Страница:
Нора Робертс
В ожидании любви
Тем, кто верит в магию
Пролог
Все, что у него осталось, — это сны. Без них он был один, всегда и неизменно один. Первые сто лет одиночества он жил благодаря своей надменности и норову. И того и другого хватало с избытком.
Следующие сто лет он провел с чувством горечи. Это чувство пузырилось и вспенивалось у него внутри, как одно из тех таинственных снадобий, которые варил он сам. Но вместо того, чтобы исцелять, оно служило, скорее, своего рода топливом, побуждающим его двигаться от дня к ночи, от десятилетия к десятилетию.
В третьем столетии он впал в отчаяние, и его охватило чувство жалости к себе. От этого он стал плохим компаньоном, даже для себя самого.
Его упрямство было таким, что прошло четыреста лет, прежде чем он начал строить себе дом, изо всех сил стараясь находить удовольствие, красоту, удовлетворение от своей работы и своего искусства. Понадобилось четыреста лет, чтобы гордость его уступила место признанию того, что он мог быть — возможно, лишь слегка и только частично — ответственным за то, чем он стал.
И все же заслужили ли его действия столь сурового приговора Хранителей? Заслуживала ли его ошибка, если это действительно была ошибка, столетий заключения, лишь с одной-единственной неделей настоящей жизни в каждые сто лет?
Когда миновала половина тысячелетия, он отдался во власть грез. Нет, это было нечто большее, чем просто капитуляция. Он принимал их всем сердцем, жил благодаря им. Убегал в них, когда душа его умоляла о простом прикосновении к другому существу.
Ибо во снах к нему приходила она, темноволосая дева с глазами, словно синие бриллианты. Во снах она бежала через его лес, сидела у его камина, охотно лежала в его постели. Он знал ее голос, чувствовал тепло этого голоса. Он знал, какая у нее фигура — высокая и стройная, как у мальчика. Он знал, как ямочка в уголке ее губ словно подмигивала, когда она смеялась. И точное расположение родинки в форме полумесяца у нее на бедре.
Он знал все это, хотя никогда не касался ее, никогда не говорил с ней и видел ее лишь сквозь шелковый занавес снов.
Хотя именно женщина предала его, именно женщина была первопричиной его бесконечного одиночества, он жаждал эту темноволосую деву. Жаждал ее все эти годы так же сильно, как он жаждал того, что было когда-то.
Он тонул в огромном темном океане одиночества.
Следующие сто лет он провел с чувством горечи. Это чувство пузырилось и вспенивалось у него внутри, как одно из тех таинственных снадобий, которые варил он сам. Но вместо того, чтобы исцелять, оно служило, скорее, своего рода топливом, побуждающим его двигаться от дня к ночи, от десятилетия к десятилетию.
В третьем столетии он впал в отчаяние, и его охватило чувство жалости к себе. От этого он стал плохим компаньоном, даже для себя самого.
Его упрямство было таким, что прошло четыреста лет, прежде чем он начал строить себе дом, изо всех сил стараясь находить удовольствие, красоту, удовлетворение от своей работы и своего искусства. Понадобилось четыреста лет, чтобы гордость его уступила место признанию того, что он мог быть — возможно, лишь слегка и только частично — ответственным за то, чем он стал.
И все же заслужили ли его действия столь сурового приговора Хранителей? Заслуживала ли его ошибка, если это действительно была ошибка, столетий заключения, лишь с одной-единственной неделей настоящей жизни в каждые сто лет?
Когда миновала половина тысячелетия, он отдался во власть грез. Нет, это было нечто большее, чем просто капитуляция. Он принимал их всем сердцем, жил благодаря им. Убегал в них, когда душа его умоляла о простом прикосновении к другому существу.
Ибо во снах к нему приходила она, темноволосая дева с глазами, словно синие бриллианты. Во снах она бежала через его лес, сидела у его камина, охотно лежала в его постели. Он знал ее голос, чувствовал тепло этого голоса. Он знал, какая у нее фигура — высокая и стройная, как у мальчика. Он знал, как ямочка в уголке ее губ словно подмигивала, когда она смеялась. И точное расположение родинки в форме полумесяца у нее на бедре.
Он знал все это, хотя никогда не касался ее, никогда не говорил с ней и видел ее лишь сквозь шелковый занавес снов.
Хотя именно женщина предала его, именно женщина была первопричиной его бесконечного одиночества, он жаждал эту темноволосую деву. Жаждал ее все эти годы так же сильно, как он жаждал того, что было когда-то.
Он тонул в огромном темном океане одиночества.
Глава 1
Предполагалось, что это будет отпуск. Предполагалось, что он будет веселым, расслабляющим, познавательным времяпрепровождением. Никто не ожидал, что случится что-то ужасное. Нет, нет, «что-то ужасное» — это преувеличение. Хотя и небольшое.
Свирепая летняя гроза, незнакомая дорога, извивающаяся сквозь темный лес, в котором деревья стояли великанами, укрытыми в доспехи мглы. Такие вещи не могли внушить ужас Кейлин Бреннан из рода Бреннанов из Бостона. Она была сделана из прочного материала. О чем твердо решила напоминать себе каждые десять минут, изо всех сил пытаясь удержать взятую напрокат машину в грязной канаве, в которую превратилась дорога.
Она была женщиной практичной. Решение стать такой вполне осознанно и отчетливо было принято ею еще в двенадцатилетнем возрасте. Полеты фантазии, романтические мечты, глупые поступки — это не для Кейлин. Тогда она увидела — видела это и сейчас, — как подобные занятия привели ее очаровательную, обожаемую и запутавшуюся в своей жизни мать к большим проблемам.
Финансовым проблемам. Юридическим проблемам. Проблемам в отношениях с мужчинами.
Поэтому Кейлин стала взрослой в двенадцать лет и такой оставалась поныне.
Взрослого человека не испугают несколько мрачных деревьев и пара ударов молнии, или туман, который то сгущается, то рассеивается и, кажется, дышит. Взрослая женщина не станет паниковать только потому, что не туда повернула. Когда дорога становилась слишком узкой, чтобы можно было без риска развернуться (а это случалось частенько), Кейлин продолжала ехать вперед, пока снова не находила верный путь.
И здравомыслящий человек не станет воображать, будто что-то слышит в грозе.
Например, голоса.
Надо было остаться в Дублине, мрачно сказала она себе, подскакивая в колее. В Дублине, с его оживленными улицами, переполненными пабами, Ирландия казалась такой цивилизованной, такой современной, такой городской. Но нет, ей же хотелось побывать в сельской местности, ведь так? А потому пришлось взять машину напрокат, купить карту и отправиться на разведку.
Честное слово, это было совершенно разумное решение. Она намеревалась увидеть страну, пока находилась здесь, и приобрести что-нибудь ценное для семейной антикварной лавки в Бостоне. Она планировала поколесить по дорогам, съездить к морю, посетить прелестные маленькие деревеньки и осмотреть величественные руины.
Разве она не бронировала номер с ужином на каждую ночь своего путешествия? Это гарантировало, что в конце дня не будет никаких неудобств и никаких сюрпризов.
Разве она не спланировала точно свой маршрут и время, которое потратит на изучение каждой достопримечательности?
Она не предполагала, что может заблудиться. Никто такого не предполагает. В прогнозе погоды шла речь о дожде, но ведь это, в конце концов, Ирландия. Но ни слова небыло сказано о дикой, ветреной, неистовой буре, которая встряхивала сейчас ее маленькую машину, словно пару игральных костей в чашке, и превратила прелестные длинные летние сумерки в жуткую тьму.
Тем не менее, все было в порядке. Все было в полном порядке. Кейлин лишь чуть-чуть отставала от графика, и в этом отчасти была виновата сама. По пути на юг она чуть дольше, чем планировала, задержалась в поместье Пауэрс-корт Димейн. И чуть дольше — на церковном кладбище, на которое случайно натолкнулась по пути на запад.
Наверняка она все еще была в графстве Уиклоу, наверняка где-то в Эйвондейлском лесу, а в путеводителе говорилось, что население в лесных районах малочисленно и редкие деревни расположены на большом расстоянии друг от друга.
Она рассчитывала на очаровательную, восхитительную, в чем-то таинственную поездку до места ночлега в Эннискорти, пункта назначения, куда она планировала добраться до половины восьмого вечера. Бросив быстрый взгляд на часы, Кейлин поморщилась, увидев, что опаздывает уже на целый час.
Ну да ничего. Не может быть, чтобы перед ней захлопнули дверь. Ирландцы известны своим гостеприимством. У нее появился повод проверить это, как только повстречается на пути какой-нибудь городок, деревня или даже одинокий дом. Тогда можно будет и определить свое местонахождение. Но пока…
Она резко остановилась на дороге, осознав, что уже более часа не видела ни одной машины. Ее сумочка, в которой все было так же четко организовано, как и в ее жизни, лежала на соседнем сиденье. Она достала взятый напрокат мобильный телефон и включила его.
Кейлин негромко выругалась, когда по индикатору определила, что сигнала нет. Она заехала в лес достаточно далеко, чтобы понять, что заблудилась.
Ну почему нет сигнала? — В отчаянии она чуть было не стукнула телефоном о руль. Но это было бы глупо. — Какой смысл давать туристам мобильные телефоны напрокат, если они не могут ими воспользоваться?
Она убрала трубку, глубоко вздохнула. Чтобы успокоиться, закрыла глаза, откинула голову назад и позволила себе пару минут отдыха.
Дождь, словно плетьми, хлестал по стеклу, ветер дико выл не переставая. Время от времени очередное копье голубой молнии раскалывало густую тьму. Но Кейлин сидела спокойно, ее волосы были так же аккуратно охвачены лентой, руки сложены на коленях.
Ее полные красивые губы постепенно расслабились. Когда она открыла глаза, синие, как молния, вспарывающая небо, они снова были спокойны.
Она мягко повела плечами, глубоко вздохнула, затем осторожно тронула машину.
И вдруг услышала, как кто-то — или что-то — прошептал ее имя.
Кейлин…
Она инстинктивно посмотрела в сторону, в забрызганное дождем стекло, во мрак. И ей показалось, что на мгновение какая-то тень приняла очертания человека. Сверкнули зеленые глаза. Она ударила по тормозам, дернулась вперед, когда машина заскользила по грязи. Сердце ее колотилось, пальцы дрожали.
Видела ли ты меня во сне? Захочешь ли увидеть?
Преодолевая страх, она быстро опустила стекло, высунулась под ливень.
— Пожалуйста… Вы не могли бы мне помочь? Я, кажется, заблудилась.
Но там никого не было. Никого, кто сказал бы — мог сказать — таким тихим и печальным голосом: Я тоже.
Конечно, ни одной живой души. Кейлин надавила холодным пальцем на кнопку, чтобы снова закрыть окно. Это всего лишь игра воображения, усталость играет с ней такие злые шутки.
Это была просто глупость — подобная той, какую выдумала бы ее мать. Женщина, заблудившаяся в мрачном лесу во время бури, и красивый мужчина, скорее всего заколдованный принц, который спасает ее.
Нет уж, спасибо, Кейлин Бреннан сама сумеет себя спасти. И под дождем нет никаких заколдованных принцев, только тени. Но сердце бешено колотилось внутри, дыхание участилось. Она снова нажала на газ, желая выбраться с этой чертовой дороги и попасть туда, куда ей нужно.
Когда она окажется в гостинице, то выпьет чая, сидя в горячей ванне. И все тревоги останутся позади.
Она попыталась обратить происходящее в шутку, отвлечься, сочиняя в уме письмо матери, которая насладилась бы каждым моментом этого события.
«Это же настоящее приключение, Кейлин! — сказала бы она. — Наконец-то ты испытаешь приключение!»
— Не хочу я никаких чертовых приключений! Я хочу горячую ванну, крышу над головой и нормальную цивилизованную еду. — Она снова начала заводить себя и на этот раз, кажется, уже не могла остановиться. — Кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне попасть туда, где я должна быть!
В ответ выстрелила молния, словно кто-то вышвырнул из небес трезубые вилы. Ее вспышка взорвала темноту, превратив ее в ослепительный свет.
Прикрыв глаза рукой, она увидела огромного оленя, который стоял, словно король, посреди дороги. В свете фар его шкура была ослепительно белой, рога отливали серебром. И глаза его, холодные и золотистые, сквозь дождь встретились с ее глазами, полными ужаса.
Она резко нажала на тормоза, машину рвануло в сторону. Та задергалась на скользкой дороге; как бы скользя по головокружительной траектории, приводимая в движение водоворотом тумана. Кейлин успела услышать крик — должно быть, это был ее собственный крик — прежде чем машина с силой ударилась в дерево.
И она увидела сон.
О том, как она бежала через лес, в то время как капли дождя яростно стучали, словно пальцы по стеклу. Глаза — казалось, их было тысячи — смотрели на нее из мрака. Кейлин бежала, спотыкаясь в грязи, взболтанной бурей, тело ее сотрясалось, когда она падала.
