Робертс Нора. Дорогая мамуля

   – Да, таков обычный порядок.
   – Слушай, тащи сюда Пирса. Я раньше работал с Пирсом.
   – О, детектив Пирс, по-моему, не на дежурстве.
   – Введи его в курс дела. Он позаботится о деталях.
   – Безусловно.
   – Тупица приходит ко мне. Выпрашивает у меня «химию». Эта жирная свинья вечно пытается выгадать, понимаешь? Гроши считает. Берет барахло, в основном «Снежок». Я на него, считай, даром время трачу. Но я иду ему навстречу: все-таки он и его дружки – постоянные покупатели. Просто дружеская услуга клиенту. Он хочет праздничный набор, я стараюсь изо всех сил, чтобы сделать ему одолжение. И мне это стоит немало! Никакой выгоды. Это снижает штраф, – напомнил Зиро.
   – Да, сэр.
   – Даже дал ему отдельный, дополнительный набор по спецзаказу.
   – По спецзаказу?
   – Праздничный подарок. Бесплатно. Никакого денежного обмена. Надо бы ему иск вчинить. Да, надо бы в суд подать на этого ублюдка и стукача за мое потерянное время и за моральный ущерб. Спрошу адвоката, как это провернуть.
   – Можете посоветоваться с адвокатом, мистер Гант, но, боюсь, трудно будет подать в суд на мистера Лоренса ввиду того, что он мертв.
   – Как это он мертв?
   – Очевидно, дурь по спецзаказу не пошла ему на пользу. – Как по волшебству, неуверенная в себе Пибоди превратилась в беспощадного копа, холодного и твердого, как каменная стена. – Он мертв и с собой унес ни в чем не повинного прохожего.
   – Эй, что все это значит?
   – Для меня – да, кстати, я из убойного отдела, а не из наркотиков, – это значит, что вы, Мартин Гант, арестованы за убийство Макса Лоренса и Лео Джейкобса. За операции с запрещенными химическими веществами, за владение и управление развлекательным заведением, в котором можно приобрести запрещенные вещества.
   Она повернулась, когда Ева открыла дверь.
   – Ну, как вы тут? Все готово? – оживленно спросила Ева. – А у меня тут для вас как раз два симпатичных офицера. Они готовы эскортировать нашего гостя в камеру предварительного заключения. Ах да, ваш адвокат, кажется, заблудился в наших коридорах. Но мы позаботимся, чтобы он вас нашел.
   – Я с вас погоны сниму!
   Ева взяла его под одну руку, Пибоди под другую, вместе они дружно подняли его на ноги.
   – Не в этой жизни, – сказала Ева, передавая Зиро полицейским, и проводила его взглядом, пока его выволакивали за дверь. – Отличная работа, детектив.
   – Я думаю, мне просто повезло. Здорово повезло. И, мне кажется, он кому-то подмазывает в отделе наркотиков.
   – Да, придется мне, пожалуй, потолковать об этом с Пирсом, – кивнула Ева. – Пошли писать отчет.
   – Нам не взять его за умышленное убийство. Вы сами так сказали.
   – Нет, не взять. – Ева сокрушенно покачала головой. – Ну, может, неумышленное второй степени. Может быть. Но это не главное. Главное, он свое отсидит. Он свое отсидит, и лицензию у него отнимут. Штрафы и судебные издержки дорого ему обойдутся. Он заплатит. Это лучшее, что у нас есть.
   – Это лучшее, что у них есть, – поправила ее Пибоди.
   Они подошли к помещению убойного отдела, кратко именуемому «загоном», в ту самую минуту, как офицер Трои Трухарт из него вышел. Он был статен, красив и юн. Свежий, как персик, еще покрытый легким пушком.
   – О, лейтенант, тут вас какая-то дама дожидается.
   – По какому поводу?
   – Она сказала, что это личное дело. – Трухарт огляделся по сторонам и нахмурился. – Я ее не вижу. Вряд ли она ушла – всего несколько минут назад я принес ей кофе.
   – Имя?
   – Ломбард. Миссис Ломбард.
   – Ну, если найдешь ее, дай мне знать.
   – Даллас, я напишу отчет. Мне самой хочется, – пояснила Пибоди. – Хочется пройти все с самого начала.
   – Я тебе об этом напомню, когда дело пойдет в суд.
   Ева пересекла «загон» и вошла в свой кабинет. Это была крохотная комнатка, где еле хватало места для письменного стола с креслом и стула для посетителей. Окном служил крохотный квадрат стекла величиной с почтовую марку. Заметить женщину в столь тесном помещении не составляло труда.
   Она сидела на стуле для посетителей, потягивая кофе из бумажного стаканчика. У нее были светлые, чуть рыжеватые волосы, собранные на макушке и спускавшиеся оттуда целым облаком кудряшек, очень белая кожа с румянцем на щеках, розовые губы, а глаза – зеленые, как трава.
   За пятьдесят, прикинула Ева, мгновенно составляя словесный портрет. Крупное, ширококостное тело в зеленом платье с черным воротником и манжетами. Черные туфли на каблуках и обязательная огромная черная сумка, аккуратно поставленная на пол у ее ног.
   Когда Ева вошла, посетительница радостно взвизгнула, чуть не расплескав кофе, и торопливо отставила стаканчик в сторону.
   – Ну, вот и ты!
   Она вскочила, ее лицо еще больше разрумянилось, глаза заблестели. Голос у нее был слегка гнусавый, и от этого голоса у Евы почему-то стало стучать в висках.
   – Миссис Ломбард? Посторонним не разрешается заходить в служебные помещения.
   – Я просто хотела посмотреть, где ты работаешь. Ой, милая, ну дай же на тебя взглянуть!
   Она бросилась вперед и, если бы не отличные рефлексы Евы, немедленно заключила бы ее в объятия.
   – Минуточку! Кто вы такая? Что вам нужно?
   Зеленые глаза округлились и наполнились слезами.
   – Как, милая, разве ты меня не узнаешь? Я твоя мама!

ГЛАВА 2

   Ледяной холод сковал Еву и перехватил горло. Она никак не могла продохнуть сквозь этот лед. Теперь руки женщины обвились вокруг нее, она была не в силах их удержать. Ее душили эти руки, душил назойливый запах роз. И слезливый голос – Техас, техасская гнусавость! – стучал у нее в голове отбойным молотком.
   Сквозь этот стук до нее донеслись телефонные звонки, гомон голосов из «загона». Она не закрыла дверь! Боже, дверь была открыта, и любой мог…
   А потом в голове у нее зажужжал целый пчелиный рой. Холод сменился удушающим жаром. Она по-прежнему не могла вздохнуть, перед глазами плыл серый туман.
   Нет, ты не моя мама. Нет. Нет. Нет!
   Неужели это ее голос? Такой тоненький детский голосок. Она произнесла эти слова, или они просто звучат у нее в голове?
   Ева подняла руки – каким-то чудом ей удалось поднять руки – и оттолкнула мягкие, пухлые руки, обвивавшиеся вокруг нее.
   – Пустите меня! Пустите!
   Она попятилась на несколько шагов и готова была броситься наутек.
   – Я вас не знаю. – Ева вглядывалась в это лицо, но не различала черт. Они расплывались, она видела только смутное цветовое пятно. – Я вас не знаю.
   – Ева, милая, я же Труди! Ой, ну ты на меня посмотри! Ревмя реву и удержаться не могу. – Женщина всхлипнула, вытащила большой розовый носовой платок и промокнула глаза. – Какая же я старая и глупая! Я думала, ты меня сразу узнаешь, с первого взгляда, как я тебя узнала. Конечно, уже двадцать лет прошло, между нами девочками говоря. – Она улыбнулась Еве слезливой улыбкой. – Я, наверно, страшно постарела.
   – Я вас не знаю, – упрямо повторила Ева. – Вы не моя мать.
   Ресницы Труди затрепетали. Что-то пряталось за ними, что-то крылось в этих глазах, но Ева никак не могла это уловить.
   – Сладенькая моя, неужели ты и вправду не помнишь? Не помнишь, как жила со мной и с Бобби в нашем чудном маленьком домике в Саммервейле? К северу от Люфкина?
   Какой-то глухой звоночек прозвенел в ее памяти, в самой глубине сознания. Но при первой же попытке вытащить воспоминание Еве стало дурно.
   – Ты была такая тихонькая, такая маленькая, прямо обмылочек. Конечно, жизнь у тебя выдалась нелегкая, верно? Тебе пришлось пережить такой ужас! Бедная сиротка. Я как увидела тебя, сразу сказала: «Я буду хорошей мамой этой бедной маленькой сиротке». И я взяла тебя с собой и отвезла прямо домой.
   – Приемная семья? – У Евы даже губы защипало от этих слов, как будто кто-то ее ударил.
   – Ну, вот видишь? Ты вспомнила! – Руки Труди опять взметнулись вверх, она прижала ладони к щекам. – Богом клянусь, дня не прошло за все эти годы, чтоб я тебя не вспоминала, чтоб не спрашивала себя, что с тобой стало. И вот смотри! Ты – полицейский, живешь в Нью-Йорке. И замужем! Но своих детишек у тебя пока нет?
   Тошнота поднималась все выше, страх подкатывал к горлу Евы.
   – Чего вы хотите?
   – Ну, как же! Хочу узнать, как поживает моя девочка. – Голос звенел, женщина оживленно щебетала. – Бобби со мной. Он теперь женат, и, можешь мне поверить, Зана – самое прелестное существо на двух ногах. Мы приехали из Техаса посмотреть город и навестить мою маленькую девочку. У нас будет настоящий семейный сбор! Бобби поведет нас всех ужинать в ресторан.
   Она вновь откинулась на стуле и разгладила юбку, одновременно изучая лицо Евы.
   – Ну надо же, как ты выросла! Совсем большая стала. Но такая же худенькая, просто одни мощи. Правда, тебе идет. Бог свидетель, я всю жизнь мечтаю сбросить пару-тройку фунтов. Вот возьми Бобби: он унаследовал телосложение своего папаши. И это, пожалуй, единственное, что его никчемный папаша ему дал. Да и мне тоже, если на то пошло. Ой, ты только подожди, как он тебя увидит!
   Ева так и осталась на ногах.
   – Как вы меня нашли?
   – Ну, это было черт знает что такое. Как-то раз возилась я у себя в кухне. Ты ведь помнишь, у меня пунктик насчет чистоты в кухне. Я включила телевизор, чтобы скучно не было, и там рассказывали про этих докторов, которых зарезали, и про клонирование. Грех против Бога и человека, если хочешь знать мое мнение, и я уже хотела переключить на что-нибудь другое, но это было так интересно, если ты меня понимаешь. И тут у меня чуть было челюсть не отпала, когда я увидела, как ты там выступаешь. И имя твое было указано прямо на экране. Лейтенант Ева Даллас, Департамент полиции и безопасности Нью-Йорка. Ты героиня, вот что они говорили. И еще, что ты была ранена. Бедная маленькая сиротка! Но сейчас ты выглядишь вполне здоровой. Прямо-таки молодчина!
   На стуле для посетителей сидела женщина. Рыжеватые волосы, зеленые глаза, губы, тронутые растроганной улыбкой. А Ева видела перед собой чудовище с клыками и когтями. Только этому чудовищу не надо было дожидаться темноты.
   – Вы должны уйти. Вы должны немедленно уйти.
   – Ты, конечно, страшно занята, у тебя рук не хватает, а я тут сижу и болтаю. Ты только скажи мне, где ты хочешь поужинать, и я скажу Бобби, чтоб забронировал столик.
   – Нет! Нет. Я вас помню. – Кое-что Ева вспомнила. Совсем немного. Легче было это забыть, выкинуть навсегда из памяти. Это необходимо было забыть. – Все это ни к чему, я не хочу вас видеть.
   – Как ты можешь так говорить? – В голосе женщины послышалась обида, но глаза стали жесткими. – Как можно быть такой неблагодарной? Я приняла тебя в свой дом, я стала твоей матерью.
   – Нет, вы не стали моей матерью.
   Темная комната. Непроглядная тьма. Холодная вода. «У меня пунктик насчет чистоты в кухне». Нет. Не думай об этом сейчас. Не вспоминай.
   – Вы должны уйти немедленно. Без шума. Я больше не беспомощный ребенок. Поэтому вам лучше уйти. И никогда не возвращайтесь.
   – Но, Ева, дорогая…
   – Уходи! Убирайся! – Руки у нее тряслись, пришлось сжать кулаки, чтобы скрыть дрожь. – А не то, клянусь, я засажу тебя в камеру.
   Труди подобрала свою сумку и черный плащ, который повесила на спинку стула.
   – Тебе должно быть стыдно!
   Ее глаза, когда она проходила мимо Евы, были мокры от слез. И холодны, как камень.
   Ева хотела закрыть дверь на ключ. Но в комнате все было пропитано запахом духов этой женщины – приторным запахом роз. Почувствовав спазм в желудке, Ева оперлась о стол, пока приступ тошноты не миновал.
   – Мэм, женщина, которая… Лейтенант? Мэм, с вами все в порядке?
   Ева покачала головой, услышав голос Трухарта, сделала ему знак уйти. Надо держаться как ни в чем не бывало, пока ей не удастся выбраться отсюда. Скрыться.
   – Передай детективу Пибоди, что кое-что произошло. Мне надо срочно уйти.
   – Лейтенант, если я могу что-то сделать…
   – Я только что сказала тебе, что делать.
   Еве было невыносимо видеть это выражение тревоги и участия на его лице. Поэтому она выбежала из кабинета и стрелой пронеслась по «загону», не ответив на звонок, не просмотрев сообщения, не сделав неотложную бумажную работу, не слыша окликающих ее голосов.
   Поскорее выйти наружу, уйти отсюда подальше. Пот тек у нее по спине, когда она вскочила на ближайший эскалатор, идущий вниз. Даже услышав голос Пибоди, окликающий ее по имени, она не остановилась.
   – Погодите, погодите! Фу! В чем дело? Что случилось?
   – Мне надо уйти. Тебе придется самой заняться Зиро, поговорить с прокурором. Могут прийти родственники погибших, потребовать ответа. Разберись с ними. Мне надо уйти.
   – Погодите. Господи, может, что-то случилось с Рорком?
   – Нет.
   – Вы можете остановиться хоть на одну минуту?
   Вместо этого, чувствуя, что желудок взбунтовался, Ева нырнула в ближайшую уборную. Она позволила тошноте подняться к горлу: а какой у нее был выбор? Она извергла жгучую желчь вместе с паникой и ужасом воспоминаний. Она почувствовала себя опустошенной.
   – Все нормально. Я в порядке.
   Она дрожала, на лице выступила испарина. Но слез не было. Она не собиралась добавлять к своему унижению еще и слезы.
   – Вот держите. – Пибоди сунула Еве несколько смоченных под краном бумажных салфеток. – Больше у меня нет. Я принесу воды.
   – Нет. – Ева откинула голову и прижалась затылком к стене кабинки. – Нет. Все, что я сейчас проглочу, все равно назад вернется. Я в порядке.
   – Черта с два. У Морриса в морге клиенты выглядят лучше.
   – Мне нужно уйти.
   – Скажите мне, что случилось.
   – Мне просто нужно уйти. Я беру весь остаток дня, буду работать на компьютере. С делом ты и без меня справишься. – «А я нет, – подумала Ева. – Я просто не могу». – Будут проблемы, просто… просто потяни до завтра.
   – К черту дело! Слушайте, я отвезу вас домой. Вы не в состоянии…
   – Пибоди, если ты мне друг, отстань. Оставь меня в покое. Просто займись своим делом, – сказала Ева, с трудом выпрямляясь. – А меня не трогай.
   Пибоди отпустила ее, но, возвращаясь в отдел убийств, вытащила из кармана сотовый телефон. Может, ей и пришлось отстать, но она знала одного человека, который ни за что не отстанет.
   Ни за что.
   Первой мыслью Евы, когда она села в машину, было включить автопилот, но она решила, что лучше сохранять контроль над ситуацией и сосредоточиться на поездке в верхнюю часть города. Лучше, подумала она, бороться с дорожным движением, с заторами, проволочками, со скверным нравом Нью-Йорка, чем упиваться собственным горем.
   Добраться до дому – вот цель. Как только она доберется до дому, с ней все будет в порядке.
   Пусть желудок у нее неспокоен, а в голове стучит отбойный молоток, но ей и раньше бывало плохо. И раньше она чувствовала себя несчастной. Первые восемь лет ее жизни были неспешной прогулкой по преисподней. Да и те, что за ними последовали, не были пикником на пляже.
   Она через это прошла, она справилась.
   Она опять через все пройдет, она справится.
   Она не позволит еще раз затянуть себя в этот кошмар. Она больше не будет жертвой только потому, что какой-то голос из прошлого заставил ее запаниковать.
   И все-таки руки у нее дрожали на руле, ей пришлось опустить все стекла в машине, впустить ледяной воздух и запахи города, чтобы не задохнуться.
   Соевые сосиски, жарящиеся на уличном лотке, душный выхлоп автобуса, утилизатор мусора, не опустошавшийся с незапамятных времен. Ей не мешали эти запахи, этот воздух, пропитанный присутствием миллионов людей, проходящих по городским улицам. Она могла с этим жить.
   Ей не мешали шумы, пронзительные крики уличных зазывал и гудки нетерпеливых водителей, плюющих на закон о запрете звуковых сигналов в черте города. Шумовая волна катилась к ней, через нее, мимо нее. На улицах были тысячи людей, и нетрудно было отличить аборигенов от туристов. Аборигены торопились по своим делам, а туристы слонялись, глазели, путались под ногами. Люди тащили коробки и пластиковые мешки с покупками.
   Скоро Рождество – смотри не опоздай!
   Она купила у нахального и дерзкого уличного мальчишки-торговца шарф, который ей понравился. Шарф в зеленую и черную клеточку для мужа доктора Миры. Что сказала бы Мира насчет ее сегодняшней реакции на этот визит из прошлого?
   Да уж, Мира нашла бы, что сказать. Она была полицейским психиатром и составляла психологические портреты преступников. Она бы много чего сказала в своей интеллигентной и участливой манере.
   Еве было глубоко плевать. Ей хотелось домой.
   Глаза у нее увлажнились, когда перед ней раздвинулись ворота. Увлажнились от усталости и облегчения. Перед ней раскинулись газоны, целые акры красоты и покоя посреди хаоса большого города, который стал ей родным.
   У Рорка хватило фантазии и могущества, чтобы создать этот дом для себя и для нее. Она и не знала, как ей нужно такое убежище.
   Дом скорее напоминал крепость, но это был ее дом. Просто дом, несмотря на его грандиозные размеры и грозную красоту. За этими стенами из камня и стекла была жизнь, которую они построили вместе. Их жизни, их воспоминания наполняли эти огромные комнаты.
   Он подарил ей дом, она не должна об этом забывать. И она не должна забывать, что никто не может отнять у нее этот дом, никто не может вырвать ее отсюда и бросить туда, где она была когда-то. Где она была ничем.
   Никто не мог этого сделать. Разве что сама Ева.
   Но ей было холодно, страшно холодно, и головная боль терзала ее, как когти дракона.
   Ева с трудом выбралась из машины и покачнулась: бедро разболелось адски. Она с трудом преодолела ступени и открыла дверь.
   Она едва заметила, как Соммерсет, дворецкий Рорка, появился в вестибюле. У нее не было сил с ним пикироваться, она могла лишь надеяться, что сумеет самостоятельно подняться по лестнице.
   – Не говори со мной.
   Влажной от пота рукой Ева схватилась за столбик перил, и он сразу стал скользким. Подтягиваясь на руках, она шаг за шагом начала взбираться по ступенькам.
   Она тяжело дышала от напряжения. Грудь сдавило, словно стальным обручем, она никак не могла вдохнуть.
   В спальне Ева сбросила пальто, стащила с себя одежду, направилась в ванную и включила воду.
