Роман Злотников. Орел расправляет крылья

   Магнаты и богатая шляхта, с земель которых начали бежать крестьяне, спохватились только через полгода и сначала попытались остановить бегство привычным способом – ловя, поря и вешая. Но это вызвало лишь увеличение потока беглецов. К тому же шляхтичи, сделавшие поставку крестьян в мои пределы своим бизнесом, отчаянно защищали свой «живой товар», сбиваясь в ватаги и вступая в схватку даже с довольно крупными отрядами переимщиков.
   Сигизмунд написал мне гневное письмо, требуя немедленно выдать всех беглецов. Но я скромно ответил, что мои дворяне и дети боярские «заключают порядье» с крестьянами лишь на своей, русской земле. А уж из каких мест крестьяне к ним для сего пришли – то мне неведомо. Впрочем, я готов немедленно возвернуть тех беглецов, чье описание будет передано моим приставам, буде они обнаружатся в моих пределах. И даже прислал в Литву десяток таковых для получения сих описаний… Но, как и следовало ожидать, никого из беглецов по описаниям обнаружить не удалось, уж больно они были скудными и неточными. Однако Сигизмунд поднял кварцяное войско и передислоцировал его на границу, что вкупе с усилиями отрядов магнатов этот бизнес в стиле Томаса Гаррета^[18] мало-помалу убило. Наиболее удобные пути следования беженцев были переняты, наиболее лихие и настырные вожаки-проводники пойманы и повешены, а крестьяне запуганы жестокими казнями. Но градус недовольства православных подданных Речи Посполитой своим королем-католиком резко повысился. А мечты оказаться под рукой православного государя, подкрепленные завистью к тем односельчанам, кто рискнул-таки удариться в бега и теперь жил, как представлялось, почти в раю, наоборот, усилились. Ведь новые переселенцы, посаженные на необжитые земли, никаких вестей не присылали. По умолчанию считалось, что так здорово, как обустроились первые несколько десятков семей, от которых пришли-таки вести, устроились все беглецы…
   Впрочем, на самом деле беглецы все равно обустроились на новых местах куда лучше, чем на прежних. Такого закрепощения крестьянства, как в Речи Посполитой, на Руси еще не было. Более того, я всемерно способствовал сохранению практики заключения порядья^[19] между крестьянином и владельцем земли и даровал мелкопоместному дворянству и детям боярским право вывоза крестьян из крупных вотчин, а также черносотенных и монастырских земель. Так что призрак крепостного права на Руси изрядно поблек и истончился. Чего я и добивался. Мне нужно было экономически активное и мобильное население. Иначе всем моим планам по развитию моего бизнеса под названием Русь наступит некрупный северный пушной зверек… К тому же новые земли были куда как плодороднее, а поднакопившие жирок за время весьма обогатившей их Южной войны новоиспеченные помещики щедро предоставляли своим крестьянам ссуды на обзаведение да отсрочки по оброку и барщине. Ну и плюс отсутствие религиозного давления…
   В результате всей этой операции, осуществленной при активной и совершенно небескорыстной (я вообще никогда не рассчитываю на бескорыстие, хочешь, чтобы какой-нибудь процесс пошел, – дай возможность другим людям зарабатывать на этом деньги, в конце концов тебе же дешевле обойдется) помощи самой шляхты, новоиспеченные помещики посадили на землях своих новых поместий почти десять тысяч крестьянских семей, то есть около семидесяти тысяч человек. А на тех землях Речи Посполитой, которые были населены по большей части православными, усилилось брожение…
   Еще одна волна испомещения, хотя и более скудная, прошла после замирения казанских татар и ногайцев, но не прикавказских, кои уже практически отсутствовали как факт (о чем я, впрочем, весьма сожалел), а из Большой ногайской орды. Нет, супротив царя они ничего не имели. Просто башкиры, пройдя их землями сначала к Азову и Крыму, а потом в обратную сторону, слегка пощипали их кочевья. К тому же они вернулись к своим кочевьям, отягощенные богатой добычей. Что казанцам и ногайцам, обойденным такой добычей, показалось обидным. Ну и закрутилось дело… да так, что пришлось исполчать вятскую и рязанскую земли и идти разнимать отчаянно режущих друг друга степняков… Замирение продолжалось почти три года, за которые число моих подданных упомянутых национальностей уменьшилось аж на сорок тысяч человек. Ох и свирепо воюют кочевнички, мать их за ногу… им что баранов резать, что людей, независимо от пола и национальности. Черт, а ведь людишек-то у меня в государстве и так негусто. А тут еще такие непредвиденные потери…
   После окончательного замирения сей свары я повелел собрать по изрядно обезлюдевшим кочевьям сироток (поскольку кочевники, памятуя старый, еще дочингисхановский кочевой закон, не резали мальчиков, не достигших ростом тележного колеса) и отдать их в монастыри. Из милосердия, иначе бы все равно с голоду перемерли, ну и еще с прицелом на то, чтобы, когда они подрастут, из них воспитали бы проповедников для последующего распространения среди подвластных мне народов христианских традиций мира и человеколюбия (и не хрен ржать, лучше Библию почитайте). Да и вообще, здесь люди долго еще будут самоидентифицироваться в первую очередь по религиозному признаку, поэтому я решил предпринять усилия для того, чтобы в России как можно более умножилось число православных. В чем меня горячо поддержал и патриарх…
   Ну и на сем испомещение было закончено. Тем же, кто вошел в разряд новиков после этого, пока светило лишь денежное и хлебное довольствие, кое для поместного войска, по большей части кормящегося с земли, в мирное время было весьма скудным… Если, конечно, они не являлись наследниками отцова поместья, сохранявшегося за ними после гибели отца и по малолетству. Но таковых за последнее время было мало. Поместное войско не понесло шибко больших потерь в Южной войне, да и с нее прошло уже почитай десять лет. Так что беспоместных дворянских недорослей, принужденных вследствие этого сидеть на отцовой шее, вошло в возраст довольно много. Ведь семьи здесь куда как многочисленные… А согласившимся отправиться поучиться морскому и военному делу в Соединенные провинции сразу же был положен твердый оклад в те же полтора рубля в месяц, помимо того жалованья, что им выплачивалось в армии и на флоте Соединенных провинций, а также заявлено, что при новом испомещении они будут испомещены в первую голову…
   Наиболее же продвинулась реформа артиллерии, в особенности полевой. Артиллерия перешла на постоянные штаты. Без всяких там «по одному пушкарю на пяток пушек и сорок мужиков из посошной рати, приданных ему в помощь на время стрельбы». На каждое орудие были сформированы полноценные расчеты, коим положено денежное, вещевое и хлебное довольствие. К настоящему моменту было сформировано четыре артиллерийских полка полевой артиллерии, в которых по окончании реформы должно было быть по тридцать два шестифунтовых орудия полевой артиллерии, шестнадцать двенадцатифутовых «длинных» орудий и шестнадцать гаубиц четвертьпудового и полупудового калибра. И один осадный полк с восемнадцатью шестидесятифунтовыми дальнобойными пушками и восемнадцатью двух– и трехпудовыми мортирами. С учетом того что в каждом пехотном полку планировалось иметь еще батарею легких трехфунтовых полевых пушек, стреляющих лишь бомбами и картечью, благодаря чему их стенки можно было бы сделать более тонкими, вследствие чего они могли перемещаться по полю боя силами расчетов, даже без конной тяги, а на конной тяге и галопом, общее количество (без осадных и крепостных орудий) полевой артиллерии в русской армии по окончании военной реформы должно было составить более трехсот стволов. Каковое число я считал вполне достаточным на данный момент, ибо большего числа стволов полевой артиллерии не имела ни одна современная армия мира. Не говоря уж об уровне подготовки расчетов. Впрочем, с артиллерийскими командирами пока были проблемы. Проблему офицеров я кое-как закрыл, набрав выучеников царевой школы, которые имели вполне серьезную математическую подготовку, но вот с командирами орудий и артиллерийскими сержантами дело пока обстояло намного хуже. Однако со временем проблема обещала разрешиться, так как при каждом полку были открыты полковые школы…
   Но на данный момент в полках имелось всего лишь по десятку новых пушек, используемых пока только для тренировки расчетов, каковые, однако, велись довольно интенсивно. Так что на данный момент я реально располагал только той артиллерией, какая досталась мне в наследство от отца. А каждая новая пушка на новом, усиленном и улучшенном лафете, по виду довольно сильно напоминавшая мне пушки наполеоновских войн (ну точно – напоминавшая, поскольку я, будучи дилетантом, мог опираться лишь на свои детские воспоминания времен посещения Бородинской панорамы… ну и всякие там фильмы), обходилась казне в сумму от ста до аж пятисот пятидесяти рублей. И вообще, судя по подсчетам, на создание новой армии я должен был потратить в ближайшие пять лет где-то миллионов семь. Бешеные деньги, блин! И это при том, что пятнадцать лет назад, в момент моего вступления на престол, весь годовой бюджет страны составлял чуть более миллиона рублей. Ну куда тут еще воевать-то?!
   А кроме того, была еще одна причина, вследствие которой мне очень не хотелось ввязываться в войну. Дело в том, что в ближайшие год-другой я собрался жениться…

5

   Добротная, но не слишком богато украшенная карета притормозила у крыльца богатого особняка, расположенного на самой окраине лондонского предместья Челси. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем дверца кареты распахнулась, и из нее ловко выскочил еще довольно молодой мужчина, одетый в добротный, но неброский костюм, единственным украшением которого было кипенно-белое жабо из брабантских кружев. Это явно был дворянин, на что указывало оружие, висевшее у него на боку. Вот только это оружие не было привычной всем и общепринятой в Лондоне шпагой. Оно явно было массивнее, имело крестовину, а не развитую гарду и изогнутый клинок. Короче, любой знаток сразу узнал бы в нем восточную, как здесь часто ее именовали, «турецкую» саблю. Но никаких знатоков поблизости не оказалось. Поблизости вообще никого не было. Ну откуда в этом захолустье в такое позднее время могут взяться люди? Мужчина огляделся, а затем скосил глаза, расправил скорее мнимую, чем реально наличествующую складку своего кружевного жабо и, положив руку на рукоять сабли, неспешным шагом двинулся вверх по ступеням крыльца.
   – Как прикажете доложить? – чопорно осведомился дворецкий, принимая у гостя шляпу.
   – Доложите – барон Конвэй, – отозвался посетитель, окидывая небрежным и чуть ироничным взглядом несколько затрапезную обстановку небольшого холла, скорее подходящую дому бережливого купца, чем особняку лорда, да еще такого – бывшего лорда-канцлера и хранителя королевской печати.
   – Лорд ждет вас в кабинете, сэр, – сообщил вновь появившийся в холле дворецкий. – Я провожу…
   Хозяин дома сидел в кресле у камина, закутавшись в плед. Он был уже в возрасте, но еще крепок.
   – Барон… – произнес он, когда посетитель вошел в кабинет, – надеюсь, вы извините меня за то, что я не встаю. Подагра, будь она неладна… Присаживайтесь вот сюда, в это кресло.
   – Не стоит извинений, – отозвался гость, устраиваясь в предложенном хозяином кресле и снимая перевязь c саблей. – Рад, что вы нашли для меня время.
   – Время-время… – пробурчал хозяин, – его-то как раз у меня теперь много. Вот друзей и знакомых изрядно поубавилось. Не рискнете предположить почему?
   Ответом на этот вопрос стал негромкий добродушный смех, к которому присоединился и хозяин дома… Отсмеявшись, хозяин спросил:
   – Плед? Сегодня довольно зябко… Впрочем, о чем это я? Уж вам-то, верно, наша промозглая лондонская погода кажется жаркой Италией.
   Гость усмехнулся и отрицательно качнул головой.
   – Ну я не знаю человека, который был бы равнодушен к лондонской сырости, но от пледа откажусь. В отличие от, скажем, чего-нибудь согревающего внутрь.
   – Внутрь… – Хозяин откинулся в кресле и, протянув руку, взял со столика, стоящего рядом с креслом, колокольчик, тряхнул его, отчего по кабинету, да и по всему дому разнесся мелодичный звон. – Что бы я делал без этой штуки, – пробурчал он. – Уильям шляется непонятно где, когда он нужен. А ваш господин также пользуется колокольчиком, чтобы подзывать слуг? – внезапно спросил он.
   Гость снова отрицательно качнул головой.
   – Нет, у него для этого есть свисток. Но чаще всего и он ему не особенно нужен, потому что поблизости всегда есть человек, готовый ринуться исполнять его повеление.
   – Вы тоже? – несколько сварливо спросил хозяин дома.
   Но гость не успел ответить, поскольку на пороге наконец появился дворецкий.
   – Уильям, сделай нам… о, ты уже приготовил? Ну ставь это горячее вино с пряностями сюда, на столик. И ступай. Мы сами за собой поухаживаем. Да… принеси еще кувшин с водой и это… русское мыло. – Он повернулся к гостю и осведомился: – Я правильно помню ваши привычки?
   Гость с улыбкой кивнул.
   Когда с гигиеническими процедурами было покончено и дворецкий удалился, хозяин разлил грог по стаканам, ухватил свой, сделал добрый глоток и откинулся в кресле, слегка распахнув плед.
   – Скажите, барон, а что вы пьете у себя в Тартарии, когда вам холодно?
   – Сбитень, – отозвался гость. – И мы предпочитаем называть свою страну Россией.
   Хозяин расхохотался.
   – Да знаю, знаю… можете мне поверить, я давно слежу за вашей страной и вашим царем. Чрезвычайно способный молодой человек. Да что тут говорить, достаточно посмотреть на его преданных слуг. Вот вы уже небось половину мастеров Бристоля и Ливерпуля отправили в эту вашу Московию, вкупе с двумя третями Манчестера и всеми глостерскими овцами. Подумать только! Ваше сукно начинает конкурировать с голландским… Остается возблагодарить Бога, что у вас имеется лишь один порт, через который вы можете торговать с Европой, да и у того навигация очень ограничена по времени. А то бы вы завалили своей дешевой шерстью всю Европу. И нашему лорду-председателю палаты общин стало бы не на чем сидеть.
   Гость усмехнулся.
   – Боюсь, вы сильно преувеличиваете возможности моей страны, как и мои собственные… Мы еще в самом начале того пути, по которому Англия движется уже десятилетия.
   – Да бросьте, – хозяин дома махнул рукой, – тем более что я на вас не в обиде. Из-за этого затянувшегося глупого противостояния короля и парламента Англия теряет прекрасную возможность утвердиться в лидерах мировой торговли. В то время как ваш монарх использует для развития своей державы любые подвернувшиеся возможности. Странно, что Вильерс этого не видит… – Хозяин дома замолчал и уставился на огонь.
   Гость тихо сидел рядом со стаканом горячего вина в руке. В кабинете повисла не слишком веселая тишина.
   Наконец хозяин дома пошевелился и, бросив рассеянный взгляд в сторону гостя, задержал его на ножнах с саблей, прислоненных к креслу гостя. Его лицо прорезала хитрая усмешка.
   – Как, кстати, ваша слава бретера и дуэлянта? Сумели за время моей отставки прибавить в свою копилку еще парочку голов?
   Гость улыбнулся и качнул головой.
   – Нет, с возрастом я стал более мирным… Да и как-то в последнее время никто не цепляется.
   – Ну еще бы… – хохотнул хозяин. – После всех-то ваших побед… Кстати, всегда хотел спросить, где вы научились так хорошо фехтовать? У нас всегда считалось, что в поединке один на один шпага предпочтительней сабли. Но вам удалось заметно поколебать это мнение. Однако я никогда не слышал, чтобы русские считались знатными фехтовальщиками.
   – Возможно потому, что они больше заняты более подобающим для дворянина делом, чем дуэли? – делано равнодушно предположил гость.
   – И каким же? – хитро прищурился хозяин дома.
   – Ну, например, войной. За свою страну.
   Хозяин дома рассмеялся.
   – Почему-то я ожидал именно такого ответа. Хотя некоторые горячие головы из молодых эсквайров, не говоря уж о подвизающихся в нашем высшем свете французах и итальянцах, с вами бы поспорили.
   – Ну… им я бы об этом не сказал, – улыбнулся гость.
   – Опасаетесь? – поддел его хозяин дома.
   – Нет. Просто предпочитаю не метать бисер перед свиньями, – спокойно отозвался гость.
   Хозяин дома в ответ одобрительно хмыкнул.
   – Гордо, гордо сказано… но так все же, где вы учились? И почему сабля?
   – В ответе на ваш вопрос «у кого» гораздо важнее, чем «где», – несколько витиевато начал гость. – У меня были те же учителя, что и у моего государя. Надо ли говорить, что они были лучшими из всех, кого в тот момент удалось найти? В частности, фехтованию меня учил один из испанцев – знаток той самой дестрезы, кою не все испанские идальго сумели освоить. Причем к тому моменту, когда он начал обучать нас, он изрядное время пожил не только в России, но еще и в Венгрии, и в Речи Посполитой. Поэтому и с саблею был знаком не понаслышке. А поскольку на Руси сабля распространена куда как более шпаги, он учил нас именно ей. Так что шпагой-то я владею как раз не слишком хорошо. Но сражаться саблей против шпаги или рапиры обучен ничуть не хуже, чем против сабли. А моим противникам сражаться против сабли как раз таки шибко непривычно. В этом и есть секрет моих многих побед, – скромно закончил гость и после короткой паузы добавил: – Ну и саблей гораздо легче довести схватку до первой крови либо до того момента, как изрядно порезанный противник окажется не в состоянии продолжать схватку. Чего мне обычно хватает. Я предпочитаю не доводить дело до смертоубийства. Это… не слишком поможет исполнению мною моих обязательств перед моим господином.
   Хозяин дома усмехнулся.
   – Так вот в чем дело? И в дуэлях дипломатию блюдете. А то в свете многие считают вас не слишком крепким духом. Мол, смерти опасаетесь, избегаете оную… – Он мотнул головой. – Да уж, смерть, как правило, непоправима. Ну если вы не совершенный праведник, конечно… Что ж, могу только порадоваться, что ваша холодная голова сохранила Англии множество юных отпрысков благородных семей. Кстати, такому хладнокровию вас также научили ваши учителя?
   В ответ гость процитировал какой-то текст на непонятном хозяину дома языке и перевел:
   – «Тот же, кто влеком по жизни яростию и гневом напрасным, сластолюбием и беззаконными плотскими похотеми, не человек суть, но безсловесного естества человекообразно подобие».
   Хозяин дома ответил не сразу. Он некоторое время сидел, размышляя над сказанным, а затем покачал головой.
   – Значит, вот как вас воспитывали. Да вы, московиты, оказывается, совсем как наши пуритане…
   Гость неопределенно пожал плечами:
   – Ну… можно провести кое-какие параллели. Хотя мне одно время больше нравился образ мальчиков-спартанцев. У нас даже были такие «дни молчания». Когда разговаривать дозволялось только по разрешению старших. От самой заутрени и до следующего дня.
   Хозяин дома снова покачал головой. Но более ничего спрашивать не стал, а снова разлил по стаканам грог.
   – А что вас привело ко мне? – спустя несколько минут поинтересовался он.
   – Воля моего господина, конечно, – невозмутимо отозвался гость.
   – Вот как? – Хозяин дома удивленно вскинул брови. – И что же ему потребовалось от старого, больного человека, лишенного всех своих прав и осужденного судом короля?
   – Вот именно он и понадобился, – улыбнулся гость.
   – Кто, король?! – сурово нахмурив брови, вскричал хозяин дома.
   – Да нет, что вы. – Гость вскинул руки в эдаком нарочито шутливом паническом жесте. – Как вы могли такое подумать? Ни в коей мере. Короля мы оставим Англии. Мой господин претендует только на… – Он сделал короткую паузу и произнес, явно передразнивая хозяина дома: – Старого, больного человека, лишенного всех своих прав и осужденного судом короля.