Ее голова была наполнена звуками. Рев ветра, нарастающие раскаты грома. И над этими звуками — тысячи поющих голосов.
Она плакала, сама не зная почему. Это не был страх, скорее что-то другое, то, что хотелось вырвать из сердца, как занозу из ноющего пальца. Она ничего не помнила: ни своего имени, ни этого места — она знала лишь, что ей нужно найти дорогу. Нужно найти, пока не поздно.
И был свет, единственное пятно, светящееся в темноте. Кейлин бежала к нему, дыхание вырывалось из легких, дождь стекал по волосам, по лицу.
Туфли вязли в грязи. После очередного падения разорвался свитер. Тотчас же она почувствовала, как обожгло тело. Оберегая левую руку, с трудом поднялась. Задыхающаяся, охваченная болью, обессиленная Кейлин продолжала бежать прихрамывая.
Она сосредоточилась на свете. Если только успеть добраться до света, все снова будет в порядке. Как-нибудь.
Молния ударила совсем близко, так близко, что Кейлин почувствовала, как та иссушила воздух, вонзила в ночь горячее жало озона. И в ее зареве женщина увидела, что свет был единственным лучом из единственного окна в башне замка.
Естественно, здесь и должен был находиться замок. Совсем не казалось странным, что он высился посреди леса, во время неистовой бури, озаряя окрестности светом, исходящим из башни.
Когда Кейлин, спотыкаясь, пошла к нему, тяжело ступая через реки цветов, плач ее стал смехом, как эта ночь.
Она упала на массивную дверь и, собрав все силы, которые у нее остались, принялась колотить в нее кулаком. Звук заглушался бурей.
— Пожалуйста, — бормотала она, — о, пожалуйста, впустите меня.
У огня он впал в состояние полусна, что ему разрешалось, и яркого пламени, которое разгорелось очень сильно, видел сны — о своей темноволосой деве, которая приходила к нему. Но глаза ее были испуганы, а щеки холодны как лед.
Во сне была буря, были воспоминания, которые часто преследовали его даже в этом зыбучем месте. Но когда в эти сны вошла она, и обратила к нему свой взор, он заволновался. И произнес ее имя.
И пробудился, встряхнувшись, а имя это снова выскользнуло из его памяти. От костра остались только горячие угли. Он мог бы заставить их снова с ревом вспыхнуть, стоило только захотеть, но ему было все равно.
Так или иначе, уже было пора. Глянув на красивые кварцевые часы, стоявшие на старинной каминной полке, — его забавляли подобные сочетания, — он увидел, что до полуночи остались секунды.
Его неделя начнется с этим ударом. Семь дней и семь ночей он будет. Не просто тень в мире снов, но живое тело с плотью и кровью.
Он поднял руки, откинул голову и стал ждать своего явления.
Мир содрогнулся, и часы пробили полночь.
Была боль. Он приветствовал ее, как любовницу. О Боже, чувствовать. Холод обжег кожу. Жар опалил ее. Пришло благословенное блаженство жажды.
Он открыл глаза. Цвета нахлынули на него, чистые и настоящие, без этой проклятой дымки, которая отделяла его от мира.
Опустив руки, он положил одну из них на спинку кресла, ощутив мягкую щетину бархата. Он вдыхал запах дыма от камина, слышал звук дождя, который барабанил снаружи, пытаясь проникнуть в комнату через приоткрытое окно.
Чувства его были измотаны, настолько переполнены потоком ощущений, что он чуть не потерял сознание. И даже это было неизмеримым удовольствием.
Он засмеялся, почувствовав, как ликование поднимается в душе. И, сжав руки в кулаки, он снова поднял их.
— Я есть!!!
И в тот момент, когда он вновь ощутил себя живым, когда стены отозвались эхом на его голос, он услышал стук в дверь. Потрясенный, он опустил руки, повернулся в сторону звука, которого не слышал пятьсот лет. Затем к нему присоединился другой.
— Пожалуйста. — И это кричал голос из его сна. — О, пожалуйста, впустите меня.
Какая злая шутка. Зачем же мучить его такими шутками сейчас? Он этого не вынесет. Только не сейчас. Только не во время его недели, когда он есть.
Он выбросил руку вперед, заставил огни зажечься. В ярости вышел из комнаты, зашагал по коридору, вниз по винтовой лестнице. Он не позволит никому посягать на его неделю. Это — нарушение приговора. Он не потеряет ни единого часа того малого времени, которое у него было.
Ему не терпелось скорее преодолеть необходимое расстояние, и он тихо пробормотал волшебные слова. И снова возник в большом зале.
Он распахнул дверь. Его собственная ярость встретилась с яростью бури. И увидел ее.
Он смотрел, прикованный к месту. Потерял дыхание, разум. Сердце.
Она пришла.
Она взглянула на него, на губах дрожала улыбка, отчего ямка в уголке губ словно подмигивала.
— Вот и ты, — сказала она.
И упала у его ног без сознания.
Свирепая летняя гроза, незнакомая дорога, извивающаяся сквозь темный лес, в котором деревья стояли великанами, укрытыми в доспехи мглы. Такие вещи не могли внушить ужас Кейлин Бреннан из рода Бреннанов из Бостона. Она была сделана из прочного материала. О чем твердо решила напоминать себе каждые десять минут, изо всех сил пытаясь удержать взятую напрокат машину в грязной канаве, в которую превратилась дорога.
Она была женщиной практичной. Решение стать такой вполне осознанно и отчетливо было принято ею еще в двенадцатилетнем возрасте. Полеты фантазии, романтические мечты, глупые поступки — это не для Кейлин. Тогда она увидела — видела это и сейчас, — как подобные занятия привели ее очаровательную, обожаемую и запутавшуюся в своей жизни мать к большим проблемам.
Финансовым проблемам. Юридическим проблемам. Проблемам в отношениях с мужчинами.
Поэтому Кейлин стала взрослой в двенадцать лет и такой оставалась поныне.
Взрослого человека не испугают несколько мрачных деревьев и пара ударов молнии, или туман, который то сгущается, то рассеивается и, кажется, дышит. Взрослая женщина не станет паниковать только потому, что не туда повернула. Когда дорога становилась слишком узкой, чтобы можно было без риска развернуться (а это случалось частенько), Кейлин продолжала ехать вперед, пока снова не находила верный путь.
И здравомыслящий человек не станет воображать, будто что-то слышит в грозе.
Например, голоса.
Надо было остаться в Дублине, мрачно сказала она себе, подскакивая в колее. В Дублине, с его оживленными улицами, переполненными пабами, Ирландия казалась такой цивилизованной, такой современной, такой городской. Но нет, ей же хотелось побывать в сельской местности, ведь так? А потому пришлось взять машину напрокат, купить карту и отправиться на разведку.
Честное слово, это было совершенно разумное решение. Она намеревалась увидеть страну, пока находилась здесь, и приобрести что-нибудь ценное для семейной антикварной лавки в Бостоне. Она планировала поколесить по дорогам, съездить к морю, посетить прелестные маленькие деревеньки и осмотреть величественные руины.
Разве она не бронировала номер с ужином на каждую ночь своего путешествия? Это гарантировало, что в конце дня не будет никаких неудобств и никаких сюрпризов.
Разве она не спланировала точно свой маршрут и время, которое потратит на изучение каждой достопримечательности?
Она не предполагала, что может заблудиться. Никто такого не предполагает. В прогнозе погоды шла речь о дожде, но ведь это, в конце концов, Ирландия. Но ни слова небыло сказано о дикой, ветреной, неистовой буре, которая встряхивала сейчас ее маленькую машину, словно пару игральных костей в чашке, и превратила прелестные длинные летние сумерки в жуткую тьму.
Тем не менее, все было в порядке. Все было в полном порядке. Кейлин лишь чуть-чуть отставала от графика, и в этом отчасти была виновата сама. По пути на юг она чуть дольше, чем планировала, задержалась в поместье Пауэрс-корт Димейн. И чуть дольше — на церковном кладбище, на которое случайно натолкнулась по пути на запад.
Наверняка она все еще была в графстве Уиклоу, наверняка где-то в Эйвондейлском лесу, а в путеводителе говорилось, что население в лесных районах малочисленно и редкие деревни расположены на большом расстоянии друг от друга.
Она рассчитывала на очаровательную, восхитительную, в чем-то таинственную поездку до места ночлега в Эннискорти, пункта назначения, куда она планировала добраться до половины восьмого вечера. Бросив быстрый взгляд на часы, Кейлин поморщилась, увидев, что опаздывает уже на целый час.
Ну да ничего. Не может быть, чтобы перед ней захлопнули дверь. Ирландцы известны своим гостеприимством. У нее появился повод проверить это, как только повстречается на пути какой-нибудь городок, деревня или даже одинокий дом. Тогда можно будет и определить свое местонахождение. Но пока…
Она резко остановилась на дороге, осознав, что уже более часа не видела ни одной машины. Ее сумочка, в которой все было так же четко организовано, как и в ее жизни, лежала на соседнем сиденье. Она достала взятый напрокат мобильный телефон и включила его.
Кейлин негромко выругалась, когда по индикатору определила, что сигнала нет. Она заехала в лес достаточно далеко, чтобы понять, что заблудилась.
Ну почему нет сигнала? — В отчаянии она чуть было не стукнула телефоном о руль. Но это было бы глупо. — Какой смысл давать туристам мобильные телефоны напрокат, если они не могут ими воспользоваться?
Она убрала трубку, глубоко вздохнула. Чтобы успокоиться, закрыла глаза, откинула голову назад и позволила себе пару минут отдыха.
Дождь, словно плетьми, хлестал по стеклу, ветер дико выл не переставая. Время от времени очередное копье голубой молнии раскалывало густую тьму. Но Кейлин сидела спокойно, ее волосы были так же аккуратно охвачены лентой, руки сложены на коленях.
Ее полные красивые губы постепенно расслабились. Когда она открыла глаза, синие, как молния, вспарывающая небо, они снова были спокойны.
Она мягко повела плечами, глубоко вздохнула, затем осторожно тронула машину.
И вдруг услышала, как кто-то — или что-то — прошептал ее имя.
Кейлин…
Она инстинктивно посмотрела в сторону, в забрызганное дождем стекло, во мрак. И ей показалось, что на мгновение какая-то тень приняла очертания человека. Сверкнули зеленые глаза. Она ударила по тормозам, дернулась вперед, когда машина заскользила по грязи. Сердце ее колотилось, пальцы дрожали.
Видела ли ты меня во сне? Захочешь ли увидеть?
Преодолевая страх, она быстро опустила стекло, высунулась под ливень.
— Пожалуйста… Вы не могли бы мне помочь? Я, кажется, заблудилась.
Но там никого не было. Никого, кто сказал бы — мог сказать — таким тихим и печальным голосом: Я тоже.
Конечно, ни одной живой души. Кейлин надавила холодным пальцем на кнопку, чтобы снова закрыть окно. Это всего лишь игра воображения, усталость играет с ней такие злые шутки.
Это была просто глупость — подобная той, какую выдумала бы ее мать. Женщина, заблудившаяся в мрачном лесу во время бури, и красивый мужчина, скорее всего заколдованный принц, который спасает ее.
Нет уж, спасибо, Кейлин Бреннан сама сумеет себя спасти. И под дождем нет никаких заколдованных принцев, только тени. Но сердце бешено колотилось внутри, дыхание участилось. Она снова нажала на газ, желая выбраться с этой чертовой дороги и попасть туда, куда ей нужно.
Когда она окажется в гостинице, то выпьет чая, сидя в горячей ванне. И все тревоги останутся позади.
Она попыталась обратить происходящее в шутку, отвлечься, сочиняя в уме письмо матери, которая насладилась бы каждым моментом этого события.
«Это же настоящее приключение, Кейлин! — сказала бы она. — Наконец-то ты испытаешь приключение!»
— Не хочу я никаких чертовых приключений! Я хочу горячую ванну, крышу над головой и нормальную цивилизованную еду. — Она снова начала заводить себя и на этот раз, кажется, уже не могла остановиться. — Кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне попасть туда, где я должна быть!
В ответ выстрелила молния, словно кто-то вышвырнул из небес трезубые вилы. Ее вспышка взорвала темноту, превратив ее в ослепительный свет.
Прикрыв глаза рукой, она увидела огромного оленя, который стоял, словно король, посреди дороги. В свете фар его шкура была ослепительно белой, рога отливали серебром. И глаза его, холодные и золотистые, сквозь дождь встретились с ее глазами, полными ужаса.
Она резко нажала на тормоза, машину рвануло в сторону. Та задергалась на скользкой дороге; как бы скользя по головокружительной траектории, приводимая в движение водоворотом тумана. Кейлин успела услышать крик — должно быть, это был ее собственный крик — прежде чем машина с силой ударилась в дерево.
И она увидела сон.
О том, как она бежала через лес, в то время как капли дождя яростно стучали, словно пальцы по стеклу. Глаза — казалось, их было тысячи — смотрели на нее из мрака. Кейлин бежала, спотыкаясь в грязи, взболтанной бурей, тело ее сотрясалось, когда она падала.
Ее голова была наполнена звуками. Рев ветра, нарастающие раскаты грома. И над этими звуками — тысячи поющих голосов.
Она плакала, сама не зная почему. Это не был страх, скорее что-то другое, то, что хотелось вырвать из сердца, как занозу из ноющего пальца. Она ничего не помнила: ни своего имени, ни этого места — она знала лишь, что ей нужно найти дорогу. Нужно найти, пока не поздно.
И был свет, единственное пятно, светящееся в темноте. Кейлин бежала к нему, дыхание вырывалось из легких, дождь стекал по волосам, по лицу.
Туфли вязли в грязи. После очередного падения разорвался свитер. Тотчас же она почувствовала, как обожгло тело. Оберегая левую руку, с трудом поднялась. Задыхающаяся, охваченная болью, обессиленная Кейлин продолжала бежать прихрамывая.
Она сосредоточилась на свете. Если только успеть добраться до света, все снова будет в порядке. Как-нибудь.
Молния ударила совсем близко, так близко, что Кейлин почувствовала, как та иссушила воздух, вонзила в ночь горячее жало озона. И в ее зареве женщина увидела, что свет был единственным лучом из единственного окна в башне замка.
Естественно, здесь и должен был находиться замок. Совсем не казалось странным, что он высился посреди леса, во время неистовой бури, озаряя окрестности светом, исходящим из башни.
Когда Кейлин, спотыкаясь, пошла к нему, тяжело ступая через реки цветов, плач ее стал смехом, как эта ночь.
Она упала на массивную дверь и, собрав все силы, которые у нее остались, принялась колотить в нее кулаком. Звук заглушался бурей.
— Пожалуйста, — бормотала она, — о, пожалуйста, впустите меня.
У огня он впал в состояние полусна, что ему разрешалось, и яркого пламени, которое разгорелось очень сильно, видел сны — о своей темноволосой деве, которая приходила к нему. Но глаза ее были испуганы, а щеки холодны как лед.
Во сне была буря, были воспоминания, которые часто преследовали его даже в этом зыбучем месте. Но когда в эти сны вошла она, и обратила к нему свой взор, он заволновался. И произнес ее имя.
И пробудился, встряхнувшись, а имя это снова выскользнуло из его памяти. От костра остались только горячие угли. Он мог бы заставить их снова с ревом вспыхнуть, стоило только захотеть, но ему было все равно.
Так или иначе, уже было пора. Глянув на красивые кварцевые часы, стоявшие на старинной каминной полке, — его забавляли подобные сочетания, — он увидел, что до полуночи остались секунды.
Его неделя начнется с этим ударом. Семь дней и семь ночей он будет. Не просто тень в мире снов, но живое тело с плотью и кровью.
Он поднял руки, откинул голову и стал ждать своего явления.
Мир содрогнулся, и часы пробили полночь.
Была боль. Он приветствовал ее, как любовницу. О Боже, чувствовать. Холод обжег кожу. Жар опалил ее. Пришло благословенное блаженство жажды.
Он открыл глаза. Цвета нахлынули на него, чистые и настоящие, без этой проклятой дымки, которая отделяла его от мира.
Опустив руки, он положил одну из них на спинку кресла, ощутив мягкую щетину бархата. Он вдыхал запах дыма от камина, слышал звук дождя, который барабанил снаружи, пытаясь проникнуть в комнату через приоткрытое окно.
Чувства его были измотаны, настолько переполнены потоком ощущений, что он чуть не потерял сознание. И даже это было неизмеримым удовольствием.
Он засмеялся, почувствовав, как ликование поднимается в душе. И, сжав руки в кулаки, он снова поднял их.
— Я есть!!!
И в тот момент, когда он вновь ощутил себя живым, когда стены отозвались эхом на его голос, он услышал стук в дверь. Потрясенный, он опустил руки, повернулся в сторону звука, которого не слышал пятьсот лет. Затем к нему присоединился другой.
— Пожалуйста. — И это кричал голос из его сна. — О, пожалуйста, впустите меня.
Какая злая шутка. Зачем же мучить его такими шутками сейчас? Он этого не вынесет. Только не сейчас. Только не во время его недели, когда он есть.
Он выбросил руку вперед, заставил огни зажечься. В ярости вышел из комнаты, зашагал по коридору, вниз по винтовой лестнице. Он не позволит никому посягать на его неделю. Это — нарушение приговора. Он не потеряет ни единого часа того малого времени, которое у него было.
Ему не терпелось скорее преодолеть необходимое расстояние, и он тихо пробормотал волшебные слова. И снова возник в большом зале.
Он распахнул дверь. Его собственная ярость встретилась с яростью бури. И увидел ее.
Он смотрел, прикованный к месту. Потерял дыхание, разум. Сердце.
Она пришла.
Она взглянула на него, на губах дрожала улыбка, отчего ямка в уголке губ словно подмигивала.
— Вот и ты, — сказала она.
И упала у его ног без сознания.
Глава 2
Тени, и очертания, и шепчущие голоса. Они кружились в ее голове, то возникая, то исчезая в круговороте смятения.
Даже когда она открыла глаза, они не исчезли, продолжали звучать. Что? — была единственная мысль. Что это?
Ее знобило, она вся промокла, и каждая часть ее тела отзывалась отдельной болью. Авария. Конечно же, авария. Но…
Что же это?
Кейлин сосредоточилась, рассматривая над головой, высоко над головой, изогнутый потолок, на котором гипсовые феи танцевали среди цветочных лент. Странно, подумала она. Странно и красиво. Ошеломленная, она поднесла руку ко лбу, ощутила влагу. Подумав, что это кровь, задохнулась от страха, попыталась сесть.
Голова закружилась, как на карусели.
О-ох. — Задрожав, она взглянула на пальцы, но это были лишь капли чистой дождевой воды.
И, повернув голову, увидела его.
Сначала был жестокий шок, словно ужасный удар в сердце. Она чувствовала, как паника комком собирается у нее в горле, и старалась проглотить этот комок.
Он пристально смотрел на нее. Даже грубо, подумала она позже, когда страх уступил место раздражению. И еще в его глазах был гнев. Глазах зеленых, как вымытые дождями холмы Ирландии. Он был весь в черном. Возможно, поэтому и казался таким опасным.
Его лицо было неистово красивым — слово «неистовый» звенело у нее в ушах не переставая. Мужественные скулы, черные брови, словно копья, резкая линия рта, поразившая ее своей ожесточенностью. Волосы были так же темны, как и одежда, и ниспадали непокорными волнами почти до плеч.
Сердце Кейлин заколотилось — примитивное, изначальное предостережение. Отпрянув, она собралась с духом и заговорила:
— Извините. Что происходит?
Он ничего не ответил. Он был не в состоянии говорить с тех пор, как поднял ее с пола. Злая шутка, еще одна пытка? Не была лиженщина, в конце концов, лишь сном во сне?
Но он чувствовал ее. Холодную влагу ее плоти, ее вес и форму. Сейчас он отчетливо слышал ее голос и так же ясно видел ужас в ее глазах.
Почему она испугана? Чего ей бояться, если она полностью лишила его мужества? Пятьсот лет одиночества не сделали этого, а этой женщине удалось за один миг. Он подошел ближе, не отрывая взгляда от ее лица.
— Ты пришла. Зачем?
— Я… Я не понимаю. Простите. Вы говорите по-английски?
Одна из его изогнутых бровей поднялась. Он говорил на гаэльском языке, потому что чаще всего думал на языке своей жизни. Но пятьсот лет одиночества предоставили ему достаточно времени для занятий лингвистикой. Конечно, он мог изъясняться на английском и еще на полдюжине языков.
— Я спрашиваю, почему ты пришла?
— Не знаю. — Она хотела сесть, но побоялась. — Думаю, произошла авария… Наверное. Я не очень хорошо помню.
Как ни больно было двигаться, она не могла больше лежать на спине, глядя на него снизу вверх. От этого чувствовала себя глупой и беспомощной. А потому стиснула зубы, заставила себя медленно подняться. Желудок свело, голова зазвенела, но ей удалось сесть. — Потом она огляделась.
Огромная комната, отметила она, заставленная самой причудливой мебелью. Старый, очень красивый трапезный стол с десятками подсвечников. Серебро, кованое железо, керамика, хрусталь. На стене висели скрещивающиеся пики, возле них — картина с изображением утесов Моэр (Утесы на западном побережье Ирландии (графство Клэр), образуют скалистый обрывистый берег высотой около 180 м. — Здесь и далее прим пер.)
Тут были вещи из различных эпох. Карл II, Яков I. Неоклассический стиль сталкивался с венецианским, чиппендель (Стиль английской мебели XVIII в., названный так по имени одно го их лучших краснодеревщиков Англии XVIII в. Томаса Чиппенделя (1718-1779), имя которого ассоциируется с английским рококо) — с Людовиком XV. Громадный широкоэкранный телевизор соседствовал с бесценной софой викторианской эпохи.
Вразнобой стояли чаши из уотерфордского стекла (Тяжелая стеклянная резная посуда, производившаяся в городе Уотерфорд в Ирландии с 1729 г.), статуэтки коней времен династии Тан, дрезденские вазы и… несколько конфетных дозаторов «Пец» (Мятные леденцы австрийской фирмы «Пец-Хаас» уже несколько десятилетий продаются в специальных дозаторах с головами персонажей популярных мультфильмов и т.д. Во многих странах мира дозаторы конфет «Пец» стали популярным объектом коллекционирования.).
Несмотря на ощущение дискомфорта, экстравагантность обстановки несколько оживила Кейлин.
— Какая интересная комната. — Она снова взглянула на него снизу вверх. Он по-прежнему пристально смотрел на нее. — Вы можете сказать, как я здесь оказалась?
— Ты пришла.
— Да, несомненно, но как? И… кажется, я вся промокла.
— Идет дождь.
— О-о, — выдохнула она. Ее страх значительно ослаб. В конце концов, человек коллекционирует конфетные дозаторы «Пец» и серебро эпохи короля Георга. — Простите, мистер…
— Я Флинн.
— Мистер Флинн.
— Флинн, — повторил он.
— Хорошо. Простите, Флинн, я, кажется, не могу собраться с мыслями. — Она дрожала, причем так сильно, что обхватила себя руками. — Я куда-то ехала, но… Я не знаю, где я.
— А кто знает? — пробормотал он. — Тебе холодно. — А он до сих пор ничего не сделал, чтобы позаботиться о ней. Нужно сделать все, чтобы ей было удобно, решил он, а потом… Потом будет видно.
Он подхватил ее с кушетки, чуть раздраженный тем, что она уперлась рукой в его плечо, словно защищаясь.
— Я уверена, что могу идти.
— Не сомневаюсь. Тебе нужна сухая одежда, — сказал он, вынося ее из комнаты, — горячее питье и тепло.
О да, подумала она. Все это звучало чудесно. Почти так же чудесно, как и то, что ее несли вверх по широкой просторной лестнице, словно пушинку.
Но все это было романтическим восприятием, которое было свойственно матери. Рука ее по-прежнему с опаской упиралась в его плечо, которое, казалось, было высечено из камня.
— Спасибо за… — Кейлин умолкла. Она чуть повернула голову, и теперь ее лицо было рядом с его лицом, глаза — в нескольких дюймах от его глаз, губы ощущали его дыхание. Острое, неожиданное и глубокое волнение пронзило сердце. За этим последовало сильное потрясение, которое напоминало узнавание.
— Я вас знаю?
— Разве ты не знаешь ответа на этот вопрос? — Он чуть наклонился, запыхавшись. — Твои волосы пахнут дождем. — И в тот момент, когда глаза ее расширились, Флинн провел своими губами, чуть касаясь, от ее щеки к виску. — И у твоей кожи его вкус.
За долгие годы он научился растягивать удовольствие. Пить маленькими глотками, даже когда хочется выпить залпом. Сейчас он смотрел на ее рот, представляя вкус ее губ. Он увидел, как они, задрожав, раскрылись.
Ах, да.
Он притянул ее к себе. Женщина застонала от боли. Он отпрянул, присмотрелся и увидел разорванный свитер и свежую царапину ниже плеча.
— Ты ранена. Почему, черт возьми, ты не сказала об этом раньше?
Потеряв терпение, он зашел в ближайшую спальню, положил ее на край кровати. Одним движением стащил с Кейлин свитер через голову.
Пораженная, она закрылась руками. — Не прикасайтесь ко мне!
— Как я могу обработать твои раны, не прикасаясь к тебе? — Он нахмурил брови. На ней был бюстгальтер. Он знал, что это так называется, и видел, как женщины носят это — по телевизору и на снимках в тонких книжках, которые назывались журналами.
Но он впервые увидел реальную женщину, облаченную таким образом.
Ему это очень понравилось.
Но всем этим восторгам придется подождать, пока он не увидит, в каком состоянии находится эта женщина. Он нагнулся, начал расстегивать ее брюки.
— Прекратите! — Она попыталась оттолкнуть его, отползти назад, но ее вернули на место, причем не очень вежливо.
— Не будь глупой. Терпеть не могу женских фантазий. Если бы я хотел тебя изнасиловать, то уже сделал бы это. — И, так как она продолжала сопротивляться, он вздохнул и взглянул ей в лицо.
И увидел страх — не глупость, но животный страх. Девственница, подумал он. Ради Бога, Флинн, будь осторожен.
— Кейлин. — Теперь он говорил тихо, голос его действовал так же успокаивающе, как бальзам на рану. — Я не причиню тебе вреда. Я только хочу посмотреть, где ты ранена.
— Вы врач?
— Вот уж точно нет.
Он казался таким оскорбленным, что она чуть не засмеялась.
— Я умею лечить. А теперь не двигайся. Мне нужно было раньше снять с тебя мокрую одежду. — Его глаза встретились с ее глазами, и казалось, что они становились все ярче и ярче, и вскоре она не видела ничего, кроме них. И она вздохнула. — А теперь ложись, вот так, хорошая девочка.
Загипнотизированная, она опустилась на шелковые подушки и, покорная, словно ребенок, позволила раздеть себя.
— Святая Мария, какие прекрасные у тебя ноги. — Из-за того, что он отвлекся, простое заклинание ослабло, и она снова заволновалась. — Мужчина, получивший право созерцать, — пробормотал он, затем встряхнул головой. — Посмотри, что ты с собой сделала. Везде синяки и царапины. Тебе что, нравится боль?
— Нет. — Язык казался слишком неповоротливым. — Конечно же, нет.
— Некоторым нравится, — пробормотал он и снова нагнулся над ней. — Посмотри на меня, — потребовал Флинн. — Смотри сюда. Не отводи взгляд.
Ее полузакрытые глаза сомкнулись, когда она словно вплыла в то состояние, которого он хотел добиться, — сразу оказавшись над болью. Он завернул ее в стеганое одеяло, направил свой взор в сторону камина, и огонь с треском вспыхнул.
Затем он оставил ее, чтобы сходить в свою мастерскую и приготовить снадобье.
Он держал ее в состоянии легкого транса, пока ухаживал за ней, поскольку не хотел видеть всех этих девичьих ужимок, которые могли вызвать его прикосновения. Боже, сколько времени прошло с тех пор, когда он прикасался к женщине, плоть к плоти.
Во снах она была под ним, тело ее страстно желало его. Он целовал ее и чувствовал, как она отдавалась и выгибалась, поднималась и опускалась. И тело его жаждало ее.
Даже когда она открыла глаза, они не исчезли, продолжали звучать. Что? — была единственная мысль. Что это?
Ее знобило, она вся промокла, и каждая часть ее тела отзывалась отдельной болью. Авария. Конечно же, авария. Но…
Что же это?
Кейлин сосредоточилась, рассматривая над головой, высоко над головой, изогнутый потолок, на котором гипсовые феи танцевали среди цветочных лент. Странно, подумала она. Странно и красиво. Ошеломленная, она поднесла руку ко лбу, ощутила влагу. Подумав, что это кровь, задохнулась от страха, попыталась сесть.
Голова закружилась, как на карусели.
О-ох. — Задрожав, она взглянула на пальцы, но это были лишь капли чистой дождевой воды.
И, повернув голову, увидела его.
Сначала был жестокий шок, словно ужасный удар в сердце. Она чувствовала, как паника комком собирается у нее в горле, и старалась проглотить этот комок.
Он пристально смотрел на нее. Даже грубо, подумала она позже, когда страх уступил место раздражению. И еще в его глазах был гнев. Глазах зеленых, как вымытые дождями холмы Ирландии. Он был весь в черном. Возможно, поэтому и казался таким опасным.
Его лицо было неистово красивым — слово «неистовый» звенело у нее в ушах не переставая. Мужественные скулы, черные брови, словно копья, резкая линия рта, поразившая ее своей ожесточенностью. Волосы были так же темны, как и одежда, и ниспадали непокорными волнами почти до плеч.
Сердце Кейлин заколотилось — примитивное, изначальное предостережение. Отпрянув, она собралась с духом и заговорила:
— Извините. Что происходит?
Он ничего не ответил. Он был не в состоянии говорить с тех пор, как поднял ее с пола. Злая шутка, еще одна пытка? Не была лиженщина, в конце концов, лишь сном во сне?
Но он чувствовал ее. Холодную влагу ее плоти, ее вес и форму. Сейчас он отчетливо слышал ее голос и так же ясно видел ужас в ее глазах.
Почему она испугана? Чего ей бояться, если она полностью лишила его мужества? Пятьсот лет одиночества не сделали этого, а этой женщине удалось за один миг. Он подошел ближе, не отрывая взгляда от ее лица.
— Ты пришла. Зачем?
— Я… Я не понимаю. Простите. Вы говорите по-английски?
Одна из его изогнутых бровей поднялась. Он говорил на гаэльском языке, потому что чаще всего думал на языке своей жизни. Но пятьсот лет одиночества предоставили ему достаточно времени для занятий лингвистикой. Конечно, он мог изъясняться на английском и еще на полдюжине языков.
— Я спрашиваю, почему ты пришла?
— Не знаю. — Она хотела сесть, но побоялась. — Думаю, произошла авария… Наверное. Я не очень хорошо помню.
Как ни больно было двигаться, она не могла больше лежать на спине, глядя на него снизу вверх. От этого чувствовала себя глупой и беспомощной. А потому стиснула зубы, заставила себя медленно подняться. Желудок свело, голова зазвенела, но ей удалось сесть. — Потом она огляделась.
Огромная комната, отметила она, заставленная самой причудливой мебелью. Старый, очень красивый трапезный стол с десятками подсвечников. Серебро, кованое железо, керамика, хрусталь. На стене висели скрещивающиеся пики, возле них — картина с изображением утесов Моэр (Утесы на западном побережье Ирландии (графство Клэр), образуют скалистый обрывистый берег высотой около 180 м. — Здесь и далее прим пер.)
Тут были вещи из различных эпох. Карл II, Яков I. Неоклассический стиль сталкивался с венецианским, чиппендель (Стиль английской мебели XVIII в., названный так по имени одно го их лучших краснодеревщиков Англии XVIII в. Томаса Чиппенделя (1718-1779), имя которого ассоциируется с английским рококо) — с Людовиком XV. Громадный широкоэкранный телевизор соседствовал с бесценной софой викторианской эпохи.
Вразнобой стояли чаши из уотерфордского стекла (Тяжелая стеклянная резная посуда, производившаяся в городе Уотерфорд в Ирландии с 1729 г.), статуэтки коней времен династии Тан, дрезденские вазы и… несколько конфетных дозаторов «Пец» (Мятные леденцы австрийской фирмы «Пец-Хаас» уже несколько десятилетий продаются в специальных дозаторах с головами персонажей популярных мультфильмов и т.д. Во многих странах мира дозаторы конфет «Пец» стали популярным объектом коллекционирования.).
Несмотря на ощущение дискомфорта, экстравагантность обстановки несколько оживила Кейлин.
— Какая интересная комната. — Она снова взглянула на него снизу вверх. Он по-прежнему пристально смотрел на нее. — Вы можете сказать, как я здесь оказалась?
— Ты пришла.
— Да, несомненно, но как? И… кажется, я вся промокла.
— Идет дождь.
— О-о, — выдохнула она. Ее страх значительно ослаб. В конце концов, человек коллекционирует конфетные дозаторы «Пец» и серебро эпохи короля Георга. — Простите, мистер…
— Я Флинн.
— Мистер Флинн.
— Флинн, — повторил он.
— Хорошо. Простите, Флинн, я, кажется, не могу собраться с мыслями. — Она дрожала, причем так сильно, что обхватила себя руками. — Я куда-то ехала, но… Я не знаю, где я.
— А кто знает? — пробормотал он. — Тебе холодно. — А он до сих пор ничего не сделал, чтобы позаботиться о ней. Нужно сделать все, чтобы ей было удобно, решил он, а потом… Потом будет видно.
Он подхватил ее с кушетки, чуть раздраженный тем, что она уперлась рукой в его плечо, словно защищаясь.
— Я уверена, что могу идти.
— Не сомневаюсь. Тебе нужна сухая одежда, — сказал он, вынося ее из комнаты, — горячее питье и тепло.
О да, подумала она. Все это звучало чудесно. Почти так же чудесно, как и то, что ее несли вверх по широкой просторной лестнице, словно пушинку.
Но все это было романтическим восприятием, которое было свойственно матери. Рука ее по-прежнему с опаской упиралась в его плечо, которое, казалось, было высечено из камня.
— Спасибо за… — Кейлин умолкла. Она чуть повернула голову, и теперь ее лицо было рядом с его лицом, глаза — в нескольких дюймах от его глаз, губы ощущали его дыхание. Острое, неожиданное и глубокое волнение пронзило сердце. За этим последовало сильное потрясение, которое напоминало узнавание.
— Я вас знаю?
— Разве ты не знаешь ответа на этот вопрос? — Он чуть наклонился, запыхавшись. — Твои волосы пахнут дождем. — И в тот момент, когда глаза ее расширились, Флинн провел своими губами, чуть касаясь, от ее щеки к виску. — И у твоей кожи его вкус.
За долгие годы он научился растягивать удовольствие. Пить маленькими глотками, даже когда хочется выпить залпом. Сейчас он смотрел на ее рот, представляя вкус ее губ. Он увидел, как они, задрожав, раскрылись.
Ах, да.
Он притянул ее к себе. Женщина застонала от боли. Он отпрянул, присмотрелся и увидел разорванный свитер и свежую царапину ниже плеча.
— Ты ранена. Почему, черт возьми, ты не сказала об этом раньше?
Потеряв терпение, он зашел в ближайшую спальню, положил ее на край кровати. Одним движением стащил с Кейлин свитер через голову.
Пораженная, она закрылась руками. — Не прикасайтесь ко мне!
— Как я могу обработать твои раны, не прикасаясь к тебе? — Он нахмурил брови. На ней был бюстгальтер. Он знал, что это так называется, и видел, как женщины носят это — по телевизору и на снимках в тонких книжках, которые назывались журналами.
Но он впервые увидел реальную женщину, облаченную таким образом.
Ему это очень понравилось.
Но всем этим восторгам придется подождать, пока он не увидит, в каком состоянии находится эта женщина. Он нагнулся, начал расстегивать ее брюки.
— Прекратите! — Она попыталась оттолкнуть его, отползти назад, но ее вернули на место, причем не очень вежливо.
— Не будь глупой. Терпеть не могу женских фантазий. Если бы я хотел тебя изнасиловать, то уже сделал бы это. — И, так как она продолжала сопротивляться, он вздохнул и взглянул ей в лицо.
И увидел страх — не глупость, но животный страх. Девственница, подумал он. Ради Бога, Флинн, будь осторожен.
— Кейлин. — Теперь он говорил тихо, голос его действовал так же успокаивающе, как бальзам на рану. — Я не причиню тебе вреда. Я только хочу посмотреть, где ты ранена.
— Вы врач?
— Вот уж точно нет.
Он казался таким оскорбленным, что она чуть не засмеялась.
— Я умею лечить. А теперь не двигайся. Мне нужно было раньше снять с тебя мокрую одежду. — Его глаза встретились с ее глазами, и казалось, что они становились все ярче и ярче, и вскоре она не видела ничего, кроме них. И она вздохнула. — А теперь ложись, вот так, хорошая девочка.
Загипнотизированная, она опустилась на шелковые подушки и, покорная, словно ребенок, позволила раздеть себя.
— Святая Мария, какие прекрасные у тебя ноги. — Из-за того, что он отвлекся, простое заклинание ослабло, и она снова заволновалась. — Мужчина, получивший право созерцать, — пробормотал он, затем встряхнул головой. — Посмотри, что ты с собой сделала. Везде синяки и царапины. Тебе что, нравится боль?
— Нет. — Язык казался слишком неповоротливым. — Конечно же, нет.
— Некоторым нравится, — пробормотал он и снова нагнулся над ней. — Посмотри на меня, — потребовал Флинн. — Смотри сюда. Не отводи взгляд.
Ее полузакрытые глаза сомкнулись, когда она словно вплыла в то состояние, которого он хотел добиться, — сразу оказавшись над болью. Он завернул ее в стеганое одеяло, направил свой взор в сторону камина, и огонь с треском вспыхнул.
Затем он оставил ее, чтобы сходить в свою мастерскую и приготовить снадобье.
Он держал ее в состоянии легкого транса, пока ухаживал за ней, поскольку не хотел видеть всех этих девичьих ужимок, которые могли вызвать его прикосновения. Боже, сколько времени прошло с тех пор, когда он прикасался к женщине, плоть к плоти.
Во снах она была под ним, тело ее страстно желало его. Он целовал ее и чувствовал, как она отдавалась и выгибалась, поднималась и опускалась. И тело его жаждало ее.