Страница:
Валерий Георгиевич Рощин
Подводные волки
Пролог
Баренцево море
1951 год
Ночью в душной тесноте Матвей метался от снившихся кошмаров. Вроде бы должен был ко всему привыкнуть за время допросов, этапов, лагерной чехарды. Нет же – опять задыхался и кричал, опять больно ударился локтем о твердый и холодный предмет. Видно, из-за этих снов не сразу ощутил близость смерти, когда судно содрогнулось от жахнувшего в соседнем отсеке взрыва.Сказать, что взрыв был мощный, – не сказать ничего. Старенький транспорт словно наткнулся полным ходом на банку и взмыл метра на три-четыре. В трюме все перемешалось: тела, подстилки из худой одежки, бачки с парашей. Вслед за хлопком оглушила какофония звуков: грохот, скрежет металла, вопли, пронзительный гудок гибнущего «Вельска»…
Вскочив, Матвей зашарил в темноте руками.
– Что случилось?! Мы напоролись на мину?
Голос потонул в шуме и криках. Да и что толку было спрашивать у таких же, как он сам?
Определив по памяти направление, Матвей стал пробираться к трапу. Где-то на середине пути он вдруг отчетливо понял: судно дало опасный крен и вот-вот ляжет на правый борт…
Сутками ранее небольшой пароход «Вельск» отшвартовался от причалов архангельского порта и вышел через Двинскую губу в Белое море. В тесном трюме кое-как разместились сто одиннадцать заключенных, коим «подвезло» разменять относительно мягкий климат Мехреньгского лагеря на ледяные ветры Новой Земли. Поговаривали, будто в тамошних неприветливых скалах затевалась большая стройка, и требовалось много рабочей силы.
Ровно через час тем же маршрутом вышел транспорт солидного дедвейта с топливом, продуктами, пресной водой, теплой одеждой и лесоматериалами для строительства бараков. На траверзе Мезенской губы суда встали в походный ордер и направились на северо-восток. Оба транспорта были зафрахтованы руководством ГУЛАГа Архангельской области, конечным пунктом маршрута в документах значился новоземельский поселок Белушья Губа.
Погодка несколько дней держалась знатная – штиль, редкие высокие облака и отличная видимость. Используя благоприятные условия, капитан пообещал доставить «груз» до пункта назначения за пятьдесят часов. Исходя из этого срока, начальство расщедрилось, выделив на переход полтора десятка мешков с сухарями и несколько бочек с водой.
В полдень конвойные выгнали заключенных на палубу, бросили им три мешка и выкатили бочку с водой. Это было подобие обеда, после которого разрешалось пять часов посидеть на палубе. Затем последовал ужин из тех же «роскошных» блюд и резкий окрик главного вертухая, приказывавшего возвращаться в душный трюм.
Спускаясь по осклизлым ступеням, Матвей улыбнулся в темную духоту. Вроде и радоваться было нечему, ведь жизнь стала на сутки короче. А с другой стороны, вместе с жизнью укоротился и семилетний срок заключения, пять из которых остались уже в прошлом.
«Еще каких-то два года! Два года, и я обрету свободу, – пробирался он поближе к центру переборки, где меньше ощущалась бортовая качка. – Сыну скоро исполнится семь, а я ни разу его не видел. Ни разу…»
Трюм стремительно заполнялся морской водой еще до того, как судно легло на правый борт. Зэки метались по пояс в воде, барабанили кулаками по переборкам и кричали, требуя выпустить их на палубу… Тщетно – никто не торопился отпирать овальную дверцу у верхней ступеньки трапа.
Когда же транспорт перевернулся, воздуха в трюме осталось катастрофически мало. Началась жуткая неразбериха и паника, усугублявшаяся абсолютным мраком. Каждый норовил взобраться повыше – к спасительному воздушному пузырю, толщина которого с каждой секундой убывала.
Прослужив несколько лет офицером военно-морского флота, Матвей отлично плавал. «Скорее всего, напоролись на старую мину, – решил он, сбрасывая вмиг отяжелевшую телогрейку и обувь. – Вода поступает через пробоину или трещину в корпусе по правому борту. Значит, нужно ее найти и попытаться выбраться наружу…»
Набрав в грудь побольше воздуха, он нырнул и, продираясь сквозь тела погибших, двинулся вниз…
Первая попытка закончилась неудачей. Трюм казался чрезвычайно тесным для перевозки сотни человек, но в абсолютном выражении его внутренний объем все же был приличным.
Вернуться наверх к жалким остаткам воздуха становилось все сложнее. Те, кто вдыхал эти остатки, не желали без борьбы уступать свое место. Лишь с третьего раза Матвею удалось прорваться к так называемому пузырю толщиной не более пятнадцати сантиметров. Он дышал тяжелым влажным воздухом, слушал истошные крики товарищей по несчастью, ощущал беспорядочные эволюции корпуса тонувшего парохода и кривил губы, усмехаясь очередному «подарку» судьбы. Буквально несколько часов назад он радовался прожитому дню и спокойному ночному отдыху, а сейчас не взялся бы предположить, сколько минут отпущено Богом.
«Нужно искать пробоину, – сделал Матвей глубокий вдох. – Если не найду, то останусь в этом трюме навечно. И уже никогда не увижу жену и сына…»
Он отсидел в советских лагерях долгих пять послевоенных лет. Осужден был в апреле сорок шестого – ровно через год после освобождения из концентрационного лагеря Дахау. В немецких застенках и научился радоваться каждому прошедшему дню и предстоящей ночи – самому благословенному времени в любой неволе.
Первые годы в ГУЛАГе душила обида. Как же так?! Тысячи людей попросту перемещались из немецких лагерей в советские. Без суда, без справедливого следствия… Однако в последнее время обида уступила место страстному желанию поскорее возвратиться к нормальной жизни. Он готов был провести эти два года где угодно: в воркутинских лагерях, в норильских, в пермских, даже на голых скалах Новой Земли, где, по слухам, приходилось крайне туго, – лишь бы не схлопотать дополнительный срок, освободиться и увидеть близких людей.
Правая ладонь наткнулась на рваные края листов металла примерно через минуту. Запас кислорода в крови имелся, однако под водой предстояло сделать многое: найти приемлемую по размерам дыру, выбраться через нее наружу, а затем усиленно работать конечностями, всплывая на поверхность.
«Не успею, – ощупывал Матвей пробоину. – Придется возвращаться, иначе задохнусь, едва сунусь туда».
Найденное им было не самой пробоиной, а длинной щелью между краями лопнувшей от взрыва металлической обшивки. Сама дыра, проделанная в борту ниже ватерлинии неизвестным взрывным устройством, находилась где-то дальше – за пределами трюмного отсека. Это стало понятно, когда Матвей, двигаясь вдоль щели и оценивая ее ширину, внезапно уперся плечом в поперечную переборку.
«Если постараться, то пролезу», – решил он и рванул к воздушному пузырю.
Не тут-то было. Пузырь почти исчез – наверху плавали тела мертвых зэков, а в угол отсека несколько оставшихся в живых никого не подпускали.
Получив пару ударов тяжелой зэковской обувью и не сумев пробраться к воздуху, Матвей ответил столь же жестко: схватил кого-то за ноги и потянул вниз…
То, что он вдохнул после короткой борьбы, уже нельзя было назвать воздухом – азот и углекислый газ, изрядно сдобренные удушающей влагой.
Помимо Матвея, в углу из последних сил копошились еще несколько человек. Никто не кричал, никто не звал на помощь – люди просто доживали последние минуты.
– Парни, я нашел внизу узкую щель, – сдавленно прошептал бывший краснофлотец. – Кто хочет отсюда выбраться – айда за мной! Только не толкаться и соблюдать очередность – иначе погибнем все…
Он не знал, сколько человек последовали за ним во мрак затопленного трюма. Просто ушел вниз – к самому широкому месту образовавшейся щели. Отыскав ее, не раздумывая, юркнул в пасть искореженного металла и тут же зацепился одеждой за острый край.
«Черт! – уперся руками Матвей в корпус снаружи. – Ну, давай же! Давай!!»
Кажется, вместе с зэковской робой порвалась и кожа на животе. Но это неважно. Главное, что он выскользнул из идущего ко дну судна. Мало того, успел выдернуть из узкой трещины еще двух человек. И лишь после этого устремился вверх – туда, где колыхалась бирюзовая поверхность Баренцева моря, освещенная косыми лучами северного солнца.
Душа трепетала от счастья. Надо же! Выжить в такой непростой заварушке – это вам не солянку на камбузе сварганить!..
