невесты. Чтобы искупить позор фюрера, Геринг заставил Бломберга подать в отставку во избежание публичного скандала. Следующей мишенью Геринга был генерал Вернер фон Фрич, главнокомандующий сухопутными силами, самый высокопоставленный офицер под началом Бломберга. Фрич должен был стать преемником Бломберга на посту военного министра. Однако гестапо взялось за одного пользующегося дурной славой и подлого гомосексуалиста, которого принудили заявить, будто он занимался сексом с Фричем в туалете берлинского вокзала. Геринг сделал так, чтобы Гитлер стоял за занавеской в рейхсканцелярии, пока доносчик «признавался» в этой связи гестаповскому головорезу. Это погубило Фрича, несмотря на то что судебное расследование, которое позднее возглавил Геринг, сочло обвинения ложными.
Но Гитлер не оценил старания своего приспешника. Он упразднил военное министерство и назначил самого себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами. Все военнослужащие от Геринга и генералов до рядовых должны были принести присягу верности лично Гитлеру как своему верховному командиру.
Сохранив верность перехитрившему его фюреру, Геринг согласился на предложение Гитлера сделать его самым высокопоставленным офицером Германии; позднее Гитлер также назвал Геринга своим официальным преемником на посту главы государства. Имея старую имперскую военную подготовку, которая подразумевала преданность, Геринг служил фюреру до тех пор, пока поражение Гитлера не стало неминуемым, и тот не оказался в тупике в своем берлинском бункере.
В Нюрнберге Геринг тоже проявлял беспринципность. Он пытался отрицать участие в планировании захватнической войны, утверждал, что не участвовал в военных преступлениях, геноциде и преступлениях против мира и не приказывал их совершать. Однако он все так же хвастливо разглагольствовал о своей роли национал-социалиста номер два в порабощении Германии путем ликвидации демократических институтов (это преступление не рассматривалось трибуналом). Когда его спросили, хотел ли немецкий народ войны, он беззаботно объяснил, как легко оказалось одурачить немцев: «Разумеется, народ войны не хотел. Зачем какому-то несчастному недотепе с фермы рисковать жизнью на войне, когда самое лучшее, что может с ним случиться, – это если он вернется домой целым и невредимым? Конечно, обычные люди воевать не хотят, ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в Германии. Это понятно, но ведь, в конце концов, именно государственные вожди определяют политику, и повести народ за собой было всегда очень просто хоть при демократии, хоть при парламенте, хоть при фашистской, хоть при коммунистической диктатуре. Народ всегда можно заставить выполнить приказ вождя. Это легко. Нужно только сказать ему, что на него напали, и обвинить пацифистов в недостаточном патриотизме и в том, что они подвергают страну опасности. Это работает одинаково в любой стране».
В Нюрнберге Геринг, как бы обхватывая что-то своими оставшимися без колец руками, неоднократно заявлял, что готов нести ответственность за сделанное от его имени, и в это же время отрицал, что знал хоть что-либо из того, что делалось от его имени. В отличие от Риббентропа он не разглагольствовал, а просто повторял единственное объяснение: «Вы же не думаете, что я мог знать про весь этот вздор, который творился в моих бессчетных управлениях? У меня было столько дел. Но если вы располагаете документами, которые я подписывал или которые я видел, тогда я беру на себя ответственность за действия моих подчиненных».
Геринг утверждал, что его обманули и дезинформировали слишком ревностные соратники, такие как Генрих Гиммлер, который покончил с собой, и Мартин Борман, который исчез. Если Геринга прямо спрашивали насчет какого-нибудь зверства, он всегда отвечал: «Возможно, я что-то об этом слышал, но я занимал столько официальных постов и столько времени тратил, консультируя фюрера, у меня было столько важных дел. Как вы можете просить, чтобы я сейчас помнил такие мелочи?»
На всем протяжении допросов Геринг настаивал на том, что Гитлер мало что знал о концлагерях и еще меньше о массовом истреблении людей, голоде и всех остальных «прискорбных» жестокостях, которые тайно совершал этот как нельзя более кстати умерший злодей Генрих Гиммлер. А если уж Гитлер не знал о лагерях смерти, откуда было знать о них Герингу? Ах, как жалко, что Гиммлер умер! Рассказывая про злого Гиммлера, Геринг как-то заявил Амену: «Мой дорогой полковник, вам бы понравилось допрашивать этого человека». Как будто говорить о холокосте – приятное развлечение.
Но как бы он ни изворачивался, все-таки иногда мне удавалось его поймать. Изредка к помощи Геринга прибегал его младший единокровный брат Альберт, невероятный гуманист, утверждавший, что он находился в дружеских отношениях со многими, кто подвергся нацистским преследованиям. Мы с энсином Биллом Джексоном, сыном судьи Джексона, подозревали, что брат Геринга брал деньги за помощь в освобождении узников из концлагерей. Это был нерешительный свидетель, который то и дело добровольно рассказывал нам то, о чем его не спрашивали. Однако некоторые люди, в частности знаменитый композитор Франц Легар, свидетельствовали о необычайном великодушии и человечности Альберта, подтверждая его показания. По настоянию брата Геринг не раз организовывал освобождение из концлагерей заключенных, которые и не должны были там оказаться. Возможно, брат Альберт считал, что, рассказав об освобождении их от смерти, которое устраивал брат Герман, он откроет смягчающие обстоятельства, но это у него не вышло[5].
