Рони-старший Жозеф Анри. Удивительные приключения Гертона Айронкестля

   Поражение было полное. Уцелевшие Коренастые бежали под защиту кустарника; раненые ползком добирались до леса, и Гютри, согласно уговору, дал три свистка, один протяжный и два отрывистых, извещая Айронкестля о миновавшей опасности.
   – Надо захватить пленных, – заметил Фарнгем, поймав одного беглеца.
   Гютри и Дик последовали его примеру, и четверо раненых осталось в руках победителей.
   – А где Курам? –с тревогой осведомился Маранж. Курам ответил стоном, сопровождаемым ругательством.
   Густота его гривы и могучие кости черепа ослабили силу удара. Второй негр тоже уже был на ногах, отделавшись вывихнутой ключицей.
   Двадцать минут спустя экспедиция повернула обратно. Она построилась в каре, в центре которого плелись пленники. Дважды раздавался под сводами леса военный клич Коренастых, но нападения не последовало.
   Услыхав ружейную пальбу, Айронкестль выставил пулемет, готовясь к бою, но поданные Гютри сигналы успокоили его. Однако с тех пор прошло столько времени, что он снова стал беспокоиться и хотел уже, вопреки условию, идти на разведку, когда увидал на восточном краю просеки возвращавшуюся экспедицию.
   Караван из-за пленных двигался медленно.
   – Потерь нет? – крикнул Гертон, когда Филипп и Гютри были уже на близком расстоянии.
   – Нет… У одного негра только что-то повреждено в плече.
   Мюриэль бессознательно обратилась к Маранжу, которого она выделяла за ею характер и добросердечность.
   – Много их было? – осведомилась она. Но ответ дал Гютри.
   – Штук шестьдесят напали с фронта… Десяток подобрались с тыла, обойдя кустарником. Если это всё племя, наша победа почти обеспечена.
   – Это не все, – объявил Курам.
   – Он прав, – подтвердил Филипп. – Голоса были слышны и за ними. Но когда атака оказалась неудачной, резерв решил не выступать.
   – Сколько же, как ты полагаешь, у них воинов? – спросил Айронкестль старого негра.
   – По крайней мере десять столько раз, сколько пальцев на руке, да два раза столько, – ответил Курам.
   – Сто пятьдесят… Они не смогут овладеть нашим станом силой.
   – Они и пытаться не будут, – заметил Курам, – они не станут нападать гуртом, пока не заманят нас в ловушку…
   Теперь они знакомы с вашим оружием. И знают также, что стрелы бессильны против желтых плащей.
   – А ты не думаешь, что они откажутся от преследования?
   – Как свет над лесом, так они будут вокруг нас. Айронкестль опустил голову и задумался.
   – Мы не сможем приготовиться к отъезду в один день, – вмешался Маранж, беспокоившийся за Мюриэль.
   – Наверняка, – подтвердил Гертон. – Только и для нас, и для скота требуется вода и припасы.
   – Не думаю, что они нападут на нас опять по дороге к водопою, – заметил Сидней.
   – Нет, господин, – подтвердил. Курам… – Ни сегодня, ни завтра они не нападут. Они подождут, когда мы тронемся в путь… Скот может спокойно пастись под защитой ружей.
   Путешественники почувствовали, как над ними нависла грозная неизвестность. Леса, пустыни, океаны пролегли между ними и их родиной; а здесь, под боком, – неведомый враг, человек-зверь, нисколько не изменившийся за сотни веков Могущество этого врага, такого забавного, плохо вооруженного и тем не менее наводящего страх, в его численности, изворотливости и упорстве. Несмотря на ружья, доспехи, пулемет, путешественники были в их власти.
   – Как раненые? – осведомился Маранж. Гертон указал на небольшую палатку:
   – Вон там они… Человек пришел в себя, но чрезвычайно слаб. Горилла все еще без сознания.
   Внимание устремилось на пленных. Ни один не был ранен опасно. С широкими лицами, размалеванными суриком, свирепыми глазами, они производили двойственное и жуткое впечатление.
   – Я нахожу, что они безобразнее горилл, – сказал Гютри. – Это какая-то помесь гиены и носорога!
   – А меня не столько поражает их безобразие, как выражение лица, – заметил Гертон. – Как будто людское, но такое, как у отбросов рода человеческого. Что-то порочное, что встречается только у обезьян и людей, но у них это в крайней степени.
   – А у пантер, у тигров? – спросила Мюриэль.
