Страница:
Не допустит он. Защитник отечества. Жирная прыщавая свинья.
— Вовсе ты не немой, — продолжал сын повара. — Ты притворяешься. Это твое подлое степное коварство. Ты скрываешь подлючие и подлые твои замыслы, потому и молчишь все время. Прекрасно ты умеешь говорить. Завтра я тебя заставлю рассказать все. При всех. Еще до прихода учителя. А как придет учитель, ты расскажешь все это ему. Вот увидишь.
Учитель, учивший детей слуг Фалкона грамоте и истории, приходил в дом три раза в неделю, по утрам. Он журил детей за их почти непрерывные гонения на Волчонка, но как-то не очень строго, по-отечески, миролюбиво и с одобрением в голосе.
Первые шесть месяцев в доме Фалкона, вернее, во флигеле для прислуги, Волчонок пытался сопротивляться и не давать себя в обиду. Дрался он отчаянно. Но был он самый младший и самый худой из всех. В конце концов он пришел к выводу, что просто сносить побои и оскорбления легче, чем терпеть побои и оскорбления, пытаться дать сдачи, а потом опять сносить побои и оскорбления. И хотя разбитые в кровь губы, синяки на скулах и ребрах, и ноющая шея постоянно давали о себе знать, стоицизм имел свои преимущества. Бить его стали реже. Несколько раз его пожалел повар, то подсовывая лишнее пирожное, то чиня Волчонку башмаки, а жена камердинера однажды купила ему новые штаны из которых он, правда, вырос через месяц, и снова пришлось ходить в чужих обносках.
Раз в месяц наведывался Комод, принося пряники, атасы и прочие сласти, из которых половину тут же съедал сам, и проводил с Волчонком беседы. Комод был уверен, что немота — результат шока, и что в конце концов она пройдет. Но время шло, а Волчонок молчал.
— Не понимаю, в чем тут дело, — говорил Комод Фалкону при встрече. — Обыкновенный мальчик, ведет себя как обыкновенные дети, играет, дерется.
— С кем дерется?
— Да со всеми. Боевой. Весь в синяках и ссадинах. Но — ни слова. Смотрит на тебя тупо, когда к нему обращаешься. Не понимаю. Может, Вам следует поговорить с ним?
— Как же с ним поговорить, если он ничего не говорит? — сказал Фалкон. — Нет уж. Пусть сначала вылечится от своей немоты. Немой он нам не нужен.
За все два года Фалкон ни разу не видел Волчонка.
Гнусавый голос сына повара все пугал, обрывочно. Укрытый с головой одеялом, Волчонок пытался отвлечься. Ждать утра нельзя, это ясно. Утром его просто убьют. Сбросят тело в реку, а потом учитель пожурит всех и продолжит занятия. Надо уходить.
Он уже не раз так думал, под одеялом, перед сном. Но всякий раз уйти не удавалось — он засыпал.
Надо уходить, думал Волчонок. Возьму котомку (что такое котомка, он не знал, но помнил слово из сказок, которые рассказывал учитель), вылезу в окно, добегу до оружейной, украду меч. Потом сяду на коня. Сначала оседлаю, а потом сяду. И понесет меня верный конь прочь от этого злого места. Через реки и поля, через горы и равнины, на самый север, в землю подлых славов. И я стану самый главный и доблестный герой среди них, и буду я подлый слав, потому что подлые славы хорошие, раз эти гады их так боятся. Хорошо быть подлым славом. Я убью по дороге несколько драконов и привезу подлым славам их головы, а они удивятся и скажут — вот ведь герой какой, быть ему среди нас самым главным. И я возглавлю подлый славский поход на Астафию, и завоюю всех, и сына повара по славскому обычаю распилю на куски, зажарю на костре, и съем при всем честном народе. И запью кровью сына камердинера. А повар будет у меня верным слугой, я его прощу. А жену камердинера разрешу подлым славам съесть, даже не разрывая на куски, потому что нечего мне штаны дарить, которые через месяц короткие становятся. Своему сыну такие не дарит, небось, а дарит хорошие. Старая гадина.
Так думал Волчонок, и думал долго, пока с удивлением не обнаружил, что не спит. Обычно, доходя до жены камердинера, он засыпал. А тут нет. Не спит и не спит.
А еще я по дороге к подлым славам зайду к колдуну, подумал он неуверенно. И колдун мне даст специальное копье, которым только помашешь — и городские стены падают. Он представил себе падающие городские стены. Представил себе, как втыкает копье в толстое пузо сына повара. Он не спал.
Он сдвинул одеяло и прислушался. Сын повара храпел обиженно и мстительно. Сын камердинера скулил и плевался во сне. Волчонок сел на кровати.
Половинка луны светила сквозь грязную занавесь. Волчонок скользнул на пол, на цыпочках подошел к окну, и выглянул. Странный ночной мир, полный непонятных существ, призраков, леших, колдунов, и прочих сказочных персонажей, снующих по своим делам. Наверное, там теперь страшно. На улице. Но интересно. Хоть и холодно.
Волчонок поднял с пола свою длинную рубаху, когда-то служившую жене камердинера ночной сорочкой. Он быстро натянул штаны и взял тяжелые деревянные башмаки под мышку. Потрогал створку окна. Окно давно не открывали. Он потянул створку на себя. Окно заскрипело. Он потянул сильнее, и ему удалось приоткрыть окно. Снаружи было свежо. Волчонок влез на подоконник.
— Эй! — услышал он голос сына камердинера. — Эй, ты! Падаль артанская! Ты куда это? А ну слезай! Убью!
Сын камердинера говорил меньше, чем сын повара, зато бил больнее. Волчонок распахнул створку, присел, ухватился одной рукой за подоконник, бросил башмаки вниз, и соскользнул сам. Было не очень высоко. Он боялся, что подвернет ногу. Но он не подвернул ногу.
Сверху показалась голова сына камердинера.
— Ты куда это? — спросил он злобно. — Стоять. А ну иди сюда.
Волчонок нашел оба башмака, снова взял их под мышку, и не обращая внимания на своего врага, пошел прочь. Уж лучше лешие, чем эта дрянь.
Он повернул за угол. Знакомая Улица Торговцев Краденым показалась ему вовсе незнакомой, таинственной и враждебной. Но он не повернул назад. Улица была пуста, дома зловещими черными силуэтами высились с обеих сторон, как мрачные великаны. Чтобы подбодрить себя, Волчонок остановился и надел башмаки. Эхо собственных шагов нагнало на него страху, но он сцепил зубы и шел вперед, не замедляя и не ускоряя шага. Улица загибалась влево. Волчонок не помнил, чтобы она так же загибалась днем. Впрочем, может и загибалась. За загибом он вдруг увидел в конце квартала почти ослепительный свет. Сзади и справа его окликнули из какой-то подворотни. Волчонок не обернулся и не остановился. Стало светлее. Он дошел до угла и вышел на Променад.
Бульвар был ярко освещен светом масляных фонарей и факелов на стенах увеселительных заведений. Здесь было много пестрого народу, и лица были добрее, чем днем. Волчонок пересек проезжую часть и вышел на собственно променад — медианный стрип по середине улицы, аллею, усаженную деревьями и уставленную скамейками, по которой флонировали в обе стороны разных сословий пары и группы. Волчонок огляделся. Было совсем не страшно. Леших не наблюдалось. Может, это было не их место. Кто знает.
Внимание его привлекла забавная пара. Женщина сидела на скамье, а мужчина стоял рядом и выглядел растерянным.
— Твою Бетти надо крокодилам скормить! — кричала женщина.
— Я не знаю никакой Бетти! — растерянно кричал мужчина. — Что ты выдумываешь! Ты не выдумывай только!
— И ведь какая подлая стерва, — кричала женщина задумчиво. — Нет чтобы прийти и сказать — я любовница вашего мужа, что хотите, то теперь со мной и делайте, хоть убейте, ибо есть я тварь мерзкая и неприглядная — так нет, она свои чулки в доме оставляет! Кружевные!
— Какие чулки! — кричал мужчина, паникуя. — Это прачкины чулки. Прачка приходила, белье сортировала, а чулки случайно лишние оказались, вот она их и выложила!
— Нет, вы только послушайте, что он плетет! — кричала женщина, возмущаясь. — Что ты мне тут плетешь? Нет, ты ответь, что ты мне тут плетешь? А? Заткнись! Ответь мне на простой вопрос. Очень простой! Элементарный вопрос! Что ты, гнусная шкодливая твоя морда, плетешь? А? Нет, ты ответь! Я этой твоей Бетти глаза выцарапаю!
— Я не знаю никакой Бетти! — умоляюще заорал мужчина. — Я знаю Матильду, Зиглинду, Алексу, и Брунвель! Брунвель работает секретаршей у моего знакомого фабриканта!
— А, так еще и Брунвель есть! Ты отвратительный, подлый развратник! Ты хуже артанца!
Волчонку понравилась эта женщина. Но, подумал он, кто такая эта Бетти? Наверное, мужчина действительно не знает никакой Бетти, а женщина просто на него зла. Ведь он, Волчонок, тоже не составлял никаких заговоров против Великого Князя, и даже не знал, как Великий Князь выглядит, а его все время обвиняли.
Вспомнив об обидах, он решительно зашагал дальше.
— Смотри, ребенка напугала! — крикнул мужчина.
— Тебе-то что, — закричала женщина, — если, конечно, это не твой сын от Бетти!
— Ты дура и сволочь! — закричал мужчина, теряясь, не зная, что еще закричать.
У одного из увеселительных заведений с маленьким уютным входом собралась небольшая толпа. Волчонок услышал звуки лютни и перешел проезжую часть, едва не угодив под колесо мчавшейся мимо пестро раскрашенной кареты.
Прислонившись к стене и закатывая глаза, лютник перебирал струны, напевая приятным тенором песню, сочиненную известным песенником несколько лет назад. Изначально песня была патриотической и воспевала реку Астаф.
Певец, оказывается, несмотря на кажущуюся окулярную отстраненность, следил за событиями. И когда в тридцати шагах, на углу, появилась группа охранников порядка в бело-голубых плащах, он пение свое немедленно прекратил и заиграл веселую, задорную мелодию на одной струне. Публика разошлась, бросив ему в лежащую рядом широкополую шляпу несколько монет. Волчонок снова пересек проезжую часть и зашагал по центральной аллее дальше.
Через два квартала слева по ходу показался Храм Доброго Сердца. Волчонок много раз видел его снаружи, но никогда не бывал внутри. Раз уж я на долгие годы покидаю этот город, подумал он, надо зайти и посмотреть, чего там. Вдруг интересно.
Огромная тяжелая двойная дверь храма оказалась незапертой. С натугой Волчонок отворил створку и скользнул внутрь. Дверь, снабженная пружиной, затворилась за ним сама.
Первое помещение было большим и темным. В следующем, центральном, помещении горели масляные светильники. Размеры зала поражали воображение. В зале никого не было. На всякий случай Волчонок снял башмаки. Медленно, озираясь, приглядываясь к высоким сводам, к поддерживающим своды кряжистым колоннам, с рядам скамеек по бокам, он двигался по главному проходу к ярко освещенному алтарю. На полпути он понял, что он в храме не один. У самого алтаря суетился одетый в длинное, белое с золотом, жрец, или, на местном жаргоне, священник. Волчонок не заметил его раньше потому, что неправильно оценил расстояние от входа до алтаря. Священник казался, по сравнению с окружающей обстановкой, совсем маленьким.
Волчонка окликнули шепотом справа.
— Эй!
Он вздрогнул, отскочил, и повернулся. Это была женщина.
— Иди сюда, — так же шепотом.
Он подошел. Кивком головы она предложила ему сесть рядом с собой. Держась за спинку передней скамьи, он скользнул и сел, держа одной рукой башмаки.
— Поставь башмаки на пол, — шепнула женщина.
Он послушался. Она улыбалась. Он рассмотрел ее внимательно. Жизнь женщины несомненно клонилась уже к старости, о чем свидетельствовало наличие небольшой но вполне оформившейся груди и взрослого, хоть и приятного, запаха кожи, смешанного с запахом духов. Лицо у женщины было некрасивое и доброе. Волчонку женщина очень понравилась.
— Я не буду тебя спрашивать, что ты здесь делаешь в такое время, — сказала женщина очень тихо. — Если, конечно, ты сам не захочешь рассказать. Как тебя зовут?
Волчонок мотнул головой.
— Правильно, — сказала женщина. — Имена в данном случае не имеют никакого значения. Мы здесь в этот час, потому что мы оба по-своему напуганы и несчастны, и пришли просить помощи у Бога.
— У какого бога? — неожиданно спросил Волчонок. Он и сам удивился. Он знал, что умеет говорить, но не думал, что это будет так легко после двухлетнего перерыва.
— У Создателя. В школе этому больше не учат, да? Бог един, но у него есть разные ипостаси. Формы. Понимаешь?
— Нет.
— Возможно, ты слишком мал еще. Поймешь когда-нибудь. Но ты сюда пришел. — Она покачала головой. — Наверное, тебе хуже, чем мне. Детские трагедии сильнее взрослых, просто у детей крепче нервы. Дети многое могут перенести. Тебе сколько лет?
— Не знаю.
— Ну, перестань. Честно, сколько?
— Девять.
— Да. А мне восемнадцать. Я намного старше тебя.
— Да, я заметил сразу, ты очень старая, — убежденно сказал Волчонок. — Это хорошо. Ты не расстраивайся.
Женщина хихикнула, глаза ее заискрились.