– Вы засвидетельствовали, что не имели никакого отношения к отправке людей в тюрьмы и концлагеря, – однажды сказал я Герингу.
– Да, я говорил вам это уже много раз, – ответил он.
– Как же вы могли освобождать заключенных, если у вас не было никаких прав заключать их под стражу? – спросил я.
Он ухмыльнулся.
– Ach so[6], – сказал он.
«Туше!» – подумал я.
Тюремному психологу доктору Густаву Гилберту Геринг поведал о своей надежде, что через тридцать лет ему воздвигнут мраморный памятник как герою Германии. Узнав об этом, я упомянул об этом его желании при нем, и он сказал: «Не важно, что моего тела там не будет. В могиле Наполеона тоже нет его тела». Да, безусловно, у Геринга было обаяние, природная властность и безграничное самолюбие.
Я думаю, Геринг до конца не отказался от идеи обессмертить себя. Однажды мы с ним сидели в комнате для допросов – он должен был подписать свои показания, как вдруг до нас донесся грохот: это взорвали очередную стену при реставрации огромного Дворца правосудия. Я увидел, как в стене справа от Геринга появилась и стала расширяться трещина. Он тоже ее увидел, и я заметил выражение нескрываемого ликования на его лице. Я почувствовал, что он сочиняет выпуск новостей: «Сегодня, во время допроса с пристрастием в присутствии мстительного еврейско-американского обвинителя, погиб рейхсмаршал Герман Геринг, погребенный под обломками Дворца правосудия в результате неумелого обращения американских строителей со взрывчаткой. Геринг надолго останется в нашей памяти как…» Однако вскоре грохот смолк – сошла и улыбка с лица Геринга.
Хотя чуть ли не последним приказом Гитлера перед самоубийством был приказ о казни Геринга, в Нюрнберге Геринг похвалялся своей верностью фюреру и собственными действиями в качестве официального преемника Гитлера, устраивая настоящее шоу бравады, которое, как он рассчитывал, сделает его героем Германии.
Иногда Геринг действовал независимо от Гитлера, в отличие от большинства нацистов – например, Ганса Франка. Франк (он не родственник еврейской семьи Анны Франк) полностью подчинил немецкое право воле Гитлера. Перед тем как стать жестоким и кровавым генерал-губернатором оккупированной Польши, Франк был главой министерства юстиции у нацистов. В 1934 году он сказал: «Прежде, вынося законное решение, мы должны были спросить, что на этот счет говорит закон. Теперь же мы спрашиваем только, что желает от нас фюрер, и выносим решение в соответствии с этим».
Такое извращенное определение закона по Франку как «что угодно, чего бы ни пожелал Гитлер», приводило к чудовищным злоупотреблениям. По желанию Гитлера нацистские законы требовали от каждого немца травить евреев, запрещали интересоваться тем, куда девались их соседи, и слушать иностранные радиостанции. Правительство Гитлера сняло судей и прокуроров и назначило на их место нацистских прихлебателей. Любого, кто пытался защищать противников нацизма, осуждали и преследовали. После того как нацисты овладели Германией, у противников Гитлера не осталось ни политической партии, ни церкви, ни суда, никакого общественного института, который мог бы им помочь. Каждому инакомыслящему приходилось в одиночку противостоять безграничной власти государства. Такие, как Франк, насаждали нацистские догмы. Франк раскаялся в своих злодеяниях и принял католичество в нюрнбергской тюрьме, где молился о примирении немцев и евреев.
Нельзя было найти двух более разных людей, чем Геринг и Рудольф Гесс, этот полоумный заместитель Гитлера по НСДАП, которому тот продиктовал «Майн кампф». Он сошел с ума в мае 1941 года и угнал самолет люфтваффе, назначив самого себя переговорщиком с целью убедить британцев заключить мир. В Великобритании его держали в тюрьме в течение всей войны. Гесса доставили в Нюрнберг вместе с пакетами объедков, которые он собрал во время британского заключения. Объедки должны были доказать, что британские тюремщики пытались его отравить. Но в нюрнбергской тюрьме он потерял память: утверждал, что у него амнезия.
Полковник Амен, которому не терпелось доказать, что Гесс симулянт, созвал целый дивизион психологов и психиатров, чтобы с их помощью разоблачить, как он считал, уловку для уклонения от наказания. Во время одной из бесед, когда медики пытались проверить память Гесса, он употребил немецкое слово Kladde, это разговорное слово, которым учащиеся называют толстую тетрадь в твердой обложке.
– Kladde? – спросил я. – Что это такое?
– Не знаю, почему я сказал это слово, – ответил Гесс.
Но мне не дали пойти дальше и поймать Гесса на этой обмолвке, потому что ученые мужи, не знавшие немецкого языка, не поняли, что человек, который потерял память, едва ли мог выражаться жаргонными словечками из лексикона подростков.
Потом Амен решил свести Гесса с Герингом и посмотреть, не удастся ли Большому Герману освежить его память. Геринг, конечно, попытался.
– Рудольф, – сказал он, принимая свою обычную надменную позу, – неужели ты не помнишь меня, рейхсмаршала, председателя рейхстага? Неужели ты не помнишь меня, верховного командующего люфтваффе, преемника фюрера, не помнишь, как мы вместе маршировали в Мюнхене в 1923 году, когда в нас стреляли полицейские?
Ничто не помогало. Гесс непонимающе смотрел на Геринга, который был явно разочарован, что его былой блеск и слава не разогнали туман беспамятства у Гесса. Я никогда не видел Геринга таким подавленным!
Мы приводили к Гессу его личных секретарш, прослуживших у него много лет. Две женщины ушли рыдая, после того как Гесс ничем не показал, что узнает их, и театрально приложил руки к ушам, стараясь расслышать их имена. Последним должен был встретиться с Гессом в Нюрнберге трагический персонаж немецкой истории, профессор и генерал Карл Хаусхофер, геополитик, который изложил теорию Lebensraum, жизненного пространства, и впоследствии был изумлен тем, что Гитлер понял необходимость в жизненном пространстве как право отнимать чужую территорию. В студенческие годы Гесс был частым гостем в доме Хаусхофера, а сын профессора Альбрехт был его другом. У фрау Хаусхофер были еврейские предки, и Гесс ее прикрывал. Отец и сын с ужасом восприняли заявление Гитлера о том, что для агрессии не требуется никакого предлога, потому что победителей не судят, и оба оказались в нацистском концлагере. Сына казнили, поскольку он участвовал в заговоре с целью убийства фюрера.
Старший Хаусхофер, недавно освобожденный из концлагеря в Дахау, считал, что Гесс летел в Англию за миром, когда целью Гесса было всего лишь развязать Германии руки для войны на один фронт с Советским Союзом, как мечтали германские милитаристы. Старик разрыдался, когда Рудольф не узнал его, своего давнишнего покровителя. Дрожащим голосом Хаусхофер снова и снова пытался напомнить Гессу о случаях из жизни и разговорах, но все напрасно. Мы никогда не узнаем, не явилась ли эта встреча причиной или одной из причин самоубийства Хаусхофера, этого трагического колдуна, и его жены вскоре после того.
Сам Гесс внешне никак не отреагировал на встречу; ничто не могло поколебать его провозглашенную амнезию. Однако когда трибунал приказал группе психиатров осмотреть Гесса после того, как ему было предъявлено обвинение в военных преступлениях, и определить, способен ли он по умственному состоянию предстать перед судом, он заявил на открытом заседании: «Отныне моя память будет снова доступна для внешнего мира!»
Начальник штаба Верховного главнокомандования генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель получил прозвище Лакейтель, от немецкого слова «лакей», кем он и был. В самом начале мы с ним устроили игру в гляделки, пока он не опустил ярко-голубые глаза. Вопрос следователя «Вы говорите правду?» я перевел как «Почему вы трусливо лжете?». Эта дерзость со стороны какого-то рядового потрясла господина генерал-фельдмаршала больше, чем боязнь потерять свои знаки различия и маршальский жезл, и его усы задрожали. Я вспомнил, как его тесть генерал Бломберг, смещенный с поста военного министра, чьим адъютантом был Кейтель, сказал о нем: «Кейтель всего лишь ein Brieftrager» – почтальон. И это о самом высокопоставленном немецком генерале!
В конце концов Кейтель отчасти признал вину. В своем последнем слове перед судом он сказал: «Я виновен в том, что не предотвратил преступных действий». Кейтель имел в виду приказы Гитлера, приведшие к гибели миллионов русских военнопленных на территориях, занятых немецкими вооруженными силами.
Генерал-полковник Альфред Йодль, заместитель Кейтеля, о котором говорили, что он гораздо умнее своего начальника, вел себя, как робот, и пыжился, словно индюк, как кто-то о нем сказал. Йодль переводил желания Гитлера на язык точных военных приказов, сформулировать которые Кейтелю было не по силам. Многие эти приказы нарушали Женевскую конвенцию, которую Германия подписала, а также устав вооруженных сил Германии. Йодль понимал, что, так как он сознательно отдавал или передавал незаконные приказы, приведшие к гибели миллионов русских, это не станет для него оправданием, но все же стоял на том, что всего лишь был исполнительным подчиненным.
Однако в этой солдатской груди, должно быть, все-таки билось сердце, потому что его жена Луиза отчаяннее других пыталась увидеть его, когда он был обвиняемым в зале суда. Ее пришлось убрать с галерки для посетителей, после того как она замахала ему. Она также обращалась с прошениями к Черчиллю, Эйзенхауэру и Трумэну, чтобы они помиловали ее мужа, но напрасно.
В отличие от Франка, Кейтеля и Йодля – гитлеровских приспешников – некоторые немецкие генералы осмеливались иметь собственное мнение и восставали против Гитлера. Например, Эрвин Роммель, знаменитый не только в Германии, но и среди союзников под прозвищем «лис пустыни» за его подвиги в Северной Африке, в конце концов пришел к выводу, что Гитлер – бедствие для Германии, и присоединился к заговору против него. Когда заговор сорвался и Гитлер остался в живых, фюрер не посмел назвать героя войны Роммеля заговорщиком и удавить его струной от пианино, как других участников заговора. Вместо этого он послал Кейтеля передать Роммелю, что если Роммель сам покончит с собой, то будет похоронен с почестями как герой, убитый вражескими ВВС. Роммель совершил самоубийство, и его похоронили с государственными почестями. Немецкий народ так и не узнал об участии Роммеля в заговоре с целью устранения Гитлера ради блага Германии, пока это не раскрылось на Нюрнбергском процессе.
