Риман Фриц. Основные формы страха

Мы вновь видим, что в развитии нашей способности к любви решающее значение имеет ранний опыт общения с матерью. У здоровья людей с депрессивной акцентуацией личностных черт имеется большая и искренняя способность любить, готовность к самоотдаче и жертвенности. Они охотно переносят жизненные трудности вместе с партнером, их личность внушает чувство безопасности, искренности и беспричинной расположенности. При глубоких расстройствах у депрессивных личностей в любовных отношениях преобладает страх утраты; он настолько непереносим и так значим для них, что фактически становится самым главным в партнерских взаимоотношениях. Обе стороны в наиболее частом варианте отношений, любя партнера, стремятся самым полным образом идентифицироваться с ним. Это, на самом деле, означает достижение наибольшей духовной близости. Партнер может реагировать на это отказом от максимального сближения, отстаивая свой личный суверенитет. О чем думает депрессивная личность и как она чувствует, можно догадаться по высказываемому желанию «читать в глазах» – зная о том, что он мешает партнеру, что тот хочет отвязаться от него, убрать со своей дороги, он принимает его взгляды, разделяет его мнения – короче говоря, он любит так, что вообще создается угроза стирания различий между существованием депрессивной личности и партнера. Такое «слияние» для депрессивной личности является как бы заклинанием от страха утраты. Он весь в партнере и живет сознанием своей жертвенности и самоотречения. Истинность или неистинность такой любви определяется тем, что депрессивные личности решаются на любовь (так как она сама по себе смягчает страх утраты), отдавая себе отчет в опасности любви для них самих и понимая, что партнер должен иметь условия для свободного развития своей индивидуальности. Здесь принцип «я хочу того, что подходит тебе» абсолютизируется. Для партнера такого рода связь во многих отношениях удобна, но если от своего партнера депрессивные личности ожидают большего, чем быть его «эхом» или обслуживающим его бессловесным духом, то их ждет разочарование. Подобным же образом развиваются взаимоотношения с ребенком, когда страх утраты партнера переносится на дитя. Депрессивные личности делегируют партнеру все, что сами хотят и могут сделать, вступая в полную зависимость от него и становясь без него совершенно беспомощными, веря, что их собственная потребность в помощи удовлетворяется партнером. Это выглядит таким образом, что партнерские отношения и брак являются подсознательным отражением детской связи с отцом или матерью. По таким же мотивам депрессивные личности, овдовев, вскоре вновь вступают в брак, хотя и безгранично любили своего покойного супруга: они стремятся ухватиться за нового партнера и приспособиться к нему, ведь самое главное для них – не остаться одинокими. Таким образом, депрессивные личности стремятся к симбиозу, к упразднению границы между "Я" и «Ты». Такое стремление к стиранию различий между "Я" и «Ты» один депрессивный пациент описывал так: «Я не знаю больше, где заканчиваюсь я и начинается он». Они полностью растворяются в любви, или любовь «пожирает» их так, что они как бы забывают, они ли это сами или это их партнер. В обоих случаях проблема зависимости заключается в том, что они хотят избавиться от собственной индивидуальности, не признаваясь в этом партнеру. Часто партнерские взаимоотношения у депрессивных личностей осуществляются по типу «если я тебя люблю, то я люблю все, что касается тебя». Это прекрасная попытка избежать страха утраты: партнер может вести себя как ему заблагорассудится – в конце концов, депрессивная личность любит свое чувство больше, чем себя самого, и в этом смысле он зависим от себя и своей любовной готовности, достигая, таким образом, вечной и нерасторжимой любви. Более тяжелой является другая форма депрессивных партнерских взаимоотношений – так называемая шантажирующая любовь, или любовь-вымогательство. Она охотно рядится в повышенную заботливость, за которой скрывается господствующее влечение бежать от страха утраты. Если это недостижимо, депрессивные личности прибегают к более сильным методам, направленным на пробуждение у партнера чувства вины, – например, к угрозе самоубийства; если же и это не оказывает желаемого действия, они впадают в состояние глубокой депрессии и отчаяния. Формулировка «если ты меня больше не любишь, то я не хочу больше жить» побуждает партнера к ответным действиям, чтобы освободиться от тяжкого бремени чужой жизни и изменить свои привязанности. Даже если партнер достаточно мягок, склонен испытывать чувство вины и не догадывается о причинах трагедии, он все равно склонен устраниться от участия в трагедии, тогда как противоположная сторона все сильнее запутывается в своих проблемах. Таким образом, в глубине таких связей, где от партнера ожидают освобождения от страха, сострадания и чувства вины, тлеет ненависть и желание смерти. Болезнь также используется как один из видов шантажа и приводит к аналогичным трагедиям. Мы можем снова констатировать, что страхи и конфликты депрессивных личностей имеют общие закономерности: чем глубже мы любим, тем больше боимся быть покинутыми, и при всей опасности человеческой любви мы надеемся найти в ней защиту. Мы видим также, что отказ от собственной индивидуальности не дает нам никакой гарантии безопасности от страха утраты. Напротив, если мы уклоняемся или отказываемся от своей сущности, то в конечном итоге приходим к тому, чего пытались избежать. Существование партнерских отношений связано с созданием дистанции, которую оба партнера, по возможности, должны не только соблюдать, но и развивать по отношению к себе самому. Истинное партнерство возможно только между двумя самостоятельными индивидуумами, которые относятся друг к другу как к объекту любви, а не как к зависимому от другого придатку. Не доверяя самостоятельности партнера, мы тем самым увеличиваем опасность утраты; зависимость и ничтожное внимание к себе самому увеличивают вероятность того, что партнер также потеряет интерес и найдет его на стороне, где не берут и не отдают так много. Даже если партнер пытается соблазнить несовершеннолетнего ребенка, депрессивная личность серьезно воспринимает это как попытку освобождения или как-то, что он преступил границу толерантности партнера и тем самым способствовал переходу любви в ненависть. Такая ситуация способствует образованию «невроза вдвоем», при котором взаимоотношения партнеров стабилизируются («стагнируются»), а связь с ребенком не получает дальнейшего развития. Сексуальность для депрессивных личностей менее значима, чем любовь, симпатия и нежность. В партнерских взаимоотношениях они могут получать удовольствие и от сочувствия партнеру, имея при этом установку, что в любви нет границ между дозволенным и недозволенным. В случаях выраженной зависимости от партнера мы встречаемся со всеми возможными формами мазохизма вплоть до абсолютной подчиняемости, в основе которой нередко лежит представление о том, что полный отказ от собственных желаний является единственным способом удержать партнера. В какой степени свободы или привязанности нуждается каждый, переносима или не переносима данная связь, не может быть регламентировано: каждый ищет и находит свое решение этой проблемы. Каждый человек, его задатки, его биография и его социальная ситуация настолько различны и уникальны, что и требования, которые он ставит перед партнером, могут расцениваться как отклонения от нормы, фальшь или непотребство. Мы должны проявлять достаточно понимания и такта, чтобы уважать различные формы проявления любви, отдавая себе отчет в том, как легко осудить и наказать то, что в зрелом возрасте является компенсацией дефицита любви в детстве.