— Хочешь, я расскажу тебе о своем горе? — спросила она почти весело.
— А это интересно? — спросил он с сомнением.
— Наверное. Не знаю. Только ты потом никому не говори, ладно? А то будет еще хуже.
— Ладно, рассказывай, что ж с тобой поделаешь, — согласился Волчонок.
Женщина чуть не рассмеялась.
— Хорошо, — сказала она. — Я вышла замуж за человека, который меня не любит. И который меня сторонится. Твой папа любит твою маму?
— Мой папа далеко, — сказал Волчонок. — Очень, очень далеко. И мама тоже очень далеко, но она женщина и мало понимает.
Собеседница прыснула, зажмурила глаза, прижала кулак ко рту, и плечи ее заходили вверх и вниз. Она опустила лоб на спинку передней скамьи.
— Что ты ржешь, — сказал Волчонок. — Я не вру.
Плечи женщины заходили вверх и вниз быстрее, чем раньше. Затем она взяла себя в руки. Лицо у нее в свете масляных светильников было теперь красное, а глаза сияли.
— Ладно, — сказала она. — Так вот. Не любит он меня. А я его люблю. Наверное. Я теперь и сама не знаю. Я была очень наивная, когда выходила за него за муж.
— Целовались небось? — спросил Волчонок. — Фу. Гадость какая.
— Почему же гадость, — обиделась вдруг женщина. — Женщины, когда любят, всегда целуются с мужчинами. — Она поразмыслила над тем, что только что сказала и хихикнула, поспешно прикрывая рот рукой. — Ну так вот. Я думала, что он меня полюбит, когда пройдет какое-то время. А он — нет. Он очень слабохарактерный и капризный. Но очень добрый. В первую брачную ночь он подарил мне ребенка. Во всяком случае, так думают все.
— Где же он его купил, этого ребенка? — спросил Волчонок с большим сомнением. — Детей не дарят, это тебя обманули. Детей зачинают.
— Ой, правда? — спросила женщина недоверчиво. — А я и не знала. Ну да ладно. В общем, у нас есть дочь, и ей уже целый годик. Но муж мой ее не любит и видеть не хочет. А теперь вот у меня появился враг.
— Мне бы твои заботы, — сказал Волчонок. — У меня знаешь сколько врагов? — Он прикинул в памяти, сколько. Получалось, их вообще нельзя было сосчитать. — Сосчитать нельзя, — сообщил он.
— Это может быть, но мой враг очень страшный. Самый страшный враг, который только бывает. Он хотел, чтобы я стала его женой, а я ему отказала, и теперь он меня ненавидит.
— Бьет? — спросил Волчонок.
— Нет, конечно, — сказала женщина. — Только этого не хватало. Не бьет. Но гораздо хуже. Он меня погубит. Я его боюсь. Прихожу домой, иду к себе, и вся дрожу. Он очень скрытный и могущественный. Я бы мужу сказала, но муж меня слушать не будет. Что мне делать я не знаю. Вот я и пришла попросить о помощи. У Создателя.
— А как тебе Создатель поможет? — спросил Волчонок. — Придет к твоему врагу и даст ему по морде, или чего?
— Нет, — сказала женщина. — Хотя, наверное, хорошо бы было. Создатель помогает вовсе не так. Никто не знает как, пока Он не помог. А когда помог, многие догадываются.
— Я тебе помогу, — сказал вдруг Волчонок.
— Спасибо, — сказала она грустно. — Ты хороший.
— Не веришь? Я точно тебе помогу, вот увидишь. Но не сейчас. Сейчас я еще недостаточно вырос. Но когда я достаточно вырасту, я вернусь и тебе помогу. Может, именно этого и хочет Создатель.
— Устами младенца, — сказала женщина. — Ладно. Уже поздно, тебе давно спать пора. Хочешь, я тебя провожу? А то опасно нынче на улицах.
— Нет, не надо, — сказал Волчонок. — Но ты мне верь. Я, если чего сказал, сделаю. Я всегда такой. Ты не смотри, что я такой худой и маленький. Я упрямый очень, и подлый. И сладу со мной нет никакого. Ты только не очень горюй, хорошо? Ты жди. Я приду и помогу. Набью твоему врагу морду. А мужу твоему скажу, чтобы не смел тебя не любить.
Он думал, что она сейчас опять заржет, но она только грустно улыбнулась. Тогда он двумя руками взял ее руку и неожиданно для себя поцеловал, между локтем и запястьем. Это ее рассмешило. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он вдохнул запах ее кожи, смешанный с запахом духов. Ему понравилось.
— Ты только не очень горюй, — сказал он, вставая и вылезая в центральный проход. Пройдя через половину залы, он остановился и вернулся — забрать башмаки. Женщина улыбалась. И, показалось ему, плакала. Он испугался и побежал прочь.
— Ну, как дела, старина? — спросил Зигвард. — Все шпионим помаленьку, а?
— Князь, вас ждет делегация историков. Второй день ждет.
— Ах да, действительно. Я и забыл.
— Я спрашивал, что им нужно. Они отказываются отвечать прямо.
— Ну как что. Денег им нужно, как всем. Чего же еще. Много их там?
— Человек пятнадцать, не меньше.
— И все историки?
— Да, князь.
— Популярная наука стала, история, — сказал Зигвард, подмигивая. — Девушек нет среди них?
— Нет, — холодно сказал дворецкий, поджав губы. — Князь, я предан вам всей душой…
— Да, ты уж докладывал. Ладно. Пятнадцать человек, ни одной девушки. Разговор будет долгим. Тогда вот что. Чтобы соблюсти приличия, сделай так, чтобы никто во время нашего разговора не входил и не задавал несуразных вопросов. И не стучал в дверь. И чтобы никого не резали под окнами и не скидывали с крыши. Хорошо? Ну, иди, зови.
Историки гуськом вошли в гостиную. Выглядели они почтительно. Одеты они были чисто.
— Добрый вечер, господа, — сказал Зигвард, садясь в кресло. — Я надеюсь, дело не очень серьезное. Серьезные дела так скучны. Если вы пришли мне доложить о только что открытых вами сведениях о романе какого-нибудь моего предка с какой-нибудь веселой потаскухой, я с удовольствием вас выслушаю. Но только не о войне. Сегодня все говорят о войне, а это глупо. Войн из-за этого не становится ни больше, ни меньше. Они были и есть. Чего ж болтать попусту.
Слегка ошарашенные такой развязностью, историки притихли, переглядываясь. Наконец главный историк, солидный господин с седой бородой, выступил вперед и заявил —
— Князь, у нас есть достоверные сведения об историческом конфликте с Артанией.
— Конфликты с Артанией у нас каждые десять лет. И все исторические.
— Князь, я имею в виду самый главный конфликт, до сих пор считавшийся мифическим. Я говорю, князь, о временах Придона и Скилла.
— Жаль, — сказал Зигвард. — У вас дурные манеры. О временах Придона и Скилла в приличном обществе говорить не следует. Черт знает, что такое — завоевание Ниверии какими-то неграмотными дикарями. Абсурд.
— Именно об этом мы имеем честь доложить вам, князь. В архиве найдены сведения, которые точно указывают на месторасположение самых знаменитых сражений того времени.
— Не надо, — сказал Зигвард. — Господа, это безответственно с вашей стороны. Попробуйте рассказать моим подданым, что их предки были завоеваны артанцами. Они ведь обидятся. А вдруг еще и возмутятся!
— Но почему же, князь? Ведь это правда.
— То, что это правда, не доказано. А обидятся и возмутятся они потому, почему бы возмутились славы, узнав, к примеру, что историческое название их народности происходит от слова раб. Еще можно рассказать артанцам, что дверь изобрели вовсе не они. Детство.
— У нас есть доказательства…
— Ну и держите их при себе. И никому не показывайте. Что ж вам еще-то нужно?
— Нам нужны деньги…
— Ну, это я знаю. Мне тоже деньги нужны.
— …на археологические исследования.
— Это что такое?
— Раскопки. Всего в ста верстах к западу от Астафии обнаружены некие предметы. Их форма точь-в-точь совпадает с описанием формы…
— Копать будете?
— Да, князь. Мы подозреваем, что на сравнительно небольшой глубине похоронен под землей целый город.
— Тот, что артанцы называют Куябой?
Историк смутился. — Да, князь, — сказал он не очень решительно. — Я не знал, что Вам это известно.
Князь вдруг встал и быстро подошел к историку.
— Слушайте меня внимательно, — сказал он. — Денег я вам дам сколько хотите. Исследуйте что вам угодно. Но для этого вы должны провести здесь, со своими коллегами, три часа. Разговаривайте не понижая голоса. Обсуждайте. Представьте себе, что я здесь. Через три часа я вернусь и выдам вам письмо к казначею. Согласны?
— Согласен, — поспешно сказал историк.
— Замечательно, — сказал Зигвард и быстро вышел из гостиной, но не через главную дверь, а через боковую. Пройдя обходным коридором в спальню, он надел сапоги и охотничью куртку, повязал волосы шелковым шнурком и поверх нахлобучил большой бархатный охотничий берет. Бесшумно открыв окно, он соскользнул по стене в дворцовый сад. Оглядевшись, он пересек сад, перелез через ограду, и бегом побежал к конюшням.
Ночной сторож мирно спал. Да и кому может придти в голову красть коня из княжеской конюшни. Князь вывел гнедого скакуна из стойла, оседлал его, и шагом выехал на улицу. Не очень торопясь, но и не медля, он направил скакуна вдоль реки, но не по набережной, а по узким и темным параллельным реке улицам. Доехав до Восточной Заставы, он помахал стражникам в будке.
— Стой, кто идет? — спросил один из стражников, жуя репу и чавкая.
Князь снял берет. Стражник чуть не подавился репой.
— Великий…
— Тихо, — сказал князь. — Открывай ворота. Через полтора часа впустишь меня обратно. Не вздумай уснуть. Сошлю в Славию.
Едва выехав за пределы города, Зигвард пустил коня галопом. Мелькнул ручей, затем роща, и вскоре на фоне ночного неба зачернел горный склон. Князь остановил коня у одиноко стоящего на обочине небольшого деревянного дома. Он спешился, привязал коня к дереву, и постучал в дверь. Внутри вдруг раздался демонический хохот.
— Базилиус, открой, это Зигвард, — сказал князь, нетерпеливо хлопая хлыстом по сапогу.
Хохот прекратился. Дверь приоткрылась и в щели появился настороженный глаз, отражая лунный свет. Дверь распахнулась.
— Я радостен, — сказал Базилиус.
— Пойдем в пещеру, — сказал Зигвард.
— Пойдем? Ну тогда пойдем, — сказал Базилиус.
Он вышел, тщательно запер дверь, потом отпер, вернулся в дом, долго искал что-то, вышел опять, неся на плече кожаную суму, и снова запер дверь. По узкой тропе они спустились вниз, к ручью, повернули, потом еще повернули, и вышли к пещере. Зигвард наощупь нашел у правой стены бочонок с факелами, запалил один, и при его свете Базилиус сложил по центру пещеры небольшой костер.
Стены пещеры были разукрашены дилетантскими рисунками и непонятными надписями, пол исцарапан знаками и символами, а потолок был просто грязный и замшелый.
Сам Базилиус был весьма странный тип. Во-первых, он был очень высокого роста. Во-вторых, он иногда бормотал что-то себе под нос, и это бормотание не связывалось ни с одним из языков, известных Зигварду, а основные языки были известны Зигварду все. В третьих, Зигвард нашел Базилиуса около десяти лет назад на обочине дороги. Тот был одет в какие-то очень странные одежды и вид имел ошарашенный. Зигвард привел его тогда к себе во дворец, дал поесть и поспать, и приступил к расспросам, из которых ничего не вышло, ибо ниверийского языка Базилиус не знал. Вообще не знал. Зигвард попробовал заговорить с ним по-артански, с тем же результатом. Тогда Зигвард с напряжением вспомнил свои ранние детские уроки языка славов, но и с этим языком Базилиус знаком не был. В горном регионе под названием Кникич было свое загадочное наречие, но все без исключения кникичи свободно изъяснялись по-ниверийски. Языка загадочной страны Вантит не знал никто, поэтому Зигвард решил, что именно из Вантита прибыл Базилиус. По своей привычке рационализировать все подряд, Зигвард убедил себя, что Базилиус великий астролог и, по совместительству, колдун. Колдунов в Астафии не любили, хотя некоторые зажиточные мещане частенько захаживали к предсказателям в предместьях. Зигвард решил, что у него теперь будет личный астролог, и в очень короткий срок построил этот самый дом на обочине. Он проводил у Базилиуса много времени, и постепенно, пока Базилиус учился языку Ниверии, стало выясняться такое, во что поверить было совершенно невозможно. И Зигвард не поверил. Он до сих пор не верил, несмотря на то, что Базилиус говорил теперь по-ниверийски бегло, хоть и не очень грамотно, и проявлял дичайшую некомпетентность в самых повседневных мелочах. Например, он не умел пользоваться огнивом. Плохо держался в седле. Не умел починить, если нужно, стол или стул, не умел заточить нож, не умел готовить еду. Как он, на вид как минимум тридцатилетний, умудрялся выживать все это время, пока его не нашел Зигвард, было совершенно непонятно.
— Вовсе ты не немой, — продолжал сын повара. — Ты притворяешься. Это твое подлое степное коварство. Ты скрываешь подлючие и подлые твои замыслы, потому и молчишь все время. Прекрасно ты умеешь говорить. Завтра я тебя заставлю рассказать все. При всех. Еще до прихода учителя. А как придет учитель, ты расскажешь все это ему. Вот увидишь.
Учитель, учивший детей слуг Фалкона грамоте и истории, приходил в дом три раза в неделю, по утрам. Он журил детей за их почти непрерывные гонения на Волчонка, но как-то не очень строго, по-отечески, миролюбиво и с одобрением в голосе.
Первые шесть месяцев в доме Фалкона, вернее, во флигеле для прислуги, Волчонок пытался сопротивляться и не давать себя в обиду. Дрался он отчаянно. Но был он самый младший и самый худой из всех. В конце концов он пришел к выводу, что просто сносить побои и оскорбления легче, чем терпеть побои и оскорбления, пытаться дать сдачи, а потом опять сносить побои и оскорбления. И хотя разбитые в кровь губы, синяки на скулах и ребрах, и ноющая шея постоянно давали о себе знать, стоицизм имел свои преимущества. Бить его стали реже. Несколько раз его пожалел повар, то подсовывая лишнее пирожное, то чиня Волчонку башмаки, а жена камердинера однажды купила ему новые штаны из которых он, правда, вырос через месяц, и снова пришлось ходить в чужих обносках.
Раз в месяц наведывался Комод, принося пряники, атасы и прочие сласти, из которых половину тут же съедал сам, и проводил с Волчонком беседы. Комод был уверен, что немота — результат шока, и что в конце концов она пройдет. Но время шло, а Волчонок молчал.
— Не понимаю, в чем тут дело, — говорил Комод Фалкону при встрече. — Обыкновенный мальчик, ведет себя как обыкновенные дети, играет, дерется.
— С кем дерется?
— Да со всеми. Боевой. Весь в синяках и ссадинах. Но — ни слова. Смотрит на тебя тупо, когда к нему обращаешься. Не понимаю. Может, Вам следует поговорить с ним?
— Как же с ним поговорить, если он ничего не говорит? — сказал Фалкон. — Нет уж. Пусть сначала вылечится от своей немоты. Немой он нам не нужен.
За все два года Фалкон ни разу не видел Волчонка.
Гнусавый голос сына повара все пугал, обрывочно. Укрытый с головой одеялом, Волчонок пытался отвлечься. Ждать утра нельзя, это ясно. Утром его просто убьют. Сбросят тело в реку, а потом учитель пожурит всех и продолжит занятия. Надо уходить.
Он уже не раз так думал, под одеялом, перед сном. Но всякий раз уйти не удавалось — он засыпал.
Надо уходить, думал Волчонок. Возьму котомку (что такое котомка, он не знал, но помнил слово из сказок, которые рассказывал учитель), вылезу в окно, добегу до оружейной, украду меч. Потом сяду на коня. Сначала оседлаю, а потом сяду. И понесет меня верный конь прочь от этого злого места. Через реки и поля, через горы и равнины, на самый север, в землю подлых славов. И я стану самый главный и доблестный герой среди них, и буду я подлый слав, потому что подлые славы хорошие, раз эти гады их так боятся. Хорошо быть подлым славом. Я убью по дороге несколько драконов и привезу подлым славам их головы, а они удивятся и скажут — вот ведь герой какой, быть ему среди нас самым главным. И я возглавлю подлый славский поход на Астафию, и завоюю всех, и сына повара по славскому обычаю распилю на куски, зажарю на костре, и съем при всем честном народе. И запью кровью сына камердинера. А повар будет у меня верным слугой, я его прощу. А жену камердинера разрешу подлым славам съесть, даже не разрывая на куски, потому что нечего мне штаны дарить, которые через месяц короткие становятся. Своему сыну такие не дарит, небось, а дарит хорошие. Старая гадина.
Так думал Волчонок, и думал долго, пока с удивлением не обнаружил, что не спит. Обычно, доходя до жены камердинера, он засыпал. А тут нет. Не спит и не спит.
А еще я по дороге к подлым славам зайду к колдуну, подумал он неуверенно. И колдун мне даст специальное копье, которым только помашешь — и городские стены падают. Он представил себе падающие городские стены. Представил себе, как втыкает копье в толстое пузо сына повара. Он не спал.
Он сдвинул одеяло и прислушался. Сын повара храпел обиженно и мстительно. Сын камердинера скулил и плевался во сне. Волчонок сел на кровати.
Половинка луны светила сквозь грязную занавесь. Волчонок скользнул на пол, на цыпочках подошел к окну, и выглянул. Странный ночной мир, полный непонятных существ, призраков, леших, колдунов, и прочих сказочных персонажей, снующих по своим делам. Наверное, там теперь страшно. На улице. Но интересно. Хоть и холодно.
Волчонок поднял с пола свою длинную рубаху, когда-то служившую жене камердинера ночной сорочкой. Он быстро натянул штаны и взял тяжелые деревянные башмаки под мышку. Потрогал створку окна. Окно давно не открывали. Он потянул створку на себя. Окно заскрипело. Он потянул сильнее, и ему удалось приоткрыть окно. Снаружи было свежо. Волчонок влез на подоконник.
— Эй! — услышал он голос сына камердинера. — Эй, ты! Падаль артанская! Ты куда это? А ну слезай! Убью!
Сын камердинера говорил меньше, чем сын повара, зато бил больнее. Волчонок распахнул створку, присел, ухватился одной рукой за подоконник, бросил башмаки вниз, и соскользнул сам. Было не очень высоко. Он боялся, что подвернет ногу. Но он не подвернул ногу.
Сверху показалась голова сына камердинера.
— Ты куда это? — спросил он злобно. — Стоять. А ну иди сюда.
Волчонок нашел оба башмака, снова взял их под мышку, и не обращая внимания на своего врага, пошел прочь. Уж лучше лешие, чем эта дрянь.
Он повернул за угол. Знакомая Улица Торговцев Краденым показалась ему вовсе незнакомой, таинственной и враждебной. Но он не повернул назад. Улица была пуста, дома зловещими черными силуэтами высились с обеих сторон, как мрачные великаны. Чтобы подбодрить себя, Волчонок остановился и надел башмаки. Эхо собственных шагов нагнало на него страху, но он сцепил зубы и шел вперед, не замедляя и не ускоряя шага. Улица загибалась влево. Волчонок не помнил, чтобы она так же загибалась днем. Впрочем, может и загибалась. За загибом он вдруг увидел в конце квартала почти ослепительный свет. Сзади и справа его окликнули из какой-то подворотни. Волчонок не обернулся и не остановился. Стало светлее. Он дошел до угла и вышел на Променад.
Бульвар был ярко освещен светом масляных фонарей и факелов на стенах увеселительных заведений. Здесь было много пестрого народу, и лица были добрее, чем днем. Волчонок пересек проезжую часть и вышел на собственно променад — медианный стрип по середине улицы, аллею, усаженную деревьями и уставленную скамейками, по которой флонировали в обе стороны разных сословий пары и группы. Волчонок огляделся. Было совсем не страшно. Леших не наблюдалось. Может, это было не их место. Кто знает.
Внимание его привлекла забавная пара. Женщина сидела на скамье, а мужчина стоял рядом и выглядел растерянным.
— Твою Бетти надо крокодилам скормить! — кричала женщина.
— Я не знаю никакой Бетти! — растерянно кричал мужчина. — Что ты выдумываешь! Ты не выдумывай только!
— И ведь какая подлая стерва, — кричала женщина задумчиво. — Нет чтобы прийти и сказать — я любовница вашего мужа, что хотите, то теперь со мной и делайте, хоть убейте, ибо есть я тварь мерзкая и неприглядная — так нет, она свои чулки в доме оставляет! Кружевные!
— Какие чулки! — кричал мужчина, паникуя. — Это прачкины чулки. Прачка приходила, белье сортировала, а чулки случайно лишние оказались, вот она их и выложила!
— Нет, вы только послушайте, что он плетет! — кричала женщина, возмущаясь. — Что ты мне тут плетешь? Нет, ты ответь, что ты мне тут плетешь? А? Заткнись! Ответь мне на простой вопрос. Очень простой! Элементарный вопрос! Что ты, гнусная шкодливая твоя морда, плетешь? А? Нет, ты ответь! Я этой твоей Бетти глаза выцарапаю!
— Я не знаю никакой Бетти! — умоляюще заорал мужчина. — Я знаю Матильду, Зиглинду, Алексу, и Брунвель! Брунвель работает секретаршей у моего знакомого фабриканта!
— А, так еще и Брунвель есть! Ты отвратительный, подлый развратник! Ты хуже артанца!
Волчонку понравилась эта женщина. Но, подумал он, кто такая эта Бетти? Наверное, мужчина действительно не знает никакой Бетти, а женщина просто на него зла. Ведь он, Волчонок, тоже не составлял никаких заговоров против Великого Князя, и даже не знал, как Великий Князь выглядит, а его все время обвиняли.
Вспомнив об обидах, он решительно зашагал дальше.
— Смотри, ребенка напугала! — крикнул мужчина.
— Тебе-то что, — закричала женщина, — если, конечно, это не твой сын от Бетти!
— Ты дура и сволочь! — закричал мужчина, теряясь, не зная, что еще закричать.
У одного из увеселительных заведений с маленьким уютным входом собралась небольшая толпа. Волчонок услышал звуки лютни и перешел проезжую часть, едва не угодив под колесо мчавшейся мимо пестро раскрашенной кареты.
Прислонившись к стене и закатывая глаза, лютник перебирал струны, напевая приятным тенором песню, сочиненную известным песенником несколько лет назад. Изначально песня была патриотической и воспевала реку Астаф.
Совсем недавно, в исполнении фрондирующих уличных певцов, слова песни приобрели новый, неожиданный смысл. Подразумевалась странная прическа и мрачный взгляд любимца и защитника простых людей Фалкона. Публика восхищенно слушала.
Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
Го-го-го-го, ступенчатые гребни!
Глядят на нас зеленоваты блестки!
Певец, оказывается, несмотря на кажущуюся окулярную отстраненность, следил за событиями. И когда в тридцати шагах, на углу, появилась группа охранников порядка в бело-голубых плащах, он пение свое немедленно прекратил и заиграл веселую, задорную мелодию на одной струне. Публика разошлась, бросив ему в лежащую рядом широкополую шляпу несколько монет. Волчонок снова пересек проезжую часть и зашагал по центральной аллее дальше.
Через два квартала слева по ходу показался Храм Доброго Сердца. Волчонок много раз видел его снаружи, но никогда не бывал внутри. Раз уж я на долгие годы покидаю этот город, подумал он, надо зайти и посмотреть, чего там. Вдруг интересно.
Огромная тяжелая двойная дверь храма оказалась незапертой. С натугой Волчонок отворил створку и скользнул внутрь. Дверь, снабженная пружиной, затворилась за ним сама.
Первое помещение было большим и темным. В следующем, центральном, помещении горели масляные светильники. Размеры зала поражали воображение. В зале никого не было. На всякий случай Волчонок снял башмаки. Медленно, озираясь, приглядываясь к высоким сводам, к поддерживающим своды кряжистым колоннам, с рядам скамеек по бокам, он двигался по главному проходу к ярко освещенному алтарю. На полпути он понял, что он в храме не один. У самого алтаря суетился одетый в длинное, белое с золотом, жрец, или, на местном жаргоне, священник. Волчонок не заметил его раньше потому, что неправильно оценил расстояние от входа до алтаря. Священник казался, по сравнению с окружающей обстановкой, совсем маленьким.
Волчонка окликнули шепотом справа.
— Эй!
Он вздрогнул, отскочил, и повернулся. Это была женщина.
— Иди сюда, — так же шепотом.
Он подошел. Кивком головы она предложила ему сесть рядом с собой. Держась за спинку передней скамьи, он скользнул и сел, держа одной рукой башмаки.
— Поставь башмаки на пол, — шепнула женщина.
Он послушался. Она улыбалась. Он рассмотрел ее внимательно. Жизнь женщины несомненно клонилась уже к старости, о чем свидетельствовало наличие небольшой но вполне оформившейся груди и взрослого, хоть и приятного, запаха кожи, смешанного с запахом духов. Лицо у женщины было некрасивое и доброе. Волчонку женщина очень понравилась.
— Я не буду тебя спрашивать, что ты здесь делаешь в такое время, — сказала женщина очень тихо. — Если, конечно, ты сам не захочешь рассказать. Как тебя зовут?
Волчонок мотнул головой.
— Правильно, — сказала женщина. — Имена в данном случае не имеют никакого значения. Мы здесь в этот час, потому что мы оба по-своему напуганы и несчастны, и пришли просить помощи у Бога.
— У какого бога? — неожиданно спросил Волчонок. Он и сам удивился. Он знал, что умеет говорить, но не думал, что это будет так легко после двухлетнего перерыва.
— У Создателя. В школе этому больше не учат, да? Бог един, но у него есть разные ипостаси. Формы. Понимаешь?
— Нет.
— Возможно, ты слишком мал еще. Поймешь когда-нибудь. Но ты сюда пришел. — Она покачала головой. — Наверное, тебе хуже, чем мне. Детские трагедии сильнее взрослых, просто у детей крепче нервы. Дети многое могут перенести. Тебе сколько лет?
— Не знаю.
— Ну, перестань. Честно, сколько?
— Девять.
— Да. А мне восемнадцать. Я намного старше тебя.
— Да, я заметил сразу, ты очень старая, — убежденно сказал Волчонок. — Это хорошо. Ты не расстраивайся.
Женщина хихикнула, глаза ее заискрились.
— Хочешь, я расскажу тебе о своем горе? — спросила она почти весело.
— А это интересно? — спросил он с сомнением.
— Наверное. Не знаю. Только ты потом никому не говори, ладно? А то будет еще хуже.
— Ладно, рассказывай, что ж с тобой поделаешь, — согласился Волчонок.
Женщина чуть не рассмеялась.
— Хорошо, — сказала она. — Я вышла замуж за человека, который меня не любит. И который меня сторонится. Твой папа любит твою маму?
— Мой папа далеко, — сказал Волчонок. — Очень, очень далеко. И мама тоже очень далеко, но она женщина и мало понимает.
Собеседница прыснула, зажмурила глаза, прижала кулак ко рту, и плечи ее заходили вверх и вниз. Она опустила лоб на спинку передней скамьи.
— Что ты ржешь, — сказал Волчонок. — Я не вру.
Плечи женщины заходили вверх и вниз быстрее, чем раньше. Затем она взяла себя в руки. Лицо у нее в свете масляных светильников было теперь красное, а глаза сияли.
— Ладно, — сказала она. — Так вот. Не любит он меня. А я его люблю. Наверное. Я теперь и сама не знаю. Я была очень наивная, когда выходила за него за муж.
— Целовались небось? — спросил Волчонок. — Фу. Гадость какая.
— Почему же гадость, — обиделась вдруг женщина. — Женщины, когда любят, всегда целуются с мужчинами. — Она поразмыслила над тем, что только что сказала и хихикнула, поспешно прикрывая рот рукой. — Ну так вот. Я думала, что он меня полюбит, когда пройдет какое-то время. А он — нет. Он очень слабохарактерный и капризный. Но очень добрый. В первую брачную ночь он подарил мне ребенка. Во всяком случае, так думают все.
— Где же он его купил, этого ребенка? — спросил Волчонок с большим сомнением. — Детей не дарят, это тебя обманули. Детей зачинают.
— Ой, правда? — спросила женщина недоверчиво. — А я и не знала. Ну да ладно. В общем, у нас есть дочь, и ей уже целый годик. Но муж мой ее не любит и видеть не хочет. А теперь вот у меня появился враг.
— Мне бы твои заботы, — сказал Волчонок. — У меня знаешь сколько врагов? — Он прикинул в памяти, сколько. Получалось, их вообще нельзя было сосчитать. — Сосчитать нельзя, — сообщил он.
— Это может быть, но мой враг очень страшный. Самый страшный враг, который только бывает. Он хотел, чтобы я стала его женой, а я ему отказала, и теперь он меня ненавидит.
— Бьет? — спросил Волчонок.
— Нет, конечно, — сказала женщина. — Только этого не хватало. Не бьет. Но гораздо хуже. Он меня погубит. Я его боюсь. Прихожу домой, иду к себе, и вся дрожу. Он очень скрытный и могущественный. Я бы мужу сказала, но муж меня слушать не будет. Что мне делать я не знаю. Вот я и пришла попросить о помощи. У Создателя.
— А как тебе Создатель поможет? — спросил Волчонок. — Придет к твоему врагу и даст ему по морде, или чего?
— Нет, — сказала женщина. — Хотя, наверное, хорошо бы было. Создатель помогает вовсе не так. Никто не знает как, пока Он не помог. А когда помог, многие догадываются.
— Я тебе помогу, — сказал вдруг Волчонок.
— Спасибо, — сказала она грустно. — Ты хороший.
— Не веришь? Я точно тебе помогу, вот увидишь. Но не сейчас. Сейчас я еще недостаточно вырос. Но когда я достаточно вырасту, я вернусь и тебе помогу. Может, именно этого и хочет Создатель.
— Устами младенца, — сказала женщина. — Ладно. Уже поздно, тебе давно спать пора. Хочешь, я тебя провожу? А то опасно нынче на улицах.
— Нет, не надо, — сказал Волчонок. — Но ты мне верь. Я, если чего сказал, сделаю. Я всегда такой. Ты не смотри, что я такой худой и маленький. Я упрямый очень, и подлый. И сладу со мной нет никакого. Ты только не очень горюй, хорошо? Ты жди. Я приду и помогу. Набью твоему врагу морду. А мужу твоему скажу, чтобы не смел тебя не любить.
Он думал, что она сейчас опять заржет, но она только грустно улыбнулась. Тогда он двумя руками взял ее руку и неожиданно для себя поцеловал, между локтем и запястьем. Это ее рассмешило. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он вдохнул запах ее кожи, смешанный с запахом духов. Ему понравилось.
— Ты только не очень горюй, — сказал он, вставая и вылезая в центральный проход. Пройдя через половину залы, он остановился и вернулся — забрать башмаки. Женщина улыбалась. И, показалось ему, плакала. Он испугался и побежал прочь.
* * *
Великий Князь Зигвард облачился в легкие послекупальные одежды и вышел в гостиную, где его ждал дворецкий, тупой и неприятный тип, навязанный Зигварду Фалконом год назад. Он несомненно доносил Фалкону обо всем, что происходит в княжеских апартаментах.— Ну, как дела, старина? — спросил Зигвард. — Все шпионим помаленьку, а?
— Князь, вас ждет делегация историков. Второй день ждет.
— Ах да, действительно. Я и забыл.
— Я спрашивал, что им нужно. Они отказываются отвечать прямо.
— Ну как что. Денег им нужно, как всем. Чего же еще. Много их там?
— Человек пятнадцать, не меньше.
— И все историки?
— Да, князь.
— Популярная наука стала, история, — сказал Зигвард, подмигивая. — Девушек нет среди них?
— Нет, — холодно сказал дворецкий, поджав губы. — Князь, я предан вам всей душой…
— Да, ты уж докладывал. Ладно. Пятнадцать человек, ни одной девушки. Разговор будет долгим. Тогда вот что. Чтобы соблюсти приличия, сделай так, чтобы никто во время нашего разговора не входил и не задавал несуразных вопросов. И не стучал в дверь. И чтобы никого не резали под окнами и не скидывали с крыши. Хорошо? Ну, иди, зови.
Историки гуськом вошли в гостиную. Выглядели они почтительно. Одеты они были чисто.
— Добрый вечер, господа, — сказал Зигвард, садясь в кресло. — Я надеюсь, дело не очень серьезное. Серьезные дела так скучны. Если вы пришли мне доложить о только что открытых вами сведениях о романе какого-нибудь моего предка с какой-нибудь веселой потаскухой, я с удовольствием вас выслушаю. Но только не о войне. Сегодня все говорят о войне, а это глупо. Войн из-за этого не становится ни больше, ни меньше. Они были и есть. Чего ж болтать попусту.
Слегка ошарашенные такой развязностью, историки притихли, переглядываясь. Наконец главный историк, солидный господин с седой бородой, выступил вперед и заявил —
— Князь, у нас есть достоверные сведения об историческом конфликте с Артанией.
— Конфликты с Артанией у нас каждые десять лет. И все исторические.
— Князь, я имею в виду самый главный конфликт, до сих пор считавшийся мифическим. Я говорю, князь, о временах Придона и Скилла.
— Жаль, — сказал Зигвард. — У вас дурные манеры. О временах Придона и Скилла в приличном обществе говорить не следует. Черт знает, что такое — завоевание Ниверии какими-то неграмотными дикарями. Абсурд.
— Именно об этом мы имеем честь доложить вам, князь. В архиве найдены сведения, которые точно указывают на месторасположение самых знаменитых сражений того времени.
— Не надо, — сказал Зигвард. — Господа, это безответственно с вашей стороны. Попробуйте рассказать моим подданым, что их предки были завоеваны артанцами. Они ведь обидятся. А вдруг еще и возмутятся!
— Но почему же, князь? Ведь это правда.
— То, что это правда, не доказано. А обидятся и возмутятся они потому, почему бы возмутились славы, узнав, к примеру, что историческое название их народности происходит от слова раб. Еще можно рассказать артанцам, что дверь изобрели вовсе не они. Детство.
— У нас есть доказательства…
— Ну и держите их при себе. И никому не показывайте. Что ж вам еще-то нужно?
— Нам нужны деньги…
— Ну, это я знаю. Мне тоже деньги нужны.
— …на археологические исследования.
— Это что такое?
— Раскопки. Всего в ста верстах к западу от Астафии обнаружены некие предметы. Их форма точь-в-точь совпадает с описанием формы…
— Копать будете?
— Да, князь. Мы подозреваем, что на сравнительно небольшой глубине похоронен под землей целый город.
— Тот, что артанцы называют Куябой?
Историк смутился. — Да, князь, — сказал он не очень решительно. — Я не знал, что Вам это известно.
Князь вдруг встал и быстро подошел к историку.
— Слушайте меня внимательно, — сказал он. — Денег я вам дам сколько хотите. Исследуйте что вам угодно. Но для этого вы должны провести здесь, со своими коллегами, три часа. Разговаривайте не понижая голоса. Обсуждайте. Представьте себе, что я здесь. Через три часа я вернусь и выдам вам письмо к казначею. Согласны?
— Согласен, — поспешно сказал историк.
— Замечательно, — сказал Зигвард и быстро вышел из гостиной, но не через главную дверь, а через боковую. Пройдя обходным коридором в спальню, он надел сапоги и охотничью куртку, повязал волосы шелковым шнурком и поверх нахлобучил большой бархатный охотничий берет. Бесшумно открыв окно, он соскользнул по стене в дворцовый сад. Оглядевшись, он пересек сад, перелез через ограду, и бегом побежал к конюшням.
Ночной сторож мирно спал. Да и кому может придти в голову красть коня из княжеской конюшни. Князь вывел гнедого скакуна из стойла, оседлал его, и шагом выехал на улицу. Не очень торопясь, но и не медля, он направил скакуна вдоль реки, но не по набережной, а по узким и темным параллельным реке улицам. Доехав до Восточной Заставы, он помахал стражникам в будке.
— Стой, кто идет? — спросил один из стражников, жуя репу и чавкая.
Князь снял берет. Стражник чуть не подавился репой.
— Великий…
— Тихо, — сказал князь. — Открывай ворота. Через полтора часа впустишь меня обратно. Не вздумай уснуть. Сошлю в Славию.
Едва выехав за пределы города, Зигвард пустил коня галопом. Мелькнул ручей, затем роща, и вскоре на фоне ночного неба зачернел горный склон. Князь остановил коня у одиноко стоящего на обочине небольшого деревянного дома. Он спешился, привязал коня к дереву, и постучал в дверь. Внутри вдруг раздался демонический хохот.
— Базилиус, открой, это Зигвард, — сказал князь, нетерпеливо хлопая хлыстом по сапогу.
Хохот прекратился. Дверь приоткрылась и в щели появился настороженный глаз, отражая лунный свет. Дверь распахнулась.
— Я радостен, — сказал Базилиус.
— Пойдем в пещеру, — сказал Зигвард.
— Пойдем? Ну тогда пойдем, — сказал Базилиус.
Он вышел, тщательно запер дверь, потом отпер, вернулся в дом, долго искал что-то, вышел опять, неся на плече кожаную суму, и снова запер дверь. По узкой тропе они спустились вниз, к ручью, повернули, потом еще повернули, и вышли к пещере. Зигвард наощупь нашел у правой стены бочонок с факелами, запалил один, и при его свете Базилиус сложил по центру пещеры небольшой костер.
Стены пещеры были разукрашены дилетантскими рисунками и непонятными надписями, пол исцарапан знаками и символами, а потолок был просто грязный и замшелый.
Сам Базилиус был весьма странный тип. Во-первых, он был очень высокого роста. Во-вторых, он иногда бормотал что-то себе под нос, и это бормотание не связывалось ни с одним из языков, известных Зигварду, а основные языки были известны Зигварду все. В третьих, Зигвард нашел Базилиуса около десяти лет назад на обочине дороги. Тот был одет в какие-то очень странные одежды и вид имел ошарашенный. Зигвард привел его тогда к себе во дворец, дал поесть и поспать, и приступил к расспросам, из которых ничего не вышло, ибо ниверийского языка Базилиус не знал. Вообще не знал. Зигвард попробовал заговорить с ним по-артански, с тем же результатом. Тогда Зигвард с напряжением вспомнил свои ранние детские уроки языка славов, но и с этим языком Базилиус знаком не был. В горном регионе под названием Кникич было свое загадочное наречие, но все без исключения кникичи свободно изъяснялись по-ниверийски. Языка загадочной страны Вантит не знал никто, поэтому Зигвард решил, что именно из Вантита прибыл Базилиус. По своей привычке рационализировать все подряд, Зигвард убедил себя, что Базилиус великий астролог и, по совместительству, колдун. Колдунов в Астафии не любили, хотя некоторые зажиточные мещане частенько захаживали к предсказателям в предместьях. Зигвард решил, что у него теперь будет личный астролог, и в очень короткий срок построил этот самый дом на обочине. Он проводил у Базилиуса много времени, и постепенно, пока Базилиус учился языку Ниверии, стало выясняться такое, во что поверить было совершенно невозможно. И Зигвард не поверил. Он до сих пор не верил, несмотря на то, что Базилиус говорил теперь по-ниверийски бегло, хоть и не очень грамотно, и проявлял дичайшую некомпетентность в самых повседневных мелочах. Например, он не умел пользоваться огнивом. Плохо держался в седле. Не умел починить, если нужно, стол или стул, не умел заточить нож, не умел готовить еду. Как он, на вид как минимум тридцатилетний, умудрялся выживать все это время, пока его не нашел Зигвард, было совершенно непонятно.