   – Те не злы, – возразил Гертон, – они простодушно кровожадны. Злоба – это преимущество, совершенно чуждое лютейшим хищникам. Это преимущество достигает полного своего развития только у нам подобных. Судя по лицу, этих Коренастых следует отнести к злейшим из людей.
   – И то превосходно, – проворчал Фарнгем.
   Курам, не понявший ничего из сказанного, горячо произнес:
   – Не надо оставлять в живых пленных! Они опаснее змей! Они будут подавать сигналы своим. Почему не отрубить им головы?

Глава V
Пифон и вепрь

   В продолжение трех дней путешественники готовились к пути. Сделав опыт над пойманной неграми антилопой, Айронкестль нашел, что немедленно произведенное прижигание уничтожает действие ядовитых стрел.
   – Прекрасно! – сказал Гютри, присутствовавший при опытах. – Теперь нужно проделать опыт над одним из пленных.
   – На это я не имею права, – возразил дядя.
   – А для меня это обязанность, – заявил племянник, – колебаться в выборе между сохранением жизни добрых малых или одного из этих бандитов – да это просто безумие!
   Взяв стрелу, он направился к одному из пленников, содержавшихся в крепкой палатке. Это был самый кряжистый из всех: ширина его достигала половины высоты. Круглые глаза устремились на гиганта со злобой и суеверным страхом. После минутного колебания, Сидней уколол Коренастого в плечо. Тот съежился, лицо его выразило ненависть и презрение.
   – Ну, дядя Гертон, грех я беру на себя, а вы будьте милосердным целителем!
   Айронкестль живо прижег рану. В течение получаса никаких симптомов отравления не появилось.
   – Ну, вот видите, что я правильно поступил, – сказал колосс, вновь завладевая Коренастым. – Теперь мы уверены, что прижиганием можем спасти людей также, как и животных.
   Как и предсказывал Курам, нового нападения не последовало. Каждое утро экспедиция отправлялась к озеру. Водили двух верблюдов, покрытых попоной из толстого холста, предназначавшегося для ремонта палаток. Негры приносили корм для скота вдобавок к траве и молодым побегам, которые верблюды, ослы и козы щипали на просеке.
   Коренастые не появлялись и не подавали никаких знаков своего присутствия.
   – Можно подумать, что они совсем ушли, – заметил Маранж на исходе четвертого дня, после того как долго прислушивался к окружающим шумам и легким шорохам и не уловил ничего подозрительного своим тонким, более изощренным, чем у шакала, слухом.
   – Они уйдут только тогда, когда их принудят к этому, – возразил Курам. – Они всюду вокруг, но на таком расстоянии, чтобы их не могли ни услышать, ни почуять.
   Пленники уже почти оправились от своих ран, кроме того, который был взят в первый вечер. Сохраняя бесстрастную позу, все время настороже, они не отвечали на знаки, с помощью которых Айронкестль и его товарищи пытались объясниться с ними. Неподвижные, точно каменные, лица казались столь тупыми, как морды гиппопотама или носорога. Но все же на их темных душах медленно сказывались два влияния: при виде Гютри их глаза расширялись от ярости, при взгляде на Мюриэль в них отражалось что-то молитвенное.
   – Нужно попытаться приручить их с помощью вас обоих, – сказал Гертон. Но этот план не понравился Маранжу: что-то во взгляде этих животных оскорбляло его чувство.
   Произошло еще событие, к которому путешественники отнеслись с интересом: самец-горилла, наконец, пришел в себя. Он был до крайности слаб, его била лихорадка. Заметив присутствие людей, он обнаружил легкое волнение, по-видимому, испытав боязнь. Веки его задрожали, он сделал попытку поднять голову, но, чувствуя свое бессилие, смирился. Так как ему не делали никакого зла, и так как привычка действует на животное еще сильнее, чем на человека, он быстро свыкся с их обществом и спокойно выносил визиты исследователей, если не считать нескольких приступов страха или отвращения. Приход же Айронкестля, лечившего и кормившего его, он встречал с удовольствием.
   – Он, видимо, не столь необуздан, как эти скоты – Коренастые, – говорил естествоиспытатель. – Мы его приручим…
   Наконец экспедиция тронулась в путь.
   Дремучий лес не был непроходимым. Деревья, хотя зачастую и чудовищных размеров, в особенности баобабы и фиговые пальмы, редко образовывали чащу. Лес не изобиловал ни лианами, ни колючим кустарником.
   – В этом лесу уютно, – заметил Сидней, шагавший во главе отряда вместе с сэром.Джорджем и Курамом. – Удивляюсь, отчего здесь встречается мало людей.
   – Не так мало! – возразил Фарнгем. – В первой полосе мы насчитали по меньшей мере три разновидности черных, что заставляет предполагать о существовании довольно многочисленных кланов. Кроме того, нас преследуют Коренастые, которыми тоже нельзя пренебрегать.
   – Они-то и мешают другим людям селиться дальше, – заметил Курам.
   Хотя Фарнгем и Гютри оба воплощали тип англо-саксонской расы, с примесью кельтской у американца, между ними была резкая противоположность. У сэра Джорджа была такая же богатая внутренняя жизнь, как у Айронкестля, тогда как Сидней жил порывами. В часы опасности Фарнгем уходил в себя до такой степени, что казался безучастным или погруженным в грезы. Он гнал тогда всякое волнение в тайники подсознания, и на первом плане оставались лишь бдительность чувств и тонкий расчет чисто объективной мысли.
   Гютри опасность, наоборот, сильно возбуждала, и во время боя его охватывало какое-то радостное безумие; это ощущение он очень любил, и оно мешало ему сохранять власть над своими решениями и управлять своими поступками.
   Словом, Фарнгем был спокойно храбр, Гютри же – радостно храбр.
   Так же, как характеры, были различны и их воззрения. Сидней, подобно тете Ревекке, примешивал к своей вере спиритизм и оккультизм. Сэр Джордж всецело подчинялся обрядам английской церкви. И тот, и другой допускали многообразие исповеданий, лишь бы они соблюдали основные заповеди Евангелия.
   Два дня прошло без приключений. В молчаливом, глухом лесу только изредка пробегало какое-нибудь животное. Даже птиц не было слышно, кроме попугаев, время от времени испускавших резкий крик.
   Ни одного человеческого следа. Фарнгем и Гютри стали думать, что Коренастые отстали. Даже Курам перестал подозревать их присутствие.
   На третий день к полудню деревья расступились, образуя что-то вроде лесо-саванны, в которой островки деревьев чередовались с покрытыми травой пространствами и с пустынными местами.
   Местность разделилась на два, заметно отличающихся пояса: на востоке преобладала саванна; на западе продолжался лес, пересекаемый просеками. Исследователи держались на грани обоих поясов, желая выяснить преимущества того и другого. Выходя за опушку леса, по саванне пролегало болото, поросшее высоким папирусом, зонтики которого трепетали при слабом ветре, беспрестанно рождавшемся и умиравшем. Все кругом было влажно, хаотично, потрескавшаяся земля представляла убежища для пресмыкающихся. Гигантские кувшинки разбрасывали свои листья, подобные водоемам, опутанные водорослями, дающими приют болотным тварям; птицы точно из берилла, плюща и серы скрывались при приближении человека.
   – Сделаем привал, позавтракаем, отдохнем, – предложил Гертон.
   Пока черные устраивали стан под баобабами, Мюриэль, сэр Джордж, Сидней и Филипп исследовали болотистые берега. Мюриэль остановилась у залива. Вокруг священных цветов водили легкие хороводы огромные бабочки, горя как огонь, и цветы жонкиля, и зеленовато-серые, огненно-красные и бирюзовые мушки; жаба длиной с крысу прыгнула в недвижную воду. Из воды показались мягкие, дряблые формы, раскрытые пасти, тут и там шарахались перепуганные черные рыбы – все говорило о чудовищной жизни.
   Сказочное видение вывело Мюриэль из ее созерцания. Более чем какое-либо из встреченных в тысячелетнем лесу существ, представшее теперь пред ее глазами чудовище напоминало о жутком хаосе мира, о его темных силах. Это была длинная и толстая, как древесный ствол, змея с чешуйчатой шкурой. Туловище скользило с отвратительным проворством вслед за маленькой головкой со стеклянными глазами. Все, что есть отвратительного в дождевом черве, пиявке или гусенице, здесь было в колоссальных размерах… Змея остановилась. Нельзя было понять, видит ли она молодую девушку; ее глаза из блестящего камня не смотрели.
   Дикое отвращение, зловещее головокружение сковали Мюриэль, и крик застыл у нее в горле. Страх перед могуществом этой гадины, вышедшей из низших областей жизни и казавшейся чудовищной нечистью, а также отвращение к ней были сильнее страха, испытываемого перед лютостью тигра или льва.
   Явной угрозы еще не было. Смутный инстинкт пифона еще не освоился с вертикальными формами – двуногими существами. Но ноги Мюриэль подкосились, она споткнулась о сухую ветвь, упала на колени и казалась меньше. Возбужденный падением, пифон быстро скользнул, обвился огромным телом вокруг молодой девушки, и прелестное существо стало добычей гада… Снова она хотела крикнуть, но страх сжимал горло; голова пифона поднялась над бледным лицом и прекрасными, угасающими глазами; мускулы гигантского червя сдавливали кости, останавливали дыхание. Сознание меркло; смерть витала над ней; дух погрузился во тьму…
   Сэр Джордж и Филипп шагали вместе по краю болота. Травы, вода, тростник, кустарник – все кишело жизнью.
   – Здесь страшная плодовитость! – заметил сэр Джордж, – особенно насекомые…
   – Насекомые – бич мира! – подхватил Филипп. – Взгляните на эту мошкару… ни одного уголка, куда бы они ни проникли. Они всюду, все готовы уничтожить и пожрать. Они нас съедят, сэр Джордж.
   Не успел он произнести этих слов, как сэр Джордж, обогнувший островок папируса, испустил хриплый крик; глаза его расширились от страха.
   – Какой ужас! – вскрикнул он.
   В ту же секунду страх объял и Филиппа.
   На выдавшейся полоске земли пифон продолжал обвивать Мюриэль, сжимая ее своими страшными кольцами. Голова с сверкающими глазами склонилась на плечо, страшные чары исходили от обволакивающей грации чудовища.
   Филипп инстинктивно схватился за карабин, но сэр Джордж воскликнул:
   – Револьвер и нож!
   В один прыжок они были на мысу… Нельзя было угадать, видит ли их чудовище. Оно трепетало, извивалось, готовое пожрать свою добычу. Сэр Джордж и Филипп одновременно выстрелили из револьверов, изрешетив голову животного, и принялись кромсать громадное тело. Кольца подались и распались. Филипп выхватил молодую девушку и опустил ее на траву… Она уже приходила в себя, с блуждающей улыбкой на своем лице нимфы.
   – Не нужно говорить моему отцу!
   – Не скажем ничего, – пообещал сэр Джордж.
   Она поднялась, тихо смеясь; к радости жизни примешивались еще страх и отвращение.
   – Такая смерть была бы слишком чудовищной… Вы мне вдвойне спасли жизнь!
   Глаза ее упали на жуткий труп пифона, она отвратила взор.
   Гютри тоже шел по берегу болота. Этот пугающий мир, неустанно претворяющий мертвую материю в живую, по-своему приводил его в восхищение. Насколько мог видеть глаз, простирались болотные растения, питаемые водой, и сказочная жизнь кишела на глубине.
   – Если б всюду была вода и земля, вся планета стала бы живой, – пробурчал Гютри, – да для нее одной воды почти бы хватило… Одно Саргассовое море – какая прорва!.. – Я думал, нашему пароходу никогда не выбраться. И какой неведомый мир живет на глубине – все эти кашалоты, зоофиты, акулы и аргонавты!.. А животные дна морской бездны, живущие на глубине 5-10 тысяч метров!.. Поистине, если б, как говорит Библия, воды вверху и воды внизу наполняли пространство, – все пространство ожило бы. Великолепно и отвратительно!
   Его разглагольствования были прерваны каким-то хрюканьем. Он достиг фантасмагорической бухты, заполненной растениями, кочками и твердой землей, в которой могли укрыться десятка два стад. Ярдах в ста вырисовывалось фантастическое животное, вроде кабана, на длинных ногах, с огромной головой, толстой мордой, усеянной бородавками, темным хоботком, вооруженным выгнутыми клыками, острыми и массивными, голой кожей и длинной гривой на спине.
   «Клянусь старым Ником ^[4], это вепрь, и адски красивый в своем роде», – подумал молодой человек.
   Хрюканье продолжалось. Тупое, свирепое и воинственное животное привыкло отступать лишь перед носорогом, слоном и львом. Но когда выхода не было, оно и с ними вступало в бой, и сколько львов пало в сумраке тысячелетнего леса под ударами искривленных клыков!.. Однако, всегда готовый принять бой, вепрь сам не нападает. Это бывает лишь в часы безумья, часы дикого упоения любви, или когда им овладевает бешенство, порождаемое страхом, или же для того, чтоб расчистить себе путь.
