Страница:
– Авантюристом был при жизни и смерть себе избрал такую же…
Это Ольга скорее угадывает, нежели слышит. Мама старается не делать ей больно и не пытается что-то проанализировать или понять, хотя во всех других случаях поступала именно так.
– Может, и к лучшему, что его больше нет с тобой, – тоже часто слышался Ольге мамин шепот за спиной.
Знала бы мама, что Ольга сейчас едет с этим самым авантюристом в одной машине и, более того, зазвала его к себе в гости, мигом бы потребовала валидола.
Огромный джип Любавского въехал во двор Олиной хрущевки. Прошуршал шинами по щебенке, которой засыпали многочисленные ямы на дороге, да так и не удосужились сверху залить асфальтом.
– Здесь куда?
Влад чуть повернул голову вправо, пытаясь уловить хоть какое-то движение с заднего сиденья. Ольга затихла и оставшуюся часть пути до своего дома не издала ни звука. Не иначе мучается сейчас от мысли, что поступила неправильно, пригласив его в гости. Вот монашка, а! Какой была, такой и осталась. Кому же она при всей своей праведности могла так насолить, что на нее нападают так неосторожно? Да, тема для размышления о-го-го какая…
– Крайний подъезд, – почти шепотом произнесла Ольга и, не дожидаясь, пока машина остановится, распахнула дверцы. – Пятый этаж первая дверь справа от лестницы.
– А номера нет, что ли? – удивился Любавский.
– Почему, есть. Только там всегда темно, не разглядишь. Поднимайся…
Ольга выскочила почти на ходу и сразу ринулась к подъезду. Пока Влад парковал машину, пока закрывал ее и входил в дом, ее уже и след простыл.
Света и в самом деле почти не было. Высоко под потолком между вторым и третьим этажом тускло светилась единственная лампочка. Идти ему пришлось почти на ощупь. В какой-то момент в голову полезли бредовые мысли о том, что она нарочно заманила его в этот темный бетонный мешок. Пригласила, преследуя какую-то недобрую цель. Наверняка же поклялась самой себе, что отомстит ему за подлость. Может быть, час пробил…
Любавский остановился на лестнице четвертого этажа, задрал голову вверх и какое-то время стоял, не шевелясь, настороженно прислушиваясь.
Дверь ее квартиры была распахнута настежь. В прихожей горел свет. Ольга стояла на пороге и ждала его. Высокая, тоненькая и вся такая ранимая. Нет, кто угодно, но только не она. Ольга не способна. Пусть хоть тысячу раз самой себе поклялась отомстить, но ответить подлостью на его подлость не сумеет никогда. Для этого она слишком сильно любила его. Может, любит и до сих пор. Для чего-то же она его пригласила к себе. Не для того же, чтобы убить в собственной квартире…
– Мне просто страшно, Владик, – Ольга заморгала часто-часто, глядя куда-то поверх его плеча и отвечая на его незаданный вопрос. – Нет никакой другой причины, кроме моего страха.
– Точно? – Любавский, который все еще продолжал топтаться на пороге, зашел в квартиру, захлопнул за собой дверь и, привалившись к ней спиной, огляделся. – Однокомнатная?
– Двушка. – Ольга села на крохотный стульчик под вешалкой и потянула с ног сапоги. – Ты проходи, не стесняйся. Не чужие мы с тобой все же. Чаем тебя напою. Поговорим немного. Я постараюсь прийти в себя, а потом ты уйдешь… если захочешь.
Во как! Это что же: незавуалированное предложение провести вместе ночь или как?
Ей снова удалось его удивить. С каких это пор девочка стала столь прыткой? Помнится, раньше такого за ней не замечалось. Либо и вправду сильно напугана, что готова забыть все его прегрешения и откинуть край своего одеяла приглашающим жестом. Либо… либо это что-то еще, что напрямую связано с недавним нападением на нее. Только при чем тут он? Его-то дело сторона, ему лишних проблем совсем не нужно, своих хоть отбавляй. Из него и раньше рыцаря в блестящих доспехах не получилось, а теперь уже и ни к чему.
– Проходи, – пробормотала его бывшая жена, швырнув к его ногам пляжные тапки огромного размера. – Переобуться не забудь. Вчера вечером делала уборку.
Любавский нехотя влез в чужие тапки и пошел узким коридором в комнату.
Бывшую распашонку переделали, встроив крохотный тамбур и сделав комнаты изолированными. Спальня и совсем маленькая гостиная.
Цветной телевизор «Ролсон» на тумбочке, магнитофон «мыльница» под ним, допотопный видеоплеер. Пара кресел, укутанных шерстяными пледами, диван под таким же пледом. В углу у балкона компьютер и книжные полки. Это все, что смогло поместиться в ее гостиной. Спальня произвела на него не менее удручающее впечатление. Полутораспальная кровать под гобеленовым покрывалом с горкой подушек. Полированный шкаф для одежды. Письменный стол, наверное оставшийся еще с ее школьных времен. Такие же книжные полки, что и в гостиной, забитые старыми учебниками.
– Осмотрелся? – Ольга неслышно подошла и встала за его спиной. – И как тебе?
– Ну… – Он равнодушно пожал плечами, хотя во все горло хотелось крикнуть: «Убого!» – Чисто у тебя, тепло и уютно.
– Ага. Именно так. Идем, чайник вскипел.
Она ушла так же неслышно. Еще какое-то время поглазев на ее большой портрет над кроватью, Любавский тяжело вздохнул и пошел на кухню.
Та же самая обстановка: два белых пластиковых навесных шкафа. Рабочий стол с эмалированной раковиной. Часы с маятником и кукушкой фирмы «Луч» на стене. Клетчатые занавески на окошке и стол в углу под такой же скатертью в клетку.
– А где же холодильник? – Любавский оглянулся. – Ты что же, без холодильника живешь?
– Не переживай. Он в кладовке. Пришлось поставить туда, в кухне совсем тесно. Присаживайся. – Ольга села за стол ближе к окну, оставив ему место у двери. – Чай ты пьешь по-прежнему без сахара? Или вкусы поменялись вместе с фамилией?
– Слушай, не язви, а! – Влад громыхнул деревянной табуреткой, устраиваясь напротив Ольги. – Чай я пью по-прежнему без сахара, Оленька. И даже про варенье не забыл. Хотя последнее мне варить некому и приходиться покупать в магазинах всякие там джемы и конфитюры. Ничем не хуже, смею заметить. А это что такое?
На столе стояли три глубокие тарелки. Одна с сушками, которые он и в прошлой-то своей скудной жизни не очень жаловал, и Ольга об этом знала. Не иначе из вредности выставила. Во вторую, нарезав крупными ломтями, она выложила полбатона. А в третьей горкой высилось какое-то странное месиво неопределенного грязного цвета, дотронуться до которого он не решился бы ни за что.
– Это финики, дорогой, – Ольга елейно ему улыбнулась и, оторвав от общей массы небольшой кусок, отправила его в рот. – Помнишь еще о таких плодах? Нет? Или тоже чем-то научился это заменять, как и варенье?
Финиками они баловали себя лишь в дни стипендий и получек, когда учились. Кто-то из них – то ли Ольга, то ли он сам вычитал, что по своему энергетическому и витаминному составу финики приравнены к морепродуктам. Чушь, наверное, но недорогие тогда финики у них бывали частенько.
– О-хо-хо. Когда это было?
Любавский крутил в руках крохотный липкий комочек, изо всех сил заставляя себя отделаться от неприятного ощущения. Ему казалось, что он идет на поводу у чего-то такого, чему всячески должен противиться. Ничего же как будто не происходит. Они сидят друг против друга. Пьют чай, который, правда, по вкусу больше напоминает хорошо пропаренный веник. Почти ни о чем не разговаривают, если не брать в расчет нескольких язвительных замечаний, которыми они успели обменяться. Тогда откуда беспокойство?..
– Расскажи о себе, – вдруг попросил он, укладывая финик на край своего блюдца. – Как жила эти годы?
– Ты все увидел – мое жилище, видишь меня. Среднестатистический житель России. Не скажу, что прозябаю за гранью нищеты, но… Так что мои слова о повышении жалованья не были лишены смысла, дорогой.
Вот опять! Опять его укололо! Такое ощущение, будто его очень умело подводят к капкану. Но чтобы Ольга?! Такого быть просто не может!
– О зарплате подумаю, но обещать ничего не могу. – Любавский недовольно поморщился, ослабил узел галстука, тут же принялся хлопать себя по карманам и, тоскливо обведя взглядом крохотную кухню, спросил: – Курить у тебя, конечно же, нельзя?
– Почему? Кури.
Ольга встала и, привстав на цыпочки, достала откуда-то со шкафа стародавнюю – как, впрочем, и все в этом доме – пепельницу. Тяжелая, глиняная, в форме ополовиненной тыквы, с глубокими округлыми прорезями под сигареты. Вид этой массивной пепельницы вдруг заставил Любавского занервничать. Зачем он здесь?! Такой же пепельницей убить запросто можно. Что, если ей взбредет в голову шарахнуть этой штуковиной ему по голове, вспомнив о возмездии?! Чушь собачья! Смерть на взлете называется. Нет, что-то все-таки идет не так. Как-то бесконтрольно, что ли. И Ольга, его понятная и милая Ольга, стала совсем другой. Новой и чужой, пожалуй, непредсказуемой.
Любавский нервно затянулся раз-другой. Поерзал на табуретке и для чего-то пододвинул к себе пепельницу, словно намеревался поставить ее себе на колени.
Ольга смотрела на него, занавесившегося дымом, и не могла понять, отчего он так нервничает. Боится, что она начнет к нему приставать? Так она не напрашивается. Насильно, как говорится, мил не будешь. Ей, конечно же, очень не хотелось оставаться в эту хмурую ноябрьскую ночь в одиночестве. Приглашая его к себе, она на что-то надеялась, но не настолько же она слаба духом, чтобы падать ему в ноги и умолять любить ее.
– Оль, ты это… – Еще пара глубоких затяжек, снова судорожное покручивание в руках пепельницы, опять затяжка, и лишь после этого Любавский поднял на нее взгляд, тот самый взгляд из их общего прошлого, который запросто мог делать с ней все, что угодно. – Оля… Ты все еще хочешь меня?
Он мог бы и не спрашивать. Кажется, Любавский даже не успел закончить свою фразу до конца, когда она выдохнула свое заранее заготовленное «да». И все сразу встало на свои места, сделавшись понятным и реальным. Исчезло гнетущее ощущение недосказанности. Нервозность, объяснение которой все никак не находилось, перестала волновать. Может, он из-за того и нервничал, что страшился ее отказа. Наверное, так оно и было.
– Иди ко мне, – проговорил он, глядя на нее исподлобья, тяжело и требовательно. – Иди ко мне, маленькая моя, и давай забудем обо всем.
Забыть не получилось ни у него, ни у нее. Все случилось как бы снова, совсем не так, как прежде. Торчащие углы старомодной мебели, скрипучий пол под ногами, мельтешащие тени на потолке от проезжающих по проспекту машин. Все это его раздражало. Запах порошка, исходящий от ее накрахмаленных простыней, тоже раздражал. Ее белье было все таким же простым и дешевым, что и прежде, это раздражало. И даже ее тело, которое он почти успел забыть и узнавал теперь заново, не помогло ему справиться с раздражением.
– Тебе что-то мешает? – спросила Ольга, вернувшись из ванной и склоняясь к нему.
Это Ольга скорее угадывает, нежели слышит. Мама старается не делать ей больно и не пытается что-то проанализировать или понять, хотя во всех других случаях поступала именно так.
– Может, и к лучшему, что его больше нет с тобой, – тоже часто слышался Ольге мамин шепот за спиной.
Знала бы мама, что Ольга сейчас едет с этим самым авантюристом в одной машине и, более того, зазвала его к себе в гости, мигом бы потребовала валидола.
Огромный джип Любавского въехал во двор Олиной хрущевки. Прошуршал шинами по щебенке, которой засыпали многочисленные ямы на дороге, да так и не удосужились сверху залить асфальтом.
– Здесь куда?
Влад чуть повернул голову вправо, пытаясь уловить хоть какое-то движение с заднего сиденья. Ольга затихла и оставшуюся часть пути до своего дома не издала ни звука. Не иначе мучается сейчас от мысли, что поступила неправильно, пригласив его в гости. Вот монашка, а! Какой была, такой и осталась. Кому же она при всей своей праведности могла так насолить, что на нее нападают так неосторожно? Да, тема для размышления о-го-го какая…
– Крайний подъезд, – почти шепотом произнесла Ольга и, не дожидаясь, пока машина остановится, распахнула дверцы. – Пятый этаж первая дверь справа от лестницы.
– А номера нет, что ли? – удивился Любавский.
– Почему, есть. Только там всегда темно, не разглядишь. Поднимайся…
Ольга выскочила почти на ходу и сразу ринулась к подъезду. Пока Влад парковал машину, пока закрывал ее и входил в дом, ее уже и след простыл.
Света и в самом деле почти не было. Высоко под потолком между вторым и третьим этажом тускло светилась единственная лампочка. Идти ему пришлось почти на ощупь. В какой-то момент в голову полезли бредовые мысли о том, что она нарочно заманила его в этот темный бетонный мешок. Пригласила, преследуя какую-то недобрую цель. Наверняка же поклялась самой себе, что отомстит ему за подлость. Может быть, час пробил…
Любавский остановился на лестнице четвертого этажа, задрал голову вверх и какое-то время стоял, не шевелясь, настороженно прислушиваясь.
Дверь ее квартиры была распахнута настежь. В прихожей горел свет. Ольга стояла на пороге и ждала его. Высокая, тоненькая и вся такая ранимая. Нет, кто угодно, но только не она. Ольга не способна. Пусть хоть тысячу раз самой себе поклялась отомстить, но ответить подлостью на его подлость не сумеет никогда. Для этого она слишком сильно любила его. Может, любит и до сих пор. Для чего-то же она его пригласила к себе. Не для того же, чтобы убить в собственной квартире…
– Мне просто страшно, Владик, – Ольга заморгала часто-часто, глядя куда-то поверх его плеча и отвечая на его незаданный вопрос. – Нет никакой другой причины, кроме моего страха.
– Точно? – Любавский, который все еще продолжал топтаться на пороге, зашел в квартиру, захлопнул за собой дверь и, привалившись к ней спиной, огляделся. – Однокомнатная?
– Двушка. – Ольга села на крохотный стульчик под вешалкой и потянула с ног сапоги. – Ты проходи, не стесняйся. Не чужие мы с тобой все же. Чаем тебя напою. Поговорим немного. Я постараюсь прийти в себя, а потом ты уйдешь… если захочешь.
Во как! Это что же: незавуалированное предложение провести вместе ночь или как?
Ей снова удалось его удивить. С каких это пор девочка стала столь прыткой? Помнится, раньше такого за ней не замечалось. Либо и вправду сильно напугана, что готова забыть все его прегрешения и откинуть край своего одеяла приглашающим жестом. Либо… либо это что-то еще, что напрямую связано с недавним нападением на нее. Только при чем тут он? Его-то дело сторона, ему лишних проблем совсем не нужно, своих хоть отбавляй. Из него и раньше рыцаря в блестящих доспехах не получилось, а теперь уже и ни к чему.
– Проходи, – пробормотала его бывшая жена, швырнув к его ногам пляжные тапки огромного размера. – Переобуться не забудь. Вчера вечером делала уборку.
Любавский нехотя влез в чужие тапки и пошел узким коридором в комнату.
Бывшую распашонку переделали, встроив крохотный тамбур и сделав комнаты изолированными. Спальня и совсем маленькая гостиная.
Цветной телевизор «Ролсон» на тумбочке, магнитофон «мыльница» под ним, допотопный видеоплеер. Пара кресел, укутанных шерстяными пледами, диван под таким же пледом. В углу у балкона компьютер и книжные полки. Это все, что смогло поместиться в ее гостиной. Спальня произвела на него не менее удручающее впечатление. Полутораспальная кровать под гобеленовым покрывалом с горкой подушек. Полированный шкаф для одежды. Письменный стол, наверное оставшийся еще с ее школьных времен. Такие же книжные полки, что и в гостиной, забитые старыми учебниками.
– Осмотрелся? – Ольга неслышно подошла и встала за его спиной. – И как тебе?
– Ну… – Он равнодушно пожал плечами, хотя во все горло хотелось крикнуть: «Убого!» – Чисто у тебя, тепло и уютно.
– Ага. Именно так. Идем, чайник вскипел.
Она ушла так же неслышно. Еще какое-то время поглазев на ее большой портрет над кроватью, Любавский тяжело вздохнул и пошел на кухню.
Та же самая обстановка: два белых пластиковых навесных шкафа. Рабочий стол с эмалированной раковиной. Часы с маятником и кукушкой фирмы «Луч» на стене. Клетчатые занавески на окошке и стол в углу под такой же скатертью в клетку.
– А где же холодильник? – Любавский оглянулся. – Ты что же, без холодильника живешь?
– Не переживай. Он в кладовке. Пришлось поставить туда, в кухне совсем тесно. Присаживайся. – Ольга села за стол ближе к окну, оставив ему место у двери. – Чай ты пьешь по-прежнему без сахара? Или вкусы поменялись вместе с фамилией?
– Слушай, не язви, а! – Влад громыхнул деревянной табуреткой, устраиваясь напротив Ольги. – Чай я пью по-прежнему без сахара, Оленька. И даже про варенье не забыл. Хотя последнее мне варить некому и приходиться покупать в магазинах всякие там джемы и конфитюры. Ничем не хуже, смею заметить. А это что такое?
На столе стояли три глубокие тарелки. Одна с сушками, которые он и в прошлой-то своей скудной жизни не очень жаловал, и Ольга об этом знала. Не иначе из вредности выставила. Во вторую, нарезав крупными ломтями, она выложила полбатона. А в третьей горкой высилось какое-то странное месиво неопределенного грязного цвета, дотронуться до которого он не решился бы ни за что.
– Это финики, дорогой, – Ольга елейно ему улыбнулась и, оторвав от общей массы небольшой кусок, отправила его в рот. – Помнишь еще о таких плодах? Нет? Или тоже чем-то научился это заменять, как и варенье?
Финиками они баловали себя лишь в дни стипендий и получек, когда учились. Кто-то из них – то ли Ольга, то ли он сам вычитал, что по своему энергетическому и витаминному составу финики приравнены к морепродуктам. Чушь, наверное, но недорогие тогда финики у них бывали частенько.
– О-хо-хо. Когда это было?
Любавский крутил в руках крохотный липкий комочек, изо всех сил заставляя себя отделаться от неприятного ощущения. Ему казалось, что он идет на поводу у чего-то такого, чему всячески должен противиться. Ничего же как будто не происходит. Они сидят друг против друга. Пьют чай, который, правда, по вкусу больше напоминает хорошо пропаренный веник. Почти ни о чем не разговаривают, если не брать в расчет нескольких язвительных замечаний, которыми они успели обменяться. Тогда откуда беспокойство?..
– Расскажи о себе, – вдруг попросил он, укладывая финик на край своего блюдца. – Как жила эти годы?
– Ты все увидел – мое жилище, видишь меня. Среднестатистический житель России. Не скажу, что прозябаю за гранью нищеты, но… Так что мои слова о повышении жалованья не были лишены смысла, дорогой.
Вот опять! Опять его укололо! Такое ощущение, будто его очень умело подводят к капкану. Но чтобы Ольга?! Такого быть просто не может!
– О зарплате подумаю, но обещать ничего не могу. – Любавский недовольно поморщился, ослабил узел галстука, тут же принялся хлопать себя по карманам и, тоскливо обведя взглядом крохотную кухню, спросил: – Курить у тебя, конечно же, нельзя?
– Почему? Кури.
Ольга встала и, привстав на цыпочки, достала откуда-то со шкафа стародавнюю – как, впрочем, и все в этом доме – пепельницу. Тяжелая, глиняная, в форме ополовиненной тыквы, с глубокими округлыми прорезями под сигареты. Вид этой массивной пепельницы вдруг заставил Любавского занервничать. Зачем он здесь?! Такой же пепельницей убить запросто можно. Что, если ей взбредет в голову шарахнуть этой штуковиной ему по голове, вспомнив о возмездии?! Чушь собачья! Смерть на взлете называется. Нет, что-то все-таки идет не так. Как-то бесконтрольно, что ли. И Ольга, его понятная и милая Ольга, стала совсем другой. Новой и чужой, пожалуй, непредсказуемой.
Любавский нервно затянулся раз-другой. Поерзал на табуретке и для чего-то пододвинул к себе пепельницу, словно намеревался поставить ее себе на колени.
Ольга смотрела на него, занавесившегося дымом, и не могла понять, отчего он так нервничает. Боится, что она начнет к нему приставать? Так она не напрашивается. Насильно, как говорится, мил не будешь. Ей, конечно же, очень не хотелось оставаться в эту хмурую ноябрьскую ночь в одиночестве. Приглашая его к себе, она на что-то надеялась, но не настолько же она слаба духом, чтобы падать ему в ноги и умолять любить ее.
– Оль, ты это… – Еще пара глубоких затяжек, снова судорожное покручивание в руках пепельницы, опять затяжка, и лишь после этого Любавский поднял на нее взгляд, тот самый взгляд из их общего прошлого, который запросто мог делать с ней все, что угодно. – Оля… Ты все еще хочешь меня?
Он мог бы и не спрашивать. Кажется, Любавский даже не успел закончить свою фразу до конца, когда она выдохнула свое заранее заготовленное «да». И все сразу встало на свои места, сделавшись понятным и реальным. Исчезло гнетущее ощущение недосказанности. Нервозность, объяснение которой все никак не находилось, перестала волновать. Может, он из-за того и нервничал, что страшился ее отказа. Наверное, так оно и было.
– Иди ко мне, – проговорил он, глядя на нее исподлобья, тяжело и требовательно. – Иди ко мне, маленькая моя, и давай забудем обо всем.
Забыть не получилось ни у него, ни у нее. Все случилось как бы снова, совсем не так, как прежде. Торчащие углы старомодной мебели, скрипучий пол под ногами, мельтешащие тени на потолке от проезжающих по проспекту машин. Все это его раздражало. Запах порошка, исходящий от ее накрахмаленных простыней, тоже раздражал. Ее белье было все таким же простым и дешевым, что и прежде, это раздражало. И даже ее тело, которое он почти успел забыть и узнавал теперь заново, не помогло ему справиться с раздражением.
– Тебе что-то мешает? – спросила Ольга, вернувшись из ванной и склоняясь к нему.
Он не ответил, поймал в темноте прядь ее волос и слегка подергал. Другой рукой обхватил ее за голое плечо и с силой привлек к себе, тут же впиваясь в ее гладкую кожу губами. Может, сейчас что-то изменится. Может, уляжется это дикое недовольство самим собой.
Вот уж не думал, что ему будет так паршиво. Его смелая попытка не увенчалась успехом. Хотел вернуть себе что-то давно утраченное, но это оказалось не более чем эфемерным воспоминанием. Зачем?! Ненормальный, ей-богу! Мгновения ускользают, не суля повторения. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Он свою уже переплыл, второй попытки не будет. Что он пытался обрести, лаская Ольгу и слушая ее сдавленные стоны, больше напоминающие всхлипы? Никто же ему не обещал, что все мгновенно вернется – и чувства, и ощущения…
– Дерьмо! – еле слышно прошептал он, сидя на краешке кровати спиной к ней.
Надеялся, что она не услышит. Услышала, провела кончиками пальцев по его выпирающему позвоночнику. А потом со вздохом спросила:
– Почему?
– Ты не подумай, Оль, ничего такого, это я про жизнь. – Он невольно передернулся, кожа под ее пальцами мгновенно покрылась мурашками.
– Я поняла. – Ее руки скользнули ему на живот, заключая в кольцо. – Наша жизнь это то, что мы о ней думаем, Владик. Печально, что ты так думаешь о своей. Ты вроде бы должен быть доволен всем, и тут вдруг… С чего бы это?
– Философствуешь, – хмыкнул он, размыкая ее руки и вставая с кровати. – Что она тебе дала, твоя философия? Твое понимание жизни? Твой гуманизм, альтруизм и прочая чепуха, которой ты меня столько лет пичкала? Что они тебе дали? Вот эту убогую хрущобу, заставленную дровами? У меня язык не поворачивается назвать это мебелью! Ты хочешь сказать, что ты здесь счастлива?!
– Допустим, – осторожно произнесла Ольга, про себя поражаясь той горечи, с которой он все это выплескивал из себя.
– И тебе ничего, ничего не хочется? – желчно поинтересовался Влад, уперев руки в голые бока.
– Ну… я бы так не сказала. – Кажется, она начинала понимать, куда он клонит. – Но это не самоцель, Владик.
– Да?! Не самоцель?! Что ты выламываешься тут передо мной, девочка?! Ты же ради прибавки к зарплате меня в кровать уложила. Тебе же противно было заниматься со мной любовью! Разве не так?! Скажи, только честно! Тебе было противно?!
Он стоял посреди ее спальни абсолютно голый, ничуть этого не смущаясь и не пытаясь прикрыться. Куда больше его бесило то, что он не прикрыт сейчас от нее в другом. Его снова прорвало, и она снова видит его таким, каким он бывал и прежде. Не прикрытым фальшью и исходящим желчью. Таким он мог себе позволить быть только лишь с ней одной. Никто и никогда не смог бы похвастаться, что с ним Влад предельно открыт и искренен. Никто, кроме Ольги. С ней он мог раскрепощаться, зная, что она все поймет и примет. Но то было тогда, а сейчас зачем?..
– Корчить из себя святошу ты всегда умела, разве не так?! Умела, умела, не смей отрицать! Все учила меня жить по совести! Говорила, что каждому воздастся… Тебе вот что, за все это воздалось, скажи?! Чем ты прогневала господа, что он отмерил тебе такого добра?
– Владислав Иванович, тебя заносит. – Ольга приподнялась на локтях и, прикрывшись одеялом, совершенно беззлобно улыбнулась ему: – Смотря что с чем сравнивать, дорогой. Тебе это кажется убожеством. Кто-то сочтет за благо. В конце концов, о чем мы спорим? Ты живешь прекрасно. Я тоже живу не на вокзале. Занимаюсь любимым делом. У меня стабильный, пусть и небольшой, заработок. Да, на яхту мне не хватает. И на круиз дважды в год я не наскребу, но!..
Тут она намеренно сделала паузу. Владик очень внимательно, не перебивая, внимал каждому ее слову. Это могло означать одно из двух: либо его пробрало от ее проникновенных речей, что вряд ли, либо он готовит разгромное опровержение. Паузы он не нарушил, и Ольге пришлось продолжить свой нравоучительный монолог. Пользы, она знала, не будет. Ей и раньше приходилось это делать, поэтому была почти уверена, что слова ее разбиваются о глухую стену. Ее порой тошнило от того, что приходилось раз за разом повторять ему азбучные истины. И все для чего?! Да для того, чтобы он ее выслушал, высмеял и – поступил наоборот. То ли утверждался он подобным образом в собственной непогрешимости, отвергая каждый ее принцип. То ли потешался тем самым над людьми, подобными ей. Черт его знает, что он был за человек, ее бывший муж. Просто сплошное недоразумение, а не человек…
– Но я живу спокойно, Владик, как ты не поймешь! – закончила Ольга после паузы. – Я живу в ладу с самой собой. И жизнь свою дерьмом не считаю, в отличие от тебя. О тебя, который носит костюмы по штуке баксов и ездит на тачке, на которую мне за жизнь не скопить. И у которого одна запонка стоит моего месячного заработка. Вот скажи, чего тебе не хватает? Ты же к этому всегда стремился. Тебя же с души воротило от того быта, который мы с тобой имели. Что тебе сейчас не живется радостно и счастливо? Любимая женщина рядом. Скоро родится ребенок. Материально упакованы, дай бог каждому. Что тогда? Что тебя тревожит? А может, причина в том, что достигнув того, к чему стремился, ты не обрел искомого. Так определяться надо было с собственным представлением о счастье, дорогой.
– Ты определилась? – поинтересовался он глухим, непробиваемым голосом, который всегда мешал ей угадать, что он скажет в следующую минуту. – Ты определилась в своем представлении о счастье? Это… – Влад махнул руками вокруг себя, – и есть твое представление о счастье, или, может, хочешь чего-то еще, но ломаешь тут передо мной дурочку и играешь в праведницу? А по голове за что-то схлопотала в подземном гараже. За что? От кого? Опять же тапочки, что ты мне сунула, никак на праведный образ жизни не указывают. Где же он, твой избранник? Сбежал? Прогнала, поняв, что он не соответствует твоему представлению о счастье? А теперь он осерчал и подкарауливает тебя в укромных уголках и совершает нападения непонятно с какой целью.
Любавский замолчал, шумно вздохнул. Потом снова всплеснул руками почти по-бабьи, подошел к кровати, на которой полулежала Ольга, и рухнул на край, заставив старый матрац противно взвизгнуть пружинами.
– Обиделась? – Он толкнул ее голым боком, свесил голову набок и попытался поймать в полумраке комнаты выражение ее лица. – На меня не нужно обижаться, Олька. Ни тебе на меня, ни мне на тебя.
– Почему? – Она выпростала руку из-под одеяла и погладила его по плечу. Кожа была сухой и горячей, хотя в комнате было достаточно прохладно, а Влад все еще разгуливал нагишом.
– Потому что мы с тобой, Олька, совесть друг друга! Во как! Я ведь не люблю тебя, как того требуется для жизни вдвоем. Уж что есть, то есть, прости великодушно. Потому и сбежал от тебя тогда.
– Ну, сбегал ты, допустим, не только от меня, – поправила она его, стараясь не обращать внимания на болезненный укол в сердце, вызванный его откровенностью. – Тебе на пятки наседали очень крутые парни, которые только еще учились быть крутыми. Но ты все равно испугался, потому что кинул их. На сколько, не помню?
– Смешно сказать! – воскликнул горестно Влад и вдруг не к месту по-хозяйски шлепнул ее по заду. – Из-за трех штук долларов такой переполох устроили! Разве же это деньги, Оль, чтобы ножом человеку угрожать?
– Они на эти деньги хотели начать строительство собственного торгового комплекса, а ты их кинул, – упрямо повторила Ольга, не желая потакать ему, как бывало и прежде. – Ребята по крохам собирали деньги, одолжили тебе под проценты, а ты их кинул. До сих пор не могу понять, на что ты надеялся тогда? Думал, что ли, с неба деньги на тебя ссыплются. Авантюрист ты, Владик. Авантюрист и еще мошенник. Очень взрывоопасная смесь.
– По-другому быть просто не может. Пододвинься, я прилягу. Замерз.
Искушение послать его ко всем чертям было слишком велико, но Ольга, как овца на заклании, послушно откинула край одеяла, впуская Влада. Пружины снова застонали под его большим тяжелым телом. Он лег на бок и тут же пододвинул ее к себе.
– Оль, – позвал он чуть слышно, целуя ее в ухо. – Скажи, а тебе хорошо сейчас со мной было?
Она не стала врать. Ей всегда с ним было хорошо. И она кивнула утвердительно.
– А мне как-то не так. – Он шумно задышал, с грубой силой лаская ее тело. – Думал, что будет как раньше, а что-то ушло. Что-то сломалось. Я же всегда хотел тебя, Оль. Пусть любви особой не было, но хотел-то всегда. А сейчас какой-то надлом в душе. Чертовщина какая-то… Как думаешь, что со мной? Может, я уже кончился как мужчина? Осталась одна техника, а чувственности ноль. Как думаешь, может, причина в этом?
Вот оно! Вот он, момент истины, ради которого она терпела его мерзкий цинизм весь вечер и большую часть ночи.
Попов Владислав Иванович останется самим собой даже через сто лет. Теперь нужно было действовать осторожненько, на полусогнутых, чтобы, не дай бог, не спугнуть. Не заставить его замкнуться в себе, прикрывшись каким-нибудь фальшивым смешком…
Ольга перевернулась на живот и, дурачась, укусила бывшего мужа за сосок. От неожиданности он вздрогнул и попытался увернуться. Но Ольга оказалась проворнее и снова куснула его.
– Вот видишь, а ты говоришь, что стал бесчувственным. Все рецепторы в порядке. Так что все твои опасения – это вымысел, дорогой. – Ольга поднялась повыше, приблизила свое лицо к его и, чуть касаясь губами его щеки, еле слышно произнесла: – Дело в чем-то другом. И ты это знаешь не хуже меня.
– Думаешь? – так же шепотом спросил Влад, обхватил ее за талию и одним рывком подмял под себя. – Теперь давай с тобой, как в том анекдоте: ты же у меня такая умница, придумай что-нибудь. А, идет?
– Постараюсь, – уклончиво пообещала Ольга, стараясь не обращать внимания на блуждание его рук и губ по своему телу. – Ну… ты, видимо, чем-то очень озабочен. Какие-то проблемы тебя гнетут. Отсюда твоя рассеянность, раздражение, желание докопаться до чего-то такого, чему ты и сам не можешь дать объяснения. Что скажешь?
Влад слушал ее очень внимательно. Он, впрочем, всегда так слушал ее. Хотя иногда, на его взгляд, говорила много лишнего. Но зерна от плевел он мог отделить. И, не кривя душой, признавал, что частенько правильные речи Ольги направляли его. Пусть не всегда в том направлении, куда ей хотелось бы, но то, что какое-то воздействие имели, это бесспорно.
– Ну… возможно… – промурлыкал он ей куда-то в ключицу. – А дальше?
– Попробую, но я не всесильна. – Ольга вдруг глухо застонала. – Влад, ну что ты делаешь? Я же не могу одновременно предаваться размышлениям и заниматься с тобой любовью!
– Стоит попробовать, Оленька. Тебе не нужно ничего делать. Просто говори, а я все сделаю за тебя…
Ей было очень трудно оставаться безучастной и трезвомыслящей. Влад умел быть непредсказуемым и дьявольски умелым, это сбивало с толку и заставляло следовать за ним.
– Ну же, милая, что ты хотела мне еще сказать? – сдавленно шептал он ей в ухо, тесно прижимая к себе. – Не нужно так дышать, детка. Скажи, что ты думаешь обо мне? Что со мной происходит?
– Ты… О боже, Влад, не сходи с ума!.. – Ей казалось, что еще немного, и она уже тогда точно не сумеет ничего ему сказать, а заодно и узнать от него то, что собиралась узнать изначально. – О, нет! Это уже слишком…
– А так можно? – расхохотался он сатанинским смехом, вытворяя с ней черт знает что. – Вот так, девочка, так… Молодец… Ну, что ты обо всем этом думаешь? Скажи же наконец!
И вот тогда, балансируя на самой крайней отметке между окончательным провалом в бездну и явью, она закричала:
– Я думаю, что ты трахаешь меня сейчас и морально, и физически!!! Ты всегда меня так трахал, Попов!!! Ты просто по-другому не умеешь! Тебе что-то нужно от меня! Не мог ты не знать, что я нахожусь с тобой в одном здании двумя этажами ниже! Не мог!!! Но ты чего-то ждал! Чего?!
Он отпрянул от нее, как от прокаженной. Оставил скомканную на скомканных простынях и тут же, не говоря ни слова, принялся одеваться. В ее сторону он даже не поворачивал головы. Ольга специально включила ночник в изголовье, чтобы видеть его. Нет, даже не посмотрел ни разу. Почему? Не потому ли, что она попала в самую точку. Обидеться он не мог, потому что обидеть его в принципе было невозможно. Его можно было насторожить, испугать, разозлить, но никак не обидеть. Он как мартышка, отпрыгивающая от огня, отскакивал от всего, чего опасался и чего не понимал. Что-то похожее происходило и сейчас.
– Ты не уйдешь от меня, не объяснившись, – жестко потребовала Ольга и по его примеру встала голышом у двери, отсекая ему все пути к бегству. – Я должна знать, чем обязана твоему внезапному вторжению в свою жизнь. После стольких лет отсутствия… Должна быть очень объективная причина. Она есть? Я права?
Влад продолжал прятать глаза, излишне сосредоточенно расправляясь с запонками. Потом так же аккуратно вернул на место галстук. Надел пиджак, смахнул несуществующую пылинку с правого плеча. Поправил волосы, растрепавшиеся по плечам и лишь потом, все так же не поворачиваясь к ней, глухо произнес:
– Причина есть, Оль. Конечно же, есть, но сказать я тебе о ней не могу… пока.
– Проститутка ты, Попов! – поморщилась она болезненно – он снова ничуть не удивил ее, явив свою вероломную сущность.
– Оля! Я же просил не называть меня так! – Он резко повернулся наконец к ней, вскинулся было оскорбленно, но тут же передумал, не без восхищения присвистнув. – Скажи, пожалуйста, я почти сумел забыть, какая ты красавица. В темноте разве разглядишь. Шла бы ты замуж, Оль, что ли.
– Я уже сходила, но за предложение спасибо. – Ей сделалось неловко под его оценивающим взглядом.
Намерения Любавского могли в любой момент измениться. Вон он даже узел галстука ослабил, заметно повеселел и сделал пару шагов к ней. Ну, совершенно пустой человек, что тут скажешь! Попытаться проскользнуть мимо него к шкафу или к кровати возможности не было никакой. Влад ситуации не упустит, и все начнется снова. Повторения Ольга не хотела, это уж точно.
За дверью на гвоздике висел старенький халат матери. Выцветший, ситцевый, с отпоровшимся до середины карманом. Все никак не доходили руки выбросить его. То окна в нем мыла, то уборку делала. Потом бросала в стирку, намереваясь пустить на тряпки, но всякий раз отглаживала, и снова вешала за дверь. Надевать его сейчас значило нарываться на очередной язвительный выпад. Снова пройдется по ее представлениям об истинном счастье. Но и не надевать было нельзя. Глаза у Владика полуприкрылись веками, а это верный знак.
Ольга сдернула с гвоздя халат, с трудом попадая в рукава под его пристальным взглядом, надела. И, не успев завязать на талии пояс, услышала:
– Дерьмо! – еле слышно прошептал он, сидя на краешке кровати спиной к ней.
Надеялся, что она не услышит. Услышала, провела кончиками пальцев по его выпирающему позвоночнику. А потом со вздохом спросила:
– Почему?
– Ты не подумай, Оль, ничего такого, это я про жизнь. – Он невольно передернулся, кожа под ее пальцами мгновенно покрылась мурашками.
– Я поняла. – Ее руки скользнули ему на живот, заключая в кольцо. – Наша жизнь это то, что мы о ней думаем, Владик. Печально, что ты так думаешь о своей. Ты вроде бы должен быть доволен всем, и тут вдруг… С чего бы это?
– Философствуешь, – хмыкнул он, размыкая ее руки и вставая с кровати. – Что она тебе дала, твоя философия? Твое понимание жизни? Твой гуманизм, альтруизм и прочая чепуха, которой ты меня столько лет пичкала? Что они тебе дали? Вот эту убогую хрущобу, заставленную дровами? У меня язык не поворачивается назвать это мебелью! Ты хочешь сказать, что ты здесь счастлива?!
– Допустим, – осторожно произнесла Ольга, про себя поражаясь той горечи, с которой он все это выплескивал из себя.
– И тебе ничего, ничего не хочется? – желчно поинтересовался Влад, уперев руки в голые бока.
– Ну… я бы так не сказала. – Кажется, она начинала понимать, куда он клонит. – Но это не самоцель, Владик.
– Да?! Не самоцель?! Что ты выламываешься тут передо мной, девочка?! Ты же ради прибавки к зарплате меня в кровать уложила. Тебе же противно было заниматься со мной любовью! Разве не так?! Скажи, только честно! Тебе было противно?!
