Ромашов А.. Кондратий Рус

   - Не шелести! Один бог на земле Исус Христос, а ваши боги болванами зовутся.
   Пера встал, взял седло и ушел к лошадям. Он привел заседланного коня, скатал медвежью шкуру, стал ее привязывать к седлу.
   - Ты чего? - удивился Ивашка. - Ночь темная! Куда собрался?
   - Поеду один. Ты не сын Кондратия Руса! Сын куля ты, пон, собака!
   Ивашка схватился за нож, но тяжелый кулак ултырянина сшиб его с ног.
   Простучали копыта. Пера уехал.
   Ивашка лежал в траве, раскинув руки. С качающегося вязовника сыпался на лицо ему мелкий гнус и лез в ноздри, в рот, под рубаху.
   Ветер вдруг стих, пошел крупный холодный дождь. Ивашка застонал, приподнялся и долго глядел на желтый гаснувший костер. Шумел дождь. Плясали на листьях тяжелые капли.
   Ивашка долго сидел под дождем, обессиленный и мокрый, как мышь, потом кое-как дополз по мокрой траве до костра и лег.
   Дождь скоро кончился, опять зашумела река, заскрипели старые елки.
   Он лежал до утра, а когда рассвело и лес отодвинулся, пошел искать шапку и нож.
   Мокрая трава оплетала ноги жеребцу. Жеребец спотыкался. Ивашка хлестал его, сердился на непогодь, ждал тепла, солнышка, да так и не дождался. Туман уполз к воде, а теплее не стало. Небо, затянутое тучами, было сырым и холодным.
   Тропа вертелась, обегая болота осочные и овражки, но далеко от большой реки не уходила.
   В полдень Ивашка съел краюху хлеба, напился в ручье, напоил жеребца и погнал его в гору. Он торопил жеребца, хотел засветло догнать ултырянина. Хоть и нехристь Пера, варнак, но ехать вдвоем веселее. И с чего взъярился ултырянин? Одно Христос, а другое - идол басурманский. Сам видел, как ултыряне богов мастерят: срубят лесину в три вершка толщиной, проковыряют ножом рот да глаза и молятся чурке, шкуры на нее вешают, рыло ей кровью мажут.
   День начал меркнуть. Бусый туман лег на тропу, меж темных стен леса. Жеребец стал бояться кустов и ям.
   Костер вырос как из-под земли, жеребец шарахнулся от огня. Ивашка еле усидел в седле. А Пера даже не оглянулся.
   Отпустив расседланного коня, Ивашка подошел к нему.
   - Здорово ты меня кулаком мякнул! Думал, помру. Не допустил господь, отлежался.
   Пера промолчал, отодвинул палкой огонь, достал из долы тетерку, покатил ее по траве, разрезал на две половины, одну отдал Ивашке.
   Наевшись, Ивашка сходил за дровами. Пера напоил лошадей и лег спать, завернувшись в медвежью шкуру.
   Начал накрапывать дождь. Ивашка придавил костер сушиной и тоже лег, укрывшись с головой зипуном.
   Дождь стучал звонко по кожаному зипуну, будто песню выстукивал:
   Бережочек зыблется, зыблется,
   А песочек сыплется, сыплется...
   Утро было холодным.
   Кони шли вяло: и им надоела непогодь.
   Ивашка ругался, грозил кулаком сырому небу, а дождь лил. Днем и ночью лил. Они спали под дождем, утром садились мокрые на мокрых лошадей.
   Дороге не было конца.
   В лесу оштяцкая тропа металась из стороны в сторону, на лугах вытягивалась, ровная и прямая, как разостланный бабами неотбеленный холст.
   На шестой день тропа спустилась к реке.
   - Плыть будем, - сказал Пера, слезая с коня. - Большая река тут на закат поворачивает, а нам прямо.
   Пера снял шабур, завернул в него лук с налучником, снял поршни с ног, отстегнул меч, привязал все к седлу. Ивашке тоже пришлось снимать меч с пояса, бахилы с ног и привязывать к седлу.
   Завел он жеребца в воду, помолился Миколе-заступнику и поплыл.
   Жеребец вытягивал шею, как гусь, плыл ходко. Ивашка держался одной рукой за стремя, другой - по воде бил.
   На середине река развернула их и понесла.
   - Наперед коня заплывай! Наперед! - кричал ему Пера. Ивашка и сам понимал, что заплывать надо, отпускать стремя, да рука не разжималась. Спасла его песчаная коса. Увидев ее, Ивашка рванулся вперед и помог жеребцу развернуться. Стремнина осталась позади. Большая река смирилась, не крутила их, как осенние листья. По спокойной воде жеребец легко плыл к берегу.
   Пера ждала их на косе. Он поймал выскочившего из воды жеребца.
   Ивашка оделся, опоясался мечом и вскочил в седло.
   Они погнали коней в гору.
   Ивашка выехал первый и увидел в лесу две большие ултырские избы, отгороженные высоким заплотом.
   Ултыряне стояли кучей за воротами и глядели в небо. Перед ними топтался поп в черной рясе, с мечом на поясе и с золотым крестом в руках.
   Они остановили коней в саженях трех и стали слушать. Поп говорил по-ултырски. Ивашка не все слова понимал и тормошил Перу:
   - Куда он зовет их? Ну, пересказывай!
   - На небо. Наших богов ругает, а своего хвалит. Милостивый, говорит, ваш бог. Всех любит.
   - Знаю. Гляди, еще люди, в кольчугах!
   К ним подошел воин и спросил по-ултырски: кто такие и откуда?
   Пера сказал ему, что люди они вольные, охотники, едут князю служить.
   Поп замахал крестом и погнал ултырян к реке. За попом шли воины.
   - Кому они служат? - спросил Ивашка.
   - Князя Михаила слуги, - ответил Пера. - Князь Михаил чужим богам кланяется!
   - Небось, поклонишься! Христос-то не болван деревянный. Поразит огненной стрелой, и все тут!
   - Ехать нам пора, сын Руса.
   - К Михаилу поедем?
   - К нему. - Пера вздохнул. - Больше некуда...
   Ивашка расспрашивал: какая у князя дружина, молодой князь Михаил или старик? Но Пера молчал, видно, не любо ему показалось, что князь его от ултырской веры отошел, болванам не молится.
   Стемнело. Они остановились в логу, отпустили стреноженных коней пастись и легли спать у костра.
   Ночью кто-то придавил Ивашку.
   - Не дури! - закричал он. - Сосед я тебе, другодеревенец!
   Он думал, Пера его вяжет, но, приглядевшись, понял: чужие навалились. Пера один, а тут трое... Пера сам связанный лежал, на нем кучей мужики сидели.
   Утром их развязали, вывели из лога на широкую лесную поляну.
   На поляне кишела не одна сотня ратников в длинных кожаных рубахах. Ратники расступились, и к ним подошел молодой воин, не старше Ивашки. Все блестело на нем: и кольчуга, и пояс, и короткий меч в серебряных ножнах. На голове у молодого воина шапка из зимних соболей, на ногах поршни из красной кожи.
   - Мы не воры, - сказал ему Ивашка. - Князю едем служить.
   - Какому князю? - спросил по-русски молодой воин, прищурясь.
   Пока Ивашка думал, как лучше сказать, Пера ответил:
   - Нашему, Михаилу.
   Молодой воин что-то сказал по-ултырски ратникам и ушел. Им отдали луки и мечи, подвели заседланных коней.
   Пера шепнул Ивашке:
   - Матвей с тобой говорил, сын князя Михаила.
   Воины молодого князя сели на лошадей и стали выезжать на тропу.
   Ивашка хлестнул жеребца, но Пера остановил его:
   - Нам впереди ехать не велено!
   Весь день они ехали за дружиной, а вечером князь позвал их к своему костру. Он накормил их, напоил сюром и опять начал расспрашивать: кто такие и куда едут?
   Ивашка сердился, кричал на него:
   - Крест надел, а християнину не веришь!
   Князь посмеивался.
   Пера снял с пояса меч, положил его к ногам князя и стал рассказывать, как жил в ултыре Сюзя, как охотился, ловил рыбу в Шабирь-озере вместе с оштяками Юргана.
   - Но большой отец прогнал меня из ултыра.
   - Ты нарушил обычай отцов?
   - Я хотел взять в жены Вету. Она внучка старого Сюзя. Она из нашего ултыра, князь. Старый Сюзь продает ее чужому охотнику. Я остался один. Тебе буду служить.
   - Я верю тебе, богатырь!
   Пера поднял с земли меч, поклонился князю и сказал:
   - Парня зовут Ивашкой. Он сын Кондратия Руса. Хорошего человека сын.
   - Меня крестил епископ Иона, - сказал молодой князь Ивашке. - Поп русов Иона, надевая кресты моим воинам, велел жить праведно, почитать бога и князя.
   Ивашка выдернул крест из-под рубахи.
   - Хошь, поклянусь на кресте?
   Ивашка поклялся служить верно, за чужую спину в бою не хорониться, худого в душе не держать.
   Князь Матвей отпустил их. Они ушли к своему костру.
   Пера сразу уснул, а Ивашка ворочался с боку на бок, ругал хитрого ултырского князя и думал о родном доме. Вспомнил ни с того ни с сего, как хлеб молотили прошлой осенью, как избу конопатили, окна в хлеву завешивали берестой. За неделю до покрова волки собирались в стаи, коров и овец запирали в хлев. Тятька скармливал последний, дюжинный сноп скотине, ставил на повети в хлебальной чашке пиво, кланялся дедушке-дворовому и просил: "Береги, хозяин, скот зимующий от хвори липучей, от силы нечистой". А с Параскевы-роженицы начинали сумерничать. Татьяна зажигала светец, ставила под него корыто с водой. Огонь с лучины капал на воду и шипел. Тятька зашивал подволожные лыжи, а он с братьями стрелы тесал, липовые, на белку. Липа сладкой травой пахла... Девки пряли у печки. Татьяна варовые нитки сучила и рассказывала про нечистую силу, будто боится нечистая сила солнышка ясного, дня светлого, а как солнышко угасать начнет, земля замертвеет - тогда ее царствие. Бесится тогда, воет нечистая, душу христианскую ищет.
   Засыпать уже начал Ивашка, тяжелела голова и слепла память, а Татьянина песня в ушах звенит неумолчно:
   То не два зверя сбегалися,
   Не два лютые сходилися.
   Гасил солнышко пресветлое
   Чернокрылый зверь:
   Захлестнет крылом - травы высохнут,
   Захлестнет другим - реки вымерзнут,
   Земля-матушка тьмой покроется...
   ГОЛОД
   Костер попискивал, как мышь. Искры рвались к черному небу и умирали.
   Князь Юрган отодвинул палкой огонь, снял камусы и поставил больные ноги в горячую золу.
   - Утром выйдем на тропу лосей, - сказал он брату.
   - Емас, брат Юрган, Емас.
   Согревшись, князь задремал. Качались перед ним золотые рога самца шоруя. Князь хватался за лук, рвал из колчана стрелу, но старые больные руки не слушались. Лось уходил в темноту.
   Просыпаясь, князь глядел на желтый покачивающийся огонь и слушал брата.
   Золта жаловался Нуми-Торуму:
   - Мы не видели снега, великий, а едим лошадей!
   Тьма густела. Ели подступали к костру... Князь бродил по глубокому, рыхлому снегу, искал табун, а с неба сыпался на него горячий снег и жег ему руки.
   Он проснулся, открыл глаза. Костер шипел и плевался искрами. Молодые охотники кормили огонь сухими сучьями, грели застывшие спины.
   - Звезда Соорб умерла, - сказал брату Золта. - Идти надо.
   Юрган надел камусы, взял лук и повел их к лосиной тропе.
   Небо белело, но князь не торопился. Осенний лес чуток, стылая земля звонкая, а тропа рядом. Хрустнет под ногой сук - уйдет зверь далеко.
   У болота с двумя молодыми охотниками остался Золта, а он поднялся выше и на середине горы залег в осиннике.
   Рассвело. На палых листьях поблескивал иней.
   Он лежал в неглубокой яме, глядел неотрывно на старую большую березу. На ее шершавой коре лоси оставляли клочки шерсти.
   От березы тропа поворачивала к болоту. "Зверь не обойдет и птица не облетит это место", - говорил ему отец.
   Взошло солнце. Лес повеселел, заискрился. Заурлыкали черные косачи.
   Стаи мелких птиц садились на березу и, покачавшись, улетали.
   Пестрая лесная кошка перешла тропу у березы и скрылась в густом пихтовнике.
   Две усатые белки уселись на сломанную осину, разглядывали его, вертели хвостами.
   К полудню лес затих, будто вымер. Птицы спустились на ягодники к болоту. Звери ушли в глухие урочища.
   Пологая гора, вся облитая солнцем, дремала. Дремал и старый князь... Щелкнула сухая вица, и опять все стихло. Он понял - идет осинником Золта.
   Золта залез к нему в яму, лег рядом.
   - Будем сидеть вечер, будем сидеть ночь, - сказал он брату.
   Золта вздохнул:
   - О-хо, нету лосей. Ушли... и достал из сумы кусок мяса.
   Старый князь обнял брата, но мясо не взял.
   - Отдай охотникам, - сказал он. - Скажи молодым - придем в пауль без лося, принесем голод.
   Золта уполз.
   Князь опять глядел на старую березу и думал. В месяц гусиных птенцов хворь совсем одолела его. По обычаю предков, он роздал сородичам богатства свои у большого костра и думал, что обманул смерть. Но смерть обманула его. Орлай и раба не догнал, и сам не вернулся. На медвежьей шкуре принесли его в пауль охотники. Он похоронил сына, кровь жертвенных лошадей вылил на костер, мясо роздал сородичам. Прошло семь дней - еще двух охотников убил лось в урочище Ворса-морта. Люди собрались у большого костра. Шаман Лисня трижды спрашивал богов, и трижды боги говорили ему: не лось убил охотников, а Торум-пыл, сын великого бога. Люди верили шаману и дрожали от страха, как дети... Шли дни. Подул с востока люльвот, принес холод. Звенели ночами побелевшие звезды. Кралась зима, страшная, голодная зима. Убыли запасы рыбы, таял табун кобылиц. А люди сидели в юртах, не охотились, не ловили рыбу на Шабирь-озере. Он созвал мужчин и женщин в свою юрту, сам разжег живой огонь в каменном чувале. Хитрый шаман покачался над огнем и стал говорить людям плохое, будто они забыли обычаи и веры предков и великий Нуми губит их за это...
   На березу сели два косача. Князь достал из колчана птичью стрелу, убил одного, но из ямы за убитой птицей не вылез.
   Солнце садилось, темнели кусты и бусела береза. На болоте сердито ухала большая птица. Князь глядел на тропу и уговаривал Нуми-Торума: "Не губи род Юрганов, великий, пожалей наших детей и женщин. Я побил шамана, легонько побил и ушел в ту же ночь на охоту. Только брат Золта и два охотника пошли за мной, а в пауле три десятка мужчин". Гора потемнела и слилась с небом, бусая береза стала черной и пропала совсем, задавила ее темнота. Белые звезды мерцали на небе, дрожали. Скоро холод спустился на землю - князь закрыл малицей больные ноги, вздохнул. Он еще днем понял, что ушли из урочища лоси, давно ушли, - обглоданные осины засохли, раны на липах пожелтели. Но костер разжигать боялся. Может, смилуется великий Нуми, выгонит на него лося.
   Ночь долгая, холодная. Он берег руки, грел их под меховой рубахой. Но стрелять ему не пришлось. Великий Нуми не выгнал на него зверя.
   Солнце поднялось выше леса. Он вылез из ямы, подобрал стрелу (косача росомаха сожрала за ночь) и стал спускаться по тропинке к болоту.
   Охотники разжигали костер прямо на тропе. Золта потрошил глухаря.
   Князь сел, спросил брата:
   - На ягодники ходил?
   - Ходил, - ответил Золта.
   Охотники натаскали сучьев и сели к костру. Они ждали, что скажет им старый князь. Он молчал. Испугал кто-то лосей, и они ушли. Куда ушли? Лес большой...
   Золта сунул птицу в горячую золу и засмеялся:
   - Хитрая птица маншин, пурхается в песке, а пьет с листа.
   Посидели у костра, согрелись, съели испеченную в горячей золе птицу.
   Молодые охотники ушли в гору, за косачами, а его Золта повел на ягодники.
   Вечером повеселевшие парни показывали ему туго набитые мешки. Он хвалил их, а сам о лосях думал. Скоро снег выпадет, за Шабирь-озером надо искать новые лосиные тропы. Сытые охотники уснули, и брат уснул. А он просидел всю ночь у костра.
   Утром князь вывел их на тропу.
   По знакомой тропе молодые охотники пошли веселее. Они несли в юрты жирных осенних птиц и радовались, что великий Нуми больше не сердится на них.
   У Сюзь-речки Золта сел отдыхать.
   - А вы идите, - сказал он парням. - Наши ноги старые, ваши ноги молодые.
   - Не тоскуй, князь! - Золта улыбнулся. - Вода течет, дни идут. Мы не убили лося, но убили страх. Охотники пойдут в лес бить белку и куницу, искать новые лосиные тропы.
   Дни шли. Земля оделась в белую паницу. Охотники ушли в лес - сбивать тупыми стрелами белок, ставить ловушки на куниц и соболей.
   Огонь горел в каменном чувале с утра до вечера, с вечера до утра, а большую деревянную юрту нагреть не мог. Князь плел сети, вил ременные арканы и кормил сухими сучьями ненасытный огонь. Майта уговаривала его перейти к ним, жить вместе.
   - У нас тепло, аасим!
   Но он боялся нарушить обычай предков, мерз в большой юрте, тосковал. За стеной, в малой юрте, жила его семья: две жены, сестра, дочь Майта и сын. Мальчишка прожил всего четыре зимы, стрела выше его, а просится на охоту: "Сделай мне лук, аасим, - говорит, - я белку буду стрелять!"
   По вечерам женщины пели длинные, грустные песни. Он слушал их, вытирал слезы рукавом молсы и думал о студеной зиме. Уговаривал его Золта весной сходить к Русу, выпросить семенного зерна, распахать луговину и засеять ее зерном...
   С неба сыплется снег
   День и ночь, день и ночь.
   Брата милого жду
   День и ночь, день и ночь...
   Женщины пели за стеной, а он видел задавленный снегом лес, крутой белобокий луг, самца шоруя в логу, безрогого и притихшего.
   С неба сыплется снег
   День и ночь, день и ночь.
   Заметает следы
   День и ночь, день и ночь.
   В чамье мяса нет,
   Мало рыбы в ямах
   Брат по следу идет
   День и ночь, день и ночь.
   В месяц большой тьмы пришли из лесу охотники. Они принесли белок и соболей. Он ждал - зайдет к нему охотник, сядет к чувалу и скажет: "Тэхом, князь! Я видел лосиные тропы".
   Утром залез к нему в юрту запорошенный снегом пастух, грел над чувалом руки и спрашивал:
   - Резать?
   Он молча отрубал ножом еще один узел на ременной веревке, пастух уходил.
   Шли дни, темные дни. Он сидел у чувала, тесал стрелы, считал узлы на ременной веревке и слушал песни женщин.
   С неба сыплется снег
   День и ночь, день и ночь...
   На ременной веревке осталось семь узлов, а в табуне осталось семь кобылиц. Он послал парыча в юрты, звать старых охотников на совет рода.
   Пожелав князю здоровья, старики садились на мягкие шкуры к чувалу. Из угла глядел на них Нуми-Торум. Серебряные глаза бога были холодные, как глаза зимы.
   Князь ждал шамана. Он дважды посылал к нему, и дважды шаман Лисня выгонял парыча из юрты, бросал вслед ему обглоданные кости и ругался, как злой мэнк - дух камня.
   - Наш шаман ждет воина Асыку, - сказал Золта.
   Старики зашумели:
   - Нам не нужен князь-воин!
   - Голод придет в наши юрты раньше Асыки!
   - В наших чамьях нет мяса.
   Князь встал.
   - Тэхом! Слушайте, старые люди! Осталось семь кобылиц в табуне. По обычаю предков, их будет пасти зоркий и всевидящий Мир-Суснэ, сын великого бога. Тэхом, люди! Кто нарушит обычай - смерть!
   Князь бросил в огонь горсть сухой травы. В юрте запахло летом. А старики думали о зиме, когда холод грызет лицо, метели сбивают с ног. Завтра их сыновья и внуки уйдут в лес ловить ушканов, искать заметенные снегом звериные тропы.
   Пастух принес в юрту кожаный мешок.
   - Здесь, - сказал князь, - мое зерно. Возьмите, раздайте сородичам. Кто останется жив, поклонится весной Кондратию Русу. Рус даст семена. Пашите луговины, сейте хлеб! И голод не придет в ваши юрты.
   Вечером князь перешел в женскую половину.
   Майта принесла из большой юрты теплые медвежьи шкуры, укрыла его и напоила горькой травой. Ему стало жарко. Он хотел сбросить с себя тяжелые шкуры, подняться и сделать сыну маленький вересовый лук. А Майта носила и носила из большой юрты тяжелые шкуры. Он задыхался над ними, кричал громко и, обессилев, долго падал в глубокую, темную яму.
   - Пей, аасим! - слышал он голос Майты, но она была далеко, наверху, а он лежал в яме. Сверху сыпалась на него земля. Память его тускнела, он надолго засыпал.
   Просыпаясь, он видел то Майту, то жен. Они глядели на него сверху и кричали. Он слушал, но голоса их умирали, не доходили до дна глубокой ямы...
   Старый Сюзь спустился к нему и сел рядом.
   - Теан, ешь, рума! - Сюзь держал за ноги двух жирных ушканов.
   - Сына! Сына корми! - кричал он хозяину большого ултыра. - До весны корми!
   Он стал чаще просыпаться с ясной памятью, глядел на притихшую семью у чувала и думал: "Смерть играет со мной, как лиса с ушканом. Не одолеет до весны - выживу". Майта поила его горькой травой и рассказывала: был в юрте старый Сюзь, а Золта ходил в гнездо Руса.
   - Поешь, аасим! - упрашивала она. - Поешь! - И совала ему в рот мелко нарезанное мясо.
   Смерть ушла в сторону мрака. Но хворь оставалась в теле. Он не мог долго сидеть, плохо слышал слова. Но все видел. Он видел худую Майту, больных жен, умирающую от голода сестру. Он прятал кусочки мяса под шкуры и тихонько кормил маленького сына.
   Огонь горел в чувале, а в юрте было холодно. Жены бегали туда-сюда. Он хотел поругать их, но не успел. Пришел брат Золта.
   - Рус приехал! Рус! - кричал Золта ему. - Мясо привез. Лосей.
   - Зови.
   Рус пришел с сыном. Оба большие, а женская юрта маленькая.
   Рус сел на шкуры, в угол к нему, и заругался.
   Обидели друга, думал князь, и тряс Золту за рукав молсы.
   - Рус не велит тебе умирать! - кричал ему в ухо Золта. - Лоси на Юг-речке. Наши охотники уходят с Русом.
   Князь понял - зима кончилась, Рус спас род Юрганов от голодной смерти.
   - Веди Руса в большую юрту, - сказал он брату. - Отдай ему ковры, оружие и серебро.
   Золта звал Руса в большую юрту. Рус тряс головой, отказывался.
   - Маныр вар? - кричал князь. - Чего хочет Рус?
   - Майту, - сказал Золта. - Она не будет рабыней в гнезде Руса! Будет женой старшего сына.
   Золта помог ему сесть. Он поглядел на дочь, сидевшую у чувала, и сказал Русу:
   - Бери Майту, рума!
   Рус погладил его по спине и встал. Сын Руса снял с себя большую шубу, завернул Майту в шубу, как малого ребенка, и унес из юрты.
   - Прощай, доченька, осима сосуль, - шептал старый князь.
   ГНЕЗДО КОНДРАТИЯ РУСА
   Татьяна сама поднялась ранехонько и девок разбудила. Забегали они по избе, зашлепали босыми ногами по глиняному полу. Какой уж тут сон! Пришлось вставать и Кондратию. Встал он потихоньку, чтобы Гридю не разбудить. Намерзся, намаялся парень. Ушли они из дому с утра, дождались у засеки охотников из пауля и стали спускаться по речке к ольховникам.
   Снега за зиму выпало много, без лыж убродно, шагу не ступишь. Но кое-как к вечеру добрались, составили нарты к сосне. Кондратий показал Золте лосиную тропу. Она пересекла речку и бежала по мелкому ольховнику к лесу. Золта оставил своих охотников у речки, а их повел в лес. Не снимая лыж, они встали за широкие елки шагах в десяти от лосиной тропы.
   Начало темнеть, заиграли на небе белые холодные звезды. Гридя хотел разжигать нодью, но Золта отговорил. Лоси, он сказал, недалеко где-нибудь. Так и просидел всю ночь в снегу, под елками. И не зря: едва рассвело затрещали елушки, прошли перед ними широким метом лоси. Пропустив стадо, Золта выскочил на тропу и закричал: "Тэхом!" Кондратий выбежал за ним и увидел, что бегут от речки, навстречу лосиному стаду, оштяцкие охотники на лыжах. Лоси остановились и сгрудились в кучу. Золта на ходу выстрелил из лука, молодой лось прыгнул в снег и увяз. Кондратий добил его. Из темной кучи вырвался самец и, утопая по брюхо в рыхлом снегу, стал пробиваться к лесу. За ним бросились и остальные. Но вожак скоро выбился из сил, упал на колени. Его сменил другой лось. Охотники легко бежали по насту, били лосей из луков, кололи рогатинами...
   - А Гридю чего не будешь? - закричала Татьяна на невестку. - Буди!
   Вета стащила с мужа тулуп:
   - Вставай, айка, вставай!
   - Уйди, говорю! - ругался Гридя. - Затрещину дам!
   - Вставай, не ерепенься, - сказал ему Кондратий. - Днем выспишься.
   Татьяна вывела всех из избы, сама поклонилась раннему солнышку и девок заставила кланяться. "Видело ль, солнышко, красную весну, встретило ль, ясное, ты свою сестру!" - причитала Татьяна.
   Гридя тер рукавицей распухший нос и орал:
   Солнышко-ведрышко, выходи,
   Сестру-весну за руку выводи!
   Солнце поднялось над лесом веселое, яркое. Поклонилась ему Татьяна в последний раз и ушла с девками в избу.
   - А мы не так поем, - сказал Туанко. - Мы у бога Огня здоровья просим. Охота мне по-вашему спеть, большой отец!
   - Пой, только я шапку надену. Холодно!
   - Нельзя шапку надевать, большой отец.
   Кондратий засмеялся.
   - Беда мне с вами! Вон и Майта вышла. У нее, небось, тоже песня своя. Придется мне до вечера без шапки стоять, песни ваши слушать.
   - Моя маленькая, большой отец.
   Туанко запел по-своему, по-ултырски. Он просил теплое солнышко белую березу оживить. Люди напьются соку березового, заравы, по-ихнему, и перестанут хворать, забудут зиму холодную.
   - Вот какая наша песня, большой отец!
   - Беги в избу, песельник, согрейся. А я к Прохору зайду.
   Майта увидела, что аасим к ним идет, убежала в баню.
   Прохор сидел на лавке, у маленького волокового окна, шил кожаные олочи для молодой жены. Кондратий взял у него оштяцкие коты, повертел в руках.
   - Малы будут.
   - Не малы, тятя. Мерял я.
   Кондратий отдал коты, вздохнул.
   - Неладно у нас получается, Прохор. Я так и сяк думал: нельзя тебе в бане жить!
   - Ничего, живем...
   - У матери язык длинный. А сердце доброе. Дня ведь не пройдет, чтобы о вас не вспомнила. Переходите в избу да живите по-людски.
   - По-нашему Майта плохо еще понимает. Да и боюсь я, обижать ее будут.
   - Вроде в нашей семье такого нет. Вета живет и Туанко. Никто их не обижает!
   - Да ты не казнись, тетя! Все наладится.
   Майта сидела на мягких овчинах, у каменки, слушала их.
   - Тоскуешь, поди? - спросил ее Кондратий. - Не знаю, поймешь ли? Твой отец, князь Юрган, друг мой. А ты дочь мне, как Устя наша.
   Майта подошла к нему.
   - Ты Емас, аасим! Емас!
   - Хвалит тебя Майта, - сказал Прохор. - Хороший, говорит.
   Кондратий обнял тоненькую юрганку. Она засмеялась, сказала что-то по своему и убежала к каменке.
   Прохор тоже засмеялся.
   - Она говорит, тятя... Борода у тебя, как лес.
   Кондратий погладил бороду и стал рассказывать, как лосей подкарауливали в ольховнике и свалили все стадо, согнав с тропы в глубокий снег.
   - Я себе годовалого взял. И с ним намаялись шибко. Снег глубокий, убродно. Еле дотащили с Гридней.
   - Тэхом, Майта! Аасим говорит, ваши охотники стадо шоруев свалили.
   Майта бросила на горячие угли кусок мяса. В бане запахло горелым.
   - Радуется, - сказал Прохор.