Страница:
— Неужели он меня даже на минутку не пустит? — взмолилась я.
— Кэтрин, я бы с радостью сказал, что пустит, но он велел персоналу больницы никого не пускать и держать дверь в палату на замке. А главному врачу пригрозил, что подаст в суд, если кто-нибудь дозвонится до него по телефону, который ему специально установили в палате как важной персоне.
«Как это похоже на Джулиана, — подумала я. — Остается юристом даже на больничной койке!»
— Кэтрин, я хотел сообщить вам кое-что еще, — приглушенно добавил коллега Джулиана. — Сам не поверил, когда узнал, но Джулиан твердо намерен бросить работу. Вы представляете? Он уже написал заявление, отказывается от своей доли в фирме и увольняется.
— Вы шутите? — я не поверила своим ушам. — Да ведь юриспруденция для него как воздух! Он хотел стать адвокатом, еще когда даже в школу не ходил.
— Я просто сообщаю все с его слов, — отозвался коллега. — У меня самого в голове не укладывается. Но я подумал, вы должны быть в курсе.
Джулиан сдержал слово и, едва выписавшись из больницы, бросил работу. Но этим дело не кончилось: он продал практически все свое имущество — дом, самолет, виллу «Нирвана» на уединенном острове. Он продал даже свой заветный алый «феррари» — символ своего успеха и достигнутых высот.
Через некоторое время я узнала от одного из приятелей Джулиана, что брат уехал в духовное паломничество куда-то в Индию — «вроде как за смыслом жизни», по словам друга. Адреса Джулиан не оставил, телефона тоже, как с ним связаться, было неизвестно, и когда именно его ждать обратно, он тоже не сообщил.
— Как думаете, когда он вернется? — спросила я у приятеля брата.
— Думаю, ни вы, ни я больше не увидим великого Джулиана Мэнтла, — подавленно ответил собеседник.
Шли годы, от Джулиана не было ни слуху ни духу: он не звонил, даже ни единой открытки не прислал. Казалось, он решил забыть о существовании родной сестры, да и о своей прежней жизни — той, что была до гибели дочери.
К сожалению, я не извлекла из истории Джулиана никаких уроков и продолжала жить в бешеном темпе, погруженная в работу; правда, вышла замуж, но семье, как я уже говорила, уделяла все меньше внимания. Со временем я все реже вспоминала брата, но порой, когда я наслаждалась редкими минутами покоя и одиночества — обычно по ночам, поздно вернувшись с работы, когда дети и муж уже давно спали, — я все-таки задавалась вопросом: как там поживает мой брат, все ли у него хорошо? Я погружалась в воспоминания о погожих летних деньках времен нашего беззаботного детства, о совместных шалостях и забавах, вспоминала, как мы ныряли с пирса на озере у дачи, как плавали на лодке. Я перебирала в памяти все розыгрыши и шутки Джулиана, — он неутомимо выискивал себе все новые мишени. Но ярче всего помнился мне озорной блеск в глазах брата. Бедняжка Алли унаследовала от Джулиана эти всегда смеющиеся глаза. Ох, как же я скучала по этой девочке, которую уже не вернуть. И как же мне недоставало брата!
И пришел монах
«Я ваш новый врач!» — звучно объявил незнакомый голос из темного больничного коридора. Я всмотрелась в сумрак и чуть не ахнула. С инвалидной коляски поднялся и зашагал мне навстречу рослый молодой человек в докторском халате — без сомнения, тот самый, который бойко раскатывал по коридору и горланил детскую песенку, тот самый нарушитель больничного спокойствия. На шее у него висел стетоскоп, но в остальном наряд его отличался от обычного, потому что под расстегнутым белым халатом пламенела шафрановая хламида с капюшоном, — такую одежду обычно носят тибетские монахи. Яркая одежда ниспадала до самого пола, по подолу вился причудливый вышитый узор, различимый даже в сумраке коридора, а из-под не то хламиды, не то рясы виднелись сандалии, на которых тоже был узор — в виде цветов. До чего красивый наряд! И хотя рассмотреть лицо незнакомца в полутьме тоже было трудновато, я определила, что он моложав и хорош собой, а еще — не глазами, но всей кожей и всем сердцем — ощутила, какая волна душевного тепла, жизненной силы, доброты, уверенности в себе исходит от этого странного врача-монаха. Самое удивительное, что даже в скудном освещении лицо его показалось мне до странности знакомым. Прямой, подтянутый, сильный… но кто же он? По нему видно, что человек живет в ладу с самим собой и миром. А глаза! Они сверкали, как темные бриллианты, они смотрели тепло и проницательно, и, казалось, заглядывали в самые потаенные глубины моей души и видели меня насквозь. Под этим внимательным взглядом я застыла.
— И какого рода вы врач? — Я не смогла сдержать любопытства. — Простите, но на обычных докторов вы не очень-то похожи.
— Я в своем роде семейный врач, скажем так, — ничуть не смутившись, отозвался монах.
— По вашему виду я бы скорее сказала, что вы в своем роде знахарь, — с принужденным смехом заметила я. Очень уж таинственно выглядела эта фигура, словно проступившая из тьмы. Но не робеть же перед этим незнакомцем. Я взяла себя в руки и твердым тоном, каким привыкла изъясняться на работе, продолжала:
— Что ж, молодой человек, семейный врач мне ни к чему. Я попала в авиакатастрофу и получила серьезные травмы. Так что за мной присматривают специалисты по реабилитации, и больше мне совершенно никто не нужен. Простите, но в ваших услугах я не нуждаюсь. У меня есть врач, который вел меня здесь с самого поступления в больницу, и мне его вполне достаточно. А от вашего неуместного наряда мне вообще не по себе. Скажите, на что вы рассчитывали, — что ваш монашеский балахон будет вселять в пациентов доверие?
— Он греет зимой, — ответил незнакомец. В глазах его мерцали озорные искорки. — А заодно напоминает мне, кто я на самом деле.
— И кто же? — спросила я, попавшись на удочку.
— Об этом потом. А пока что скажу лишь, что пришел помочь вам. Вы должны поверить мне всем сердцем, потому что я и впрямь желаю вам только добра.
— Поверить всем сердцем? Вы что, спятили? — я начала свирепеть. — Вы вообще хотя бы представляете, через что я прошла? Какие муки вынесла? Мне нужен только прежний врач, болеутоляющие и полежать в тихой палате. Никакие разговорчики о доверии и никакие шуты гороховые в монашеских рясах мне ни к чему, а о том, чтобы вы меня лечили, и речи быть не может — близко не подпущу.
— От вас не требуется ничего делать, — спокойно заявил молодой монах. — Я лишь сообщаю, что могу вам помочь так, как вы и не представляете. Врач, которая лечила вас раньше, — прекрасный врач, она лучшая в своей области, другого и желать нельзя, и замечательно лечит, но это если вы хотите вылечить только тело.
— Что вы имеете в виду? Вы о чем? — я заводилась все больше и больше.
— Все очень просто. Врач поможет вам восстановить физическое здоровье. Но и только. А я пришел, чтобы помочь вам неизмеримо больше — восстановить всю вашу жизнь. — Он помолчал, словно собираясь с мыслями, затем продолжал очень мягко и без нажима, тщательно подбирая слова. И я вдруг увидела, что он гораздо старше, чем мне показалось поначалу.
— Я знаю, что у вас сейчас сложная полоса в жизни, особенно в семейной, — говорил удивительный монах. — Знаю, что вы пережили не только физическое, но и душевное потрясение и сейчас вынуждены переоценивать всю свою жизнь, думать о том, правильно ли жили. Вы размышляете о своих приоритетах, о том, что должно быть на первом месте. Я знаю и то, что семья для вас — свет всей жизни и что внутренний голос побуждает вас поставить семью на первое место, пока еще не слишком поздно.
— Откуда вы это взяли? — потрясенным шепотом спросила я. Меня пробрала дрожь: чужой человек видит меня насквозь!
— Доверьтесь мне, я знаю о вас практически все. Знаю, где вы выросли, знаю, что ваша любимая сладость — яблочный пирог с шоколадным мороженым, а любимый фильм — «Уолл-стрит». Знаю также, что у вас есть родинка на…
— Стоп! Хватит! — прервала его я. — Мне все понятно.
Да кто он, в самом деле? Сначала носится по больничному коридору на инвалидном кресле, будто тут трасса «Формулы-1». Потом начинает приставать ко мне со своим «я ваш новый семейный врач», а теперь пошел сыпать интимными подробностями моей не самой удачной жизни. Я встревожилась не на шутку. Вдруг этот тип опасен?
— Послушайте, я понятия не имею, кто вы такой, да мне и не важно, если честно, — соврала я. — Я устала, у меня все болит, и мне необходимо прилечь. Знаете что? Садитесь-ка обратно в ваше кресло, катитесь отсюда, и давайте забудем, что мы вообще виделись. А если не уберетесь, — я добавила в голос угрозы, — я попрошу дежурных сестер, чтобы вызвали охрану.
Я надеялась, что прозвучала эта тирада достаточно грозно.
Но таинственный незнакомец ничуть не испугался и не смутился. Он стоял передо мной все такой же спокойный и уверенный в себе. Потом рассмеялся — точнее, сначала негромко хохотнул, а потом просто покатился со смеху.
— Ох, Кэтрин, ты бы себя видела! Стоит посреди больничного коридора и на все корки распекает монаха в докторском халате, а сама-то в больничной рубашонке, которая расходится на спине! Какой ты была, такой и осталась. Все такая же храбрая — любому дашь отпор. Ну ни капельки не изменилась, просто смотреть приятно.
Он знал, как меня зовут! Да еще и тыкал! Я испугалась и потихоньку попятилась к сестринскому посту, чтобы дежурные вызвали охрану. Но незнакомец ухватил меня за руку и проворно сунул мне в ладонь какую-то крошечную вещицу.
— Пустите! — вскрикнула я, надеясь, что медсестры на посту встрепенутся.
— Ладно-ладно, — незнакомец развел руками. — Тогда отдай мою бабочку, и я уйду.
— Какую еще бабочку? Что за чушь вы несете? Нет, вы точно псих! — Так я возмущалась, пока не увидела, что же он сунул мне в ладонь.
— Откуда вы это взяли? — спросила я, слегка успокоившись. — Папа мне такую подарил в детстве, — добавила я совсем тихо. — Она сделана на заказ — папа заказал две таких, для меня и моего брата Джулиана. Это авторская работа, они существуют всего в двух экземплярах. Я больше таких не встречала… раньше, пока вы не показали мне эту. Значит, ювелир сделал еще несколько…
— Нет, их только две на всем белом свете, — мягко сказал монах.
Я озадаченно молчала. Если золотых бабочек всего две и моя лежит дома, а вторая у Джулиана, то откуда такая бабочка у странного посетителя? Не стряслось ли чего с Джулианом?
— Вы знаете моего брата, Джулиана? — с надеждой спросила я.
— Куда лучше, чем ты думаешь. Пожалуй, можно сказать, что мы с ним очень близкие люди, — с многозначительной усмешкой ответил монах.
— Где он, что с ним? — настойчиво спросила я.
— Да здесь он, в этой больнице, — ответил монах.
Сердце у меня бешено заколотилось, голова пошла кругом.
— Вы шутите, — выдавила я. Мой брат, адвокат высшего класса, переживший трагедию, депрессию, перелом всей жизни, уехавший в Индию много лет назад, чтобы обрести смысл жизни и спасти свою душу, — мой брат вернулся и сейчас здесь, в той же больнице, что и я, под одной со мной крышей! Немыслимое совпадение.
— Где он? — из последних сил спросила я. Этот незнакомец измотал меня своими играми.
— Прямо перед тобой, глупышка. Джулиан вернулся. И теперь он еще лучше, чем прежде, — жизнерадостно ответил молодой монах и даже совершил какое-то танцевальное па.
— Простите, — с чувством сказала я. — Понимаю, вы хотите как лучше, а чутье подсказывает мне, что вы не желаете мне дурного. Но я решительно не понимаю, кто вы и почему здесь. Если вы знаете, где Джулиан, то отчего просто не сказать, как мне его отыскать?
Монах отступил на шаг и воздел руки, сложив их словно в молитве, — я видела, как в Индии местные жители приветствуют друг друга подобным жестом. Он стоял неподвижно и смотрел на меня в упор. Молча, так что я слышала его дыхание. По щеке его скатилась слезинка. Потом он утер глаза широким рукавом своего шафранового одеяния, глубоко вздохнул и наконец ответил:
— Потому что, милая моя сестричка Кэтрин, я и есть Джулиан.
Он шагул в сторону, свет из палаты упал на его лицо, и я наконец-то разглядела таинственного незнакомца как следует. Сомнений не было — передо мной стоял Джулиан. Правда, внешне он сильно изменился, но я все равно узнала его. Братик, милый мой братик, наконец-то вернулся ко мне из дикой гималайской глуши!
Чудесное путешествие великого Джулиана Мэнтла
Меня захлестнула буря чувств. Сердце мое затопила радость: я столько лет пробыла в разлуке со своим единственным братом, и вот он наконец-то вернулся! Я не могла сдержать слез радости и плакала в три ручья, так, как не плакала, наверное, последние лет десять. Что за чудесная встреча! Мы обнялись, поцеловались, я внимательнее вгляделась в Джулиана и не поверила своим глазам: до того разительно он переменился. Что же за испытания выпали на его долю за эти десять лет, и как он достиг таких перемен? По моим подсчетам, Джулиану сейчас было к шестидесяти, и, прямо скажем, выглядел он на добрых двадцать лет старше, чем при нашей последней встрече. Старше, но бодрее, свежее, сильнее. Когда мы виделись с ним последний раз, весь облик его кричал об усталости, душевных муках, работе на износ и пристрастии к спиртному. Тогда Джулиан выглядел неряшливо, одутловато, видно было, как он располнел, опустился. Он кашлял, как заядлый курильщик, и к тому же страдал одышкой. Ясно было, что он намерен угробить себя как можно скорее. А ныне передо мной стоял совершенно обновленный, иной Джулиан — в расцвете сил и здоровья, поджарый, подтянутый. Лицо его сияло, как у юноши, полного энергии, он весь лучился радостью жизни. Глаза Джулиана, некогда потухшие, теперь снова сверкали, а взгляд их говорил, что у этого моложавого человека душа мудрого старца и что повидал и перенес он больше, чем мы можем представить. Джулиан источал благородство, доброту и необъятный жизненный опыт.
«Глубочайшее поражение, какое только способен потерпеть человек, коренится в огромной разнице между тем, кем ты мог бы стать, и кем ты в итоге стал», — заметил Эшли Монтегю. Человек, который стоял передо мной, казался одновременно и сильным, и исполненным смирения, и по нему было сразу видно — он полностью реализовал свой потенциал. Не могу объяснить словами, почему я почувствовала это. Просто в тот миг у меня возникло ощущение, что рядом со мной человек, который достиг пика своего величия — на свой лад.
— Знаю, тебе с трудом верится, Кэтрин, но это и правда я, — сказал Джулиан. — Ух, как я рад тебя видеть, сестренка! Ты бы только знала, как я по тебе скучал и как часто тебя вспоминал! — Джулиан снова заключил меня в крепкие объятия и ласково чмокнул в лоб.
— Ты бы хоть позвонил разок или написал нам! — пожурила его я. — Десять лет ни слуху ни духу!
Джулиан молчал, и в глазах его промелькнула тень былой боли. Наконец он сказал:
— Прости, что я так исчез, но после гибели Алли я был совершенно сломлен душевно, и сердце мое было разбито, — объяснил он терпеливо. — Я в жизни не испытывал такой боли. Порой я просыпался и чувствовал себя настолько обессиленным утратой, что не мог даже встать с постели. Я не хотел ни с кем видеться, ни с кем разговаривать, никому не хотел открывать душу и целиком отдался работе. Работа — вот единственное, что заставляло меня забыть о горе.
— Но мы могли бы тебе помочь! — воскликнула я.
— Вряд ли, Кэти. Я был ранен слишком глубоко, и мне надо было уехать. Ты ведь знала тогда про мой инфаркт?
— Да, — сочувственно ответила я.
Джулиан обнял меня за плечи и бережно повел обратно в палату, потому что я уже с трудом держалась на ногах — от усталости и пережитого потрясения.
— Я тогда чуть не умер. Врачи сказали — я выжил лишь чудом, потому что у меня отважная душа и могучая воля к жизни. После инфаркта я осознал, что никакая сила не заставит меня вернуться к работе юриста. Я утратил всякий интерес к адвокатской деятельности, к этой гонке и жаждал чего-то совершенно иного.
— Но чего именно?
— Я хотел отыскать настоящий смысл жизни. В наш век многие задумываются о смысле жизни, многие задают себя главные вопросы: зачем я живу, в чем смысл моего существования на этой планете?
— Да, Джулиан, я заметила — это многих волнует.
— Ого! Наконец-то ты назвала меня по имени! Значит, все-таки веришь, что я — это я.
— Верю-верю. Но ты так изменился — не узнать. — Я поцеловала Джулиана в загорелую щеку и ласково потрепала по плечу, а он в ответ снова поцеловал меня в лоб. Мы обнялись и некоторое время сидели голова к голове, как два голубка, ощущая ту неповторимую связь, какую испытывают лишь братья и сестры. Джулиана пробрала дрожь. Я заглянула ему в лицо и увидела, что по щекам у снова заструились слезы, — и сама заплакала. Вскоре Джулиан успокоился, но я заметила, что плакал он без малейшего смущения. Прежний Джулиан бы сгорел со стыда, случись ему прослезиться или как-то еще показать свою уязвимость.
— Ты никогда за всю мою взрослую жизнь не видела, чтобы я плакал? — проницательно спросил брат.
— Именно.
— За годы, проведенные вдали от дома, я уяснил много важного, и среди прочего — как важно быть настоящим.
— То есть как — настоящим? — не поняла я.
— А вот так, Кэти. В большинстве своем мы проживаем всю жизнь, скрываясь под социальной маской, маской, навязанной нам моралью общества. Она прячет наше подлинное «я». Мы никогда не бываем собой. Вместо того чтобы сделать видимыми для окружающих все грани своей личности и всю свою человечность, мы изо всех сил прикидываемся такими, какими нас хочет видеть общество. Говорим то, чего от нас ждут, носим то, что полагается носить по кем-то придуманным правилам, делаем то, чего от нас ожидают. А в результате? Мы проживаем не свою, а какую-то чужую жизнь, не выполнив своего предназначения в мире. Мы медленно убиваем себя. «Смерть — лишь один из способов умереть», — сказал как-то исследователь-путешественник Альва Саймон — и был прав.
Поэтому теперь я живу в точности так, как велит сердце. Если хочется плакать — плачу, как вот сейчас, потому что счастлив вновь обрести тебя. Если я сам не свой от радости — я пою. Если чувствую к кому-то приязнь и любовь, то выражаю эти чувства. Наверное, ты скажешь, что теперь у меня душа нараспашку. Я живу сегодняшним днем и радуюсь каждому мигу этого величайшего подарка — жизни.
— Это ты и называешь «быть настоящим»? — спросила я.
— Да, потому что я живу так, как нам, людям, предначертано самой природой. А ведь слишком много сейчас дрессированных.
— В каком смысле — дрессированных?
— Приученных вести себя «как прилично», «как полагается», вот в каком. Множество людей ведут себя как дрессированные. Натренировались изображать из себя не то, что они есть на самом деле, а то, чего от них ждет общество. Чем не дрессированные тигры или моржи?
— Резковатое сравнение, братец.
— Ну что ты, Кэти. У каждого из нас есть долг перед собой как человеком — прожить жизнь по-настоящему. Каждый из нас морально обязан реализовать лучшее, что в нем есть, проживая каждый день на полную катушку и на радость себе. Это и означает «быть настоящим», прислушиваться к голосу своей внутренней мудрости.
Быть настоящим — значит сказать решительное «нет» всему тому, что, как подсказывает интуиция, тебе чуждо, и сказать «да» тем вечным ценностям, которые делают жизнь духовно богаче, светлее, радостнее, осмысленнее, дают тебе возможность самореализоваться, — продолжал Джулиан. — Я мог бы вернуться к занятиям юриспруденцией и богатеть дальше, но это было бы поражение на личностном фронте.
— Господи, да почему же?
— Да потому, что благодаря испытаниям, выпавшим мне в жизни, я понял: все, что случается, происходит с нами не просто так. Всё имеет высший смысл.
— Тут я полностью согласна, — кивнула я, потому что именно такое открытие сделала после авиакатастрофы.
— Я усвоил кое-что еще, не менее важное. Неудачи, поражения, страдания на самом деле наши лучшие друзья и советчики. Александр Грэм Белл очень хорошо определил это, сказав: «Когда закрывается одна дверь, непременно открывается другая. Но мы, как правило, слишком долго с сожалением глядим на закрывшуюся дверь и поэтому не замечаем, что рядом открылась другая». Джулиан произнес эти слова громко и внятно.
— Как это верно подмечено! — пораженно прошептала я.
— Да, Кэтрин. Сущая правда. Наши раны даруют нам мудрость. Преграды и барьеры, на которые мы натыкаемся, в итоге становятся для нас трамплином. А неудачи превращаются в источник сил. Лейтон когда-то написал: «Испытания — это алмазная пыль, с помощью которой небеса шлифуют свои драгоценности».
— Обворожительная формулировка. Дай-ка запишу, — от всей души восхитилась я.
— Нет нужды, Кэти. Я научу тебя всему, что тебе необходимо знать, и поверь, сестричка, ты не забудешь ни слова. Так к чему я это все цитирую? Я мог бы вернуться в профессию, меня приняли бы обратно с распростертыми объятиями, и я мог бы снова разбогатеть. Но поступи я так, я бы тем самым наплевал на великолепные горизонты, которые открыла передо мной жизнь. Видимо, были какие-то непостижимые высшие причины и у гибели Алли, и у моего развода, и у моего инфаркта. Все случилось не просто так.
Я понял, что, если приму вызов судьбы и перестану растравлять свои раны, то смогу открыть нечто новое и выйти на совершенно новый уровень жизни. Я чувствовал, что новая жизнь принесет мне гораздо больше радости, счастья и любви, чем я когда-либо изведал.
— Любви? — поразилась я. — Ого, раньше ты не очень-то распространялся о любви. Да, братик, здорово же ты переменился.
— Мы живем в таком мире, где всем нам нужно как можно больше любви, Кэти. И я говорю не только о любви между людьми. Я толкую это понятие шире. Например, нам не хватает любви к работе. Мы должны обязательно любить среду, в которой живем, и, что самое главное, обязательно должны любить самих себя. Только полюбив самое себя, сможешь по-настоящему дарить любовь другим. Я пришел к простому и мудрому выводу: каждый наш ежедневный будничный поступок должен говорить о любви. Лев Толстой писал: «Лишь один четкий признак позволяет отличить добрый поступок от злого: то, что умножает любовь в мире, то и есть добро. То, что разделяет людей и порождает вражду между ними, — зло».
— Получается, чтобы стать настоящей и быть человечнее, мне нужно проявлять любовь не только к мужу, детям и окружающим, но и к своей работе? Так, что ли? И тогда я полностью реализуюсь и выполню свое предназначение в жизни? — уточнила я у Джулиана. — Послушай, но если я буду жить так, это приведет к крену, с которым я и сражаюсь в последнее время. Мне кажется, что я слишком много работаю и что мне надо работать меньше. Слишком много сил и эмоций я отдаю работе — семья от этого страдает.
— Хорошо подмечено, Кэти. Но, видишь ли, все зависит от того, что ты называешь своей работой. По-моему, ты понимаешь работу слишком узко. Ты подразумеваешь то, чем зарабатываешь на хлеб насущный. А я под работой имею в виду дело всей твоей жизни. Улавливаешь разницу?
— Не совсем. Что такое «дело всей моей жизни»? — я была озадачена.
— Возможно, дело всей твоей жизни — это растить двух чудесных детишек, которые вырастут и сделают мир лучше, мудрее, прекраснее. А еще я думаю, что дело твоей жизни — это твой сайт и компания «BraveLife.com» и то, как ты преображаешь жизнь других с помощью этого начинания.
— Откуда ты узнал про «BraveLife.com»? — изумилась я. — Я-то думала, ты далек от мирской жизни и уединился где-то в монастыре на вершинах Гималаев, а ты очень даже в курсе всего, что я делаю.
— С тех пор как я приехал, я наводил о тебе справки. Много о тебе читал. Ты здорово продвинулась в области бизнеса, сестричка, и меня это совершенно не удивляет. Кровь не водица, ты вся в меня, — Джулиан, дурачась, с шутливой гордостью постучал себя кулаком в могучую грудь.
— Нечего пыжиться, братец, — смеясь, поддела его я. — Я всего добилась сама, твое влияние тут ни при чем.
— Ты у нас всегда была сама независимость, Кэти. Мне это в тебе всегда нравилось, как и твоя несгибаемость и упорное стремление к совершенству. Но вернемся к нашему разговору. Важнее всего любить дело своей жизни. А также все и всех окружающих. И тогда твоя жизнь волшебным образом переменится.
— А ты видел, чтобы такое случалось на практике? Ну-ка, расскажи!
— Вот послушай, что говорит на эту тему великий философ Халиль Джебран. Какие прекрасные слова он нашел: «Когда работаешь, ты подобен флейте, чье сердце превращает шепот быстро текущего времени в музыку. Делать свое дело с любовью — значит любить труд и жизнь, значит постигнуть главнейший секрет жизни. Работа, которую делаешь без любви, — впустую, ибо работать — значит воплощать любовь в яви». Так что, Кэти, люби свою работу в «BraveLife.com». Отдавайся ей всей душой и заодно будешь повышать качество своей жизни. Но люби и свой труд матери семейства, и свою работу жены Джона.
— Кэтрин, я бы с радостью сказал, что пустит, но он велел персоналу больницы никого не пускать и держать дверь в палату на замке. А главному врачу пригрозил, что подаст в суд, если кто-нибудь дозвонится до него по телефону, который ему специально установили в палате как важной персоне.
«Как это похоже на Джулиана, — подумала я. — Остается юристом даже на больничной койке!»
— Кэтрин, я хотел сообщить вам кое-что еще, — приглушенно добавил коллега Джулиана. — Сам не поверил, когда узнал, но Джулиан твердо намерен бросить работу. Вы представляете? Он уже написал заявление, отказывается от своей доли в фирме и увольняется.
— Вы шутите? — я не поверила своим ушам. — Да ведь юриспруденция для него как воздух! Он хотел стать адвокатом, еще когда даже в школу не ходил.
— Я просто сообщаю все с его слов, — отозвался коллега. — У меня самого в голове не укладывается. Но я подумал, вы должны быть в курсе.
Джулиан сдержал слово и, едва выписавшись из больницы, бросил работу. Но этим дело не кончилось: он продал практически все свое имущество — дом, самолет, виллу «Нирвана» на уединенном острове. Он продал даже свой заветный алый «феррари» — символ своего успеха и достигнутых высот.
Через некоторое время я узнала от одного из приятелей Джулиана, что брат уехал в духовное паломничество куда-то в Индию — «вроде как за смыслом жизни», по словам друга. Адреса Джулиан не оставил, телефона тоже, как с ним связаться, было неизвестно, и когда именно его ждать обратно, он тоже не сообщил.
— Как думаете, когда он вернется? — спросила я у приятеля брата.
— Думаю, ни вы, ни я больше не увидим великого Джулиана Мэнтла, — подавленно ответил собеседник.
Шли годы, от Джулиана не было ни слуху ни духу: он не звонил, даже ни единой открытки не прислал. Казалось, он решил забыть о существовании родной сестры, да и о своей прежней жизни — той, что была до гибели дочери.
К сожалению, я не извлекла из истории Джулиана никаких уроков и продолжала жить в бешеном темпе, погруженная в работу; правда, вышла замуж, но семье, как я уже говорила, уделяла все меньше внимания. Со временем я все реже вспоминала брата, но порой, когда я наслаждалась редкими минутами покоя и одиночества — обычно по ночам, поздно вернувшись с работы, когда дети и муж уже давно спали, — я все-таки задавалась вопросом: как там поживает мой брат, все ли у него хорошо? Я погружалась в воспоминания о погожих летних деньках времен нашего беззаботного детства, о совместных шалостях и забавах, вспоминала, как мы ныряли с пирса на озере у дачи, как плавали на лодке. Я перебирала в памяти все розыгрыши и шутки Джулиана, — он неутомимо выискивал себе все новые мишени. Но ярче всего помнился мне озорной блеск в глазах брата. Бедняжка Алли унаследовала от Джулиана эти всегда смеющиеся глаза. Ох, как же я скучала по этой девочке, которую уже не вернуть. И как же мне недоставало брата!
И пришел монах
Счастье или несчастье не зависит от того, сколько у человека имущества или много ли золота он выиграл. Счастье или несчастье — это состояние души. Мудрец чувствует себя как дома в любой стране. Для благородных духом вся Вселенная — родной дом.
Демокрит
— И какого рода вы врач? — Я не смогла сдержать любопытства. — Простите, но на обычных докторов вы не очень-то похожи.
— Я в своем роде семейный врач, скажем так, — ничуть не смутившись, отозвался монах.
— По вашему виду я бы скорее сказала, что вы в своем роде знахарь, — с принужденным смехом заметила я. Очень уж таинственно выглядела эта фигура, словно проступившая из тьмы. Но не робеть же перед этим незнакомцем. Я взяла себя в руки и твердым тоном, каким привыкла изъясняться на работе, продолжала:
— Что ж, молодой человек, семейный врач мне ни к чему. Я попала в авиакатастрофу и получила серьезные травмы. Так что за мной присматривают специалисты по реабилитации, и больше мне совершенно никто не нужен. Простите, но в ваших услугах я не нуждаюсь. У меня есть врач, который вел меня здесь с самого поступления в больницу, и мне его вполне достаточно. А от вашего неуместного наряда мне вообще не по себе. Скажите, на что вы рассчитывали, — что ваш монашеский балахон будет вселять в пациентов доверие?
— Он греет зимой, — ответил незнакомец. В глазах его мерцали озорные искорки. — А заодно напоминает мне, кто я на самом деле.
— И кто же? — спросила я, попавшись на удочку.
— Об этом потом. А пока что скажу лишь, что пришел помочь вам. Вы должны поверить мне всем сердцем, потому что я и впрямь желаю вам только добра.
— Поверить всем сердцем? Вы что, спятили? — я начала свирепеть. — Вы вообще хотя бы представляете, через что я прошла? Какие муки вынесла? Мне нужен только прежний врач, болеутоляющие и полежать в тихой палате. Никакие разговорчики о доверии и никакие шуты гороховые в монашеских рясах мне ни к чему, а о том, чтобы вы меня лечили, и речи быть не может — близко не подпущу.
— От вас не требуется ничего делать, — спокойно заявил молодой монах. — Я лишь сообщаю, что могу вам помочь так, как вы и не представляете. Врач, которая лечила вас раньше, — прекрасный врач, она лучшая в своей области, другого и желать нельзя, и замечательно лечит, но это если вы хотите вылечить только тело.
— Что вы имеете в виду? Вы о чем? — я заводилась все больше и больше.
— Все очень просто. Врач поможет вам восстановить физическое здоровье. Но и только. А я пришел, чтобы помочь вам неизмеримо больше — восстановить всю вашу жизнь. — Он помолчал, словно собираясь с мыслями, затем продолжал очень мягко и без нажима, тщательно подбирая слова. И я вдруг увидела, что он гораздо старше, чем мне показалось поначалу.
— Я знаю, что у вас сейчас сложная полоса в жизни, особенно в семейной, — говорил удивительный монах. — Знаю, что вы пережили не только физическое, но и душевное потрясение и сейчас вынуждены переоценивать всю свою жизнь, думать о том, правильно ли жили. Вы размышляете о своих приоритетах, о том, что должно быть на первом месте. Я знаю и то, что семья для вас — свет всей жизни и что внутренний голос побуждает вас поставить семью на первое место, пока еще не слишком поздно.
— Откуда вы это взяли? — потрясенным шепотом спросила я. Меня пробрала дрожь: чужой человек видит меня насквозь!
— Доверьтесь мне, я знаю о вас практически все. Знаю, где вы выросли, знаю, что ваша любимая сладость — яблочный пирог с шоколадным мороженым, а любимый фильм — «Уолл-стрит». Знаю также, что у вас есть родинка на…
— Стоп! Хватит! — прервала его я. — Мне все понятно.
Да кто он, в самом деле? Сначала носится по больничному коридору на инвалидном кресле, будто тут трасса «Формулы-1». Потом начинает приставать ко мне со своим «я ваш новый семейный врач», а теперь пошел сыпать интимными подробностями моей не самой удачной жизни. Я встревожилась не на шутку. Вдруг этот тип опасен?
— Послушайте, я понятия не имею, кто вы такой, да мне и не важно, если честно, — соврала я. — Я устала, у меня все болит, и мне необходимо прилечь. Знаете что? Садитесь-ка обратно в ваше кресло, катитесь отсюда, и давайте забудем, что мы вообще виделись. А если не уберетесь, — я добавила в голос угрозы, — я попрошу дежурных сестер, чтобы вызвали охрану.
Я надеялась, что прозвучала эта тирада достаточно грозно.
Но таинственный незнакомец ничуть не испугался и не смутился. Он стоял передо мной все такой же спокойный и уверенный в себе. Потом рассмеялся — точнее, сначала негромко хохотнул, а потом просто покатился со смеху.
— Ох, Кэтрин, ты бы себя видела! Стоит посреди больничного коридора и на все корки распекает монаха в докторском халате, а сама-то в больничной рубашонке, которая расходится на спине! Какой ты была, такой и осталась. Все такая же храбрая — любому дашь отпор. Ну ни капельки не изменилась, просто смотреть приятно.
Он знал, как меня зовут! Да еще и тыкал! Я испугалась и потихоньку попятилась к сестринскому посту, чтобы дежурные вызвали охрану. Но незнакомец ухватил меня за руку и проворно сунул мне в ладонь какую-то крошечную вещицу.
— Пустите! — вскрикнула я, надеясь, что медсестры на посту встрепенутся.
— Ладно-ладно, — незнакомец развел руками. — Тогда отдай мою бабочку, и я уйду.
— Какую еще бабочку? Что за чушь вы несете? Нет, вы точно псих! — Так я возмущалась, пока не увидела, что же он сунул мне в ладонь.
— Откуда вы это взяли? — спросила я, слегка успокоившись. — Папа мне такую подарил в детстве, — добавила я совсем тихо. — Она сделана на заказ — папа заказал две таких, для меня и моего брата Джулиана. Это авторская работа, они существуют всего в двух экземплярах. Я больше таких не встречала… раньше, пока вы не показали мне эту. Значит, ювелир сделал еще несколько…
— Нет, их только две на всем белом свете, — мягко сказал монах.
Я озадаченно молчала. Если золотых бабочек всего две и моя лежит дома, а вторая у Джулиана, то откуда такая бабочка у странного посетителя? Не стряслось ли чего с Джулианом?
— Вы знаете моего брата, Джулиана? — с надеждой спросила я.
— Куда лучше, чем ты думаешь. Пожалуй, можно сказать, что мы с ним очень близкие люди, — с многозначительной усмешкой ответил монах.
— Где он, что с ним? — настойчиво спросила я.
— Да здесь он, в этой больнице, — ответил монах.
Сердце у меня бешено заколотилось, голова пошла кругом.
— Вы шутите, — выдавила я. Мой брат, адвокат высшего класса, переживший трагедию, депрессию, перелом всей жизни, уехавший в Индию много лет назад, чтобы обрести смысл жизни и спасти свою душу, — мой брат вернулся и сейчас здесь, в той же больнице, что и я, под одной со мной крышей! Немыслимое совпадение.
— Где он? — из последних сил спросила я. Этот незнакомец измотал меня своими играми.
— Прямо перед тобой, глупышка. Джулиан вернулся. И теперь он еще лучше, чем прежде, — жизнерадостно ответил молодой монах и даже совершил какое-то танцевальное па.
— Простите, — с чувством сказала я. — Понимаю, вы хотите как лучше, а чутье подсказывает мне, что вы не желаете мне дурного. Но я решительно не понимаю, кто вы и почему здесь. Если вы знаете, где Джулиан, то отчего просто не сказать, как мне его отыскать?
Монах отступил на шаг и воздел руки, сложив их словно в молитве, — я видела, как в Индии местные жители приветствуют друг друга подобным жестом. Он стоял неподвижно и смотрел на меня в упор. Молча, так что я слышала его дыхание. По щеке его скатилась слезинка. Потом он утер глаза широким рукавом своего шафранового одеяния, глубоко вздохнул и наконец ответил:
— Потому что, милая моя сестричка Кэтрин, я и есть Джулиан.
Он шагул в сторону, свет из палаты упал на его лицо, и я наконец-то разглядела таинственного незнакомца как следует. Сомнений не было — передо мной стоял Джулиан. Правда, внешне он сильно изменился, но я все равно узнала его. Братик, милый мой братик, наконец-то вернулся ко мне из дикой гималайской глуши!
Чудесное путешествие великого Джулиана Мэнтла
Кто хочет достигнуть малого, от того и жертвы требуются маленькие; кто хочет добиться большего, от того и жертвы требуются покрупнее; а кто хочет достигнуть великого, тот должен пойти на великие жертвы.
Джеймс Аллен
«Глубочайшее поражение, какое только способен потерпеть человек, коренится в огромной разнице между тем, кем ты мог бы стать, и кем ты в итоге стал», — заметил Эшли Монтегю. Человек, который стоял передо мной, казался одновременно и сильным, и исполненным смирения, и по нему было сразу видно — он полностью реализовал свой потенциал. Не могу объяснить словами, почему я почувствовала это. Просто в тот миг у меня возникло ощущение, что рядом со мной человек, который достиг пика своего величия — на свой лад.
— Знаю, тебе с трудом верится, Кэтрин, но это и правда я, — сказал Джулиан. — Ух, как я рад тебя видеть, сестренка! Ты бы только знала, как я по тебе скучал и как часто тебя вспоминал! — Джулиан снова заключил меня в крепкие объятия и ласково чмокнул в лоб.
— Ты бы хоть позвонил разок или написал нам! — пожурила его я. — Десять лет ни слуху ни духу!
Джулиан молчал, и в глазах его промелькнула тень былой боли. Наконец он сказал:
— Прости, что я так исчез, но после гибели Алли я был совершенно сломлен душевно, и сердце мое было разбито, — объяснил он терпеливо. — Я в жизни не испытывал такой боли. Порой я просыпался и чувствовал себя настолько обессиленным утратой, что не мог даже встать с постели. Я не хотел ни с кем видеться, ни с кем разговаривать, никому не хотел открывать душу и целиком отдался работе. Работа — вот единственное, что заставляло меня забыть о горе.
— Но мы могли бы тебе помочь! — воскликнула я.
— Вряд ли, Кэти. Я был ранен слишком глубоко, и мне надо было уехать. Ты ведь знала тогда про мой инфаркт?
— Да, — сочувственно ответила я.
Джулиан обнял меня за плечи и бережно повел обратно в палату, потому что я уже с трудом держалась на ногах — от усталости и пережитого потрясения.
— Я тогда чуть не умер. Врачи сказали — я выжил лишь чудом, потому что у меня отважная душа и могучая воля к жизни. После инфаркта я осознал, что никакая сила не заставит меня вернуться к работе юриста. Я утратил всякий интерес к адвокатской деятельности, к этой гонке и жаждал чего-то совершенно иного.
— Но чего именно?
— Я хотел отыскать настоящий смысл жизни. В наш век многие задумываются о смысле жизни, многие задают себя главные вопросы: зачем я живу, в чем смысл моего существования на этой планете?
— Да, Джулиан, я заметила — это многих волнует.
— Ого! Наконец-то ты назвала меня по имени! Значит, все-таки веришь, что я — это я.
— Верю-верю. Но ты так изменился — не узнать. — Я поцеловала Джулиана в загорелую щеку и ласково потрепала по плечу, а он в ответ снова поцеловал меня в лоб. Мы обнялись и некоторое время сидели голова к голове, как два голубка, ощущая ту неповторимую связь, какую испытывают лишь братья и сестры. Джулиана пробрала дрожь. Я заглянула ему в лицо и увидела, что по щекам у снова заструились слезы, — и сама заплакала. Вскоре Джулиан успокоился, но я заметила, что плакал он без малейшего смущения. Прежний Джулиан бы сгорел со стыда, случись ему прослезиться или как-то еще показать свою уязвимость.
— Ты никогда за всю мою взрослую жизнь не видела, чтобы я плакал? — проницательно спросил брат.
— Именно.
— За годы, проведенные вдали от дома, я уяснил много важного, и среди прочего — как важно быть настоящим.
— То есть как — настоящим? — не поняла я.
— А вот так, Кэти. В большинстве своем мы проживаем всю жизнь, скрываясь под социальной маской, маской, навязанной нам моралью общества. Она прячет наше подлинное «я». Мы никогда не бываем собой. Вместо того чтобы сделать видимыми для окружающих все грани своей личности и всю свою человечность, мы изо всех сил прикидываемся такими, какими нас хочет видеть общество. Говорим то, чего от нас ждут, носим то, что полагается носить по кем-то придуманным правилам, делаем то, чего от нас ожидают. А в результате? Мы проживаем не свою, а какую-то чужую жизнь, не выполнив своего предназначения в мире. Мы медленно убиваем себя. «Смерть — лишь один из способов умереть», — сказал как-то исследователь-путешественник Альва Саймон — и был прав.
Поэтому теперь я живу в точности так, как велит сердце. Если хочется плакать — плачу, как вот сейчас, потому что счастлив вновь обрести тебя. Если я сам не свой от радости — я пою. Если чувствую к кому-то приязнь и любовь, то выражаю эти чувства. Наверное, ты скажешь, что теперь у меня душа нараспашку. Я живу сегодняшним днем и радуюсь каждому мигу этого величайшего подарка — жизни.
— Это ты и называешь «быть настоящим»? — спросила я.
— Да, потому что я живу так, как нам, людям, предначертано самой природой. А ведь слишком много сейчас дрессированных.
— В каком смысле — дрессированных?
— Приученных вести себя «как прилично», «как полагается», вот в каком. Множество людей ведут себя как дрессированные. Натренировались изображать из себя не то, что они есть на самом деле, а то, чего от них ждет общество. Чем не дрессированные тигры или моржи?
— Резковатое сравнение, братец.
— Ну что ты, Кэти. У каждого из нас есть долг перед собой как человеком — прожить жизнь по-настоящему. Каждый из нас морально обязан реализовать лучшее, что в нем есть, проживая каждый день на полную катушку и на радость себе. Это и означает «быть настоящим», прислушиваться к голосу своей внутренней мудрости.
Быть настоящим — значит сказать решительное «нет» всему тому, что, как подсказывает интуиция, тебе чуждо, и сказать «да» тем вечным ценностям, которые делают жизнь духовно богаче, светлее, радостнее, осмысленнее, дают тебе возможность самореализоваться, — продолжал Джулиан. — Я мог бы вернуться к занятиям юриспруденцией и богатеть дальше, но это было бы поражение на личностном фронте.
— Господи, да почему же?
— Да потому, что благодаря испытаниям, выпавшим мне в жизни, я понял: все, что случается, происходит с нами не просто так. Всё имеет высший смысл.
— Тут я полностью согласна, — кивнула я, потому что именно такое открытие сделала после авиакатастрофы.
— Я усвоил кое-что еще, не менее важное. Неудачи, поражения, страдания на самом деле наши лучшие друзья и советчики. Александр Грэм Белл очень хорошо определил это, сказав: «Когда закрывается одна дверь, непременно открывается другая. Но мы, как правило, слишком долго с сожалением глядим на закрывшуюся дверь и поэтому не замечаем, что рядом открылась другая». Джулиан произнес эти слова громко и внятно.
— Как это верно подмечено! — пораженно прошептала я.
— Да, Кэтрин. Сущая правда. Наши раны даруют нам мудрость. Преграды и барьеры, на которые мы натыкаемся, в итоге становятся для нас трамплином. А неудачи превращаются в источник сил. Лейтон когда-то написал: «Испытания — это алмазная пыль, с помощью которой небеса шлифуют свои драгоценности».
— Обворожительная формулировка. Дай-ка запишу, — от всей души восхитилась я.
— Нет нужды, Кэти. Я научу тебя всему, что тебе необходимо знать, и поверь, сестричка, ты не забудешь ни слова. Так к чему я это все цитирую? Я мог бы вернуться в профессию, меня приняли бы обратно с распростертыми объятиями, и я мог бы снова разбогатеть. Но поступи я так, я бы тем самым наплевал на великолепные горизонты, которые открыла передо мной жизнь. Видимо, были какие-то непостижимые высшие причины и у гибели Алли, и у моего развода, и у моего инфаркта. Все случилось не просто так.
Я понял, что, если приму вызов судьбы и перестану растравлять свои раны, то смогу открыть нечто новое и выйти на совершенно новый уровень жизни. Я чувствовал, что новая жизнь принесет мне гораздо больше радости, счастья и любви, чем я когда-либо изведал.
— Любви? — поразилась я. — Ого, раньше ты не очень-то распространялся о любви. Да, братик, здорово же ты переменился.
— Мы живем в таком мире, где всем нам нужно как можно больше любви, Кэти. И я говорю не только о любви между людьми. Я толкую это понятие шире. Например, нам не хватает любви к работе. Мы должны обязательно любить среду, в которой живем, и, что самое главное, обязательно должны любить самих себя. Только полюбив самое себя, сможешь по-настоящему дарить любовь другим. Я пришел к простому и мудрому выводу: каждый наш ежедневный будничный поступок должен говорить о любви. Лев Толстой писал: «Лишь один четкий признак позволяет отличить добрый поступок от злого: то, что умножает любовь в мире, то и есть добро. То, что разделяет людей и порождает вражду между ними, — зло».
— Получается, чтобы стать настоящей и быть человечнее, мне нужно проявлять любовь не только к мужу, детям и окружающим, но и к своей работе? Так, что ли? И тогда я полностью реализуюсь и выполню свое предназначение в жизни? — уточнила я у Джулиана. — Послушай, но если я буду жить так, это приведет к крену, с которым я и сражаюсь в последнее время. Мне кажется, что я слишком много работаю и что мне надо работать меньше. Слишком много сил и эмоций я отдаю работе — семья от этого страдает.
— Хорошо подмечено, Кэти. Но, видишь ли, все зависит от того, что ты называешь своей работой. По-моему, ты понимаешь работу слишком узко. Ты подразумеваешь то, чем зарабатываешь на хлеб насущный. А я под работой имею в виду дело всей твоей жизни. Улавливаешь разницу?
— Не совсем. Что такое «дело всей моей жизни»? — я была озадачена.
— Возможно, дело всей твоей жизни — это растить двух чудесных детишек, которые вырастут и сделают мир лучше, мудрее, прекраснее. А еще я думаю, что дело твоей жизни — это твой сайт и компания «BraveLife.com» и то, как ты преображаешь жизнь других с помощью этого начинания.
— Откуда ты узнал про «BraveLife.com»? — изумилась я. — Я-то думала, ты далек от мирской жизни и уединился где-то в монастыре на вершинах Гималаев, а ты очень даже в курсе всего, что я делаю.
— С тех пор как я приехал, я наводил о тебе справки. Много о тебе читал. Ты здорово продвинулась в области бизнеса, сестричка, и меня это совершенно не удивляет. Кровь не водица, ты вся в меня, — Джулиан, дурачась, с шутливой гордостью постучал себя кулаком в могучую грудь.
— Нечего пыжиться, братец, — смеясь, поддела его я. — Я всего добилась сама, твое влияние тут ни при чем.
— Ты у нас всегда была сама независимость, Кэти. Мне это в тебе всегда нравилось, как и твоя несгибаемость и упорное стремление к совершенству. Но вернемся к нашему разговору. Важнее всего любить дело своей жизни. А также все и всех окружающих. И тогда твоя жизнь волшебным образом переменится.
— А ты видел, чтобы такое случалось на практике? Ну-ка, расскажи!
— Вот послушай, что говорит на эту тему великий философ Халиль Джебран. Какие прекрасные слова он нашел: «Когда работаешь, ты подобен флейте, чье сердце превращает шепот быстро текущего времени в музыку. Делать свое дело с любовью — значит любить труд и жизнь, значит постигнуть главнейший секрет жизни. Работа, которую делаешь без любви, — впустую, ибо работать — значит воплощать любовь в яви». Так что, Кэти, люби свою работу в «BraveLife.com». Отдавайся ей всей душой и заодно будешь повышать качество своей жизни. Но люби и свой труд матери семейства, и свою работу жены Джона.