Депрессивная личность и агрессия

   Из сказанного выше понятно, что для депрессивных личностей общение с окружением с его агрессивностью и аффектами представляет большую проблему. Как депрессивная личность может быть агрессивной, утверждать свое мнение и настаивать на своем, если такой человек полон страха утраты, если свою жизнь он проводит в системе зависимости, если он так привязан к предмету своей любви? Зависимость не может быть подвергнута нападению, так как депрессивная личность нуждается в ней – ведь это значит подпилить сук, на котором сидишь. С другой стороны, агрессия и аффекты неизбежны, пока человек существует в мире; они так же естественны, как мы сами. Что же делать с собственной агрессией, если она кажется депрессивной личности столь опасной? Ее возможно избежать. Это становится достижимо с развитием идеологии миролюбия. Миролюбие принимается как противопоставление агрессивности и предназначается не только для самой депрессивной личности, но и для ее окружения. Тот, кто хочет утвердиться, должен критически отнестись к самому себе; тот, кто действительно хочет защитить себя, предельно заостряет ситуацию, чтобы объяснить ее и сделать безопасной, – трудно представить себе что-либо более действенное, чем превращение агрессивности в пустяк, чем понимание и прощение. В рамках такой идеологии нетрудно отказаться от своих намерений, сославшись на болезнь и беззащитность, не дать развиться собственному аффекту. Такое поведение носит компенсаторный характер и вызывает чувство морального превосходства, которое есть не что иное, как сублимированная форма агрессии. Такая манера поведения может привести к исполнению роли жертвы или воплощения бесконечного терпения, что в конечном итоге приводит к духовному, моральному или сексуальному мазохизму. Кроме того, между партнерами возникают такие странные взаимоотношения, при которых любовь и принимаемые решения вследствие идентификации с другим в значительной степени передаются другому и переживаются совместно. Если ты делаешь себя объектом требовательности, собственности и агрессивности партнера, то переживание идентификации с ним сопровождается не только подавлением собственной индивидуальности, но и особенно сильным чувством морального превосходства: если перенесенное тобой страдание и нанесенный тебе ущерб столь желанны и так укрепляют тебя в твоих возможностях, не вини себя в этом, пусть другой испытывает по этому поводу чувство вины. Отсюда становится понятно то сомнение, которое вызывает столь односторонняя добродетельность: в то время как мы сознательно верим в свои страдания, мы подсознательно доставляем страдание другому; это оборачивается садомазохистским поведением – святой становится мучителем, а грешник – мучеником. «Не убийца, а убиенный вино вен» – так называется пьеса Франца Верфеля. В ней описывается терпеливое смирение человека, страдающего от агрессивного и злого партнера, вызывающее в последнем чувство вины. Эта агрессия делает героя пьесы больным, но все, что ему нужно, – это оставаться невинной жертвой, пробуждая в партнере чувство вины. Здесь разыгрывается ситуация, которую можно объяснить тем, что речь идет о такой интенсивности аффекта, которая соответствует ужасающей агрессии, переведенной в русло глубокой депрессии. Мы уже упоминали, что за сверхзаботливой любовью депрессивных личностей скрывается подсознательная агрессия; при такой сверхзаботливости депрессивная личность может удушить партнера или «мягко изнасиловать» его. В равной степени подсознательная агрессия проявляется в часто встречающихся формах депрессивной агрессивности – причитаниях, жалобах и сетованиях. То, что это изматывает и изнуряет партнера, депрессивные личности не осознают. Они жалуются на то, что на их долю выпало слишком много страданий, что люди так злы и беспощадны; они демонстрируют такое выражение лица, которое без слов вызывает у других чувство вины, принуждающее их к участию и заинтересованности. Однако для партнера это может быть чрезмерным и он, поняв ситуацию, освобождается от чувства вины, которое возлагает на него депрессивная личность. Так как агрессия не находит у депрессивных личностей объяснимого выхода, она может вначале выражаться в форме жалости к самому себе, а затем направляется на самого себя, что особенно интенсивно выражено при меланхолии. Из-за неразрешимых конфликтов между агрессией, чувством вины и одновременно с ними возникающего страха утраты любви они вынуждены все первоначально возникающие упреки, обвинения и ненависть направлять на самих себя, вплоть до возникновения самоненавистничества и сознательных или подсознательных саморазрушительных действий. В прежние времена особенно трагичным такое самоповреждение было у детей, когда их справедливый гнев или зависть не находили внешнего выражения и ситуация переживалась ими как безвыходная и угрожающая. Так как невозможно найти какой-либо клапан для освобождения аффекта и в связи с тем, что этот аффект переживается как чувство вины, они испытывают необходимость направить это чувство на самих себя и даже наказывать себя. Серьезные трагедии происходят в детстве, когда свою отверженность и ненужность дети переплавляют в ненависть к самому себе, а агрессию, связанную со страхом утраты и незащищенностью, переживают как угрожающую их существованию ситуацию. Так депрессивные личности с раннего возраста учатся сводить на нет и переводить на другие рельсы свою агрессивность. Как следствие этого у них, как правило, возникает представление, которое они никогда не реализуют, о том, что их агрессия рано или поздно примет такие масштабы, что они, наконец, смогут утвердить свое достоинство и настоять на своем. Это, однако, оборачивается очередным разочарованием, так как их агрессивность никогда не достигает соответствующих размеров и возвращается к ним бумерангом, усиливая страх и чувство вины, удваивая душевную тяжесть, которую они вынуждены переносить. Осознавая, что они могут использовать заряд своей агрессивности для овладения принятыми манерами поведения и вызвать к себе уважение, а также понимая, что переоценка возможных негативных последствий своей агрессивности неадекватна, депрессивные личности получают возможность приобрести новый и полезный для них опыт. Мы должны сказать, что подавленная агрессивность депрессивных личностей может сублимироваться и идеологизироваться в форме повышенной заботливости, скромности, доброжелательности и покорности и переходить в жалобные причитания и жертвенность с дальнейшей склонностью к самообвинению, самонаказанию и саморазрушению. Как мы уже упоминали, агрессивность имеет склонность к соматизациии: некоторые тяжелые и неизлечимые заболевания могут развиваться из психологических корней и являются как бы подсознательным самонаказанием и местью в форме саморазрушения. Аффекты и агрессивность, не имеющие внешнего выхода и клапана для их регуляции, могут не только вызывать страдания, но и приводят к общей слабости побуждений вплоть до пассивности и аспонтанности, которые, являясь следствием подавления агрессивности, по типу обратной связи тормозят ее. Ненависть, ярость и зависть неизбежны в жизни ребенка, и они становятся особенно опасными, когда накапливаются в неотреагированном виде и становятся основой для развития депрессии в будущем. Бессильная ярость, фрустрированная агрессивность, чувство ненависти и зависти, которые мы вынуждены подавлять, делают нас депрессивными, подавленными, т. е. похожими на детей, которые не могут проявить себя из-за своей зависимости и беспомощности. Когда ребенок внешне проявляет свои аффекты и свою агрессивность, он одновременно учится избегать их в случаях, когда соответствующая ситуация становится рискованной или когда она перестает быть актуальной. Если ребенок исключительно тих и покорен, если он скучает и при общении с окружающими от него нет никакого толку, если он не проявляет никакой инициативы и любая его активность нуждается в подбадривании и стимулировании, если он не может чем-либо заниматься в одиночку и бурно реагирует на ситуацию, когда его оставляют одного, то все это является признаками начинающейся депрессии и требует особого внимания. Переработка агрессии, приобретая зрелые формы, обогащает жизненный опыт. Здоровая и правильно использованная агрессивность является важнейшей составной частью чувства собственного достоинства, осознания ценности собственной личности и здоровой гордости. Ограничение самооценки депрессивных личностей является важным источником их нерешительности, их неиспользованной и извращенной агрессивности. Слова Гете из «Избирательного сродства» о том, что «нет лучшего средства спасения от чрезмерной гордости, чем любовь», есть сублимация зависти, но ребенок неспособен к такой сублимации. Мы снова обращаемся к вопросу, каким же образом происходит депрессивное развитие, при котором у человека преобладает страх утраты и страх перед становлением собственного "Я".

