Ее толкали, зазывали, показывали ей вслед язык, кто-то приценивался теперь к ней уже, а не к содержимому прилавков. Юля ничего этого не видела. Метр за метром она сканировала площадь рынка, пытаясь отыскать среди гомонящей толпы Степана. Она шла вперед, возвращалась, крутилась на одном месте. Пару раз хватала за руки незнакомцев, очень похожих со спины на мужа. Нет, не было Степана на рынке. Она только время зря потеряла, толкаясь в толпе.
С рынка пошла сразу в магазин, благо это было недалеко. Там история повторилась. Она снова и снова обходила прилавки с молоком, пивом, мясные и колбасные ряды, на нее даже стали посматривать от касс с подозрением. Пришлось уйти. Степана в магазине тоже не было.
Зато он успел побывать дома в ее отсутствие! Надо же, а! Пока она носилась вдоль прилавков на рынке, отгоняя от лица надоедливых ос, пока вызывала подозрение у обслуживающего персонала магазина самообслуживания, ее дорогой супруг побывал дома. Выключил компьютер, убрал его в специальную сумку. Поменял трусы на плавки, бросив первые изнанкой наружу прямо ей на подушку. Взял полотенце и снова смылся. Загорать, стало быть, ушел. С ней не захотел, а один — всегда пожалуйста! А может, он не один тут вовсе, а? Может, эта самая Вика приехала за ним следом и они теперь где-то вместе под прикрытием скалистого берега предаются запретной любви?
Юлю едва не вывернуло от собственной подозрительности.
Нет, ну нельзя же так, до такой степени! Так и до сумасшествия недалеко! Нарисовала себе не поймешь что, а основания? Всех оснований — обидный треп случайной знакомой. Она могла ведь и из вредности оговорить Степана. И могло ведь Викуси никакой не быть, а она-то, она! И по рынку бегала, и по магазину, и задыхалась от горя, и побить его хотела, и даже убить грозилась.
Нельзя так! Может, Степан совсем ни при чем, а все это — идиотский розыгрыш толстой тетки, которая просто-напросто завидует их счастью. Завидует тому, что Степан ее каждые десять минут в щеку целует, никого не стесняясь. И милой называет, и малышкой, и много еще как — хорошо и ласково. А Тамару никто не целует и не называет, потому что она на отдыхе одна. И вообще одна. Нет у нее ни мужа, ни друга, сама рассказывала. Вот она взяла и…
— Юль, ты у себя? — стукнула в дверь Тамара, будто услыхала ее мысли на свой счет. — Одна? — И, не дождавшись ответа, бестактная бестия, толкнула дверь и вошла.
— Привет. Чего это ты притихла? — Заплывшие глаза соседки бегло осмотрели комнату. — Твой-то где? Опять по делам? С телефоном?
— Послушайте, Тамара, — начала Юля сдержанно, чтобы не обидеть соседку излишней резкостью, как-никак еще почти неделю жить бок о бок. — Мои отношения с мужем к вам лично…
— А-а-а, понятно! Небось думаешь, что я это все придумала? — Тамара хихикнула в кулак и замотала головой, глядя на нее жалостливо. — Дурочка. Небось думаешь, что я из зависти оговорила твоего мужика? Вот, мол, жаба тетку душит, что я с мужиком, а она одна тут задницу греет? Дурочка ты, Юль.
— Извините, Тамара, — пролепетала Юля.
И непонятно было, за что она извиняется. То ли потому, что Тамара мысли ее угадала нехорошие в собственный адрес. То ли потому, что не желала видеть ее и предлагала той покинуть комнату. Но как бы то ни было, неловкая ситуация вогнала Юлю в краску. А Тамаре все нипочем. Она как стояла, так и продолжила стоять, подперев жирные бока кулаками.
— Вижу, купаться ушел. — Она выразительно глянула на Степкины трусы. — Пошли поищем, что ли. С телефоном ушел? Конечно, как он без него?! Пошли, пошли, чего остолбенела! Как раз на месте его и зажучим!
Не хотела Юля никого жучить ни с телефоном, ни без него! И уж тем более в присутствии Тамары. Она и отнекивалась, и отмахивалась, когда приставучая тетка ее за руку на пляж тащила. Правильнее не на пляж, а на то место, которое они с ней же и расчищали.
Нет, ну бесполезно! Тамара, видимо, не знала никаких возражений, не была с ними знакома и не реагировала на слова «нет» и «не хочу». Перла напролом да еще и Юлю на буксире тащила.
— Нету, надо же! — проворчала с сожалением, когда они вышли к морю. — А куда же его черти унесли, а, Юль? Как думаешь?
Юля думать уже не могла. Голова разболелась так, что моргать больно стало. Она затравленно озиралась по сторонам, и все ей казалось, что те немногие отдыхающие, которым очень понравился расчищенный участок берега, смотрят теперь только на нее. Смотрят и ухмыляются. Мол, ищи-ищи, его тут уж и след простыл!
