Страница:
Но Рафи все-таки встал, хотя больше всего ему хотелось забиться, зарыться в песок, исчезнуть, чтобы больше не нужно было видеть этого быка, чтобы не нужно было снова видеть стремительно приближающиеся рога и налитые кровью глаза… Но он все-таки встал и поднял плащ. Бык кинулся на него. О-о-уох! Прошел мимо, обдав тяжелым запахом. И еще раз. И еще…
Пот заливал Рафи глаза. Колени опять начали подрагивать, но уже не от страха, который удалось-таки загнать внутрь, а от усталости и напряжения. Бык тоже устал. Бока тяжело вздымались, изо рта свисала вязкая слюна… Рафи понял, что конец боя близок. Скоро все решится. Пора было начинать фаену.
Он подошел к границе круга, туда, где стояли артисты, выполняющие роль секундантов. Ему протянули флягу с водой. Он сделал несколько жадных глотков и вылил остатки на голову. Стало немного легче. Потом он взял мулету и шпагу. Ему сказали что-то ободряющее, но слов он не разобрал. Сердце тяжело стучало в висках, и он не слышал ничего, кроме этих ударов. Сейчас-все-решится-сейчас-все-решится-сейчас-все-решится – билось у него в голове, пока он шел на быка.
И снова, в который раз, они стояли друг против друга. Бык и человек. Один из них должен был стать убийцей, а другой – пролить кровь на песок. Рафи, держа мулету в опущенной левой руке и склонившись влево, позвал быка. Торо весь подобрался, напружинился, не сводя глаз с ярко-красного куска такни. Вот сейчас, подумал Рафи. О-о-оух! Мальчик отклонился в сторону и поднял мулету так, что она прошла над рогами быка, скользнув по влажной спине. Бык пронесся мимо, боднув воздух. И тут же приготовился к новой атаке.
Рафи сделал пасе натурале, а потом пасе де печо, а потом серию вероник и закончил все полувероникой. Толпа зааплодировала. Пора, подумал Рафи, ощущая противную сухость во рту. Сейчас он должен сделать то, ради чего вышел на арену. То, чего он боялся больше всего. Мигель не успел толком его научить всем премудростям последнего удара. Лишь в основных чертах он объяснил, как и куда нужно колоть, чтобы убить быка. Конечно, в своих одиноких тренировках Рафи не раз всаживал деревянную шпагу в какой-нибудь куст или охапку сена по всем правилам. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему сделать сейчас.
Он должен опустить мулету, чтобы бык последовал за ней и тоже опустил голову, а потом сделать прямой выпад и, перегнувшись через рога, вонзить шпагу по самую гарду в то место между лопатками, где начинается шея быка. Там, на поляне, все было очень просто. До смешного просто. Но теперь в живот ему будут нацелены не неподвижные ветки терновника, а самые настоящие рога, каждый из которых может проткнуть тело насквозь. Теперь шпагу надо будет всаживать не в податливую пустоту, а в тугую упругую плоть. Бить придется изо всей силы, рискуя потерять равновесие и оказаться поднятым на рога.
Рафи принял классическую позу, подняв в чуть согнутой правой руке шпагу на уровне глаз, опершись на правую ногу и согнув в колене левую. Бык, не отрываясь, смотрел на мулету. Он стоял неподвижно, широко расставив ноги и не собираясь атаковать. Оставалось ударить. Ударить коротко и прямо. Зрители замерли в напряженном ожидании.
Рафи поднялся на носки, немного покачался на них, нацеливаясь изогнутым концом шпаги в нужную точку на загривке, и бросился на быка. Бросился коротко и прямо, как учил его Мигель. Он почувствовал сильный толчок и взлетел в воздух, увидев, как шпага описала блестящую дугу, вырвавшись из рук.
Тут же на арене оказался один из артистов и увел быка в сторону. Рафи поднялся, выпрямил о колено согнувшуюся шпагу и взял мулету. «Ничего, – подумал он, – ничего страшного не случилось… Надо сделать то же самое еще раз. Но целиться получше. Это ведь просто – хорошо прицелиться». И хотя в глубине души он понимал, что это вовсе не просто, немного успокоиться ему удалось. Он снова встал перед быком и нацелил блестящий кончик шпаги ему между лопаток. Бык как будто понял, что настал решающий миг. Он стоял спокойно, выжидающе глядя на мальчика. Ему надоело самому гоняться за красной тряпкой и промахиваться раз за разом. Теперь он поджидал своего врага, чтобы ударить наверняка.
Во второй раз Рафи кинулся на быка со всем отчаянием и решимостью. Он знал, что ему не хватит роста и сил, чтобы ударить с минимальным риском для себя – рассчитывая траекторию и силу удара. И еще он понимал, что бык уже не даст ему третьей попытки. Вон как он ждал вторую, ни на миг не отвел взгляда. Немного опускал голову, словно специально подставляя свою холку, словно подманивая человека, заставляя его подойти поближе, чтобы расправиться потом быстро и безжалостно. Все это пронеслось в голове Рафи в тот короткий миг, который потребовался его мускулам, чтобы сорвать тело с места в стремительном прыжке-выпаде.
Шпага вошла по самую рукоять. Рафи даже не почувствовал сопротивления плоти, настолько отчаянным был этот удар. Рука просто уперлась во что-то податливое, горячее и влажное. И только услышав громкий крик и шумные хлопки зрителей, Рафи понял, что победил. Тут же подбежал один из актеров и, ослепив быка плащом, заставил его опуститься на колени и потом тяжело повалиться на бок. Удар короткого широкого кинжала довершил дело. Бык был мертв. Рафи заметил, что рубашка на боку у него разорвана. Рог прошел совсем близко…
Кто-то помог ему подняться и вывел с арены. Кто-то пожимал ему руку, кто-то хлопал по плечу. Но все это было как во сне. Страшном сне, который закончился хорошо, но не совсем так, как ожидалось.
Постепенно до него стали доноситься голоса, словно из густого утреннего тумана. Он начал различать лица, кровь уже не колотилась с бешенством молота в висках, а тяжело пульсировала, медленно и нехотя замедляя свой бег. И когда мир, наконец, стал таким, каким Рафи привык его видеть и ощущать, его сердце наполнилось ликованием. Это была настолько полная и всепоглощающая радость, что у Рафи на мгновение перехватило дыхание. Ужас от пережитого еще был жив, но уже не властен над мальчиком. Он еще будет возвращаться, когда в памяти всплывут картины прошедшего боя – низко опущенная для удара голова быка, его глаза, полные тупой животной ярости, дрожащий кончик шпаги, нацеленный в бугрящуюся холку… Но это придет позже. А сейчас Рафи казалось, что он может обнять весь мир, что у него хватит сил легким движением руки сдвигать горы. Он даже испугался, сможет ли сердце выдержать такое чувство радости, не разорвется ли… И он, давая выход этому чувству, что-то громко крикнул окружавшим его людям, видимо, что-то смешное, потому что ответом ему был дружный смех, а потом начал смеяться сам, все громче и громче, так что его смех стал похож на рыдание. В руках он продолжал судорожно сжимать мулету.
Ему не было жаль быка. И не потому что он был кровожадным или равнодушным. Нет. Ведь они с быком были на равных. Для обоих это был первый бой. Он не был опытным матадором, для которого убийство давно стало профессией. Так же как торо, он вышел на арену, плохо понимая, что нужно делать. Так же как у торо, у него не было времени и возможности подготовиться к схватке, хотя бы изучив противника. В конце концов, он был худым тринадцатилетним мальчишкой – против почти полутора тысяч фунтов стальных мышц, которые приводило в действие слепое бешенство. И он сумел выстоять… Почему же он должен жалеть павшего противника? Но в главном мальчик не хотел себе признаваться. Жалости к быку он не испытывал не только потому что они были равны на этой арене. Рафи испытал ужас, столкнувшись с быком. Настоящий животный ужас. И даже после своей смерти бык остался для мальчика кошмаром. А разве можно по-настоящему испытывать жалость к тому, что повергло тебя в трепет? Если убиваешь из-за страха, ни сострадания, ни уважения к побежденному врагу испытывать невозможно.
Вот кого ему было жаль, так это молодого матадора по имени Рауль. Он хорошо выступал и вполне заслужил победу. Но слепой случай опять распорядился по-своему. Хотя можно ли считать случаем то, что человек споткнулся? Или это было предначертано судьбой, едва человек, окровавленный и кричащий, проклинающий или приветствующий этот мир, вышел из утробы матери? Аможет быть, это свидетельство того, что человек не достиг вершин мастерства? Будь он опытнее, увидел бы, почувствовал неким шестым чувством этот крошечный камешек, спокойно лежавший на площади и – может, день, а может, и несколько десятилетий – ожидавший своего часа и, наконец, сыгравший роковую роль в чьей-то жизни. Кто знает?.. Где та грань, за которой кончаются свобода выбора и ответственность за этот выбор, а начинается то, что неподвластно человеку и недоступно его пониманию? Да и вообще, есть ли эта свобода?..
Как бы то ни было, Рафи искренне сочувствовал матадору. Ведь тот был в самом начале своего пути. Был полон сил, желаний, стремлений, но даже не успел взлететь. Едва оторвался от земли, едва расправил крылья, как чья-то властная рука безжалостно и бесповоротно оборвала этот полет. На его месте мог быть и сам Рафи. Одно неверное движение – и рога быка обагрились бы и его кровью. Но он не допустил ошибки. И его победа была целиком и полностью его заслугой. Так искренне думал Рафи. Ведь ни один победитель не верит в случай.
Непростые чувства владели мальчиком по имени Рафи, когда бой закончился, и его, радостного, испуганного, гордого, растерянного, угощали вином, похлопывали по спине, поздравляли и хвалили. Но вся эта мешанина чувств, эмоций, мыслей и событий не помешала ему понять и запомнить на всю жизнь одну важную вещь. Реальность никогда не бывает похожей на фантазии. Все домыслы, представления, опасения и расчеты разбиваются вдребезги, сталкиваясь с действительностью. Как бы ты хорошо себе все ни представлял, как бы ты ни готовился, все равно столкнешься с чем-то совершенно неожиданным. Это ни хорошо и ни плохо. Так есть, и об этом надо помнить всегда. Так думал Рафи.
Постепенно он пришел в себя. Какой бы ни была победа, триумф не может продолжаться вечно. Вот поражение гораздо дольше остается в гостях, и выгнать его может только очень решительный хозяин. Но в этот день Рафи был победителем. Поэтому, к тому времени, когда телеги убрали с площади, а бродячие артисты превратили сцену обратно в небольшой фургончик и люди начали расходиться по домам, Рафи был полностью готов к тому, для чего пришел сегодня на площадь. Еще немного пьяный от вина и всего пережитого, он направился к фокуснику, как советовал ему молодой матадор.
Фокусник сидел на каком-то ящике, покуривая трубочку, и время от времени покрикивал на своих подопечных, которые, по его мнению, недостаточно быстро и аккуратно собирали свой нехитрый реквизит. Услышав шаги мальчика, он на полуслове прервал гневную тираду и обернулся.
– А-а, маленький матадор? Что ж, прими мои поздравления, сегодня ты был героем, – сказал он с усмешкой, в которой непонятно было чего больше – иронии или искреннего восхищения.
– Спасибо, – сдержанно ответил Рафи. – Мне жаль, что вашему матадору так не повезло. Он очень хорошо сражался. И бык был хороший…
– Да, бык был неплохой. Совсем неплохой. Чуть лучше, чем нужен был Раулю.
– Что значит – чуть лучше? Опаснее?
– Нет, вовсе нет… Любой бык по-своему опасен. Даже самый трусливый и робкий может доставить много неприятностей – пока заставишь его сражаться, публика успеет десять раз освистать. Нет, не в опасности дело, маленький матадор. Это как с конем и всадником. Дай никудышному наезднику отличного коня, и он не будет знать, что с ним делать. Будет трястись на нем, как на какой-нибудь старой кляче, вцепившись в гриву и все, – тут фокусник оседлал ящик, на котором сидел, и изобразил неуклюжего и испуганного всадника. Получилось настолько похоже, что Рафи невольно рассмеялся. – И рано или поздно упадет. Конь не будет терпеть такого седока. Ему нужен человек, который сможет выявить и использовать все его достоинства. Тогда они станут единым целым, понимаешь?
Рафи неуверенно кивнул.
– Ладно, – махнул рукой фокусник, – я опять за свое. Ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы слушать рассуждения старика.
На старика этот странный руководитель труппы был совсем не похож. Рафи хотел было сказать об этом, но фокусник не дал ему и рта открыть.
– Знаю, знаю, не выгляжу я как старик… Но сейчас не об этом. Что ты хотел, маленький матадор? Как мне кажется, не только выразить сочувствие?
Рафи кивнул, собираясь с духом. Бывает ведь и так (и часто бывает), что человек, только что совершивший что-нибудь из ряда вон выходящее, какой-нибудь бесшабашный, смелый поступок, робеет, если ему нужно сделать вещь совершенно пустяковую. Для каждого дела нужны свое мужество и своя храбрость. И если ты достаточно смел для того чтобы убить на арене быка, это еще не значит, что ты будешь так же смел, когда придется просить о том, чего хочешь больше всего на свете.
Рафи стоило немалых трудов открыть, наконец, рот и сказать то, зачем он сюда пришел:
– Я хотел бы отправиться с вами. Сначала я думал, что попрошусь в ученики к Раулю, но… – мальчик замолк на секунду, – это он посоветовал мне поговорить с вами.
– Ты хочешь быть матадором?
– Да.
Фокусник задумался. И чем дольше он молчал, глядя в землю, тем больше волновался мальчик. Словно и не было этого боя, словно не убивал он быка… Он вдруг снова стал тем маленьким мальчиком, который уходил каждую сиесту в рощу, чтобы поупражняться с рубахой, которая должна была изображать мулету.
– А что ты умеешь делать, кроме того, как убивать быков? – Спросил фокусник, и снова было непонятно, иронизирует он или говорит серьезно.
– Почти все, – просто ответил Рафи.
– Ты можешь подковать лошадь или починить телегу?
– Да.
– А заштопать платье?
– Да.
– Может, ты умеешь еще читать и писать? – поднял одну бровь фокусник.
– Читать умею, но пишу пока еще плохо.
Фокусник немного помолчал.
– Я вижу, ты хорошо подготовился к дороге.
– Я старался.
– У тебя есть родители?
– Нет, я сирота. Живу в доме дяди.
– Несладко приходится?
Рафи опустил голову. Не пристало тому, кто победил в корриде, жаловаться на нелегкую жизнь. Чего стоили кулаки дяди по сравнению с рогами торо?
– Понятно, – вздохнул фокусник. – А ты хорошо подумал, что тебе больше нужно – уйти из дома или стать тореро?
– Я хотел стать матадором, еще когда был жив мой отец.
– Это хорошо, – фокусник немного пожевал губами. – Сделаем так. Я посоветуюсь со своими товарищами и скажу тебе ответ позже… Придешь сюда после захода солнца. На всякий случай возьми с собой все, что пригодится в дороге. Хотя я тебе ничего обещать не могу. Мое слово решающее, но с мнением моих друзей я привык считаться. Так что будь готов ко всему… Приходи как стемнеет. Но предупреждаю, долго ждать мы тебя не будем. Ты все понял?
Рафи кивнул с бешено колотящимся сердцем.
– Можно еще один вопрос? – сказал он.
– Давай.
– Вы были тореро?
– Нет, – покачал головой фокусник.
– Вы так говорили о быках…
– Ну и что? Разве обязательно нужно быть поваром, чтобы похвалить суп?
– Нет, но…
– Я никогда не был тореро. Но знаю быков и матадоров куда лучше, чем они сами знают себя. Потому что мог отстраненно наблюдать за теми и другими. Если хочешь что-то постичь до конца, нужно быть отстраненным. Лучше смотреть с небольшого расстояния, тогда увидишь всю картину.
– Но вы любите бой быков?
– Знать не значит любить. Так же как и любить – не значит знать… Всегда нужно выбирать что-то одно. Если ты узнаешь что-то по настоящему хорошо, любить это ты уже не сможешь.
– Почему?
– Так устроен человек, – фокусник пожал плечами. – И так устроено все то, что он любит… Но тебе пора идти, если хочешь успеть сюда сразу после захода солнца. Мы еще успеем поговорить обо всем, что тебя интересует, маленький эспада. Если…
Фокусник вдруг осекся.
– Что – если? – спросил мальчик. Неожиданно у него возникло какое-то недоброе предчувствие, смутная тревога… Это были не опасения, что дядя не отпустит его или что актеры не захотят принять его в свою компанию. Что-то куда более мрачное и пугающее ожидало его. По спине Рафи побежали мурашки.
– Так, не бери в голову, – глухо сказал фокусник. – Иногда у меня бывают странные видения. Сам не могу их понять… Иди и не думай ни о чем.
И не говоря больше ни слова, фокусник поднялся и направился к своему фургону.
Рафи постоял еще немного, глядя на удаляющегося фокусника. Потом сообразил, что по-прежнему держит в руках мулету, которую вообще-то надо было вернуть. Он хотел догнать фокусника, но почему-то замешкался. В конце концов, подумал он, верну, когда приду сюда вечером. А потом развернулся и решительно зашагал к дому. Нужно было успеть собраться в дорогу. И сделать это, пока дядя не вернулся из таверны, где уже, наверное, собралась половина городка, обсуждая сегодняшнюю корриду.
Глава 6
Пот заливал Рафи глаза. Колени опять начали подрагивать, но уже не от страха, который удалось-таки загнать внутрь, а от усталости и напряжения. Бык тоже устал. Бока тяжело вздымались, изо рта свисала вязкая слюна… Рафи понял, что конец боя близок. Скоро все решится. Пора было начинать фаену.
Он подошел к границе круга, туда, где стояли артисты, выполняющие роль секундантов. Ему протянули флягу с водой. Он сделал несколько жадных глотков и вылил остатки на голову. Стало немного легче. Потом он взял мулету и шпагу. Ему сказали что-то ободряющее, но слов он не разобрал. Сердце тяжело стучало в висках, и он не слышал ничего, кроме этих ударов. Сейчас-все-решится-сейчас-все-решится-сейчас-все-решится – билось у него в голове, пока он шел на быка.
И снова, в который раз, они стояли друг против друга. Бык и человек. Один из них должен был стать убийцей, а другой – пролить кровь на песок. Рафи, держа мулету в опущенной левой руке и склонившись влево, позвал быка. Торо весь подобрался, напружинился, не сводя глаз с ярко-красного куска такни. Вот сейчас, подумал Рафи. О-о-оух! Мальчик отклонился в сторону и поднял мулету так, что она прошла над рогами быка, скользнув по влажной спине. Бык пронесся мимо, боднув воздух. И тут же приготовился к новой атаке.
Рафи сделал пасе натурале, а потом пасе де печо, а потом серию вероник и закончил все полувероникой. Толпа зааплодировала. Пора, подумал Рафи, ощущая противную сухость во рту. Сейчас он должен сделать то, ради чего вышел на арену. То, чего он боялся больше всего. Мигель не успел толком его научить всем премудростям последнего удара. Лишь в основных чертах он объяснил, как и куда нужно колоть, чтобы убить быка. Конечно, в своих одиноких тренировках Рафи не раз всаживал деревянную шпагу в какой-нибудь куст или охапку сена по всем правилам. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло ему сделать сейчас.
Он должен опустить мулету, чтобы бык последовал за ней и тоже опустил голову, а потом сделать прямой выпад и, перегнувшись через рога, вонзить шпагу по самую гарду в то место между лопатками, где начинается шея быка. Там, на поляне, все было очень просто. До смешного просто. Но теперь в живот ему будут нацелены не неподвижные ветки терновника, а самые настоящие рога, каждый из которых может проткнуть тело насквозь. Теперь шпагу надо будет всаживать не в податливую пустоту, а в тугую упругую плоть. Бить придется изо всей силы, рискуя потерять равновесие и оказаться поднятым на рога.
Рафи принял классическую позу, подняв в чуть согнутой правой руке шпагу на уровне глаз, опершись на правую ногу и согнув в колене левую. Бык, не отрываясь, смотрел на мулету. Он стоял неподвижно, широко расставив ноги и не собираясь атаковать. Оставалось ударить. Ударить коротко и прямо. Зрители замерли в напряженном ожидании.
Рафи поднялся на носки, немного покачался на них, нацеливаясь изогнутым концом шпаги в нужную точку на загривке, и бросился на быка. Бросился коротко и прямо, как учил его Мигель. Он почувствовал сильный толчок и взлетел в воздух, увидев, как шпага описала блестящую дугу, вырвавшись из рук.
Тут же на арене оказался один из артистов и увел быка в сторону. Рафи поднялся, выпрямил о колено согнувшуюся шпагу и взял мулету. «Ничего, – подумал он, – ничего страшного не случилось… Надо сделать то же самое еще раз. Но целиться получше. Это ведь просто – хорошо прицелиться». И хотя в глубине души он понимал, что это вовсе не просто, немного успокоиться ему удалось. Он снова встал перед быком и нацелил блестящий кончик шпаги ему между лопаток. Бык как будто понял, что настал решающий миг. Он стоял спокойно, выжидающе глядя на мальчика. Ему надоело самому гоняться за красной тряпкой и промахиваться раз за разом. Теперь он поджидал своего врага, чтобы ударить наверняка.
Во второй раз Рафи кинулся на быка со всем отчаянием и решимостью. Он знал, что ему не хватит роста и сил, чтобы ударить с минимальным риском для себя – рассчитывая траекторию и силу удара. И еще он понимал, что бык уже не даст ему третьей попытки. Вон как он ждал вторую, ни на миг не отвел взгляда. Немного опускал голову, словно специально подставляя свою холку, словно подманивая человека, заставляя его подойти поближе, чтобы расправиться потом быстро и безжалостно. Все это пронеслось в голове Рафи в тот короткий миг, который потребовался его мускулам, чтобы сорвать тело с места в стремительном прыжке-выпаде.
Шпага вошла по самую рукоять. Рафи даже не почувствовал сопротивления плоти, настолько отчаянным был этот удар. Рука просто уперлась во что-то податливое, горячее и влажное. И только услышав громкий крик и шумные хлопки зрителей, Рафи понял, что победил. Тут же подбежал один из актеров и, ослепив быка плащом, заставил его опуститься на колени и потом тяжело повалиться на бок. Удар короткого широкого кинжала довершил дело. Бык был мертв. Рафи заметил, что рубашка на боку у него разорвана. Рог прошел совсем близко…
* * *
Обессилевший Рафи стоял над убитым быком, судорожно всхлипывая и изо всех сил пытаясь сдержать слезы. Неимоверное напряжение медленно спадало, а на смену ему приходили запоздалый страх, осознание того, что теперь все позади, усталость и какая-то опустошенность, которая бывает всегда, когда заканчивается бой. Все это одновременно навалилось на мальчика, слезы против его воли побежали по щекам, и он тяжело опустился на песок, рядом с мертвым быком, не слыша криков людей и не видя ничего, кроме лоснящейся от крови шкуры тора Все было не так, как он себе представлял там, на поляне в оливковой роще. Совсем не так…Кто-то помог ему подняться и вывел с арены. Кто-то пожимал ему руку, кто-то хлопал по плечу. Но все это было как во сне. Страшном сне, который закончился хорошо, но не совсем так, как ожидалось.
Постепенно до него стали доноситься голоса, словно из густого утреннего тумана. Он начал различать лица, кровь уже не колотилась с бешенством молота в висках, а тяжело пульсировала, медленно и нехотя замедляя свой бег. И когда мир, наконец, стал таким, каким Рафи привык его видеть и ощущать, его сердце наполнилось ликованием. Это была настолько полная и всепоглощающая радость, что у Рафи на мгновение перехватило дыхание. Ужас от пережитого еще был жив, но уже не властен над мальчиком. Он еще будет возвращаться, когда в памяти всплывут картины прошедшего боя – низко опущенная для удара голова быка, его глаза, полные тупой животной ярости, дрожащий кончик шпаги, нацеленный в бугрящуюся холку… Но это придет позже. А сейчас Рафи казалось, что он может обнять весь мир, что у него хватит сил легким движением руки сдвигать горы. Он даже испугался, сможет ли сердце выдержать такое чувство радости, не разорвется ли… И он, давая выход этому чувству, что-то громко крикнул окружавшим его людям, видимо, что-то смешное, потому что ответом ему был дружный смех, а потом начал смеяться сам, все громче и громче, так что его смех стал похож на рыдание. В руках он продолжал судорожно сжимать мулету.
Ему не было жаль быка. И не потому что он был кровожадным или равнодушным. Нет. Ведь они с быком были на равных. Для обоих это был первый бой. Он не был опытным матадором, для которого убийство давно стало профессией. Так же как торо, он вышел на арену, плохо понимая, что нужно делать. Так же как у торо, у него не было времени и возможности подготовиться к схватке, хотя бы изучив противника. В конце концов, он был худым тринадцатилетним мальчишкой – против почти полутора тысяч фунтов стальных мышц, которые приводило в действие слепое бешенство. И он сумел выстоять… Почему же он должен жалеть павшего противника? Но в главном мальчик не хотел себе признаваться. Жалости к быку он не испытывал не только потому что они были равны на этой арене. Рафи испытал ужас, столкнувшись с быком. Настоящий животный ужас. И даже после своей смерти бык остался для мальчика кошмаром. А разве можно по-настоящему испытывать жалость к тому, что повергло тебя в трепет? Если убиваешь из-за страха, ни сострадания, ни уважения к побежденному врагу испытывать невозможно.
Вот кого ему было жаль, так это молодого матадора по имени Рауль. Он хорошо выступал и вполне заслужил победу. Но слепой случай опять распорядился по-своему. Хотя можно ли считать случаем то, что человек споткнулся? Или это было предначертано судьбой, едва человек, окровавленный и кричащий, проклинающий или приветствующий этот мир, вышел из утробы матери? Аможет быть, это свидетельство того, что человек не достиг вершин мастерства? Будь он опытнее, увидел бы, почувствовал неким шестым чувством этот крошечный камешек, спокойно лежавший на площади и – может, день, а может, и несколько десятилетий – ожидавший своего часа и, наконец, сыгравший роковую роль в чьей-то жизни. Кто знает?.. Где та грань, за которой кончаются свобода выбора и ответственность за этот выбор, а начинается то, что неподвластно человеку и недоступно его пониманию? Да и вообще, есть ли эта свобода?..
Как бы то ни было, Рафи искренне сочувствовал матадору. Ведь тот был в самом начале своего пути. Был полон сил, желаний, стремлений, но даже не успел взлететь. Едва оторвался от земли, едва расправил крылья, как чья-то властная рука безжалостно и бесповоротно оборвала этот полет. На его месте мог быть и сам Рафи. Одно неверное движение – и рога быка обагрились бы и его кровью. Но он не допустил ошибки. И его победа была целиком и полностью его заслугой. Так искренне думал Рафи. Ведь ни один победитель не верит в случай.
Непростые чувства владели мальчиком по имени Рафи, когда бой закончился, и его, радостного, испуганного, гордого, растерянного, угощали вином, похлопывали по спине, поздравляли и хвалили. Но вся эта мешанина чувств, эмоций, мыслей и событий не помешала ему понять и запомнить на всю жизнь одну важную вещь. Реальность никогда не бывает похожей на фантазии. Все домыслы, представления, опасения и расчеты разбиваются вдребезги, сталкиваясь с действительностью. Как бы ты хорошо себе все ни представлял, как бы ты ни готовился, все равно столкнешься с чем-то совершенно неожиданным. Это ни хорошо и ни плохо. Так есть, и об этом надо помнить всегда. Так думал Рафи.
Постепенно он пришел в себя. Какой бы ни была победа, триумф не может продолжаться вечно. Вот поражение гораздо дольше остается в гостях, и выгнать его может только очень решительный хозяин. Но в этот день Рафи был победителем. Поэтому, к тому времени, когда телеги убрали с площади, а бродячие артисты превратили сцену обратно в небольшой фургончик и люди начали расходиться по домам, Рафи был полностью готов к тому, для чего пришел сегодня на площадь. Еще немного пьяный от вина и всего пережитого, он направился к фокуснику, как советовал ему молодой матадор.
Фокусник сидел на каком-то ящике, покуривая трубочку, и время от времени покрикивал на своих подопечных, которые, по его мнению, недостаточно быстро и аккуратно собирали свой нехитрый реквизит. Услышав шаги мальчика, он на полуслове прервал гневную тираду и обернулся.
– А-а, маленький матадор? Что ж, прими мои поздравления, сегодня ты был героем, – сказал он с усмешкой, в которой непонятно было чего больше – иронии или искреннего восхищения.
– Спасибо, – сдержанно ответил Рафи. – Мне жаль, что вашему матадору так не повезло. Он очень хорошо сражался. И бык был хороший…
– Да, бык был неплохой. Совсем неплохой. Чуть лучше, чем нужен был Раулю.
– Что значит – чуть лучше? Опаснее?
– Нет, вовсе нет… Любой бык по-своему опасен. Даже самый трусливый и робкий может доставить много неприятностей – пока заставишь его сражаться, публика успеет десять раз освистать. Нет, не в опасности дело, маленький матадор. Это как с конем и всадником. Дай никудышному наезднику отличного коня, и он не будет знать, что с ним делать. Будет трястись на нем, как на какой-нибудь старой кляче, вцепившись в гриву и все, – тут фокусник оседлал ящик, на котором сидел, и изобразил неуклюжего и испуганного всадника. Получилось настолько похоже, что Рафи невольно рассмеялся. – И рано или поздно упадет. Конь не будет терпеть такого седока. Ему нужен человек, который сможет выявить и использовать все его достоинства. Тогда они станут единым целым, понимаешь?
Рафи неуверенно кивнул.
– Ладно, – махнул рукой фокусник, – я опять за свое. Ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы слушать рассуждения старика.
На старика этот странный руководитель труппы был совсем не похож. Рафи хотел было сказать об этом, но фокусник не дал ему и рта открыть.
– Знаю, знаю, не выгляжу я как старик… Но сейчас не об этом. Что ты хотел, маленький матадор? Как мне кажется, не только выразить сочувствие?
Рафи кивнул, собираясь с духом. Бывает ведь и так (и часто бывает), что человек, только что совершивший что-нибудь из ряда вон выходящее, какой-нибудь бесшабашный, смелый поступок, робеет, если ему нужно сделать вещь совершенно пустяковую. Для каждого дела нужны свое мужество и своя храбрость. И если ты достаточно смел для того чтобы убить на арене быка, это еще не значит, что ты будешь так же смел, когда придется просить о том, чего хочешь больше всего на свете.
Рафи стоило немалых трудов открыть, наконец, рот и сказать то, зачем он сюда пришел:
– Я хотел бы отправиться с вами. Сначала я думал, что попрошусь в ученики к Раулю, но… – мальчик замолк на секунду, – это он посоветовал мне поговорить с вами.
– Ты хочешь быть матадором?
– Да.
Фокусник задумался. И чем дольше он молчал, глядя в землю, тем больше волновался мальчик. Словно и не было этого боя, словно не убивал он быка… Он вдруг снова стал тем маленьким мальчиком, который уходил каждую сиесту в рощу, чтобы поупражняться с рубахой, которая должна была изображать мулету.
– А что ты умеешь делать, кроме того, как убивать быков? – Спросил фокусник, и снова было непонятно, иронизирует он или говорит серьезно.
– Почти все, – просто ответил Рафи.
– Ты можешь подковать лошадь или починить телегу?
– Да.
– А заштопать платье?
– Да.
– Может, ты умеешь еще читать и писать? – поднял одну бровь фокусник.
– Читать умею, но пишу пока еще плохо.
Фокусник немного помолчал.
– Я вижу, ты хорошо подготовился к дороге.
– Я старался.
– У тебя есть родители?
– Нет, я сирота. Живу в доме дяди.
– Несладко приходится?
Рафи опустил голову. Не пристало тому, кто победил в корриде, жаловаться на нелегкую жизнь. Чего стоили кулаки дяди по сравнению с рогами торо?
– Понятно, – вздохнул фокусник. – А ты хорошо подумал, что тебе больше нужно – уйти из дома или стать тореро?
– Я хотел стать матадором, еще когда был жив мой отец.
– Это хорошо, – фокусник немного пожевал губами. – Сделаем так. Я посоветуюсь со своими товарищами и скажу тебе ответ позже… Придешь сюда после захода солнца. На всякий случай возьми с собой все, что пригодится в дороге. Хотя я тебе ничего обещать не могу. Мое слово решающее, но с мнением моих друзей я привык считаться. Так что будь готов ко всему… Приходи как стемнеет. Но предупреждаю, долго ждать мы тебя не будем. Ты все понял?
Рафи кивнул с бешено колотящимся сердцем.
– Можно еще один вопрос? – сказал он.
– Давай.
– Вы были тореро?
– Нет, – покачал головой фокусник.
– Вы так говорили о быках…
– Ну и что? Разве обязательно нужно быть поваром, чтобы похвалить суп?
– Нет, но…
– Я никогда не был тореро. Но знаю быков и матадоров куда лучше, чем они сами знают себя. Потому что мог отстраненно наблюдать за теми и другими. Если хочешь что-то постичь до конца, нужно быть отстраненным. Лучше смотреть с небольшого расстояния, тогда увидишь всю картину.
– Но вы любите бой быков?
– Знать не значит любить. Так же как и любить – не значит знать… Всегда нужно выбирать что-то одно. Если ты узнаешь что-то по настоящему хорошо, любить это ты уже не сможешь.
– Почему?
– Так устроен человек, – фокусник пожал плечами. – И так устроено все то, что он любит… Но тебе пора идти, если хочешь успеть сюда сразу после захода солнца. Мы еще успеем поговорить обо всем, что тебя интересует, маленький эспада. Если…
Фокусник вдруг осекся.
– Что – если? – спросил мальчик. Неожиданно у него возникло какое-то недоброе предчувствие, смутная тревога… Это были не опасения, что дядя не отпустит его или что актеры не захотят принять его в свою компанию. Что-то куда более мрачное и пугающее ожидало его. По спине Рафи побежали мурашки.
– Так, не бери в голову, – глухо сказал фокусник. – Иногда у меня бывают странные видения. Сам не могу их понять… Иди и не думай ни о чем.
И не говоря больше ни слова, фокусник поднялся и направился к своему фургону.
Рафи постоял еще немного, глядя на удаляющегося фокусника. Потом сообразил, что по-прежнему держит в руках мулету, которую вообще-то надо было вернуть. Он хотел догнать фокусника, но почему-то замешкался. В конце концов, подумал он, верну, когда приду сюда вечером. А потом развернулся и решительно зашагал к дому. Нужно было успеть собраться в дорогу. И сделать это, пока дядя не вернулся из таверны, где уже, наверное, собралась половина городка, обсуждая сегодняшнюю корриду.
Глава 6
Рафи шел к дому. Предчувствие, вернее даже тень мрачного предчувствия исчезла, и сердце мальчика снова наполнилось ликованием. Сегодня он стал героем. О его схватке с быком будут помнить еще очень долго, такое в маленьком сонном городишке случается не каждый день. Правда, насладиться своей славой ему не придется. Через несколько часов он будет далеко от этого города, от дома, где не видел ничего, кроме унижений. Его ждет блестящее – сейчас Рафи в этом не сомневался – будущее известного матадора. Скоро, очень скоро о нем будет говорить вся столица. Что ему почитание маленького городка!
Теперь Рафи не шел, а летел, будто на крыльях. Ему не терпелось распрощаться с прошлой жизнью. Он решил, что быстро возьмет из тайника все, что удалось собрать за этот год, а потом отправится в рощу, чтобы проститься со своей поляной – единственным местом, где он бывал счастлив, где встретил друга…
Несколько раз его окликнули по дороге. Но Рафи даже не остановился. Он не видел и не слышал ничего вокруг. Перед глазами, сменяя одна другую, проносились картины сегодняшнего дня, сцены из прошлого, грезы о будущем… Он то слышал мягкий голос Мигеля, то видел перед собой опущенную для удара голову быка, то представлял себя на самой большой арене столицы, и в уши бил рев трибун.
Но эту радость немного омрачало загнанное глубоко внутрь сомнение… Мысль, что если все пойдет так, как он хотел, и ему придется опять встать перед быком, прикрываясь лишь тканью плаща, почему-то не сильно радовала его. Да, почести, да, признание, да, слава… Но ко всему этому вела дорога через арену. И на этой дороге будет стоять бык. И не один. Рафи боялся этого. Но не признался бы в этом самому себе даже за все сокровища мира.
Рафи снова улыбнулся. Мелькнула мысль, а не воспользоваться ли моментом и не забраться в дом? Там можно взять немного денег. В конце концов, часть из них заработал он. И они причитаются ему по праву. Но, подумав немного, Рафи решил этого не делать. Незачем окончательно злить дядю. Неизвестно, что он сделает, обнаружив исчезновение. С него станется и снарядить погоню… Ладно, рассудил Рафи, пускай эти деньги достаются родственникам. Он получает гораздо больше – свободу. И скоро, очень скоро, в деньгах у него недостатка не будет.
Мальчик скользнул вдоль стены и, прячась за кустами, чтобы не заметили соседи, будь они дома, прошмыгнул к своему сарайчику. Половина дела сделана. Теперь забрать свои нехитрые пожитки и обратно, к актерам. В полночь он будет в нескольких милях от города и от ненавистной жизни бесправного сироты.
Рафи потянул на себя дверь и шагнул в полумрак сарая. Тайник был открыт, вещи валялись разбросанными на земляном полу, а на его постели сидел дядя, держа в руках мешочек с накопленными за год деньгами, и ухмылялся от уха до уха. Рафи замер. Сердце резко скакнуло вверх и провалилось куда-то в низ живота, да там и осталось.
– Ну что, решил сбежать с этими бездельниками? – приторным голосом спросил дядя. – Захотел бродягой стать? Так-то ты собрался меня отблагодарить за то, что не дал тебе с голоду помереть? Я тебя к себе в дом взял, кормил, поил, заботился о тебе, паршивец, а ты вот так мне «спасибо» говоришь.
Дядя кивнул на валявшиеся вещи Рафи. Мальчик молчал. Он понял, что схватка с быком по сравнению с тем, что его сейчас ожидает, – легкая прогулка.
– Что же ты молчишь? – все еще ласково спросил дядя, но Рафи знал, что скоро этот тон сменится. – Что же ты молчишь? Язык проглотил? Или возомнил себя великим матадором? Теперь, мол, можно со старшими и не разговаривать, а? Так? – вдруг заорал он, вскакивая на ноги.
Лицо его покраснело, глаза были мутными, резко пахнуло вином. Рафи неосознанно сделал шаг назад.
– Что, страшно? Это тебе не перед быками скакать. Откуда у тебя деньги, щенок? У меня воровал? А ну признавайся, иначе выдеру так, что неделю будешь в своем хлеву валяться!
Мужчина навис над побледневшим мальчиком.
– Я ничего не украл, – сказал Рафи, стараясь подавить дрожь в голосе. – Я все заработал. Сам.
– Заработал? Где это, интересно, ты заработал?
– Много где. Я подрабатывал у разных мастеров.
– Значит, вместо того, чтобы трудиться на благо дома, где тебя приняли как родного, ты занимался черт знает чем? – дядя коротко, без размаха ударил мальчика по лицу.
Голова Рафи мотнулась, в ушах зазвенело, из разбитой губы брызнула кровь. Рафи вытер ее тыльной стороной ладони.
– Молчишь? Нечего сказать? Так вот, деньги эти я забираю себе. И все это – он показал на вещи мальчика – тоже. Ни к чему они тебе. Никуда ты не уйдешь отсюда. А сейчас марш скотину кормить!
Рафи не шелохнулся. Он стоял, опустив голову, как бык на арене, чувствуя, как закипает в груди злость.
– Ты что, оглох? – взревел дядя. – Я сказал, иди кормить скотину!
– Нет. Я ухожу. – Тихо, но твердо проговорил мальчик.
– Э, нет, никуда ты не пойдешь.
За этими словами последовал новый удар. Пока еще не сильный, но Рафи видел, что дядя зол по-настоящему и вскоре ему придется несладко. Тем не менее он повторил:
– Я ухожу. Оставь деньги себе. Оставь все, что хочешь. Мне ничего не нужно. Я просто хочу уйти.
– А кто будет работать?
– У тебя хватает рук.
– Я тебе сказал, никуда ты не уйдешь. И лучше прекрати со мной спорить.
Еще один удар… Рафи почувствовал себя как тогда, на арене, перед быком. Он должен идти вперед, во что бы то ни стало. Сдаваться нельзя. Нужно загнать поглубже этот липкий страх и сражаться. Терять сейчас нечего. Если бы был другой способ решить дело, он, не задумываясь, прибегнул бы к нему. Но выход был только один – идти напролом, надеясь, что дядя, учинив расправу, оставит его в покое. Пусть даже запрет его в этом чертовом сарае. Он знает, как из него выбраться. Главное – успеть это сделать до захода солнца.
– Я все равно уйду, – сказал он, дерзко глядя в пьяные глаза дяди. – Уйду сегодня. Лучше отпусти меня по-хорошему.
Он провоцировал, вызывал дядю на бой, как несколько часов назад вызывал на бой быка, дразня его плащом. В какой-то миг мелькнула озорная мысль крикнуть: «Торо! Торо! Ю-ю!», но он сдержал себя. Дядя мог и убить, если довести его до бешенства.
– Что? – мужчина задохнулся от негодования. – По-хорошему? Да кем ты себя возомнил, маленький негодяй?
Рафи сжался в ожидании нового удара. Но его не последовало. Лицо дяди расплылось в улыбке.
– Хочешь уйти? – опять чуть ли не ласково проговорил он. – Что ж, я не тиран. Уходи. Я тебя не держу. Только, – он сделал паузу, – ты должен заплатить.
– За что?
– Как это за что? Я тебя кормил, поил, одевал… Кров тебе дал, – дядя обвел рукой сарай. – Что же ты думаешь, все это бесплатно?
– Но ведь я работал для тебя.
– Ну уж нет. Так дело не пойдет. Или гони монету, или пожалеешь, что вообще задумал бежать от меня.
– Сколько ты хочешь?
– Сто монет. Золотом.
– Сколько? – Рафи не поверил своим ушам. На эти деньги можно было купить весь этот городок.
– Сотню. – Повторил дядя, с усмешкой глядя на мальчика.
– Но это же…
– Что, много? – с деланным сочувствием спросил дядя. Ему доставляла удовольствие эта игра в кошки-мышки.
Теперь Рафи не шел, а летел, будто на крыльях. Ему не терпелось распрощаться с прошлой жизнью. Он решил, что быстро возьмет из тайника все, что удалось собрать за этот год, а потом отправится в рощу, чтобы проститься со своей поляной – единственным местом, где он бывал счастлив, где встретил друга…
Несколько раз его окликнули по дороге. Но Рафи даже не остановился. Он не видел и не слышал ничего вокруг. Перед глазами, сменяя одна другую, проносились картины сегодняшнего дня, сцены из прошлого, грезы о будущем… Он то слышал мягкий голос Мигеля, то видел перед собой опущенную для удара голову быка, то представлял себя на самой большой арене столицы, и в уши бил рев трибун.
Но эту радость немного омрачало загнанное глубоко внутрь сомнение… Мысль, что если все пойдет так, как он хотел, и ему придется опять встать перед быком, прикрываясь лишь тканью плаща, почему-то не сильно радовала его. Да, почести, да, признание, да, слава… Но ко всему этому вела дорога через арену. И на этой дороге будет стоять бык. И не один. Рафи боялся этого. Но не признался бы в этом самому себе даже за все сокровища мира.
