- Послушай, Саня, - сказал я ему раздраженно. - Никак не могу понять твоей логики. Ну, скажи, пожалуйста, чем связаны твои истории, какие между ними логические связи? - Какие связи? - переспросил он. - А вот какие. Ты пришел домой усталый и огорченный. - Откуда ты взял? - Ты сказал: "здравствуй Александр", вместо "здравствуй Санька" или "Сашка". Потом долго молчал, ел без аппетита. - Ну, и что дальше? - я был сердит и говорил довольно грубо. - А дальше я решил, что тебя надо отвлечь от грустных* мыслей; лучше всего развеселить. И я вспомнил несколько смешных случаев и историй, которые тебе и рассказал. Вот такая логика связывает мои рассказы. И еще, ты сам говорил, что хорошая шутка снимает усталость. - Интересно, откуда ты узнал, что это хорошие шутки? - уже по инерции спросил я. Наверное, не надо было спрашивать. Мы оба знали, что. он начисто лишен юмора. - Они за последнее время вызывали самый громкий смех в классе. Я все понимаю - он перебрал варианты и рассчитал оптимальный, наиболее, что ли, выгодный для себя. Это все укладывается в рамки машинной логики и расчетов оптимальных режимов. А с дурным настроением я для него менее полезен, с точки зрения получения информации. Но тогда мне перехватило горло. Тогда мне показалось, да и позже тоже..., что его поступком в тот момент двигала любовь ко мне. Хоть убейте меня! Сыновья любовь! - закончил Морозов дрогнувшим голосом. Чугуев молчал. Может быть, он, тоже отец, примеривал поведение кибернетического мальчишки к своим детям? Может быть, он пришел к радостным выводам в пользу человеческих детенышей? Но тогда почему он молчал? А он молчал. На ракете стюардесс не было, вместо них можно было привезти на Луну килограммов сто - сто двадцать приборов или материалов. Вечером к ним заглянул штурман, по-видимому дежурный по кораблю. Борис Алексеевич выпросил две чашки великолепного чая, который команда втайне от начальства (аккумуляторы нужно было беречь) заваривала для себя в комнате дежурных. Еще им дали по две желейных мармеладины, зеленую и черносмородиновую. Он прихлебывал ароматный, какой-то домашний напиток и мысленно опять вернулся к своей неудачной семейной жизни. Семейное счастье выдавалось ему квантами, и частота излучения этих квантов была невелика. Санька, неожиданно увлекшийся теорией семейной жизни, прочитал массу книг с названиями: "Любовь, брак и семья", "Семья и быт" и так далее. - У вас, людей, семью укрепляют общие дети, - изрек он как-то. - Вам нужно родить ребенка. Вы родите, а я воспитаю. Люди не умеют воспитывать своих детей. Уже второй раз он не счел честью относиться к роду человеческому. Что-то ему не нравилось. К этому времени происхождение Сашки, которое Морозов скрывал, как скрывают протершийся палец шерстяной перчатки, зажимая его в кулаке, было Милочкой обнародовано. Что со странностью, присущей женской логике, тоже привело к снижению морозовского авторитета. Наверное, ему не могли простить длительного сочувствия, которое он вызывал в роли отца-одиночки. Теперь же в глазах окружающих он стал владельцем технического средства, более сложного, но принципиально не отличающегося от радиоприемника или мотороллера. В этот период неустойчивого семейного счастья как-то неожиданно возобновилась дружба с Варварой Николаевной. После долгого перерыва она зашла к нему с просьбой посмотреть телевизор. Морозов провозился два часа, назавтра принес кое-какие детали, и телевизор заработал. - Как новый! - обрадовалась старуха. - Молодец, Алек-сеич! Я всегда говорила, что голова у тебя золотая. И руки золотые! Садись со мной обедать! - Она не обратила внимания на дорогую домашнюю куртку и шикарные шлепанцы Морозова. Неожиданно для себя он согласился. Он почему-то не чувствовал той стесненности, которая сковывала его в прежние годы всякий раз, как его приглашали поесть. - Смотрю я на твоего Саньку, выправился парень, жених прямо! Учится? Морозов полыценно кивнул головой.