— Погоди-ка.
Тамара линкольном двинулась к пожилой супружеской паре на полосатом пледе, что снимали комнату в доме по соседству. Дошла до них и расплылась в улыбке, забасив тут же:
— Семейству Кочетовых мое почтение. Как водичка, как солнышко?
— Добрый, добрый день, Тамарочка. — заквохтала Кочетова, разворачиваясь к Тамаре обвислым дряблым животом. — Водичка чудесная. Солнышко жаркое. Все, как обычно. А вы чего в одеждах?
— Мы уже назагорались с Юлюшкой. Тут проездом, так сказать. Мужика вон ее ищем. — И она ткнула толстым пальцем в Юлину сторону.
Юля в испуге попятилась. Ей вдруг показалось, что Тамара всех собирается посвятить в ту историю, которую рассказала ей по дороге с пляжа заброшенного санатория и которую, возможно, сама же и придумала. Сейчас…
Вот сейчас она откроет губастый рот и расскажет всем, что Юлин красавец-супруг, да, да, тот самый, у которого великолепный торс и ниже пупка в плавках все аппетитно дыбится — это Тамара сама так Степку оценивала, прищелкивая своим злым языком, — что он Юльке изменяет. Изменяет прямо под боком, трындыча день и ночь по телефону с какой-то бабой. А Юлька, дурочка, думает, что это неправда. Что глупые злые люди наговаривают на ее прекрасного блондина. А кому нужно наговаривать-то? Невооруженным взглядом видно, что мужик с такими внешними данными заведомо потаскун. Какие попроще, и то таскаются направо и налево, чего же ждать от таких пригожих? А эта не верит, дурочка!
Юля едва не расплакалась от облегчения, когда Тамара брякнула:
— Обещал нас на лодке покатать, а самого в доме нет. Искали, искали. Не пробегал?
— Это который у Юлюшки муж? Не тот высокий загорелый блондин, за которым шлейфом тянется женское внимание?
Кочетова мелко захохотала, расколыхав жир подо всеми морщинами на теле.
Нет, ну тоже дура-баба! Лет-то уже сколько?! Под шестьдесят, поди, а она туда же — купальник раздельный напялила, да с такими крохотульными плавками, что поседевший лобок выглядывает. Шлейф, понимаешь! Старая карга, а на загорелых блондинов глаза таращит!
Юля попыталась себя одернуть. Господи, чего же это с ней делается, а?!
Она так весь мир начнет ненавидеть. Пока до Викуси дело и руки дойдут, она всех бедных женщин презирать будет. На нее и гнева не останется. Надо успокоиться и взять себя в руки. Ничего же не известно пока, ничего…
— А как его зовут? — продолжала извиваться дряблым морщинистым червем Кочетова на полосатом пледе. — Вашего мужа, Юленька?
— Степан, — ответила за нее Тамара, безошибочно угадав ее состояние и загородив своим мощным торсом Юлю от Кочетовой. — Так видели или нет?
— Видели, — встрял супруг, до этого момента лежавший носом вниз на пледе. — Он был тут, загорал по соседству на полотенце. Правда, недолго. Все-то ему не лежалось, ворочался с боку на бок. Пижон!
— Ну почему же сразу пижон, дорогой? — возмутилась Кочетова. — Мальчик так пригож, что…
— Заткнулась бы ты, что ли! — взорвался, не выдержав, муж, выразительно глянув на резинку ее плавок, сползшую непотребно низко. — Пригож, пригож… Что тебе за печаль, старуха?! У него вон видала какая конфетка в женах ходит! Что ножки, что попка!
— Ага, — лицо Кочетовой перекосило. — Потому от конфеток таких и гуляют, у которых ножки с попкой!
— Слушайте, может, вы прекратите? — слабым голосом взмолилась Юля, еле держась на ногах. — Мне не очень приятно слушать ваши препирательства, а очень хотелось бы услышать, не знаете ли, куда отправился мой пригожий муж, который еще и пижон к тому же?
— Нырять он отправился! Нырять, конфетка. — Кочетов приподнялся на локтях и назло своей жене с медлительной выразительностью оглядел Юлю с головы до ног.
— Нырять? Куда нырять? — не поняла она и тут же снова нырнула под прикрытие Тамары.
— В голубую бухту пошли они с Сержем, — едва раскрывая рот, пояснила Кочетова.
— А кто такой Серж? — поинтересовалась Тамара с кислой физиономией.
Конечно, ей наверняка доставила бы больше удовольствия новость, что Степан ушел нырять с Викусей, к примеру. А тут Серж какой-то нарисовался, в чем же тут нехорошие помыслы?
— Хороший мальчик Сережа из нашего особняка. Приехал один из Пензы…
— Хороший мальчик! — перебил ее муж, передразнивая и сплевывая в ее сторону. — Пензюк пензюком Сережа твой! Пары яиц изжарить сам себе не может! Все по нашим кастрюлям лазает!
