Страница:
Пишите по адресу, указанному на конверте. Автопочта тотчас передаст мне письмо.
Жаль только, что я стал забывать ваши лица. Они тускнеют, стираются, размываются...
Жду ваших писем.
ОБ (Остров Борис - так я теперь буду подписываться).
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
28 мая.
Мои родные!
Очень обрадовался, получив ваше письмо. Хорошо, что мама купила теплый костюм. Пригодится для зимы. Мама, старайся хоть изредка ходить с Валей в бассейн. Поверь мне, тебе это крайне необходимо.
Неужели у Олега такой скверный характер? Я-то знал его другим. Возможно, ему просто внимания и ласки не хватает. Сказать об этом он стесняется, вот и бунтует.
Я здесь по-прежнему встречаю и провожаю суда, отражаю атаки волн, в общем - работаю островом.
У меня появился первый живой приятель - баклан. Он прилетает ко мне за подаянием - остатками пищи, рыбой. Я называю его - АТ, Антитим. В отличие от Тима, он непослушен и капризен, чуть что не по нем - взмахнет черными крыльями, подымется ввысь и камнем падает в море - за рыбой охотится. Иногда опустится совсем низко, косит на меня блестящим глазом, будто спрашивает: что, приятель, заскучал без меня со своим роботом? Потом, как ни в чем не бывало, приземлится рядом со мной, крикнет что-то на своем языке, подарка требует.
А вчера прилетел он ко мне уже не один. Судя по всему, подругу свою привел знакомиться со мной. Такая же, как он, черная, с хохолком, с белой грудкой. Ну, а какое же знакомство без угощения? Видно, понимает он это, шельмец!
Приметил я: не любит мой приятель охотиться в одиночку и полный штиль не любит. Ко мне прилетает жаловаться: голодно, мол, товарищей для охоты нет, рыбьих стай что-то не видно, выручи, сосед. И я выручаю и его, и его подругу. Зато в стае они устраивают настоящую облавную охоту. Окружают со стороны моря место, где много рыбы, строятся в плотное полукольцо и, как настоящие загонщики, с криками и плеском сгоняют рыбу в плотную паникующую толпу. А уж тогда ныряют за ней строго по очереди, чтобы в цепи не образовывалось больших окон, и добывают рыбу. Мои знакомцы - вместе со всеми.
Жду я, что эта пара доверится мне окончательно и устроит гнездо поблизости от моего жилища.
Однажды наблюдал я их ухаживания. Подходил мой приятель к своей подруге, покачиваясь, как моряк на палубе. Шею к ней наклонял, головой поводил, будто изумлялся: ах, какая ты у меня красивая, пригожая! А она наоборот - шею круто назад запрокинула, клюв раскрыв. Встали птицы близко друг к дружке и целоваться начали. Ну, не то чтобы по-настоящему целоваться, ведь и губ у них не имеется - одни клювы. А это инструмент для поцелуев не подходящий. Вот и остается им одно - этими клювами тереться, один в другой вкладывать. А потом разинули они клювы, закричали "хро-хро-хро" - вроде троекратного "хорошо". Поблагодарили друг дружку глубокими поклонами и стали на радостях приплясывать. Глядя на них, я сам едва удержался от того, чтобы не сплясать вместе с ними.
А ночью приснилось мне, будто слышу крик человека. Выскочил я спросонья, в ночь уставился. А она темная, глядит на меня стоглазо, стозвездно.
Уже потом сообразил я, что проверить, слышал ли крик на самом деле, очень просто. Дал задание приборам, прочел магнитофонные записи. Убедился: почудилось. Но с чего это мне чудятся голоса человечьи?
Сегодня опять беседовал по радио с доктором Барновским. Он говорит, что доволен тем, как идет выздоровление.
Хотелось бы повидаться с вами, но пока доктор не разрешает.
Пишите. Целую.
Ваш ОБ.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
2 июня.
Здравствуйте, родные!
Почему своевременно не отвечаете на письма и заставляете волноваться? Не так уж много у меня связей с людьми. Одна из важнейших - через ваши письма. Вторая - через корабли, но они в этих широтах появляются не часто.
Есть еще одна линия связи, ставшая очень важной для меня, - через сны. Я запоминаю их, а потом перебираю, как листки календаря. Во снах я снова переживаю то, что было, живу среди вас, работаю в лаборатории.
А вчера мне приснилась Надежда Кимовна. Будто родилась она из пены морской и вышла на берег в длинном платье, усыпанном блестками, - точно в таком же платье я видел ее на новогоднем карнавале. Была она тогда кокетливой, грациозной и - странное дело - прехорошенькой. Вот какие метаморфозы с ней произошли. Ну, да мне-то все равно.
Олегу передайте вот что. Если он не угомонится, я с ним по возвращении сурово поговорю. Очень сурово. Пусть так и знает. Довольно ему кочевать из вуза в вуз. Пора остановиться на чем-нибудь, решить - что же для него главное: математика, музыка или стихи? А может быть, объединить все это? Пусть подумает над последним моим предложением. Математика с искусством совмещается очень даже просто. Достаточно вспомнить примеры из истории.
Но основное - он должен понять, что, кроме него, есть другие люди, которым он причиняет вред своими метаниями. Все свои поступки он должен соизмерять с поступками других людей, принимать во внимание их интересы, желания. Он же не в пустыне живет.
Вот пишу это - и самому удивительно: старые банальные истины начинают звучать по-новому, приобретают новый смысл.
Мне здесь по-прежнему хорошо, только по вас скучаю. Да и в институт хотелось бы заглянуть - мы ведь тогда как раз начинали опыты с препаратами, делающими внутричерепное давление устойчиво-независимым от изменения атмосферных условий. Интересно бы узнать, каковы результаты...
Мой идеальный слуга Тим начинает меня раздражать своим идиотским всегдашним послушанием. Вчера, когда он принес на подносе бульон по-камберски, я подумал: "Неужели ты ни разу не споткнешься и не прольешь ни капли бульона?"
И что бы вы думали? Он тут же споткнулся - нарочно, каналья! - и плеснул бульоном на меня. Что с него возьмешь, с бедного послушного робота с заблокированной волей?
Если Вале не трудно, пусть все-таки позвонит в институт, узнает о результатах опытов и напишет мне. И еще просьба - узнать, как там поживает Вадим Власов. Он - один из немногих - отважился на собрании за меня выступить. Впрочем, и Артем Михайлович поддержал его. Передавайте им мой сердечный привет.
Счастливых вам пассатов и семь футов под килем во всех ваших делах!
Остров Борис.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
14 июня.
Здравствуйте, родные!
Вчера я лег спать с отчетливым предчувствием бури. Собственно говоря, "предчувствие" было рассчитано, выписано в уравнениях, и я сам дал команду приборам предупреждать о надвигающейся буре все проходящие суда.
А сегодня я проснулся, когда за окном, надежно отгороженные бетонными стенами, бушевали стихии. Молнии огненными швами прострачивали темное небо, будто накрепко сшивая его с морем, с островом, со мной. Разность потенциалов между облаками и волнами - этими обкладками гигантского конденсатора - достигала восьмисот миллионов вольт.
Я вышел из здания, и мои барабанные перепонки содрогнулись от грохота. Гром небесный и гром морской слились воедино. Волны с бешеным упорством штурмовали неприступные утесы.
Море и впрямь взбесилось. Я чувствовал, как содрогаются волнорезы: будто зубы во рту, шатаются стальные опоры у входа в северную бухту. Большие камни море швыряло на берег, словно из пращи.
Один за другим шли на меня в атаку многотонные валы, расшибались о бетонный щит, но вставали, разбитые, подняв бахромчатые знамена, собирая под них новых бойцов. Дыбились кони, и пена, шипя, капала с их разгоряченных ртов и ноздрей. Выгибали хищные спины чудовища, упорно и методично били тараны.
Но внезапно в моем мозгу сильнее грома и ударов волн зазвучал сигнал бедствия - три точки, три тире, три точки, - три буквы, от которых стынет кровь: SOS, SOS...
Мгновенно повернулись мои уши-локаторы, наклонились мои антенны, запеленговали сигнал. Локаторы пытались нащупать, мои подводные и надводные глаза пытались увидеть, что там происходит, кто взывает о помощи. Мои руки - быстроходные катера - уже напряглись, готовые протянуться на помощь туда, куда я им прикажу.
Наконец я увидел, или, вернее сказать, - ощутил небольшую учебную шхуну, ставшую игрушкой волн. Я увидел ее рангоут и совершенные обводы корпуса, такие жалкие и невсамделишные сейчас.
Всамделишными были только волны и я. Им приходилось считаться со мной, а мне - с ними.
Вот огромная волна, хохоча во всю глотку, взвалила шхуну себе на спину, встряхнула ее корму так, что перо руля стало в нейтральное положение, и швырнула вниз, в пучину, с оборванным штуртросом.
Но уже протянулись, расталкивая волны, мои руки-катера, помчались со скоростью десятков узлов, и на каждом - по роботу, готовому точно и беспрекословно выполнить любую мою команду.
Мощь и ярость волн были беспредельны, но на моей стороне, кроме моих мышц - мощных турбин, были точнейшие расчеты, рождаемые более молниеносно, чем молнии бури.
Правая моя рука уже почти дотянулась до шхуны, которую море избрало своей игрушкой. Правда, рука дрожала, не в силах осуществить точных расчетов, и приходилось давать поправки - сотни поправок в минуту. Двигатели не успевали повиноваться. Катер упал в расщелину, открывшуюся между двумя волнами, дифферент на корму составил двадцать семь градусов. Я еле успел выровнять его и отработать назад, чтобы следующую волну встретить во всеоружии.
Еще хуже было с левой рукой - с левым катером. Он отвернул на крутой волне, клюнул носом и не успел выровняться. Вода затопила клапаны, регулирующие подачу смазки на турбину. С надрывом работали циркуляционные насосы. Крен на борт достиг сорока двух градусов.
Сорвались наглухо принайтовленные предметы, и тогда обрадованные волны мощным ударом положили катер на борт под углом в сорок четыре градуса предел устойчивости. Я почувствовал, как напряглись и затрещали мышцы на левой руке, и знал, что так же - только сильнее во много крат - трещит и рвется оснастка, угрожающе скрипит корпус катера, вода захлестывает двигатель.
"Лево на борт!" - мысленно скомандовал я, и катер выровнялся.
Конечно, если бы на катере были люди, они бы не вынесли таких маневров. Расстояние между катером и шхуной неуклонно сокращалось - 10 кабельтовых... 4... 3... Дрожа корпусом, катер остановился в угрожающей близости от шхуны на присмиревшей от такой дерзости волне.
Второй катер подошел одновременно с другой стороны.
Теперь я видел напряженные лица людей на шхуне, с надеждой вглядывающихся в спасательные суда. Особенно поразило меня бледное, с синевой лицо совсем юного курсанта. На этом словно плывущем в тумане лице выделялись лишь молящие глаза и дрожащие губы.
Взмахнула моя правая рука, будто что-то бросила. В тот же миг правый катер выстрелил буксирным концом.
Его поймали и закрепили на шхуне.
Левая рука ждала. Ей было трудно, ее трясло и ломало, но и она сделала такое же движение, как правая.
Второй буксирный конец закрепили на борту.
Теперь я держал шхуну двумя руками, перебирал канаты, отводил, их и выравнивал. Шхуна скользила по волнам, проваливалась, и тогда я выдергивал ее из пучины. У меня было такое впечатление, будто я пытаюсь удержать в воде голыми руками очень сильную скользкую рыбу.
Мозг работал с предельным напряжением, давая команды вычислительной машине. Машина производила миллионы расчетов. У меня кружилась голова, нужно было переключиться на защитный режим, но я боялся, что за то время, пока буду переключаться, на мгновение упущу контроль над рукой-катером. Лицо курсанта все еще плыло передо мной, слегка размытое, подернутое туманом. Я спросил себя: шалят ли это клетки сетчатки глаз", или клетки памяти? Но искать ответ было некогда.
Правую руку сильно дернуло несколько раз, острая боль пронзила ее от кости до предплечья. Я чуть было не выпустил канат. Мои пальцы разжимались сами собой. Появилось ощущение, что нет среднего пальца. Я невольно бросил взгляд на руку, сжатую в кулак. Средний палец был совершенно белый, неживой. Нужно было немедленно разжать кулак, расслабиться. Но тогда...
Яростно завывающий серо-зеленый вал закрутил белые усы пены и ринулся на катер. Он обрушился на него, подмял. Катер клюнул носом, затем выровнялся и сразу же провалился кормой.
