Романова Галина Владимировна. Длинная тень греха

Галина Романова
Длинная тень греха

Глава 1

   От жгучего мороза трещало все в природе. Да и в его жизни тоже. И жизнь сама, казалось, трещала по швам, которые он любовно ладил последние пятнадцать лет. Стежок за стежком. День за днем. Год за годом. А потом полетело все куда-то в тартарары — со страшным свистом. Сначала, правда, медленно катилось. Заметное ускорение гораздо позже наметилось — года четыре назад. И с тех пор… И с тех пор по накатанной вниз. Без остановки.
   Влад, тяжело вздохнув, приоткрыл один глаз. Электронное табло будильника показывало половину пятого. Вставать было ему рано. Вот если бы часом позже, тогда можно и не мучиться, а смело вылезать из кровати. А сейчас… Сейчас это совершенно некстати. Начнет ходить по квартире — непременно кого-нибудь разбудит, потому что полы скрипят. О том, чтобы посмотреть на кухне телевизор, нечего и думать, наверняка нарвется на недовольный окрик. В ванную тоже нельзя. Шум воды вообще полдома разбудит. К тому же кран горячей воды что-то повизгивает. Починить бы, да все некогда.
   Влад осторожно перебрался ближе к краю кровати, дотянулся до оконной шторы и слегка ее отодвинул.
   Снова мороз, ну что ты будешь делать! Окно запорошило так, что даже на подоконнике спальни лед. Давно пора стеклопакеты ставить. Те, говорят, не промерзают. Давно-то давно, но… Пора еще не настала.
   Вообще-то, будь его воля, он бы, может, многое тут поменял. Начал бы с окон, а закончил… женой.
   От этой мысли Влад похолодел.
   Надо же, он ведь впервые так подумал. Впервые за пятнадцать лет их совместной жизни и впервые за четыре последних — особо несчастных — года. Никогда прежде он даже мысли такой не допускал. Никогда! А тут вдруг в пятницу, в половине пятого утра взял и допустил. Допустил возможность нормального существования без жены. А разве оно вообще возможно подобное существование?! Пятнадцать лет — это ведь не пятнадцать дней. Это же целая жизнь, наполненная счастьем, надеждами, ожиданием. В конце концов, не все и не всегда было так плохо.
   Сразу вспомнилось, как высвистывал ее на свидание под окнами общежития. В прямом смысле, высвистывал! Она высунется в окошко на втором этаже, рукой махнет и минут через пять-десять выпорхнет из дверей общаги. И тут же бегом к нему: руки вразлет, глаза сияют, губы улыбаются…
   Ох, уж эти ее губы! Он ведь половину своей жизни думал только о них и, казалось, не насытится ими никогда. Разве мог он тогда предположить, что эти губы способны произносить.
   Он вдруг, не заботясь о старых пружинах матраса, резко повернулся к жене и положил свою руку ей на талию. Даже не шевельнулась! Как лежала спиной к нему — она теперь всегда спиной к нему засыпала и просыпалась, — так и продолжила лежать. А раньше! Стоило ему ногой шевельнуть, тут же тянулась к нему всем телом. И могли ведь, не заботясь о времени, любить друг друга до изнеможения. Единственное, о чем всегда беспокоились, так это чтобы пацана за стенкой в соседней комнате не разбудить. Нельзя было, чтобы он слышал, как методично и осторожно поскрипывает старый матрас под ними. И еще, как, задыхаясь, душат они в себе тот последний крик. Сын не должен был слышать и догадываться, что его предки так же, как и в кино, все еще могут.
   Влад невесело усмехнулся. Могут-то могут, только вот не хотят. Редко, ох как редко, стали допускать его до тела. То голова болит, то дни не те, то усталость неимоверная валит с ног, то… А то и просто видеть его не желают. Глаза их на него не смотрели бы, уши не слышали бы, и так далее и тому подобное. Странно еще, что спать продолжают в одной постели. Негде просто, наверное, больше, потому и укладываются день за днем под одно одеяло.
   Марина вдруг вздрогнула, напряглась и медленно, двумя пальцами стащила его руку с себя.
   Ну вот! Что, собственно, и требовалось доказать. Снова его не хотят.
   Ну и ладно! Влад со злостью отвернулся. Не очень-то и хотелось! Нет, так нет! Ему и в самом деле надоело навязывать себя, будто товар второсортный.
   — Дурак ты, Владюха! — в прошлую пятницу вдруг произнес его старый друг и соратник Андрюха Анохин, когда они пили пиво в баре за углом.
   — Почему? — вяло поинтересовался тогда он, хотя был согласен на все сто.
   — Да потому! Позволяешь иметь себя, как угодно! Разве это по-мужски?! — возмутился Андрюха. — Нет! И вообще, давно пора тебе запомнить, что в этой жизни либо ты имеешь, либо тебя имеют! А тебя разве только попугай ваш не имеет! Маринка, Веник твой, теща… Последнюю я давно бы удавил собственными руками…
   — Нельзя, дружище! Статья!
   Влад при упоминании о теще тут же загрустил.
   Давным-давно, в юности, ему казалось, что плохих людей не существует в природе. Каждый может быть в равной степени как хорошим, так и не очень. Поступки человека, думал он, провоцируются средой обитания, уровнем воспитания и образованности. А иногда и обстоятельствами. Последние могут так припереть, что любой хороший и идеальный индивидуум способен превратиться в зверя. И, собственно, не так уж Влад и ошибался. Но вот теща…
   Галина Степановна, наверное, уже родилась отвратительной. Отвратительной как снаружи, так и изнутри. Она просто… Просто была средоточием зла, зависти и неприязни ко всем, кто не разделял ее точку зрения.
   Влад не разделял, потому и не властвовал. Потому и называл его Андрюха дураком, не безосновательно полагая, что его все имеют. Все, кроме их попугая.
   Пора заявить о своих правах. Давно пора, но Влад решился только вчера. Робко так, не в полную силу, но голос был подан.
   Что он сделал?
   А он попугая их семейного подарил маленькой девочке, что жила с родителями этажом выше и очень хотела птичку. Вот Влад и осуществил детскую мечту.
   Что будет, когда Марина проснется и обнаружит пропажу? Она же еще не знала об этом, и Вениамин — их сын — тоже. Влад сделал это тайком ото всех, измучавшись просыпаться каждое утро в половине пятого от мерзкого стрекотания и набрасывать на клетку с вопящим попугаем старую Венькину пеленку.
   Вот странное дело! Как щебетал попугай, никто кроме него не слышал. А стоило Владу скрипнуть половицей, так тут же недовольство…
   Надо же, попугая теперь уже нет, а он все равно проснулся в половине пятого.
   Ладно, зато у него в запасе целых полтора часа. Можно подумать в спокойной, тихой обстановке. Потом ее не будет. Марина проснется и поднимет шум из-за Кешки. Снова станет ругаться, оскорблять, проклинать тот день и час, когда согласилась на брак с ним. Потом она примется звонить своей маме и…
   Вечером Галина Степановна непременно появится у них. Будет испепелять его гневными глазищами и шипеть ему в спину (в лицо не осмеливается), какой он бездушный, черствый и тривиальный.
   Кто же из них двоих: Маринка или ее мама впервые назвали его тривиальным? Теперь разве вспомнишь! За четыре года чего он только не услыхал от мамы с дочкой.
   Тривиальный… Банальный… Несовременный…
   Во всем! Во всем буквально несовременен и прозаичен, как ломоть черного черствого хлеба! Это Маринка умничала.
   Интеллигент от сохи. Инженер с грязными ногтями. Кулибин без штанов. Это уже тещин аккорд.
   Может, в чем-то они были и правы, эти бабы. Может, и обижаться не стоило. Только… Только не мог и не хотел он по-другому. И плевать, что его однокурсники через одного в бизнес большой и малый подались. И деньжищами теперь ворочают, и на крутых тачках по городу разъезжают. А жены их не горбатятся в больницах на приемах, а по курортам катаются. Ему на это было плевать!
   — Кому-то ведь надо и людей лечить, Марин, — резонно возражал он жене поначалу, еще лет пять назад. — И иномарки, на которых ездят мои однокурсники, чинить тоже кому-то надо. Вот я их и чиню.
   — Ну почему ты?! Почему обязательно ты должен чинить, а они ездить?! Почему не наоборот?! И почему я должна рассматривать гнилые гланды стариков, а не сидеть в это время на теннисном турнире в Мельбурне?!
   — А зачем там сидеть-то? — всерьез недоумевал Влад. — Его по телику транслируют. Смотри, не хочу! Им там жарко, они газетками обмахиваются, морщины лишние на солнце зарабатывают. А дома на диване красота…
   — Ты банален, как двухшовные семейные трусы! — ага, значит, все-таки Маринка первая заявила об этом в полный голос. — Ты же без пяти минут кандидат наук, а под ногтями у тебя вечный слой мазута вперемешку с отработанным машинным маслом! У тебя просто гордости нет, Хабаров!
   — Да ну! Гордость у меня есть, Мариша. Просто я не пытаюсь прожить чужую жизнь. Я хочу своей собственной жить. И она меня вполне устраивает. Ну, чего ты, в самом деле…
   Это была, пожалуй, первая, пробная волна ее недовольства — возникла стихийно и почти сразу исчезла. Они быстро перевели разговор в другое русло. А потом и вовсе забыли, из-за чего же они спорили пять минут.
   Он сам все испортил. Сам, своими руками и своими благими намерениями.
   Ох, как часто потом он вспоминал старую народную мудрость: не делай добра — не получишь зла. И еще одну чуть посовременнее: хотел как лучше, а получилось как всегда.
   Влад имел несчастье преподнести своей жене, в качестве подарка на годовщину их свадьбы, приглашение на презентацию одного модного нашумевшего фильма.
   Когда-то давно один юморист утверждал, что все его проблемы в жизни начались с того, что он имел несчастье подарить своей жене и дочке гольфы.
   Несчастья Хабарова начались как раз с этого злополучного билета.
   Идиот! Как ругал он потом себя, как ругал!..
   Нужно было плюнуть на срочный заказ и отправиться на презентацию вместе с Маринкой. Он не плюнул, за что его, собственно, и ценили клиенты. И отправил жену вместе с тещей. Сколько работал над замороченной японской электронной начинкой, столько умилялся тому, какой он молодец. Как удачно все устроил.
   Закончил работу, принял душ и усталый и довольный вернулся домой. Вернулся, а там никого. Нет. Венька, конечно, спал давно. Маринки не было. А ведь должна была уже вернуться, времени то было уже три часа ночи! Кинулся звонить на мобильный — абонент недоступен. Позвонил теще и, покрываясь ледяным потом, стоял и ждал: ответит или нет.
   Ответила, сука старая! Тогда, правда, он так о ней еще не думал. И даже мамой называл.
   — Мариша уехала вместе с компанией за город, Владюша, — широко зевая, объяснила теща.
   — С какой компанией?! Что за компания? Там же сплошь незнакомые ей люди! И мобильный не отвечает почему-то. Я беспокоюсь, мам, вдруг что-то случилось! — правда, от сердца у дурака немного отлегло: раз за городом, значит, все нормально, то есть жива и здорова.
   — Мобильный Мариша отключила, чтобы звонки не мешали. А в компании, Владюша, все приличные люди. Не стоит тебе беспокоиться. Ложись и отдыхай, устал наверняка. Она вернется утром, скорее всего. Заночуют там же.
   — Да где там-то?! Где? Под березами?
   — Ну почему сразу под березами? — воскликнула теща, заметно раздражаясь. — Они поехали к какому-то режиссеру или сценаристу, точно не помню, на дачу. Их там человек двадцать. Все взрослые люди. Не потеряется твоя жена, вернется. Не беспокойся и ложись спать.
   Спать он улегся, хотя и беспокоился. Задремал на удивление быстро. Правда, сны видел гадкие и неприличные, отчего проснулся в холодном поту. Выпрыгнул из кровати и кинулся из спальни, успев лишь отметить, что времени уже десять утра, а постель рядом с ним по-прежнему пустует. Неужели еще не вернулась?..
   Маринка сидела на кухне и накачивалась зеленым чаем. Любила она эту дрянь. Особенно если вечером выпивала немного спиртного.
   — Ты что пила? — первое, что спросил он, усаживаясь в одних трусах за стол напротив жены.
   — Я? — она кокетливо повела голыми плечами, на ней все еще было вечернее платье. — Так немного, чисто символически. Как спалось, дорогой? Как ты, в порядке?
   Это было что-то новенькое.
   Таких пустых вопросов, заимствованных у киношных героев, он не терпел. И ей об этом было известно. А все равно спросила. С чего бы это?..
   — Марин… Посмотри на меня, — потребовал Хабаров, обхватил ее тонкое запястье пальцами и потянул ее руку к себе. — Посмотри на меня!
   Она посмотрела, но как! Во взгляде было столько холодного вызова, столько презрительного превосходства, что Хабарова моментально пот прошиб.
   Что-то произошло там — за городом, понял он сразу. Что-то гадкое, что-то омерзительное, как обрывки из его кошмарного сновидения.
   — Только не нужно ничего драматизировать! — воскликнула Мариша, безошибочно угадав его панический страх. — Все нормально, Владя! Все в порядке. Все в полном, полном порядке…
   Порядок оказался относительным.
   Через неделю выяснилось, что жена решила поменять работу. Кто-то кому-то позвонил. Кто-то кого-то попросил, посодействовал, и Мариша из районной поликлиники перевелась в загородный санаторий. Поначалу простым врачом. А потом и главным заделалась. Из дома жена уезжала затемно и возвращалась так же. По выходным ее тоже дома не бывало. И отпусков у нее не стало. Какие отпуска, она и так круглый год в санатории, восклицала Марина со смехом…
   Влад вздохнул тяжело и, чуть приподнявшись на локте, снова посмотрел на жену.
   Она проснулась и лежала теперь, не шелохнувшись. Притворялась спящей! Марина так часто делала в последнее время. Будто он дурак совершенный и не понимает ничего. Он все понимает. И тогда сразу все понял, по ее блуждающему, ускользающему взгляду, по ее лихорадочному румянцу на щеках. Понял, что в ту ночь что-то безвозвратно было потеряно, что-то, что не вернется к ним уже никогда.
   — А ты бы ее!.. — учил его потом Андрюха. — Я бы лично ее!..
   Андрюха, может, и сумел бы, а вот он — Хабаров Владислав Дмитриевич — не мог ничего с этим поделать. Ни с ней, ни с собой.
   Он все оставил как есть. Зажался, скорчился, запекся рваной раной в сердце, и оставил все, как есть. И даже не спросил ее ни о чем.
   Нет, однажды все-таки спросил.
   — Ты?.. Ты изменяешь мне, Марина?! — у него даже голос сел до свистящего шепота, настолько чудовищным все это казалось: и измена ее и вопрос этот.
   Она рассмеялась в ответ и обозвала Хабарова тривиально несовременным.
   Во как! И уехала снова на работу. А он потом еще три дня думал над ее словами в свой адрес. И к началу четвертого вдруг понял, что она не так уж и ошибается.
   Он и в самом деле старомоден. Во всем, без исключения!
   У него старомодные представления о любви, сексе и семье. Он всегда считал, что одно плавно перетекает в другое и потом, как следствие, заканчивается третьим.
   Ему казалось, что каждый человек в мире занимает отведенную только для него и ни для кого другого нишу. И не стоит даже пытаться рожденному ползать взлететь. Глупо и безрезультатно.
   Носил классические костюмы, а зимой — давно вышедшую из моды шапку-ушанку и ботинки на толстой добротной подошве. Смотрел старые добрые фильмы о любви и верности. И главное, сам был верным. Это для Хабарова являлось догмой: если женился, будь верен раз и навсегда. И не расстраивался никогда от того, что проходящая мимо красивая женщина не принадлежит ему и никогда принадлежать не будет. Он воспринимал прекрасных незнакомок, как произведение искусства. Красиво — да, смотреть хочется, восторгаться, словно шедевром, выставленным в музее на обозрение. Но нельзя же все это поместить в свой дом и в свое сердце!
   Ему нравилось быть со своей Маринкой и ни с кем больше. Он любил только ее. Любил трогать ее, гладить, целовать, рассматривать. Знал каждую родинку на ее теле. И никакое другое тело он так любить и ласкать не хотел. Ни к чему все это, считал Хабаров. Как оказалось, ошибочно считал. Маринка вон думает по-другому. Дескать, несовременно это. Дескать, мир сейчас стал совсем другим. А разве так это?..
   — Марин, — вдруг осмелился Влад нарушить хрупкую предутреннюю тишину в их спальне. — Ты не спишь?
   Она промолчала, по-прежнему лежала с напряженной спиной и дышать старалась ровно, будто сонная.
   — Не спишь, я знаю. — вздохнул он и чуть пододвинулся к ней. Голова тут же закружилась от знакомого родного запаха, а сердце защемило от горечи. — Поговорить хотел, Марин…
   — Мы только и делаем, что говорим, — произнесла она глухим бесцветным голосом. — Что могут решить эти твои разговоры?
   — Я без разговоров уже решил, Марин. Хотел тебе вот сказать, чтобы не стало неожиданностью.
   Врал безбожно! Ничего он не решил, и решать пока не собирался. По-прежнему любил ее и мучился от сознания собственной слабости. Но раз она начала так…
   — И что же ты решил? — она вдруг резко повернулась к нему. — И что же ты решил, интересно мне знать?!
   Марина посмотрела на него заспанными припухшими глазами зло и непримиримо. В голые плечи впились тонкие лямки ее ночной сорочки. Влад с трудом сладил с желанием поправить их, чтобы не давили они нежную кожу и не натягивали так ткань на ее груди. Ничего, справился. Но руку ее, не удержавшись, поймал и прижал к своим губам.
   — Ах, оставь, пожалуйста! — руку Марина привычно отняла и тут же отгородилась от мужа толстым слоем одеяла. — Что ты решил, можно мне узнать?!
   С ответом Влад собирался минут пять, не меньше. Рассматривал жену долго. То, что удавалось рассмотреть поверх ее прикрытия. Плечи. Волосы, торчащие ежиком во все стороны. Руки с идеальным маникюром. Рассматривал и с болезненной нервной дрожью представлял, как все это гладит другой мужчина. И так ему сделалось тошно и от враждебности ее и от видений этих, которые, скорее всего, и не видения вовсе, а самая что ни на есть настоящая правда, что Влад возьми и скажи:
   — Давай разводиться, Маринка. Я так больше не могу!
   — О, боже мой, начинается! — застонала она. Уставилась, не моргая в потолок, и все комкала и комкала на груди одеяло. Потом вдруг подскочила и гневно зашипела.
   — С чего это ты вдруг собрался со мной разводиться, Хабаров?! Ты что с ума сошел!!! А о Вениамине ты подумал?! Ишь, чего удумал, разводиться он собрался! Погоди… У тебя что, кто-то есть?! Хабаров!..
   Господи, она и в самом деле была чудовищем. Таким же чудовищем, как и ее мать. Напрасно он столько лет идеализировал ее. Да и в их отношениях не было ничего хорошего, особенно последние четыре года. Не было и, наверное, уже не будет.
   Он-то по наивности своей все еще пытался что-то сохранить, связать, заштопать. Но все давно сгнило. Притворяться и не замечать стало теперь бессмысленно.
   Что его так поразило? То, как она обрадовалась тому, что у него кто-то есть! Она просто возликовала, допустив мысль о его измене. Глаза моментально загорелись, щеки порозовели, и даже одеяло Маринка вдруг отбросила и сама потянулась к Владу.
   — Милый, ну признайся. — утробно хохотнула она, целуя его в шею возле уха. — Давай признавайся, у тебя кто-то появился? Я так думаю, да, раз ты молчишь! Но это же все меняет!
   — Что это меняет? Что?!
   Ему вдруг сделались неприятны и руки ее, и губы. Еще полчаса назад мечтал о близости с Мариной, а теперь стало противно. Он вырвался и одним прыжком поднялся с кровати.
   — Ты куда?! — Марина опешила, тут же отбросила одеяло в сторону и медленным дразнящим движением потянула ночную сорочку по ногам кверху. — Ты разве не хочешь меня, Хабаров? Ну, не ври, пожалуйста. Я же чувствовала, как ты ночью ко мне прижимался. И был весь такой…
   — Какой? — взгляд, как приклеенный, следил за кружевной оборкой, что ползла вверх, открывая Маринины стройные бедра.
   — Напряженный-напряженный, большой-большой… Хабаро-ов, Влади-иик, ступай ко мне живо-оо… — Марина задрала ночнушку до груди и, непередаваемо грациозно изогнувшись, стянула ее через голову. — Иди ко мне, муж мой… Иди!..
   И он пошел. Только не к ней, а прочь — из спальни. Совершенно не заботясь, что может кого-то разбудить, сильно хлопнул дверью и тут же скрылся в ванной. Лишь пустив воду и опершись о край раковины, он наконец перевел дыхание. До этого момента он дышать просто не мог. Мог наброситься на Маринку — да, мог бить ее, лупить по холеным щекам и ногам, драть за волосы. А вот дышать не мог. От ненависти. Неужели он и правда ненавидит ее так остро, а?! Что же ты с нами делаешь, жизнь проклятая?!
   Влад поднял голову и посмотрел на себя в запотевшее зеркало. Не увидел ничего. Провел пятерней по стеклу и отпрянул невольно. О, как непросто далось ему это утро! Будто десять лет жизни срезало разом. Под глазами — мешки, белки — в красных прожилках, с двух сторон рта, судорожно сжатого, скорбные складки-морщины. Лицо бледное — до синевы. Замотал головой из стороны в сторону, тут же сунул ее под ледяную струю воды и зарычал от холода и боли.
   Да больно ему было, конечно же! Еще как больно!!!
   От красоты Маринкиной соблазнительной и подлой. И от продажной сущности ее.
   Как она обрадовалась, как возликовала, предположив, что и он ей изменяет. А как же ей было не радоваться! Он же теперь, получается, тоже запятнал себя, а значит, повода для упреков в ее адрес нет и быть не может.
   Дрянь! Видеть ее противно после всего! Кажется, и в самом деле придется разводиться…
   Хабаров, нарочно не торопясь, принял душ. Побрился и тщательно зачесал назад волосы. Потом подумал немного и потянулся к верхней полке за одеколоном. Пузырек стоял там нетронутым давно, с самого Нового года. Маринка подарила какой-то совершенно новый запах, модный, разумеется. Он понюхал тогда, поморщился про себя. Ну, не понравился ему этот чрезмерно утонченный модный аромат. И не пользовался им Хабаров после этого ни разу. Что толку душиться, если через час работы насквозь пропитываешься запахом автомобильного масла.
   Сегодня же решил изменить своим правилам, раз уж с вечера начал, подарив соседям попугая. Он вышел из ванной и посмотрел в сторону освещенного дверного проема кухни. Маринка там уже гремела сковородками, готовя завтрак, и стерва такая напевала вполголоса.
   Влад улизнул в спальню и лихорадочно оделся… во все новое. Так с вечера почин был заложен, следует продолжать. Джинсы тут же непривычно сдавили бока. А высокий воротник тончайшего свитера впился в горло, мешая дышать. И как только мужики ходят во всем этом с утра до ночи, понять невозможно! Для него вот милее привычных брюк и рубашки нет, а на работе у него удобный широченный комбинезон с дюжиной карманов, набитых железками.
   Ладно, переживет. Начал удивлять супругу, следует двигаться тем же курсом. Решил же…
   Она по-прежнему была не одета. Без стеснения металась по кухне все в той же прозрачной ночной сорочке. А кого ей было стесняться! Венька встанет только через час. Хабаров ее видел и без сорочки. И кажется не он один…
   — Привет, милый, — пропела Маринка нежно, стоя спиной к нему и что-то переворачивая на сковородке, потом повернула голову и тут же охнула. — Ничего себе, Хабаров! Ты такой…
   — Какой? — буркнул он, стаскивая с холодильника вечерние газеты и усаживаясь с ними за стол.
   — Такой импозантный, блин! — Маринка снова склонилась над плитой, в сковороде стреляло масло и что-то аппетитно румянилось. — Ведь всегда говорила, что тебе пойдет, а ты упрямился. Теперь, видимо, кто-то оказался более убедительным, чем я…
   — Прекрати! — повысил он голос и тут же загородился от нее газетой.
   — Нет, Владик, не прекращу. Мне же приятно осознавать, что мой муж очень красивый мужчина, — игриво произнесла Маринка и снова покосилась на него через плечо. — Очень красивый! Очень молодой! И очень высокий!
   А ведь польстила ему эта болтовня, еще как польстила! Неужели таким падким оказался на лесть? Или просто заскучал, закис без женского внимания и нежности? Может, и правда найти себе кого-нибудь? Андрюха давно предлагал. Рассказывал, что работает у них в управлении и живет где-то по соседству. Девчонка, говорил, хорошая, одинокая и такая же правильная, как и он.
   Андрюха-то сам такой правильности не разделял, но всегда отзывался уважительно.
   — Это нас, убогих, надо жалеть, Владюха! — похохатывал он под пивко. — А не таких, как ты! Мы расплодились, будто тараканы. А вы теперь раритет! Решительности тебе бы хоть немного, цены бы не было…
   — Со сметаной будешь или маслом? — пропела жена, ставя перед ним на стол большое блюдо с румяными сырниками.
   — Со сметаной, — хотел было отказаться, да не устоял, любил он их очень. — А чего это мы на кухне крутимся, Марин? Тебе же нужно сейчас в ванную часа на полтора. А потом прыг сразу в служебную «Волгу» и на работу. Там срочные неотложные дела, требующие твоего присутствия. А ты тут передо мной… сырники мечешь. Неспроста, а, жена!
   Она медленно вытащила из его рук газету. Свернула ее аккуратно. Сложила вдвое, потом вчетверо, потом еще и еще. Складывала до тех пор, пока газета не превратилась в тонкую тугую трубочку. И как хряснет этой трубочкой ему по морде. Раз, другой, третий. Била и приговаривала:
   — Это тебе за то, что любить меня не стал, гад! Это за то, что разводиться со мной собрался! А это за то, что вырядился для какой-то дряни! И моим одеколоном надушился, мерзавец! И еще за то, что завтрака не оценил, получи…
   Растерявшийся поначалу, Хабаров через мгновение осатанел.
   Вырвал из ее рук газету и на счет раз разорвал, разметав по кухне мелкие клочья. Ухватил Маринку за подбородок, грубо стиснув пальцами нежную гладкую кожу, и произнес, брызжа ей в лицо слюной:
   — Еще раз такое позволишь, сука, убью! Только попробуй!!! Убью!!!
   И тут же сзади раздалось мягкое покашливание, и Венькин дребезжащий от испуга голос позвал:
   — Па-ап! Ма-ам! Вы чего, ссоритесь, что ли?! Вы чего, а?!
   Хабаров уронил руку и тут же сгорбился от стыда перед сыном. Никогда за пятнадцать лет не делал он ничего подобного. Никогда! Даже тогда, когда обнаружил на теле жены синяк от чьих-то алчных зубов. Даже тогда сдержался.