Страница:
Нора Робертс
Одно лето
One Summer
© 1986 by Nora Roberts «Одно лето»
© Перевод и издание на русс ком языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014
©Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© 1986 by Nora Roberts «Одно лето»
© Перевод и издание на русс ком языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014
©Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1
В комнате было темно, хоть глаз выколи. Но Шейд к темноте привык. Порой он предпочитал ее свету. Ведь для того чтобы видеть, не обязательно иметь глаза. У Шейда были очень ловкие, умелые пальцы и развитое внутреннее зрение, острое, как лезвие ножа.
Бывало, когда Шейд не работал, он просто сидел в темной комнате и изучал образы, которые создавало его воображение, их форму, текстуру, цвет. Если закрывал глаза и отпускал свои мысли, эти образы становились четче. Темноту и полумрак, часть своей жизни, Шейд чтил так же, как и свет, а жизнь с ее образами считал своей профессией.
Эта жизнь не всегда виделась ему так, как остальным. Иногда жесткая и холодная, она порой становилась гораздо мягче и нежнее, чем представлял себе занятой мир. Обыватель этого не замечал или не хотел замечать. Шейд наблюдал за этим, группировал отдельные фрагменты, манипулировал временем и формой, впоследствии оценивая их по-своему. Всегда только по-своему.
Теперь же, в темной комнате под тихую джазовую мелодию, доносившуюся откуда-то из угла, он работал руками и воображением. Осторожность и координация требовались ему постоянно. Медленно и аккуратно он вскрыл оболочку и перемотал на бобину непроявленную пленку. Закрыв проявочный контейнер светонепроницаемой крышкой, установил таймер свободной рукой, потом дернул за цепочку, и комнату залил янтарный свет.
Проявлять негативы и печатать снимки он любил так же сильно, как и фотографировать, порой даже сильнее. Работа в темной комнате требовала точности и аккуратности. Собственно, в жизни Шейд тоже не мог обойтись без этих качеств. Печать снимков он относил к творческим экспериментам, как, впрочем, и жизнь в целом. То, что видел и чувствовал Шейд, обывателю можно было объяснить с помощью языка фотографии или, по крайней мере, представить в виде головоломки. А превыше всего было то удовлетворение, которое приносил Шейду процесс единоличного создания снимков. Он всегда работал в одиночку.
В данный момент Шейд занимался проявкой. Шаг за шагом. Температура, фотохимикаты, смеси, время… Он налил закрепитель в кювету. Янтарный свет отбрасывал блики на его лицо. Если бы Шейд захотел создать образ фотографа за работой, лучшей модели, чем сам, не придумал бы.
Волосы у него были темными. Закрывали лоб до самых бровей и уши, а сзади спадали на горловину футболки. Приличия не одобряли такой длинной прически, но ему было на это плевать, он никогда не обращал внимания на стиль, всегда был отстраненным, почти холодным и резким. В карих глазах читалось напряжение. На бронзовом от загара лице, худом и суровом, выделялись четко очерченные скулы и подбородок. Рот от усилий вытянулся в тонкую линию. От глаз к вискам пролегли морщины, отпечатки эмоций. Их в его жизни, по мнению некоторых людей, было слишком много.
У Шейда в результате профессиональной травмы был сломан нос. Травму нанес камбоджийский солдат, но выразительный снимок города, пришедшего в упадок и заваленного отходами, все-таки появился. В связи с этим Шейд до сих пор считал состоявшийся «обмен» справедливым. Не все любят фотографов.
В янтарном свете его движения выглядели резкими. Спортивное гибкое тело – результат многолетней работы «в полях» (чаще всего на вражеской территории), когда приходилось много ходить пешком и часто пропускать обеды.
Последнее задание от «Международного обозрения» Шейд получил много лет назад, однако по-прежнему оставался поджарым и угловатым. Теперь работа изматывала не так сильно, как раньше, в самом начале, в Ливане, Лаосе и Центральной Америке, однако в целом мало что изменилось. Шейд по-прежнему много времени проводил с камерой, порой подолгу ждал нужного момента, а иногда тратил всего несколько минут, чтобы отснять всю пленку. Стиль и манеру его работы можно было бы назвать агрессивными, но именно благодаря этому Шейд смог пройти через все войны, что он освещал.
Награды, которых он удостоился, гонорары, которые теперь мог назначать сам, до сих пор не стали важнее фотографий. Даже если бы его работы перестали узнавать, даже если бы за них перестали платить, Шейд все равно сидел бы в темной комнате и проявлял пленки. Уважаемый, успешный, богатый, он не нанимал помощников и продолжал работать в той же, что и десять лет назад, темной комнате.
Шейд повесил негативы сушиться, уже зная, на какие следует обратить внимание, правда пока не изучая их, отпер дверь темной комнаты и вышел. Завтра он выберет лучший на свежую голову. Такая роскошь была доступна ему не всегда. Но сейчас Шейд хотел пива. К тому же нужно было кое-что обдумать.
Он прошел на кухню и взял холодную бутылку. Открыв, бросил крышку в мусорное ведро. В чистой комнате из-за резкого черно-белого интерьера было не очень весело, хотя и не скучно.
Откинувшись назад, Шейд приложился к бутылке и высосал половину. Закурил, отнес пиво на кухонный стол и, развалившись на стуле, положил ноги на потертую деревянную поверхность стола.
Из кухни открывался вид на не самый шикарный район Лос-Анджелеса. Своеобразная изнанка города, грубая, жесткая, порочная, даже вечерние огни не добавляли ей очарования. Шейд мог бы переехать в более фешенебельный квартал или на холмы, откуда светившийся в темноте мегаполис казался сказочным. Но он предпочитал маленькую квартирку, окна которой выходили на неухоженные улицы города, славившегося блеском. Блеск раздражал Шейда.
А вот Брайан Митчелл специализировалась на этом блеске.
Шейд не мог не признать: ее фотографии богатых, знаменитых и красивых были хороши, в своем роде даже великолепны. В них читались участие, ирония и мягкая чувственность. Нельзя отрицать, что Брайан имеет право работать с камерой. Шейду просто не нравился подход этой женщины. Она снимала культуру, тогда как он обращался напрямую к жизни.
Работы Брайан для журнала «Селебрити» были профессиональными, искусными и осмысленными. Она снимала очень важных людей так, будто они уменьшались в размере, становясь человечными, доступными. Когда Брайан ушла из штата в свободное плавание, звезды, будущие знаменитости и их создатели, которых она снимала для глянца, сами к ней потянулись. С годами она приобрела известность и выработала свой стиль, благодаря чему попала в число последних, тот узкий круг избранных.
Подобное случалось с фотографами, Шейд это знал. Порой они сами превращались в тех, кого снимали, изучали, и то, что они старались отразить в своих снимках, становилось частью их самих. Очень важной частью. Он не завидовал положению Брайан Митчелл, просто не был уверен в том, что с ней стоит работать.
Он вообще не любил с кем-либо работать.
Но таковы условия. Когда «Стиль жизни» предложил сделать фоторепортаж о современной Америке, Шейд удивился. Подобные фотоистории создавали яркое и стойкое впечатление о стране, могли шокировать или, наоборот, успокоить и развлечь. Как фотограф он уже пытался сделать нечто подобное. «Стиль жизни» хотел получить мощные вызывающие снимки, а с ними – противоречивые эмоции. Правда, редакция хотела равновесия и собиралась дополнить подборку кадрами, отражающими женский взгляд.
Такой подход имел смысл, поскольку открывал множество новых возможностей, упрямство не мешало Шейду признать это. Но сама мысль не давала покоя. В связи с заданием ему, вопреки собственному желанию, придется разделить лето, свой фургон и репутацию с модным фотографом. К тому же этот фотограф – женщина. Перспектива трехмесячной поездки с ней, тратящей все свое время, оттачивая умение снимать рок-звезд и других известных людей, для мужчины, нарабатывавшего технику в раздираемом войной Ливане, представлялась не очень заманчивой.
Тем не менее ему хотелось поехать. Жалко упускать возможность запечатлеть американское лето от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка во всех его проявлениях, со всеми радостями, пафосом, удачами и поражениями. Он мечтал показать суть Америки, обнажить ее душу.
А для этого нужно всего лишь сказать «да» и разделить лето с Брайан Митчелл.
– Забудь про камеру, Мария, танцуй! – Митчелл поймала сорокалетнюю звезду балета в объектив. Ей нравилось то, что она видела. Возраст? Да, немного заметен, но года ничего не значат. Лишь твердость характера, стиль, элегантность. И выносливость. Она важнее всего остального. Брайан знала, как поймать все это и воплотить воедино.
За феноменальную двадцатипятилетнюю карьеру Мария Натравидова неоднократно попадала в объектив. Но никогда во время фотосессии пот не стекал по рукам балерины и не пропитывал ее трико. Никогда она не была так измучена. Митчелл не хотела снимать иллюзии, окутывающие танцоров, она добивалась усталости и болей, той цены, которую платят за триумф.
Брайан поймала Марию в прыжке, когда ноги балерины были параллельны полу, а руки вытянулись в одну идеально ровную линию. На лице и плечах Марии виднелись капли пота, напряженные мышцы вздулись. Брайан спустила затвор, слегка дернув камеру, чтобы добавить кадру динамики.
Вот он, тот самый снимок, Митчелл поняла это, как только отсняла пленку.
– Ты заставила меня поработать, – пожаловалась балерина, опустилась на стул и промокнула полотенцем влажное от пота лицо.
Сделав еще два снимка, она опустила камеру.
– Я могла бы поставить сзади прожектор, заставить тебя надеть костюм и сделать арабеск. Ты получилась бы красивой, изящной. Вместо этого я покажу всем, насколько ты сильная женщина.
– И умная. – Мария со вздохом уронила полотенце. – Почему за фотографиями для своей книги я пришла именно к тебе?
– Я лучшая. – Брайан пересекла студию и скрылась в дальней комнате.
Мария тщательно растирала сведенную судорогой ногу.
– Я понимаю тебя, восхищаюсь тобой, – Брайан вернулась с двумя стаканами и графином на подносе, – а еще выжимаю для тебя сок из апельсинов.
– Ты моя хорошая. – Мария засмеялась, взяв стакан, на мгновение приложила его к высокому лбу, затем с жадностью выпила. Ее темные волосы были туго стянуты на затылке. Такое могли себе позволить только люди с безупречной кожей и идеально вылепленным лицом. Вытянув длинное тонкое тело на стуле, Мария внимательно посмотрела на Брайан поверх стакана.
Они познакомились давно, когда Брайан только пришла в «Селебрити» и в качестве первого задания сделала фоторепортаж закулисья. Мария уже тогда была звездой, но Брайан не пришла в благоговейный трепет. Балерина до сих пор помнила ее густую косу пшеничного цвета и вечные комбинезоны. Перед примой тогда предстала высокая молодая женщина с глазами цвета олова. На лице выделялись косые скулы и пухлые губы, в ушах покачивались длинные сережки. Спортивное тело едва угадывалось под мешковатой одеждой, которую дополняли старые кроссовки.
Мария посмотрела на грязные «найки» на ногах Брайан. Да, кое-что совсем не изменилось. Взглянув на эту высокую загорелую блондинку, можно было подумать, что она из Калифорнии. Но внешность обманчива. Брайан Митчелл отличалась от обычных людей.
Пока пила, она поймала взгляд балерины.
– И что же ты видишь, Мария? – Брайан очень хотела это узнать, поскольку представления и предубеждения – часть ее работы.
– Сильную, умную, талантливую и амбициозную женщину. – Мария улыбнулась и откинулась на спинку стула. – Можно сказать, себя.
Брайан улыбнулась в ответ:
– Это действительно комплимент.
Балерина широким жестом выразила согласие:
– Женщины мне редко нравятся. Я люблю себя и вот тебя. Я, моя дорогая, слышала кое-что о тебе и том милом молодом актере.
– Мэтт Перкинс. – Брайан не любила увиливаний и умалчиваний. Она сама выбрала жизнь в городе, который полон слухов и подпитывался за счет сплетен. – Я его снимала. Потом мы ужинали пару раз.
– Ничего серьезного?
– Как ты и сказала, он милый. – Брайан улыбнулась и разгрызла кусочек льда. – Но эго Мэтта занимает в его «мерседесе» слишком много места.
– Ох уж эти мужчины. – Мария наклонилась вперед и налила себе еще стакан сока.
– Сейчас начнешь философствовать.
– А что, если нет? – воскликнула Мария. – Мужчины… – Она снова произнесла это слово, смакуя его. – Они невыносимы, ребячливы, глупы и… жизненно необходимы. Ощущать себя любимой в сексуальном плане, ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
Брайан едва сдержала улыбку:
– Понимаю.
– Любовь бодрит и утомляет одновременно. Как Рождество. Я иногда чувствую себя ребенком, который не понимает, почему оно должно закончиться. Но праздник проходит. И ты ждешь следующего раза.
Что люди думают о любви, как живут с ней, как ищут ее и как избегают – все это давно интересовало Брайан.
– Поэтому ты не выходила замуж, Мария?
– Я замужем за балетом. Если бы захотела выйти замуж за мужчину, пришлось бы сначала развестись с профессией. Такой женщины, как я, на двоих не хватит. А как у тебя с этим обстоит?
Молодая женщина смотрела в стакан. Веселье покинуло ее. Она слишком хорошо понимала балерину.
– На двоих не хватит, – пробормотала Брайан. – Я уже не жду следующего раза.
– Ты молода. Неужели готова отказаться от того, чтобы каждый день был похож на Рождество?
Брайан пожала плечами:
– Я для этого слишком ленива.
– Это только фантазии. – Мария встала и потянулась. – Мы сегодня долго работали. Теперь мне нужно в душ и переодеться. Я ужинаю со своим хореографом.
Митчелл осталась одна и в задумчивости провела пальцем по задней крышке фотоаппарата. О любви и браке она думала нечасто, уже прошла через все это. Фантазии реализовались и сразу поблекли, как фотография, которую при печати недостаточно долго держали в закрепителе. Постоянные отношения редко складывались, а если и складывались, далеко не всегда хорошо.
Брайан вспомнила о Ли Редклиф, которая год назад вышла замуж за Хантера Брауна. Сейчас она вынашивала ребенка, помогала Хантеру воспитывать его дочь и была счастлива. Правда, она нашла необычного мужчину. Он сам хотел, чтобы она была с ним, даже помог ей раскрыться. А личный опыт Брайан подсказывал, что у мужчин слова часто расходятся с делом.
«Твоя карьера важна для меня так же, как и для тебя самой. – Сколько раз Роб говорил это до их свадьбы? – Давай, получай образование».
Они поженились, юные идеалисты, полные энтузиазма. А уже через шесть месяцев Робу казалось, что Брайан слишком много времени тратит на учебу и на работу в местной фотостудии. Ему хотелось горячих ужинов и чистых носков. Брайан считала, что это не так уж и много. Справедливости ради ей бы следовало признать, что Роб у нее обычно ничего не просил, вываливая время от времени все пожелания сразу.
Конечно, молодые супруги заботились друг о друге и старались идти на уступки. Потом оба поняли, что мечтают о разном, и их представления о будущем не совпадают. Ничего не поделаешь.
Их развод можно было назвать мирным, никакой ярости, горечи. И никакой страсти. Подпись на официальной бумаге, и все, мечта разбилась. Брайан еще никогда не бывало так больно. Она еще долго пыталась избавиться от горького привкуса поражения.
Роб снова женился, Брайан об этом знала, он жил теперь на окраине с женой и двумя детьми, наконец получив, чего хотел.
«Я тоже получила», – окинув взглядом студию, сказала себе Брайан. Она не хотела становиться фотографом. Она всегда была фотографом. Часы, проведенные в студии и за ее пределами, потраченные на работу в темной комнате, были так же важны, как время на сон. Все, что она имела теперь, спустя шесть лет после развода, Брайан добилась сама. И этим не нужно ни с кем делиться. Как не нужно делиться своим временем. Возможно, она действительно похожа на Марию. Она ведь женщина, самостоятельно управляющая своей жизнью, принимающая решения. И в личной жизни, и в карьере. Видимо, некоторые люди не созданы для сотрудничества.
Шейд Колби. Она положила ноги на стул, на котором сидела Мария. Стоило признать, работы Колби достойны восхищения. Они настолько ей нравились, что она даже потратила неприличную сумму на сделанный им снимок лос-анджелесской улицы, хотя была очень ограничена в средствах. Потом изучала фотографию, пытаясь уловить и понять приемы съемки и печати. Изображение было атмосферным, серым, сумрачным. Но Брайан почувствовала в нем не безнадежность, а стойкость и выдержку. Правда, восхищаться фотографиями Колби и работать с ним – это не одно и то же.
Они жили в одном городе, но вращались в разных кругах. Точнее, Шейд Колби почти нигде не вращался, будучи сам по себе. Она встречала его на нескольких приемах, но они так и не познакомились.
Она помнила, что он очень интересный субъект. Немного усилий – и Брайан смогла бы передать в фотографии ту атмосферу отрешенности и приземленности, которая окружала его. Возможно, если оба согласятся на задание, такая возможность представится.
Трехмесячное путешествие. Брайан еще многого не видела в Штатах, и ей предстояло сделать немало снимков. Задумавшись, она вытащила из заднего кармана шоколадный батончик. Ей нравилась идея сделать фоторепортаж об Америке. Сезон как срез жизни. А если разбавить это работами Шейда, сколько всего удастся рассказать!
Она любила снимать портреты. Берешь известное лицо, состоявшуюся личность, особенно здорово, если человек всем хорошо известен, и ищешь то, что скрывается за фасадом. Невероятно интересно! Кому-то такая работа может показаться однообразной, но Брайан так не считала. Она могла запечатлеть уязвимость железной рок-леди и комичность величественной мегазвезды. Показать что-то неожиданное, новое. В этом она видела задачу фотографии.
Теперь можно проделать то же самое с целой страной. «Люди, – подумала Брайан, – невероятно много людей».
Она хотела этого. Даже необходимость делиться профессионализмом, весельем и открытиями с Шейдом Колби не смущала ее. Брайан откусила от шоколадного батончика. У него репутация эксцентрика, склонного к уединению. И что с того? Три месяца можно потерпеть кого угодно.
– От шоколада все становятся толстыми и уродливыми.
Брайан посмотрела вверх, это в зал вернулась Мария. От пота не осталось и следа. Теперь она выглядела так, как в представлении людей должна выглядеть прима-балерина – затянутая в шелк, усыпанная бриллиантами, спокойная, собранная. И прекрасная.
– Он поднимает мне настроение, – возразила Брайан. – Ты потрясающе выглядишь, Мария.
– Да. – Балерина провела рукой по шелку, ниспадавшему на бедро. – У меня работа такая. Ты еще не закончила?
– Хочу проявить пленку. Завтра же отправлю тебе несколько пробных отпечатков.
– А это твой ужин, надо думать.
– Только закуска, – Брайан набила рот шоколадом. – Я заказала пиццу.
– С пепперони?
Брайан улыбнулась:
– Со всем.
Мария прижала руку к животу:
– А я ужинаю с хореографом, он настоящий тиран, а значит, я почти ничего не съем.
– Зато у меня будет газировка вместо шампанского. Всем приходится чем-то жертвовать.
– Если мне понравятся снимки, я пришлю тебе целый ящик.
– Шампанского?
– Газировки. – Мария засмеялась и ушла.
Спустя час Брайан развесила негативы для просушки. Нужно, конечно, напечатать пробные экземпляры, но и так понятно, что из сорока кадров, скорее всего, удались не больше пяти.
Когда в животе заурчало, она посмотрела на часы. Пицца заказана на семь тридцать. «Вовремя закончила», – подумала Брайан и вышла из темной комнаты. Нужно поесть, затем выбрать снимок для глянцевого журнала из фотосессии Мэтта. К тому времени, когда Брайан найдет подходящий кадр и закончит работать с ним, высохнут негативы Марии. Она принялась искать на столе нужную папку среди двух дюжин других (вот такая система хранения). В дверь студии кто-то постучал.
– Пицца! – с жадностью воскликнула Брайан. – Иди ко мне, я умираю с голода. – Бросив на стол огромную тканевую сумку, она стала искать кошелек. – Очень вовремя. Еще пять минут – и меня бы не было. Не стоило пропускать обед. – На стол легли толстый потрепанный блокнот, битком набитая прозрачная пластиковая косметичка, кольцо с ключами и пять шоколадных батончиков. – Поставьте там где-нибудь, я сейчас найду деньги. – Брайан еще глубже зарылась в сумку. – Сколько надо?
– Как можно больше.
– Ну, этого всем хочется. – Брайан вытащила старый мужской бумажник. – Сейчас я уже дошла до отчаяния и готова выгрести все без остатка из сейфа, но… – Она отпрянула назад, когда подняла глаза и увидела перед собой Шейда Колби.
Он бросил быстрый взгляд на ее лицо, потом уставился Брайан в глаза.
– За что ты собираешься мне заплатить?
– За пиццу. – Она бросила кошелек на стол к остальному содержимому сумки. – Я ужасно голодна, вот и ошиблась. Шейд Колби. – Брайан с любопытством протянула ему руку, испытывая, к своему удивлению, волнение. – Я тебя узнала, но не думаю, что мы знакомы.
– Не знакомы. – Он сжал ее руку и на мгновение задержал, изучая лицо Брайан Митчелл. Она оказалась сильнее, чем Шейд ожидал. Он всегда искал сначала силу, а потом слабость. И молодость. Хотя Колби знал, что Брайан всего двадцать восемь, он представлял ее иначе. Более жесткой, агрессивной, гламурной. А она выглядела так, будто только что вернулась с пляжа.
В обтягивающей футболке стройная Брайан могла себе это позволить. Коса спускалась почти до пояса, и Шейд сразу же попытался представить себе ее волосы распущенными. Его заинтересовали глаза женщины, миндалевидные, серые, почти серебряные. Ему бы хотелось сфотографировать их так, чтобы лицо хозяйки при этом оставалось в тени. Казалось, она совсем не пользовалась косметикой, хотя и таскала с собой огромное ее количество.
«Значит, не переживает по поводу внешности», – решил Шейд. Это сильно все упростит, если они решат работать вместе. Он ненавидел ждать женщин, которые, суетясь, красились и причесывались. Эта так делать не станет. Пока Шейд оценивал Брайан, она оценивала его. Он не возражал. Фотографы, как и художники, всегда ищут интересный ракурс.
– Не отрываю от работы?
– Нет, я как раз сделала перерыв. Садись.
Они очень осторожничали. Колби пришел, поддавшись порыву, Брайан не понимала, как себя с ним вести. Поэтому оба решили затаиться на время и просто соблюдать приличия. «Шейд на моей территории, пусть делает первый ход», – решила Брайан.
Гость сел не сразу. Засунув руки в карманы, осматривался. Большая студия хорошо освещалась благодаря ленте окон. В одном углу был натянут голубой фон, его окружали небольшие прожекторы, все это осталось от недавней фотосессии. В другом углу виднелись зонтики, отражатели и камера на треноге. С первого взгляда Шейд понял: оборудование у нее первоклассное. Но этого недостаточно, чтобы стать первоклассным фотографом.
Брайан понравилась манера поведения гостя, в нем не чувствовалось расхлябанности, лишь легкое напряжение и некоторая отрешенность. Если бы была возможность, Брайан сняла бы его вот так – в одиночестве, в полумраке. Но она предпочитала знакомиться с людьми перед тем, как делать их портреты.
Интересно, сколько ему лет? Где-то тридцать три – тридцать пять. Его номинировали на Пулитцеровскую премию, когда Брайан Митчелл еще училась в колледже. Но это ее не пугало.
– Приятное местечко. – Шейд оценил увиденное и плюхнулся на стул через стол от Брайан.
– Спасибо. – Она подвинулась, изучая Колби с другого ракурса. – Ты сам не снимаешь в студии?
– Предпочитаю работу «в поле». – Он достал сигарету. – Студия мне нужна редко. Ее можно арендовать или напроситься к кому-нибудь. Обычно с этим проблем не возникает.
Машинально Брайан стала искать пепельницу в завалах на столе.
– Печатаешь снимки сам?
– Да.
Она кивнула. За время работы на «Селебрити» ей иногда приходилось доверять свои негативы посторонним, результат ее не удовлетворил ни разу. Это стало одной из причин, подтолкнувших Митчелл открыть свое дело.
– Я люблю работать в темной комнате.
Она впервые улыбнулась. Шейд прищурился, фокусируя взгляд на ее лице. Эта женщина обладала какой-то странной силой. Колби пока не понял. Ее легкая непринужденная улыбка просто сбивала с ног.
Раздался стук в дверь, Брайан подпрыгнула и пошла открывать.
– Ну, наконец-то!
Шейд наблюдал за ней. Он и не догадывался, что она такая высокая. «Метр семьдесят пять, – определил он навскидку, – и это в основном за счет ног». Не заметить улыбку Брайан было трудно. Не заметить ее ноги – невозможно.
И ее запах. Шейд не чувствовал его, пока она не прошла мимо. Ленивый секс. Описать этот аромат иначе нельзя. Не цветочный, не изысканный – базовый. Колби сделал затяжку, наблюдая за тем, как Брайан смеется вместе с посыльным.
Фотографы, как известно, часто страдают от предубеждений, это неотъемлемая часть профессии. Шейд думал, что Брайан окажется гламурной и заносчивой, с такими людьми он давно отказывался сотрудничать. Теперь же предстояло еще раз обдумать предложение. Готов ли он работать с женщиной, пахнущей сумерками и одевающейся как пляжница?
Бывало, когда Шейд не работал, он просто сидел в темной комнате и изучал образы, которые создавало его воображение, их форму, текстуру, цвет. Если закрывал глаза и отпускал свои мысли, эти образы становились четче. Темноту и полумрак, часть своей жизни, Шейд чтил так же, как и свет, а жизнь с ее образами считал своей профессией.
Эта жизнь не всегда виделась ему так, как остальным. Иногда жесткая и холодная, она порой становилась гораздо мягче и нежнее, чем представлял себе занятой мир. Обыватель этого не замечал или не хотел замечать. Шейд наблюдал за этим, группировал отдельные фрагменты, манипулировал временем и формой, впоследствии оценивая их по-своему. Всегда только по-своему.
Теперь же, в темной комнате под тихую джазовую мелодию, доносившуюся откуда-то из угла, он работал руками и воображением. Осторожность и координация требовались ему постоянно. Медленно и аккуратно он вскрыл оболочку и перемотал на бобину непроявленную пленку. Закрыв проявочный контейнер светонепроницаемой крышкой, установил таймер свободной рукой, потом дернул за цепочку, и комнату залил янтарный свет.
Проявлять негативы и печатать снимки он любил так же сильно, как и фотографировать, порой даже сильнее. Работа в темной комнате требовала точности и аккуратности. Собственно, в жизни Шейд тоже не мог обойтись без этих качеств. Печать снимков он относил к творческим экспериментам, как, впрочем, и жизнь в целом. То, что видел и чувствовал Шейд, обывателю можно было объяснить с помощью языка фотографии или, по крайней мере, представить в виде головоломки. А превыше всего было то удовлетворение, которое приносил Шейду процесс единоличного создания снимков. Он всегда работал в одиночку.
В данный момент Шейд занимался проявкой. Шаг за шагом. Температура, фотохимикаты, смеси, время… Он налил закрепитель в кювету. Янтарный свет отбрасывал блики на его лицо. Если бы Шейд захотел создать образ фотографа за работой, лучшей модели, чем сам, не придумал бы.
Волосы у него были темными. Закрывали лоб до самых бровей и уши, а сзади спадали на горловину футболки. Приличия не одобряли такой длинной прически, но ему было на это плевать, он никогда не обращал внимания на стиль, всегда был отстраненным, почти холодным и резким. В карих глазах читалось напряжение. На бронзовом от загара лице, худом и суровом, выделялись четко очерченные скулы и подбородок. Рот от усилий вытянулся в тонкую линию. От глаз к вискам пролегли морщины, отпечатки эмоций. Их в его жизни, по мнению некоторых людей, было слишком много.
У Шейда в результате профессиональной травмы был сломан нос. Травму нанес камбоджийский солдат, но выразительный снимок города, пришедшего в упадок и заваленного отходами, все-таки появился. В связи с этим Шейд до сих пор считал состоявшийся «обмен» справедливым. Не все любят фотографов.
В янтарном свете его движения выглядели резкими. Спортивное гибкое тело – результат многолетней работы «в полях» (чаще всего на вражеской территории), когда приходилось много ходить пешком и часто пропускать обеды.
Последнее задание от «Международного обозрения» Шейд получил много лет назад, однако по-прежнему оставался поджарым и угловатым. Теперь работа изматывала не так сильно, как раньше, в самом начале, в Ливане, Лаосе и Центральной Америке, однако в целом мало что изменилось. Шейд по-прежнему много времени проводил с камерой, порой подолгу ждал нужного момента, а иногда тратил всего несколько минут, чтобы отснять всю пленку. Стиль и манеру его работы можно было бы назвать агрессивными, но именно благодаря этому Шейд смог пройти через все войны, что он освещал.
Награды, которых он удостоился, гонорары, которые теперь мог назначать сам, до сих пор не стали важнее фотографий. Даже если бы его работы перестали узнавать, даже если бы за них перестали платить, Шейд все равно сидел бы в темной комнате и проявлял пленки. Уважаемый, успешный, богатый, он не нанимал помощников и продолжал работать в той же, что и десять лет назад, темной комнате.
Шейд повесил негативы сушиться, уже зная, на какие следует обратить внимание, правда пока не изучая их, отпер дверь темной комнаты и вышел. Завтра он выберет лучший на свежую голову. Такая роскошь была доступна ему не всегда. Но сейчас Шейд хотел пива. К тому же нужно было кое-что обдумать.
Он прошел на кухню и взял холодную бутылку. Открыв, бросил крышку в мусорное ведро. В чистой комнате из-за резкого черно-белого интерьера было не очень весело, хотя и не скучно.
Откинувшись назад, Шейд приложился к бутылке и высосал половину. Закурил, отнес пиво на кухонный стол и, развалившись на стуле, положил ноги на потертую деревянную поверхность стола.
Из кухни открывался вид на не самый шикарный район Лос-Анджелеса. Своеобразная изнанка города, грубая, жесткая, порочная, даже вечерние огни не добавляли ей очарования. Шейд мог бы переехать в более фешенебельный квартал или на холмы, откуда светившийся в темноте мегаполис казался сказочным. Но он предпочитал маленькую квартирку, окна которой выходили на неухоженные улицы города, славившегося блеском. Блеск раздражал Шейда.
А вот Брайан Митчелл специализировалась на этом блеске.
Шейд не мог не признать: ее фотографии богатых, знаменитых и красивых были хороши, в своем роде даже великолепны. В них читались участие, ирония и мягкая чувственность. Нельзя отрицать, что Брайан имеет право работать с камерой. Шейду просто не нравился подход этой женщины. Она снимала культуру, тогда как он обращался напрямую к жизни.
Работы Брайан для журнала «Селебрити» были профессиональными, искусными и осмысленными. Она снимала очень важных людей так, будто они уменьшались в размере, становясь человечными, доступными. Когда Брайан ушла из штата в свободное плавание, звезды, будущие знаменитости и их создатели, которых она снимала для глянца, сами к ней потянулись. С годами она приобрела известность и выработала свой стиль, благодаря чему попала в число последних, тот узкий круг избранных.
Подобное случалось с фотографами, Шейд это знал. Порой они сами превращались в тех, кого снимали, изучали, и то, что они старались отразить в своих снимках, становилось частью их самих. Очень важной частью. Он не завидовал положению Брайан Митчелл, просто не был уверен в том, что с ней стоит работать.
Он вообще не любил с кем-либо работать.
Но таковы условия. Когда «Стиль жизни» предложил сделать фоторепортаж о современной Америке, Шейд удивился. Подобные фотоистории создавали яркое и стойкое впечатление о стране, могли шокировать или, наоборот, успокоить и развлечь. Как фотограф он уже пытался сделать нечто подобное. «Стиль жизни» хотел получить мощные вызывающие снимки, а с ними – противоречивые эмоции. Правда, редакция хотела равновесия и собиралась дополнить подборку кадрами, отражающими женский взгляд.
Такой подход имел смысл, поскольку открывал множество новых возможностей, упрямство не мешало Шейду признать это. Но сама мысль не давала покоя. В связи с заданием ему, вопреки собственному желанию, придется разделить лето, свой фургон и репутацию с модным фотографом. К тому же этот фотограф – женщина. Перспектива трехмесячной поездки с ней, тратящей все свое время, оттачивая умение снимать рок-звезд и других известных людей, для мужчины, нарабатывавшего технику в раздираемом войной Ливане, представлялась не очень заманчивой.
Тем не менее ему хотелось поехать. Жалко упускать возможность запечатлеть американское лето от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка во всех его проявлениях, со всеми радостями, пафосом, удачами и поражениями. Он мечтал показать суть Америки, обнажить ее душу.
А для этого нужно всего лишь сказать «да» и разделить лето с Брайан Митчелл.
– Забудь про камеру, Мария, танцуй! – Митчелл поймала сорокалетнюю звезду балета в объектив. Ей нравилось то, что она видела. Возраст? Да, немного заметен, но года ничего не значат. Лишь твердость характера, стиль, элегантность. И выносливость. Она важнее всего остального. Брайан знала, как поймать все это и воплотить воедино.
За феноменальную двадцатипятилетнюю карьеру Мария Натравидова неоднократно попадала в объектив. Но никогда во время фотосессии пот не стекал по рукам балерины и не пропитывал ее трико. Никогда она не была так измучена. Митчелл не хотела снимать иллюзии, окутывающие танцоров, она добивалась усталости и болей, той цены, которую платят за триумф.
Брайан поймала Марию в прыжке, когда ноги балерины были параллельны полу, а руки вытянулись в одну идеально ровную линию. На лице и плечах Марии виднелись капли пота, напряженные мышцы вздулись. Брайан спустила затвор, слегка дернув камеру, чтобы добавить кадру динамики.
Вот он, тот самый снимок, Митчелл поняла это, как только отсняла пленку.
– Ты заставила меня поработать, – пожаловалась балерина, опустилась на стул и промокнула полотенцем влажное от пота лицо.
Сделав еще два снимка, она опустила камеру.
– Я могла бы поставить сзади прожектор, заставить тебя надеть костюм и сделать арабеск. Ты получилась бы красивой, изящной. Вместо этого я покажу всем, насколько ты сильная женщина.
– И умная. – Мария со вздохом уронила полотенце. – Почему за фотографиями для своей книги я пришла именно к тебе?
– Я лучшая. – Брайан пересекла студию и скрылась в дальней комнате.
Мария тщательно растирала сведенную судорогой ногу.
– Я понимаю тебя, восхищаюсь тобой, – Брайан вернулась с двумя стаканами и графином на подносе, – а еще выжимаю для тебя сок из апельсинов.
– Ты моя хорошая. – Мария засмеялась, взяв стакан, на мгновение приложила его к высокому лбу, затем с жадностью выпила. Ее темные волосы были туго стянуты на затылке. Такое могли себе позволить только люди с безупречной кожей и идеально вылепленным лицом. Вытянув длинное тонкое тело на стуле, Мария внимательно посмотрела на Брайан поверх стакана.
Они познакомились давно, когда Брайан только пришла в «Селебрити» и в качестве первого задания сделала фоторепортаж закулисья. Мария уже тогда была звездой, но Брайан не пришла в благоговейный трепет. Балерина до сих пор помнила ее густую косу пшеничного цвета и вечные комбинезоны. Перед примой тогда предстала высокая молодая женщина с глазами цвета олова. На лице выделялись косые скулы и пухлые губы, в ушах покачивались длинные сережки. Спортивное тело едва угадывалось под мешковатой одеждой, которую дополняли старые кроссовки.
Мария посмотрела на грязные «найки» на ногах Брайан. Да, кое-что совсем не изменилось. Взглянув на эту высокую загорелую блондинку, можно было подумать, что она из Калифорнии. Но внешность обманчива. Брайан Митчелл отличалась от обычных людей.
Пока пила, она поймала взгляд балерины.
– И что же ты видишь, Мария? – Брайан очень хотела это узнать, поскольку представления и предубеждения – часть ее работы.
– Сильную, умную, талантливую и амбициозную женщину. – Мария улыбнулась и откинулась на спинку стула. – Можно сказать, себя.
Брайан улыбнулась в ответ:
– Это действительно комплимент.
Балерина широким жестом выразила согласие:
– Женщины мне редко нравятся. Я люблю себя и вот тебя. Я, моя дорогая, слышала кое-что о тебе и том милом молодом актере.
– Мэтт Перкинс. – Брайан не любила увиливаний и умалчиваний. Она сама выбрала жизнь в городе, который полон слухов и подпитывался за счет сплетен. – Я его снимала. Потом мы ужинали пару раз.
– Ничего серьезного?
– Как ты и сказала, он милый. – Брайан улыбнулась и разгрызла кусочек льда. – Но эго Мэтта занимает в его «мерседесе» слишком много места.
– Ох уж эти мужчины. – Мария наклонилась вперед и налила себе еще стакан сока.
– Сейчас начнешь философствовать.
– А что, если нет? – воскликнула Мария. – Мужчины… – Она снова произнесла это слово, смакуя его. – Они невыносимы, ребячливы, глупы и… жизненно необходимы. Ощущать себя любимой в сексуальном плане, ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
Брайан едва сдержала улыбку:
– Понимаю.
– Любовь бодрит и утомляет одновременно. Как Рождество. Я иногда чувствую себя ребенком, который не понимает, почему оно должно закончиться. Но праздник проходит. И ты ждешь следующего раза.
Что люди думают о любви, как живут с ней, как ищут ее и как избегают – все это давно интересовало Брайан.
– Поэтому ты не выходила замуж, Мария?
– Я замужем за балетом. Если бы захотела выйти замуж за мужчину, пришлось бы сначала развестись с профессией. Такой женщины, как я, на двоих не хватит. А как у тебя с этим обстоит?
Молодая женщина смотрела в стакан. Веселье покинуло ее. Она слишком хорошо понимала балерину.
– На двоих не хватит, – пробормотала Брайан. – Я уже не жду следующего раза.
– Ты молода. Неужели готова отказаться от того, чтобы каждый день был похож на Рождество?
Брайан пожала плечами:
– Я для этого слишком ленива.
– Это только фантазии. – Мария встала и потянулась. – Мы сегодня долго работали. Теперь мне нужно в душ и переодеться. Я ужинаю со своим хореографом.
Митчелл осталась одна и в задумчивости провела пальцем по задней крышке фотоаппарата. О любви и браке она думала нечасто, уже прошла через все это. Фантазии реализовались и сразу поблекли, как фотография, которую при печати недостаточно долго держали в закрепителе. Постоянные отношения редко складывались, а если и складывались, далеко не всегда хорошо.
Брайан вспомнила о Ли Редклиф, которая год назад вышла замуж за Хантера Брауна. Сейчас она вынашивала ребенка, помогала Хантеру воспитывать его дочь и была счастлива. Правда, она нашла необычного мужчину. Он сам хотел, чтобы она была с ним, даже помог ей раскрыться. А личный опыт Брайан подсказывал, что у мужчин слова часто расходятся с делом.
«Твоя карьера важна для меня так же, как и для тебя самой. – Сколько раз Роб говорил это до их свадьбы? – Давай, получай образование».
Они поженились, юные идеалисты, полные энтузиазма. А уже через шесть месяцев Робу казалось, что Брайан слишком много времени тратит на учебу и на работу в местной фотостудии. Ему хотелось горячих ужинов и чистых носков. Брайан считала, что это не так уж и много. Справедливости ради ей бы следовало признать, что Роб у нее обычно ничего не просил, вываливая время от времени все пожелания сразу.
Конечно, молодые супруги заботились друг о друге и старались идти на уступки. Потом оба поняли, что мечтают о разном, и их представления о будущем не совпадают. Ничего не поделаешь.
Их развод можно было назвать мирным, никакой ярости, горечи. И никакой страсти. Подпись на официальной бумаге, и все, мечта разбилась. Брайан еще никогда не бывало так больно. Она еще долго пыталась избавиться от горького привкуса поражения.
Роб снова женился, Брайан об этом знала, он жил теперь на окраине с женой и двумя детьми, наконец получив, чего хотел.
«Я тоже получила», – окинув взглядом студию, сказала себе Брайан. Она не хотела становиться фотографом. Она всегда была фотографом. Часы, проведенные в студии и за ее пределами, потраченные на работу в темной комнате, были так же важны, как время на сон. Все, что она имела теперь, спустя шесть лет после развода, Брайан добилась сама. И этим не нужно ни с кем делиться. Как не нужно делиться своим временем. Возможно, она действительно похожа на Марию. Она ведь женщина, самостоятельно управляющая своей жизнью, принимающая решения. И в личной жизни, и в карьере. Видимо, некоторые люди не созданы для сотрудничества.
Шейд Колби. Она положила ноги на стул, на котором сидела Мария. Стоило признать, работы Колби достойны восхищения. Они настолько ей нравились, что она даже потратила неприличную сумму на сделанный им снимок лос-анджелесской улицы, хотя была очень ограничена в средствах. Потом изучала фотографию, пытаясь уловить и понять приемы съемки и печати. Изображение было атмосферным, серым, сумрачным. Но Брайан почувствовала в нем не безнадежность, а стойкость и выдержку. Правда, восхищаться фотографиями Колби и работать с ним – это не одно и то же.
Они жили в одном городе, но вращались в разных кругах. Точнее, Шейд Колби почти нигде не вращался, будучи сам по себе. Она встречала его на нескольких приемах, но они так и не познакомились.
Она помнила, что он очень интересный субъект. Немного усилий – и Брайан смогла бы передать в фотографии ту атмосферу отрешенности и приземленности, которая окружала его. Возможно, если оба согласятся на задание, такая возможность представится.
Трехмесячное путешествие. Брайан еще многого не видела в Штатах, и ей предстояло сделать немало снимков. Задумавшись, она вытащила из заднего кармана шоколадный батончик. Ей нравилась идея сделать фоторепортаж об Америке. Сезон как срез жизни. А если разбавить это работами Шейда, сколько всего удастся рассказать!
Она любила снимать портреты. Берешь известное лицо, состоявшуюся личность, особенно здорово, если человек всем хорошо известен, и ищешь то, что скрывается за фасадом. Невероятно интересно! Кому-то такая работа может показаться однообразной, но Брайан так не считала. Она могла запечатлеть уязвимость железной рок-леди и комичность величественной мегазвезды. Показать что-то неожиданное, новое. В этом она видела задачу фотографии.
Теперь можно проделать то же самое с целой страной. «Люди, – подумала Брайан, – невероятно много людей».
Она хотела этого. Даже необходимость делиться профессионализмом, весельем и открытиями с Шейдом Колби не смущала ее. Брайан откусила от шоколадного батончика. У него репутация эксцентрика, склонного к уединению. И что с того? Три месяца можно потерпеть кого угодно.
– От шоколада все становятся толстыми и уродливыми.
Брайан посмотрела вверх, это в зал вернулась Мария. От пота не осталось и следа. Теперь она выглядела так, как в представлении людей должна выглядеть прима-балерина – затянутая в шелк, усыпанная бриллиантами, спокойная, собранная. И прекрасная.
– Он поднимает мне настроение, – возразила Брайан. – Ты потрясающе выглядишь, Мария.
– Да. – Балерина провела рукой по шелку, ниспадавшему на бедро. – У меня работа такая. Ты еще не закончила?
– Хочу проявить пленку. Завтра же отправлю тебе несколько пробных отпечатков.
– А это твой ужин, надо думать.
– Только закуска, – Брайан набила рот шоколадом. – Я заказала пиццу.
– С пепперони?
Брайан улыбнулась:
– Со всем.
Мария прижала руку к животу:
– А я ужинаю с хореографом, он настоящий тиран, а значит, я почти ничего не съем.
– Зато у меня будет газировка вместо шампанского. Всем приходится чем-то жертвовать.
– Если мне понравятся снимки, я пришлю тебе целый ящик.
– Шампанского?
– Газировки. – Мария засмеялась и ушла.
Спустя час Брайан развесила негативы для просушки. Нужно, конечно, напечатать пробные экземпляры, но и так понятно, что из сорока кадров, скорее всего, удались не больше пяти.
Когда в животе заурчало, она посмотрела на часы. Пицца заказана на семь тридцать. «Вовремя закончила», – подумала Брайан и вышла из темной комнаты. Нужно поесть, затем выбрать снимок для глянцевого журнала из фотосессии Мэтта. К тому времени, когда Брайан найдет подходящий кадр и закончит работать с ним, высохнут негативы Марии. Она принялась искать на столе нужную папку среди двух дюжин других (вот такая система хранения). В дверь студии кто-то постучал.
– Пицца! – с жадностью воскликнула Брайан. – Иди ко мне, я умираю с голода. – Бросив на стол огромную тканевую сумку, она стала искать кошелек. – Очень вовремя. Еще пять минут – и меня бы не было. Не стоило пропускать обед. – На стол легли толстый потрепанный блокнот, битком набитая прозрачная пластиковая косметичка, кольцо с ключами и пять шоколадных батончиков. – Поставьте там где-нибудь, я сейчас найду деньги. – Брайан еще глубже зарылась в сумку. – Сколько надо?
– Как можно больше.
– Ну, этого всем хочется. – Брайан вытащила старый мужской бумажник. – Сейчас я уже дошла до отчаяния и готова выгрести все без остатка из сейфа, но… – Она отпрянула назад, когда подняла глаза и увидела перед собой Шейда Колби.
Он бросил быстрый взгляд на ее лицо, потом уставился Брайан в глаза.
– За что ты собираешься мне заплатить?
– За пиццу. – Она бросила кошелек на стол к остальному содержимому сумки. – Я ужасно голодна, вот и ошиблась. Шейд Колби. – Брайан с любопытством протянула ему руку, испытывая, к своему удивлению, волнение. – Я тебя узнала, но не думаю, что мы знакомы.
– Не знакомы. – Он сжал ее руку и на мгновение задержал, изучая лицо Брайан Митчелл. Она оказалась сильнее, чем Шейд ожидал. Он всегда искал сначала силу, а потом слабость. И молодость. Хотя Колби знал, что Брайан всего двадцать восемь, он представлял ее иначе. Более жесткой, агрессивной, гламурной. А она выглядела так, будто только что вернулась с пляжа.
В обтягивающей футболке стройная Брайан могла себе это позволить. Коса спускалась почти до пояса, и Шейд сразу же попытался представить себе ее волосы распущенными. Его заинтересовали глаза женщины, миндалевидные, серые, почти серебряные. Ему бы хотелось сфотографировать их так, чтобы лицо хозяйки при этом оставалось в тени. Казалось, она совсем не пользовалась косметикой, хотя и таскала с собой огромное ее количество.
«Значит, не переживает по поводу внешности», – решил Шейд. Это сильно все упростит, если они решат работать вместе. Он ненавидел ждать женщин, которые, суетясь, красились и причесывались. Эта так делать не станет. Пока Шейд оценивал Брайан, она оценивала его. Он не возражал. Фотографы, как и художники, всегда ищут интересный ракурс.
– Не отрываю от работы?
– Нет, я как раз сделала перерыв. Садись.
Они очень осторожничали. Колби пришел, поддавшись порыву, Брайан не понимала, как себя с ним вести. Поэтому оба решили затаиться на время и просто соблюдать приличия. «Шейд на моей территории, пусть делает первый ход», – решила Брайан.
Гость сел не сразу. Засунув руки в карманы, осматривался. Большая студия хорошо освещалась благодаря ленте окон. В одном углу был натянут голубой фон, его окружали небольшие прожекторы, все это осталось от недавней фотосессии. В другом углу виднелись зонтики, отражатели и камера на треноге. С первого взгляда Шейд понял: оборудование у нее первоклассное. Но этого недостаточно, чтобы стать первоклассным фотографом.
Брайан понравилась манера поведения гостя, в нем не чувствовалось расхлябанности, лишь легкое напряжение и некоторая отрешенность. Если бы была возможность, Брайан сняла бы его вот так – в одиночестве, в полумраке. Но она предпочитала знакомиться с людьми перед тем, как делать их портреты.
Интересно, сколько ему лет? Где-то тридцать три – тридцать пять. Его номинировали на Пулитцеровскую премию, когда Брайан Митчелл еще училась в колледже. Но это ее не пугало.
– Приятное местечко. – Шейд оценил увиденное и плюхнулся на стул через стол от Брайан.
– Спасибо. – Она подвинулась, изучая Колби с другого ракурса. – Ты сам не снимаешь в студии?
– Предпочитаю работу «в поле». – Он достал сигарету. – Студия мне нужна редко. Ее можно арендовать или напроситься к кому-нибудь. Обычно с этим проблем не возникает.
Машинально Брайан стала искать пепельницу в завалах на столе.
– Печатаешь снимки сам?
– Да.
Она кивнула. За время работы на «Селебрити» ей иногда приходилось доверять свои негативы посторонним, результат ее не удовлетворил ни разу. Это стало одной из причин, подтолкнувших Митчелл открыть свое дело.
– Я люблю работать в темной комнате.
Она впервые улыбнулась. Шейд прищурился, фокусируя взгляд на ее лице. Эта женщина обладала какой-то странной силой. Колби пока не понял. Ее легкая непринужденная улыбка просто сбивала с ног.
Раздался стук в дверь, Брайан подпрыгнула и пошла открывать.
– Ну, наконец-то!
Шейд наблюдал за ней. Он и не догадывался, что она такая высокая. «Метр семьдесят пять, – определил он навскидку, – и это в основном за счет ног». Не заметить улыбку Брайан было трудно. Не заметить ее ноги – невозможно.
И ее запах. Шейд не чувствовал его, пока она не прошла мимо. Ленивый секс. Описать этот аромат иначе нельзя. Не цветочный, не изысканный – базовый. Колби сделал затяжку, наблюдая за тем, как Брайан смеется вместе с посыльным.
Фотографы, как известно, часто страдают от предубеждений, это неотъемлемая часть профессии. Шейд думал, что Брайан окажется гламурной и заносчивой, с такими людьми он давно отказывался сотрудничать. Теперь же предстояло еще раз обдумать предложение. Готов ли он работать с женщиной, пахнущей сумерками и одевающейся как пляжница?