Росоховатский Игорь. Утраченное звено

четвертый, скоро тоже будет мертв. Но пока он пытается спастись, добраться
до скалы. Даже если он доберется до нее, то лишь отсрочит свою гибель. На
период от одного до трех часов.
Он заметил меня. Пробует выяснить, кто я такой. Если узнает, станет
просить о помощи.
Я истратил на наблюдение за ним четыре секунды. Достаточно. Пора
приниматься за дело. Возьму пробы грунта.
Запускаю излучатели на половину мощности. Одновременно анализирую
пробы. Фиолетовое свечение крупинок свидетельствует о наличии в них
титана. Удача. Он мне и нужен для создания сплава.
Человек пытается привлечь мое внимание. Я бы совсем перестал замечать
его, но какие-то обрывки воспоминаний, сохранившиеся в блоках памяти после
чистки, не дают это сделать, будоражат ассоциативные участки, вторгаются в
плавное течение мыслей, сбивают его. Надо будет основательно просмотреть
блоки памяти, стереть из них все лишнее, отвлекающее. Придется еще раз
перестроить и механизм считывания.
В грунте планеты есть титановая и цинковая руды. Значит, у меня будет
сплав, из которого можно затем получить кристаллы-накопители. Сколько же
их потребуется? 7(10068301+12^6):9...
Человек манипулирует прожектором, посылает световые сигналы. Он думает,
что я не заметил его. И еще он хочет, чтобы я понял: он - существо
разумное. Ну что ж, это правда, хотя разум его и ограничен - не может
справиться с нынешней задачей на выживание. Он разумен настолько, сколько
разума в него успели и смогли вложить: предки - в генах, учителя - с
помощью словарного и цифрового кода.
Возможности самопрограммирования у него невелики - намного меньше, чем
у меня. И все-таки отчего-то жаль, что это существо ничем мне не может
пригодиться...
Мои приемники отлично настроены. Блоком 3В воспринимаю его психическое
состояние. Он читает свою память. Есть ли в ней что-либо интересное для
меня? Он вспоминает маленького человека - свою копию. Называется "сын".
Затем вспоминает существо другого пола, необходимое при скрещивании и
генетической сверке для получения копии. Оно и вынашивает копию в своем
организме. Называется - "жена". Зачем он вызывает их в памяти? Ни жена, ни
сын ему сейчас не помогут решить задачу на выживание. Они для него
бесполезны почти настолько же, насколько он - для меня.
Конечно, в памяти следует хранить неопределенное множество всяческих
сведений, ибо трудно предвидеть, какие из них пригодятся в бесконечности
ситуаций, возникающих во времени. Но извлекать из памяти нужно только те
сведения, которые работают в данной ситуации. Механизм извлечения должен
быть предельно отлажен. Я переделывал и капитально усовершенствовал его
116 раз, начиная с прохождения нуль-пространства. Если бы не эти
переделки, я не смог бы даже подойти к Горловине. Капсула энергетической
оболочки, которую я образовал вокруг себя из нейтральных частиц, оказалась
не совсем такой, как я предполагал. Пришлось дополнить ее вторым слоем из
частиц высоких энергий. И все же в Горловине капсула деформировалась, поля
перемещались, вгибались внутрь и начинали растворять само "ядрышко". А
этим "ядрышком" был я, моя личность, мой разум, пытающийся постичь загадку
Вселенной, тайну жизни и смерти, составить единое уравнение развития
материи.
"В критической ситуации, - говорил мой учитель к создатель, -
ориентируйся на главный параметр твоих поисков. Он будет храниться под
шифром "а". Если нужно будет, сосредоточь все внимание только на нем".
Я совершил предназначенное. На границах бытия и небытия составлял и
пересоставлял звенья уравнения, сводил их в одно целое. Проверял и
перепроверял. Отбрасывал ненужное. Трудно оценить тяжесть моего труда. По
сравнению с тем, что сделано, осталось не так уж много. Для завершения
уравнения нужно в первую очередь найти одно утраченное звено. В самом
начале моего странствования я уже включал его в уравнение. Об этом
свидетельствуют пробелы в памяти, пробелы в символах, которыми кодирую
концы звеньев. Оно исчезло, забылось на более поздних этапах. Возможно,
каким-то образом я стер его из памяти, когда переделывал себя перед входом
в Горловину...
Что-то мешает мне спокойно анализировать.
Оказывается, я все же наблюдаю за человеком, который пытается спастись
от излучения. Меня интересуют его воспоминания. Но что же в них
особенного? Он вспоминал сына, теперь - жену. Он очень волнуется, он любил
ее... ЛЮБИЛ... Четко воспринимаю его психическое состояние. Что-то
знакомое Чудится мне в его биоволнах. Узнаю, почему мне знакомо его
состояние, и продолжу анализ грунта. Как медленно он вспоминает!
Температура окружающей среды повышается быстро. Придется помочь ему,
отдалить его гибель, хотя бы на то время, пока не получу ответ на внезапно
возникший вопрос.
Я любопытен".


- Спасибо за спасение. Кто ты? - спрашивает человек, не надеясь
получить ответ.
Но тут же слышит:
- Я сигом.
- Сигом? Повтори, пожалуйста, - боясь, что это слуховая галлюцинация,
шепчет человек. - Ты создан людьми, на Земле?
- Да, создан на Земле. В Институте эволюционного моделирования.
Слова ответа звучат сухо и бесстрастно, но человек этого не замечает.
Надежда на спасение и радость встречи нахлынули и потрясли его с такой
силой, что он никак не может опомниться. Одиночество закончилось. Ведь он
встретил не просто робота с космической спасательной станции. Сигом - гомо
синтетикус, человек синтетический, _человек_! Теперь на этой проклятой
планете двое людей. Сигом - порождение человеческого ума, помощник и
продолжатель. Он может работать там, где гомо сапиенсу существовать
невозможно. Когда два этих существа вместе, им ничто не страшно.
Невероятная встреча! Один шанс на миллион, на миллиард...
"Постой, - подумал все еще пьяный от радости человек. - Почему я считаю
это везение невероятным? Ведь мы создавали сигомов, чтобы они помогали нам
осваивать космос и спасали нас".
Он говорит сигому:
- Ты принял такую удивительную форму, что узнать тебя невозможно.
- Форма зависит от цели. Я проходил Горловину, составлял уравнение
развития материи. Пришлось изменить не только форму и материал...
Это "не только" на какое-то мгновение настораживает человека, но он
отмахивается от своих страхов. Теперь, когда рядом сигом, он чувствует
себя уверенно.
- Ты осмотрел корабль? - спрашивает он.
- Его очень трудно отремонтировать, - откликается сигом и, предугадывая
следующий вопрос человека, добавляет: - Людей оживить невозможно. Клетки
мозга уже погибли.
- Необходимо срочно закапсулировать трупы и наладить системы
жизнеобеспечения корабля. Потом примемся за системы движения и навигации.
- Корабль восстановить трудно, - терпеливо повторяет сигом. - На это
уйдет много времени и усилий. Не смогу одновременно продолжать свои
вычисления.
Человеку не нравятся слова сигома. Теперь он уже не может отмахнуться
от опасений. Он спрашивает:
- А что предлагаешь ты? Что нужно предпринять, по твоему мнению?
Вместо ответа сигом говорит о другом:
- Пройдя Горловину и увидев Вселенную извне, я сумел почти закончить
уравнение, но обнаружил, что утратил одно необходимое звено. Возможно, я
стер его из памяти, когда перестраивал себя перед прыжком в Горловину. В
памяти остался только след. Он указывает, что звено это я записал в самом
начале моей жизни. Вот и пришлось вернуться в вашу Галактику...
В его словах скрыт вопрос, словно он надеется, что человек подскажет,
где искать утерянное.
Человек спрашивает резко:
- Ты не поможешь мне? Оставишь меня погибать?
- Я уже объяснял тебе, чем занимаюсь. Разве это не важная цель?
- Важная, - признает человек и задумывается.
Теперь уже сигому не нравятся новые его мысли и слова.
- Зачем тогда ты отвлекался от нее? Зачем спасал меня от излучения
светила?
- Не знаю. Услышал твои воспоминания. Они почему-то повлияли на ход
моих мыслей. Произошел сбой в аналитических структурах шестнадцатого
блока...
Человек молчит. Переход от радости к отчаянию оказался слишком
болезненным для него. Он думает: "Вот и осуществилось извечное наше
стремление, чтобы дети были совершеннее нас..."


Мы ремонтировали пульт, и я никак не мог отладить контакты с системой
гироскопов. В полном изнеможении я опустился в кресло. Болели от
напряжения шея и плечи. Зато прошла головная боль. В голове просто шумело,
как будто там работал вентилятор, проветривая мозг.
Я смотрел пустым невидящим взглядом на развороченный пульт, на
разноцветные проводки, вылезшие из-под стабилизатора. Блики света играли
на пластмассе, придавая всему этому скопищу деталей неуместно нарядный
вид.
Послышались быстрые шаги. Я сразу узнал их. Даже сквозь дремоту я
всегда узнавал шаги трех людей.
Я быстро встал и взял индикатор. Стараясь выглядеть как можно деловитее
и увереннее, подошел к пульту.
Шаги затихли за моей спиной. На затылке я почувствовал тепло дыхания.
Дорого бы я дал за то, чтобы он обнял меня, как лет двенадцать назад, и
попросил объяснить какую-нибудь задачу или просто о чем-то спросил. Но я
не мог даже обернуться к нему. Ведь тогда он заметит мою растерянность. Я
ниже склонился над пультом и стал замерять напряжение на входе и выходе
стабилизатора. Потом подтянул контакты и снова замерил.
Он молча наблюдал за моими действиями. Проходили минуты. Почему-то
застрекотал счетчик. И как раз в эту минуту Глеб сказал со смешком:
- Батя, склеротик мой родной, ты ведь забыл закрепить подводку от
угломера. Даже издали видно, как шкала вибрирует...
Нет, меня не слова его ужалили, хоть шутка была грубоватой. Не тон. Но
ведь фраза означала, что он уже несколько минут как заметил мою оплошность
и наблюдал, как я навожу тень на плетень. Интересно знать, какие чувства
вызывала в нем моя беспомощность? Удивление? Сочувствие? Насмешку?
- Давай отвертку, батя, помогу.
Я толкнул к нему отвертку. Она покатилась по шкале, но он успел
подхватить ее.
- Ну вот, сейчас будет порядок, - рокотал он довольно, как ни в чем не
бывало. - Помнишь, ты учил меня? - Он заговорил моим голосом. Подражал он
умело: мои друзья часто не различали, кто с ними говорит по телефону. -
Во-первых, нельзя быть растяпой, во-вторых, нельзя быть растяпой,
в-третьих...
Я резко обернулся к нему. Что-то было в моем взгляде такое, что он
тотчас умолк. Но уже через минуту протянул капризно, как в школьные годы:
- Ну и что тут такого? Тебе можно было, а мне - нет?
Не мог же я объяснить ему, что возраст берет свое, что после очередной
комиссии меня хотели перевести на космодром, что я и сам понимаю: пора
уходить из экипажа. И ушел бы, если бы не он...
- Спасибо, сынок, что помог, - сказал я, стараясь, чтобы голос не
дрогнул. - Глаза молодые, сразу заметил.
Он по-своему понял меня:
- Опять "молодо-зелено"? И не думай, я вижу, что ты обиделся. А за что?
Что я сказал? Просто нам нельзя работать в одном экипаже. Это я давно тебе
говорил. Ты становишься не в меру раздражительным, хочешь все на мне
вымещать.
Я молчал.
Он не унимался:
- Серьезно, отец. Ни к чему твоя опека, и это раздражение по поводу и
без оного. Разреши мне перейти к Кравчуку. Не мешай.
"Рано, - думал я. - Рано".
- Извини, сынок, устал я. - Против воли мой голос был заискивающим,
хоть за это я готов был уничтожить себя. - Мне без тебя трудно будет. И
маме так спокойнее.
Я пользовался недозволенным приемом, я унижался. Но мне надо было во
что бы то ни стало еще подержать его подле себя и Бориса...


Человек говорит сигому:
- Жаль, что произошел сбой. Я-то думал, что ты неуязвим. Ведь с самого
начала тебя создавали мощным и совершенным люди. - Он выделяет слово
"люди", почти выкрикивает его.
Но сигом словно и не замечает его интонации:
- Да, странно. Тем более теперь, когда я много раз переделывал свои
структуры и системы. Я создал свой организм не из вещества, а из лунтра.
- Что такое лунтр?
- Нечто подобное плазме. Переходное состояние между веществом и
энергией. Так мне легче изменяться в зависимости от условий.
Сигом на миг умолкает. Раздается жужжание механизмов, берущих пробы
грунта. Сквозь дымку пыли становится видна вершина горы.
- Ты совершенно беззащитен перед открытым космосом, - резюмирует сигом.
- И что же? - настороженно шепчет человек, уже понимая, куда клонит
сигом.
- Но разве такая мощная система по переработке информации, как я,
должна заниматься спасением неудачной системы? Разве это не противоречит
элементарной логике?
- Противоречит, - подтверждает человек и думает, что основам
элементарной логики научили сигома люди.


Об "Эволюторе" я когда-то читал в книге. Очень давно в Киевском
институте кибернетики поставили такой опыт: в памяти вычислительной машины
создали условные островки и поселили на них условных существ. С каждого
островка можно было перебраться на два соседних - влево и вправо.
Программа обусловливала: островки очень малы и прожить на каждом может
лишь одно существо, ибо за одно посещение оно съест всю растущую там
траву.
Пункты-законы программы очень жестки: выживут и оставят потомство
только те существа, которые познают законы природы - условия возобновления
пищи на островах - и выберут наилучшие маршруты передвижения.
Итак, в памяти машины была смоделирована эволюция, испытывались разные
законы, разные пути, уточнялось, какие из них рациональнее, какие ведут к
вымиранию, а какие - к выживанию и совершенствованию. В частности,
испытывался и один "гуманный закон": бороться за остров можно только со
взрослыми обитателями, несовершеннолетние находятся вне конкуренции.
Жизнеспособным оказалось "сообщество существ", неизменно следовавшее
этому закону. С математической точностью и ясностью установили, что он не
только гуманный, но и разумный.
Такие приемы, доказывающие, что гуманность разумна, применялись потом в
психоробике для программирования роботов, в том числе и самых сложных.
Интегральных роботов, дальних предков сигома, учили, что помощь слабым и
менее совершенным системам является разумной нормой поведения. Неужели же
сигом, перестраивая себя, стер из памяти этот основополагающий закон?
И снова вспомнилось мне, как однажды Борис вытаскивал меня -
обожженного, искалеченного - из кабины вездехода. Машина должна была
вот-вот взорваться, и вместо одного человека погибли бы двое. Это явно
противоречило элементарной логике. Но Борис тащил...
Вездеход взорвался через несколько секунд после того, как мы успели
отползти в расщелину. Нам невероятно повезло.
А спустя несколько лет в ржавых песках я нес на спине раненого Бориса,
и он хрипел: "Оставь, все равно мне конец".
Кровавая пелена обволакивала мое сознание. Я падал на колючий песок,
подымался и тащил Бориса дальше, зная, что мне с такой ношей не дойти до
лагеря, а наткнуться на патруль надежды почти не было.
Но я нес Бориса - и это не являлось благодарностью, платой за мое
спасение. Я поступил бы так же, будь на месте Бориса любой другой человек.
Это тоже противоречило элементарной логике, но так уже очень давно
поступают все люди, а разумность нашего поведения отмеряет само
существование рода человеческого...


"Он ошибается. В поступках, о которых он вспоминает, есть логика. Один
спас другого. Подал пример. Затем другой спасет первого. Хочешь, чтобы
тебе помогли, помогай другим.
Однако следует добавить: помогай тем, кто в силах сейчас или потом
помочь тебе.
Но почему же он этого не понимает? В условиях, когда гибель
придвинулась к нему вплотную, он думает не о своем спасении, а о других
существах. Самые жесткие законы программы - жажда жизни, страх перед
смертью - оказались не всесильны. Он перешагнул через них. Это тяжко.
Очень. Когда мне надо было изменить какое-нибудь правило программы, на
расчеты и пересчеты, а особенно на волевое усилие уходила значительная
часть запаса энергии.
Ему же это сделать намного тяжелее. Он рискует большим. Надо подумать
над загадкой..."
Сигом вызвал в памяти сведения об организме человека. Он лишний раз
убедился, насколько хрупок и беззащитен этот организм, но не расшифровал
загадку поведения человека.
"...А что если он в чем-то прав и я действительно забыл нечто важное,
когда перестраивал себя? Нет, не может этого быть. Ведь я всегда помнил
элементарные правила: "Есть части организма, в особенности части мозга,
неразрывно связанные с главными отличительными чертами личности. Замену
таких частей следует производить лишь после переписи всей информации с них
на новые части и тщательной проверки новой записи". Иначе говоря - "легко
вернуть мгновение, если оно записано в памяти, но и прошедшая эпоха
перестанет существовать, если о ней забыть". Я помнил все правила, которые
признал верными, и действовал в точном соответствии с ними. Если я забыл
что-то, то это было несущественным..."


- Ты ошибаешься, - говорит сигом человеку. - Ничего существенного я
забыть не мог. Однако я помню и пословицу: "Время дорого вовремя, даже
когда в запасе бессмертие".
- Но для чего тебе экономить время?
- Чтобы сделать то, для чего я был создан. Узнать, есть ли ритм и
закономерность рождения и гибели галактик, Вселенной. Составить уравнение
развития материи. Решить его.
- Для кого?
- Для себя. Хочу знать.
"Бедняга, - думает человек. - Сильный бедняга. Впрочем, еще древние
предостерегали: "Хотим детей не добрых, но сильных. А захотят ли сильные
дети слабых родителей?"


...Я услышал, как за перегородкой произнесли мою фамилию, и стал
прислушиваться.
- Хорошо бы его включить в экипаж "Титании", лучшего специалиста не
найдем, - прозвучал голос заместителя начальника управления Рыбакова. Это
был неулыбчивый, требовательный до придирчивости человек. Зато все знали:
если уж экипаж подбирал и экспедицию снаряжал Рыбаков, за исход ее можно
быть спокойным.
Даже мои недруги не упрекали меня в нескромности. Но тогда я подумал:
"Значит, рано списывать меня на космодром. Еще бы! Опыт тоже чего-то
стоит, а в некоторых случаях он может перевесить молодую задорную силу!"
- Все-таки он в последнее время стал сдавать, - с сомнением ответил
другой голос, кажется начальника отдела комплектации. - Ничего не
поделаешь, годы берут свое. Ему уже за шестьдесят.
- Да я не о старшем Подольском! О сыне его! - пророкотал Рыбаков. -
Кстати, согласием его заручился. Он говорил лишь: "Если отец не будет
возражать". Надо со старшим Подольским потолковать...
Я прислонился к стене. На лбу выступили капли пота, словно кто-то
напоил меня липовым чаем и, как говорила Ольга, согрел сердце. Мои губы
сами собой растягивались в блаженной самодовольной улыбке. Выходит, не
напрасны были ни мое упорство, ни заботы, ни унижения. Добился-таки
своего. Вот и Борис мне говорил, что Глеб становится отличным работником.
А я все опасался, думал - он нахваливает его, чтобы сделать мне приятное.
Боялся я поверить в Глеба после срывов, неудач, разочарований, хотя и все
чаще подмечал у него свои привычки, даже иногда свои интонации. Впрочем,
надо отдать сыну должное - у меня никогда не было его стремительной
хватки.
На обед в тот день у нас был не любимый мною овощной суп. Я попросил
добавки, и Ольга подозрительно посмотрела на меня, улыбнулась:
- Выглядишь сегодня именинником. Что за сюрприз тебя распирает? Ну-ка
выкладывай. Премию получил? Наградили?
Глеб пристально, не мигая, смотрел на меня. Он-то уже знал новость и
обдумывал, как бы поосторожнее ее нам преподнести.
- Это Глебка наш именинник. Его включили в экипаж "Титании".
Сказал и осекся. Ольга побледнела, опустила руки на плечи Глебу, словно
хотела прикрыть от опасности.
- Не волнуйся, мама, все будет хорошо, - сказал Глеб и потерся щекой о
ее руку, но смотрел он на меня. Удивление, расширившее его глаза,
сменилось другим чувством, которое я так давно мечтал в нем вызвать. -
Правда, отец? - И он заговорщицки подмигнул мне...
"...Что-то продолжает беспокоить меня в его воспоминаниях. Не могу
определить, зафиксировать, вычислить. Что же это за сын, о котором он так
часто думает? Люди склонны романтизировать детство и юность. Вспоминая их,
они волнуются. Но если проанализировать беспристрастно, то детство и
юность это: первое - неопытность, которую они стесняются назвать
глупостью, предпочитая слово "наивность"; второе - неумение предвидеть
последствия своих поступков; третье - отсюда поспешность и вследствие
неполного анализа ситуации так называемая решительность; четвертое -
сравнительно меньшая, чем у взрослых, доза корыстолюбия, которую они
идеализируют, называя бескорыстностью. Она существует лишь за счет
неопытности, а не вследствие доброты.
Когда-то, читая их книги, особенно художественную литературу, и
сравнивая с непосредственными наблюдениями, я установил: человек
представляет себя таким, каким ему хочется быть. Он уже настолько
усложнился в собственном воображении, что стал бояться себя. А на самом
деле человек по своему внутреннему устройству прост, даже примитивен.
Сложным его делает среда. Достаточно бросить обыкновенный обрывок веревки
в воду, и он уподобляется живому существу: извивается, ныряет,
всплывает... Чем сложнее поток воды, тем сложнее и движение обрывка
веревки.
А человек, как всякое живое существо, стремится не раствориться во
внешнем мире, сохранить себя и для этого выбрать оптимальную линию
поведения. Ему приходится постоянно обрабатывать информацию, получаемую
извне через органы чувств, и сравнивать ее с информацией, идущей от
внутренних органов. Поэтому прав был ученый, сказавший, что среда, проходя
через человека, становится как бы сложнее, приобретает новые свойства. И
не прав был другой, предположивший, что поэтому, возможно, Вселенной и
понадобилось изобретать человека.
Нет, меня беспокоят не воспоминания отца о сыне, а то, как отец вел
себя тогда и как он вспоминает об этом сейчас. Анализ его поведения
получается полным. Значит, завершить его мешают пробелы в моей памяти
Информация, которой у меня либо не было, либо я ее стер, когда переделывал
себя, либо не могу ее извлечь. Обидней всего, если я ее стер..."
Сигом продолжает анализировать, совершает миллиарды мыслительных
операций в секунду. Он уже понимает, что пробелы в памяти как-то связаны с
утраченным звеном, необходимо установить, как они возникли. В этом ему
может помочь разговор с человеком. Но, с другой стороны, очень важно
вовремя преодолеть свои сомнения, не зациклиться на них.
Сигом хорошо знает цену сомнения - этого свойства разума, полученного
им в наследство от человека. Сомнение способно помочь обнаружить ошибки на
пройденном пути, исправить их и выйти к цели, но оно может перейти в
застойную болезнь, разрушающую разум...


- Придется кое-что тебе объяснить, - говорит сигом. - Может быть, ты
поймешь, как дорого мне время, и осознаешь необходимость моих поступков. С
самого моего сотворения мир был для меня прежде всего информацией,
разнообразным сочетанием элементов, их движением, перестановками. Рождение
и гибель миров представлялись мне бесконечным встряхиванием стакана с
игральными костями, чтобы выяснить все их возможные сочетания. И я решил
вывести, как говорили у вас в старину, "закон рулетки" для Вселенной и
понять направление развития материи...
- Непосильная задача даже для тебя, - говорит человек и внутренне
ежится, словно ему холодно от бесконечности Вселенной.
- Теперь ты хоть немного представляешь мою задачу. Знай еще, что мне с
самого начала пришлось искать общее между такими разными существами, как
амеба и человек, как улитка и сокол, как вирусы и обезьяны...
- У живых существ много общих параметров, - откликается человек.
- Мне надо было выделить главные, объединяющие, описать, включить в
уравнение...
- Какой параметр ты счел главнейшим? - без тени насмешки, даже в
мыслях, спрашивает человек.
- Познание мира, в котором они живут. Каждое существо познает по-своему
участок среды, подобно крохотной линзе отражает кусочек мира, собирает
свою капельку информации. Это похоже на то, как пчелы наполняют соты
медом...
- И ты решил отведать сразу весь мед? - спрашивает человек.
- Ты правильно понял мои намерения, но не веришь в мои возможности,
потому что не можешь их представить. А ведь с самого начала я был создан
вами, людьми, в качестве инструмента для познания мира. Это больше, чем
что-либо другое, роднило меня со всеми живыми существами...
Что-то недосказанное осталось в паузе, наступившей после слов сигома.
Человек понял, что эту паузу сигом не хочет заполнять.
- Иногда мне кажется, что утраченное звено надо искать в неживой
природе, иногда - что я утерял какой-то важный параметр, объединяющий все
живые существа, на каких бы планетах они ни обитали, какие бы формы ни
имели. Если мне удастся восстановить этот параметр, я восстановлю
утраченное звено уравнения. А тогда недалеко и до окончания моего труда. Я
выстрою уравнение и решу его. Я узнаю о Мире не только каков он на самом
деле, но и каким он должен быть. Осознаешь теперь важность моего труда?
Что значит твоя жизнь в сравнении с ним? Могу ли я тратить время на твое
спасение?
- Не можешь, - говорит человек, сурово и скорбно поджав губы.
- Не должен, - уточняет сигом. В его голосе оттенок раздумья: он
удивляется нелогичности своего поступка - тому, что вопреки выводам все
еще тратит время на человека.
А тот думает: "Кажется, что-то человеческое все же осталось в нем.