Страница:
Базовая тактика, рекомендованная для сражения с «кишащими» послинами, была двухмерной. Оборудуй мощно укрепленную позицию, плотно набей ее бойцами — настолько, насколько она противостоит ударам ГСР, — и создай стену огня между своей позицией и послинами. Один из офицеров-шотландцев ГалТеха назвал это «залить их мартини», сославшись на столь старые события, что всем, кроме Майка, пришлось отыскивать их в справочниках. Сражение с послинами также напоминало борьбу с лесным пожаром, и не просто так. И затем, была еще другая проблема.
С места поднялся капитан Джексон, офицер огневой поддержки.
— Это не вопрос, майор, а комментарий. Ничего-Не-Выйдет.
— Что значит «ничего не выйдет», капитан? — раздраженно спросил майор.
— Реактивные системы залпового огня полностью в распоряжении Десятой танковой дивизии. Аналитики Корпуса как минимум считают, что основной удар послинов придется на их направлении. Мы, может быть, и смогли бы запросить их поддержать нас огнем, если бы не одна вещь: чертовы мегаскребы. Расстояние между ними всего семьдесят пять метров, и они высотой почти с милю. С такими углами стрельбы артиллерия справиться не в силах. Артиллерия поддержки других подразделений просто отходит пару километров назад и стреляет вдоль проходов. Мы не можем этого сделать из-за поворота, который Сисалав делает вокруг горы. Так что в основном забудьте про артиллерию.
Несколько мгновений майор Нортон казался оглушенным, затем овладел собой.
— О’кей, мы забудем про артиллерию. Другие вопросы или комментарии?
— Нет, — прошептал Майк. — «Кто все это придумал?» прозвучит бестактно.
25
26
С места поднялся капитан Джексон, офицер огневой поддержки.
— Это не вопрос, майор, а комментарий. Ничего-Не-Выйдет.
— Что значит «ничего не выйдет», капитан? — раздраженно спросил майор.
— Реактивные системы залпового огня полностью в распоряжении Десятой танковой дивизии. Аналитики Корпуса как минимум считают, что основной удар послинов придется на их направлении. Мы, может быть, и смогли бы запросить их поддержать нас огнем, если бы не одна вещь: чертовы мегаскребы. Расстояние между ними всего семьдесят пять метров, и они высотой почти с милю. С такими углами стрельбы артиллерия справиться не в силах. Артиллерия поддержки других подразделений просто отходит пару километров назад и стреляет вдоль проходов. Мы не можем этого сделать из-за поворота, который Сисалав делает вокруг горы. Так что в основном забудьте про артиллерию.
Несколько мгновений майор Нортон казался оглушенным, затем овладел собой.
— О’кей, мы забудем про артиллерию. Другие вопросы или комментарии?
— Нет, — прошептал Майк. — «Кто все это придумал?» прозвучит бестактно.
25
Фредериксбург, Вирджиния, Сол III.
4 августа 2002 г., 13:42.
Первая часть путешествия, от Форт-Беннинга, Джорджия, до Индианатаун-Гэп, Пенсильвания, была кошмаром. Паппас вымотался без второго сержанта-инструктора, отслеживая новобранцев. Рядовой первого класса Ампеле и капрал-инструктор Адамс стали его правой рукой, загоняя разболтавшихся новобранцев, которые снова вкусили «настоящей жизни» первый раз за четырнадцать недель, назад в строй. Эти два дня он чувствовал себя не взводным сержантом, а ковбоем, и поклялся, что когда твердой рукой опять загонит бойцов в казарму, они дорого за все заплатят.
Их везли автобусом, и водитель настаивал на коротком отдыхе каждые пятьдесят миль. Так как в автобусе имелся встроенный туалет, большую часть первого дня Паппас не выпускал взвод из автобуса, но в конце концов пришлось выйти на ужин. Поскольку бойцы Линейных Ударных Сил и Ударных Сил Флота были исключительно добровольцами, военная пропагандистская машина работала вполне тщательно, и новобранцы в своем сером и серебряном боевом шелке притягивали местных, словно мед пчел. Паппаса засыпали потоком вопросов, на большинство из которых он чувствовал себя обязанным ответить. Внезапно ему бросилось в глаза, что он может насчитать только двадцать из своих сорока солдат. Он выругался, когда увидел, что большинство отсутствующих были из пресловутого второго отделения.
Он подумывал о разделе второго отделения уже три или четыре раза, но каждый раз отговаривал себя от этого. Проблема второго отделения крылась в том, что они были хороши почти настолько, насколько они сами считали. На каждой тренировке бойцы отделения усваивали урок с первого раза. Солдаты второго отделения никогда не спали на дежурстве, свое снаряжение всегда содержали в почти безупречном порядке, поручения исполняли в срок или раньше. Уровень подготовки, которого достигали лишь двое или трое из других отделений, для них был средним. Они представляли собой тот редкий случай в военной среде, когда все бойцы группы были одинаково компетентны и имели одинаковые способности. К несчастью, старшина отделения, рядовой первого класса Джеймс Стюарт, очаровательный шалун, о каком мечтает любая юная девица, вполне вероятно, был Антихристом.
Вскоре после формирования основной команды проверки в его роте и в нескольких других начали выявлять все увеличивающееся количество крепких спиртных напитков у новобранцев. Так как невозможно полностью перекрыть доступ алкоголя во время начального обучения, в среднем бутылка-другая выплывала наружу раз в несколько недель во всем батальоне. Внезапно стали находить по нескольку каждую неделю. Допросы с пристрастием испуганных новобранцев не помогли вскрыть источник; бутлегеры пользовались системой тайников и в личные контакты не вступали.
Рекрут размещал заказ в любом из бесчисленных мест. Маленькие клочки бумаги вместе с оплатой засовывались в щели стены казармы или прятались в туалете или в прачечной. На следующий день бутылка появлялась в шкафчике новобранца, или он находил указание, где ее забрать.
Позвонили в ОКР, Отдел криминальных расследований Наземных Сил, который несколько недель пытался поймать контрабандистов с поличным, но всегда чуть-чуть опаздывал. Однажды детективы три дня скрыто наблюдали за тайником, пока не обнаружили, что дыра в стене была сквозной.
Спиртное, сигареты, сладости, порнография, но, как ни странно, никаких наркотиков. Через двенадцать недель начального курса программа обучения роты «Альфа» предусматривала две недели полевых учений. Ко второй неделе ни в роте, ни в батальоне не нашли ни одной полной бутылки. Очевидно, что пристанищем бутлегеров служила рота «Альфа».
Агенты ОКР всей массой навалились на роту «Альфа», но комендор-сержант Паппас в глубине души знал все время, кто являлся главарем шайки. На последней неделе обучения он нашел воображаемые недостатки во время субботней проверки и изобразил припадок ярости, который обыкновенно ассоциируется с первыми неделями пребывания в учебке. Приказав взводу убраться из казармы, практически вышвырнув некоторых за порог, он на пару с первым сержантом роты, цепким ветераном Специальных Сил с еще более длинной и полной превратностей карьерой, чем у него, устроили в помещении разгромный обыск снизу доверху.
На пол летели постели, тумбочки, стенные шкафчики, одежда, снаряжение, все, что можно двигать. Каждый предмет подвергался краткому, но интенсивному обследованию. Уже почти отчаявшись, они наконец нашли, что искали, спрятанное в углублении шлакоблочной стены, скрытом за стенным шкафчиком не кого-нибудь, а самого старшины второго отделения.
Как непосредственным начальникам, ветеранам-сержантам предстояло принять непростое решение. С одной стороны, многочисленные нарушения устава и правил, но с другой — иметь под началом таких солдат мечтает любой сержант. Самое скверное вытекало из основного принципа армейской службы, что суть командира сильно зависит от уважения. Когда отдаешь солдатам приказы в ситуации, чреватой их гибелью, необходимо, чтобы эти самые солдаты тебя любили, уважали или боялись почти больше всего на свете. Послать в бой отряд новобранцев, ожидая от них подобных выходок, будет хуже, чем вообще их ничему не научить. Но они успешно осваивали солдатскую науку, Стюарт в особенности, и делали это с такой сноровкой, что послать их за решетку означает впустую растратить и подготовку, и талант.
У них было некоторое время это обсудить. Капралы-инструкторы изнуряли новобранцев физическими упражнениями, и сержант Паппас был уверен, что те не ждали обыска. Он ничего не находил во время подобных припадков раньше, так что вряд ли они ожидали от него этого сейчас. Они быстро набросали план, уточнили его детали и отправились мучить новобранцев. Наведение порядка в отделении проводилось под тщательным руководством капралов-инструкторов. Когда у Стюарта появится время проверить свой тайник, ему придется поломать голову кто же его обчистил, сержанты или кто-то из своих.
Два дня спустя случились внеплановые полевые упражнения. В два часа ночи новобранцев вытряхнули из кроватей, заставили спешно навьючить снаряжение и погнали в темноту.
Взвод разбили на отделения и несколько часов отрабатывали убийственные групповые упражнения. Они представляли собой наступление броском, основной технический прием пехоты: бросаешься на землю и ведешь огонь по врагу, пока бежит другое отделение, затем вскакиваешь на ноги и мчишься к следующему огневому рубежу. Прием выглядит обманчиво красивым, когда хорошо выполняется, но является жутко тяжелой физической работой, кошмарным упражнением по аэробике. Рывок на двадцать или тридцать метров, бросок на землю, делаешь несколько холостых выстрелов, поднимаешься на ноги с двадцатью килограммами снаряжения на спине и повторяешь все сначала. И так много часов подряд.
Действиями отделений руководили капралы-инструкторы, а комендор-сержант Паппас тихо передвигался в темноте от отделения к отделению, наблюдая за всеми, сам никем не замеченный. С них уже слетела вся шелуха, тот «жирок гражданки», так заметный по прибытии даже у тех, кто был в хорошей физической форме. Каждый стал жестким, тугим сгустком убийственной энергии, таким же смертоносным, как гремучая змея. Как им и было положено.
Ближе к рассвету отделения порядочно удалились друг от друга, и заранее предупрежденные капралы-инструкторы собрали каждое в тесный кружок и в полное нарушение всех правил разожгли костры. Огонь представляет анафему для современной пехоты, раскрывает твою позицию, чреват угрозой лесных пожаров и, конечно же, наносит вред окружающей среде. Но Паппас знал, что пехотинец во многих смыслах полон атавизма. Он получает удовольствие от ползания по земле и барахтанья в грязи, даже если и проклинает это, а огонь задевает особую струнку внутри него. Как мало что другое, огонь помогает распахнуть душу тем, кто открыт ему, и бывают случаи, когда помочь может только огонь.
Когда второе отделение удобно устроилось на своих ранцах и все расслабились в тепле и свете костра, Паппас неслышно вышел из темноты и жестом велел капралу уйти.
Солдаты выпрямились и украдкой посмотрели на Стюарта. В свою очередь он уставился на сержанта Паппаса взором василиска. Помимо других качеств, он еще обладал взглядом, который заставил бы призадуматься и быка. Первая же неделя отучила его смотреть так на Паппаса, но сейчас момент показался подходящим.
Паппас запустил руки в набедренные карманы и достал двенадцать рулончиков туго свернутых банкнот.
— Подозреваю, что вы, наверное, их искали, — сказал он и бросил каждому новобранцу по одной штуке.
— Сэр, — начал один из новобранцев, — это совсем не то, что вы думаете!
— Заткнись, — произнес Стюарт голосом, каким мог бы заказать жареной картошки в кафе.
Новобранец заткнулся.
— Хочу поведать вам секрет, солдаты, — спокойно сказал Паппас нейтральным тоном.
Он обратился к ним так впервые, чем поразил их до глубины души. Формально они не считались солдатами, пока не закончат курс и успешно выполнят положенные тесты. Осознанно или нет, но они все стремились к этой заветной цели, к очень важному в их жизни знаку одобрения.
— Это очень большой секрет, знаете ли, — продолжал Паппас — Один из тех секретов, в который вы верите на самом деле, даже когда отрицаете его существование. Новобранцы всегда верят, что у сержантов есть особые секреты, которых тебе ни за что не узнать, пока сам не станешь сержантом. Словно нам открывают эти секреты в последний день пребывания в сержантской школе. — Он улыбнулся неуклюжей шутке, надул щеки и шумно выпустил из них воздух. — Ну так это не так. Вы узнаете про него в своем подразделении, неся службу, будь то Армия, Морская пехота, Линейные ли, или Ударные Силы, где угодно. Вы узнаете о нем в течение первых месяцев службы. Но это вовсе не большой секрет. Это маленький секрет.
— Он заключается в этих двух словах, — уже серьезно продолжал он. — «Контрабанда повсюду». Всегда в какой-нибудь казарме есть наркотики, или личное огнестрельное оружие, или взрывчатка. И всегда существует их черный рынок. Вы, парни, не были ни первыми, ни вторыми, ни двести пятьдесят девятыми. Контрабанда в казармах стара, как сама армия.
А то, чем нас собираются оснастить, является мечтой любого жучка на черном рынке. Каждый в этой чертовой стране хочет заиметь галактическое оружие, военные лекарства, гиберзин. Черт, даже самая ерундовая галтеховская хренотень, типа ручек, вечных батареек, чего угодно, стоит больших денег. Итак, мы направляемся в место, где находится джекпот. Вы можете срубить пустячок в двенадцать штук всего за одну дозу для регенерации. И это приводит нас к другому моменту.
Он подобрал палку и пошевелил угасающий огонь, некоторое время молча раздувая щеки и пыхтя.
— Вот секрет побольше, — сказал он тихо, почти шепотом. — Одно короткое предложение. «Пока это не влияет на боеспособность подразделения, хрен с ним».
Он снова улыбнулся и обвел взглядом кружок новобранцев. Затем его глаза превратились в лед, а ухмылка в оскал.
— Но никого из вас, членососов, еще и в проекте не было у ваших отцов, когда я пошел служить в хренову морскую пехоту. В те времена, когда в армии долбаные офицеры заходили в чертовы казармы с вооруженной охраной, так дерьмово обстояло дело с погаными наркотиками, и в долбаном Корпусе Морской пехоты было как везде.
Если бы нам пришлось воевать в семидесятые, делать это было бы некому. Во всей долбаной Армии, ни в пехоте, ни в артиллерии, ни у танкистов, ни в воздушном десанте, не было ни одного боеготового подразделения, потому что Армией владел криминал. И Корпусу пришлось бы тяжко одному нести войну на плечах, особенно из-за наших собственных проблем с наркотиками.
Если вы, парни, отправляетесь туда с мыслями, что вам вручили ключи от шоколадной фабрики, то подразделению, где вы будете служить, придут кранты. Когда эта хрень им будет нужна как воздух, когда жизни будут угасать, и ваши друзья будут умирать вокруг вас, нужного им дерьма на месте не окажется.
Оружие, боеприпасы и каждый клочок снаряжения, от которого мы зависим, будут проданы за нашей спиной. И тогда нам труба. Такое случалось. И будь я проклят, если это произойдет на моей вахте. — Он снова посмотрел на огонь и поворошил костер палкой, гнев понемногу остывал. Он издал звук, похожий на рокот лодочного мотора.
— Мы долго и упорно боролись, чтобы это искоренить, — продолжил он отрывистым тоном. — Нам пришлось, потому что такая армия просто ни на что не годна.
Дело в уважении. Если вы считаете, что можете провернуть такое со мной, то вы меня не уважаете и не станете выполнять ни мои приказы, ни приказы ваших офицеров, когда станет горячо. — Он сделал паузу и посмотрел на огонь, надеясь в душе, что достучался до кого-нибудь из них. На самом деле он говорил для Стюарта, и все это знали.
— Так вот, вы, парни, вправду хороши, на бумаге. Но если вы думаете, что смысл всего заключается в деньгах, вы не можете быть солдатами Ударных Сил, потому что когда я буду в вас нуждаться, вас на месте не окажется. — Он на самом деле не хотел, чтобы потраченные на них усилия пропали даром, но говорил абсолютно серьезно, и оба чувства читались предельно ясно. Искренность видна сразу. — А сейчас вы начинаете открывать большой секрет, может быть, самый главный. Я вам его не скажу, вы должны узнать его сами. Скажу, что это не «деньги еще не все» или столь же затертая истина. Но он начинается с нее. Итак, вот точка отсчета: если вы хотите надеть боевой скафандр, если вы хотите стать тем, ради чего тренировались четырнадцать недель, вы должны бросить эти деньги в костер.
Отделение слушало его внимательно, впитывая каждое слово. Сейчас они сжали рулончики и смотрели друг на друга, судорожно сглатывая. Каждый держал несколько тысяч долларов и упорно трудился ради них. Они решительно не хотели отказаться от них.
— Или вы можете встать и вернуться в лагерь. После завершения учебного курса вас переведут в силы Национальной Гвардии ваших родных мест, больше никаких тренировок с полной выкладкой, никаких военных трибуналов, лишь немного повозиться с бумагами.
По статистике, шансов уцелеть в Гвардии больше. Если послины не высадятся прямо вам на голову, Национальная Гвардия занимает стационарные позиции и не будет перебрасываться из боя в бой, подобно Линейным и Ударным войскам. Как бойцов Ударного отряда, вас будут бросать в мясорубку снова и снова, и как бы хороши вы ни были, многие из вас погибнут. Все, что нужно, чтобы перевестись в Гвардию, это оставить деньги у себя. Это легко, верно?
Высказавшись, он облокотился на сосну позади него и стал ждать реакции. Небольшой веточкой он почесал голову и автоматически стряхнул с плеча перхоть.
Стюарт все еще пронзал его взглядом василиска. Наконец он заговорил:
— Мы можем взять вас в долю.
Предложение не оскорбило Паппаса, он его предвидел и надеялся на него, чтобы забить последний гвоздь. Он также мог сказать, что Стюарт сделал предложение для проформы, не ожидая, что его примут.
— Нет, я так не думаю. Видишь ли, я уже знаю самый-самый большой секрет.
— Да, — прошептал Стюарт и первый раз посмотрел на рулон в руке. Он медленно стянул резинку и развернул купюры веером. Затем снова сложил в пачку и поерошил их носом, вдыхая запах. Он еще раз устроил из них веер и, не произнося ни слова и не меняя выражения лица, бросил их в огонь. Кто-то из бойцов отделения судорожно вздохнул.
— Деньги никогда не смогут стать настолько важными, так? — спросил Стюарт.
— Так, но это все еще не весь секрет, — ответил Паппас. Затем стал смотреть, как солдаты один за другим швыряли деньги в огонь, некоторые с видимым усилием, но большинство, как ни странно, даже без вздоха.
— О’кей, — устало произнес Паппас, — отправляйтесь спать. И надеюсь, вам никогда не доведется узнать оставшейся части секрета.
Он встал и растворился в ночи.
Сейчас Паппас жалел, что тогда не порвал им задницу. Отделение растворилось где-то в прилегающих к «Макдоналдсу» окрестностях и, как учит история, нарывалось на неприятности. Он заметил Ампеле, которого вела за угол привлекательная, хотя и слегка полноватая, юная леди, и бросился за ним.
— Где Стюарт? — спросил он, выволакивая Ампеле из-за угла.
— Что? Я не знаю, сэр. Я только что говорил здесь с Рикки. Он со своим отделением был в районе туалетов всего минуту назад. — Он пошел было опять в ресторан, затем его словно потащило назад, как привязанного к струне банджо. Его мощный корпус скрывал руку девушки, и Паппас поборол искушение крикнуть «Руки вверх!», просто чтобы посмотреть на выражение их лиц.
— Мисс, — учтиво произнес Паппас, — вы не извините нас на минуту?
Ее рука неохотно вновь появилась в поле зрения, и сержант крепко зажал толстый бицепс Ампеле и оттащил его в сторону.
— Сосредоточься. О бабах будешь думать, когда мы доберемся до Индианатаун-Гэп.
Он прошел в ресторан и мельком увидел солдата второго отделения, проскользнувшего в служебный вход. Он успел перехватить дверь прежде, чем она захлопнулась, затем остановился, оглянулся вокруг и повернул к туалету.
— Ганни, Уилсон направился туда, — указал Ампеле, несколько нарочито.
— Да, но мы имеем дело со Стюартом. Единственно, что мне хочется знать, так не двойной ли это блеф. — Он рванул дверь мужского туалета, или, вернее, попытался это сделать. Что-то ее крепко держало.
— Стюарт! Открой эту чертову дверь, или я не ручаюсь за последствия! — заревел он, насев на дверь всей своей мощью. — Р-раз! Дв-ва!
Послышался звук чего-то отодвигаемого от двери, и она распахнулась как раз вовремя. Девять солдат второго отделения набились в небольшое помещение туалета. Все до единого смотрели на него так, словно он сошел с ума.
— Что случилось, ганни? — спросил Стюарт, отходя от писсуара и освобождая место следующему. — Эта дверь жутко тугая для «Макдоналдса», правда?
— О’кей, где она? — спросил Паппас, смотря ему прямо в глаза. В туалете стоял обычный для такого места запах, разве что было почище, и мочой и прочим пахло слабее. Но за всей этой смесью все же различался слабый аромат дешевых духов.
— Где кто, сержант?
— Другая половина пары. Та, которую ты не напустил на Ампеле. — При его упоминании на лице плечистого ведущего взвода появилась глубокая досада. Сержант опять доказал, что был на две головы выше.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, сержант, — сказал Стюарт, воплощенная невинность.
— В этом туалете нет женщин, — продолжил он, поведя рукой в сторону напрягшегося отделения, — и вы вошли в единственную дверь. — Он пожал плечами и покачал головой, как бы удивляясь необычному помрачению рассудка сержанта.
— Ампеле, оставайся здесь. Стюарт, — сказал Паппас и огромной ладонью сжал плечо худощавого рядового первого класса, — нам снова нужно потолковать. — Он выволок его из туалета, затем на улицу, в осенний туман.
— Если бы я сказал тебе один раз, — произнес Паппас мягким тоном, припечатав рядового к наружной стене забегаловки с гамбургерами, — я дважды предупреждал тебя, — продолжал он и уперся жестким краем своей форменной шляпы в переносицу рядового, а палец вбуровил ему в грудину, — не задирать меня. Я думаю, что у тебя есть все данные стать офицером, но ты скорее всего закончишь в Ливенуорте. Дуреха сидит на третьей изоляционной панели под потолком, слева от писсуаров, и уж точно напугана до смерти. Там пахнет духами, а куски изоляции ты пытался спрятать за спинами отделения. А теперь отведи свое отделение назад за столы, сними ее оттуда и пошли скоренько восвояси, и доложи мне, как закончишь. Тебе ясно?
— Ясно, ганни. — Налет самодовольства взбесил Паппаса, и тут вдруг решение осенило его, как гром с ясного неба. Он злорадно осклабился. При виде его улыбки в глазах рядового появилась настороженность.
— С этого момента я в отпуске, — сказал Паппас и внутренне улыбнулся внезапной озадаченности Стюарта. — Если что-то пойдет не так, — продолжив он, — ответственность ляжет на тебя. — Твердый палец снова уперся в грудь. — Я полностью умываю руки, усек? Когда ты лажанешься, — палец в ребра, — я сдираю лычку. У тебя первый класс, так что их две. Когда ни облажаются, ты, — снова палец, — теряешь лычку. Ты отвечаешь за все с момента, как дойдем до отеля. Я сделаю объявление при посадке в автобус. Это поможет тебе держаться подальше от неприятностей. Ясно?
— Ясно, ганни, — кивнул Стюарт с посеревшим лицом.
— Мы с Ампеле собираемся расслабиться до конца поездки, потому что вся ответственность на тебе. Если случится какая-то неприятность, там, появление в общественном месте в пьяном виде, непристойное поведение, разгневанные отцы, ограбленные лавочники, кто-нибудь сблюет на глазах у всех, это будет твоя, — палец в грудь, — задница. Вся ночь и весь день завтра. Я собираюсь спать как младенец. Тебе все абсолютно, отчетливо, кристально ясно?
— Да, ганни…
— Хорошо. — Сержант широко улыбнулся, ослепительно белые зубы на широком коричневом лице. — Приятного тебе дня.
Остаток поездки был сплошным удовольствием.
4 августа 2002 г., 13:42.
Первая часть путешествия, от Форт-Беннинга, Джорджия, до Индианатаун-Гэп, Пенсильвания, была кошмаром. Паппас вымотался без второго сержанта-инструктора, отслеживая новобранцев. Рядовой первого класса Ампеле и капрал-инструктор Адамс стали его правой рукой, загоняя разболтавшихся новобранцев, которые снова вкусили «настоящей жизни» первый раз за четырнадцать недель, назад в строй. Эти два дня он чувствовал себя не взводным сержантом, а ковбоем, и поклялся, что когда твердой рукой опять загонит бойцов в казарму, они дорого за все заплатят.
Их везли автобусом, и водитель настаивал на коротком отдыхе каждые пятьдесят миль. Так как в автобусе имелся встроенный туалет, большую часть первого дня Паппас не выпускал взвод из автобуса, но в конце концов пришлось выйти на ужин. Поскольку бойцы Линейных Ударных Сил и Ударных Сил Флота были исключительно добровольцами, военная пропагандистская машина работала вполне тщательно, и новобранцы в своем сером и серебряном боевом шелке притягивали местных, словно мед пчел. Паппаса засыпали потоком вопросов, на большинство из которых он чувствовал себя обязанным ответить. Внезапно ему бросилось в глаза, что он может насчитать только двадцать из своих сорока солдат. Он выругался, когда увидел, что большинство отсутствующих были из пресловутого второго отделения.
Он подумывал о разделе второго отделения уже три или четыре раза, но каждый раз отговаривал себя от этого. Проблема второго отделения крылась в том, что они были хороши почти настолько, насколько они сами считали. На каждой тренировке бойцы отделения усваивали урок с первого раза. Солдаты второго отделения никогда не спали на дежурстве, свое снаряжение всегда содержали в почти безупречном порядке, поручения исполняли в срок или раньше. Уровень подготовки, которого достигали лишь двое или трое из других отделений, для них был средним. Они представляли собой тот редкий случай в военной среде, когда все бойцы группы были одинаково компетентны и имели одинаковые способности. К несчастью, старшина отделения, рядовой первого класса Джеймс Стюарт, очаровательный шалун, о каком мечтает любая юная девица, вполне вероятно, был Антихристом.
Вскоре после формирования основной команды проверки в его роте и в нескольких других начали выявлять все увеличивающееся количество крепких спиртных напитков у новобранцев. Так как невозможно полностью перекрыть доступ алкоголя во время начального обучения, в среднем бутылка-другая выплывала наружу раз в несколько недель во всем батальоне. Внезапно стали находить по нескольку каждую неделю. Допросы с пристрастием испуганных новобранцев не помогли вскрыть источник; бутлегеры пользовались системой тайников и в личные контакты не вступали.
Рекрут размещал заказ в любом из бесчисленных мест. Маленькие клочки бумаги вместе с оплатой засовывались в щели стены казармы или прятались в туалете или в прачечной. На следующий день бутылка появлялась в шкафчике новобранца, или он находил указание, где ее забрать.
Позвонили в ОКР, Отдел криминальных расследований Наземных Сил, который несколько недель пытался поймать контрабандистов с поличным, но всегда чуть-чуть опаздывал. Однажды детективы три дня скрыто наблюдали за тайником, пока не обнаружили, что дыра в стене была сквозной.
Спиртное, сигареты, сладости, порнография, но, как ни странно, никаких наркотиков. Через двенадцать недель начального курса программа обучения роты «Альфа» предусматривала две недели полевых учений. Ко второй неделе ни в роте, ни в батальоне не нашли ни одной полной бутылки. Очевидно, что пристанищем бутлегеров служила рота «Альфа».
Агенты ОКР всей массой навалились на роту «Альфа», но комендор-сержант Паппас в глубине души знал все время, кто являлся главарем шайки. На последней неделе обучения он нашел воображаемые недостатки во время субботней проверки и изобразил припадок ярости, который обыкновенно ассоциируется с первыми неделями пребывания в учебке. Приказав взводу убраться из казармы, практически вышвырнув некоторых за порог, он на пару с первым сержантом роты, цепким ветераном Специальных Сил с еще более длинной и полной превратностей карьерой, чем у него, устроили в помещении разгромный обыск снизу доверху.
На пол летели постели, тумбочки, стенные шкафчики, одежда, снаряжение, все, что можно двигать. Каждый предмет подвергался краткому, но интенсивному обследованию. Уже почти отчаявшись, они наконец нашли, что искали, спрятанное в углублении шлакоблочной стены, скрытом за стенным шкафчиком не кого-нибудь, а самого старшины второго отделения.
Как непосредственным начальникам, ветеранам-сержантам предстояло принять непростое решение. С одной стороны, многочисленные нарушения устава и правил, но с другой — иметь под началом таких солдат мечтает любой сержант. Самое скверное вытекало из основного принципа армейской службы, что суть командира сильно зависит от уважения. Когда отдаешь солдатам приказы в ситуации, чреватой их гибелью, необходимо, чтобы эти самые солдаты тебя любили, уважали или боялись почти больше всего на свете. Послать в бой отряд новобранцев, ожидая от них подобных выходок, будет хуже, чем вообще их ничему не научить. Но они успешно осваивали солдатскую науку, Стюарт в особенности, и делали это с такой сноровкой, что послать их за решетку означает впустую растратить и подготовку, и талант.
У них было некоторое время это обсудить. Капралы-инструкторы изнуряли новобранцев физическими упражнениями, и сержант Паппас был уверен, что те не ждали обыска. Он ничего не находил во время подобных припадков раньше, так что вряд ли они ожидали от него этого сейчас. Они быстро набросали план, уточнили его детали и отправились мучить новобранцев. Наведение порядка в отделении проводилось под тщательным руководством капралов-инструкторов. Когда у Стюарта появится время проверить свой тайник, ему придется поломать голову кто же его обчистил, сержанты или кто-то из своих.
Два дня спустя случились внеплановые полевые упражнения. В два часа ночи новобранцев вытряхнули из кроватей, заставили спешно навьючить снаряжение и погнали в темноту.
Взвод разбили на отделения и несколько часов отрабатывали убийственные групповые упражнения. Они представляли собой наступление броском, основной технический прием пехоты: бросаешься на землю и ведешь огонь по врагу, пока бежит другое отделение, затем вскакиваешь на ноги и мчишься к следующему огневому рубежу. Прием выглядит обманчиво красивым, когда хорошо выполняется, но является жутко тяжелой физической работой, кошмарным упражнением по аэробике. Рывок на двадцать или тридцать метров, бросок на землю, делаешь несколько холостых выстрелов, поднимаешься на ноги с двадцатью килограммами снаряжения на спине и повторяешь все сначала. И так много часов подряд.
Действиями отделений руководили капралы-инструкторы, а комендор-сержант Паппас тихо передвигался в темноте от отделения к отделению, наблюдая за всеми, сам никем не замеченный. С них уже слетела вся шелуха, тот «жирок гражданки», так заметный по прибытии даже у тех, кто был в хорошей физической форме. Каждый стал жестким, тугим сгустком убийственной энергии, таким же смертоносным, как гремучая змея. Как им и было положено.
Ближе к рассвету отделения порядочно удалились друг от друга, и заранее предупрежденные капралы-инструкторы собрали каждое в тесный кружок и в полное нарушение всех правил разожгли костры. Огонь представляет анафему для современной пехоты, раскрывает твою позицию, чреват угрозой лесных пожаров и, конечно же, наносит вред окружающей среде. Но Паппас знал, что пехотинец во многих смыслах полон атавизма. Он получает удовольствие от ползания по земле и барахтанья в грязи, даже если и проклинает это, а огонь задевает особую струнку внутри него. Как мало что другое, огонь помогает распахнуть душу тем, кто открыт ему, и бывают случаи, когда помочь может только огонь.
Когда второе отделение удобно устроилось на своих ранцах и все расслабились в тепле и свете костра, Паппас неслышно вышел из темноты и жестом велел капралу уйти.
Солдаты выпрямились и украдкой посмотрели на Стюарта. В свою очередь он уставился на сержанта Паппаса взором василиска. Помимо других качеств, он еще обладал взглядом, который заставил бы призадуматься и быка. Первая же неделя отучила его смотреть так на Паппаса, но сейчас момент показался подходящим.
Паппас запустил руки в набедренные карманы и достал двенадцать рулончиков туго свернутых банкнот.
— Подозреваю, что вы, наверное, их искали, — сказал он и бросил каждому новобранцу по одной штуке.
— Сэр, — начал один из новобранцев, — это совсем не то, что вы думаете!
— Заткнись, — произнес Стюарт голосом, каким мог бы заказать жареной картошки в кафе.
Новобранец заткнулся.
— Хочу поведать вам секрет, солдаты, — спокойно сказал Паппас нейтральным тоном.
Он обратился к ним так впервые, чем поразил их до глубины души. Формально они не считались солдатами, пока не закончат курс и успешно выполнят положенные тесты. Осознанно или нет, но они все стремились к этой заветной цели, к очень важному в их жизни знаку одобрения.
— Это очень большой секрет, знаете ли, — продолжал Паппас — Один из тех секретов, в который вы верите на самом деле, даже когда отрицаете его существование. Новобранцы всегда верят, что у сержантов есть особые секреты, которых тебе ни за что не узнать, пока сам не станешь сержантом. Словно нам открывают эти секреты в последний день пребывания в сержантской школе. — Он улыбнулся неуклюжей шутке, надул щеки и шумно выпустил из них воздух. — Ну так это не так. Вы узнаете про него в своем подразделении, неся службу, будь то Армия, Морская пехота, Линейные ли, или Ударные Силы, где угодно. Вы узнаете о нем в течение первых месяцев службы. Но это вовсе не большой секрет. Это маленький секрет.
— Он заключается в этих двух словах, — уже серьезно продолжал он. — «Контрабанда повсюду». Всегда в какой-нибудь казарме есть наркотики, или личное огнестрельное оружие, или взрывчатка. И всегда существует их черный рынок. Вы, парни, не были ни первыми, ни вторыми, ни двести пятьдесят девятыми. Контрабанда в казармах стара, как сама армия.
А то, чем нас собираются оснастить, является мечтой любого жучка на черном рынке. Каждый в этой чертовой стране хочет заиметь галактическое оружие, военные лекарства, гиберзин. Черт, даже самая ерундовая галтеховская хренотень, типа ручек, вечных батареек, чего угодно, стоит больших денег. Итак, мы направляемся в место, где находится джекпот. Вы можете срубить пустячок в двенадцать штук всего за одну дозу для регенерации. И это приводит нас к другому моменту.
Он подобрал палку и пошевелил угасающий огонь, некоторое время молча раздувая щеки и пыхтя.
— Вот секрет побольше, — сказал он тихо, почти шепотом. — Одно короткое предложение. «Пока это не влияет на боеспособность подразделения, хрен с ним».
Он снова улыбнулся и обвел взглядом кружок новобранцев. Затем его глаза превратились в лед, а ухмылка в оскал.
— Но никого из вас, членососов, еще и в проекте не было у ваших отцов, когда я пошел служить в хренову морскую пехоту. В те времена, когда в армии долбаные офицеры заходили в чертовы казармы с вооруженной охраной, так дерьмово обстояло дело с погаными наркотиками, и в долбаном Корпусе Морской пехоты было как везде.
Если бы нам пришлось воевать в семидесятые, делать это было бы некому. Во всей долбаной Армии, ни в пехоте, ни в артиллерии, ни у танкистов, ни в воздушном десанте, не было ни одного боеготового подразделения, потому что Армией владел криминал. И Корпусу пришлось бы тяжко одному нести войну на плечах, особенно из-за наших собственных проблем с наркотиками.
Если вы, парни, отправляетесь туда с мыслями, что вам вручили ключи от шоколадной фабрики, то подразделению, где вы будете служить, придут кранты. Когда эта хрень им будет нужна как воздух, когда жизни будут угасать, и ваши друзья будут умирать вокруг вас, нужного им дерьма на месте не окажется.
Оружие, боеприпасы и каждый клочок снаряжения, от которого мы зависим, будут проданы за нашей спиной. И тогда нам труба. Такое случалось. И будь я проклят, если это произойдет на моей вахте. — Он снова посмотрел на огонь и поворошил костер палкой, гнев понемногу остывал. Он издал звук, похожий на рокот лодочного мотора.
— Мы долго и упорно боролись, чтобы это искоренить, — продолжил он отрывистым тоном. — Нам пришлось, потому что такая армия просто ни на что не годна.
Дело в уважении. Если вы считаете, что можете провернуть такое со мной, то вы меня не уважаете и не станете выполнять ни мои приказы, ни приказы ваших офицеров, когда станет горячо. — Он сделал паузу и посмотрел на огонь, надеясь в душе, что достучался до кого-нибудь из них. На самом деле он говорил для Стюарта, и все это знали.
— Так вот, вы, парни, вправду хороши, на бумаге. Но если вы думаете, что смысл всего заключается в деньгах, вы не можете быть солдатами Ударных Сил, потому что когда я буду в вас нуждаться, вас на месте не окажется. — Он на самом деле не хотел, чтобы потраченные на них усилия пропали даром, но говорил абсолютно серьезно, и оба чувства читались предельно ясно. Искренность видна сразу. — А сейчас вы начинаете открывать большой секрет, может быть, самый главный. Я вам его не скажу, вы должны узнать его сами. Скажу, что это не «деньги еще не все» или столь же затертая истина. Но он начинается с нее. Итак, вот точка отсчета: если вы хотите надеть боевой скафандр, если вы хотите стать тем, ради чего тренировались четырнадцать недель, вы должны бросить эти деньги в костер.
Отделение слушало его внимательно, впитывая каждое слово. Сейчас они сжали рулончики и смотрели друг на друга, судорожно сглатывая. Каждый держал несколько тысяч долларов и упорно трудился ради них. Они решительно не хотели отказаться от них.
— Или вы можете встать и вернуться в лагерь. После завершения учебного курса вас переведут в силы Национальной Гвардии ваших родных мест, больше никаких тренировок с полной выкладкой, никаких военных трибуналов, лишь немного повозиться с бумагами.
По статистике, шансов уцелеть в Гвардии больше. Если послины не высадятся прямо вам на голову, Национальная Гвардия занимает стационарные позиции и не будет перебрасываться из боя в бой, подобно Линейным и Ударным войскам. Как бойцов Ударного отряда, вас будут бросать в мясорубку снова и снова, и как бы хороши вы ни были, многие из вас погибнут. Все, что нужно, чтобы перевестись в Гвардию, это оставить деньги у себя. Это легко, верно?
Высказавшись, он облокотился на сосну позади него и стал ждать реакции. Небольшой веточкой он почесал голову и автоматически стряхнул с плеча перхоть.
Стюарт все еще пронзал его взглядом василиска. Наконец он заговорил:
— Мы можем взять вас в долю.
Предложение не оскорбило Паппаса, он его предвидел и надеялся на него, чтобы забить последний гвоздь. Он также мог сказать, что Стюарт сделал предложение для проформы, не ожидая, что его примут.
— Нет, я так не думаю. Видишь ли, я уже знаю самый-самый большой секрет.
— Да, — прошептал Стюарт и первый раз посмотрел на рулон в руке. Он медленно стянул резинку и развернул купюры веером. Затем снова сложил в пачку и поерошил их носом, вдыхая запах. Он еще раз устроил из них веер и, не произнося ни слова и не меняя выражения лица, бросил их в огонь. Кто-то из бойцов отделения судорожно вздохнул.
— Деньги никогда не смогут стать настолько важными, так? — спросил Стюарт.
— Так, но это все еще не весь секрет, — ответил Паппас. Затем стал смотреть, как солдаты один за другим швыряли деньги в огонь, некоторые с видимым усилием, но большинство, как ни странно, даже без вздоха.
— О’кей, — устало произнес Паппас, — отправляйтесь спать. И надеюсь, вам никогда не доведется узнать оставшейся части секрета.
Он встал и растворился в ночи.
Сейчас Паппас жалел, что тогда не порвал им задницу. Отделение растворилось где-то в прилегающих к «Макдоналдсу» окрестностях и, как учит история, нарывалось на неприятности. Он заметил Ампеле, которого вела за угол привлекательная, хотя и слегка полноватая, юная леди, и бросился за ним.
— Где Стюарт? — спросил он, выволакивая Ампеле из-за угла.
— Что? Я не знаю, сэр. Я только что говорил здесь с Рикки. Он со своим отделением был в районе туалетов всего минуту назад. — Он пошел было опять в ресторан, затем его словно потащило назад, как привязанного к струне банджо. Его мощный корпус скрывал руку девушки, и Паппас поборол искушение крикнуть «Руки вверх!», просто чтобы посмотреть на выражение их лиц.
— Мисс, — учтиво произнес Паппас, — вы не извините нас на минуту?
Ее рука неохотно вновь появилась в поле зрения, и сержант крепко зажал толстый бицепс Ампеле и оттащил его в сторону.
— Сосредоточься. О бабах будешь думать, когда мы доберемся до Индианатаун-Гэп.
Он прошел в ресторан и мельком увидел солдата второго отделения, проскользнувшего в служебный вход. Он успел перехватить дверь прежде, чем она захлопнулась, затем остановился, оглянулся вокруг и повернул к туалету.
— Ганни, Уилсон направился туда, — указал Ампеле, несколько нарочито.
— Да, но мы имеем дело со Стюартом. Единственно, что мне хочется знать, так не двойной ли это блеф. — Он рванул дверь мужского туалета, или, вернее, попытался это сделать. Что-то ее крепко держало.
— Стюарт! Открой эту чертову дверь, или я не ручаюсь за последствия! — заревел он, насев на дверь всей своей мощью. — Р-раз! Дв-ва!
Послышался звук чего-то отодвигаемого от двери, и она распахнулась как раз вовремя. Девять солдат второго отделения набились в небольшое помещение туалета. Все до единого смотрели на него так, словно он сошел с ума.
— Что случилось, ганни? — спросил Стюарт, отходя от писсуара и освобождая место следующему. — Эта дверь жутко тугая для «Макдоналдса», правда?
— О’кей, где она? — спросил Паппас, смотря ему прямо в глаза. В туалете стоял обычный для такого места запах, разве что было почище, и мочой и прочим пахло слабее. Но за всей этой смесью все же различался слабый аромат дешевых духов.
— Где кто, сержант?
— Другая половина пары. Та, которую ты не напустил на Ампеле. — При его упоминании на лице плечистого ведущего взвода появилась глубокая досада. Сержант опять доказал, что был на две головы выше.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, сержант, — сказал Стюарт, воплощенная невинность.
— В этом туалете нет женщин, — продолжил он, поведя рукой в сторону напрягшегося отделения, — и вы вошли в единственную дверь. — Он пожал плечами и покачал головой, как бы удивляясь необычному помрачению рассудка сержанта.
— Ампеле, оставайся здесь. Стюарт, — сказал Паппас и огромной ладонью сжал плечо худощавого рядового первого класса, — нам снова нужно потолковать. — Он выволок его из туалета, затем на улицу, в осенний туман.
— Если бы я сказал тебе один раз, — произнес Паппас мягким тоном, припечатав рядового к наружной стене забегаловки с гамбургерами, — я дважды предупреждал тебя, — продолжал он и уперся жестким краем своей форменной шляпы в переносицу рядового, а палец вбуровил ему в грудину, — не задирать меня. Я думаю, что у тебя есть все данные стать офицером, но ты скорее всего закончишь в Ливенуорте. Дуреха сидит на третьей изоляционной панели под потолком, слева от писсуаров, и уж точно напугана до смерти. Там пахнет духами, а куски изоляции ты пытался спрятать за спинами отделения. А теперь отведи свое отделение назад за столы, сними ее оттуда и пошли скоренько восвояси, и доложи мне, как закончишь. Тебе ясно?
— Ясно, ганни. — Налет самодовольства взбесил Паппаса, и тут вдруг решение осенило его, как гром с ясного неба. Он злорадно осклабился. При виде его улыбки в глазах рядового появилась настороженность.
— С этого момента я в отпуске, — сказал Паппас и внутренне улыбнулся внезапной озадаченности Стюарта. — Если что-то пойдет не так, — продолжив он, — ответственность ляжет на тебя. — Твердый палец снова уперся в грудь. — Я полностью умываю руки, усек? Когда ты лажанешься, — палец в ребра, — я сдираю лычку. У тебя первый класс, так что их две. Когда ни облажаются, ты, — снова палец, — теряешь лычку. Ты отвечаешь за все с момента, как дойдем до отеля. Я сделаю объявление при посадке в автобус. Это поможет тебе держаться подальше от неприятностей. Ясно?
— Ясно, ганни, — кивнул Стюарт с посеревшим лицом.
— Мы с Ампеле собираемся расслабиться до конца поездки, потому что вся ответственность на тебе. Если случится какая-то неприятность, там, появление в общественном месте в пьяном виде, непристойное поведение, разгневанные отцы, ограбленные лавочники, кто-нибудь сблюет на глазах у всех, это будет твоя, — палец в грудь, — задница. Вся ночь и весь день завтра. Я собираюсь спать как младенец. Тебе все абсолютно, отчетливо, кристально ясно?
— Да, ганни…
— Хорошо. — Сержант широко улыбнулся, ослепительно белые зубы на широком коричневом лице. — Приятного тебе дня.
Остаток поездки был сплошным удовольствием.
26
Провинция Андата, Дисс IV.
18 мая 2002 г., 20:59 по Гринвичу.
Лейтенант О’Нил отсоединил коробчатый магазин от своей гравивинтовки М-200 и невидящим взором уставился на тысячи дробинок в форме капли внутри. Затем он вставил магазин обратно и проделал ту же операцию с гравипистолетом.
— Пожалуйста, перестань это делать, — попросил лейтенант Эмонс.
Оба они ждали у окна северо-западного угла Квалтрена. Угол был даже больше, чем указывал офицер огневой поддержки, и их поле зрения простиралось на 1, 145 мили до следующего перекрестка. Там его блокировал мегаскреб Налтрев. Налтрев и его мегаскреб-близнец Налтрен укрывали разведвзвод батальона, и верхняя часть системы наблюдения О’Нила дублировала картину, которую видел командир взвода разведчиков.
— Где твои люди, Том? — спросил Майк.
— Внизу на этажах.
— Они знают, что делать? — О’Нил продолжал следить за изображением, поступающим от командира разведчиков. Это было непросто из-за мерцания экрана Индивидуального Силового Поля — ИСП подстраивалось в направлении предполагаемой атаки — и потому, что лейтенант Смит имел скверную привычку время от времени вскидывать голову, словно лошадь, отгоняющая мух. В результате изображение прыгало вправо вверх.
Сомневаюсь, что он даже замечает это, думал Майк, отсоединяя и снова вставляя магазин, но мне хотелось бы, чтобы он перестал.
— Майк, прекрати, пожалуйста! И что ты хочешь знать? Нет, они сидят и ковыряют в носу.
— Что прекратить? — спросил Майк, все внимание сфокусировано, словно луч лазера, на изображении внутри шлема. — Отправь-ка их устанавливать заряды направленного действия в Аносимо и Сисалав вдоль Линии Сал, а затем минировать зарядами Си-9 места, которые я перешлю им на ПИРы.
— Bay, Майк. Ты отличный парень, и старше меня на целое звание, но черта с два я брошу свою карьеру псу под хвост ради тебя. Если я это сделаю, подполковник сдерет мою офицерскую нашивку. — Лейтенант попытался отрицательно помотать головой, но перестал из-за сопротивления биогеля внутри шлема.
Желеобразный материал полностью заполнял внутреннее пространство шлема и остального скафандра. На него приходилась треть полной стоимости бронескафандра, и он являлся единственной из главных идей комплекта, в основе которой не лежала концепция О’Нила.
Надевание шлема боевого скафандра вызывало ощущение, словно засовываешь голову в ведро с джемом. Но материал полностью предохранял от большинства ударных перегрузок и нес ряд других важных функций. Своими нервными окончаниями он считывал движения владельца и заставлял скафандр двигаться в соответствии с ними. Он преобразовывал телесные выделения в питьевую воду, съедобную пищу и воздух, пригодный для дыхания. И обладал достаточными медицинскими возможностями, чтобы сохранять свою «протоплазменную разумную составляющую» в живых, пока она не получала прямого повреждения сердца, головного мозга или верхней части спинного мозга.
18 мая 2002 г., 20:59 по Гринвичу.
Лейтенант О’Нил отсоединил коробчатый магазин от своей гравивинтовки М-200 и невидящим взором уставился на тысячи дробинок в форме капли внутри. Затем он вставил магазин обратно и проделал ту же операцию с гравипистолетом.
— Пожалуйста, перестань это делать, — попросил лейтенант Эмонс.
Оба они ждали у окна северо-западного угла Квалтрена. Угол был даже больше, чем указывал офицер огневой поддержки, и их поле зрения простиралось на 1, 145 мили до следующего перекрестка. Там его блокировал мегаскреб Налтрев. Налтрев и его мегаскреб-близнец Налтрен укрывали разведвзвод батальона, и верхняя часть системы наблюдения О’Нила дублировала картину, которую видел командир взвода разведчиков.
— Где твои люди, Том? — спросил Майк.
— Внизу на этажах.
— Они знают, что делать? — О’Нил продолжал следить за изображением, поступающим от командира разведчиков. Это было непросто из-за мерцания экрана Индивидуального Силового Поля — ИСП подстраивалось в направлении предполагаемой атаки — и потому, что лейтенант Смит имел скверную привычку время от времени вскидывать голову, словно лошадь, отгоняющая мух. В результате изображение прыгало вправо вверх.
Сомневаюсь, что он даже замечает это, думал Майк, отсоединяя и снова вставляя магазин, но мне хотелось бы, чтобы он перестал.
— Майк, прекрати, пожалуйста! И что ты хочешь знать? Нет, они сидят и ковыряют в носу.
— Что прекратить? — спросил Майк, все внимание сфокусировано, словно луч лазера, на изображении внутри шлема. — Отправь-ка их устанавливать заряды направленного действия в Аносимо и Сисалав вдоль Линии Сал, а затем минировать зарядами Си-9 места, которые я перешлю им на ПИРы.
— Bay, Майк. Ты отличный парень, и старше меня на целое звание, но черта с два я брошу свою карьеру псу под хвост ради тебя. Если я это сделаю, подполковник сдерет мою офицерскую нашивку. — Лейтенант попытался отрицательно помотать головой, но перестал из-за сопротивления биогеля внутри шлема.
Желеобразный материал полностью заполнял внутреннее пространство шлема и остального скафандра. На него приходилась треть полной стоимости бронескафандра, и он являлся единственной из главных идей комплекта, в основе которой не лежала концепция О’Нила.
Надевание шлема боевого скафандра вызывало ощущение, словно засовываешь голову в ведро с джемом. Но материал полностью предохранял от большинства ударных перегрузок и нес ряд других важных функций. Своими нервными окончаниями он считывал движения владельца и заставлял скафандр двигаться в соответствии с ними. Он преобразовывал телесные выделения в питьевую воду, съедобную пищу и воздух, пригодный для дыхания. И обладал достаточными медицинскими возможностями, чтобы сохранять свою «протоплазменную разумную составляющую» в живых, пока она не получала прямого повреждения сердца, головного мозга или верхней части спинного мозга.