- Ну, авось, удачливей отца-то будет. Давай чокнемся, Алек-сеич, за его здоровье... Да ты ешь, ешь, пока горячее! - Спасибо, Варвара Николаевна, я ем. Только насчет удачи-то, я теперь тоже не жалуюсь. - А кем ты сейчас, Боря? - Начальником отдела в научно-исследовательском институте. - Ты? - она посмотрела на него с сомнением. - Начальником?- Однако подвергать его слова проверке с помощью дополнительных вопросов она не решилась и плавно перешла на другую тему. - А молодая, твоя жена? полуутвердительно спросила она. Наверное, эта животрепещущая тема уже не раз обсуждалась старухами дома. - Жена, - отозвался он. - И как живете? Нормально? - По-всякому. - Молодая еще, - сказала старуха. - Приноровится! Они, действительно, к этому времени жили по-всякому. Милочка перешла в другую проектную организацию, и он не протестовал - главное дело от этого выиграло. Беременность у нее еще была не видна, и, похоже, она перестала о ней думать. Теперь она приходила домой поздно - то задерживалась на работе, то забегала к маме. После таких визитов к маме глаза ее на два-три дня делались прозрачны, а взгляд русалочно-безмятежен. Но однажды, выехав в местную командировку и пересаживаясь в трамвай у Литейного проспекта, он увидел Милочку на остановке. Она стояла тесно прижавшись к какому-то высокому мужчине. Время от времени он заглядывал ей в лицо и что-то говорил. На ее губах цвела загадочная джокондовская полуулыбка. Приглядевшись, Морозов узнал Валеру Семивласова, которого сам же отпустил "дожидаться дома телевизионного мастера". Сгорая от стыда за себя, за Милочку, за Валеру, под действием какой-то необоримой силы он медленно подошел к ним. У Семивласова, когда он вдруг увидел Бориса Алексеевича, сделалось такое лицо, будто он в параличе и на него несется поезд или движется паровой каток. Может быть, он успел сказать про себя довольно длинный монолог, обращенный к обманутому начальнику и приятелю, потому что произнес только три слова: - Ты сам виноват! - и поднял руку к лицу, как бы защищаясь от удара. Когда после местной командировки Морозов вернулся домой, Милочкиных вещей уже не было. Ей хватило такта больше ему не показываться. Борис Алексеевич был потрясен происшедшим. Ему казалось, и скорее всего не без оснований, вопиющим цинизмом отпроситься у начальника для свидания с его же женой. Он не давал никаких заверений или клятв в вечной любви Милочке и не получал ответных клятв, но ее измена в первый же год их совместной жизни, естественно, его возмутила. С тем большим рвением он накинулся на работу. - Мы конструируем, если можно так сказать, продолжение нашего тела, продолжение наших рук с зажатыми в них бурами, лопатами, ковшами, - сказал он с самого начала работ своим сотрудникам. - Мы создаем шахтеров и дорожников, одновременно являющихся лаборантами и исследователями, которые не нуждаются в лабораториях, потому что сами являются лабораториями. Вот такая странная и трудная задача перед нами! На полигоне, когда он сидел за пультом, он и на самом деле чувствовал себя частью своих машин и болезненно переживал, если механическая "рука" или взаимозаменяемые манипуляторы недостаточно ловко двигались или неэкономично работали. - Борис Алексеевич, - перебил его мысли голос Чугуева, - а вы не заставляли сына заниматься спортом? - Пробовал! - улыбнулся Морозов. - Точнее, пробовали создатели Саньки, авторы, так сказать. Им хотелось, чтобы он умел все - и в шахматы, и бокс, и бег. - Но это же свинство!.. - возмутился Александр Павлович. - Они что, заложили в него все это?.. Ну, и как? - спросил он успокаиваясь. - Не вышло. Бегать-то он бегал. И неплохо. Но вот приборы показали, что при значительной двигательной нагрузке он почти не может думать, снижается умственный потенциал. Сазонов стал замерять параметры и на третий..., только на третий день обнаружил, что при нагрузке на двигательный аппарат резко увеличивается потребляемый ток и происходит подсадка напряжения на его аккумуляторах. Подсадка напряжения настолько велика, что электроника, питающаяся от того же источника тока, начинает работать нестабильно и как бы снижаются умственные способности. А мозги для проекта были важнее. Морозов еще раз улыбнулся, вспоминая, как разгорелся спортивный ажиотаж. Было смешнее, чем можно бы было ожидать. У него тогда начинался выпуск чертежей, обычно такой тяжелый период, что вызов в школу его просто удивил. Честно говоря, он совсем забыл в горячке выдачи документации, что с Санькой могут быть какие-то хлопоты. - Кто хочет меня видеть? - спросил он у классного руководителя.- И по какому делу? - Георгий Александрович, учитель физкультуры, - сказала "Химоза" поджав губы и глядя ему в подбородок.- Уж не знаю, какие у вас с ним дела! Морозов молча вышел и отправился искать учителя физкультуры. - Вы отец Саши Морозова? - Учитель оказался небольшого роста человечком в ярко-голубом тренировочном костюме и с секундомером, свисавшим на ленточке с шеи почти до пояса. В его фигуре и лице не было ничего спортивного, больше всего он был похож на завхоза на садовом участке. Морозов кивнул. - Значит, так, товарищ Морозов, ваш сын Александр на прошлой неделе бегал с классом в порядке ОФП, общефизической подготовки, - пояснил он, встретив недоуменный взгляд Бориса Алексеевича, - и показал результат первого взрослого разряда. Да! - он поднял вверх указательный палец. - Причем Саша даже не вспотел. Я проверил. Пульс остался нормальным, что, естественно, ненормально. Надо, папаша, - фамильярно-доверительно сказал он, - отдавать ребенка в большой спорт! Хуже ему не будет. Ба-альшая польза государству может быть. И ему тоже! Поездит, мир посмотрит! Я уже официально уведомил соответствующие заинтересованные инстанции и круги! Выйдя из школы, он тут же позвонил домой Сазонову. К этому времени "консультация" была давно закрыта. Виктор Васильевич выслушал его внимательно. - Борис Алексеевич, не берите в голову, - сказал он, когда приступ смеха у него прошел. - Мы не допустим, чтобы Александра забрали для побития рекордов. Мы за честные Олимпиады, да и стоил он нам слишком дорого. Не берите в голову! Я сам все как-нибудь улажу! Как он это сделал, Борис Алексеевич так никогда и не узнал, но когда он столкнулся в школе с физруком, тот остановился, строго посмотрел и сказал: - Эх, Морозов, Морозов! Больше никаких пояснений или добавлений не последовало.
- Сколько их у вас? - Шесть, - очнулся от мыслей Морозов. - Шесть моделей! - Стыдно, Борис Алексеевич, - громко и укоризненно сказал Чугуев. -Дети, паите, все-таки раньше машин! "Кто здесь дети? кто машины?" - подумал он. Дети. Он думал, что забудет Милочку как дурной эпизод. Как вызов на ковер, мало ли их было. Но нет, что-то не отпускало его. Он собирался тут же ответить на обиду маленьким романчиком. Адюльтером, так сказать. Отомстить Милочке и еще кому-то, он и сам не знал кому. Не Семивласову же. Это было бы ниже его достоинства. Но и на это не было желания. Он все больше тосковал по этой "дуре с фарами". Когда же он встретил случайно Милочку на улице, в несходящемся на большом животе пальто, подурневшую - одни глаза, что-то оборвалось. В тот же вечер он позвонил к ее родителям, она была там. - Ребенок мой? - грубо и коротко спросил он. В трубке послышались странные звуки. Будто кто-то лил воду. - Я тебя спрашиваю! - А мой, что ли? - истерически крикнула она. - Твой! - Тогда кончай дурью маяться и возвращайся!.. Если хочешь! - и он повесил трубку. Стало сразу легче от осуществленного решения, хотя чувство обиды не проходило. Она появилась перед тем, как забрали Сашку. Ему даже не дали кончить его Северо-Западный Заочный Политехнический институт. В это горькое время она оказалась очень кстати со своими заботами и слабостями. Появилась Милочка тихо и естественно, как и ушла. Морозов пришел домой и услышал, что на кухне шипит газ и тихонько дребезжит крышкой кипящий чайник. Потом услышал голос. Это был Санька. - И когда ты собираешься его родить? - спокойно и обстоятельно спрашивал он. - Не знаю, наверное, месяца через три, - голос ее звучал робко. - Он к этому времени дозреет? - Вполне! - Морозов по интонациям ее голоса понял, что она улыбнулась. "А у них идиллия", - подумал он с поднимающимся раздражением. Но когда он увидел Милочку в новом красном уродливом платье, внимательно и настороженно следящую за ним, за выражением на его лице, раздражение улеглось. - Обедать будешь?- спросила она едва слышно. - Конечно! - ответил он с напускной бодростью и услышал облегченный вздох. Он готов был поклясться, что это вздохнул Санька.
- Вы женаты сейчас? - спросил Чугуев. - Да, - ответил Морозов, - женат. - Дети кроме Саньки есть? - он ни минуты не колебался при вопросе. Именно "дети кроме Саньки". - Есть. Сын трехмесячный. "Хотя лучше бы была дочка! - подумал он. - Тогда все нормально! Все нормально! Он и сам знал, что все будет нормально. Что, когда он вернется, его будет ждать лысый и теплый человеческий детеныш, его детеныш. И он немного отойдет на второй план, потому что малыш требует внимания. Что придет ночь, и он ляжет с ней в одну постель, и они забудут о происшедшем на час, а потом и навсегда. Если он сможет забыть. - А что с Санькой? -он его докапает сегодня. - Ушел. Работает. Прислал три письма. Работой доволен,- последнее он придумал, этого Санька не писал. Внезапно его поразила догадка. Он понял, почему мальчишка давно уже вместо подписи рисовал три снежинки. Кто знает, отчего догадки и озарения приходят к человеку не тогда, когда он их ищет, когда они нужны, а случайно, в то время, когда надобность в них отпала, когда принято не лучшее, но окончательное решение, которое как постановление Верховного Суда обжалованию не подлежит. Морозов только сейчас, через два года понял, что эти три снежинки - копия с трех снежинок на их новом холодильнике. Он подумал, что три снежинки символ холодного рационализма - были присвоены Санькой для подписи от сознания своей неполноценности. В этом было что-то необъяснимо-грустное и... человеческое. Морозов со страхом ждал, когда у него отнимут Саньку., Ждал неизвестно чего - слез, речей, мужественных, как некрологи, бодрого или равнодушного вида сына. Действительность оказалась тяжелее. Прощались с Санькой (лучше бы его не было, этого обряда прощания) они все вместе: Морозов, Лидия Ивановна, Сазонов, вторая дежурная Катюша, второй консультант и человек пять-шесть, он не мог считать в эти минуты, создателей Саньки. Перед прощанием ему сказали, что больше они не увидятся. Морозов не думал, что ему будет так плохо. Сначала Сазонов сказал краткую и умную речь, обращенную к Александру. Виктор Васильевич очень изменился за последнее время; говорят, защитил докторскую диссертацию и "пошел вверх". Окончив речь он повернулся к Морозову: ; - Борис Алексеевич, вашу помощь коллективу создателей Александра трудно переоценить! Вы не только помогли освоить, вы внесли свой вклад в улучшение конструкции, о чем свидетельствуют пять авторских свидетельств на изобретения, полученные вами. Но самым главным, на наш взгляд, явилось то, что вы воспитали самого лучшего сына, теперь уже можно сказать, из тридцати. Учитывая ваши заслуги и ту огромную работу, которую вы проделали, творческий коллектив создателей модели № 0031II считает, что вы должны быть включены в список группы авторов, который, кстати сказать, руководство выдвигает на соискание Государственной премии за этот год. Собравшиеся, включая Саньку, зааплодировали. Но ему от этих почестей стало еще тяжелее. Лицо сына было неподвижно и, как ему тогда показалось, напряженно.
Ракета, грохоча дюзами и подняв клубы пыли, начисто скрывшие окружающий пейзаж, медленно опустилась на крошечную площадку лунного космодрома. Морозов лежал в кресле - руки в перчатках с крагами, ноги в раздувшихся сапогах, и глядел на серое стекло иллюминатора. Что у них там - утро, день или вечер? Он скоро узнает. Корпус ракеты дрогнул еще раз, она качнулась и стала. Вой двигателей быстро затих. Исчезли надписи, запрещавшие курить, перчатки и сапоги выпустили воздух. Они прибыли! Раздвинулся еще один участок обитой стеганным шелком стены; перед глазами Морозова оказались подсвеченые невидимыми лампочками космические комбинезоны, странно раскрашенные в поперечную цветную, всех цветов радуги полоску и почти незаметные в своей прозрачности шлемы с черными пластмассовыми переговорными устройствами спереди и "ушами" - серебристыми переплетениями по бокам. Из пассажиров его выпустили первым. Сели на неосвещенной части Луны. Вокруг была не очень мрачная ночь, небо обсыпано звездами, как на юге, казалось, не хватало только сверчков. Звезды висели низко над головой. Неровности пейзажа, еще различаемые вблизи, уже в тридцати - пятидесяти метрах сливались в одно сплошное черное пятно. И только в полукилометре от ракеты было несколько световых пятен. Это был "город лунатиков". "Город" представлял собой десяток огромных светящихся мыльных пузырей, которые надували сигаретным дымом и которые не лопнули, опустившись на землю. В этом пустом, чужом мире только пузыри выглядели по-земному. Да еще неподалеку от городка, больше напоминавшего стойбище с ярангами эскимосов, была освещенная двумя прожекторами площадка, на которой было заметно какое-то движение. Когда подошли ближе, оказалось, что пузыри вовсе не матовые, а прозрачные, диаметром не менее ста метров. Сделаны они были не то из полиэтилена, не то из полистирола, а скорее всего из какого-то нового полимера. Формы полусферы, как он узнал чуть позднее, поддерживались избыточным давлением в таких же прозрачных ребрах жесткости, сходившихся в центре купола, и давлением в самом пространстве под куполом. Ребра жесткости напоминали Морозову бивни мамонтов в жилище трипольской культуры, которое он видел раз на реконструкции в музее. Но только огромные. При подходе к станции чуткие "уши" скафандров уловили механический грохот. В разных местах площадки, освещенной двумя поворачивающимися прожекторами, работали какие-то машины. Их деловитая суета очень оживляла окрестности и делала это место привычным и земным. - Твои? - кто-то толкнул его плечем в плечо. Он обернулся. Это был Чугуев, остальные сочувственно смотрели на него. - Мои! - стараясь казаться непринужденным, сказал он. - Смотри-ка ты, работают! Городок из десяти куполов и был тем, что на Земле гордо именовалось "станция Луна". Прозрачные стены не были стенами домов, они были небом и как бы вычленяли кусок жизненного пространства из окружающего гористого пейзажа. Почва под ногами внутри купола была естественная, лунная. А на этой непривычной почве стояли типичные литые коттеджи и корпусишко какого-то центра или управления. Местами здесь были видны даже шурфы, аккуратно заваленные породой. И здесь что-то искали. Пятьдесят свободных от вахт "лунатиков" в таких же не по-земному ярких комбинезонах или с полосами, или с большими цветными кругами на спинах, животах и ногах, нестройной толпой встречали прибывших. Глава земной колонии бородач Мацура сказал краткую приветственную речь, выговаривая звук "г" как нечто среднее между "г" и "х". Закончил он приглашением: - А сейчас, дорохие товарищи, пройдите в хостинную пэрвохо корпуса, хде вы снимете скафандры и хде вас ждет хорячий чай и столь же хорячее лунное хостеприимство! Последнее слово он произнес со смаком. Когда прибывшие двинулись за хозяевами, Морозов задержался. - Я Морозов! - сказал он. - Почему меня не встречает сын? - Он начал безотчетно волноваться и никак не мог справиться с этим волнением. Случилось что-нибудь? - Ни в коем случае!-ответил Мацура. - Он работает. Некоторые наши товарищи тоже не вышли вас встречать, хотя, как вы понимаете, прибытие ракеты событие для наших мест! Нет. Ничего! Просто нельзя остановить работы. Впрочем, вы увидитесь скоро! Через пятнадцать минут вас устраивает? - Хорошо! - ответил Морозов, успокаиваясь. Они вместе подошли к прозрачной стенке пузыря. Небольшая по размеру модель Б-56 подкатилась к краю площадки, поворачивая на ходу штангу с буром в рабочее положение. На месте, где машина нацелилась бурить, лежал большой валун. Железная рука Б-56 протянулась к камню, попыталась его поднять и тут же отпустила. Камень был тяжеловат. Тут же к нему подкатился механизм Гр-80 с ковшом, и маленький Б-56 закатил камень ему в ковш. - Разбирается скотина! - сказал за спиной Морозова голос Чугуева. Неожиданно машины, оставив рабочие элементы, замерли. - Совещаются! - с