— Так я сама позволила ему, дорогой! Я же тебе говорила!
— Позволила она! А меня ты спросила, благодетельница? Я не обязан никаких пензюков за свой счет кормить. Позволила она! — распалялся Кочетов все сильнее и сильнее, прямо пар, кажется, от него повалил, как его разобрало. — Он вон и с мужем с ее тоже на халяву небось прицепился.
— Какая халява?! О чем ты?! Ребята нырять пошли и…
— И попутно за пивом собирались зайти, я слыхал, как они переговаривались, — перебил он ее, снова утыкаясь носом в плед, и забубнил оттуда, забубнил: — Вот твой Серж небось снова на халяву. У него даже денег при себе не было. Он в одних плавках как пришел, так с ее мужем и отправился. Какие тут деньги? У мужа ее бумажник был при себе, он его доставал из кармана шорт. А у Сержа я что-то бумажника не заметил! Халявщик хренов!..
Юля развернулась и пошла прочь.
Она знала, как пройти к голубой бухте, прозванной так за то, что когда-то каким-то умникам пришла в голову идея выкрасить прибрежные скалы в голубой цвет. Мотив был неясен: из благих ли эстетических побуждений, из хулиганской ли хохмы, а может, и вовсе от скуки, но выкрасили.
Они очень старались, очень! Они, наверное, не спали ночь, угробив не два и не три литра масляной краски, выливая ее прямо через край на камни. Ясное солнечное утро зацементировало плоды их труда настолько, что вот уже который год остаются следы на скалах. Пусть не такие яркие и не так много, но голубоватые разводы в каменных складках все еще присутствовали. Может, со временем соленые морские брызги и вымоют окончательно хулиганский след, но вот названия этой бухте не поменять уже никогда.
Она ведь раньше без названия была совершенно, эта бухта. Чалились тут катера местных рыбаков. Катамараны, лодки, сдаваемые внаем. Выстраивались за ними хилые очереди. Загорать даже кто-то пытался на неуютном каменистом берегу. Местные пьянствовать сюда частенько приходили, оставляя после себя пластиковые «полторашки» со стаканами и пустые пакеты из-под чипсов. Обитаема, одним словом, бывала бухточка. Единственно, чем страдала, это безымянностью. И тут вдруг такой подарок судьбы — серые камни раскрасили, название приклеили и даже сподобились мосток для ныряния соорудить.
К нему сейчас и направлялась Юля.
Можно было бы и не ходить, ей вдруг уже стало неважно, говорит ее муж с неведомой ей женщиной по телефону или нет. Просто очень захотелось его увидеть, прислониться к его плечу, почувствовать его руки на своем затылке, услышать, как он насмешливо шепчет ей что-нибудь на ухо. Может и солгать, конечно, а, да ну и черт с ним, пускай лжет. Главное, чтобы он был тут — с ней, рядом, а все остальное…
Все остальное подождет до возвращения.
Все! Точка! Не станет она чинить никаких разборок на отдыхе. Ни за что не станет, сколько бы ее Тамара ни подначивала. Это ее личное решение, и никому она его корректировать не позволит.
— Юлька, ты чего врезала?! — завопила Тамара где-то позади, за ее спиной.
Юля удивленно оглянулась.
Надо же, а она и не знала, пошла ли за ней следом их тучная соседка, нет ли. Ушла и даже ни разу не обернулась.
— Чего говорю, так приударила? С Серегой из Пензы Степан твой, — подошла к ней Тамара, тяжело, прерывисто дыша. — Никаких баб нет с ними. Чего так ломиться-то?!
— А вам чего, собственно, нужно от меня, Тамара?
Юля вдруг решила, что ей надоела собственная деликатность, которая мешала раз и навсегда избавиться от назойливого присутствия соседки. И она тут же поняла, что станет говорить сейчас грубо и резко. И заставит полную тетку, едва поспевавшую за ней непонятно с какой целью, развернуться обратно.
Пускай идет себе в свою комнату, засядет там за дамские журналы и, перелистывая толстыми пальчиками страницу за страницей, пускай проводит параллели между вымышленными героями из статей и людьми, ее окружающими. Пускай сколько хочет ищет и находит сходства и изумляется, и умиляется, и, что хочет, пускай делает. Но делает пускай все это наедине с собой, в тиши своей крохотной съемной комнатенки, и не навязывает пускай никому своих подозрений, взращенных на благодатной почве глянцевой дребедени.
Ее-то пускай оставит в покое! Что ей с нее?!
— Мне? От тебя? Юленька… Да ничего мне от тебя не нужно, скорее наоборот. Позволь дать тебе один совет, — круглые, как у совы, глаза соседки моментально наполнились житейской мудростью, которую та готова была изливать все равно на кого с утра до вечера. — Никогда…
— Не позволю! — закричала Юля, отступая от Тамары на два шага. — Не позволю я вам давать мне никаких советов! И преследовать меня не позволю тоже! Оставьте меня… нас в покое! Не смейте за мной идти! Уходите!
— С какой это стати? — Житейская мудрость в ее глазах тут же замерзла, окаменела, сделавшись серой, как те камни, что кому-то пришла в голову идея раскрасить голубым. — С какой это стати я должна уходить?! Ты идешь в голубую бухту, и я иду. Никто запретить мне туда ходить не может. И уж тем более ты — гордячка! Ступай, ступай и на меня можешь больше не оглядываться и не рассчитывать. Тем более что…
Юля только хотела раскрыть рот, чтобы сказать, что она и не думала ни на кого рассчитывать, что ей этого и даром не надо, и за деньги пусть не будет предложено, как поведение Тамары заставило ее промолчать.
Та вдруг резко обогнула ее на узкой дорожке, двинув толстым бедром так, что Юля покачнулась. Встала сусликом, насколько позволяла ей ее комплекция. Точнее, толстым сусликом. Приложила ладонь козырьком к глазам и заохала, заохала.
— Что там? — стараясь говорить насмешливо, спросила Юля.
Ей, конечно же, было интересно, что там вдалеке, метров за триста, сумела рассмотреть востроглазая Тамара. Сама она так далеко, а именно на таком расстоянии теперь от них лежала голубая бухта, видеть не могла. Сто, сто пятьдесят метров — был ее предел. Дальше все сливалось, брезжило и делалось безликим и неразличимым. Врачи не считали это началом близорукости и очки пока не советовали надевать. «Еще успеете, наноситесь». — утешали они ее, выписывая витамины.
— Что там, Тамара? — повторила вопрос Юля, потому что та не ответила, продолжая вести себя с загадочной странностью — то головой покачает, то что-то шептать начнет.
— Что-то там стряслось, Юлька! Одним местом чувствую, что нелады в голубой бухте. Какие-то машины с мигалками туда помчались. То ли милиция, то ли «Скорая», с такого расстояния не разгляжу. Но вот мигалки вижу отчетливо. Либо опять кто напился и подрался. Эти молодые раздолбаи частенько там потасовки устраивают. Мне хозяйка наша рассказывала, что в прошлом году там парня молодого порезали. Давай поспешать, а то не ровен час к нашим мужикам какое хулиганье пристанет.
Дерзить и избавляться от нее Юле тут же расхотелось. Одна она точно не добежит туда, свалится в какой-нибудь овраг от непонятного разом нахлынувшего страха. И будет там валяться в колючках и скулить, как заблудившийся щенок.
Подхватив Тамару под руку, решив позабыть на время о неприязни и о том, что халат на толстушке весь пропитался потом и издает характерный запах, Юля потащила ее бегом к голубой бухте.
Глава 4
С рынка пошла сразу в магазин, благо это было недалеко. Там история повторилась. Она снова и снова обходила прилавки с молоком, пивом, мясные и колбасные ряды, на нее даже стали посматривать от касс с подозрением. Пришлось уйти. Степана в магазине тоже не было.
Зато он успел побывать дома в ее отсутствие! Надо же, а! Пока она носилась вдоль прилавков на рынке, отгоняя от лица надоедливых ос, пока вызывала подозрение у обслуживающего персонала магазина самообслуживания, ее дорогой супруг побывал дома. Выключил компьютер, убрал его в специальную сумку. Поменял трусы на плавки, бросив первые изнанкой наружу прямо ей на подушку. Взял полотенце и снова смылся. Загорать, стало быть, ушел. С ней не захотел, а один — всегда пожалуйста! А может, он не один тут вовсе, а? Может, эта самая Вика приехала за ним следом и они теперь где-то вместе под прикрытием скалистого берега предаются запретной любви?
Юлю едва не вывернуло от собственной подозрительности.
Нет, ну нельзя же так, до такой степени! Так и до сумасшествия недалеко! Нарисовала себе не поймешь что, а основания? Всех оснований — обидный треп случайной знакомой. Она могла ведь и из вредности оговорить Степана. И могло ведь Викуси никакой не быть, а она-то, она! И по рынку бегала, и по магазину, и задыхалась от горя, и побить его хотела, и даже убить грозилась.
Нельзя так! Может, Степан совсем ни при чем, а все это — идиотский розыгрыш толстой тетки, которая просто-напросто завидует их счастью. Завидует тому, что Степан ее каждые десять минут в щеку целует, никого не стесняясь. И милой называет, и малышкой, и много еще как — хорошо и ласково. А Тамару никто не целует и не называет, потому что она на отдыхе одна. И вообще одна. Нет у нее ни мужа, ни друга, сама рассказывала. Вот она взяла и…
— Юль, ты у себя? — стукнула в дверь Тамара, будто услыхала ее мысли на свой счет. — Одна? — И, не дождавшись ответа, бестактная бестия, толкнула дверь и вошла.
— Привет. Чего это ты притихла? — Заплывшие глаза соседки бегло осмотрели комнату. — Твой-то где? Опять по делам? С телефоном?
— Послушайте, Тамара, — начала Юля сдержанно, чтобы не обидеть соседку излишней резкостью, как-никак еще почти неделю жить бок о бок. — Мои отношения с мужем к вам лично…
— А-а-а, понятно! Небось думаешь, что я это все придумала? — Тамара хихикнула в кулак и замотала головой, глядя на нее жалостливо. — Дурочка. Небось думаешь, что я из зависти оговорила твоего мужика? Вот, мол, жаба тетку душит, что я с мужиком, а она одна тут задницу греет? Дурочка ты, Юль.
— Извините, Тамара, — пролепетала Юля.
И непонятно было, за что она извиняется. То ли потому, что Тамара мысли ее угадала нехорошие в собственный адрес. То ли потому, что не желала видеть ее и предлагала той покинуть комнату. Но как бы то ни было, неловкая ситуация вогнала Юлю в краску. А Тамаре все нипочем. Она как стояла, так и продолжила стоять, подперев жирные бока кулаками.
— Вижу, купаться ушел. — Она выразительно глянула на Степкины трусы. — Пошли поищем, что ли. С телефоном ушел? Конечно, как он без него?! Пошли, пошли, чего остолбенела! Как раз на месте его и зажучим!
Не хотела Юля никого жучить ни с телефоном, ни без него! И уж тем более в присутствии Тамары. Она и отнекивалась, и отмахивалась, когда приставучая тетка ее за руку на пляж тащила. Правильнее не на пляж, а на то место, которое они с ней же и расчищали.
Нет, ну бесполезно! Тамара, видимо, не знала никаких возражений, не была с ними знакома и не реагировала на слова «нет» и «не хочу». Перла напролом да еще и Юлю на буксире тащила.
— Нету, надо же! — проворчала с сожалением, когда они вышли к морю. — А куда же его черти унесли, а, Юль? Как думаешь?
Юля думать уже не могла. Голова разболелась так, что моргать больно стало. Она затравленно озиралась по сторонам, и все ей казалось, что те немногие отдыхающие, которым очень понравился расчищенный участок берега, смотрят теперь только на нее. Смотрят и ухмыляются. Мол, ищи-ищи, его тут уж и след простыл!
— Погоди-ка.
Тамара линкольном двинулась к пожилой супружеской паре на полосатом пледе, что снимали комнату в доме по соседству. Дошла до них и расплылась в улыбке, забасив тут же:
— Семейству Кочетовых мое почтение. Как водичка, как солнышко?
— Добрый, добрый день, Тамарочка. — заквохтала Кочетова, разворачиваясь к Тамаре обвислым дряблым животом. — Водичка чудесная. Солнышко жаркое. Все, как обычно. А вы чего в одеждах?
— Мы уже назагорались с Юлюшкой. Тут проездом, так сказать. Мужика вон ее ищем. — И она ткнула толстым пальцем в Юлину сторону.
Юля в испуге попятилась. Ей вдруг показалось, что Тамара всех собирается посвятить в ту историю, которую рассказала ей по дороге с пляжа заброшенного санатория и которую, возможно, сама же и придумала. Сейчас…
Вот сейчас она откроет губастый рот и расскажет всем, что Юлин красавец-супруг, да, да, тот самый, у которого великолепный торс и ниже пупка в плавках все аппетитно дыбится — это Тамара сама так Степку оценивала, прищелкивая своим злым языком, — что он Юльке изменяет. Изменяет прямо под боком, трындыча день и ночь по телефону с какой-то бабой. А Юлька, дурочка, думает, что это неправда. Что глупые злые люди наговаривают на ее прекрасного блондина. А кому нужно наговаривать-то? Невооруженным взглядом видно, что мужик с такими внешними данными заведомо потаскун. Какие попроще, и то таскаются направо и налево, чего же ждать от таких пригожих? А эта не верит, дурочка!
Юля едва не расплакалась от облегчения, когда Тамара брякнула:
— Обещал нас на лодке покатать, а самого в доме нет. Искали, искали. Не пробегал?
— Это который у Юлюшки муж? Не тот высокий загорелый блондин, за которым шлейфом тянется женское внимание?
Кочетова мелко захохотала, расколыхав жир подо всеми морщинами на теле.
Нет, ну тоже дура-баба! Лет-то уже сколько?! Под шестьдесят, поди, а она туда же — купальник раздельный напялила, да с такими крохотульными плавками, что поседевший лобок выглядывает. Шлейф, понимаешь! Старая карга, а на загорелых блондинов глаза таращит!