   Этот испускал враждебное хрюканье, потому что опасался нападения. Маленькие глазки меж волосатых пучков сверкали, покрытые бородавками щеки дрожали.
   – У нас как раз недостает провизии, – пробурчал Гютри.
   Но он еще колебался, привыкши щадить хорошо сложенных животных. Этот самец в расцвете сил мог бы породить еще сотни грозных вепрей. А Гютри, как Теодор Рузвельт, был за сохранение на долгие времена породистых животных, будь они красивы или чудовищны, если только они обладали большой силой, живостью и хитростью.
   Пока он размышлял, второй вепрь выскочил из болота и вслед за ним еще десяток великолепных, страшных животных.
   Охваченные беспокойством, все они издавали тревожное хрюканье и вдруг, разбежавшись, устремились на Гютри. Он отскочил влево, стадо промчалось, но первый самец слепо лез на него. Гютри не имел времени ни прицелиться, ни вытащить нож. Длинные клыки готовились его растерзать, когда страшный удар кулака со всего маха обрушился на голову животного за ушами. Вепрь покачнулся и отступил, издавая хриплый рев; глаза его метали искры… Сидней дико и весело хохотал, гордясь тем, что от его удара зашатался столь мощный зверь.
   – Алло! Пора! Подходи! – кричал он.
   Вепрь снова бросился на него, но янки отскочил влево, и его кулаки, как молотом, застучали по затылку, бокам и рылу зверя. Животное вертелось, извивалось, устремлялось вперед, задыхалось. Противники очутились у рва. Тогда Сидней внезапно схватил лапу вепря руками и, толкая его в плечо, свалил его в ил… Животное забилось, затем перевернулось и пошло на другую сторону. А Сидней в большем ликовании, чем Геркулес, победивший эриманфского кабана, кричал ему вслед:
   – Дарю тебе пощаду, болотное чудище!

Глава VI
Пещера диких зверей

   Лес становился гуще, листва – чаще, кустарники – непроходимее. Стало трудно идти. Пришлось податься на саванну. Здесь на красноземе росли тощие травы, чередуясь с голым скалистым пространством, лиловые змеи ускользали в расселины, голубые ящерицы грелись на скалах; там-сям всполошенный страус шагал по пустыне… И опять ничего кроме скал да лишаев, из века в век пожирающих камень… Наконец показалась цепь холмов, выставляющих свои ребра и зубцы.
   Гютри, забравшись на одну из вершин, закричал от восторга. Затерянное меж тысячелетним лесом, степью и пустыней, озеро простирало за ней свои неиссякающие волны.
   Лес, заполняющий восточную часть различными породами деревьев, отделялся от степи красными и бесплодными песками, в которых чахли даже лишаи. За кустарниками западной частью всецело овладевала степь.
   В силу смежности столь разнообразных областей озеро видело на своих берегах всех диковинных зверей пустыни, степных хищников и бесчисленных гостей леса. Сюда приходили страусы и жирафы, и уродливый вепрь, и колоссальный носорог, гиппопотам и кабан, леопард и пантера, шакал, гиена, волк, антилопа, зебра, дромадер, павиан, горилла, генон и резвун, слон и буйвол, пифон и крокодил, орлы и коршуны, цапли, ибисы, журавли, фламинго, макаки и дрозды-рыболовы…
   – Восхитительное убежище, созданное для всех животных Ноева ковчега! – воскликнул Гютри. – Сколько тысячелетий существовало это озеро? Сколько поколений кишащих здесь зверей, которых люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века, видело оно?!
   – Вы думаете, что истребят? – возразил Фарнгем…– Если Богу будет угодно. Я же думаю, что Он этого не допустит!
   – Почему? Разве не оказывает Он явного покровительства цивилизации в течение последних трех веков – в особенности англосаксонской? Не сказано ли в Писании: «…наполняйте землю и владычествуйте над птицами небесными и рыбами морскими, и над всякими зверями и гадами, ползающими по земле».
   – Но там не написано: «Истребляйте!» А мы все истребляли без пощады, без милосердия, Сидней. Творение Божества оказывается в бренных руках человека. Нам кажется, что нужно сделать только жест. Мы сделаем этот жест, и он послужит нашей гибели, а свободные создания вновь будут процветать. Я не могу допустить мысли, чтоб все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека. Я ясно вижу разверзающуюся бездну, вижу, как народы вновь растворяются в народности, народности в племени, племена в кланы… Не подлежит сомнению, Сидней, что цивилизация умрет и возродится дикая жизнь!
   Гютри разразился смехом.
   – А я говорю, что заводы Америки и Европы задымят по всем саваннам, сожгут на топливо все леса. Но если б это оказалось не так, я не из тех, кто исходит слезами. Я примирился бы и с реваншем зверей.
   – И я с этим примиряюсь, – мистически ответил Фарнгем, – ибо такова воля Божия.
   С дикой грацией выскочили на мыс стая обезьян и уродливые гну, а три высоких страуса шагали по бесплодной равнине, удовлетворяя свойственный им инстинкт открытого пространства. Появились также буйволы, резвуны, прячущиеся в кустарнике, старый носорог, защищенный своим бороздчатым панцирем, тяжелый, страшный, неповоротливый, в полной безопасности благодаря своей силе, которой страшатся львы, и которая не уступает силе слона.
   Робкие, проворные, возвышаясь над всеми животными длинной шеей и головой с тонкими рожками, промчались жирафы.
   – Какая загадка, – недоумевал сэр Джордж. – Зачем эти странные формы? Зачем безобразие этого носорога и нелепая голова страуса?
   – Все они красавцы в сравнении вот с этим, – вымолвил Гютри, указывая на безобразного гиппопотама. – Каково может быть назначение этих чудовищных челюстей, этих противных глаз, этого туловища гигантской свиньи!
   – Будьте уверены, что все это имеет глубокий смысл, Сидней.
   – Пусть будет так! – беззаботно вымолвил колосс. – Где нам разбить лагерь?
   Осматривая пейзаж, они увидели нечто, приковавшее их внимание. На опушке леса показались колоссы. Они шли важно, страшно и миролюбиво. Их лапы казались стволами деревьев, туловища – скалами, а кожа – движущейся корой. Хоботы были подобны пифонам, а клыки – громадным кривым пикам… Земля дрожала под ними. Буйволы, вепри, антилопы и обезьяны сторонились с дороги; два черных льва укрылись в кустах; жирафы боязливо вытягивали шеи.
   – Вы не находите, что слоны напоминают гигантских насекомых? – спросил Гютри.
   – Правильно, – ответил сэр Джордж. – Я сравнил бы их с навозными жуками… Некоторые самки должны весить до десяти тысяч фунтов… Великолепное зрелище!
   Громадное стадо слонов завладело озером. Вода забурлила; рев слонов огласил пространство; матери следили за слонятами, которые были величиной с диких ослов и шаловливы, как щенки.
   – Если б не было на земле человека, не было бы никого могущественнее слона… и это могущество не было бы зловредным, – произнес задумчиво Фарнгем.
   – Но оно было бы признано не всеми. Взгляните вон на того носорога, стоящего особняком на мысу. Он-то не отступил бы пред самым грозным хоботным властителем!.. Но не следует забывать о нашем лагере…
   – Вон там, в саванне, у леса, я вижу голое пространство земли между тремя утесами, не очень близко, но и не слишком далеко от озера, – сказал сэр Джордж, протягивая в названном направлении руку, а другой держа у глаз бинокль. – Там будет легко разводить и поддерживать огонь.
   Гютри взглянул в ту сторону и нашел место удобным. Но после некоторого молчания добавил:
   – Я бы остановился еще на одном месте, вон там, оно образует в чаще кустарника полукруг. Если вы согласны, один из нас исследует это место, а другой пойдет к трем утесам.
   – Не лучше ли пойти вместе?
   – Я полагаю, каждый из нас соберет достаточно данных, чтобы принять решение. Издали оба места хороши. Если, в конце концов, окажется, что и то, и другое годятся во всех отношениях, метнем жребий. Так мы выиграем время.
   – Я не совсем уверен, что мы от этого выиграем, но, вероятно, ничего не потеряем. Идем! – заключил Фарнгем, – хотя я и не люблю разделяться.
   – Меньше чем на час!
   – Идет! И что вы берете на себя?..
   – Я полагал бы Три Утеса.
   Гютри, сопровождаемый Курамом и другим негром, хотя и шагал быстро, но на то, чтоб дойти до леса, ушло добрых полчаса. Место оказалось просторнее, чем он думал, и он нашел его удобным. Две скалы были голые, с красными каменистыми склонами Третья, гораздо большая, – покрыта неровностями и расселинами. В одной из расселин росли фиговые пальмы. В одном месте был черный провал, служивший входом в пещеру.