неудовольствием прокомментировал Мацура. - Никогда людям, или мне как руководству, не скажут, не посоветуются. Сами все решат, а вечером доложат!.. Кстати, Морозов, мне велено предупредить вас, что единственный экземпляр, который приняла Государственная комиссия, это ваш! Поэтому было принято решение переписать и размножить искусственный интеллект модели № 003111 в нескольких экземплярах... Надевайте скафандр, так... вы меня хорошо слышите? - Очень хорошо. - Тогда пойдемте, я вас выведу. Они подошли в выходной камере из металла и стекла. Морозов вошел внутрь камеры, зашипел, уходя, воздух. Над внешней дверью зажглось табло: "Выход разрешен". Он вышел. Идти было легко, хотелось снять с себя скафандр. Слышно было, как грохочут рабочие элементы его машин. Он залюбовался ими. Вдруг одна из машин - самоходный экскаватор - с грохотом вскинула вверх оранжевую стрелу с метнувшимся ковшом. Раздался Санькин голос: - Здравствуй, папа! Вверх поднялись буры и аналитические штанги остальных машин. Санькин голос гремел в хоре таких же Санькиных голосов: - Здравствуй, папа!
- Сколько их у вас? - Шесть, - очнулся от мыслей Морозов. - Шесть моделей! - Стыдно, Борис Алексеевич, - громко и укоризненно сказал Чугуев. -Дети, паите, все-таки раньше машин! "Кто здесь дети? кто машины?" - подумал он. Дети. Он думал, что забудет Милочку как дурной эпизод. Как вызов на ковер, мало ли их было. Но нет, что-то не отпускало его. Он собирался тут же ответить на обиду маленьким романчиком. Адюльтером, так сказать. Отомстить Милочке и еще кому-то, он и сам не знал кому. Не Семивласову же. Это было бы ниже его достоинства. Но и на это не было желания. Он все больше тосковал по этой "дуре с фарами". Когда же он встретил случайно Милочку на улице, в несходящемся на большом животе пальто, подурневшую - одни глаза, что-то оборвалось. В тот же вечер он позвонил к ее родителям, она была там. - Ребенок мой? - грубо и коротко спросил он. В трубке послышались странные звуки. Будто кто-то лил воду. - Я тебя спрашиваю! - А мой, что ли? - истерически крикнула она. - Твой! - Тогда кончай дурью маяться и возвращайся!.. Если хочешь! - и он повесил трубку. Стало сразу легче от осуществленного решения, хотя чувство обиды не проходило. Она появилась перед тем, как забрали Сашку. Ему даже не дали кончить его Северо-Западный Заочный Политехнический институт. В это горькое время она оказалась очень кстати со своими заботами и слабостями. Появилась Милочка тихо и естественно, как и ушла. Морозов пришел домой и услышал, что на кухне шипит газ и тихонько дребезжит крышкой кипящий чайник. Потом услышал голос. Это был Санька. - И когда ты собираешься его родить? - спокойно и обстоятельно спрашивал он. - Не знаю, наверное, месяца через три, - голос ее звучал робко. - Он к этому времени дозреет? - Вполне! - Морозов по интонациям ее голоса понял, что она улыбнулась. "А у них идиллия", - подумал он с поднимающимся раздражением. Но когда он увидел Милочку в новом красном уродливом платье, внимательно и настороженно следящую за ним, за выражением на его лице, раздражение улеглось. - Обедать будешь?- спросила она едва слышно. - Конечно! - ответил он с напускной бодростью и услышал облегченный вздох. Он готов был поклясться, что это вздохнул Санька.
- Вы женаты сейчас? - спросил Чугуев. - Да, - ответил Морозов, - женат. - Дети кроме Саньки есть? - он ни минуты не колебался при вопросе. Именно "дети кроме Саньки". - Есть. Сын трехмесячный. "Хотя лучше бы была дочка! - подумал он. - Тогда все нормально! Все нормально! Он и сам знал, что все будет нормально. Что, когда он вернется, его будет ждать лысый и теплый человеческий детеныш, его детеныш. И он немного отойдет на второй план, потому что малыш требует внимания. Что придет ночь, и он ляжет с ней в одну постель, и они забудут о происшедшем на час, а потом и навсегда. Если он сможет забыть. - А что с Санькой? -он его докапает сегодня. - Ушел. Работает. Прислал три письма. Работой доволен,- последнее он придумал, этого Санька не писал. Внезапно его поразила догадка. Он понял, почему мальчишка давно уже вместо подписи рисовал три снежинки. Кто знает, отчего догадки и озарения приходят к человеку не тогда, когда он их ищет, когда они нужны, а случайно, в то время, когда надобность в них отпала, когда принято не лучшее, но окончательное решение, которое как постановление Верховного Суда обжалованию не подлежит. Морозов только сейчас, через два года понял, что эти три снежинки - копия с трех снежинок на их новом холодильнике. Он подумал, что три снежинки символ холодного рационализма - были присвоены Санькой для подписи от сознания своей неполноценности. В этом было что-то необъяснимо-грустное и... человеческое. Морозов со страхом ждал, когда у него отнимут Саньку., Ждал неизвестно чего - слез, речей, мужественных, как некрологи, бодрого или равнодушного вида сына. Действительность оказалась тяжелее. Прощались с Санькой (лучше бы его не было, этого обряда прощания) они все вместе: Морозов, Лидия Ивановна, Сазонов, вторая дежурная Катюша, второй консультант и человек пять-шесть, он не мог считать в эти минуты, создателей Саньки. Перед прощанием ему сказали, что больше они не увидятся. Морозов не думал, что ему будет так плохо. Сначала Сазонов сказал краткую и умную речь, обращенную к Александру. Виктор Васильевич очень изменился за последнее время; говорят, защитил докторскую диссертацию и "пошел вверх". Окончив речь он повернулся к Морозову: ; - Борис Алексеевич, вашу помощь коллективу создателей Александра трудно переоценить! Вы не только помогли освоить, вы внесли свой вклад в улучшение конструкции, о чем свидетельствуют пять авторских свидетельств на изобретения, полученные вами. Но самым главным, на наш взгляд, явилось то, что вы воспитали самого лучшего сына, теперь уже можно сказать, из тридцати. Учитывая ваши заслуги и ту огромную работу, которую вы проделали, творческий коллектив создателей модели № 0031II считает, что вы должны быть включены в список группы авторов, который, кстати сказать, руководство выдвигает на соискание Государственной премии за этот год. Собравшиеся, включая Саньку, зааплодировали. Но ему от этих почестей стало еще тяжелее. Лицо сына было неподвижно и, как ему тогда показалось, напряженно.
Ракета, грохоча дюзами и подняв клубы пыли, начисто скрывшие окружающий пейзаж, медленно опустилась на крошечную площадку лунного космодрома. Морозов лежал в кресле - руки в перчатках с крагами, ноги в раздувшихся сапогах, и глядел на серое стекло иллюминатора. Что у них там - утро, день или вечер? Он скоро узнает. Корпус ракеты дрогнул еще раз, она качнулась и стала. Вой двигателей быстро затих. Исчезли надписи, запрещавшие курить, перчатки и сапоги выпустили воздух. Они прибыли! Раздвинулся еще один участок обитой стеганным шелком стены; перед глазами Морозова оказались подсвеченые невидимыми лампочками космические комбинезоны, странно раскрашенные в поперечную цветную, всех цветов радуги полоску и почти незаметные в своей прозрачности шлемы с черными пластмассовыми переговорными устройствами спереди и "ушами" - серебристыми переплетениями по бокам. Из пассажиров его выпустили первым. Сели на неосвещенной части Луны. Вокруг была не очень мрачная ночь, небо обсыпано звездами, как на юге, казалось, не хватало только сверчков. Звезды висели низко над головой. Неровности пейзажа, еще различаемые вблизи, уже в тридцати - пятидесяти метрах сливались в одно сплошное черное пятно. И только в полукилометре от ракеты было несколько световых пятен. Это был "город лунатиков". "Город" представлял собой десяток огромных светящихся мыльных пузырей, которые надували сигаретным дымом и которые не лопнули, опустившись на землю. В этом пустом, чужом мире только пузыри выглядели по-земному. Да еще неподалеку от городка, больше напоминавшего стойбище с ярангами эскимосов, была освещенная двумя прожекторами площадка, на которой было заметно какое-то движение. Когда подошли ближе, оказалось, что пузыри вовсе не матовые, а прозрачные, диаметром не менее ста метров. Сделаны они были не то из полиэтилена, не то из полистирола, а скорее всего из какого-то нового полимера. Формы полусферы, как он узнал чуть позднее, поддерживались избыточным давлением в таких же прозрачных ребрах жесткости, сходившихся в центре купола, и давлением в самом пространстве под куполом. Ребра жесткости напоминали Морозову бивни мамонтов в жилище трипольской культуры, которое он видел раз на реконструкции в музее. Но только огромные. При подходе к станции чуткие "уши" скафандров уловили механический грохот. В разных местах площадки, освещенной двумя поворачивающимися прожекторами, работали какие-то машины. Их деловитая суета очень оживляла окрестности и делала это место привычным и земным. - Твои? - кто-то толкнул его плечем в плечо. Он обернулся. Это был Чугуев, остальные сочувственно смотрели на него. - Мои! - стараясь казаться непринужденным, сказал он. - Смотри-ка ты, работают! Городок из десяти куполов и был тем, что на Земле гордо именовалось "станция Луна". Прозрачные стены не были стенами домов, они были небом и как бы вычленяли кусок жизненного пространства из окружающего гористого пейзажа. Почва под ногами внутри купола была естественная, лунная. А на этой непривычной почве стояли типичные литые коттеджи и корпусишко какого-то центра или управления. Местами здесь были видны даже шурфы, аккуратно заваленные породой. И здесь что-то искали. Пятьдесят свободных от вахт "лунатиков" в таких же не по-земному ярких комбинезонах или с полосами, или с большими цветными кругами на спинах, животах и ногах, нестройной толпой встречали прибывших. Глава земной колонии бородач Мацура сказал краткую приветственную речь, выговаривая звук "г" как нечто среднее между "г" и "х". Закончил он приглашением: - А сейчас, дорохие товарищи, пройдите в хостинную пэрвохо корпуса, хде вы снимете скафандры и хде вас ждет хорячий чай и столь же хорячее лунное хостеприимство! Последнее слово он произнес со смаком. Когда прибывшие двинулись за хозяевами, Морозов задержался. - Я Морозов! - сказал он. - Почему меня не встречает сын? - Он начал безотчетно волноваться и никак не мог справиться с этим волнением. Случилось что-нибудь? - Ни в коем случае!-ответил Мацура. - Он работает. Некоторые наши товарищи тоже не вышли вас встречать, хотя, как вы понимаете, прибытие ракеты событие для наших мест! Нет. Ничего! Просто нельзя остановить работы. Впрочем, вы увидитесь скоро! Через пятнадцать минут вас устраивает? - Хорошо! - ответил Морозов, успокаиваясь. Они вместе подошли к прозрачной стенке пузыря. Небольшая по размеру модель Б-56 подкатилась к краю площадки, поворачивая на ходу штангу с буром в рабочее положение. На месте, где машина нацелилась бурить, лежал большой валун. Железная рука Б-56 протянулась к камню, попыталась его поднять и тут же отпустила. Камень был тяжеловат. Тут же к нему подкатился механизм Гр-80 с ковшом, и маленький Б-56 закатил камень ему в ковш. - Разбирается скотина! - сказал за спиной Морозова голос Чугуева. Неожиданно машины, оставив рабочие элементы, замерли. - Совещаются! - с неудовольствием прокомментировал Мацура. - Никогда людям, или мне как руководству, не скажут, не посоветуются. Сами все решат, а вечером доложат!.. Кстати, Морозов, мне велено предупредить вас, что единственный экземпляр, который приняла Государственная комиссия, это ваш! Поэтому было принято решение переписать и размножить искусственный интеллект модели № 003111 в нескольких экземплярах... Надевайте скафандр, так... вы меня хорошо слышите? - Очень хорошо. - Тогда пойдемте, я вас выведу. Они подошли в выходной камере из металла и стекла. Морозов вошел внутрь камеры, зашипел, уходя, воздух. Над внешней дверью зажглось табло: "Выход разрешен". Он вышел. Идти было легко, хотелось снять с себя скафандр. Слышно было, как грохочут рабочие элементы его машин. Он залюбовался ими. Вдруг одна из машин - самоходный экскаватор - с грохотом вскинула вверх оранжевую стрелу с метнувшимся ковшом. Раздался Санькин голос: - Здравствуй, папа! Вверх поднялись буры и аналитические штанги остальных машин. Санькин голос гремел в хоре таких же Санькиных голосов: - Здравствуй, папа!