Он стоял посреди ее спальни абсолютно голый, ничуть этого не смущаясь и не пытаясь прикрыться. Куда больше его бесило то, что он не прикрыт сейчас от нее в другом. Его снова прорвало, и она снова видит его таким, каким он бывал и прежде. Не прикрытым фальшью и исходящим желчью. Таким он мог себе позволить быть только лишь с ней одной. Никто и никогда не смог бы похвастаться, что с ним Влад предельно открыт и искренен. Никто, кроме Ольги. С ней он мог раскрепощаться, зная, что она все поймет и примет. Но то было тогда, а сейчас зачем?..
– Корчить из себя святошу ты всегда умела, разве не так?! Умела, умела, не смей отрицать! Все учила меня жить по совести! Говорила, что каждому воздастся… Тебе вот что, за все это воздалось, скажи?! Чем ты прогневала господа, что он отмерил тебе такого добра?
– Владислав Иванович, тебя заносит. – Ольга приподнялась на локтях и, прикрывшись одеялом, совершенно беззлобно улыбнулась ему: – Смотря что с чем сравнивать, дорогой. Тебе это кажется убожеством. Кто-то сочтет за благо. В конце концов, о чем мы спорим? Ты живешь прекрасно. Я тоже живу не на вокзале. Занимаюсь любимым делом. У меня стабильный, пусть и небольшой, заработок. Да, на яхту мне не хватает. И на круиз дважды в год я не наскребу, но!..
Тут она намеренно сделала паузу. Владик очень внимательно, не перебивая, внимал каждому ее слову. Это могло означать одно из двух: либо его пробрало от ее проникновенных речей, что вряд ли, либо он готовит разгромное опровержение. Паузы он не нарушил, и Ольге пришлось продолжить свой нравоучительный монолог. Пользы, она знала, не будет. Ей и раньше приходилось это делать, поэтому была почти уверена, что слова ее разбиваются о глухую стену. Ее порой тошнило от того, что приходилось раз за разом повторять ему азбучные истины. И все для чего?! Да для того, чтобы он ее выслушал, высмеял и – поступил наоборот. То ли утверждался он подобным образом в собственной непогрешимости, отвергая каждый ее принцип. То ли потешался тем самым над людьми, подобными ей. Черт его знает, что он был за человек, ее бывший муж. Просто сплошное недоразумение, а не человек…
– Но я живу спокойно, Владик, как ты не поймешь! – закончила Ольга после паузы. – Я живу в ладу с самой собой. И жизнь свою дерьмом не считаю, в отличие от тебя. О тебя, который носит костюмы по штуке баксов и ездит на тачке, на которую мне за жизнь не скопить. И у которого одна запонка стоит моего месячного заработка. Вот скажи, чего тебе не хватает? Ты же к этому всегда стремился. Тебя же с души воротило от того быта, который мы с тобой имели. Что тебе сейчас не живется радостно и счастливо? Любимая женщина рядом. Скоро родится ребенок. Материально упакованы, дай бог каждому. Что тогда? Что тебя тревожит? А может, причина в том, что достигнув того, к чему стремился, ты не обрел искомого. Так определяться надо было с собственным представлением о счастье, дорогой.
– Ты определилась? – поинтересовался он глухим, непробиваемым голосом, который всегда мешал ей угадать, что он скажет в следующую минуту. – Ты определилась в своем представлении о счастье? Это… – Влад махнул руками вокруг себя, – и есть твое представление о счастье, или, может, хочешь чего-то еще, но ломаешь тут передо мной дурочку и играешь в праведницу? А по голове за что-то схлопотала в подземном гараже. За что? От кого? Опять же тапочки, что ты мне сунула, никак на праведный образ жизни не указывают. Где же он, твой избранник? Сбежал? Прогнала, поняв, что он не соответствует твоему представлению о счастье? А теперь он осерчал и подкарауливает тебя в укромных уголках и совершает нападения непонятно с какой целью.
Любавский замолчал, шумно вздохнул. Потом снова всплеснул руками почти по-бабьи, подошел к кровати, на которой полулежала Ольга, и рухнул на край, заставив старый матрац противно взвизгнуть пружинами.
– Обиделась? – Он толкнул ее голым боком, свесил голову набок и попытался поймать в полумраке комнаты выражение ее лица. – На меня не нужно обижаться, Олька. Ни тебе на меня, ни мне на тебя.
– Почему? – Она выпростала руку из-под одеяла и погладила его по плечу. Кожа была сухой и горячей, хотя в комнате было достаточно прохладно, а Влад все еще разгуливал нагишом.
– Потому что мы с тобой, Олька, совесть друг друга! Во как! Я ведь не люблю тебя, как того требуется для жизни вдвоем. Уж что есть, то есть, прости великодушно. Потому и сбежал от тебя тогда.
– Ну, сбегал ты, допустим, не только от меня, – поправила она его, стараясь не обращать внимания на болезненный укол в сердце, вызванный его откровенностью. – Тебе на пятки наседали очень крутые парни, которые только еще учились быть крутыми. Но ты все равно испугался, потому что кинул их. На сколько, не помню?
– Смешно сказать! – воскликнул горестно Влад и вдруг не к месту по-хозяйски шлепнул ее по заду. – Из-за трех штук долларов такой переполох устроили! Разве же это деньги, Оль, чтобы ножом человеку угрожать?
– Они на эти деньги хотели начать строительство собственного торгового комплекса, а ты их кинул, – упрямо повторила Ольга, не желая потакать ему, как бывало и прежде. – Ребята по крохам собирали деньги, одолжили тебе под проценты, а ты их кинул. До сих пор не могу понять, на что ты надеялся тогда? Думал, что ли, с неба деньги на тебя ссыплются. Авантюрист ты, Владик. Авантюрист и еще мошенник. Очень взрывоопасная смесь.
– По-другому быть просто не может. Пододвинься, я прилягу. Замерз.
Искушение послать его ко всем чертям было слишком велико, но Ольга, как овца на заклании, послушно откинула край одеяла, впуская Влада. Пружины снова застонали под его большим тяжелым телом. Он лег на бок и тут же пододвинул ее к себе.
– Оль, – позвал он чуть слышно, целуя ее в ухо. – Скажи, а тебе хорошо сейчас со мной было?
Она не стала врать. Ей всегда с ним было хорошо. И она кивнула утвердительно.
– А мне как-то не так. – Он шумно задышал, с грубой силой лаская ее тело. – Думал, что будет как раньше, а что-то ушло. Что-то сломалось. Я же всегда хотел тебя, Оль. Пусть любви особой не было, но хотел-то всегда. А сейчас какой-то надлом в душе. Чертовщина какая-то… Как думаешь, что со мной? Может, я уже кончился как мужчина? Осталась одна техника, а чувственности ноль. Как думаешь, может, причина в этом?
Вот оно! Вот он, момент истины, ради которого она терпела его мерзкий цинизм весь вечер и большую часть ночи.
Попов Владислав Иванович останется самим собой даже через сто лет. Теперь нужно было действовать осторожненько, на полусогнутых, чтобы, не дай бог, не спугнуть. Не заставить его замкнуться в себе, прикрывшись каким-нибудь фальшивым смешком…
Ольга перевернулась на живот и, дурачась, укусила бывшего мужа за сосок. От неожиданности он вздрогнул и попытался увернуться. Но Ольга оказалась проворнее и снова куснула его.
– Вот видишь, а ты говоришь, что стал бесчувственным. Все рецепторы в порядке. Так что все твои опасения – это вымысел, дорогой. – Ольга поднялась повыше, приблизила свое лицо к его и, чуть касаясь губами его щеки, еле слышно произнесла: – Дело в чем-то другом. И ты это знаешь не хуже меня.
– Думаешь? – так же шепотом спросил Влад, обхватил ее за талию и одним рывком подмял под себя. – Теперь давай с тобой, как в том анекдоте: ты же у меня такая умница, придумай что-нибудь. А, идет?
– Постараюсь, – уклончиво пообещала Ольга, стараясь не обращать внимания на блуждание его рук и губ по своему телу. – Ну… ты, видимо, чем-то очень озабочен. Какие-то проблемы тебя гнетут. Отсюда твоя рассеянность, раздражение, желание докопаться до чего-то такого, чему ты и сам не можешь дать объяснения. Что скажешь?
Влад слушал ее очень внимательно. Он, впрочем, всегда так слушал ее. Хотя иногда, на его взгляд, говорила много лишнего. Но зерна от плевел он мог отделить. И, не кривя душой, признавал, что частенько правильные речи Ольги направляли его. Пусть не всегда в том направлении, куда ей хотелось бы, но то, что какое-то воздействие имели, это бесспорно.
– Ну… возможно… – промурлыкал он ей куда-то в ключицу. – А дальше?
– Попробую, но я не всесильна. – Ольга вдруг глухо застонала. – Влад, ну что ты делаешь? Я же не могу одновременно предаваться размышлениям и заниматься с тобой любовью!
– Стоит попробовать, Оленька. Тебе не нужно ничего делать. Просто говори, а я все сделаю за тебя…
Ей было очень трудно оставаться безучастной и трезвомыслящей. Влад умел быть непредсказуемым и дьявольски умелым, это сбивало с толку и заставляло следовать за ним.
– Ну же, милая, что ты хотела мне еще сказать? – сдавленно шептал он ей в ухо, тесно прижимая к себе. – Не нужно так дышать, детка. Скажи, что ты думаешь обо мне? Что со мной происходит?
– Ты… О боже, Влад, не сходи с ума!.. – Ей казалось, что еще немного, и она уже тогда точно не сумеет ничего ему сказать, а заодно и узнать от него то, что собиралась узнать изначально. – О, нет! Это уже слишком…
– А так можно? – расхохотался он сатанинским смехом, вытворяя с ней черт знает что. – Вот так, девочка, так… Молодец… Ну, что ты обо всем этом думаешь? Скажи же наконец!
И вот тогда, балансируя на самой крайней отметке между окончательным провалом в бездну и явью, она закричала:
– Я думаю, что ты трахаешь меня сейчас и морально, и физически!!! Ты всегда меня так трахал, Попов!!! Ты просто по-другому не умеешь! Тебе что-то нужно от меня! Не мог ты не знать, что я нахожусь с тобой в одном здании двумя этажами ниже! Не мог!!! Но ты чего-то ждал! Чего?!
Он отпрянул от нее, как от прокаженной. Оставил скомканную на скомканных простынях и тут же, не говоря ни слова, принялся одеваться. В ее сторону он даже не поворачивал головы. Ольга специально включила ночник в изголовье, чтобы видеть его. Нет, даже не посмотрел ни разу. Почему? Не потому ли, что она попала в самую точку. Обидеться он не мог, потому что обидеть его в принципе было невозможно. Его можно было насторожить, испугать, разозлить, но никак не обидеть. Он как мартышка, отпрыгивающая от огня, отскакивал от всего, чего опасался и чего не понимал. Что-то похожее происходило и сейчас.
– Ты не уйдешь от меня, не объяснившись, – жестко потребовала Ольга и по его примеру встала голышом у двери, отсекая ему все пути к бегству. – Я должна знать, чем обязана твоему внезапному вторжению в свою жизнь. После стольких лет отсутствия… Должна быть очень объективная причина. Она есть? Я права?
Влад продолжал прятать глаза, излишне сосредоточенно расправляясь с запонками. Потом так же аккуратно вернул на место галстук. Надел пиджак, смахнул несуществующую пылинку с правого плеча. Поправил волосы, растрепавшиеся по плечам и лишь потом, все так же не поворачиваясь к ней, глухо произнес:
– Причина есть, Оль. Конечно же, есть, но сказать я тебе о ней не могу… пока.
– Проститутка ты, Попов! – поморщилась она болезненно – он снова ничуть не удивил ее, явив свою вероломную сущность.
– Оля! Я же просил не называть меня так! – Он резко повернулся наконец к ней, вскинулся было оскорбленно, но тут же передумал, не без восхищения присвистнув. – Скажи, пожалуйста, я почти сумел забыть, какая ты красавица. В темноте разве разглядишь. Шла бы ты замуж, Оль, что ли.
– Я уже сходила, но за предложение спасибо. – Ей сделалось неловко под его оценивающим взглядом.
Намерения Любавского могли в любой момент измениться. Вон он даже узел галстука ослабил, заметно повеселел и сделал пару шагов к ней. Ну, совершенно пустой человек, что тут скажешь! Попытаться проскользнуть мимо него к шкафу или к кровати возможности не было никакой. Влад ситуации не упустит, и все начнется снова. Повторения Ольга не хотела, это уж точно.
За дверью на гвоздике висел старенький халат матери. Выцветший, ситцевый, с отпоровшимся до середины карманом. Все никак не доходили руки выбросить его. То окна в нем мыла, то уборку делала. Потом бросала в стирку, намереваясь пустить на тряпки, но всякий раз отглаживала, и снова вешала за дверь. Надевать его сейчас значило нарываться на очередной язвительный выпад. Снова пройдется по ее представлениям об истинном счастье. Но и не надевать было нельзя. Глаза у Владика полуприкрылись веками, а это верный знак.
Ольга сдернула с гвоздя халат, с трудом попадая в рукава под его пристальным взглядом, надела. И, не успев завязать на талии пояс, услышала: