Страница:
Бельке и Иммельман были награждены орденом Славы после того, как сбили свой восьмой самолет. Я вдвое превысил это число. Было очень любопытно, что теперь со мной будет. Ходили слухи, что мне поручат командовать эскадрильей истребителей.
В один прекрасный день пришла телеграмма, гласившая: «Лейтенант фон Рихтхофен назначается командиром 11-й эскадрильи истребителей».
Надо сказать, я был раздражен. Я так привык к своим товарищам из эскадрильи Бельке, а теперь придется начинать все заново с новыми людьми. Это было ужасно досадно. Кроме того, я предпочел бы этому назначению орден Славы.
Спустя два дня, когда мы с приятелями из эскадрильи Бельке собрались по-дружески отметить мое назначение, пришла телеграмма из Генштаба. В ней сообщалось, что его величество милостиво удостоил меня ордена Славы. Радость моя была огромна! Это было как бальзам на мою рану.
Я даже не представлял себе, как это здорово — командовать эскадрильей. Мне и не снилось, что когда-нибудь будет эскадрилья фон Рихтхофена.
Мне пришла в голову идея перекрасить мою «упаковку» в ярко-красный цвет. В результате все стали узнавать мою красную птицу, в том числе противники.
Во время боя на совершенно другом участке фронта мне посчастливилось стрелять в двухместный «виккерс», который занимался аэрофотосъемкой позиций немецкой артиллерии. «Приятель»-фотограф не успел защитить себя и был вынужден срочно устремиться вниз — на твердую землю, потому что на его машине появились признаки пожара. В таких случаях мы обычно говорим: «Смердит!» Так и случилось. По пути к земле его машину охватило пламя. Мне стало по-человечески жаль моего противника. Я решил не сбивать его, а просто вынудить приземлиться. Я сделал это еще и потому, что у меня сложилось впечатление, будто мой противник ранен, так как он не произвел ни единого выстрела.
При снижении на высоту примерно 500 метров из-за неполадки в двигателе мне не удалось сесть на землю без происшествий. Результат был весьма комичным. Мой враг плавно приземлился в своей горящей машине, в то время как я, его победитель, врезался рядом с ним в колючую проволоку, огораживающую наши окопы, и моя машина перевернулась.
Оба англичанина нисколько не удивились тому, что я упал, и приветствовали меня, как спортсмены. Как я уже упомянул, они ни разу не выстрелили и не могли понять, почему я сел так неуклюже. Это были первые англичане, которых я оставил в живых. Поэтому мне было особенно приятно побеседовать с ними. Я спросил их, приходилось ли им видеть мою машину в воздухе прежде. Один из них ответил: «О да! Я очень хорошо знаю вашу машину. Мы называем ее „Le petit rouge“.
Я пытался соревноваться с эскадрильей Бельке. Каждый вечер мы сравнивали наши результаты. Однако ученики Бельке — умные канальи. Самое большее, что удавалось нам сделать, — это сравнять с ними счет. У летчиков Бельке было больше сбитых самолетов, чем у меня, на сто штук. Мне пришлось позволить им сохранить это преимущество. Все зависит от того, с каким противником мы сражаемся — с французскими ловкачами или с дерзкими англичанами. Я предпочитаю англичан. Нередко их дерзость граничит с глупостью. Но с их точки зрения она, видимо, считается проявлением отваги.
В воздушном бою мало уметь ловко летать, все решают личные способности и энергия авиатора. Летчик может выполнять петли и прочие мыслимые и немыслимые трюки в воздухе, но ему не удается сбить ни одного врага. По моему мнению, все решает боевитость, а она очень сильна в нас, немцах. Следовательно, мы всегда будем сохранять свое господство в воздухе.
У французов совсем другой характер. Они любят расставлять ловушки и атаковать своего противника неожиданно. Но это нелегко сделать в воздухе. Поймать можно только новичка. А расставлять ловушки в прямом смысле слова невозможно, ведь аэроплан не спрячешь. Невидимый самолет еще не сконструирован. Однако когда у французов взыграет кровь галлов, они атакуют. Но их наступательный дух напоминает лимонад в бутылке, которому не хватает выдержки.
В англичанах же чувствуется немецкая кровь. Они относятся к летному делу как к спорту и легко осваивают его, получая большое удовольствие при выполнении мертвой петли и полетов на спине и других трюков, развлекая наших солдат в траншеях. Все это, возможно, производит впечатление на публику, посещающую спортивные мероприятия, но не очень ценится на войне. Здесь требуется более высокая квалификация, нежели трюкачество в воздухе. Поэтому немудрено, если кровь английских пилотов будет литься ручьем.
У меня произошел случай, который можно представить так, будто меня сбили. В то же время я считаю, что сбитым является лишь тот, кто падает. Сегодня я попал в беду, но остался целым и невредимым.
Я летел с эскадрильей и заметил противника, который тоже летел со своей эскадрильей. Это произошло над позициями немецкой артиллерии в окрестностях Ланса. Мне пришлось преодолеть достаточно большое расстояние, чтобы добраться до врага. Когда летишь ему навстречу и лишь несколько минут отделяют тебя от начала боя, это щекочет нервы. Представляю, как в этот момент слегка бледнеет мое лицо, хотя, к сожалению, я никогда не брал с собой зеркала. Мне нравится это ощущение, прекрасно стимулирующее нервную систему.
Замечаешь противника издалека. Убеждаешься в том, что это действительно вражеская эскадрилья. Подсчитываешь число вражеских машин и взвешиваешь, насколько благоприятны или неблагоприятны для тебя условия боя. Значительным фактором является направление ветра — дует он в сторону расположения наших войск или в противоположную. Например, однажды я сбил англичанина, выстрелив в него над позициями английских войск. Однако ветер был таким сильным, что его машина упала рядом с немецкими аэростатами.
У нас, немцев, было пять машин. Наши противники в три раза превосходили нас численностью. Англичане летели, как мошкара. Невозможно рассеять группу машин, которые летят в едином боевом порядке. Одному не под силу такая задача. Это чрезвычайно трудно сделать и нескольким самолетам, особенно если разница в численности так велика, как было в том случае. Однако в душе ты чувствуешь такое свое превосходство над врагом, что ни на минуту не сомневаешься в собственной победе.
Боевой наступательный дух повсюду на войне является главным, и воздушное пространство не исключение24. Однако и враг придерживается того же мнения. В тот раз я это понял. Как только они нас заметили, тут же развернулись и атаковали. Теперь нам пятерым надо было смотреть в оба. Если бы один из них упал, у всех у нас было бы много неприятностей. Мы сомкнули ряды и позволили иностранным джентльменам приблизиться к нам.
Я выжидал, не отстанет ли в спешке кто-нибудь из этих парней от своих. Один из них имел глупость отклониться в сторону. Я вполне мог поразить его и сказал самому себе: «Все, этот пропал!» С громким криком устремился за ним. Подошел к нему очень близко. Он начал стрелять раньше времени, и это свидетельствовало о том, что он нервничает. Поэтому мысленно я сказал: «Давай стреляй! Все равно не попадешь в меня». Он стрелял воспламеняющимися снарядами, так что я видел, как они пролетают мимо. Я находился словно перед гигантской огненной лейкой. Ощущение было не из приятных. Но поскольку англичане всегда стреляют такой жуткой дрянью, нам нужно постараться привыкнуть к этому. Нужно привыкнуть ко всему. В тот момент, думаю, я громко смеялся. Но вскоре мне был преподан урок. Когда я подошел к англичанину достаточно близко, на расстояние примерно 100 метров, я был готов стрелять, прицелился и сделал несколько пробных выстрелов. Пулеметы были в порядке. Незамедлительно пришло решение. Мысленно я уже видел своего врага падающим.
Первое волнение прошло. В такой ситуации мыслишь спокойно и собранно, взвешивая возможности своего и вражеского попадания. В целом же сам бой — это, как правило, наименее волнующая часть всего предприятия. Тот, кто волнуется в бою, наверняка допустит ошибки и не повергнет своего врага. Впрочем, кроме спокойствия, нужен еще и навык. Во всяком случае, в тот раз я не совершил ошибки. Я приблизился к своему парню на 50 метров, сделал несколько прицельных выстрелов и думал, что успех предрешен. Но не успел я выстрелить и десятью зарядами, как вдруг услышал страшный хлопок, и тут же что-то ударило по моей машине. Мне стало ясно, что в меня попали. Тут же я почувствовал, что страшно воняет бензином, и обнаружил, что мотор глохнет. Англичанин тоже заметил это и начал стрелять с удвоенной энергией, в то время как я был вынужден прекратить стрельбу.
Я устремился прямо вниз, инстинктивно выключив двигатель. И сделал это как раз вовремя. Когда бензобак продырявлен и дьявольская жидкость струится но ногам, опасность пожара очень велика. Перед тобой находится двигатель внутреннего сгорания, раскаленный докрасна. Если хоть одна капля бензина попадет на него, вся машина будет охвачена пламенем.
За мной в воздухе осталось легкое белое облачко. Я понимал, что означает его появление для моих врагов. Это первый признак грядущего взрыва. Я находился на высоте 2,5 тысячи, и мне предстоял еще долгий путь до земли. Но судьба смилостивилась надо мной, и двигатель заглох. Понятия не имею, с какой скоростью я спускался. Во всяком случае, настолько быстро, что не мог высунуть голову из машины, так как воздушный поток вдавил бы ее обратно.
Вскоре я потерял своего врага из виду. Во время приземления я лишь успел увидеть, что четыре моих товарища все еще дрались в небе. Были слышны пулеметные очереди. И вдруг я замечаю ракету. Что это — сигнал врага? Нет, не может быть. И вообще слишком яркий свет для ракеты. Очевидно, это горит машина. Какая? Горящая машина очень похожа на нашу. Нет! Слава богу! Это одна из вражеских. Кто мог подстрелить ее? Тут же вторая машина опускается и падает перпендикулярно земле, кружась, кружась кружась точно, как я, но неожиданно восстанавливает равновесие. Она летит прямо ко мне. Это тоже «альбатрос». Несомненно, его постигла та же участь, что и меня.
Я опустился на высоту, вероятно 300 метров, и подыскивал место для посадки. Такие внезапные приземления часто ведут к поломкам, иногда серьезным. Я нашел луг. Он был не очень большим, но вполне достаточным для осторожной посадки. Кроме того, он был выгодно расположен близ шоссе около Енин-Летарда. Я хотел приземлиться там.
Все шло как надо, и первой моей мыслью было: «Что стало с тем парнем?» Он сел в нескольких километрах от меня.
У меня было время осмотреть повреждения. Моя машина была пробита в нескольких местах. Пуля, которая заставила меня прекратить бой, прошла через оба бензобака. У меня не осталось ни капли топлива, и сам двигатель также был поврежден. Жаль, он очень хорошо работал.
Я сидел свесив ноги из машины, и, должно быть, у меня был очень глупый вид. Через минуту меня окружила большая толпа солдат. Потом подошел офицер. Он запыхался и был страшно взволнован, будто произошло что-то ужасное. Он бросился ко мне, глотнул воздуха и спросил: «Надеюсь, с вами ничего не случилось? Я все время следил за боем и страшно волновался! Бог мой, это было ужасно!» Я заверил его, что чувствую себя хорошо, спрыгнул на землю и представился. Он не разобрал, как меня зовут, но предложил подвезти меня на автомобиле до Енин-Летарда, где была расквартирована его часть. Он был офицером инженерных войск.
Мы сели в автомобиль и поехали. Хозяин машины был по-прежнему чрезвычайно возбужден. Он обернулся и спросил: «Бог мой, где же ваш водитель?» Сначала я не понял его. Вероятно, у меня был недоуменный вид. Но потом меня осенило: он подумал, будто я — наблюдатель двухместного самолета, и его интересовала судьба моего пилота. Я собрался с духом и очень сухо сказал: «Я всегда сам вожу машину». Конечно, на слово «водить» у летчиков налагается абсолютное табу. Авиатор не водит самолет, он им управляет. Было заметно, что я много потерял в глазах доброго джентльмена, после того как он обнаружил, что я «вожу» собственный аэроплан.
Мы прибыли в место дислокации его части. На мне все еще была грязная, испачканная маслом кожаная куртка, а на шее толстый шарф. По пути офицер задал мне множество вопросов. Он все еще волновался куда больше, чем я.
Когда мы пришли в его жилище, он попытался уложить меня на диван, так как считал, что я нахожусь в состоянии полного изнеможения после боя. Я сказал ему, что это была не первая моя воздушная битва, но, очевидно, он не поверил. Вероятно, у меня был недостаточно бравый вид.
Мы немного поговорили, и он задал мне коронный вопрос: «Вы когда-нибудь сбивали самолет?» Как я уже сказал, он, видимо, не понял, как меня зовут. Поэтому я ответил беззаботно: «О да. Время от времени я это делаю». Он спросил: «Да что вы говорите! Может быть, вы сбили даже два?» Я ответил: «Нет. Не два, а двадцать четыре». Он улыбнулся, повторил свой вопрос и дал мне понять, что когда он говорит «сбить самолет», то имеет в виду не «стрелять в самолет», а «попасть в него» так, чтобы он упал на землю и там остался. Я тут же постарался убедить его в том, что полностью согласен с его трактовкой слов «сбить самолет».
Теперь я окончательно лишился его уважения. В полной уверенности, что я бессовестный лгун, он покинул меня, предварительно сообщив, что через час будет ужин. Если я хочу, могу присоединиться. Я принял его приглашение, а потом заснул и крепко проспал час.
Затем мы отправились в офицерский клуб. Я был рад, что надел орден Славы. К сожалению, под моей промасленной кожаной курткой не было кителя, а только жилет. Я извинился за свой вид. Мой добрый офицер вдруг увидел орден Славы и онемел от изумления, а потом стал уверять меня, что не знает моего имени. Я назвался еще раз. Видимо, теперь мое имя начало о чем-то ему говорить. Он устроил мне пир с устрицами и шампанским, и я славно провел время.
Позже за мной приехал мой ординарец и увез меня. По дороге он рассказал мне, что летчик Любберт снова подтвердил свое прозвище «пулеулавливатель», которым его наградили в связи с тем, что его самолет серьезно страдал от пуль в каждом бою. Как-то раз он был пробит сразу в шестидесяти четырех местах. Тем не менее Любберт никогда не был ранен. На сей раз он получил касательное ранение в грудь и находился в госпитале. К несчастью, этот отличный офицер, который мог бы стать вторым Бельке, погиб за отечество смертью героя спустя несколько недель.
Уже вечером я мог сообщить моему гостеприимному приятелю из Енин-Летарда, что пополнил свою «коллекцию» сбитых самолетов двадцать пятым.
V
Название «позиция Зигфрида», наверное, известно каждому молодому человеку в Германии. Когда мы выдвинулись к «линии Зигфрида», активность в воздухе была очень велика. Мы позволили врагу занять территорию, с которой нас эвакуировали, но не позволили ему занять также и воздушное пространство. Эскадрилья истребителей, которую обучал Бельке, позаботилась об английских летчиках. Англичане до тех пор вели позиционную войну на земле, а потом рискнули активизировать наземные военные действия, хотя и действовали с величайшей осторожностью.
Это произошло тогда, когда наш дорогой принц Фридрих Карл отдал жизнь за отечество.
В ходе одной из экспедиций эскадрильи истребителей Бельке, преследовавшей противника, лейтенант Восс25 одержал победу над англичанином в воздушной дуэли.
Тот был вынужден сесть на территории между линиями фронта. Мы тогда отступили, а враг еще не занял эту полосу земли. Лишь английские и немецкие патрули барражировали над еще не оккупированной зоной. Наверное, наш приятель-англичанин был уверен, что их войска уже овладели этой территорией.
Лейтенант Восс придерживался иного мнения. Без малейшего колебания он посадил машину рядом. Очень быстро перетащил английский пулемет и другие полезные вещи в собственный аэроплан, а потом зажег спичку — и через несколько мгновений английский самолет был охвачен пламенем. Англичане бросились к нему, но, помахав им с улыбкой из своего победоносного аэроплана, Восс был таков.
2 апреля 1917 года было горячим деньком для моей эскадрильи. В нашей части хорошо слышался ураганный пулеметный огонь.
Я еще спал, когда ординарец ворвался в мою комнату и воскликнул: «Господин лейтенант, здесь англичане!» Еще не проснувшись до конца, я выглянул в окно и увидел, что «мои дорогие друзья» в самом деле кружили над нашим аэродромом. Я мигом соскочил с кровати и оделся. Мою красную птицу уже приготовили к полету. Механики знали, что я не упущу такой благоприятной возможности. Все было готово. Захватив меховую куртку, я сел в самолет и поднялся в воздух.
Я стартовал последним. Мои товарищи находились гораздо ближе к врагу. Я боялся, что добыча ускользнет от меня и придется издалека наблюдать, как дерутся другие. Неожиданно один из этих нахалов попытался сразиться со мной. Я дал ему подойти поближе, и затем мы затеяли веселую «кадриль». Мой противник — это был двухместный истребитель — то «переворачивался на спину», то исполнял всякие другие трюки. Я же был хозяином положения и вскоре понял, что ему не уйти от меня.
Во время краткой передышки я убедился в том, что мы одни. Из этого следовало, что победит тот, кто лучше стреляет и сохраняет спокойствие и ясную голову в момент опасности. Через некоторое время он без каких-либо серьезных повреждений оказался подо мной. Мы находились на расстоянии не менее двух километров от фронта. Я подумал, что он намерен сесть, но ошибся. Всего в нескольких метрах от земли он вдруг прямым курсом начал снова набирать высоту, пытаясь уйти от меня. Это было очень плохо. Я снова атаковал его, снизившись настолько, что боялся задеть крыши домов в деревушке, находившейся подо мной. Англичанин защищался до последнего. Вдруг я почувствовал, что в мой двигатель попал снаряд, но все же не отпускал противника — он должен был упасть. Ему ничего не оставалось делать. На полной скорости он устремился в гущу домов.
Это был еще один случай великолепной английской дерзости. Однако, по моему мнению, противник проявил скорее безрассудство, нежели храбрость. Нужно отличать смелость от идиотизма. Ему во что бы то ни стало надо было сесть, а он предпочел заплатить жизнью за свою глупость.
Очень довольный работой своей красной машины я вернулся в часть. Мои товарищи все еще находились в воздухе и были удивлены, когда мы встретились за завтраком и я сказал им, что у меня на счету 32 машины.
В то же утро юный лейтенант сбил свой первый самолет. Мы веселились и были готовы к дальнейшим битвам.
Затем я ушел, чтобы привести себя в порядок. До сих нор у меня еще не было времени сделать это. Меня навестил мой дорогой друг лейтенант Восс из эскадрильи Бельке. Мы поболтали. Днем раньше Восс сбил свою двадцать третью жертву. Он был следующим за мной в победном списке и являлся моим «самым грозным» соперником.
Когда он собрался возвращаться, я решил составить ему компанию. Мы полетели кружным путем над фронтами. Погода так испортилась, что мы и не надеялись развлечься по пути. Под нами были густые облака. Восс не знал страну и чувствовал себя неуютно. Пролетая над Аррасом, я встретил своего брата, тоже члена моей эскадрильи, который опоздал. Узнав меня по цвету машины, он присоединился к нам. Неожиданно мы увидели вражеский патруль, приближавшийся к нам с противоположной стороны. Мне сразу пришла в голову мысль: «Вот летит номер тридцать три». Несмотря на то что англичан было девять и под нами была их территория, они предпочли избежать боя. Я подумал, что, возможно, мне лучше перекрасить свою машину. Тем не менее мы догнали их (все-таки скорость очень важна для аэропланов).
Я оказался ближе всех к врагу и атаковал одного из них с тыла. К моему величайшему удовольствию, он принял вызов. Радость моя усилилась, когда я обнаружил, что его товарищи оставили его одного. Таким образом, мне предстояла еще одна схватка один на один.
Этот бой был похож на утренний. Мой противник оказался не прост. Он умел летать и был хорошим стрелком, что особенно затрудняло мое положение. Как ни жаль, но я отдавал себе в этом отчет. Выручил меня благоприятный ветер. Он сместил нас обоих в сторону расположения немецких войск26. Мой противник понял, что дело не такое простое, как ему представлялось, нырнул в облако и исчез в нем. Он был близок к спасению.
Но я нырнул вслед за ним и свалился ему как снег на голову, удачно оказавшись у него в хвосте, совсем близко. Мы оба начали стрелять, пока без ощутимого результата. Наконец я попал в него. Я заметил струйку белого дыма. Он должен был сесть, прежде чем его двигатель заглохнет.
Англичанин оказался очень упрямым. Вместо того чтобы признать свое поражение, он продолжал стрелять. Вероятность его поражения возросла, потому что тем временем мы уже снизились на высоту около 300 метров. Однако англичанин защищался точно так же, как его соотечественник в утреннем бою, пока наконец не приземлился. Я пролетел над ним примерно в 10 метрах, чтобы удостовериться, убил я его или нет. Что же сделал этот мерзавец? Он взял пулемет и обстрелял мою машину.
Впоследствии Восс сказал мне, что на моем месте он расстрелял бы англичанина на земле. В общем-то мне и следовало так поступить, потому что противник не сдавался. Он был одним из немногих счастливчиков, избежавших смерти.
В веселом настроении я вернулся к себе и отпраздновал очередной сбитый самолет.
Стояла славная погода. Мы были готовы к вылету. Ко мне пришел человек, который никогда не видел воздушного боя в воздухе. Он уговаривал меня взять его с собой. Ему было чрезвычайно интересно стать свидетелем битвы.
Подсмеиваясь над ним, мы влезли в свои «ящики». Мой товарищ Шефер27 считал, что надо развлечь его. Мы поставили перед ним подзорную трубу и отбыли.
День начался хорошо. Лишь только мы поднялись на высоту 2 тысячи метров, как на нашем пути оказался английский патруль из пяти машин. Мы стремительно, «по-кавалерийски», атаковали его, и вражеский «эскадрон» полег на земле. Никто из наших даже не был ранен. Три вражеские машины врезались в землю, а две сгорели.
В представлении нашего знакомого, наблюдавшего с земли, воздушный бой должен был выглядеть гораздо драматичнее. Наша схватка казалась ему чересчур обыденной до того момента, когда несколько машин попадали вниз, как ракеты. Должен сказать, что сам я привык к виду падающих самолетов, но падение первого сбитого мной англичанина произвело на меня очень сильное впечатление и часто снилось.
После такого «мирного» начала дня мы сидели за плотным завтраком. Все были голодны, как волки. Тем временем наши машины готовили к старту, подносили новые снаряды. И вскоре мы снова отправились в полет.
А вечером с гордостью смогли доложить: «Шесть немецких машин уничтожили тринадцать вражеских аэропланов"28.
Эскадрилья Бельке лишь однажды смогла рапортовать подобным образом. Тогда мы сбили восемь машин. Сегодня же один из нас подавил четырех противников. Героем стал лейтенант Вольф, хрупкий паренек, в котором трудно было заподозрить такого храбреца. Мой брат, Шефер и Фестнер уничтожили по два самолета, я сбил три.
Страшно гордые и жутко уставшие, мы отправились спать. На следующий день под шумное одобрение зачитали официальное коммюнике о наших вчерашних подвигах. На другой день мы сбили восемь вражеских машин.
В один прекрасный день пришла телеграмма, гласившая: «Лейтенант фон Рихтхофен назначается командиром 11-й эскадрильи истребителей».
Надо сказать, я был раздражен. Я так привык к своим товарищам из эскадрильи Бельке, а теперь придется начинать все заново с новыми людьми. Это было ужасно досадно. Кроме того, я предпочел бы этому назначению орден Славы.
Спустя два дня, когда мы с приятелями из эскадрильи Бельке собрались по-дружески отметить мое назначение, пришла телеграмма из Генштаба. В ней сообщалось, что его величество милостиво удостоил меня ордена Славы. Радость моя была огромна! Это было как бальзам на мою рану.
Я даже не представлял себе, как это здорово — командовать эскадрильей. Мне и не снилось, что когда-нибудь будет эскадрилья фон Рихтхофена.
«Le petit rouge"23
Мне пришла в голову идея перекрасить мою «упаковку» в ярко-красный цвет. В результате все стали узнавать мою красную птицу, в том числе противники.
Во время боя на совершенно другом участке фронта мне посчастливилось стрелять в двухместный «виккерс», который занимался аэрофотосъемкой позиций немецкой артиллерии. «Приятель»-фотограф не успел защитить себя и был вынужден срочно устремиться вниз — на твердую землю, потому что на его машине появились признаки пожара. В таких случаях мы обычно говорим: «Смердит!» Так и случилось. По пути к земле его машину охватило пламя. Мне стало по-человечески жаль моего противника. Я решил не сбивать его, а просто вынудить приземлиться. Я сделал это еще и потому, что у меня сложилось впечатление, будто мой противник ранен, так как он не произвел ни единого выстрела.
При снижении на высоту примерно 500 метров из-за неполадки в двигателе мне не удалось сесть на землю без происшествий. Результат был весьма комичным. Мой враг плавно приземлился в своей горящей машине, в то время как я, его победитель, врезался рядом с ним в колючую проволоку, огораживающую наши окопы, и моя машина перевернулась.
Оба англичанина нисколько не удивились тому, что я упал, и приветствовали меня, как спортсмены. Как я уже упомянул, они ни разу не выстрелили и не могли понять, почему я сел так неуклюже. Это были первые англичане, которых я оставил в живых. Поэтому мне было особенно приятно побеседовать с ними. Я спросил их, приходилось ли им видеть мою машину в воздухе прежде. Один из них ответил: «О да! Я очень хорошо знаю вашу машину. Мы называем ее „Le petit rouge“.
Английские и французские летчики (Февраль, 1917 год)
Я пытался соревноваться с эскадрильей Бельке. Каждый вечер мы сравнивали наши результаты. Однако ученики Бельке — умные канальи. Самое большее, что удавалось нам сделать, — это сравнять с ними счет. У летчиков Бельке было больше сбитых самолетов, чем у меня, на сто штук. Мне пришлось позволить им сохранить это преимущество. Все зависит от того, с каким противником мы сражаемся — с французскими ловкачами или с дерзкими англичанами. Я предпочитаю англичан. Нередко их дерзость граничит с глупостью. Но с их точки зрения она, видимо, считается проявлением отваги.
В воздушном бою мало уметь ловко летать, все решают личные способности и энергия авиатора. Летчик может выполнять петли и прочие мыслимые и немыслимые трюки в воздухе, но ему не удается сбить ни одного врага. По моему мнению, все решает боевитость, а она очень сильна в нас, немцах. Следовательно, мы всегда будем сохранять свое господство в воздухе.
У французов совсем другой характер. Они любят расставлять ловушки и атаковать своего противника неожиданно. Но это нелегко сделать в воздухе. Поймать можно только новичка. А расставлять ловушки в прямом смысле слова невозможно, ведь аэроплан не спрячешь. Невидимый самолет еще не сконструирован. Однако когда у французов взыграет кровь галлов, они атакуют. Но их наступательный дух напоминает лимонад в бутылке, которому не хватает выдержки.
В англичанах же чувствуется немецкая кровь. Они относятся к летному делу как к спорту и легко осваивают его, получая большое удовольствие при выполнении мертвой петли и полетов на спине и других трюков, развлекая наших солдат в траншеях. Все это, возможно, производит впечатление на публику, посещающую спортивные мероприятия, но не очень ценится на войне. Здесь требуется более высокая квалификация, нежели трюкачество в воздухе. Поэтому немудрено, если кровь английских пилотов будет литься ручьем.
Меня сбивают (Середина марта, 1917 год)
У меня произошел случай, который можно представить так, будто меня сбили. В то же время я считаю, что сбитым является лишь тот, кто падает. Сегодня я попал в беду, но остался целым и невредимым.
Я летел с эскадрильей и заметил противника, который тоже летел со своей эскадрильей. Это произошло над позициями немецкой артиллерии в окрестностях Ланса. Мне пришлось преодолеть достаточно большое расстояние, чтобы добраться до врага. Когда летишь ему навстречу и лишь несколько минут отделяют тебя от начала боя, это щекочет нервы. Представляю, как в этот момент слегка бледнеет мое лицо, хотя, к сожалению, я никогда не брал с собой зеркала. Мне нравится это ощущение, прекрасно стимулирующее нервную систему.
Замечаешь противника издалека. Убеждаешься в том, что это действительно вражеская эскадрилья. Подсчитываешь число вражеских машин и взвешиваешь, насколько благоприятны или неблагоприятны для тебя условия боя. Значительным фактором является направление ветра — дует он в сторону расположения наших войск или в противоположную. Например, однажды я сбил англичанина, выстрелив в него над позициями английских войск. Однако ветер был таким сильным, что его машина упала рядом с немецкими аэростатами.
У нас, немцев, было пять машин. Наши противники в три раза превосходили нас численностью. Англичане летели, как мошкара. Невозможно рассеять группу машин, которые летят в едином боевом порядке. Одному не под силу такая задача. Это чрезвычайно трудно сделать и нескольким самолетам, особенно если разница в численности так велика, как было в том случае. Однако в душе ты чувствуешь такое свое превосходство над врагом, что ни на минуту не сомневаешься в собственной победе.
Боевой наступательный дух повсюду на войне является главным, и воздушное пространство не исключение24. Однако и враг придерживается того же мнения. В тот раз я это понял. Как только они нас заметили, тут же развернулись и атаковали. Теперь нам пятерым надо было смотреть в оба. Если бы один из них упал, у всех у нас было бы много неприятностей. Мы сомкнули ряды и позволили иностранным джентльменам приблизиться к нам.
Я выжидал, не отстанет ли в спешке кто-нибудь из этих парней от своих. Один из них имел глупость отклониться в сторону. Я вполне мог поразить его и сказал самому себе: «Все, этот пропал!» С громким криком устремился за ним. Подошел к нему очень близко. Он начал стрелять раньше времени, и это свидетельствовало о том, что он нервничает. Поэтому мысленно я сказал: «Давай стреляй! Все равно не попадешь в меня». Он стрелял воспламеняющимися снарядами, так что я видел, как они пролетают мимо. Я находился словно перед гигантской огненной лейкой. Ощущение было не из приятных. Но поскольку англичане всегда стреляют такой жуткой дрянью, нам нужно постараться привыкнуть к этому. Нужно привыкнуть ко всему. В тот момент, думаю, я громко смеялся. Но вскоре мне был преподан урок. Когда я подошел к англичанину достаточно близко, на расстояние примерно 100 метров, я был готов стрелять, прицелился и сделал несколько пробных выстрелов. Пулеметы были в порядке. Незамедлительно пришло решение. Мысленно я уже видел своего врага падающим.
Первое волнение прошло. В такой ситуации мыслишь спокойно и собранно, взвешивая возможности своего и вражеского попадания. В целом же сам бой — это, как правило, наименее волнующая часть всего предприятия. Тот, кто волнуется в бою, наверняка допустит ошибки и не повергнет своего врага. Впрочем, кроме спокойствия, нужен еще и навык. Во всяком случае, в тот раз я не совершил ошибки. Я приблизился к своему парню на 50 метров, сделал несколько прицельных выстрелов и думал, что успех предрешен. Но не успел я выстрелить и десятью зарядами, как вдруг услышал страшный хлопок, и тут же что-то ударило по моей машине. Мне стало ясно, что в меня попали. Тут же я почувствовал, что страшно воняет бензином, и обнаружил, что мотор глохнет. Англичанин тоже заметил это и начал стрелять с удвоенной энергией, в то время как я был вынужден прекратить стрельбу.
Я устремился прямо вниз, инстинктивно выключив двигатель. И сделал это как раз вовремя. Когда бензобак продырявлен и дьявольская жидкость струится но ногам, опасность пожара очень велика. Перед тобой находится двигатель внутреннего сгорания, раскаленный докрасна. Если хоть одна капля бензина попадет на него, вся машина будет охвачена пламенем.
За мной в воздухе осталось легкое белое облачко. Я понимал, что означает его появление для моих врагов. Это первый признак грядущего взрыва. Я находился на высоте 2,5 тысячи, и мне предстоял еще долгий путь до земли. Но судьба смилостивилась надо мной, и двигатель заглох. Понятия не имею, с какой скоростью я спускался. Во всяком случае, настолько быстро, что не мог высунуть голову из машины, так как воздушный поток вдавил бы ее обратно.
Вскоре я потерял своего врага из виду. Во время приземления я лишь успел увидеть, что четыре моих товарища все еще дрались в небе. Были слышны пулеметные очереди. И вдруг я замечаю ракету. Что это — сигнал врага? Нет, не может быть. И вообще слишком яркий свет для ракеты. Очевидно, это горит машина. Какая? Горящая машина очень похожа на нашу. Нет! Слава богу! Это одна из вражеских. Кто мог подстрелить ее? Тут же вторая машина опускается и падает перпендикулярно земле, кружась, кружась кружась точно, как я, но неожиданно восстанавливает равновесие. Она летит прямо ко мне. Это тоже «альбатрос». Несомненно, его постигла та же участь, что и меня.
Я опустился на высоту, вероятно 300 метров, и подыскивал место для посадки. Такие внезапные приземления часто ведут к поломкам, иногда серьезным. Я нашел луг. Он был не очень большим, но вполне достаточным для осторожной посадки. Кроме того, он был выгодно расположен близ шоссе около Енин-Летарда. Я хотел приземлиться там.
Все шло как надо, и первой моей мыслью было: «Что стало с тем парнем?» Он сел в нескольких километрах от меня.
У меня было время осмотреть повреждения. Моя машина была пробита в нескольких местах. Пуля, которая заставила меня прекратить бой, прошла через оба бензобака. У меня не осталось ни капли топлива, и сам двигатель также был поврежден. Жаль, он очень хорошо работал.
Я сидел свесив ноги из машины, и, должно быть, у меня был очень глупый вид. Через минуту меня окружила большая толпа солдат. Потом подошел офицер. Он запыхался и был страшно взволнован, будто произошло что-то ужасное. Он бросился ко мне, глотнул воздуха и спросил: «Надеюсь, с вами ничего не случилось? Я все время следил за боем и страшно волновался! Бог мой, это было ужасно!» Я заверил его, что чувствую себя хорошо, спрыгнул на землю и представился. Он не разобрал, как меня зовут, но предложил подвезти меня на автомобиле до Енин-Летарда, где была расквартирована его часть. Он был офицером инженерных войск.
Мы сели в автомобиль и поехали. Хозяин машины был по-прежнему чрезвычайно возбужден. Он обернулся и спросил: «Бог мой, где же ваш водитель?» Сначала я не понял его. Вероятно, у меня был недоуменный вид. Но потом меня осенило: он подумал, будто я — наблюдатель двухместного самолета, и его интересовала судьба моего пилота. Я собрался с духом и очень сухо сказал: «Я всегда сам вожу машину». Конечно, на слово «водить» у летчиков налагается абсолютное табу. Авиатор не водит самолет, он им управляет. Было заметно, что я много потерял в глазах доброго джентльмена, после того как он обнаружил, что я «вожу» собственный аэроплан.
Мы прибыли в место дислокации его части. На мне все еще была грязная, испачканная маслом кожаная куртка, а на шее толстый шарф. По пути офицер задал мне множество вопросов. Он все еще волновался куда больше, чем я.
Когда мы пришли в его жилище, он попытался уложить меня на диван, так как считал, что я нахожусь в состоянии полного изнеможения после боя. Я сказал ему, что это была не первая моя воздушная битва, но, очевидно, он не поверил. Вероятно, у меня был недостаточно бравый вид.
Мы немного поговорили, и он задал мне коронный вопрос: «Вы когда-нибудь сбивали самолет?» Как я уже сказал, он, видимо, не понял, как меня зовут. Поэтому я ответил беззаботно: «О да. Время от времени я это делаю». Он спросил: «Да что вы говорите! Может быть, вы сбили даже два?» Я ответил: «Нет. Не два, а двадцать четыре». Он улыбнулся, повторил свой вопрос и дал мне понять, что когда он говорит «сбить самолет», то имеет в виду не «стрелять в самолет», а «попасть в него» так, чтобы он упал на землю и там остался. Я тут же постарался убедить его в том, что полностью согласен с его трактовкой слов «сбить самолет».
Теперь я окончательно лишился его уважения. В полной уверенности, что я бессовестный лгун, он покинул меня, предварительно сообщив, что через час будет ужин. Если я хочу, могу присоединиться. Я принял его приглашение, а потом заснул и крепко проспал час.
Затем мы отправились в офицерский клуб. Я был рад, что надел орден Славы. К сожалению, под моей промасленной кожаной курткой не было кителя, а только жилет. Я извинился за свой вид. Мой добрый офицер вдруг увидел орден Славы и онемел от изумления, а потом стал уверять меня, что не знает моего имени. Я назвался еще раз. Видимо, теперь мое имя начало о чем-то ему говорить. Он устроил мне пир с устрицами и шампанским, и я славно провел время.
Позже за мной приехал мой ординарец и увез меня. По дороге он рассказал мне, что летчик Любберт снова подтвердил свое прозвище «пулеулавливатель», которым его наградили в связи с тем, что его самолет серьезно страдал от пуль в каждом бою. Как-то раз он был пробит сразу в шестидесяти четырех местах. Тем не менее Любберт никогда не был ранен. На сей раз он получил касательное ранение в грудь и находился в госпитале. К несчастью, этот отличный офицер, который мог бы стать вторым Бельке, погиб за отечество смертью героя спустя несколько недель.
Уже вечером я мог сообщить моему гостеприимному приятелю из Енин-Летарда, что пополнил свою «коллекцию» сбитых самолетов двадцать пятым.
V
Приключение летчика (Конец марта, 1917 год)
Название «позиция Зигфрида», наверное, известно каждому молодому человеку в Германии. Когда мы выдвинулись к «линии Зигфрида», активность в воздухе была очень велика. Мы позволили врагу занять территорию, с которой нас эвакуировали, но не позволили ему занять также и воздушное пространство. Эскадрилья истребителей, которую обучал Бельке, позаботилась об английских летчиках. Англичане до тех пор вели позиционную войну на земле, а потом рискнули активизировать наземные военные действия, хотя и действовали с величайшей осторожностью.
Это произошло тогда, когда наш дорогой принц Фридрих Карл отдал жизнь за отечество.
В ходе одной из экспедиций эскадрильи истребителей Бельке, преследовавшей противника, лейтенант Восс25 одержал победу над англичанином в воздушной дуэли.
Тот был вынужден сесть на территории между линиями фронта. Мы тогда отступили, а враг еще не занял эту полосу земли. Лишь английские и немецкие патрули барражировали над еще не оккупированной зоной. Наверное, наш приятель-англичанин был уверен, что их войска уже овладели этой территорией.
Лейтенант Восс придерживался иного мнения. Без малейшего колебания он посадил машину рядом. Очень быстро перетащил английский пулемет и другие полезные вещи в собственный аэроплан, а потом зажег спичку — и через несколько мгновений английский самолет был охвачен пламенем. Англичане бросились к нему, но, помахав им с улыбкой из своего победоносного аэроплана, Восс был таков.
Мой первый дубль
2 апреля 1917 года было горячим деньком для моей эскадрильи. В нашей части хорошо слышался ураганный пулеметный огонь.
Я еще спал, когда ординарец ворвался в мою комнату и воскликнул: «Господин лейтенант, здесь англичане!» Еще не проснувшись до конца, я выглянул в окно и увидел, что «мои дорогие друзья» в самом деле кружили над нашим аэродромом. Я мигом соскочил с кровати и оделся. Мою красную птицу уже приготовили к полету. Механики знали, что я не упущу такой благоприятной возможности. Все было готово. Захватив меховую куртку, я сел в самолет и поднялся в воздух.
Я стартовал последним. Мои товарищи находились гораздо ближе к врагу. Я боялся, что добыча ускользнет от меня и придется издалека наблюдать, как дерутся другие. Неожиданно один из этих нахалов попытался сразиться со мной. Я дал ему подойти поближе, и затем мы затеяли веселую «кадриль». Мой противник — это был двухместный истребитель — то «переворачивался на спину», то исполнял всякие другие трюки. Я же был хозяином положения и вскоре понял, что ему не уйти от меня.
Во время краткой передышки я убедился в том, что мы одни. Из этого следовало, что победит тот, кто лучше стреляет и сохраняет спокойствие и ясную голову в момент опасности. Через некоторое время он без каких-либо серьезных повреждений оказался подо мной. Мы находились на расстоянии не менее двух километров от фронта. Я подумал, что он намерен сесть, но ошибся. Всего в нескольких метрах от земли он вдруг прямым курсом начал снова набирать высоту, пытаясь уйти от меня. Это было очень плохо. Я снова атаковал его, снизившись настолько, что боялся задеть крыши домов в деревушке, находившейся подо мной. Англичанин защищался до последнего. Вдруг я почувствовал, что в мой двигатель попал снаряд, но все же не отпускал противника — он должен был упасть. Ему ничего не оставалось делать. На полной скорости он устремился в гущу домов.
Это был еще один случай великолепной английской дерзости. Однако, по моему мнению, противник проявил скорее безрассудство, нежели храбрость. Нужно отличать смелость от идиотизма. Ему во что бы то ни стало надо было сесть, а он предпочел заплатить жизнью за свою глупость.
Очень довольный работой своей красной машины я вернулся в часть. Мои товарищи все еще находились в воздухе и были удивлены, когда мы встретились за завтраком и я сказал им, что у меня на счету 32 машины.
В то же утро юный лейтенант сбил свой первый самолет. Мы веселились и были готовы к дальнейшим битвам.
Затем я ушел, чтобы привести себя в порядок. До сих нор у меня еще не было времени сделать это. Меня навестил мой дорогой друг лейтенант Восс из эскадрильи Бельке. Мы поболтали. Днем раньше Восс сбил свою двадцать третью жертву. Он был следующим за мной в победном списке и являлся моим «самым грозным» соперником.
Когда он собрался возвращаться, я решил составить ему компанию. Мы полетели кружным путем над фронтами. Погода так испортилась, что мы и не надеялись развлечься по пути. Под нами были густые облака. Восс не знал страну и чувствовал себя неуютно. Пролетая над Аррасом, я встретил своего брата, тоже члена моей эскадрильи, который опоздал. Узнав меня по цвету машины, он присоединился к нам. Неожиданно мы увидели вражеский патруль, приближавшийся к нам с противоположной стороны. Мне сразу пришла в голову мысль: «Вот летит номер тридцать три». Несмотря на то что англичан было девять и под нами была их территория, они предпочли избежать боя. Я подумал, что, возможно, мне лучше перекрасить свою машину. Тем не менее мы догнали их (все-таки скорость очень важна для аэропланов).
Я оказался ближе всех к врагу и атаковал одного из них с тыла. К моему величайшему удовольствию, он принял вызов. Радость моя усилилась, когда я обнаружил, что его товарищи оставили его одного. Таким образом, мне предстояла еще одна схватка один на один.
Этот бой был похож на утренний. Мой противник оказался не прост. Он умел летать и был хорошим стрелком, что особенно затрудняло мое положение. Как ни жаль, но я отдавал себе в этом отчет. Выручил меня благоприятный ветер. Он сместил нас обоих в сторону расположения немецких войск26. Мой противник понял, что дело не такое простое, как ему представлялось, нырнул в облако и исчез в нем. Он был близок к спасению.
Но я нырнул вслед за ним и свалился ему как снег на голову, удачно оказавшись у него в хвосте, совсем близко. Мы оба начали стрелять, пока без ощутимого результата. Наконец я попал в него. Я заметил струйку белого дыма. Он должен был сесть, прежде чем его двигатель заглохнет.
Англичанин оказался очень упрямым. Вместо того чтобы признать свое поражение, он продолжал стрелять. Вероятность его поражения возросла, потому что тем временем мы уже снизились на высоту около 300 метров. Однако англичанин защищался точно так же, как его соотечественник в утреннем бою, пока наконец не приземлился. Я пролетел над ним примерно в 10 метрах, чтобы удостовериться, убил я его или нет. Что же сделал этот мерзавец? Он взял пулемет и обстрелял мою машину.
Впоследствии Восс сказал мне, что на моем месте он расстрелял бы англичанина на земле. В общем-то мне и следовало так поступить, потому что противник не сдавался. Он был одним из немногих счастливчиков, избежавших смерти.
В веселом настроении я вернулся к себе и отпраздновал очередной сбитый самолет.
День моего рекорда
Стояла славная погода. Мы были готовы к вылету. Ко мне пришел человек, который никогда не видел воздушного боя в воздухе. Он уговаривал меня взять его с собой. Ему было чрезвычайно интересно стать свидетелем битвы.
Подсмеиваясь над ним, мы влезли в свои «ящики». Мой товарищ Шефер27 считал, что надо развлечь его. Мы поставили перед ним подзорную трубу и отбыли.
День начался хорошо. Лишь только мы поднялись на высоту 2 тысячи метров, как на нашем пути оказался английский патруль из пяти машин. Мы стремительно, «по-кавалерийски», атаковали его, и вражеский «эскадрон» полег на земле. Никто из наших даже не был ранен. Три вражеские машины врезались в землю, а две сгорели.
В представлении нашего знакомого, наблюдавшего с земли, воздушный бой должен был выглядеть гораздо драматичнее. Наша схватка казалась ему чересчур обыденной до того момента, когда несколько машин попадали вниз, как ракеты. Должен сказать, что сам я привык к виду падающих самолетов, но падение первого сбитого мной англичанина произвело на меня очень сильное впечатление и часто снилось.
После такого «мирного» начала дня мы сидели за плотным завтраком. Все были голодны, как волки. Тем временем наши машины готовили к старту, подносили новые снаряды. И вскоре мы снова отправились в полет.
А вечером с гордостью смогли доложить: «Шесть немецких машин уничтожили тринадцать вражеских аэропланов"28.
Эскадрилья Бельке лишь однажды смогла рапортовать подобным образом. Тогда мы сбили восемь машин. Сегодня же один из нас подавил четырех противников. Героем стал лейтенант Вольф, хрупкий паренек, в котором трудно было заподозрить такого храбреца. Мой брат, Шефер и Фестнер уничтожили по два самолета, я сбил три.
Страшно гордые и жутко уставшие, мы отправились спать. На следующий день под шумное одобрение зачитали официальное коммюнике о наших вчерашних подвигах. На другой день мы сбили восемь вражеских машин.