Рокотов Сергей. Слепая кара

   — А как же? — едва заметно усмехнулась Наташа. — Не без этого. Я девушка незамужняя, могу и пококетничать. Не так?
   — Конечно, конечно, вы очень симпатичная девушка, — подтвердил Николаев. — Я бы и сам за вами поухаживал, если бы не был женат и обременен заботами. Например, расследованием убийства Николая Фомичева, — посерьезнел он. — Значит, в тот день вы были не в кроссовках?
   — Нет, конечно, — усмехнулась Наташа. — Никак невозможно по причине их отсутствия. Я не люблю носить брюки, кроссовки, я люблю одеваться как женщина — платье, юбка, туфли на высоких каблуках.
   — Ну, а за город? В поход? Тоже в туфлях на каблуках?
   — Кеды у меня есть старые, туфли без каблуков.
   А хороших кроссовок, в каких по улице не стыдно пройти, вообще нет. Хорошие стоят дорого, а дрянь покупать неохота. Нет у меня их, короче.
   — А дома в чем ходите?
   — В домашних тапочках. Ходить дома в кедах вредно и неприятно, Павел Николаевич.
   Николаев все больше поражался поведению Наташи. Ни тени-смущения, никакого волнения он в ней не мог обнаружить, как ни пытался. Она отвечала четко и без запинок. И вела себя совершенно спокойно.
   Николаев понял, почему это его так удивляет. До ее прихода он почти уверил себя, что нашел убийцу Фомичева, что именно она, Наташа, его падчерица, сделала это. Он ждал волнения, бегающих глазок, слез, полного расхождения фактов и, наконец, возможно, признания. И вдруг — абсолютное спокойствие, четкость ответов и даже элементы заигрывания с ним.
   Хотя очень своеобразного и достойного.
   — Значит, никаких любовниц у Фомичева не было? Именно так? — решил выйти из этого разговора Николаев. — И вы ничем помочь следствию не можете?
   — Совершенно ничем, Павел Николаевич, — еще более хладнокровно ответила Наташа, и Николаев почувствовал себя в каком-то идиотском положении.
   — Нам, видимо, придется допросить ваших сослуживцев. Я говорю откровенно, чтобы вы потом на меня не обижались.
   — Да вы что, Павел Николаевич? Я что, ребенок?
   Какие могут быть обиды? Вы просто обязаны допросить их на предмет моего алиби.
   — Ладно, Наташа, так мы и сделаем. Все. Я вас больше не задерживаю. Давайте ваш пропуск, я отмечу. Все.
   До свидания.
   — Всего доброго, Павел Николаевич. — Наташа внимательно поглядела на него своими голубыми глазами, едва заметно повела в сторону губой и вышла.
   Николаев понял, что нынешний день не внес ни малейшей ясности в дело, напротив — он, пожалуй, еще больше его запутал. Он решил немедленно ехать в книжный магазин на Мясницкую и допросить сослуживцев Наташи.
   — Я отлучусь на часик-полтора! — крикнул он дежурному.
   Заведующая секцией магазина, женщина средних лет с крашенными хной волосами, изумленно глядела на Николаева.
   — А что такое? Что случилось?
   — Да ничего особенного. Идет следствие…
   — Я знаю, убили отчима Наташи. Вы что, ее подозреваете?
   — Мы работаем, — устало проговорил Николаев. — Я прошу вас только сказать, была ли Наташа на рабочем месте с утра до двенадцати часов девятого апреля этого года?
   — Была, разумеется. Весь день была на месте. Как раз девятого апреля новую партию детективов привезли, и книжки нарасхват, самые ходовые — Маринина, Корецкий, Тополь. Много работы было.
   — Понятненько. А обедать во сколько она ходила?
   — Мы вообще-то без перерыва работаем. А обедаем по очереди. Она обычно ходит обедать с Лялей Савченко. Они, как правило, обедают часа в два. Мы-то в пельменную ходим с девчатами. А они отдельно, вдвоем. Чашечка кофе, фрукты, бутербродик — фигуры берегут. И правильно — видели, какая Наташа у нас красавица, не то что я, поперек себя шире. Поесть люблю, товарищ следователь, что греха таить.
   — А где сейчас Ляля Савченко?
   — Да вот, в отделе детективов. Вот она. Наташа-то сегодня отпросилась на полдня. Ляля за двоих работает.
   — Наташа была у нас в управлении, — мрачно доложил Николаев. — Должна скоро подойти. — Он сказал это и понял, что подводит Наташу, наверняка у нее есть личные дела, после допроса она не побежала сразу на работу, а пошла по своим делам. А он донес заведующей. Ему стало досадно на себя, очень не хотелось выглядеть плохо в глазах Наташи. А почему это было, он и сам не понимал.
   Николаев подошел к Ляле Савченко, эффектной брюнетке, худой, стройной, задал ей те же вопросы, что и заведующей.
   — Девятого была очень хорошая погода, — мечтательно проговорил а Ляля. — И мы ходили с Наташкой в кафе. Было это где-то в половине второго. Пили кофе, чашки по две выпили, я еще пару пирожков съела, а Наташка только бутербродик с сыром, она на диете, потолстеть боится.
   — А с десяти до двенадцати она постоянно была на работе? — спросил Николаев.
   — С десяти до двенадцати с места не сходила. К нам книги новые поступили, торговля шла бойко. Но день был хороший, первый весенний, и настроение у нас было хорошее. Я этот день прекрасно помню.
   — Ладно, спасибо. Я поехал, всего доброго.
   Спустившись вниз, Николаев задержался у отдела «Искусство», полистал красочные альбомы Сальвадора Дали и импрессионистов, неодобрительно поглядел на цену и положил альбомы на место. При выходе он столкнулся с Наташей.
   — Здравствуйте еще раз, Павел Николаевич, — спокойно и серьезно сказала Наташа. — Книгами интересуетесь?
   — Интересуюсь, — буркнул Николаев, не зная, как ему держаться с Наташей. Девушка нравилась ему, но его раздражала ее спокойная, невозмутимая манера разговаривать, ему казалось, она говорит с каким-то превосходством. Она прекрасно понимала, что Николаев подозревает ее в убийстве, но никаких доказательств против нее не имеет. И своим безразличным тоном как бы издевалась над следствием.
   — У нас хорошие книги.
   — Хорошие. И цены тоже неплохие.
   — Ну, на одну-то книжку могли бы раскошелиться?
   — Не могу. Семью надо кормить, — от смущения Николаев сказал эту дурацкую фразу, о чем сразу же пожалел.
   — До свидания, Павел Николаевич.
   — Всего доброго, Наташа.
   Николаев подошел к машине, открыл ее, вставил ключ в замок зажигания. Повернул. Машина не заводилась. Николаев открыл капот, долго возился с зажиганием, весь взмок, испачкал пиджак. Мерзкий автомобиль заводиться упорно не желал. Отчаявшийся Николаев сел в машину и закурил.
   «Либо все эти свидетельницы врут, либо тут что-то другое, — думал он, куря сигарету за сигаретой. — Но быть не может, что они врут. Разные люди, а говорят одно и то же. И Наташа совершенно спокойна, уверена в себе. Нет, определенно что-то другое. Надо искать какую-то другую женщину. Я пошел по самому легкому пути и зашел в тупик. Надо получше узнать об окружении Фомичева, расспросить его родственников, собутыльников».
   Николаев выкурил еще сигарету, и вдруг его осенило. Но не по поводу убийства Фомичева, а по поводу машины. Он выскочил из нее и побежал в ближайший автомагазин. Было пасмурно, моросил дождь, а плащ он оставил на работе, не ожидая такой подлости от своего железного друга. Где тут ближайший автомагазин, Николаев понятия не имел, расспрашивал прохожих, наконец получил членораздельный ответ. Весь мокрый, он сел в автобус и проехал пару остановок.
   Там действительно оказался автомагазин, где он купил бегунок, — он был уверен, что именно из-за этой копеечной дряни не заводится его машина.
   Обратно он тоже хотел ехать на автобусе, но его, как назло, долго не было, и он решил идти пешком.
   Прошел одну остановку, и только тут, на его счастье, кончился дождь. Даже выглянуло солнышко. Николаев повеселел, закурил очередную сигарету — и вдруг вздрогнул.
   Навстречу ему в модной красной куртке, темно-синих джинсах и белых кроссовках шла Наташа. На поводке она вела золотистого кокер-спаниеля. Николаев приостановился, пораженный этим зрелищем.
   Ведь только полчаса назад он видел ее в плаще, входящей в магазин на Мясницкой. И вот она снова — в таком виде, гуляющая с собакой.
   — Еще раз здравствуйте, — пробубнил Николаев.
   Девушка презрительно поглядела на вымокшего невзрачного долговязого мужчину. Собака залаяла.
   — Вы что, успели переодеться? — спросил Николаев.
   — Вы с ума сошли? — Девушка внимательно поглядела на Николаева. — Разве так знакомятся с девушкой?
   Собака при этих недоброжелательных словах хозяйки стала рваться с поводка и бросаться на остолбеневшего Николаева.
   — Извините, — промямлил он. — Я, кажется, обознался.
   Ему стало не по себе. Он пристально глядел на девушку. Нельзя сказать, что эта девушка была похожа на Наташу. Это просто была она. Один к одному. Абсолютно одно лицо, одна фигура, цвет волос, голос, манера разговаривать. Один человек. В другой одежде, с собакой.
   Девушка тоже внимательно поглядела на Николаева. Ему показалось, что ее недоумение прошло и в голубых глазах что-то блеснуло, какое-то понимание ситуации. Даже странная легкая улыбка появилась на губах. Но тут же исчезла.
   — А за кого вы меня приняли? — вдруг в лоб спросила девушка.
   Профессиональная привычка не болтать лишнего не позволила Николаеву сказать ничего конкретного.
   — Да так… Бывает. Похожи на одну знакомую, — криво улыбнулся он.
   — Бывает, — вдруг как-то помрачнела девушка, дернула за поводок собаку и быстро пошла по улице.
   Николаев постоял немного, потом непроизвольно оглянулся. В этот момент девушка свернула в подворотню.
   Николаев направился к машине. Поставил в трамблер бегунок, и машина резво завелась. Обрадованный удачей, следователь нажал на газ и, умело лавируя между машинами, поехал к себе в управление.
   Встреча на улице озадачила его. Он пока не мог понять, что именно произошло, но разные беспорядочные мысли роились у него в голове. «А может быть, этот окаянный бегунок сломался на счастье, — подумал Николаев. — Может, я близок к разгадке». Он знал, какую порой важную роль в следствии играет случайность — случайное слово, случайная находка, случайная встреча…

Глава 7

   — Вы с ума сошли?! — закричала Люба. — Вы что такое городите?!
   — Я не хотела вам говорить, вы сами настояли, Люба, — тихо отвечала Вера Александровна. — Я знала, что вам будет нелегко такое услышать. Я не хотела…
   Вы сами…
   — Да что вы талдычите «сами, сами». Вы говорите, как это все было. Говорите!
   — Ну, ушел этот брат его, а потом я пошла в магазин. Хотела купить пакетик кефира и творожку.
   — Да пропади он пропадом, ваш творожок! Говорите же!
   — Не кричите вы так. Ушла я, а минут через тридцать вернулась. Слышу — в вашей комнате кто-то ходит.
   Я подумала, опять этот Иван вернулся, а он мне так не нравится, мне все время казалось, что он на руку нечист. Я подошла, извините, и посмотрела в замочную скважину. И…
   — Ну, ну…
   — Ну что? Николай валяется на полу в крови, а над ним стоит Наташа. Кулаки сжала, и лицо такое страшное. Я никогда ее такой не видела. Я так испугалась, Люба, так испугалась. Я не знала, что мне делать. Я бросилась к себе в комнату, тихо, тихо, на цыпочках, чтобы меня не услышали, заперла дверь и затаилась.
   Я шевельнуться боялась. Но потом услышала шаги.
   Я поглядела в свою скважину и увидела — Наташа крадется по коридору. Потом хлопнула дверь, и все…
   Я опять подошла к вашей комнате, поглядела в замочную скважину — Николай лежит и не шевелится.
   И лужа крови под ним. Что мне было делать. Люба?!
   Что?!! Звонить в милицию? Чтобы Наташеньку арестовали? Николай ведь все равно был мертв, я уверена.
   Я не смогла бы ему помочь. И никто не смог бы.
   — А дверь-то, дверь, дверь в нашу комнату была заперта?
   — Я не знаю, я побоялась дергать. Меня так трясло, Люба, вы не представляете, какой ужас я пережила.
   Но, наверное, была заперта, ведь минут через двадцать пришли вы.
   — Да, точно, я открывала ключом. Дверь была заперта, — задумчиво проговорила Люба. — Неужели Наташа? А вы видели ее лицо? Точно видели?
   — Конечно, видела. Это была она. Да, а еще я успела вытереть следы крови в коридоре. Я только закончила оттирать, как пришли вы. Я не хотела, чтобы вы или кто другой видели эти следы. А оттирать так трудно было — следы от кроссовок такие узорчатые, я порошком терла.
   — Каких кроссовок? — удивилась и несколько обнадежилась Люба. — У нее и кроссовок-то никаких нет. Она их сроду не носит.
   — Ну вот, значит, есть. Ну, кроссовки ли, кеды ли, я не разбираюсь.
   — Да какие там кеды? Она утром ушла на работу в плаще, платье и туфлях. Она всегда так ходит. Никаких кедов она никогда на работу не надевала. Путаете вы что-то, Вера Александровна, — фыркнула Люба. Ей пришло в голову, что соседка малость не в себе и этим объясняется все.
   — Я ее видела. Люба. Понимаете вы, видела своими глазами.
   — Вы видели, как она убивала Николая? Чем она его убила?
   — Я не видела, как она его убивала. Я видела, как она стояла над ним со сжатыми кулаками. А он валялся мертвый, а под ним была лужа крови. Что это значит?
   — Я не знаю, — буркнула Люба. — Показалось — вот и все. Вы говорите, следователю ничего не рассказали?
   — Ничего, ничего, — залепетала соседка.
   — Вот и правильно. Нечего…
   Люба не знала, что говорить. Вера Александровна не была похожа на безумную, которой кажется невесть что. Неужели Наташа решилась на такое? Неужели это правда?
   — Вы полагаете, Наташа могла пойти на убийство? — вдруг сказала Люба, пристально глядя в глаза соседке.
   — Я не знаю, — отвела глаза старушка — может быть…
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Что хочу сказать? — задумалась Вера Александровна. — Я хочу сказать, — вдруг резко заявила на вставая с места, — что у нее были для этого основания.
   — Основания? — выпучила глаза Люба.
   — Да, основания. Извините меня. Люба, у нас с вами очень ответственный, откровенный разговор.
   Речь идет о человеческой жизни, о жизни Наташи, о вашей семье… Мне очень трудно говорить об этом, но… Неужели вы не знаете, что Николай, ваш муж, неоднократно… вы извините меня…
   — Да говорите же! — заорала красная, как помидор, Люба.
   — Сожительствовал с Наташей, — выпалила Вера Александровна.
   — Замолчите! — еще громче закричала Люба.
   — То говорите, то замолчите… Что же мне делать?
   — Говорите, только не заговаривайтесь. Что вы, своими глазами видели это?
   — Почти видела. У нас коммуналка, Люба, все на виду. А ваш покойный муж мало чего стеснялся. Тем более меня, он меня и за человека не считал. Он мог бы такое делать, например, при собаке, при кошке.
   Я для него была не больше мышки. — В ее голосе появились жесткие нотки. — Так что несколько раз я была почти свидетельницей. Под кроватью, правда, не сидела, врать не буду. Помните, вы уезжали с Толиком к вашей матери с ночевкой несколько раз?
   — Ну? Помню…
   — Так вот, слышала я и шум, и крики, и возню.
   — И в скважину глядели замочную по вашей привычке? — зло улыбаясь, спросила Люба.
   — И это было, — так же зло ответила соседка. — В первый раз. Мне показалось странным, что за возня у вас в комнате и крики: «Не надо! Не надо! Пусти! Маме скажу!» И ответ: "Не скажешь, паскуда! Поздно уже, не впервой. Раздевайся лучше по-хорошему..
   Он еще не то говорил, у меня язык не поворачивается такое повторять. Он гад был, муж ваш, грязный, порочный гад. И очень хорошо, что она его зарезала. Туда ему и дорога! — крикнула вдруг Вера Александровна. — И я никогда не скажу следователю, что я там видела.
   Никогда. Это тот случай, когда такой поступок оправдан.
   — Ладно, — махнув рукой, тихо произнесла Люба. — Хорошо, Вера Александровна, что вы мне все это рассказали. И спасибо вам, что не сообщили следователю. И все же мне не верится, что Наташа на такое способна. Убийство ведь — дело серьезное. Как же она решилась?
   — Не выдержала, Любочка, не выдержала, дорогая моя, — заплакала Вера Александровна. — Сколько можно терпеть? Взяла и в гневе зарезала…
   — И специально пришла для этого с работы? — недоверчиво спросила Люба. — В тот момент, когда все должны быть дома, и я, и вы. Смысл-то какой?
   — Ну, этого уж я не знаю, Люба. А вы сами спросите ее. Поговорите с ней, скажите, что от нас с вами никто ничего не услышит. Поговорите откровенно, как мать с дочерью. Ведь ближе вас у нее никого нет.
   — Да, — отмахнулась Люба, — очень мне легко на такие темы с ней разговаривать? Догадывалась я, конечно, Вера Александровна, что Колька сволочь большая, и об этих делах… Не слепая же… Женщина я, и мать я… Ой, господи, надо было его, гада, гнать отсюда к чертовой матери… Но сами знаете, какой он был…
   Боялась я его страшно…
   — А я, думаете, нет? Он, бывало, после таких дел подойдет ко мне, дыхнет в ухо и шепнет: «Все нормально, Вера Александровна, правда?» — и смотрит так страшно, взгляд у него, сами знаете… Куда мне против него? Но на Наташеньку как мне больно было смотреть, когда она из комнаты выходила… Как будто ножом меня на куски режут. Зайдет в ванную, долго не выходит, а я все трясусь, как бы она там вены себе не перерезала. Нет, выходит, бледная вся, взгляд отрешенный. Пойдет на кухню, чай поставит… А на меня и не смотрит, глаза отводит… Ужас, Любочка, ужас… — заплакала старушка.
   Слезы появились и на глазах у Любы.
   — Ой, Вера Александровна, страсти вы какие говорите… Как же все это?.. И все же не верится мне, странно как-то все.
   …Вечером с работы пришла Наташа. Села ужинать на кухне. Мать внимательно глядела на нее. У Любы не укладывалось в голове, как это ее дочка Наташа могла убить человека. Все это казалось ей таким диким, таким чудовищным, будто страшный сон, кошмар, от которого надо только проснуться, и все будет в порядке. А не кошмаром ли были все одиннадцать лет жизни с Фомичевым? Что вообще это было? Неужели она могла одиннадцать лет прожить с таким человеком, родить от него ребенка, существовать с ним бок о бок, готовить ему, стирать ему, спать с ним в одной постели, заниматься любовью? При мысли об этих ночах она стиснула зубы. Кошмар, кошмар, но не она ли сама этот кошмар устроила? Это после такой веселой, такой светлой жизни с Сашей Павловым…
   Наташа взглядов матери не видела. С аппетитом ела, пила чай с пряниками. Потом поблагодарила за ужин и пошла смотреть телевизор. Смеялась над забавной комедией «Отпетые мошенники», болтала с Толиком…
   Толик в этот день был немного нездоров, его просквозило на холодном ветру. Люба напоила его чаем с малиной и пораньше уложила спать. Уснул он быстро, засопел, зачмокал, И тогда Люба вошла в Наташину комнату.
   Наташа лежала на кровати в рейтузах и футболке и читала книжку.
   — Наташа, — тихо сказала Люба. — Я кое-что хочу у тебя спросить.
   — Что, мам? — Наташа оторвалась от книги.
   — Ты уж извини меня, разговор не очень приятный. Но дело-то серьезное. Завтра нас обеих вызывает следователь. Ты помнишь?
   — Конечно. А что тут такого?
   — Да… ничего… Но надо сказать все правильно…
   — Что сказать? — удивилась Наташа. Она непонимающими глазами глядела на мать. — Что именно сказать? Мне вообще нечего говорить этому следователю. Меня при убийстве не было, я пришла с работы вечером. Что я могу сообщить?
   — Да, это так..: Все это, конечно, так. Но… вот..
   Ты извини меня, если я что-то не так скажу…
   Наташа поднялась и села на кровати. Она внимательно глядела на мать.
   — Что с тобой, мам? Говори, я не понимаю…
   — Я скажу, но… Наверное, это Вера Александровна из ума выжила… В общем, она считает, что это ты убила Николая! — выпалила Люба и отвернулась.
   — Я?! Убила Николая?! Ты бредишь, мам?
   — Да нет, Наташенька, если бы так… Она говорит, что видела тебя в квартире часов в одиннадцать. Ты стояла около убитого Николая… А потом шла по коридору. Видела она тебя… И кровь от следов потом вытирала сама.
   Наташа раскрыла рот и молча глядела на мать.
   — Ну я не знаю, мам, кто из вас сошел с ума. Мне бы хотелось все же, чтобы она. Возраст такой, тебе еще рановато.
   — Я тоже подумала, что сбрендила старуха. Но она так конкретно все рассказывает. Вышла, говорит, в магазин, когда этот Иван убрался отсюда, потом приходит, слышит — возится кто-то в нашей комнате.
   Она поглядела в замочную скважину — видит, ты стоишь над трупом Колькиным. И кулаки сжимаешь.
   А потом видела тебя, как ты по коридору шла. А потом следы кровавые на полу остались, она замывала…
   А потом уже я пришла…
   — Мама, я весь день была на работе, — четко сказала Наташа. — Весь день. С утра до конца рабочего дня. Обедали мы с Лялькой около двух в кафе. И все.
   Остальное время я была на работе и никуда, слышишь ты, никуда не отлучалась! Никуда… Спроси кого хочешь… Это все, бред, то, что ты говоришь, просто бред.
   — Ну не знаю! — взмахнула руками Люба. — Я сама скоро с ума сойду от всего этого!
   — Но ведь арестовали же Ивана Фомичева! И деньги Николая ты у него нашла, и ручку. Он-то почему не мог убить?
   — Понимаешь, Наташа, Вера Александровна сказала мне, только мне, а не следователю, что Николай выходил в туалет уже после ухода Ивана. Она сама видела его! Иван два раза приходил, второй раз за водкой бегал. А она два раза видела Николая, по нужде бегал.
   Но она не стала говорить следователю, что после окончательного ухода Ивана она видела Николая живого. Ты меня понимаешь?! Она вообще ничего про тебя следователю не говорила. Она только мне все это рассказала.
   — Ну, спасибо! — рассмеялась Наташа, все больше поражая мать. — Добрая какая… Меня не надо выгораживать, понимаешь ты? Я никого не убивала и была на работе. Все. Так что, мам, передай ей, что ей просто почудилось. Старческий маразм, есть такое дело.
   — Не похоже как-то, — пожала плечами озадаченная Люба.
   — Не похоже, но так и есть, — коротко отрезала Наташа и вновь взялась за книгу.
   — Следы, говорит, от кроссовок были… — неуверенно сказала Люба.
   — От кроссовок? — вздрогнула вдруг Наташа. — Но ты же знаешь, я никогда не ношу кроссовок. Их и нет у меня…
   Люба заметила, как что-то изменилось в лице Наташи. До того спокойная, насмешливая, она вдруг побледнела и словно чего-то испугалась.
   — Ив чем же я была одета? — пристально глядя на мать, спросила Наташа. — Что она говорит?
   — А я и не спросила… — промямлила Люба.
   — А ты пойди и спроси, — как-то очень зло произнесла Наташа. — Спроси, раз такое дело. Это же очень важно. Что она скажет?
   Люба вышла и вернулась минут через десять.
   Наташа сидела на кровати и глядела куда-то в стену. Выражение ее лица было несколько отрешенное.
   — Наташа! — позвала мать.
   Наташа вздрогнула и испуганно поглядела на нее.
   — Что?
   — Да ничего. Это я. Я спросила Веру Александровну. Говорит, точно не помнит, но вроде бы в красной куртке и в джинсах.
   — В красной куртке? — переспросила Наташа и еще больше побледнела. — У меня же такой одежды нет! Ты знаешь, что у меня такой одежды нет! И не было никогда! — Она неестественно расхохоталась. — Ты же знаешь, что у меня такой одежды никогда не было! Все! Спокойной ночи! Я спать хочу, не желаю больше слушать эти бредни Веры Александровны. Не желаю!
   Озадаченная Люба поглядела внимательно на Наташу, пожала плечами и вышла из комнаты.
   Утром Наташа была очень бледная, явно невыспавшаяся. Не говоря ни слова, умылась, позавтракала и ушла на работу.
   Встретились они уже в коридоре на Петровке.
   Люба шла от Николаева, Наташа шла к нему. Люба остановилась около дочери.
   — Наташа, я должна тебе сказать. Он спрашивал про размер обуви. Поимей в виду. Не зря он это спросил.
   Наташа пристально поглядела в глаза матери.
   В этом взгляде было что-то такое, от чего у Любы мурашки побежали по спине.
   — Поимею, мама, спасибо за информацию. Они тут вообще зря вопросов не задают.
   И обе пошли в разные стороны. Каждая — со своими мыслями. Каждая что-то знала, о чем-то догадывалась, что-то подозревала. Обеим было страшно.

Глава 8

   Подходил к концу рабочий день. У Наташи, как всегда, болели ноги от долгого стояния за прилавком, но сегодня она не обращала внимания на это. Голова была занята другим. То, что сказала ей вчера мать, потрясло ее. Но говорить с матерью откровенно она не могла. Они давно уже были совершенно чужими людьми. Более того — между ними было нечто. Нечто черное, ужасное, недоступное пониманию, нелепое и гнусное. Наташа знала, что мать догадывалась обо всем…
   Эти отвратительные картины то и дело всплывали у нее перед глазами. Хотелось от них чем-то закрыться, хотелось, чтобы они сгинули навсегда, как сгинул с этого света Николай Фомичев, муж ее матери…
   …Наташа училась в одиннадцатом классе, когда мать с Толиком уехала к родственникам в деревню — там умер ее двоюродный брат. И тогда это произошло в первый раз…
   Усевшийся за ужин Николай буравил ее глазами.
   Наташа накрыла на стол, разогревала ему ужин и сама села напротив.
   — Устал, — вздохнул Николай. — Выпить что-то хочется. Достань из серванта, там водка есть. Выпью рюмаху.
   Наташа достала бутылку, поставила на стол, вынула из серванта рюмку.
   — А себе-то? — сказал Николай.
   — Я не пью, дядя Коля, — тихо ответила Наташа.
   — Да ну, ты большая уже. Выпей со мной за компанию, не могу один, алкаш я, чо ли?
   Она не соглашалась, но Николай сумел уговорить ее. Она достала себе рюмку только для того, чтобы он отстал от нее.
   Николай улыбнулся во весь рот, что бывало с ним крайне редко, и налил себе и ей.
   — Ну, давай, Наташа, за все хорошее.
   Они чокнулись и выпили.
   — Ты уж большая, тебе можно, — улыбался Николай. — Ты уж совсем большая такая… стала…