Сын Роммеля Манфред, позднее мэр Штутгарта, сказал так: «Нацисты лишили немцев возможности просто быть порядочными людьми.
Младшие юристы допрашивали других обвиняемых, и большинство допросов, на которых я переводил, казались мне скучными, потому что шли по предсказуемому шаблону. Пока подследственным не предъявляли документы, на которых стояла их подпись, или показания свидетелей, данные под присягой, они либо отрицали свои действия, либо заявляли, что забыли о них, и повторяли это со скамьи подсудимых. Иногда следователи занимались вопросами, не входившими в компетенцию трибунала. Так со Шпеером они потратили много времени на обсуждение работы немецкой промышленности при союзных бомбардировках и действий Шпеера в качестве личного архитектора Гитлера, которые по уставу трибунала не считались преступными.
После того как я несколько месяцев пробыл начальником отдела переводчиков, полковник Керли Уильямс организовал мою «демобилизацию в интересах правительства». Я стал «гражданским лицом на службе в вооруженных силах США» с зарплатой подполковника и привилегиями, подобающими моему новому положению, виллой в американском поселке и правом пользоваться служебной машиной. Неплохо для двадцатитрехлетнего рядового первого класса, иммигранта, не закончившего даже среднюю школу.
После этого я как-то вечером ехал в одиночку из Нюрнберга в Мюнхен на двухдверном оливково-сером «форде» 1942 года выпуска, чтобы забрать одну из секретарш Гитлера Йоханну Вольф, непримечательную женщину средних лет в мешковатой одежде, без макияжа, выглядящую старомодно, что сходило за скромность у немцев среднего класса. Уже стемнело, но я решил ехать вместе с ней в Нюрнберг. Говорили, что закоренелые немецкие диверсанты натягивали стальную проволоку поперек шоссе, чтобы она срезала головы американским солдатам в джипах. Я ехал на высокой скорости, готовый порвать проволоку, если она там окажется. Шоссе было очень скользкое, и в какой-то момент машина внезапно развернулась на 360 градусов и потом снова поехала в нужную сторону. К счастью для нас, на шоссе было пусто, потому что у немцев не было бензина для немногих уцелевших машин. По прибытии в Нюрнберг, где я доставил Вольф в надежное место, я мог рассказать только о том, как меня занесло.
У диктаторов не бывает равных; только лакеи, действующие по их указке. Такова была и нацистская Германия. И так происходит везде, где есть самодержавие в правительстве или бизнесе. Диктаторы и фанфароны сами вызывают собственную гибель, потому что, когда в конце концов они оказываются в беде, рядом с ними остаются одни лакеи, тогда как их противники привлекают к себе лучших людей. Исключением среди этих посредственностей был Яльмар Шахт, «финансовый чародей», высокомерный усатый Гудини в полосатых брюках. Другим исключением был Альберт Шпеер, этот неглупый и трезвомыслящий архитектор и карьерист, который заведовал военным производством в Германии, основанным на рабском труде. А еще был Геринг, единственный в своем роде.
Хотя прошло почти шестьдесят лет с тех пор, как я делал те заметки, мои впечатления об этих людях остаются такими же четкими и подробными, как и тогда.
Я узнал, что, кроме Гитлера, только у Геринга хватало обаяния и силы, чтобы иметь личных приверженцев среди немцев. Возможно, его сторонников одурачило добродушие толстяка и привлекла его веселость – удобное прикрытие для хитрых и дьявольских козней. В начале гитлеровского режима он был человеком действия. Я узнал, что этот злобный гений превратил гестапо в санкционированный государством инструмент террора, что он изобретал хитроумные способы применять государственную мощь в корыстных целях. Он также использовал свое официальное положение, чтобы расправляться с личными врагами и проталкивать любимчиков. Он шутя извращал правду, переплетал свою продажность с отдельными добрыми делами, чтобы произвести впечатление на единокровного брата-гуманиста или под влиянием какой-то странной сентиментальной прихоти, что обманывало людей и внушало им мысль, будто бы он отличает добро от зла. Геринг любил отдыхать у себя в охотничьем домике, румяный, с пухлыми пальцами в большущих изукрашенных перстнях, в разлетающейся тоге, охватывающей его необъятное пузо. Я удивлялся, почему жена, актриса Эмми Зоннеман, имевшая от него дочь, и на словах, и на деле оставалась верной ему до конца. Она осудила мужа только после того, как Гитлер приказал казнить Геринга за то, что тот пытался воспользоваться властью в качестве официально назначенного преемника, сочтя, что Гитлеру уже не выйти из ловушки его берлинского бункера.
Геринг был чрезвычайно беспринципный человек. После того как он назначил Эрхарда Мильха статс-секретарем подчинявшегося ему министерства авиации, завистливые соперники донесли, что отец Мильха еврей, а это для нациста было совершенно немыслимо. Будучи главой гестапо, Геринг устроил ему свидетельство о рождении, по которому настоящим отцом Мильха стал чистокровный ариец, состоявший во внебрачной связи с крещеной матерью Мильха. Увековечивая свой подвиг, Геринг заявил: «Я тут решаю, кто еврей, а кто не еврей». Когда я напомнил ему об этом случае, он рассмеялся собственному остроумию, от удовольствия хлопая себя по ляжке. Никто еще так точно не воплощал различие верховенства закона и человека.
Геринг отличался беспринципностью, и, когда дело дошло до влиятельных генералов старой закалки, не хотевших подчиняться Гитлеру, их пришлось сначала обаять, а потом обессилить. В 1933 году, когда Гитлер стал рейхсканцлером, а Геринг – рейхсминистром без портфеля, консерваторы из числа высокопоставленных офицеров армии сохранили верность Гинденбургу, глубокоуважаемому генерал-фельдмаршалу Первой мировой войны и президенту Германии. Глядя на Гитлера сверху вниз, они считали его, бывшего ефрейтора, простого солдата, невежественным, необразованным авантюристом. И все-таки им пришлось признать, что верные штурмовики Гитлера числом почти миллион – опасные противники для их урезанной армии, которая по Версальскому договору была ограничена сотней тысяч солдат.
В 1934 году Гитлер пытался подкупить генералов, организовав убийство Эрнста Рёма, руководителя его собственных штурмовых отрядов, СА. Гитлер заявил, что Рём со своими подчиненными намеревался захватить власть. Герингу и Гиммлеру, который тогда еще подчинялся Герингу, хватило ума стать исполнителями Гитлера в этом злодейском заговоре. Геринг отвечал за убийства в Берлине – по слухам, их было около тысячи. Расправа с Рёмом и его главными помощниками задобрила высший генералитет армии, но не купила их энтузиазм по отношению к власти Гитлера. Когда я спросил Геринга, как он отнесся к убийству его друга Рёма, тот холодно ответил: «Он нам мешал».
Когда Гитлер выступил с предложением ввести несколько батальонов в рейнскую демилитаризованную зону, генералы громко воспротивились, считая это слишком рискованным ввиду большого превосходства французских и британских сил, противостоявших тогда Германии.
В то время Шпеер был с Гитлером и на допросе рассказал, как всех беспокоило возможное военное противодействие. «Мы ничего не смогли бы сделать, если бы Англия и Франция выразили хоть малейший протест и поддержали его военными действиями», – сказал он. Но они сидели сложа руки, и немцы стали обожествлять Гитлера, убедившись, что его решение избавиться от закоснелых генералов было решением гениального полководца.
Рядом эффектных маневров Геринг задумал прибрать к рукам вооруженные силы и другие силовые ведомства Германии, и это ему почти удалось. После убийства Рёма под властью Геринга оказалось больше миллиона штурмовиков СА. Будучи начальником Гиммлера, он также контролировал гестапо, полицию и СС. Геринг начал интриговать, чтобы сделаться военным министром и встать во главе традиционных вооруженных сил. У него на пути стояло два военных руководителя старой закалки.
Сначала Геринг разобрался с высокопоставленным шестидесятилетним генералом Вернером фон Бломбергом, военным министром. Геринг узнал, что Бломберг собирается жениться на известной куртизанке, и устроил так, чтобы Гитлера пригласили на свадьбу. После этого он рассказал Гитлеру о своем шокирующем «открытии» относительно невесты. Чтобы искупить позор фюрера, Геринг заставил Бломберга подать в отставку во избежание публичного скандала. Следующей мишенью Геринга был генерал Вернер фон Фрич, главнокомандующий сухопутными силами, самый высокопоставленный офицер под началом Бломберга. Фрич должен был стать преемником Бломберга на посту военного министра. Однако гестапо взялось за одного пользующегося дурной славой и подлого гомосексуалиста, которого принудили заявить, будто он занимался сексом с Фричем в туалете берлинского вокзала. Геринг сделал так, чтобы Гитлер стоял за занавеской в рейхсканцелярии, пока доносчик «признавался» в этой связи гестаповскому головорезу. Это погубило Фрича, несмотря на то что судебное расследование, которое позднее возглавил Геринг, сочло обвинения ложными.
Но Гитлер не оценил старания своего приспешника. Он упразднил военное министерство и назначил самого себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами. Все военнослужащие от Геринга и генералов до рядовых должны были принести присягу верности лично Гитлеру как своему верховному командиру.
Сохранив верность перехитрившему его фюреру, Геринг согласился на предложение Гитлера сделать его самым высокопоставленным офицером Германии; позднее Гитлер также назвал Геринга своим официальным преемником на посту главы государства. Имея старую имперскую военную подготовку, которая подразумевала преданность, Геринг служил фюреру до тех пор, пока поражение Гитлера не стало неминуемым, и тот не оказался в тупике в своем берлинском бункере.
В Нюрнберге Геринг тоже проявлял беспринципность. Он пытался отрицать участие в планировании захватнической войны, утверждал, что не участвовал в военных преступлениях, геноциде и преступлениях против мира и не приказывал их совершать. Однако он все так же хвастливо разглагольствовал о своей роли национал-социалиста номер два в порабощении Германии путем ликвидации демократических институтов (это преступление не рассматривалось трибуналом). Когда его спросили, хотел ли немецкий народ войны, он беззаботно объяснил, как легко оказалось одурачить немцев: «Разумеется, народ войны не хотел. Зачем какому-то несчастному недотепе с фермы рисковать жизнью на войне, когда самое лучшее, что может с ним случиться, – это если он вернется домой целым и невредимым? Конечно, обычные люди воевать не хотят, ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в Германии. Это понятно, но ведь, в конце концов, именно государственные вожди определяют политику, и повести народ за собой было всегда очень просто хоть при демократии, хоть при парламенте, хоть при фашистской, хоть при коммунистической диктатуре. Народ всегда можно заставить выполнить приказ вождя. Это легко. Нужно только сказать ему, что на него напали, и обвинить пацифистов в недостаточном патриотизме и в том, что они подвергают страну опасности. Это работает одинаково в любой стране».
В Нюрнберге Геринг, как бы обхватывая что-то своими оставшимися без колец руками, неоднократно заявлял, что готов нести ответственность за сделанное от его имени, и в это же время отрицал, что знал хоть что-либо из того, что делалось от его имени. В отличие от Риббентропа он не разглагольствовал, а просто повторял единственное объяснение: «Вы же не думаете, что я мог знать про весь этот вздор, который творился в моих бессчетных управлениях? У меня было столько дел. Но если вы располагаете документами, которые я подписывал или которые я видел, тогда я беру на себя ответственность за действия моих подчиненных».
Геринг утверждал, что его обманули и дезинформировали слишком ревностные соратники, такие как Генрих Гиммлер, который покончил с собой, и Мартин Борман, который исчез. Если Геринга прямо спрашивали насчет какого-нибудь зверства, он всегда отвечал: «Возможно, я что-то об этом слышал, но я занимал столько официальных постов и столько времени тратил, консультируя фюрера, у меня было столько важных дел. Как вы можете просить, чтобы я сейчас помнил такие мелочи?»
На всем протяжении допросов Геринг настаивал на том, что Гитлер мало что знал о концлагерях и еще меньше о массовом истреблении людей, голоде и всех остальных «прискорбных» жестокостях, которые тайно совершал этот как нельзя более кстати умерший злодей Генрих Гиммлер. А если уж Гитлер не знал о лагерях смерти, откуда было знать о них Герингу? Ах, как жалко, что Гиммлер умер! Рассказывая про злого Гиммлера, Геринг как-то заявил Амену: «Мой дорогой полковник, вам бы понравилось допрашивать этого человека». Как будто говорить о холокосте – приятное развлечение.
Но как бы он ни изворачивался, все-таки иногда мне удавалось его поймать. Изредка к помощи Геринга прибегал его младший единокровный брат Альберт, невероятный гуманист, утверждавший, что он находился в дружеских отношениях со многими, кто подвергся нацистским преследованиям. Мы с энсином Биллом Джексоном, сыном судьи Джексона, подозревали, что брат Геринга брал деньги за помощь в освобождении узников из концлагерей. Это был нерешительный свидетель, который то и дело добровольно рассказывал нам то, о чем его не спрашивали. Однако некоторые люди, в частности знаменитый композитор Франц Легар, свидетельствовали о необычайном великодушии и человечности Альберта, подтверждая его показания. По настоянию брата Геринг не раз организовывал освобождение из концлагерей заключенных, которые и не должны были там оказаться. Возможно, брат Альберт считал, что, рассказав об освобождении их от смерти, которое устраивал брат Герман, он откроет смягчающие обстоятельства, но это у него не вышло[5].
– Вы засвидетельствовали, что не имели никакого отношения к отправке людей в тюрьмы и концлагеря, – однажды сказал я Герингу.
– Да, я говорил вам это уже много раз, – ответил он.
– Как же вы могли освобождать заключенных, если у вас не было никаких прав заключать их под стражу? – спросил я.
Он ухмыльнулся.
– Ach so[6], – сказал он.
«Туше!» – подумал я.
Тюремному психологу доктору Густаву Гилберту Геринг поведал о своей надежде, что через тридцать лет ему воздвигнут мраморный памятник как герою Германии. Узнав об этом, я упомянул об этом его желании при нем, и он сказал: «Не важно, что моего тела там не будет. В могиле Наполеона тоже нет его тела». Да, безусловно, у Геринга было обаяние, природная властность и безграничное самолюбие.
Я думаю, Геринг до конца не отказался от идеи обессмертить себя. Однажды мы с ним сидели в комнате для допросов – он должен был подписать свои показания, как вдруг до нас донесся грохот: это взорвали очередную стену при реставрации огромного Дворца правосудия. Я увидел, как в стене справа от Геринга появилась и стала расширяться трещина. Он тоже ее увидел, и я заметил выражение нескрываемого ликования на его лице. Я почувствовал, что он сочиняет выпуск новостей: «Сегодня, во время допроса с пристрастием в присутствии мстительного еврейско-американского обвинителя, погиб рейхсмаршал Герман Геринг, погребенный под обломками Дворца правосудия в результате неумелого обращения американских строителей со взрывчаткой. Геринг надолго останется в нашей памяти как…» Однако вскоре грохот смолк – сошла и улыбка с лица Геринга.
Хотя чуть ли не последним приказом Гитлера перед самоубийством был приказ о казни Геринга, в Нюрнберге Геринг похвалялся своей верностью фюреру и собственными действиями в качестве официального преемника Гитлера, устраивая настоящее шоу бравады, которое, как он рассчитывал, сделает его героем Германии.