Пока зэки отчаянно гребли к поверхности, очевидные вопросы дальнейшего выживания душу не тревожили. Трое мужчин были счастливы, выбравшись из жуткой западни, и в эти мгновения хотели только одного – поскорее добравшись до поверхности, вдоволь надышаться свежим воздухом.
Матвей первым вырвался из морской пучины. С громким хрипом вобрав в себя воздух, он откашлялся и помог удержаться на поверхности всплывающим товарищам. Лишь после этого огляделся по сторонам.
Метрах в сорока на мелкой волне колыхалась деревянная шлюпка, основательно набитая моряками с «Вельска» и охранниками. Молодой парень, спасенный Матвеем, вскинул руку, подзывая их.
Куда там! Перегруженная шлюпка едва не цепляла бортами воду – никто из ее пассажиров даже не собирался повернуть к несчастным.
«Плохо дело, – подумал бывший капитан-лейтенант. – В такой холодной водице нам не продержаться и часа».
Однако случившееся через минуту повергло в шок и заставило скорректировать оставшееся до смерти время. Буквально в одном кабельтове вода внезапно вскипела, забурлила.
– Что это? Что за черт?! – обеспокоились зэки.
– Подлодка, – догадался Матвей.
– Наша?
– А чья же? – нашел он силы засмеяться. – Это же наше море! Наши территориальные воды!
– Значит, скоро согреемся, – прошептал дрожащими от холода губами молодой светловолосый парень.
– Спасены, – вторил другой.
Радостно закричали, замахали руками и многочисленные пассажиры шлюпки. И только Матвей, хорошенько приглядевшись к силуэту рубки, не выразил восторга…
Часть I
Открытие генерала Горчакова
Глава первая
Российская Федерация, Москва,
Лубянская площадь
Наше время
– Большинство друзей, Евгений, умирают еще при жизни. Зато единицы выживших навсегда поселяются в сердце, – сказал на прощание босс, оформляя короткий отпуск, и отправился на шестидесятилетний юбилей к старому товарищу в Мурманск.«Интересная мысль», – пожал я плечами и порадовался предстоящему отдыху от въедливой персоны моего престарелого начальника.
Звали его Сергей Сергеевич Горчаков. Он долгое время руководил очень серьезным департаментом Федеральной службы безопасности и носил звание «генерал-лейтенант». Честно сказать, из-за пристрастия Горчакова к штатским костюмам генеральских погон на его плечах я не видел ни разу в жизни.
Увы, отдохнуть не довелось. Сизифов труд – пытаться расслабиться, если босс находится на одном с тобой континенте, да еще ближе тысячи морских миль.
Вскоре моя мобилка пронзительно заверещала, экран высветил ненавистный номер, а динамик вкрадчиво спросил зловещим тенорком:
– Соскучился?
Примерно так миллион лет назад спрашивал тираннозавр у загнанной и обессиленной жертвы.
Соврать не получилось:
– Нет.
– Вот как! Жаль… – В голосе старика послышалась обида, и я поспешил исправиться:
– Вас встретить?
– Не надо – уже подъезжаю к Лубянке. Загляни завтра утром. Есть небольшой разговор…
Вздохнув, я нажал «отбой».
Знал я эти «небольшие разговоры». Начнет за здравие, а в конце заставит жрать кутью…
– Однажды я сделал интересный вывод: любой символ технической победы Советского Союза, бережно сохраненный для потомков на постаменте или в музее, лучше тысячи слов говорит о величии ушедшей эпохи…
Было десять утра. Мы сидели в кабинете Горчакова на Лубянской площади. Хозяин кабинета выглядел, как всегда, подтянутым, свежим, чисто выбритым. Одет он был в костюмчик замшелого советского интеллигента, пахнущий табаком и ядреной туалетной водичкой.
Он много курил и начал разговор с таких далеких материй, что угадывать, куда приведет тропинка философских рассуждений, – бессмысленное и неблагодарное занятие.
– …К сожалению, этих символов осталось ничтожно мало. Ракета «Восток» в Самаре, крейсер «Михаил Кутузов» в Новороссийске, подводная лодка К-21 в Североморске и атомный ледокол «Ленин» у мурманского морвокзала…
Я все понял: увиденное в Мурманске навеяло воспоминания. Накипело, наболело, чирей созрел и требовал прорыва. Тут я и подвернулся.
Горчаков был небольшого росточка и щуплого телосложения. Короткие седые волосы обрамляли лицо с правильными чертами. Кожа от большого количества ежедневно выкуриваемых сигарет тонка и почти бесцветна. Однако внешность мало перекликалась с внутренним содержанием. При некоторых недостатках характера Сергей Сергеевич оставался настоящим спецом, воспитанным в старой доброй школе контрразведки КГБ.
– …А подобру надо было многое сохранить для будущих поколений. К примеру, неплохо бы возвратить первый советский авианосец «Киев», проданный за бесценок в Китай для парка аттракционов; в Каспийске отремонтировать и установить на постамент единственный в мире экраноплан «Лунь», вооруженный комплексом противокорабельных ракет; в Петербурге создать музей на первой в СССР атомной подлодке К-3…
Что-то моего сухопутного босса реально потянуло к флоту. Не к добру.
О его способностях можно говорить часами, но я обойдусь короткой ремаркой: Горчаков не имел ничего общего с большинством армейских служак, для которых существует два мнения – свое и неправильное. К тому же его высочайшие профессиональные качества были щедро приправлены незаурядным умом и бесценным опытом.
– …Меня всегда удивляло одно малоприятное и совершенно необъяснимое свойство представителей русской цивилизации: в какой-то момент они вдруг остервенело крушат собственные символы. Иногда за деньги, а чаще – безо всякого смысла. Спустя десятилетия осознают допущенную глупость и с долгим упорством восстанавливают фрагменты утраченных ценностей. И так происходит из века в век…
– Сергей Сергеевич, если не ошибаюсь, вы привезли из Мурманска нечто интересное?
Видя, что «аудитория» проявляет рассеянный интерес, старик потянулся за сигаретами.
– Верно, привез. Я знаю тебя как облупленного, но и ты успел изучить мои повадки. Ладно, хватит лирики. Переходим к делу…
– Нет, в течение шести лет после войны суда в тех районах не тонули и не пропадали. По крайней мере, сведений о подобных случаях у нас нет.
Услышав странные предположения Горчакова, я хотел было поинтересоваться, как много он злоупотребил спиртным в Мурманске. Но по этическим соображениям промолчал – как ни крути, а я гожусь ему в сыновья.
– А знаешь, когда у меня зародились сомнения? – пожевав тонкими губами, спросил он.
– Понятия не имею.
– Во время изучения твоего личного дела.
Я обалдело посмотрел на старика. Цензурные слова на ум не шли, потому я ничего не ответил, только молча заскрипел зубами.
– Один из твоих родственников погиб в пятьдесят первом, верно? – не заметил босс моего «теплого» взгляда.
– Вы же о его гибели знаете лучше меня. Чего же спрашиваете?
– Не кипятись. Твой дед – честный человек, и его давно реабилитировали, восстановили в партии, в офицерском звании, вернули все награды, – примирительно захрустел он пачкой сигарет.
Я не смог удержаться от эскапады:
– Ну, это наша национальная черта: вначале сгноить человека, раздавить, утопить в дерьме, а после его мучительной смерти возвести огромный памятник, написать красивую эпитафию и петь дифирамбы! – говорил я ясно и отчетливо, словно раздавал по щелбану каждому виновнику гибели моего героического деда. Наверное, именно так и должна звучать настоящая правда.
Возразить на мой выпад было нечем, и шеф повернул беседу в деловое русло:
– Он ведь на «северах» погиб – в Баренцевом море, верно?
– Где-то там. При пересылке из одного лагеря в другой.
– Вот-вот. По официальной версии, два гражданских судна, перевозившие грузы и заключенных из Архангельска на стройку новоземельского ядерного полигона, подорвались на старых немецких минах. А на самом деле… – Вздохнув, Горчаков замолчал.
– А что на самом деле?
– Я поднял кое-какие архивные документы. Покопался, почитал… На самом деле произошло следующее: в район предполагаемой гибели парохода «Вельск» и сухогруза был послан тральщик, прочесав район, он нашел десяток пустых металлических бочек, обломки деревянного такелажа и шлюпок, спасательные круги и жилеты. А самое главное – несколько мертвых тел.
Я весь напрягся, ожидая услышать нечто для меня важное.
Но Сергей Сергеевич покачал головой:
– Нет, твоего деда среди них не было. Зато все поднятые на борт тральщика тела были буквально напичканы пулями.
– Пулями?! Значит, их расстреляли?
– Выходит, так. Причем пули были от патрона «парабеллум» калибра девять миллиметров, используемые в немецких пистолет-пулеметах MP-40.
– Это ни о чем не говорит, – пожал я плечами. – Мало ли немецкого стрелкового оружия оставалось на руках в послевоенные годы…
– Согласен, но это не главное. Кому, скажи на милость, понадобилось топить суда и добивать из немецкого оружия выживших людей?
Я промолчал, так как ответа у меня не было.
– То-то же, парень. Есть в том происшествии что-то необычное, интересное. И потом, гибель «Вельска» и сухогруза – это только начало длинной истории. – Горчаков снова раскурил сигарету. – Позже пропал норвежский рыболовецкий бот в ста милях к северу от полуострова Варангер. Затем при загадочных обстоятельствах погиб вместе с командой наш траулер. Следующими опять стали норвежцы – неподалеку от Шпицбергена затонуло судно богатой туристической компании. После настал черед Карского моря – там, также по невыясненной причине, сгинуло судно РТ-611…
Генерал по памяти озвучивал перечень трагедий, а я не мог сдержать снисходительной улыбки, ибо не понимал его внезапной озабоченности. Да, происшествие с «Вельском» загадочно, но все остальное на сенсацию не тянет – в море иногда случаются трагедии: тонут по разным причинам суда, гибнут люди. Никуда не денешься – издержки опасной профессии.
Сергею Сергеевичу надоела моя ухмыляющаяся физиономия, он достал из ящика стола какой-то листок и нацепил на нос очки.
– Вижу, озвученная информация тебя не возбуждает. В таком случае перехожу к главному.
Наконец-то! А начать с него было слабо?
– В послевоенные годы в северных морях действительно наблюдалось затишье: ни аварий, ни катастроф, – повторил он, вооружившись карандашом. – «Вельск» пропал спустя шесть лет после победы. С того момента и начались странности.
– Какие странности? – не сдержался я от сарказма. – О чем вы? Корабли гибнут во всех судоходных районах, а не только на Крайнем Севере. Поймите, морской транспорт подчинен той же элементарной закономерности, что и транспорт сухопутный: нет трассы – нет дорожных происшествий, построили трассу, пустили поток – получите статистику ДТП. Просто сразу после войны нам и по морям-то ходить особо было не на чем, вот и не тонули. Или вы имеете в виду что-то другое?
Горчаков укоризненно посмотрел на меня поверх толстых линз и продолжил:
– Происшествий с судами в акваториях Баренцева и Карского морей довольно много, причины одних ясны как день, других – не установлены до сих пор. Так вот, странность заключается в следующем: катастрофы, причины которых остались загадкой, происходили и происходят с одним и тем же интервалом. Каждые шесть лет. Вот, полюбуйся… – Он подвинул ко мне листок.
Я нехотя стал вникать в список погибших или исчезнувших кораблей. Напротив каждого значились дата трагедии и короткое описание обстоятельств гибели. Если таковые, конечно, были известны. Изучив материал, вернул боссу справку. Сарказма слегка поубавилось, но сомнений хватало. Мало ли в жизни совпадений!
– И, наконец, последнее, – пустил он в ход главный козырь. – В тех редких случаях, когда дело доходило до попыток выяснить причины катастроф, водолазы находили очень серьезные повреждения судовых корпусов. Мне ты не поверишь – я не специалист. Зато профессионалы в один голос утверждали, будто видели последствия атаки подводной лодки. Кстати, это касается и гибели «Вельска».
– Подводной лодки?! Кому это нужно – атаковать небольшие гражданские суда, да еще на краю света – в холодных северных морях? Американцам? Англичанам? Японцам? Чего ради устраивать партизанскую войну на море?
– А вот в этом тебе и предстоит разобраться.
– Мне?!
– Тебе и твоему славному отряду боевых пловцов.
– Сергей Сергеевич, неужели для нас не найдется более серьезных и конкретных дел?
– Черенков, у тебя что было в школе по арифметике?
– Не помню.
– Тогда смотри сюда. – Горчаков снова взял лист и обвел карандашом дату последней катастрофы. – Усек? Логику прослеживаешь?
Усек. Прослеживаю. В последний раз трагедия произошла недалеко от Шпицбергена – огромную пробоину в балластном баке вследствие взрыва получило немецкое круизное судно. Пассажиры эвакуированы, лайнер остался на отмели в притопленном положении. Причины взрыва не установлены, однако в первую же ночь после трагедии с судна загадочным образом исчез весь запас продуктов и почти половина дизельного топлива. И, наконец, дата столь неординарного происшествия – 22 августа 2005 года. То есть ровно шесть лет назад. Значит, если в предположении Горчакова имеется рациональное зерно, в этом году должно снова что-то произойти.
– Молчишь? – победно взглянул на меня шеф. – Вот и я растерялся, вычислив эту страшную закономерность.
– Что же вы предлагаете?
– Ну, по крайней мере, заставлять вас до конца года патрулировать Северный Ледовитый океан я не намерен.
– Тогда что?
– Догадайся сам.
Давно догадался. Придется мне с товарищами на пару-тройку недель отправиться туда, где снег лежит круглый год и никто его не чистит.
Глава вторая
Германия, военный порт Ростока
Балтийское море,
двадцать миль северо-западнее Варнемюнде
2 – 3 марта 1945 года
Командующий флотилией, командир береговой обороны, военно-морской комендант района, военный капитан порта и еще десяток морских офицеров, оставшихся на одном из пирсов порта Ростока, печально глядели вслед уходящей на север подлодке. В сумерках еще долго было видно ее черную обтекаемую рубку с белыми цифрами бортового номера «3519».Близился финал затяжной и самой жестокой войны. Потери Кригсмарине ужасали: если за четыре первых года боевых действий на море германский флот потерял полторы сотни подлодок, то за 1943–1944 годы из походов не вернулось около пятисот субмарин. Фактически после второго боевого похода погибали восемь подлодок из десяти. Поэтому никто из топтавшихся на пирсе офицеров не надеялся снова увидеть этот корабль. Миновав пролив длиной в одну милю, он вышел из канала в Мекленбургскую бухту и медленно исчез в сизой дымке, покрывавшей Восточную Балтику с середины февраля…
U-3519 являлась сверхсовременной подлодкой XXI серии, построенной на верфи в Данциге. Спуск на воду был осуществлен в конце 1944 года, далее следовали трехмесячные испытания и боевая подготовка. Даже катастрофические неудачи в конце войны не сломали этого незыблемого порядка, сегодняшний выход в море – боевое крещение и для судна, и для недавно сформированного экипажа.
Темнело. Корабль окончательно исчез из виду.
Несмотря на торжественность мероприятия, все пришедшие на пирс офицеры предпочли надеть теплые маскировочные куртки, а не строгую черную форму – очевидно, сказывалась усталость и стыд за проигрываемую войну. Провожавшие докуривали сигареты и ждали команды молодого контр-адмирала – посланца самого Карла Дёница. Не замечая пронизывающей сырой прохлады, он задумчиво глядел на россыпь мелких огней Варнемюнде. Всего полчаса назад контр-адмирал выполнил возложенную на него миссию: вручил командиру подлодки два секретных пакета. Первый тот обязан вскрыть в пяти милях от берега, второй – через восемь суток. Ровно столько понадобится подлодке, чтобы дойти до места назначения.
– Как скоро вы обратно в Берлин? – негромко поинтересовался командующий местной флотилией – рослый фрегаттен-капитан.
Контр-адмирал глянул на запястье и, не оборачиваясь, бросил:
– Через полчаса.
– Не желаете ли поужинать перед дорогой?
– Благодарю. В автомобиле есть термос с крепким кофе.
По прошествии получаса к причалу подкатила машина. Посланник гросс-адмирала попрощался с каждым из офицеров и медленно подошел к распахнутой дверце. Однако вместо того, чтобы забраться в теплый салон, снова потянул из кармана сигарету…
«Будто не торопится. Будто чего-то ждет, – подумалось фрегаттен-капитану. – Поскорее бы уезжал. И ему лучше, и нам спокойнее…»
Машину начальника штаба флотилии он узнал издалека, стоило той поднырнуть под приподнятый шлагбаум.
– Опять что-то случилось, – прошептал командующий. – В последнее время начальник штаба приносит исключительно плохие вести.
Так и вышло. Машина резко затормозила, выскочивший из салона корветтен-капитан замер в пяти шагах и обратился к старшему по званию: