«К сожалению, я только сейчас осознал, что, оказывается, учился в одной школе с Пелевиным, – признает актер Михаил Ефремов (выпускник 1980 года). – Увы, даже не припомню ни одной драки с ним, хотя уверен, что подзатыльник вполне мог от него получить, он ведь старше меня как-никак. Не исключаю и того, что он вообще был не таким хулиганом, как я, и мог сторониться больших шумных компаний. Но судя по тому, что он учился в этой “мажорской” школе, где получали образование дети жуликов, министров и знаменитостей, родители у него были влиятельные. Думаю, что покойный Никита Хрущев, внук генсека, вполне мог быть знаком с Витей Пелевиным. Ну или Сергей Аллилуев мог вдохновить его на некоторые произведения».
   По другим сведениям, в школе Виктор Пелевин вел себя надменно и якобы охотно провоцировал драки, а еще распускал слухи, что владеет приемами карате, что для школьника тех лет имело особый вес. В начале семидесятых вышли главные фильмы Брюса Ли, чья неожиданная ранняя смерть канонизировала и без того безумно популярного актера. Волна увлечения восточными единоборствами окатила и Советский Союз. Плакаты с Брюсом Ли висели в комнате пелевинского погодка и тезки Виктора Цоя.
   Надо сказать, что в десятом классе я некоторое время занимался карате. Это, конечно, не превратило меня в Джеки Чана. Я мог, например, расколоть ударом ноги кафельную плитку на стене школьного туалета или сломать кулаком треснувшую доску – вот, пожалуй, и все. Но из-за этих занятий я мог в полной мере оценить все то, что проделывал на экране Джеки Чан.
Empire «V» (2006)
   В школе Пелевин ни с кем не дружил, с хулиганами не водился, держался особняком, но при этом не был изгоем – такой примерно портрет рисуют те, кто что-то помнит, но не готов подписаться под своими словами. По понятным причинам они не слишком достоверные источники.
   Например, некоторые заявляют о том, что Пелевин не боялся конфликтов со сверстниками, поскольку его покрывали сверху. Он один из немногих, несмотря на строжайшую дисциплину в ношении школьной формы, мог прийти в школу в джинсах. А также якобы у него одного из первых появилась модная куртка-аляска.
   Все это звучит не слишком достоверно: среди учеников тридцать первой его родители были далеко не самыми богатыми и влиятельными. Кроме того, по одним воспоминаниям, Пелевин курил в старших классах (и даже припоминают, что доставал «Мальборо»), по другим – не курил. (Аналогичная анекдотичная история случилась с главным русским поэтом. Спросите пушкинистов, курил ли Пушкин, – услышите массу противоречивых сведений.)
   Также нет достоверных свидетельств относительно того, выпивал ли старшеклассник Пелевин. Ну а раз нет, предположим, что все-таки выпивал. Михаил Ефремов уверен, что не встречал его в школьных компаниях, где баловались алкоголем, но память пьющего человека не самый надежный источник. Как гласит современная американская шутка, «если вы помните шестидесятые, значит, вы тогда не жили».
   Документы – более надежная вещь. Но из них много не почерпнешь. В 1972-м он стал пионером, в 1977-м получил удостоверение члена ВЛКСМ. Как практически все советские школьники, Пелевин много читал.
   Но из библиотечных формуляров известно только, что он:
 
   8 ноября 1974 года взял «12 стульев» Ильфа и Петрова, вернул 23 декабря 1974-го;
   24 октября 1975 года взял «Конец вечности» Айзека Азимова, вернул 26 марта 1976-го;
   17 сентября 1976 года взял «Мастера и Маргариту» Булгакова, вернул 22 декабря 1976-го;
   22 декабря 1976 года взял «Сами боги» Айзека Азимова, вернул 14 января 1977-го.
 
   Что из этого следует? Либо что он быстро прочел «Сами боги», но застрял на «Конце вечности», либо что забыл вовремя вернуть последнюю. Из этого списка видно только, что читательская корзина Пелевина-школьника тогда еще мало отличалась от среднестатистической по стране.

Кишка

   В 1979-м юноша, любивший ставить на своих сочинениях инициалы ПВО (Пелевин Виктор Олегович), окончил хорошую советскую среднюю школу.
   За его плечами был опыт миллионов таких же выпускников, уроки музыки по системе Кабалевского, осколки знаний про фотосинтез и аргентум-хлор, выпадающий в осадок, мешанина из цитат классиков марксизма-ленинизма, перспектива молодости в дряхлеющей стране плюс, чего у миллионов не было, хороший английский и горизонтальные связи с перспективными сверстниками.
   По словам Сергея Аллилуева, перспективные выпускники тридцать первой школы в основном поступали в МГИМО, ГИТИС, ВГИК, Академию народного хозяйства имени Плеханова. Пелевин поступил в Московский энергетический институт на факультет электрооборудования и автоматизации промышленности и транспорта. И только отучившись там и даже окончив аспирантуру, пошел в Литературный. Почему?
   Он поступил в технический институт – не потому, понятное дело, что любил технику (его специальностью были какие-то электроплавильные печи), а потому, что не хотел идти в армию.
Generation «П» (1999)
   Можно было бы сказать, что лоббистской силы директора гастронома хватало на школу, но не хватило бы на ВГИК. Но можно также предположить, что дело не только в этом. Просто по тем временам думающим людям, не слишком склонным к губительным компромиссам с Системой, легче было реализоваться по технической части.
   В Советском Союзе гуманитарные науки по большому счету либо отсутствовали (как социология), либо несли тяжелейшую идеологическую нагрузку (как философия, филология или даже экономика). Никакая диссертация не могла быть защищена без обильного цитирования мертвых и живых классиков марксизма-ленинизма. Эта, по выражению самого Пелевина, «эмэл философия» (рассказ «Спи», 1991) была царицей наук, и для любого продвижения следовало всегда брать поправку на партийный курс и смешивать здравый научный смысл с византийским абсурдом.
   На таком фоне профессиональные физики имели явное преимущество перед лириками. Поэтому-то ни в одной мировой культуре технари не потребляли и не производили столько культурных ценностей, как в позднем СССР. Чего стоит одна только авторская песня – жанр, за пределами России известный, но нигде не достигший такого охвата.
   Вероятнее всего, именно поэтому Пелевин стал технарем «по первой жизни» – и окунулся в типичную атмосферу советского технического вуза. Студенты МЭИ, как правило, отмечали день получения стипендии в кафе-забегаловке «Мутный глаз» – так они прозвали заведение за постоянно запотевающие окна. Оно находилось между МЭИ (Московский энергетический институт) и МЭИС (Московский электротехнический институт связи), и логичным образом там часто происходили стычки между студентами двух вузов.
   В качестве альтернативы использовалось еще одно заведение, которое было недалеко от Лефортовской набережной – пивбар «Кишка», прозванный так за узкий длинный коридор при входе. Алкоголь же студенты МЭИ брали в универсаме «Близнецы», что возле метро «Авиамоторная». Чаще всего там брали пиво за 50 копеек, выпив которое тут же сдавали бутылку за 12 копеек. Водка была по 3,62 и 5,20. Кто постарше, разбуди – вспомнят.
   «Он учился на отлично, поэтому получал повышенную стипендию в 45 рублей, – вспоминает Ирина Задушевская, руководитель диплома Виктора Пелевина. – За весь период учебы ни разу не пересдавал зачеты и экзамены, по крайней мере в деканате нет ни одного документа о пересдачах. Он был крайне необщительным студентом. Держался обособленно ото всех. Создавалось впечатление, словно он все время что-то вынашивал внутри себя».
   Человеческая память – обманчивая штука, особенно когда речь заходит о знаменитостях. Слишком велик соблазн если не приписать задним числом человеку какие-то характерные черты, подходящие позднему – звездному – образу, то хотя бы выбрать подходящие из богатого ассортимента обрывочных воспоминаний. Отсюда логичное недоверие к мемуарам людей, знававших в детстве будущих певцов и политиков.
   Однако в случае с Пелевиным все сходится, и понятно, откуда взялась эта обособленность. Действительно, студент факультета электрооборудования и автоматизации уже тогда жил практически в другом измерении, где страницы художественного текста котировались значительно выше чертежей.
   «Пелевин учился на другом факультете, я с ним не был знаком, – вспоминает Виктор Корыстов, чье студенчество охватывало те же годы. – Факультетские стенгазеты вывешивались обычно возле факбюро и назывались просто по имени факультета, хотя бывали и тематические – к определенному событию. Так вот, в одной из факультетских стенгазет меня еще тогда удивили необычные по тем временам фантастические рассказы. Когда мне позже попалась книга Пелевина, я узнал его по стилистике».

Конец СССР

   Молодость Пелевина пришлась на старость империи, которая со скоростью один мертвый генсек в год катилась в котел капиталистической переработки. И от этого никуда не деться.
   Рост, цвет глаз и волос, даже пол – относительные величины, при большом желании их можно сменить на более привлекательные. Дата рождения и производная от нее цикличность жизни – константы. (Здесь мы не берем в расчет такую экзотику, как многолетняя кома или парадокс о двух близнецах, один из которых улетел в космос.) Человек привязан к дате рождения плюс-минус несколько лет. Чтобы мужчинам разного возраста попасть в одно поколение, им надо вместе пройти войну или подвергнуться соразмерному по силе и продолжительности воздействию. Пелевин не воевал. Поэтому логично считать, что, при всей исключительности, он человек своего года рождения.
   С одной стороны, его одногодки – рок-музыканты девятого вала Ленинградского рок-клуба. Виктор Цой, Михаил Борзыкин. Но это ложный путь: Пелевин отнюдь не молодая звезда 80-х. По-настоящему его поколение – комсомольские удальцы, первые кооператоры, первые олигархи. Те, кто начал реализацию в стремительно менявшихся условиях и продолжил карьеру в условиях, радикально изменившихся.
   Например, известный ресторатор Аркадий Новиков – 1962 г. р. Бывший олигарх, ныне политзаключенный Михаил Ходорковский – 1963 г. р., его коллеги Михаил Прохоров – 1965 г. р., Владимир Потанин – 1961 г. р., Михаил Фридман – 1964 г. р.
   Помимо много чего еще сегодняшнюю Россию от Запада феноменально отличает отношение к возрасту. Во всем мире молодые – новая аристократия, юность – главный фетиш, а бессмертие – основная религия безбожной цивилизации, но продолжительность жизни в странах первого мира подразумевает определенную неспешность.
   В журналах популярны списки ведущих и даже «многообещающих» писателей до сорока (вспомним статью из New Yorker, упомянутую вначале). Решение юноши после колледжа отправиться в кругосветку на год не вызовет серьезных нареканий: время есть.
   В России выше социальные скорости. Вернее, здесь иные представления о том, когда, во сколько надо кровь из носу добиться успеха. Девятнадцатилетний хозяин стартапа, двадцатилетний главный редактор – правило, а не исключение.
   В этом смысле СССР позднего периода был больше похож на Запад. Толковые люди, которым было что сказать, наделенные хваткой экономические субъекты выжидали возможности пустить талант в дело. Копили силы. Аккумулировали интеллектуальный капитал. Неслучайно в олигархи чаще попадали из академической среды, а не с позиции завсклада или директора комбината.
   Восьмидесятые Пелевина – это ненужное техническое образование, журналистские халтуры, запойное чтение и общение с теми, кого принято называть интеллектуалами.

Человек в кожаной куртке

   В начале восьмидесятых Пелевин знакомится с писателем и программистом Сергеем Москалевым, будущим автором «Словаря эзотерического сленга» и программы Punto Switcher, благодаря которой пользователь компьютера может не заботиться о переключении раскладки клавиатуры (программа меняет ее с английской на русскую и обратно, самостоятельно определяя, на каком языке пишет пользователь).
   «У нас был общий приятель, который занимался боевыми искусствами, кажется, в одной секции карате, – вспоминает Москалев. – Они там прыгали через машины на ходу. Витя делал удар маваши или что-то такое: подпрыгивает, а под ним проезжает машина».
   Москалев на четыре года старше – в начале взрослой жизни огромная разница, но молодых людей объединяют общие увлечения. «Я тогда уже эзотерикой занимался, Кастанедой, самиздатом, переводами. Витя интересовался этой темой. Он активно читал-ксерил. Оказался очень дееспособный человек, нашел места, знакомых, у которых можно было ксерокопировать книги».
   По словам Москалева, в те годы Пелевин всегда ходил с сумкой через плечо. В сумке была нелегальная литература: книги по дзен-буддизму, ротапринтный Кастанеда («величайший поэт и мистик ХХ века», как он выразился в некрологе «Последняя шутка воина», опубликованном в 1998 году в «Общей газете»). Особой опасности будущий писатель себя не подвергал – все-таки Кастанеда не Солженицын или хотя бы сборник «Вехи», но в случае чего можно было, конечно, и срок схлопотать: советская власть тщательно оберегала свою неестественную монополию на логос.
   Я в юности Кастанедой увлекался. А потом прочел у него в одной из книг, что осознание является пищей Орла. Орел – это какое-то мрачное подобие Бога, так я понял.
Священная книга оборотня (2004)
   Помимо сумки в облике будущего писателя была еще одна характерная визуальная константа. «В конце восьмидесятых молодой человек без кожаной куртки автоматически выпадал из верхней трети пищевой пирамиды и брачных танцев вечной весны перестройки, – вспоминает писатель и товарищ пелевинской молодости Альберт Егазаров. – Сейчас выглядит смешно, но в то время – необоримый фетиш. У Вити она была».
   Для молодого парня, сосланного вместе с родителями из центра в Чертаново, дом Москалева в Большом Козихинском переулке (№ 23) стал одной из точек опоры в центре Москвы. И интеллектуально, и топонимически – на весь период конца восьмидесятых – начала девяностых.
   «Витя жил на окраине и, как любой человек из спального района, выезжая в центр, пытался сделать массу возможного: взять-отдать, пообщаться, – вспоминает Москалев. – Витя выстроил такую схему, что при большом круге общения мог прийти к нам два часа посидеть, потом в соседний дом – еще час. Он расписывал себе некий маршрут: Малая Бронная – потом к тебе, потом звонит кому-то дальше, передвигается на Садовое. Был период, когда он очень активно по Москве перемещался. Где-то до 96-го».
   Из этого можно сделать вывод, что замкнутость писателя – качество не врожденное, а приобретенное. Затворничество – достижение более позднего времени.

Уринотерапия

   Нравы, царившие в этой среде, хорошо иллюстрирует история из написанного Москалевым «Словаря эзотерического сленга». Персонаж, обозначенный здесь как Витя П., – ни в коем случае не Пелевин. Исключительно совпадение. Во всяком случае, так сейчас утверждает сам Москалев.
   «Когда в начале 80-х появилась в Москве уринотерапия, первыми адептами ее стали несколько мистиков. Витя П. очень бравировал тем, что пил свою мочу. Во время одного из вечерних сборищ с застольем он сказал, что не будет пить вина, но, если ему позволят, он тяпнет мочи. Все, естественно, согласились, он принес полстаканчика мочи, пристроил его между угощением, искоса глядя на реакцию окружающих, но вдруг вспомнил, что ему понадобится запить, вышел на кухню за водичкой. Когда он вернулся, то увидел смеющегося NN в окружении восхищенных лиц: оказалось, тот «махнул» Витину мочу. Витя понял, что акции его крутизны резко упали, и стал капризничать, мол, что же он будет теперь пить и т. д. Тогда NN невинно так говорит: “Хочешь, я тебе своей налью?”»[2]
   По версии художника Гермеса Зайгота, NN – петербургский эзотерик Сергей Рокамболь, а кто Витя П., догадаться нетрудно. И все это проходит под грифом «история про то, как Витю научили не проявлять публичного пафоса». Но Гермеса в те годы там вроде бы не было. Так ли это важно? К черту подробности. Какой-то дух времени и места в этих строках слышится.
   Другим кружком по интересам, повлиявшим на молодого автора, был своего рода салон в Южинском переулке (сейчас Большой Палашевский), где в доме № 29 собирались мыслители позднесоветского времени, мешавшие разные философские течения с бытом, страшно далеким от социалистического: некро-неромантичный писатель Юрий Мамлеев, исламский деятель Гейдар Джемаль, объявивший себя рейхсфюрером Евгений Головин, будущий проповедник евразийства философ Александр Дугин (он, правда, заявляет что «Южинского не застал, Пелевина не знал»).
   Дом снаружи ничем не примечателен – типичный глухой центр Москвы. Но внутри накал интеллектуального общения соперничал по градусу со спиртным. «Они там бухали все по-черному. Так, как сейчас никто уже не может», – вспоминает Гермес Зайгот.
   Круг общения ширился и за пределы столицы. По словам Альберта Егазарова, Пелевин рассказывал ему, как после одной из поездок в Питер познакомился с переводчиком Кастанеды, йогом и дзен-буддистом Василием Максимовым. «Говорил, что в эту поездку его поставили на “путь воина”, как завещали доны Хуан и Хенаро, – вспоминает Егазаров. – Помню, Виктор был твердо уверен, что отмеченным путем выйдет на большую, можно сказать, столбовую дорогу».
   Про выборгского лесника, эзотерика, прототипа мудрого Чапаева, дзен-учителя жизни Василия Максимова рассказывают разные анекдоты. Один из них о том, как на буддистском сборе он вместо статуэтки Будды медитировал на собственные грязные ботинки, чем снискал особое расположение верховного учителя и получил приглашение в Корею.
   Можно было бы сказать, что это до смешного напоминает вудиалленовские пародии на дзен-буддистские коаны, если бы эти коаны сами не были на них мучительно похожи.
   Василий Максимов еще сыграет свою роль в корпусе текстов Пелевина (см. «Из жизни российских мистиков»). Сейчас для нас важны прежде всего игровые стратегии, определявшие существование кружков и сообществ, в которых появлялся Пелевин.
   Здесь встречались писатели, без пяти минут политиканы, создатели новых эзотерических культов, провокаторы, лоботрясы и мистики – все те, кого впоследствии стали называть современными художниками. Для будущего автора бестселлеров – чрезвычайно питательная среда.
   Когда пытаются понять, откуда есть пошел Пелевин, иногда поминают Гоголя. Хотя гораздо больше у героя настоящей книги булгаковщины – дьяволиады чудесных метаморфоз под аккомпанемент разнообразных консультантов с копытами. Но, кажется, точнее всех на тему пелевинского литературного происхождения высказался рок-музыкант Сергей Шнуров: «Он создал язык из песен Гребенщикова и всей той ахинеи, что творилась в головах у перестроечных детей, всех этих залпом прочитанных “Роз мира”».
   Было, конечно, что-то нелепое в эзотерической презентации, подготовленной в программе Power Point. Но с другой стороны, вся человеческая эзотерика была такой профанацией, что ее не мог уронить никакой «Майкрософт».
Священная книга оборотня (2004)
   «Когда у нас возникал серьезный политический вопрос, классические диссиденты обсуждали это с надрывом, а мы пытались увидеть этнографические вещи, – вспоминает Москалев. – Идем где-нибудь возле Кремля, видим Вечный огонь и начинаем говорить о традиции огнепоклонников в Северном Иране, и возникают параллели: Ахурамазда, Заратустра, Ницше. Или заходим на детскую площадку и видим весь языческий пантеон: Баба-яга, леший, домовой, Перун – древнее капище… Витя всегда в обыденном видел интересные вещи, механизмы».
   Главный итог хождений по гостям в восьмидесятые заключается в том, что Пелевин перенял и довел до совершенства характерный взгляд на вещи, без которого его сегодня невозможно представить как писателя.
   Это прежде всего способность видеть во всем игровую компоненту и мифологические структуры. Докручивать любую ситуацию до пьянящего абсурда. Прочитывать египетскую «Книгу мертвых» в бубнежке радиоточки. Видеть в телерекламе воплощения вавилонской богини Иштар, в экономическом устройстве мира – многовековой заговор вампиров, а в подмосковном дорожном приключении – мистическое путешествие в Икстлан ацтеков, подобное тому, которое совершил герой третьей книги Карлоса Кастанеды.

Путешествие в Икстлан

   ОТ: Альберт Егазаров
   КОМУ: Роман Козак, Сергей Полотовский
   ТЕМА: КамАЗ
   «Это произошло летом – то ли в 90-м, то ли в 91-м году. В те времена вечерами Москва гудела как улей (каждому свой: кому жалящий осиный, кому медоносный пчелиный), змеилась, шипела, кусалась, ласкалась – все сразу. По улицам бродили полуголые девчонки-подростки, картинно, если не карикатурно вихлявшие бедрами и бросавшие томные взгляды на всех, кого можно было принять за иностранца или подающего надежды кооператора. Москва разлагалась, отчаянно, порой красиво, порой безобразно. Это разложение затрагивало всех: так, за каждым столиком ресторана в Доме актера, в какой вечер туда ни зайди, обсуждались многомиллионные контракты с Голливудом.
   Примерно то же самое происходило в ресторанах других творческих союзов: виллы, круизы, контракты, СП, валютные счета… Жизнь, как в квантовой механике, обретала в те дни вероятностный характер. Утром можно было обсуждать творческие планы по составлению сборника Литинститута, днем договариваться о продаже копировального аппарата, а вечером оказаться в стрелковом клубе, баре или в абсолютно незнакомой компании, раскуривавшей тогда еще чуйские или крымские косяки. Все вокруг двигалось, перемещалось, завязывало контакты, разбрасывалось помпезными визитками, где каждый второй – генеральный директор, а каждый третий – президент. А еще все продавалось, покупалось и предлагало себя в качестве исполнителя всевозможных услуг.
   Это был такой примордиальный бульон, подобный той жиже, в которую превращается гусеница перед тем, как вылететь из куколки ослепительной бабочкой. Ожидание бабочки, божественного махаона, взращенного серой советской слизью, и было доминирующей поведенческой константой. Так вот в один из таких вечеров мы с Пелевиным заканчивали вечернее гульбище квартирой его друзей на северной окраине столицы. Вдохнув некоторое количество чуйского дыма, я предложил завершить турне на так называемой даче – в бревенчатом доме, который я снимал неподалеку от Зеленограда в Назарьево. Выйдя из подъезда, мы отправились к дороге, чтобы поймать легковушку. Но таковых там не оказалось. Зато мимо проезжал “КамАЗ”.
   И не просто “КамАЗ”, а кран. На поднятую руку он с готовностью остановился, я предложил ему щедро заплатить за доставку в “Назарьево, рядом с Зеленоградом”, и он мгновенно согласился. Мы погрузили свои перегруженные алкоголем тела в просторную кабину, и наш странный экипаж, взревев двигателем, тронулся в путь. Перед тем как задремать в грохочущей колыбели, я взглянул на расплывшееся в улыбке лицо водителя крана – тот весело причмокнул, – и в мое угасающее сознание залетел обрывок произнесенной им фразы: “Ну, пацаны, вы даете! Ехать… ”
   После этого мы синхронно растворились в сладкой дреме. Я очнулся от запаха дыма. Открыв глаза, я растолкал Витю, и мы в полном недоумении стали разглядывать обстановку. Справа от нас занималась заря, а прямо перед глазами был сплошной сизый туман. Голова водителя болталась из стороны в сторону, иногда падая на руль, но руки держали баранку цепко и даже осмысленно. Мы ехали по шоссе, не совсем прямо, конечно, а занимая от одного до трех рядов, но с учетом того, что водитель спал, это казалось чудом. Хотя и в бодрствующем виде он бы ничего перед собой не увидел.
   Исторгаемые двигателем пар и дым так мощно валили от капота, что вся картина приобретала вид эпизода из второразрядного американского кино про дикие нравы тамошних дорожных банд. Полная схожесть со сновидением усиливалась и полным отсутствием транспорта. Какое-то время я не мог понять, где, по какой дороге мы едем, пока перед глазами не мелькнул указатель на Ленинград.
   Не помню, кто сказал про путешествие в Икстлан, но мы громко рассмеялись, хотя ничего смешного для пассажиров летящего по дороге крана со спящим шофером не наблюдалось.
   От смеха стал просыпаться и наш джигит. Оторвав голову от руля, он окинул нас диким, каким посмотрел бы попавший в ад праведник, взглядом и завалил руль влево. Машина устремилась через трассу Е95 по диагонали. К счастью, встречная была пуста, и мы благополучно остановились, не доехав метра полтора до кювета. Пришедший в себя водитель деловито осмотрел изрыгающий дым двигатель, коротко бросил “воды надо” и полез за тряпкой – открывать радиатор.
   В ответ я спросил у него, а куда это он нас везет. Без тени улыбки водитель отвечает: “Куда просили, туда и везу”. – “Ну и куда те, вчерашние, просили?” – спрашивает Витя. “Да в Ленинград просили, а то”, – с невозмутимостью честного труженика, получившего наряд на работы, отвечает наш ночной таксист. “Ну, не совсем в Питер – рядом, в деревню, в Назарьево”.