Иногда Геринг действовал независимо от Гитлера, в отличие от большинства нацистов – например, Ганса Франка. Франк (он не родственник еврейской семьи Анны Франк) полностью подчинил немецкое право воле Гитлера. Перед тем как стать жестоким и кровавым генерал-губернатором оккупированной Польши, Франк был главой министерства юстиции у нацистов. В 1934 году он сказал: «Прежде, вынося законное решение, мы должны были спросить, что на этот счет говорит закон. Теперь же мы спрашиваем только, что желает от нас фюрер, и выносим решение в соответствии с этим».
Такое извращенное определение закона по Франку как «что угодно, чего бы ни пожелал Гитлер», приводило к чудовищным злоупотреблениям. По желанию Гитлера нацистские законы требовали от каждого немца травить евреев, запрещали интересоваться тем, куда девались их соседи, и слушать иностранные радиостанции. Правительство Гитлера сняло судей и прокуроров и назначило на их место нацистских прихлебателей. Любого, кто пытался защищать противников нацизма, осуждали и преследовали. После того как нацисты овладели Германией, у противников Гитлера не осталось ни политической партии, ни церкви, ни суда, никакого общественного института, который мог бы им помочь. Каждому инакомыслящему приходилось в одиночку противостоять безграничной власти государства. Такие, как Франк, насаждали нацистские догмы. Франк раскаялся в своих злодеяниях и принял католичество в нюрнбергской тюрьме, где молился о примирении немцев и евреев.
Нельзя было найти двух более разных людей, чем Геринг и Рудольф Гесс, этот полоумный заместитель Гитлера по НСДАП, которому тот продиктовал «Майн кампф». Он сошел с ума в мае 1941 года и угнал самолет люфтваффе, назначив самого себя переговорщиком с целью убедить британцев заключить мир. В Великобритании его держали в тюрьме в течение всей войны. Гесса доставили в Нюрнберг вместе с пакетами объедков, которые он собрал во время британского заключения. Объедки должны были доказать, что британские тюремщики пытались его отравить. Но в нюрнбергской тюрьме он потерял память: утверждал, что у него амнезия.
Полковник Амен, которому не терпелось доказать, что Гесс симулянт, созвал целый дивизион психологов и психиатров, чтобы с их помощью разоблачить, как он считал, уловку для уклонения от наказания. Во время одной из бесед, когда медики пытались проверить память Гесса, он употребил немецкое слово Kladde, это разговорное слово, которым учащиеся называют толстую тетрадь в твердой обложке.
– Kladde? – спросил я. – Что это такое?
– Не знаю, почему я сказал это слово, – ответил Гесс.
Но мне не дали пойти дальше и поймать Гесса на этой обмолвке, потому что ученые мужи, не знавшие немецкого языка, не поняли, что человек, который потерял память, едва ли мог выражаться жаргонными словечками из лексикона подростков.
Потом Амен решил свести Гесса с Герингом и посмотреть, не удастся ли Большому Герману освежить его память. Геринг, конечно, попытался.
– Рудольф, – сказал он, принимая свою обычную надменную позу, – неужели ты не помнишь меня, рейхсмаршала, председателя рейхстага? Неужели ты не помнишь меня, верховного командующего люфтваффе, преемника фюрера, не помнишь, как мы вместе маршировали в Мюнхене в 1923 году, когда в нас стреляли полицейские?
Ничто не помогало. Гесс непонимающе смотрел на Геринга, который был явно разочарован, что его былой блеск и слава не разогнали туман беспамятства у Гесса. Я никогда не видел Геринга таким подавленным!
Мы приводили к Гессу его личных секретарш, прослуживших у него много лет. Две женщины ушли рыдая, после того как Гесс ничем не показал, что узнает их, и театрально приложил руки к ушам, стараясь расслышать их имена. Последним должен был встретиться с Гессом в Нюрнберге трагический персонаж немецкой истории, профессор и генерал Карл Хаусхофер, геополитик, который изложил теорию Lebensraum, жизненного пространства, и впоследствии был изумлен тем, что Гитлер понял необходимость в жизненном пространстве как право отнимать чужую территорию. В студенческие годы Гесс был частым гостем в доме Хаусхофера, а сын профессора Альбрехт был его другом. У фрау Хаусхофер были еврейские предки, и Гесс ее прикрывал. Отец и сын с ужасом восприняли заявление Гитлера о том, что для агрессии не требуется никакого предлога, потому что победителей не судят, и оба оказались в нацистском концлагере. Сына казнили, поскольку он участвовал в заговоре с целью убийства фюрера.
Старший Хаусхофер, недавно освобожденный из концлагеря в Дахау, считал, что Гесс летел в Англию за миром, когда целью Гесса было всего лишь развязать Германии руки для войны на один фронт с Советским Союзом, как мечтали германские милитаристы. Старик разрыдался, когда Рудольф не узнал его, своего давнишнего покровителя. Дрожащим голосом Хаусхофер снова и снова пытался напомнить Гессу о случаях из жизни и разговорах, но все напрасно. Мы никогда не узнаем, не явилась ли эта встреча причиной или одной из причин самоубийства Хаусхофера, этого трагического колдуна, и его жены вскоре после того.
Сам Гесс внешне никак не отреагировал на встречу; ничто не могло поколебать его провозглашенную амнезию. Однако когда трибунал приказал группе психиатров осмотреть Гесса после того, как ему было предъявлено обвинение в военных преступлениях, и определить, способен ли он по умственному состоянию предстать перед судом, он заявил на открытом заседании: «Отныне моя память будет снова доступна для внешнего мира!»
Начальник штаба Верховного главнокомандования генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель получил прозвище Лакейтель, от немецкого слова «лакей», кем он и был. В самом начале мы с ним устроили игру в гляделки, пока он не опустил ярко-голубые глаза. Вопрос следователя «Вы говорите правду?» я перевел как «Почему вы трусливо лжете?». Эта дерзость со стороны какого-то рядового потрясла господина генерал-фельдмаршала больше, чем боязнь потерять свои знаки различия и маршальский жезл, и его усы задрожали. Я вспомнил, как его тесть генерал Бломберг, смещенный с поста военного министра, чьим адъютантом был Кейтель, сказал о нем: «Кейтель всего лишь ein Brieftrager» – почтальон. И это о самом высокопоставленном немецком генерале!
В конце концов Кейтель отчасти признал вину. В своем последнем слове перед судом он сказал: «Я виновен в том, что не предотвратил преступных действий». Кейтель имел в виду приказы Гитлера, приведшие к гибели миллионов русских военнопленных на территориях, занятых немецкими вооруженными силами.
Генерал-полковник Альфред Йодль, заместитель Кейтеля, о котором говорили, что он гораздо умнее своего начальника, вел себя, как робот, и пыжился, словно индюк, как кто-то о нем сказал. Йодль переводил желания Гитлера на язык точных военных приказов, сформулировать которые Кейтелю было не по силам. Многие эти приказы нарушали Женевскую конвенцию, которую Германия подписала, а также устав вооруженных сил Германии. Йодль понимал, что, так как он сознательно отдавал или передавал незаконные приказы, приведшие к гибели миллионов русских, это не станет для него оправданием, но все же стоял на том, что всего лишь был исполнительным подчиненным.
Однако в этой солдатской груди, должно быть, все-таки билось сердце, потому что его жена Луиза отчаяннее других пыталась увидеть его, когда он был обвиняемым в зале суда. Ее пришлось убрать с галерки для посетителей, после того как она замахала ему. Она также обращалась с прошениями к Черчиллю, Эйзенхауэру и Трумэну, чтобы они помиловали ее мужа, но напрасно.
В отличие от Франка, Кейтеля и Йодля – гитлеровских приспешников – некоторые немецкие генералы осмеливались иметь собственное мнение и восставали против Гитлера. Например, Эрвин Роммель, знаменитый не только в Германии, но и среди союзников под прозвищем «лис пустыни» за его подвиги в Северной Африке, в конце концов пришел к выводу, что Гитлер – бедствие для Германии, и присоединился к заговору против него. Когда заговор сорвался и Гитлер остался в живых, фюрер не посмел назвать героя войны Роммеля заговорщиком и удавить его струной от пианино, как других участников заговора. Вместо этого он послал Кейтеля передать Роммелю, что если Роммель сам покончит с собой, то будет похоронен с почестями как герой, убитый вражескими ВВС. Роммель совершил самоубийство, и его похоронили с государственными почестями. Немецкий народ так и не узнал об участии Роммеля в заговоре с целью устранения Гитлера ради блага Германии, пока это не раскрылось на Нюрнбергском процессе.
Сын Роммеля Манфред, позднее мэр Штутгарта, сказал так: «Нацисты лишили немцев возможности просто быть порядочными людьми.
Младшие юристы допрашивали других обвиняемых, и большинство допросов, на которых я переводил, казались мне скучными, потому что шли по предсказуемому шаблону. Пока подследственным не предъявляли документы, на которых стояла их подпись, или показания свидетелей, данные под присягой, они либо отрицали свои действия, либо заявляли, что забыли о них, и повторяли это со скамьи подсудимых. Иногда следователи занимались вопросами, не входившими в компетенцию трибунала. Так со Шпеером они потратили много времени на обсуждение работы немецкой промышленности при союзных бомбардировках и действий Шпеера в качестве личного архитектора Гитлера, которые по уставу трибунала не считались преступными.
После того как я несколько месяцев пробыл начальником отдела переводчиков, полковник Керли Уильямс организовал мою «демобилизацию в интересах правительства». Я стал «гражданским лицом на службе в вооруженных силах США» с зарплатой подполковника и привилегиями, подобающими моему новому положению, виллой в американском поселке и правом пользоваться служебной машиной. Неплохо для двадцатитрехлетнего рядового первого класса, иммигранта, не закончившего даже среднюю школу.
После этого я как-то вечером ехал в одиночку из Нюрнберга в Мюнхен на двухдверном оливково-сером «форде» 1942 года выпуска, чтобы забрать одну из секретарш Гитлера Йоханну Вольф, непримечательную женщину средних лет в мешковатой одежде, без макияжа, выглядящую старомодно, что сходило за скромность у немцев среднего класса. Уже стемнело, но я решил ехать вместе с ней в Нюрнберг. Говорили, что закоренелые немецкие диверсанты натягивали стальную проволоку поперек шоссе, чтобы она срезала головы американским солдатам в джипах. Я ехал на высокой скорости, готовый порвать проволоку, если она там окажется. Шоссе было очень скользкое, и в какой-то момент машина внезапно развернулась на 360 градусов и потом снова поехала в нужную сторону. К счастью для нас, на шоссе было пусто, потому что у немцев не было бензина для немногих уцелевших машин. По прибытии в Нюрнберг, где я доставил Вольф в надежное место, я мог рассказать только о том, как меня занесло.