* * *
Рафи подошел к дому. Теперь нужно было быть очень осторожным. Вряд ли дядя обрадуется, увидев, что его племянник, бесплатная рабочая сила, собирается улизнуть из дома. Поэтому мальчик, стараясь ступать как можно тише, прокрался мимо окон дома и выглянул из-за угла. Нужно было убедиться, что никому из братьев не пришло в голову поработать в этот праздничный вечер на заднем дворе. Все было спокойно. Рафи довольно усмехнулся. Как он и думал, дядя с сыновьями сейчас распивают вино и слушают похвалы в его, Рафи, честь. Тетушка тоже наверняка судачит о сегодняшнем происшествии со своими подругами. Словом, дом должен быть пуст. И придут все не раньше заката, когда Рафи будет уже на площади, в фургоне фокусника. То-то они удивятся, увидев завтра пустой сарай.Рафи снова улыбнулся. Мелькнула мысль, а не воспользоваться ли моментом и не забраться в дом? Там можно взять немного денег. В конце концов, часть из них заработал он. И они причитаются ему по праву. Но, подумав немного, Рафи решил этого не делать. Незачем окончательно злить дядю. Неизвестно, что он сделает, обнаружив исчезновение. С него станется и снарядить погоню… Ладно, рассудил Рафи, пускай эти деньги достаются родственникам. Он получает гораздо больше – свободу. И скоро, очень скоро, в деньгах у него недостатка не будет.
Мальчик скользнул вдоль стены и, прячась за кустами, чтобы не заметили соседи, будь они дома, прошмыгнул к своему сарайчику. Половина дела сделана. Теперь забрать свои нехитрые пожитки и обратно, к актерам. В полночь он будет в нескольких милях от города и от ненавистной жизни бесправного сироты.
Рафи потянул на себя дверь и шагнул в полумрак сарая. Тайник был открыт, вещи валялись разбросанными на земляном полу, а на его постели сидел дядя, держа в руках мешочек с накопленными за год деньгами, и ухмылялся от уха до уха. Рафи замер. Сердце резко скакнуло вверх и провалилось куда-то в низ живота, да там и осталось.
– Ну что, решил сбежать с этими бездельниками? – приторным голосом спросил дядя. – Захотел бродягой стать? Так-то ты собрался меня отблагодарить за то, что не дал тебе с голоду помереть? Я тебя к себе в дом взял, кормил, поил, заботился о тебе, паршивец, а ты вот так мне «спасибо» говоришь.
Дядя кивнул на валявшиеся вещи Рафи. Мальчик молчал. Он понял, что схватка с быком по сравнению с тем, что его сейчас ожидает, – легкая прогулка.
– Что же ты молчишь? – все еще ласково спросил дядя, но Рафи знал, что скоро этот тон сменится. – Что же ты молчишь? Язык проглотил? Или возомнил себя великим матадором? Теперь, мол, можно со старшими и не разговаривать, а? Так? – вдруг заорал он, вскакивая на ноги.
Лицо его покраснело, глаза были мутными, резко пахнуло вином. Рафи неосознанно сделал шаг назад.
– Что, страшно? Это тебе не перед быками скакать. Откуда у тебя деньги, щенок? У меня воровал? А ну признавайся, иначе выдеру так, что неделю будешь в своем хлеву валяться!
Мужчина навис над побледневшим мальчиком.
– Я ничего не украл, – сказал Рафи, стараясь подавить дрожь в голосе. – Я все заработал. Сам.
– Заработал? Где это, интересно, ты заработал?
– Много где. Я подрабатывал у разных мастеров.
– Значит, вместо того, чтобы трудиться на благо дома, где тебя приняли как родного, ты занимался черт знает чем? – дядя коротко, без размаха ударил мальчика по лицу.
Голова Рафи мотнулась, в ушах зазвенело, из разбитой губы брызнула кровь. Рафи вытер ее тыльной стороной ладони.
– Молчишь? Нечего сказать? Так вот, деньги эти я забираю себе. И все это – он показал на вещи мальчика – тоже. Ни к чему они тебе. Никуда ты не уйдешь отсюда. А сейчас марш скотину кормить!
Рафи не шелохнулся. Он стоял, опустив голову, как бык на арене, чувствуя, как закипает в груди злость.
– Ты что, оглох? – взревел дядя. – Я сказал, иди кормить скотину!
– Нет. Я ухожу. – Тихо, но твердо проговорил мальчик.
– Э, нет, никуда ты не пойдешь.
За этими словами последовал новый удар. Пока еще не сильный, но Рафи видел, что дядя зол по-настоящему и вскоре ему придется несладко. Тем не менее он повторил:
– Я ухожу. Оставь деньги себе. Оставь все, что хочешь. Мне ничего не нужно. Я просто хочу уйти.
– А кто будет работать?
– У тебя хватает рук.
– Я тебе сказал, никуда ты не уйдешь. И лучше прекрати со мной спорить.
Еще один удар… Рафи почувствовал себя как тогда, на арене, перед быком. Он должен идти вперед, во что бы то ни стало. Сдаваться нельзя. Нужно загнать поглубже этот липкий страх и сражаться. Терять сейчас нечего. Если бы был другой способ решить дело, он, не задумываясь, прибегнул бы к нему. Но выход был только один – идти напролом, надеясь, что дядя, учинив расправу, оставит его в покое. Пусть даже запрет его в этом чертовом сарае. Он знает, как из него выбраться. Главное – успеть это сделать до захода солнца.
– Я все равно уйду, – сказал он, дерзко глядя в пьяные глаза дяди. – Уйду сегодня. Лучше отпусти меня по-хорошему.
Он провоцировал, вызывал дядю на бой, как несколько часов назад вызывал на бой быка, дразня его плащом. В какой-то миг мелькнула озорная мысль крикнуть: «Торо! Торо! Ю-ю!», но он сдержал себя. Дядя мог и убить, если довести его до бешенства.
– Что? – мужчина задохнулся от негодования. – По-хорошему? Да кем ты себя возомнил, маленький негодяй?
Рафи сжался в ожидании нового удара. Но его не последовало. Лицо дяди расплылось в улыбке.
– Хочешь уйти? – опять чуть ли не ласково проговорил он. – Что ж, я не тиран. Уходи. Я тебя не держу. Только, – он сделал паузу, – ты должен заплатить.
– За что?
– Как это за что? Я тебя кормил, поил, одевал… Кров тебе дал, – дядя обвел рукой сарай. – Что же ты думаешь, все это бесплатно?
– Но ведь я работал для тебя.
– Ну уж нет. Так дело не пойдет. Или гони монету, или пожалеешь, что вообще задумал бежать от меня.
– Сколько ты хочешь?
– Сто монет. Золотом.
– Сколько? – Рафи не поверил своим ушам. На эти деньги можно было купить весь этот городок.
– Сотню. – Повторил дядя, с усмешкой глядя на мальчика.
– Но это же…
– Что, много? – с деланным сочувствием спросил дядя. Ему доставляла удовольствие эта игра в кошки-мышки.