Биографические основы

   Конституциональная предрасположенность депрессивных личностей акцентируется на склонности к теплоте и душевности, готовности и способности любить, чуткости и глубокой интуиции. Эти качества часто сочетаются с некоторой тяжеловесностью и привязанностью к чувствам, которые значимы для депрессивных личностей и усиливают их депрессию. Их эмоциональная структура – верность, постоянство и склонность к любовным переживаниям – приводит к тому, что эти люди часто сталкиваются с жизненными коллизиями, которые вызывают у них меланхолические реакции. Из-за этих качеств они не могут предотвратить или уменьшить ту опасность, которая мешает им жить так, как следует из их предрасположенности. К тому же, у этих личностей встречается прирожденная склонность направлять агрессивность на самих себя, так что в жизни им трудно найти опору в самом себе. По своей натуре они миролюбивы, доброжелательны и не приспособлены к борьбе. Другие конституциональные компоненты состоят в чувствительности, незащищенности и ранимости, «недостаточно толстой шкуре», что лишает их опоры и стойкости. Вероятно, у них имеется врожденная склонность к флегматичности и комфорту, хотя до сих пор неясно, что из этих качеств относится к предрасположенности, а что является реакцией. Мы вновь сталкиваемся здесь с пересечением конституциональных и биографических данных. Биографические взаимосвязи, благоприятствующие депрессивному развитию личности, мы поймем лучше, если представим себе раннее детство, особенно вторую его фазу. Речь идет о той ранней фазе развития, во время которой ребенок постепенно начинает сознательно воспринимать окружающий мир, когда свою мать он считает источником удовлетворения его потребностей, для чего необходима ее постоянная и неизменная доброжелательная склонность и забота. Детство рисуется как длительный период существования вместе с матерью как «Мы»; как это формулирует Кюнкель, мать и дитя живут в симбиозе, образуя единство, в рамках которого ребенок постепенно начинает отделяться от матери. Вначале разделительная граница между ними в сознании ребенка представлена нечетко. Он лишь осознает, что мать находится за пределами его существа, и в то же время понимает, что она приносит ему радость и удовлетворение; он находится в зависимости от матери. Ребенок нуждается в матери и полон страха, когда она отдаляется от него. Он полностью от нее зависим и ориентирован на нее; она является для него важнейшим пунктом взаимосвязи с миром. Ребенок воспринимает ее образ и ее существование всей полнотой своих чувств. Даже длительное время спустя тотальная зависимость от матери выражается в глубокой запечатленности ее образа в душе человека. Интериоризация матери является чрезвычайно важной частью духовного становления ребенка: то, какую позицию занимает мать в своем переживании связи с ребенком, определяет его отношение к самому себе в будущем. Внутренний образ матери, то, что психоанализ называет интроекцией или инкорпорированием образа матери, индивидуализированный материнский опыт, отражается позднее в нашей позиции по отношению к себе самому. Тот, кто имеет счастье представлять себе образ любящей матери, получает любящую поддержку в своей самооценке, тот, кто имеет несчастье представлять себе свою мать жестокой и отвергающей его, не имеет глубинной любящей опоры и в течение длительного времени нуждается в новых опытах любовной поддержки со стороны, он верит в любовь и надеется ее встретить При хорошей взаимосвязи между матерью и ребенком происходит взаимное обогащение, которое ребенком и его матерью воспринимается как счастье. Ребенок, как эхо, отражает улыбку матери, он отвечает на ее улыбку своей, а потом своей улыбкой вызывает ласковую усмешку матери. Так возникает внутренняя взаимосвязь, дающая разгадку взаимного понимания, залог умения быть счастливым, первый урок благодарности, надежды и любящей симпатии. Этот период является коротким раем в жизни ребенка, когда от него ничего не требуют, его потребности предвосхищаются и удовлетворяются, когда само существование переживается им с радостью и наслаждением. Главная новация в этой второй фазе раннего развития – это понимание своей зависимости от людей и пробуждающаяся потребность в доверительной близости с ними, и, прежде всего, разумеется, с матерью. Чрезвычайно важно, что мать предоставляет ребенку подобную возможность, создавая такую обстановку и такие отношения, что ее образ «запечатляется в сердце» человека. Образ матери и ее сущность являются первым впечатлением ребенка о человеке и вообще о человечестве. Первая симпатия и первое отвержение, любовное или неприязненное отношение, то, как мать смотрит на него, прикасается к нему, обращается с ним, ведет себя по отношению к нему, воспринимается ребенком с большой чувствительностью, и он очень тонко на это реагирует. Ее отношения с ребенком являются не только основой его самоощущения, но и корнем его самооценки по принципу «как аукнется, так и откликнется». Теперь спросим себя, какие могут возникнуть расстройства в этой фазе развития, при которых импульс, связанный с поворотом к самому себе, вместо радости сопровождается переживанием страха и чувства вины. Эти расстройства связаны с двумя характерными ошибками в позиции матери в отношении ребенка, которые мы обозначаем как избалованность и запрет. Сначала об избалованности. Здесь речь идет, прежде всего, о матерях маленьких детей, счастливых в своем материнстве, предпочитающих, чтобы их дети всегда оставались маленькими, беспомощными, зависимыми, нуждающимися в их помощи. Мать, часто сама имеющая депрессивную личностную структуру и связанный с ней страх перед жизнью и боязнь утраты, находит выход из этого страха, балуя ребенка. Она осыпает ребенка ласками и нежностью, постоянно сомневается в том, здоров ли он, и не может ему ни в чем отказать, даже если это необходимо. Иногда к этому присоединяются факторы личностного биографического характера: например, если женщина разочарована в браке или если партнер оставил ее и ребенок составляет все содержание ее жизни. Она нуждается в ребенке, нуждается в его любви и делает все мыслимое, чтобы его обслужить. Чем старше становится ребенок, тем более сомнительной становится польза такой деятельности для ребенка. Она со страхом смотрит, как его развитие идет вперед, как он взрослеет и становится самостоятельным. Это означает для нее, что он все больше отдаляется от нее, все меньше в ней нуждается и стремится от нее к другим людям. Вероятно, такое желание удержать ребенка и видеть его маленьким соответствует глубинному материнскому инстинкту – о том, что мать в течение длительного времени чувствует себя жертвой, много говорят, – однако такое чувство не следует переоценивать, ведь каждая мать должна отдать своего ребенка людям и охотно это делает, несмотря на то, что длительное время и с любовью его растила. Она балует ребенка, с первых же дней после рождения успокаивая его при каждом крике и плаче, и это становится ее жизненной потребностью, удушающей все проявления самостоятельности ребенка; она отвечает на любое недовольство ребенка таким потоком ласк и нежности, что он лишается шанса выразить свой аффект или найти собственное решение для устранения неприятных чувств и ощущений. Если такое состояние продолжается долго, то это приводит к тому, что мать становится как бы постоянным магнитом, привлекающим все внимание и все чувства ребенка. Она живет со своим ребенком в «глубоком клинче» – так в боксерской терминологии обозначается положение, когда партнеров связывает тесная и продолжительная близость, от которой они не могут освободиться. Она ищет и находит любые мотивы, чтобы уберечь ребенка от жизненных трудностей, предугадать его желания, подать ему все «в разжеванном виде»; она выполняет роль мягкой подушки между ребенком и окружающим миром, таким образом, отгораживая его от мира. Она не может отменить неизбежные здоровые аффективные реакции ребенка, но реагирует на них болезненно, со слезами, что вызывает у него чувство вины, хотя такие аффекты являются нормальным способом поведения, адекватным возрасту. Все это приводит либо к стремлению отказаться от привязанности к матери, так как она предоставляет слишком мало шансов для реализации самостоятельности, либо, напротив, к тому, что с раннего возраста без матери или без ее разрешения человек не знает, как ему себя вести и что ему делать.