Родионов Станислав. Долгое дело

   Хотя бы цветы. Раньше он их приносил даже зимой. Букеты из ели, из березовых прутьев, из сухого бессмертника... Но вот началась весна. И ни стебелечка. Подснежники сама покупала.
   Раньше он не давал ей самой снять сапожек, туфель не давал скинуть сам хотел, бросался в ноги, как поклоны отбивал. Теперь она может сидеть в передней и пыхтеть с сапогом хоть час.
   У нее есть привычка вскрикивать: уронит ли что, сожжет ли, соль ли рассыплет, палец ли уколет... Раньше он бежал на кухню, опрокидывая стулья.
   Раньше - первый год, второй год их жизни, может быть, и третий год, и четвертый - он ничего не мог делать. Ходил за ней и целовался. Боже, сколько они могли тогда целоваться... Раньше. До холостых лет супружества.
   Лида прикусила зеленую ленту, так идущую к ее волосам, и заплакала.
   И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Вчера мне неожиданно позвонил бывший начальник геологической партии, у которого я когда-то работал коллектором, - ему потребовалась юридическая справка. А потом он сказал "два слова о себе". Доктор наук, начальник отдела... Написал две монографии. Сделал геологическую карту Союза. Сейчас занимается металлогенической проблемой, пишет статьи, доклады, учит аспирантов, курирует районы... И еще что-то, и еще где-то...
   - А зачем? - вдруг спросил я.
   - Не понял.
   - Для чего? - изменил я вопрос.
   - Опять не понял.
   - Ну, почему?
   Он положил трубку. Мы и раньше так говорили. Только в те времена он не клал трубку, а приказывал мне тереть пробы или разбирать образцы.
   Козлова никогда не думала, что обман с шубой может что-нибудь вызвать, кроме чувства утраты дорогостоящей вещи. Но было и другое - сильная обида: может, оттого, что она видела мошенницу, говорила с ней, сочувствовала и поила чаем. Лучше бы украла тайно, из-под замка. Кража анонимна, поэтому ее легче перенести. Мошенничество для потерпевшего обиднее, - тут его унижают.
   Козлова сразу заявила в милицию. Через два дня ее вызвали, побеседовали и сказали, что пропажу найдут. "Шуба не деньги - о себе скажет". И отвезли на мотоцикле с коляской в прокуратуру.
   Там ее долго допрашивал следователь с вздыбленными пятерней волосами, в больших очках, за которыми были тихие и задумчивые глаза. Он не сказал, что найдут шубу. Только в конце допроса спросил, узнает ли она эту даму, и Козлова поняла, что мошенница для него важнее, чем ее шуба.
   Узнает ли? Да она уже видела ее во сне: воровка так же сидела в передней на стуле, в том же белом платке, и пила чай стакан за стаканом. Козлова бегала на кухню, резала какой-то огромный и странный лимон, темп все учащался, покупательница пила все стремительнее... Козлова хотела ей сказать, что ее обманывает, кладет не лимон, а грейпфрут, но вдруг увидела, как у дамы от чая бухнет живот, страшно поднимаясь на глазах... Козлова закричала и проснулась.
   Она ли эту даму не узнает?
   Синтетическая шуба осталась висеть в передней, вроде чужеродного тела. Перевесить в шкаф руки не поднимались. И не ее эта вещь, чужая. Следователь просил занести ее завтра в прокуратуру, как вещественное доказательство.
   В передней коротко позвонили, так коротко, что Козлова раздумывала, открывать ли. Могли баловаться мальчишки. Но звонок повторился, теперь чуть настойчивее.
   Она открыла дверь. На лестничной площадке стояла крупная женщина в сером невзрачном платке и затрапезном пальто. В руке она держала узел. Таких женщин Козлова иногда встречала на вокзалах да видела в военных фильмах.
   - Милочка, я к вам.
   Жар бросился Козловой в голову, как ударил палкой. Или испуг ударил, который бросился в голову вместе с жаром: закричать ли, звонить ли в милицию, дверь ли захлопнуть?..
   - Дайте же мне войти.
   Под напором того узла, которым пришедшая деликатно давила, как животом, Козлова немо сделала два шага назад.
   Дама, теперь просто женщина, уже стояла в передней. Она опустила узел на стул, торопливо его развязала и броском подняла руку, на которой повисла черная каракулевая шуба.
   - Ваша, - сказала женщина, таким же броском руки повесила ее на вешалку, схватила свою, искусственную, и ловко завязала в узел.
   - Я сейчас вызову милицию, - опомнилась Козлова.
   Женщина оставила узел и сложила руки на груди, как для молитвы:
   - Милочка, вы тоже женщина! Вы мать, и я мать! Ну ошиблась, оступилась, леший попутал... Но ведь опомнилась, сама пришла и шубу вернула. Повинную голову меч не сечет. Милочка, простите меня!
   Козлова смотрела на молитвенно сложенные руки, на грязно-зеленый шарф, перекрученный на шее, как белье на ветру; смотрела на пальто, какое-то щипаное, словно его начали лицевать, да передумали; смотрела на бурки, всунутые в калоши, которые теперь уже не носили.
   - Да-да, - вздохнула женщина, - я уже дико поплатилась.
   - Лично я прощаю, - вяло ответила Козлова.
   - Милочка, скажите в прокуратуре, что с шубой вам почудилось...
   - Нет, - твердо перебила хозяйка, - врать не стану.
   - Да вам за это ничего не будет. Мол, ошиблась.
   - Не могу.
   - Милочка, хотите я встану да колени?
   Она сделала движение вперед, словно споткнулась и сейчас упадет. Козлова непроизвольно схватила ее за локоть, подумав, что в тот раз тоже поддерживала под руку.
   - Вставайте, не вставайте, а врать в следственных органах не собираюсь, - почти зло отрезала Козлова.
   Гостья отпрянула. Она вдруг сильно - опять, как в тот раз, - побледнела и опустила руку в карман своего потрепанного пальто. Козлова попятилась в сторону кухни, ожидая увидеть нож или пистолет. Но женщина вытащила маленькую бутылку. Значит, плеснет кислотой - Козлова читала про такую месть. И услышала тихий, какой-то чревовещательный голос, который мурашками прокатился по ее спине.
   - Тогда я сейчас отравлюсь.
   Козлова закрыла глаза. Заметив испуг хозяйки, женщина положила бутылочку обратно и уже другим голосом, который задрожал от подбежавших слез, спросила:
   - Разве я переживу позор? Сидеть в тюрьме! Неужели ты хочешь, чтобы меня посадили? Неужели ты такая бессердечная?
   - Нет, - искренне сказала Козлова.
   - Тогда пожалей! Откажись от показаний, и я тебя век буду помнить. Молиться за тебя буду. Копейки ни у кого не возьму...
   - Хорошо, - устало согласилась хозяйка.
   - Но знай: если не откажешься, я отравлюсь у тебя на глазах.
   И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Часто слышу, что жил человек, жил, да и совершил преступление. Вдруг. Как несчастье, как болезнь. А уж если несчастье, то оно, считай, от судьбы, от бога - его не предусмотришь, с ним не поборешься. И несчастных жалеют, больным сочувствуют, но только не наказывают.
   Я не сомневаюсь, что любое преступление зреет долго и нелегко, даже самое маленькое. Постепенно накапливаются в человеке прегрешения, поступочки, проступочки... С каждым таким поступком все грубее топчется мораль. И вот наступает грань, когда отвергается та моральная норма, которая возведена уже в закон, - совершается преступление.
   За дверью легонько стукнуло и зашуршало, словно там мели пол. Или кто-то остановился у кабинета, рассматривая табличку "Следователь С.Г.Рябинин" и собираясь постучать. Но дверь приоткрылась без стука. Он увидел-таки кусок серой швабры, который мелькнул в проеме слишком высоко от пола. Рябинин ждал, к чему-то приготовившись...
   Дверь медленно, почти вежливо открылась. Первым вошел худой высокий мужчина с выгоревшей тонкой бородкой, которая, видимо, и мелькнула в дверном проеме. За ним неуклюже шагал приземистый загорелый человек, умудряясь втискиваться в пустое пространство. Они подошли к столу и молча расстегнули плащи. Высокий протянул руку:
   - Прокурор Гостинщиков из Прокуратуры РСФСР.
   Приземистый поставил на пол громадный портфель, сел на стул и буркнул:
   - Следователь по особо важным делам Семенов.
   Прокурор снял мягкую кремовую шляпу и тоже опустился на стул. Следователь остался в берете.
   - Сергей Георгиевич, - начал прокурор, - нами получен сигнал, что вы совершили преступление...
   - Какое? - удивился Рябинин.
   - А мы сейчас это выясним. Приступайте к допросу, - приказал Гостинщиков следователю.
   Тот откашлялся и все-таки хрипло спросил:
   - Фамилия, имя, отчество?
   - Рябинин Сергей Георгиевич.
   - Место рождения?
   - Новгород.
   - Семейное положение?
   - Женат.
   - Место работы?
   - Вы же знаете...
   - Отвечать! - тонким голосом крикнул Гостинщиков, задрожав палевой бородкой.
   - Следователь прокуратуры Зареченского района.
   - Национальность?
   - Русский.
   - Образование?
   - Высшее, юридическое.
   - Судимы?
   - Нет.
   Семенов лег грудью на стол, припечатав все бумаги, и, стараясь придать своему простодушному лицу особую хитрость, спросил:
   - Чем вы занимались одиннадцать лет назад?
   - Как чем?.. Работал техником в геологической экспедиции.
   - Ага, работал, - вроде бы обрадовался прокурор.
   - И с кем вы работали? - поинтересовался Семенов с каким-то тайным намеком.
   - Ну, с геологами, техниками...
   - Давно вы их видели? - теперь он спросил с деланным безразличием.
   - Это мое личное дело.
   - Молчать! То есть отвечать! - вновь крикнул Гостинщиков, придерживая скачущую бородку.
   - Ну, видел кое-кого из них месяц назад...
   - Говорить правду! - теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белесыми ресницами.
   - Ну, месяца два назад...
   - Четыре! - рявкнул Гостинщиков.
   - Неправда, - возмутился Рябинин.
   - Товарищ Семенов, дай ему в ухо, - приказал работник Прокуратуры РСФСР.
   Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.
   - Физические воздействия запрещены, - слабо возразил Рябинин.
   Но Семенов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешней вцепился в затылок.
   - Больно, черти...
   Это были они - его геологи.
   С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.
   Рэм Федорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всем на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.
   Димка Семенов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему - техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провел в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в поселок за хлебом и пропал на три дня; вернулся черный, обожженный, веселый - тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он...
   Это были они - его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.
   И промелькнуло, исчезая...
   ...Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?
   - Забыл нас? - улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.
   - Три месяца не заходил, подлец, - улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоет. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза - сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали ее козлиной, хотя Рэм Федорович объяснял, что козлы не улыбаются.
   - Три с половиной, - уточнил Рябинин.
   - Э, все идешь по следу?
   - Да не по одному. Братцы, сейчас все объясню...
   - Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, - засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый сверток.
   - Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. - Рэм Федорович из того же портфеля вытащил другой сверток, тупой и круглый...
   Это были они - его геологи.
   И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Сегодня приходили мои геологи. Расстроили, разбередили... Как вернулся на одиннадцать... Нет, уже на двенадцать лет назад. Как побывал в юности. И мне показалось, что жить я стал не так - жить я стал хуже...
   Давно не был в лесу. Давно не видел рассвета. Давно не обращался к себе. Давно не говорил с дочкой тайным бессловесным языком. С Лидой не говорил... Сердце давно не сжималось от гулкого восторга. Давно никого не жалел. Да я давно и не плакал...
   Калязина не шла.
   Перед допросом Рябинин обычно занимался пустяками - берег силы; не физические, а какие-то другие, которые могли уходить на необязательные встречи, на ползущие мысли или на случайные нервные вспышки. Он вяло разбирал следственный портфель. И удивился, обнаружив под фонариком пакет с двумя окаменевшими пирожками Лидиной выпечки: он их сразу узнавал по тупым носам и острым спинкам. Эти пирожки остались еще с мартовского выезда на место происшествия...
   В кабинет заглянула женщина, окинув Рябинина рассеянным взглядом, - он тоже посмотрел на нее краем глаза, потому что заглядывали часто: ошибались комнатой, кого-нибудь искали или просто хотели увидеть живого, не телеэкранного следователя.
   Рябинин держал пакет, вспоминая тот выезд... Пирожков была ровно дюжина - Лида давала их с расчетом на всю оперативную группу. По два пирожка съели Петельников, Леденцов, судебно-медицинский эксперт и шофер дежурной машины; по одному съели понятые. Окаменели пирожки Рябинина, который писал протокол осмотра, и ему было не до еды...
   Женщина опять заглянула, обежав кабинетик таким взглядом, словно тот был министерским. Теперь Рябинин посмотрел на нее чуть пристальнее, но она захлопнула дверь, заметно смутившись и полыхнув чем-то красным.
   Рябинин не знал, что делать с пирожками: съесть их было невозможно, а выбросить то, к чему прикасались Лидины руки, он не мог. Улыбнувшись, Рябинин завернул их и опустил в карман плаща...
   Женщина - оказывается, красной у нее была огромная шляпа - в третий раз открыла дверь и опять сумела окинуть крохотный кабинетик широким и высматривающим взглядом, от которого Рябинину и самому показалось, что у него за спиной кто-то стоит.
   - Вы кого-нибудь ищете?
   - Мне нужен Рябинин, - приятным грудным голосом ответила женщина.
   - Я - Рябинин...
   Она улыбнулась, как бы извинив его за непонятливость, и повторила:
   - Мне нужен следователь прокуратуры Рябинин.
   - Я и есть Рябинин, - вновь проявил он непонятливость.
   Теперь ее рассеянный взгляд остановился на следователе, как сфокусировался, - она старалась понять его слова.
   - Вы... Рябинин?
   - Да. А что?
   Она вдруг покраснела хорошей полнокровной краской, сливаясь лицом с цветом своей шляпы.
   - Извините меня ради бога... Я думала, что следователь выглядит чиновником. Представляла вас пожилым, недобрым, обрюзгшим...
   - Пока не обрюзг, - буркнул он, тоже слегка краснея.
   - Вы похожи на скандинава, - решила женщина.
   Она уже была в кабинете: крупная, яркая, породистая. Рябинин сделал неопределенное движение, смысл которого и сам понял не сразу, - подавленное желание встать. Но она села, положив перед следователем повестку, а перед собой - бордовую шляпу, которая заняла полстола. Калязина Аделаида Сергеевна.
   Рябинин записывал анкетные данные с каким-то неожиданным удовольствием, словно ему нравился и год ее рождения, и ее работа, и адрес... Причину этого удовольствия знать он не хотел. Он не чиновник, чтобы копаться. Он и не пожилой - средних лет он. Видимо, добрый - со стороны виднее. И не обрюзг, потому что дома работает с гантелями и резиной. И похож... на этого - на скандинава...
   - Причину вызова знаете?
   - Разумеется, - вздохнула Калязина. - Недоразумение.
   - Недоразумение?
   - Скажите, разве я похожа на преступницу? - почти радостно спросила она, уверенная в ответе, потому что теперь была его очередь сделать ей комплимент.
   Хорошо взбитые платиновые волосы падали на крупный лоб прямо-таки весенней дымкой. Ярко-малиновые губы большого рта улыбались. Их веселое напряжение, видимо, передавалось скулам, которые игриво поблескивали. Сейчас губы должны бы взорваться смехом из-за этого самого недоразумения, в которое впал следователь... Но ее прямой длинный нос - видимо, оттого, что она слегка откидывала голову, - был наведен на Рябинина, а взгляд темных, чуть запавших глаз нацелен в его зрачки.
   Рябинин на несколько секунд потерял себя, бессмысленно разглядывая стол и опять краснея. Похож на скандинава... На двери висит табличка с его именем, в этом кабинетике может стоять только один стол и может сидеть только один человек. Она мило разыграла легкую интермедию, на которую он клюнул легко, ибо нет приманки надежнее лести.
   - Перейдем к эпизодам, - сухо ответил Рябинин на ее вопрос-призыв.
   - Перейдем, - покорно согласилась она.
   - Мошенническое гадание супругам Смирновым на совместимость...
   - Почему мошенническое?
   - Потому что вы их обманули.
   - В чем, товарищ следователь?
   - Выманили пятьдесят рублей.
   - Не выманила, а получила за труд.
   - За какой же? - усмехнулся Рябинин, зная, что ирония действует на умных лжецов отрезвляюще, а Калязина была не глупой - он уже видел.
   - Я предсказала им длительную совместную жизнь. Если вам не нравится слово "предсказала", то могу выразиться иначе: я дала им умный совет. Неужели умный совет не стоит пятидесяти рублей?
   - Этот совет ничего не стоит хотя бы потому, что он плод научной инсценировки.
   - Боже мой, - тихо удивилась она, рассматривая Рябинина заново, словно только теперь его увидела. - И это говорит следователь, который сам должен обладать пониманием психики, предвиденьем, интуицией. Узнали же вы без всякой науки, что я неглупая...
   Рябинин повернулся к окну, - ему нестерпимо захотелось глянуть на улицу. Там было все в порядке... И с домами, и с транспортом, и с пешеходами. Он посмотрел на Калязину, чувствуя подступающее раздражение...
   Кто сказал, что с умным человеком приятно беседовать? Чем выше организовано существо, тем оно противнее. Как симпатичен цветок! Но животное уже менее приятно. А про человека и говорить нечего. И чем умнее он, тем отвратительнее. Не зря же все любят детей, животных, дурачков, - они милы своей глупостью.
   И промелькнуло, исчезая...
   ...Умный человек - неприятен. Опытный - несимпатичен. Сильный опасен...
   Рябинин суетливо выдернул протокол с показаниями Смирнова и неприязненно сказал:
   - Мне понятен смысл вопроса о том, кого этот парень больше любит: детей или собак. Хотели проверить, будет ли он любить детей...
   - Нет, вы не поняли, - спокойно возразила она. - Ни один человек не признается, что собак любит больше детей. Этим вопросом я проверяла его искренность.
   - Допустим, - согласился Рябинин. - А какой смысл вопроса о любимом цвете? Что, если любит желтый, то будет хорошим мужем, а если синий - то плохим?
   - О, вы и этого не знаете, - сокрушенно и вскользь заметила она. Любовь к определенному цвету говорит о многом. По крайней мере, я никому бы не посоветовала выйти замуж за человека, любящего черный цвет.
   - А если человек выбирает в булочной мягкий хлеб и пробует его вилкой, о чем это говорит?
   - Если без конца тычет, то он мелочен. Вы не согласны?
   - Допустим, - нехотя согласился Рябинин. - А когда человек поднимается на лифте...
   - Тут я проверяла запас жизненных сил. Опять-таки согласитесь, что взбежать по лестнице молодому человеку ничего не стоит. И неестественно, когда двадцатилетний ждет лифта. Такой в жизни многого не достигнет.
   Рябинин остыл, - логичные ответы ему всегда нравились.
   - Ну, а вопрос о ботинке, который жмет?
   - Если испытуемый винит фабрику, то у такого всегда будет виноват кто угодно, только не он. Если винит ботинок, то этот человек самокритичен. А если винит свою ногу, то он скромен и тих.
   Рябинин улыбнулся. Но Калязина смотрела холодно, не принимая его улыбки.
   - Теперь о семейном знаке, - посерьезнел и он. - Вы сказали, что в их семье заваривать чай должен обязательно мужчина. Неужели и в этом есть смысл?
   - Вы что пьете? - деловито поинтересовалась она.
   - Компот, - ответил Рябинин, ибо допрос соскочил - может быть, на жмущем ботинке - с тех строгих рельсов, которые ему были проложены всеми инструкциями.
   - Компот и чай имеют одну интерпретацию.
   - Какую же?
   - Вы домашний человек.
   - Это научный вывод?
   - Разумеется. За спиртным возможен скандал. За кофе возможна сдержанность. А чай - это мир, покой и уют. И если мужчина должен его заваривать, то ему следует приходить домой вовремя, быть спокойным и домашним. Не так ли?
   - Так, - покладисто подтвердил следователь, потому что было именно так: чай он тоже считал напитком дружбы, вроде индейской трубки мира.
   Рябинин открыл протокол допроса женщины, которую Калязина вдохновила на невероятную, или невероятного, м'куу-м'бембу. Он вдруг заметил, что спешит не допрос кончить, не освободиться от нее и не получить признание, - спешит услышать ответы, которые стали его интересовать.
   - Перейдем к той клиентке, которая назвалась Юлией...
   - Да, белесая дурочка.
   - Почему дурочка?
   - Потому что не умеет жить с мужем.
   - Что же вы не дали ей умного совета?
   - Как это не дала? - искренне удивилась Калязина.
   Рябинин скосил глаза в протокол допроса Юлии и прочел вслух:
   - "Она сказала, что все мужчины делятся на карьеристов, бабников и алкоголиков". Очень умно!
   - Буду вам признательна, если вы назовете мужчину другого типа.
   Рябинину захотелось назвать ближайшего к ней мужчину - себя. Но любопытствующий вопросик опередил:
   - А я какого типа?
   Она прищурилась и заиграла красивыми губами, словно начала кокетничать.
   - К женщинам, кроме жены, вы равнодушны. Алкоголь для вас не существует. Вы карьерист.
   - Угу, - буркнул Рябинин, неожиданно обидевшись; и оттого, что по-глупому обиделся, он тихо на себя разозлился.
   - Я могу доказать, - смиренно предложила она, видимо заметив его обиду.
   - Не надо, - сказал Рябинин, уже злясь на себя явно: не стоило задавать ей этого вопроса, да и про компот шутить не стоило.
   Он покопался в бумагах, чтобы вышла пауза, необходимая ему для продолжения допроса, как антракт для спектакля. Почему разозлился? Уж в чем в чем, а в карьеризме был не грешен. Неужели задела ее беспардонность: подозревается в мошенничестве, а называет следователя карьеристом? Но ведь сам напросился.
   - Скажите, если мужчина любит мягкую булку, то, значит, он любит женщин? - строговато спросил Рябинин.
   - Фрейд создал свою ошибочную сексуальную теорию психоанализа на сновидениях. Я свою, допустим, тоже ошибочную, на вкусах. Так его десятки лет изучают и цитируют, а меня, Сергей Георгиевич, таскают в прокуратуру.
   Вот как - знает, что он Сергей Георгиевич. В глазах, на губах и даже на ее щеках притихла легкочитаемая улыбка: ну, конечно, я не Фрейд, но и таскать меня в прокуратуру не надо.
   - В конце концов, не стоит придираться к терминам, - продолжала она скрытно улыбаться. - Я учила ее познать своего мужа.
   Эта потаенная улыбка звала следователя к пониманию. Он понимал. Ее поступки - нечастые в уголовной практике своей замысловатостью. Их мотив, древний, как мир, - корысть. Логичные объяснения, увлекшие его умом и оригинальностью. Он понимал. Но потаенная улыбка просила большего сочувствия; просила мягко, интимно, и был в этой просьбе почти незримый дымок наглости, как и во всем потаенном.
   - Ну, а чему учила ваша женская доминанта, которая принесла клиентке столько неприятностей?
   Она вздохнула и заговорила обидчиво:
   - Вот уж верна пословица; дурака учить - что мертвого лечить. Да я учила ее тому, без чего нет женщины!
   Рябинин чуть не пошутил: найти м'куу-м'бембу. Но вспомнил, что об этом Калязина уже не знала.
   - Я хотела сделать ее желанной, интересной и соблазнительной.
   - Каким же образом?
   - Есть бабы, и есть женщины. Чтобы первая стала второй, думаете, нужна красота, ум, образование, тряпки? Нет, нужна изюминка. Вот такая крохотная изюминка... - Она собрала бордовые ногти правой руки в горстку, показывая малость этой изюминки. - Женщина от бабы отличается изюминкой. Нет изюминки - и нет женщины. И никакие косметические кабинеты не помогут.
   - Причем же ваша доминанта?
   - Это и есть изюминка. Я сыпала их в эту Юлию, как в сдобу. Вот только тесто оказалось без дрожжей. - Она вновь улыбнулась и спросила: - Про изюминку согласны?
   Рябинин не ответил, потому что промелькнуло, исчезая...
   ...Не пирожки. В кармане плаща лежали не пирожки, а булочки с изюмом. Петельников тогда спросил: не с мясом ли? С изюмом. Женщину нашпиговать чужим изюмом. Да сколько женщин, столько и изюминок. Любовь - не поиск ли этой изюминки? Нет. Это поиск своей единственной изюминки в своей единственной женщине...
   Он так и не ответил, как всегда запоздало удивившись этому исчезнувшему мигу, после которого ничего не осталось - будто самолет пролетел. Рябинин пошевелил бумаги, потому что его вопросы кончились. Вот только каракулевая шуба...
   - Пальто у женщины покупали? - как бы между прочим спросил он, сообщив интонацией, что это пальто к допросу не очень и относится.
   - Я смотрела шубу, а не пальто.
   Не скрыла, а могла бы: опознания не было.
   - Купили?
   - Не подошла. Откуда вы знаете про шубу?
   Рябинин повертел заявление хозяйки этой шубы, усмехнулся и положил его в папку, - женщина запуталась в каракуле.