   Обнаженная, она вступила под бьющие с разных сторон струи в надежде, что напор горячей воды поборет охвативший ее холод.
   Вот там он ее и нашел, свернувшуюся клубочком на мокрых плитках душевой кабины под бьющими струями горячей воды. Пар висел в воздухе, как занавес.
   У него упало сердце, когда он ее увидел.
   Рорк схватил банную простыню и присел на корточки, чтобы замотать ее в простыню.
   – Нет, не надо. – Ева отмахнулась от него – машинально, без агрессии, без всякой силы. – Просто оставь меня в покое.
   – Не в этой жизни. Прекрати! – Его голос прозвучал резко, и ирландский акцент в нем усилился. – Через минуту ты бы уже расплавилась. – Рорк поднял ее и подхватил на руки, когда она вновь попыталась свернуться клубком. – Тихо, тихо. Ш-ш-ш… Я тебя держу.
   Ева закрыла глаза. Рорк прекрасно знал, что таким образом она, как ребенок, пытается спрятаться от него. Но он отнес ее в спальню, поднял на возвышение, на котором стояла их кровать, сел, держа ее у себя на коленях, и начал растирать махровой простыней.
   – Сейчас я принесу тебе халат и дам успокоительное.
   – Я не хочу…
   – А я, заметь, не спрашивал, хочешь ты или нет. – Рорк схватил ее рукой за подбородок и повернул лицом к себе, привычным жестом провел большим пальцем по маленькой ямочке на подбородке. – Ева, посмотри на меня. Посмотри на меня сию же минуту. – В ее измученных глазах появилось недовольное, по-детски обиженное выражение, заставившее его улыбнуться. – Ты слишком слаба, чтобы спорить со мной, и мы оба это понимаем. Что бы ни причинило тебе боль, ты мне об этом расскажешь, а потом мы вместе решим, что с этим делать. – Он коснулся губами ее лба, щек, губ.
   – Я уже об этом позаботилась. Ничего не надо делать.
   – Что ж, это сэкономит нам время, не так ли? – Рорк переложил ее на кровать и встал, чтобы принести ей теплый халат.
   Из-за нее у него костюм намок, заметила Ева. Чертов костюм небось стоил больше, чем портной зарабатывал за два года. А теперь рукава были мокрыми и плечи тоже. Она молча следила, как он снимает пиджак и вешает его на спинку стула.
   Грациозен, как кот, подумала вдруг она. И куда опаснее любого кота. Ушел, наверное, с одного из многочисленных еженедельных совещаний, где обсуждалась покупка солнечной системы. И вот он здесь, роется в гардеробной в поисках халата. Высокий и стройный, с закаленными длительной тренировкой мускулами. С лицом молодого ирландского бога. Способный соблазнить одним взглядом своих глаз немыслимой кельтской синевы.
   Она хотела, чтобы он ушел. Она не хотела видеть даже его.
   – Я хочу побыть одна.
   Он изогнул бровь, склонил голову набок, и шелковистая черная волна волос упала на его лоб.
   – Чтобы страдать и мучиться в одиночку? По-моему, тебе лучше провести время в драке со мной. Вот надень.
   – Я не хочу драться.
   Рорк положил халат на кровать и наклонился так, чтобы их глаза были на одном уровне.
   – Будь у меня такая возможность, я бы взял того, кто вызвал это выражение у тебя на лице, дорогая Ева, и спустил бы с него шкуру. Семь шкур, дюйм за дюймом. А теперь надевай халат.
   – Она не должна была тебе звонить. – Голос у Евы дрогнул. Она не успела с ним справиться, и это добавило еще один градус к ее унижению. – Я знаю, это Пибоди тебе позвонила. Не надо ей было вмешиваться. Еще немного, и я справилась бы сама. Со мной все было бы в порядке.
   – Чушь! Тебя не так-то легко свалить. Я это знаю, и она знает. – Рорк подошел к автоповару и запрограммировал успокоительный коктейль. – Это смягчит головную боль и успокоит твой желудок. Это не транквилизатор, – добавил он, оглянувшись на нее. – Честное слово.
   – Это глупо. Я поступила глупо: не надо было принимать все так близко к сердцу. Дело того не стоит. – Ева пригладила волосы. – Просто все это застало меня врасплох. Мне просто надо было немного побыть дома.
   – Думаешь, я этим удовлетворюсь?
   – Нет. – Хотя ей хотелось заползти в постель, укрыться с головой и пролежать так хотя бы час, Ева села и встретилась с ним глазами, когда он принес ей успокоительное. – Я бросила Пибоди расхлебывать кашу в одиночку. Сделала ее ведущим следователем, и она отлично справилась, но в самый решающий момент я оставила ее одну. Глупо. Безответственно.
   – И почему же ты так себя повела?
   Поскольку выбор у нее был невелик – либо выпить проклятый коктейль, либо терпеть, пока Рорк силой вольет коктейль ей в глотку, – Ева осушила стакан в три глотка.
   – Когда мы вернулись в управление, в кабинете меня ждала женщина. Я ее не сразу узнала. Не сразу. – Ева отставила пустой стакан. – Она сказала, что она моя мать. Она не моя мать, – торопливо добавила Ева. – Она не моя мать, и я это знала, но когда она так сказала… В общем, она уложила меня на лопатки. Возраст, пожалуй, подходит, и было в ней что-то смутно знакомое, поэтому она меня так сильно достала.
   Рорк взял ее руку и крепко сжал.
   – Кто же она?
   – Ее имя Ломбард. Труди Ломбард. Когда они… Когда меня выписали из больницы в Далласе, я оказалась под опекой государства. Попала в систему. Без метрики, без памяти, одни сплошные травмы и сексуальное насилие. Теперь-то я знаю, как это работает, но тогда я не понимала, что происходит, не знала, что будет дальше. Он говорил мне – ну, раньше, папаша мой, – он говорил мне, если меня возьмут копы или социальные работники, они посадят меня в яму и запрут в темноте. Они не сажали меня в яму, но…
   – Иногда они помещают тебя в такое место, где ничуть не лучше.
   – Точно. – «Он знает, – подумала Ева. – Он поймет». – Какое-то время я пробыла в государственном детском доме. Не знаю, сколько, может, несколько недель. Все как-то смутно. Наверно, они искали родителей или опекунов, пытались проследить, откуда я родом и что случилось. А потом меня отдали в приемный дом. Считалось, что это поможет мне влиться в общий поток. Они отдали меня этой Ломбард. Где-то в Восточном Техасе. У нее был свой дом и сын на пару лет старше меня.
   – Она причинила тебе боль.
   Это был не вопрос. Об этом он тоже догадался, он сразу все понял.
   – Она меня никогда не била, не то, что он. Никогда не оставляла следов.
   Рорк выругался тихо, но свирепо, и это помогло Еве расслабиться куда лучше, чем успокоительный коктейль.
   – Да, гораздо проще справиться с прямым ударом, чем с утонченными мучениями. Они не знали, что со мной делать. – Ева снова досадливым жестом убрала со лба мокрые волосы, и на этот раз ее пальцы не дрожали. – Я ничего им не говорила. Я не могла ничего сказать. Они, наверно, решили, что из-за изнасилования мне будет лучше в доме, где нет мужчины, главы семейства.
   Рорк ничего не сказал, просто притянул ее к себе и коснулся губами ее виска.
   – Она никогда на меня не кричала и никогда меня не била… Ну, разве что шлепала, да и то редко. Она следила, чтобы я была умыта, чтобы у меня была приличная одежда. Теперь-то я понимаю, что это за патология, но тогда мне же не было еще девяти! Когда она говорила мне, что я грязная, и заставляла меня мыться в холодной воде утром и вечером, я не понимала. У нее вечно был такой удрученный, такой разочарованный вид. Она запирала меня в темноте и говорила, что хочет лишь одного – научить меня вести себя хорошо. Каждый день она меня за что-нибудь наказывала. Если я не съедала все, что лежало на тарелке, или если я ела слишком быстро или слишком медленно, мне приходилось чистить кухню зубной щеткой. Что-то в этом роде.