Жернова вращались в моей голове, красная пелена заволокла глаза. Но и сквозь нее я видел то же самое юное лицо, которому угрожал вал с белыми усами, готовый смыть и его, и меня, и еще миллионы крохотных живых островов. Этот вал казался мне посланцем и орудием природы, беспощадной к своим творениям, если они слабы. А чтобы стать сильными, чтобы выстоять против зазубренных гребней, есть только один путь - сплотиться, стать полосой суши, упереться всей массой и не дать себя сдвинуть. И тогда море, не сумевшее уничтожить нас поодиночке, угомонится, станет послушным и ласковым, начнет наносить песок и камни, расширяя и укрепляя полоску суши, которая оказалась сильнее его...
Мне удалось и на этот раз выровнять катер. И море, словно в отместку, швырнуло его на риф. Винт катера продолжал вращаться, накручивая на себя оборванный трос.
Удар. Треск раздираемого металла. Нестерпимая боль в руке.
Только бы не разжать пальцы!
По моему приказу робот Тим прыгнул за борт, чтобы очистить винт. Безумная затея. Я это знал, но больше ничего придумать не мог. На одном канате шхуну не привести в бухту. Надо использовать любой шанс, каким бы ничтожным он ни был.
Вздыбился новый вал, глухо заревел и пошел в атаку. Прощай, верный Тим! Мне было его жаль, как лучшего безропотного слугу, почти друга. Но я не мог забыть молящее лицо, вылепленное из такого же материала, как я.
Обломки катера швырнуло на рифы. Волны - бешеные языки, рифы - зубы...
Рука онемела. Пальцы разжались сами собой...
Осталась одна рука, один катер, один канат. И - мозг, молниеносно перебирающий варианты, подсчитывающий и рассчитывающий, направляющий машину, дающий ей волевое начало...
Я помню все так четко и ясно, как будто это происходит сейчас. Помню, как кружилась голова и ломило виски, помню беспощадную боль в затылке, скрежет жерновов, когда казалось, что еще секунда - и мозг не выдержит напряжения, я сойду с ума.
Когда катер со шхуной миновал входные буи и вошел в бухту, у меня уже не было сил радоваться.
Я успел переключить управление на вычислительную машину, повалился на постель и уснул. Я не слышал, как в мою комнату вошли люди со шхуны, как они хлопотали вокруг меня.
Проснувшись, я увидел перед собой знакомое лицо с большими круглыми усталыми глазами.
- Здравствуйте, дружище! - сказал мне доктор Барновский.
- Здравствуйте, доктор, - ответил я. - Будете ругаться?
- По какому поводу?
- Я плохо выполнял ваши инструкции и, по-видимому, заболел. Опять жернова работали...
Вот когда он захохотал во все горло:
- Заболели? Жернова? Да плюньте вы на них! Они вам больше не страшны...
Он встал и посмотрел в окно. Я приподнялся на локте и взглянул туда же.
Море было залито солнцем. Оно сверкало, разглаженное и отутюженное, натертое до блеска, оно вздыхало - умиротворенное. Стоял зеркальный штиль. И тень от пирса только подчеркивала его великолепие, погрузившуюся в него чашу неба, плавающие в ней снежинки облаков...
До скорой, очень скорой встречи!
Борис.
Я складываю письма в аккуратную стопку. Теперь я понимаю, кого видел на острове, в окне башни маяка. Нового пациента доктора Барновского.
И я уже знаю, что буду делать этим летом, как проведу отпуск. Я соберу друзей-аквалангистов, и мы исследуем подводные хребты, протянувшиеся от острова к континенту, проникнем в тайну их возникновения. Ведь уже сегодня, после прочтения писем, у меня созрела догадка. Я вспомнил, что Борис был соединен с островом и морем с помощью мощных усилителей-антенн, генераторов, вычислительной машины... Вспомнил и его мысли о том, что человека связывает с природой не только прямая, но и обратная связь. Значит, все, происходящее в человеке, влияет и на природу, - и мы еще не знаем, в каких размерах. Не случайно Борис вспоминал восточную пословицу: "Погасла звезда - умер человек, умирает человек - гаснет звезда". Да, теперь я догадываюсь, почему хребты такие гладкие, совсем без складок. Ведь росли они очень быстро.
Я убежден: количество хребтов точно соответствует количеству больных, излечившихся на острове и восстановивших нормальную связь с материком человечества. Вот и во время пребывания там Бориса от острова к континенту протянулся еще один хребет...
Жаль только, что я стал забывать ваши лица. Они тускнеют, стираются, размываются...
Жду ваших писем.
ОБ (Остров Борис - так я теперь буду подписываться).
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
28 мая.
Мои родные!
Очень обрадовался, получив ваше письмо. Хорошо, что мама купила теплый костюм. Пригодится для зимы. Мама, старайся хоть изредка ходить с Валей в бассейн. Поверь мне, тебе это крайне необходимо.
Неужели у Олега такой скверный характер? Я-то знал его другим. Возможно, ему просто внимания и ласки не хватает. Сказать об этом он стесняется, вот и бунтует.
Я здесь по-прежнему встречаю и провожаю суда, отражаю атаки волн, в общем - работаю островом.
У меня появился первый живой приятель - баклан. Он прилетает ко мне за подаянием - остатками пищи, рыбой. Я называю его - АТ, Антитим. В отличие от Тима, он непослушен и капризен, чуть что не по нем - взмахнет черными крыльями, подымется ввысь и камнем падает в море - за рыбой охотится. Иногда опустится совсем низко, косит на меня блестящим глазом, будто спрашивает: что, приятель, заскучал без меня со своим роботом? Потом, как ни в чем не бывало, приземлится рядом со мной, крикнет что-то на своем языке, подарка требует.
А вчера прилетел он ко мне уже не один. Судя по всему, подругу свою привел знакомиться со мной. Такая же, как он, черная, с хохолком, с белой грудкой. Ну, а какое же знакомство без угощения? Видно, понимает он это, шельмец!
Приметил я: не любит мой приятель охотиться в одиночку и полный штиль не любит. Ко мне прилетает жаловаться: голодно, мол, товарищей для охоты нет, рыбьих стай что-то не видно, выручи, сосед. И я выручаю и его, и его подругу. Зато в стае они устраивают настоящую облавную охоту. Окружают со стороны моря место, где много рыбы, строятся в плотное полукольцо и, как настоящие загонщики, с криками и плеском сгоняют рыбу в плотную паникующую толпу. А уж тогда ныряют за ней строго по очереди, чтобы в цепи не образовывалось больших окон, и добывают рыбу. Мои знакомцы - вместе со всеми.
Жду я, что эта пара доверится мне окончательно и устроит гнездо поблизости от моего жилища.
Однажды наблюдал я их ухаживания. Подходил мой приятель к своей подруге, покачиваясь, как моряк на палубе. Шею к ней наклонял, головой поводил, будто изумлялся: ах, какая ты у меня красивая, пригожая! А она наоборот - шею круто назад запрокинула, клюв раскрыв. Встали птицы близко друг к дружке и целоваться начали. Ну, не то чтобы по-настоящему целоваться, ведь и губ у них не имеется - одни клювы. А это инструмент для поцелуев не подходящий. Вот и остается им одно - этими клювами тереться, один в другой вкладывать. А потом разинули они клювы, закричали "хро-хро-хро" - вроде троекратного "хорошо". Поблагодарили друг дружку глубокими поклонами и стали на радостях приплясывать. Глядя на них, я сам едва удержался от того, чтобы не сплясать вместе с ними.
А ночью приснилось мне, будто слышу крик человека. Выскочил я спросонья, в ночь уставился. А она темная, глядит на меня стоглазо, стозвездно.
Уже потом сообразил я, что проверить, слышал ли крик на самом деле, очень просто. Дал задание приборам, прочел магнитофонные записи. Убедился: почудилось. Но с чего это мне чудятся голоса человечьи?
Сегодня опять беседовал по радио с доктором Барновским. Он говорит, что доволен тем, как идет выздоровление.
Хотелось бы повидаться с вами, но пока доктор не разрешает.
Пишите. Целую.
Ваш ОБ.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
2 июня.
Здравствуйте, родные!
Почему своевременно не отвечаете на письма и заставляете волноваться? Не так уж много у меня связей с людьми. Одна из важнейших - через ваши письма. Вторая - через корабли, но они в этих широтах появляются не часто.
Есть еще одна линия связи, ставшая очень важной для меня, - через сны. Я запоминаю их, а потом перебираю, как листки календаря. Во снах я снова переживаю то, что было, живу среди вас, работаю в лаборатории.
А вчера мне приснилась Надежда Кимовна. Будто родилась она из пены морской и вышла на берег в длинном платье, усыпанном блестками, - точно в таком же платье я видел ее на новогоднем карнавале. Была она тогда кокетливой, грациозной и - странное дело - прехорошенькой. Вот какие метаморфозы с ней произошли. Ну, да мне-то все равно.
Олегу передайте вот что. Если он не угомонится, я с ним по возвращении сурово поговорю. Очень сурово. Пусть так и знает. Довольно ему кочевать из вуза в вуз. Пора остановиться на чем-нибудь, решить - что же для него главное: математика, музыка или стихи? А может быть, объединить все это? Пусть подумает над последним моим предложением. Математика с искусством совмещается очень даже просто. Достаточно вспомнить примеры из истории.
Но основное - он должен понять, что, кроме него, есть другие люди, которым он причиняет вред своими метаниями. Все свои поступки он должен соизмерять с поступками других людей, принимать во внимание их интересы, желания. Он же не в пустыне живет.
Вот пишу это - и самому удивительно: старые банальные истины начинают звучать по-новому, приобретают новый смысл.
Мне здесь по-прежнему хорошо, только по вас скучаю. Да и в институт хотелось бы заглянуть - мы ведь тогда как раз начинали опыты с препаратами, делающими внутричерепное давление устойчиво-независимым от изменения атмосферных условий. Интересно бы узнать, каковы результаты...
Мой идеальный слуга Тим начинает меня раздражать своим идиотским всегдашним послушанием. Вчера, когда он принес на подносе бульон по-камберски, я подумал: "Неужели ты ни разу не споткнешься и не прольешь ни капли бульона?"
И что бы вы думали? Он тут же споткнулся - нарочно, каналья! - и плеснул бульоном на меня. Что с него возьмешь, с бедного послушного робота с заблокированной волей?
Если Вале не трудно, пусть все-таки позвонит в институт, узнает о результатах опытов и напишет мне. И еще просьба - узнать, как там поживает Вадим Власов. Он - один из немногих - отважился на собрании за меня выступить. Впрочем, и Артем Михайлович поддержал его. Передавайте им мой сердечный привет.
Счастливых вам пассатов и семь футов под килем во всех ваших делах!
Остров Борис.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
14 июня.
Здравствуйте, родные!
Вчера я лег спать с отчетливым предчувствием бури. Собственно говоря, "предчувствие" было рассчитано, выписано в уравнениях, и я сам дал команду приборам предупреждать о надвигающейся буре все проходящие суда.
А сегодня я проснулся, когда за окном, надежно отгороженные бетонными стенами, бушевали стихии. Молнии огненными швами прострачивали темное небо, будто накрепко сшивая его с морем, с островом, со мной. Разность потенциалов между облаками и волнами - этими обкладками гигантского конденсатора - достигала восьмисот миллионов вольт.
Я вышел из здания, и мои барабанные перепонки содрогнулись от грохота. Гром небесный и гром морской слились воедино. Волны с бешеным упорством штурмовали неприступные утесы.
Море и впрямь взбесилось. Я чувствовал, как содрогаются волнорезы: будто зубы во рту, шатаются стальные опоры у входа в северную бухту. Большие камни море швыряло на берег, словно из пращи.
Один за другим шли на меня в атаку многотонные валы, расшибались о бетонный щит, но вставали, разбитые, подняв бахромчатые знамена, собирая под них новых бойцов. Дыбились кони, и пена, шипя, капала с их разгоряченных ртов и ноздрей. Выгибали хищные спины чудовища, упорно и методично били тараны.
Но внезапно в моем мозгу сильнее грома и ударов волн зазвучал сигнал бедствия - три точки, три тире, три точки, - три буквы, от которых стынет кровь: SOS, SOS...
Мгновенно повернулись мои уши-локаторы, наклонились мои антенны, запеленговали сигнал. Локаторы пытались нащупать, мои подводные и надводные глаза пытались увидеть, что там происходит, кто взывает о помощи. Мои руки - быстроходные катера - уже напряглись, готовые протянуться на помощь туда, куда я им прикажу.
Наконец я увидел, или, вернее сказать, - ощутил небольшую учебную шхуну, ставшую игрушкой волн. Я увидел ее рангоут и совершенные обводы корпуса, такие жалкие и невсамделишные сейчас.
Всамделишными были только волны и я. Им приходилось считаться со мной, а мне - с ними.
Вот огромная волна, хохоча во всю глотку, взвалила шхуну себе на спину, встряхнула ее корму так, что перо руля стало в нейтральное положение, и швырнула вниз, в пучину, с оборванным штуртросом.
Но уже протянулись, расталкивая волны, мои руки-катера, помчались со скоростью десятков узлов, и на каждом - по роботу, готовому точно и беспрекословно выполнить любую мою команду.
Мощь и ярость волн были беспредельны, но на моей стороне, кроме моих мышц - мощных турбин, были точнейшие расчеты, рождаемые более молниеносно, чем молнии бури.
Правая моя рука уже почти дотянулась до шхуны, которую море избрало своей игрушкой. Правда, рука дрожала, не в силах осуществить точных расчетов, и приходилось давать поправки - сотни поправок в минуту. Двигатели не успевали повиноваться. Катер упал в расщелину, открывшуюся между двумя волнами, дифферент на корму составил двадцать семь градусов. Я еле успел выровнять его и отработать назад, чтобы следующую волну встретить во всеоружии.
Еще хуже было с левой рукой - с левым катером. Он отвернул на крутой волне, клюнул носом и не успел выровняться. Вода затопила клапаны, регулирующие подачу смазки на турбину. С надрывом работали циркуляционные насосы. Крен на борт достиг сорока двух градусов.
Сорвались наглухо принайтовленные предметы, и тогда обрадованные волны мощным ударом положили катер на борт под углом в сорок четыре градуса предел устойчивости. Я почувствовал, как напряглись и затрещали мышцы на левой руке, и знал, что так же - только сильнее во много крат - трещит и рвется оснастка, угрожающе скрипит корпус катера, вода захлестывает двигатель.
"Лево на борт!" - мысленно скомандовал я, и катер выровнялся.
Конечно, если бы на катере были люди, они бы не вынесли таких маневров. Расстояние между катером и шхуной неуклонно сокращалось - 10 кабельтовых... 4... 3... Дрожа корпусом, катер остановился в угрожающей близости от шхуны на присмиревшей от такой дерзости волне.
Второй катер подошел одновременно с другой стороны.
Теперь я видел напряженные лица людей на шхуне, с надеждой вглядывающихся в спасательные суда. Особенно поразило меня бледное, с синевой лицо совсем юного курсанта. На этом словно плывущем в тумане лице выделялись лишь молящие глаза и дрожащие губы.
Взмахнула моя правая рука, будто что-то бросила. В тот же миг правый катер выстрелил буксирным концом.
Его поймали и закрепили на шхуне.
Левая рука ждала. Ей было трудно, ее трясло и ломало, но и она сделала такое же движение, как правая.
Второй буксирный конец закрепили на борту.
Теперь я держал шхуну двумя руками, перебирал канаты, отводил, их и выравнивал. Шхуна скользила по волнам, проваливалась, и тогда я выдергивал ее из пучины. У меня было такое впечатление, будто я пытаюсь удержать в воде голыми руками очень сильную скользкую рыбу.
Мозг работал с предельным напряжением, давая команды вычислительной машине. Машина производила миллионы расчетов. У меня кружилась голова, нужно было переключиться на защитный режим, но я боялся, что за то время, пока буду переключаться, на мгновение упущу контроль над рукой-катером. Лицо курсанта все еще плыло передо мной, слегка размытое, подернутое туманом. Я спросил себя: шалят ли это клетки сетчатки глаз", или клетки памяти? Но искать ответ было некогда.
Правую руку сильно дернуло несколько раз, острая боль пронзила ее от кости до предплечья. Я чуть было не выпустил канат. Мои пальцы разжимались сами собой. Появилось ощущение, что нет среднего пальца. Я невольно бросил взгляд на руку, сжатую в кулак. Средний палец был совершенно белый, неживой. Нужно было немедленно разжать кулак, расслабиться. Но тогда...
Яростно завывающий серо-зеленый вал закрутил белые усы пены и ринулся на катер. Он обрушился на него, подмял. Катер клюнул носом, затем выровнялся и сразу же провалился кормой.
Жернова вращались в моей голове, красная пелена заволокла глаза. Но и сквозь нее я видел то же самое юное лицо, которому угрожал вал с белыми усами, готовый смыть и его, и меня, и еще миллионы крохотных живых островов. Этот вал казался мне посланцем и орудием природы, беспощадной к своим творениям, если они слабы. А чтобы стать сильными, чтобы выстоять против зазубренных гребней, есть только один путь - сплотиться, стать полосой суши, упереться всей массой и не дать себя сдвинуть. И тогда море, не сумевшее уничтожить нас поодиночке, угомонится, станет послушным и ласковым, начнет наносить песок и камни, расширяя и укрепляя полоску суши, которая оказалась сильнее его...
Мне удалось и на этот раз выровнять катер. И море, словно в отместку, швырнуло его на риф. Винт катера продолжал вращаться, накручивая на себя оборванный трос.
Удар. Треск раздираемого металла. Нестерпимая боль в руке.
Только бы не разжать пальцы!
По моему приказу робот Тим прыгнул за борт, чтобы очистить винт. Безумная затея. Я это знал, но больше ничего придумать не мог. На одном канате шхуну не привести в бухту. Надо использовать любой шанс, каким бы ничтожным он ни был.
Вздыбился новый вал, глухо заревел и пошел в атаку. Прощай, верный Тим! Мне было его жаль, как лучшего безропотного слугу, почти друга. Но я не мог забыть молящее лицо, вылепленное из такого же материала, как я.
Обломки катера швырнуло на рифы. Волны - бешеные языки, рифы - зубы...
Рука онемела. Пальцы разжались сами собой...
Осталась одна рука, один катер, один канат. И - мозг, молниеносно перебирающий варианты, подсчитывающий и рассчитывающий, направляющий машину, дающий ей волевое начало...
Я помню все так четко и ясно, как будто это происходит сейчас. Помню, как кружилась голова и ломило виски, помню беспощадную боль в затылке, скрежет жерновов, когда казалось, что еще секунда - и мозг не выдержит напряжения, я сойду с ума.
Когда катер со шхуной миновал входные буи и вошел в бухту, у меня уже не было сил радоваться.
Я успел переключить управление на вычислительную машину, повалился на постель и уснул. Я не слышал, как в мою комнату вошли люди со шхуны, как они хлопотали вокруг меня.
Проснувшись, я увидел перед собой знакомое лицо с большими круглыми усталыми глазами.
- Здравствуйте, дружище! - сказал мне доктор Барновский.
- Здравствуйте, доктор, - ответил я. - Будете ругаться?
- По какому поводу?
- Я плохо выполнял ваши инструкции и, по-видимому, заболел. Опять жернова работали...
Вот когда он захохотал во все горло:
- Заболели? Жернова? Да плюньте вы на них! Они вам больше не страшны...
Он встал и посмотрел в окно. Я приподнялся на локте и взглянул туда же.
Море было залито солнцем. Оно сверкало, разглаженное и отутюженное, натертое до блеска, оно вздыхало - умиротворенное. Стоял зеркальный штиль. И тень от пирса только подчеркивала его великолепие, погрузившуюся в него чашу неба, плавающие в ней снежинки облаков...
До скорой, очень скорой встречи!
Борис.
Я складываю письма в аккуратную стопку. Теперь я понимаю, кого видел на острове, в окне башни маяка. Нового пациента доктора Барновского.
И я уже знаю, что буду делать этим летом, как проведу отпуск. Я соберу друзей-аквалангистов, и мы исследуем подводные хребты, протянувшиеся от острова к континенту, проникнем в тайну их возникновения. Ведь уже сегодня, после прочтения писем, у меня созрела догадка. Я вспомнил, что Борис был соединен с островом и морем с помощью мощных усилителей-антенн, генераторов, вычислительной машины... Вспомнил и его мысли о том, что человека связывает с природой не только прямая, но и обратная связь. Значит, все, происходящее в человеке, влияет и на природу, - и мы еще не знаем, в каких размерах. Не случайно Борис вспоминал восточную пословицу: "Погасла звезда - умер человек, умирает человек - гаснет звезда". Да, теперь я догадываюсь, почему хребты такие гладкие, совсем без складок. Ведь росли они очень быстро.
Я убежден: количество хребтов точно соответствует количеству больных, излечившихся на острове и восстановивших нормальную связь с материком человечества. Вот и во время пребывания там Бориса от острова к континенту протянулся еще один хребет...