Юля попыталась себя одернуть. Господи, чего же это с ней делается, а?!
Она так весь мир начнет ненавидеть. Пока до Викуси дело и руки дойдут, она всех бедных женщин презирать будет. На нее и гнева не останется. Надо успокоиться и взять себя в руки. Ничего же не известно пока, ничего…
— А как его зовут? — продолжала извиваться дряблым морщинистым червем Кочетова на полосатом пледе. — Вашего мужа, Юленька?
— Степан, — ответила за нее Тамара, безошибочно угадав ее состояние и загородив своим мощным торсом Юлю от Кочетовой. — Так видели или нет?
— Видели, — встрял супруг, до этого момента лежавший носом вниз на пледе. — Он был тут, загорал по соседству на полотенце. Правда, недолго. Все-то ему не лежалось, ворочался с боку на бок. Пижон!
— Ну почему же сразу пижон, дорогой? — возмутилась Кочетова. — Мальчик так пригож, что…
— Заткнулась бы ты, что ли! — взорвался, не выдержав, муж, выразительно глянув на резинку ее плавок, сползшую непотребно низко. — Пригож, пригож… Что тебе за печаль, старуха?! У него вон видала какая конфетка в женах ходит! Что ножки, что попка!
— Ага, — лицо Кочетовой перекосило. — Потому от конфеток таких и гуляют, у которых ножки с попкой!
— Слушайте, может, вы прекратите? — слабым голосом взмолилась Юля, еле держась на ногах. — Мне не очень приятно слушать ваши препирательства, а очень хотелось бы услышать, не знаете ли, куда отправился мой пригожий муж, который еще и пижон к тому же?
— Нырять он отправился! Нырять, конфетка. — Кочетов приподнялся на локтях и назло своей жене с медлительной выразительностью оглядел Юлю с головы до ног.
— Нырять? Куда нырять? — не поняла она и тут же снова нырнула под прикрытие Тамары.
— В голубую бухту пошли они с Сержем, — едва раскрывая рот, пояснила Кочетова.
— А кто такой Серж? — поинтересовалась Тамара с кислой физиономией.
Конечно, ей наверняка доставила бы больше удовольствия новость, что Степан ушел нырять с Викусей, к примеру. А тут Серж какой-то нарисовался, в чем же тут нехорошие помыслы?
— Хороший мальчик Сережа из нашего особняка. Приехал один из Пензы…
— Хороший мальчик! — перебил ее муж, передразнивая и сплевывая в ее сторону. — Пензюк пензюком Сережа твой! Пары яиц изжарить сам себе не может! Все по нашим кастрюлям лазает!
— Так я сама позволила ему, дорогой! Я же тебе говорила!
— Позволила она! А меня ты спросила, благодетельница? Я не обязан никаких пензюков за свой счет кормить. Позволила она! — распалялся Кочетов все сильнее и сильнее, прямо пар, кажется, от него повалил, как его разобрало. — Он вон и с мужем с ее тоже на халяву небось прицепился.
— Какая халява?! О чем ты?! Ребята нырять пошли и…
— И попутно за пивом собирались зайти, я слыхал, как они переговаривались, — перебил он ее, снова утыкаясь носом в плед, и забубнил оттуда, забубнил: — Вот твой Серж небось снова на халяву. У него даже денег при себе не было. Он в одних плавках как пришел, так с ее мужем и отправился. Какие тут деньги? У мужа ее бумажник был при себе, он его доставал из кармана шорт. А у Сержа я что-то бумажника не заметил! Халявщик хренов!..
Юля развернулась и пошла прочь.
Она знала, как пройти к голубой бухте, прозванной так за то, что когда-то каким-то умникам пришла в голову идея выкрасить прибрежные скалы в голубой цвет. Мотив был неясен: из благих ли эстетических побуждений, из хулиганской ли хохмы, а может, и вовсе от скуки, но выкрасили.
Они очень старались, очень! Они, наверное, не спали ночь, угробив не два и не три литра масляной краски, выливая ее прямо через край на камни. Ясное солнечное утро зацементировало плоды их труда настолько, что вот уже который год остаются следы на скалах. Пусть не такие яркие и не так много, но голубоватые разводы в каменных складках все еще присутствовали. Может, со временем соленые морские брызги и вымоют окончательно хулиганский след, но вот названия этой бухте не поменять уже никогда.
Она ведь раньше без названия была совершенно, эта бухта. Чалились тут катера местных рыбаков. Катамараны, лодки, сдаваемые внаем. Выстраивались за ними хилые очереди. Загорать даже кто-то пытался на неуютном каменистом берегу. Местные пьянствовать сюда частенько приходили, оставляя после себя пластиковые «полторашки» со стаканами и пустые пакеты из-под чипсов. Обитаема, одним словом, бывала бухточка. Единственно, чем страдала, это безымянностью. И тут вдруг такой подарок судьбы — серые камни раскрасили, название приклеили и даже сподобились мосток для ныряния соорудить.
К нему сейчас и направлялась Юля.
Можно было бы и не ходить, ей вдруг уже стало неважно, говорит ее муж с неведомой ей женщиной по телефону или нет. Просто очень захотелось его увидеть, прислониться к его плечу, почувствовать его руки на своем затылке, услышать, как он насмешливо шепчет ей что-нибудь на ухо. Может и солгать, конечно, а, да ну и черт с ним, пускай лжет. Главное, чтобы он был тут — с ней, рядом, а все остальное…
Все остальное подождет до возвращения.
Все! Точка! Не станет она чинить никаких разборок на отдыхе. Ни за что не станет, сколько бы ее Тамара ни подначивала. Это ее личное решение, и никому она его корректировать не позволит.
— Юлька, ты чего врезала?! — завопила Тамара где-то позади, за ее спиной.
Юля удивленно оглянулась.
Надо же, а она и не знала, пошла ли за ней следом их тучная соседка, нет ли. Ушла и даже ни разу не обернулась.
— Чего говорю, так приударила? С Серегой из Пензы Степан твой, — подошла к ней Тамара, тяжело, прерывисто дыша. — Никаких баб нет с ними. Чего так ломиться-то?!
— А вам чего, собственно, нужно от меня, Тамара?
Юля вдруг решила, что ей надоела собственная деликатность, которая мешала раз и навсегда избавиться от назойливого присутствия соседки. И она тут же поняла, что станет говорить сейчас грубо и резко. И заставит полную тетку, едва поспевавшую за ней непонятно с какой целью, развернуться обратно.
Пускай идет себе в свою комнату, засядет там за дамские журналы и, перелистывая толстыми пальчиками страницу за страницей, пускай проводит параллели между вымышленными героями из статей и людьми, ее окружающими. Пускай сколько хочет ищет и находит сходства и изумляется, и умиляется, и, что хочет, пускай делает. Но делает пускай все это наедине с собой, в тиши своей крохотной съемной комнатенки, и не навязывает пускай никому своих подозрений, взращенных на благодатной почве глянцевой дребедени.
Ее-то пускай оставит в покое! Что ей с нее?!
— Мне? От тебя? Юленька… Да ничего мне от тебя не нужно, скорее наоборот. Позволь дать тебе один совет, — круглые, как у совы, глаза соседки моментально наполнились житейской мудростью, которую та готова была изливать все равно на кого с утра до вечера. — Никогда…
— Не позволю! — закричала Юля, отступая от Тамары на два шага. — Не позволю я вам давать мне никаких советов! И преследовать меня не позволю тоже! Оставьте меня… нас в покое! Не смейте за мной идти! Уходите!
— С какой это стати? — Житейская мудрость в ее глазах тут же замерзла, окаменела, сделавшись серой, как те камни, что кому-то пришла в голову идея раскрасить голубым. — С какой это стати я должна уходить?! Ты идешь в голубую бухту, и я иду. Никто запретить мне туда ходить не может. И уж тем более ты — гордячка! Ступай, ступай и на меня можешь больше не оглядываться и не рассчитывать. Тем более что…
Юля только хотела раскрыть рот, чтобы сказать, что она и не думала ни на кого рассчитывать, что ей этого и даром не надо, и за деньги пусть не будет предложено, как поведение Тамары заставило ее промолчать.
Та вдруг резко обогнула ее на узкой дорожке, двинув толстым бедром так, что Юля покачнулась. Встала сусликом, насколько позволяла ей ее комплекция. Точнее, толстым сусликом. Приложила ладонь козырьком к глазам и заохала, заохала.
— Что там? — стараясь говорить насмешливо, спросила Юля.
Ей, конечно же, было интересно, что там вдалеке, метров за триста, сумела рассмотреть востроглазая Тамара. Сама она так далеко, а именно на таком расстоянии теперь от них лежала голубая бухта, видеть не могла. Сто, сто пятьдесят метров — был ее предел. Дальше все сливалось, брезжило и делалось безликим и неразличимым. Врачи не считали это началом близорукости и очки пока не советовали надевать. «Еще успеете, наноситесь». — утешали они ее, выписывая витамины.
— Что там, Тамара? — повторила вопрос Юля, потому что та не ответила, продолжая вести себя с загадочной странностью — то головой покачает, то что-то шептать начнет.
— Что-то там стряслось, Юлька! Одним местом чувствую, что нелады в голубой бухте. Какие-то машины с мигалками туда помчались. То ли милиция, то ли «Скорая», с такого расстояния не разгляжу. Но вот мигалки вижу отчетливо. Либо опять кто напился и подрался. Эти молодые раздолбаи частенько там потасовки устраивают. Мне хозяйка наша рассказывала, что в прошлом году там парня молодого порезали. Давай поспешать, а то не ровен час к нашим мужикам какое хулиганье пристанет.
Дерзить и избавляться от нее Юле тут же расхотелось. Одна она точно не добежит туда, свалится в какой-нибудь овраг от непонятного разом нахлынувшего страха. И будет там валяться в колючках и скулить, как заблудившийся щенок.
Подхватив Тамару под руку, решив позабыть на время о неприязни и о том, что халат на толстушке весь пропитался потом и издает характерный запах, Юля потащила ее бегом к голубой бухте.
Глава 4
— Машка, ты чего такая хмурая?
Маша вздохнула.
Голос одноклассника и закадычного друга звучал в трубке не вполне уверенно. Либо уже был под пивными градусами, либо только что залпом выкурил две сигареты. Он как накурится своей вонючей дешевки, так сразу дурак дураком делается.
— А чему радоваться, Макс? — еще один тяжелый вздох, от которого как-то неприятно сделалось под левой лопаткой.
— Так днюха же у тебя сегодня, Машка! Это же классно!
— Чего классного, Макс? Чего тут классного?
— А тебе чего, не отмечают, что ли?! Че отчим зажал днюху?! Вот козел! — не успев выслушать ответ, тут же поспешил посочувствовать Максим.
— Да нет, не зажали. — Маша хмыкнула, тихо изругавшись. — Они такое устроили, придурки! Отстой, короче, полный! Чаек, пирог какой-то поганый с повидлом! Мать из своей столовки притащила, такое говно, Макс! Жрать не будешь!
— И че — все?! Чаек и пирог из столовки?!
— Ну!
— Ну, ваще… — Макс помолчал немного, потом снова пристал. — А подарили что?
— Про это вообще лучше не спрашивай! — зашипела Маша, прислушиваясь к звукам в коридоре.
Кто-то там точно крался мимо ее двери. Не иначе отчим решил подслушать, о чем она и с кем говорит. Он ведь скроил недовольную рожу, когда она из-за стола с фырканьем выскочила, теперь мог и подслушивать. Хотя и мамаша могла уши погреть под ее замочной скважиной. Той только дай повод погундеть лишний раз, заведется, не остановить.
— Так что подарили, Машка? Чего молчишь? Ты же мобилу просила, ее подарили?
Макс тоже клянчил у своих родителей мобильник. Так же, как и Маша клянчила. Разница заключалась в том, что у Макса уже два телефона перебывало — один потерял, второй пацаны пришлые на улице отобрали, — а у нее ни одного. И Максу родители обещали новый, а ей…
Ей обещал отец. А его сегодня даже на порог не пустили. И пообщаться даже не позволили, сволочи. И мать на нее наорала, когда она из-за стола в слезах выскочила. И велела ей из комнаты не выходить.
Маша вздохнула.
Голос одноклассника и закадычного друга звучал в трубке не вполне уверенно. Либо уже был под пивными градусами, либо только что залпом выкурил две сигареты. Он как накурится своей вонючей дешевки, так сразу дурак дураком делается.
— А чему радоваться, Макс? — еще один тяжелый вздох, от которого как-то неприятно сделалось под левой лопаткой.
— Так днюха же у тебя сегодня, Машка! Это же классно!
— Чего классного, Макс? Чего тут классного?
— А тебе чего, не отмечают, что ли?! Че отчим зажал днюху?! Вот козел! — не успев выслушать ответ, тут же поспешил посочувствовать Максим.
— Да нет, не зажали. — Маша хмыкнула, тихо изругавшись. — Они такое устроили, придурки! Отстой, короче, полный! Чаек, пирог какой-то поганый с повидлом! Мать из своей столовки притащила, такое говно, Макс! Жрать не будешь!
— И че — все?! Чаек и пирог из столовки?!
— Ну!
— Ну, ваще… — Макс помолчал немного, потом снова пристал. — А подарили что?
— Про это вообще лучше не спрашивай! — зашипела Маша, прислушиваясь к звукам в коридоре.
Кто-то там точно крался мимо ее двери. Не иначе отчим решил подслушать, о чем она и с кем говорит. Он ведь скроил недовольную рожу, когда она из-за стола с фырканьем выскочила, теперь мог и подслушивать. Хотя и мамаша могла уши погреть под ее замочной скважиной. Той только дай повод погундеть лишний раз, заведется, не остановить.
— Так что подарили, Машка? Чего молчишь? Ты же мобилу просила, ее подарили?
Макс тоже клянчил у своих родителей мобильник. Так же, как и Маша клянчила. Разница заключалась в том, что у Макса уже два телефона перебывало — один потерял, второй пацаны пришлые на улице отобрали, — а у нее ни одного. И Максу родители обещали новый, а ей…
Ей обещал отец. А его сегодня даже на порог не пустили. И пообщаться даже не позволили, сволочи. И мать на нее наорала, когда она из-за стола в слезах выскочила. И велела ей из комнаты не выходить.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента