Игорь РОСОХОВАТСКИЙ
ЗАГАДКА «АКУЛЫ»
Научно-фантастические рассказы
МОСТ
Странное здание — навес с вращавшимся зеркалом — было уже совсем близко. Оно хорошо просматривалось сквозь фиолетово-кровавый туман. И вот тогда-то из здания и появились эти фигуры. Они построились полукругом и застыли, чуть раскачиваясь иэ стороны в сторону.
Трудно сказать, на что они похожи. Кубы, переходящие в конусы, а над ними вспыхивают маленькие зеленые молнии, и куб постепенно превращается в шар. Но и конусы меняют свою форму, иногда обволакиваются дымкой и мерцают, покрываясь волнами, иногда совсем… исчезают, и остаются только колеблющиеся волны.
— Жители этой планеты?.. — прошептал Вадим, самый молодой из космонавтов.
— Машины или аппараты? — отозвался Ким, и ему стало душно под пластмассовым скафандром.
Непонятные существа или аппараты приблизились. Теперь их отделял от землян лишь ручей бурлившей, фиолетово-алой жидкости.
Почти одновременно все четверо землян почувствовали покалывание в висках и затылке, как бы действие слабого электрического тока. Пйкалывания повторялась в определенном ритме, нарастали…
— Они начали передачу, — сказал космонавт, которого все называли Водителем, и подумал; Это или мыслящие существа, или управляемые машины. Нам надо договориться с ними или с теми, кто их послал. И прежде всего показать, кто мы такие…»
Он несколько раз взмахнул руками, повторяя одни и те же знаки, как при сигнализации на морских кораблях; Он долго проделывал это, выполняя программу А-2», пока не услышал голос своего помощника Роберта, которого на земле уже дважды считали погибшим.
— Они не понимают. Может быть, у них нет зрения?
Водитель включил микрофон. Теперь все, что он говорил, раздавалось из небольшого репродуктора на шлеме. Он произносил несколько фраз с определенным чередованием звуков, повторял их, потом говорил другие фразы и снова повторял их.
Конусы молчаливо покачивались на другом берегу ручья…
— У них может не оказаться органов слуха, — сказал Ким и подумал: «Если, например, они ощущают мир как гаммы излучений, то могут принять нас за неизвестных животных или за машины своих врагов. Возможно даже, что мы чем-то опасны для них. Какие-нибудь наши биоволны вредно действуют на них. Тогда они захотят уничтожить нас. Как же показать им, кто мы такие?»
Он попробовал послать радиосигналы, но странные существа не отвечали. Может быть, они не принимали волн такой длины.
«Они или те, кто их послал, могут познавать мир и общаться с помощью органов, которых у нас нет, например химических анализаторов или же уловителей кагоих-то особых волн, — напряженно соображал Роберт, — Но как бы то ни было, они должны убедиться, что мы способны изменять мир. Тогда они поймут, что мы не животные».
Он посоветовался с другими и вытянул руку с пистолетом в направлении темной скалы- Узкий пучок ослепительно белых лучей вырвался из ствола пистолета — и скала превратилась в облако пара.
В то же мгновение руки землян словно окаменели; с трудом можно было сжать и разжать пальцы. Покалывания в висках стали болезненными.
«Это их реакция, — понял Водитель. — Они принимают меры, чтобы мы не могли причинить им вреда».
— Неразумный поступок,- резко сказал Ким. — А если эта скала — их памятник?
— Мы ничего не доказали. Здесь могут водиться животные с реактивными органами. Кроме того, то же самое способны проделать машины, — высказал свое предположение Вадим.
А Водитель думал: «Сколько программ общения разработано учеными: фильмы, знаки, мелодии… Но вот встретились существа, которые не видят знаков, потому что у них нет глаз, и не слышат звуков, потому что не имеют ушей. И никакая программа нам не поможет…»
Покалывание в висках и затылке становилось все неприятнее все болезненнее. У Кима закружилась голова, и он оперся на плечо Вадима.
«Третий раз — роковой», — думал Вадим о Роберте, чтобы не думать о себе. А Ким думал о Вадиме: «Такой молодой, совсем еще мальчик… В два раза моложе меня…»
Водитель попробовал поднять руку с пистолетом, но только ухудшил положение — теперь уже ощущались не покалывания, а разряды, пронизывающие мозг. Перед глазами вспыхивали какие-то пятна, мигали извилистые линии.
Ким понял: еще несколько минут — и они погибнут.
Он простонал:
— Что делать?
Напрягая все силы, всю волю, Водитель разжал Пальцы и выпустил пистолет. И неожиданно космонавт почувствовал некоторое облегчение. Уколы были уже не такими болезненными. Он мог двигать руками.
— Брось оружие, Роб, — произнес он.
А затем Вадим увидел; Водитель делает что-то непонятное. Он поднял острый блестящий камень, по твердости не уступавший стали, и привязал его к трубке ручного электробура. Получилось подобие первобытного топора. Затем направился к рощице причудливых безлиственных растений, росших на берегу ручья- Застучал топор. Водитель очистил стволы от веток и связал их.
— Зачем он это делает? — опросил Вадим у Роберта.
— Кажется, понимаю! — воскликнул Роберт. — Он строит!
— Что строит?
— Плот или мост. А впрочем, это неважно…
Роберт хотел сказать еще что-то, но тут его позвал Водитель:
— Помоги!
Вдвоем они подняли связанные черные бревна, подтащили к самому ручью и уложили так, что образовался мост.
— Что же они будут делать дальше? — недоумевал Вадим.
Но они ничего не делали. Стояли неподвижно. Фиолетово-кровавый туман обволакивал их, искажая очертания фшгур.
Юноша услышал, как Роберт оказал Водителю:
— Ты настоящий человек, дружище.
А это считалось в то время высшей похвалой.
— Ты правильно рассчитал, создав сначала орудие, а потом с его помощью — мост. Они или те, кто управляет тми, не могут не понять этого…
Он еще не успел закончить фразу, как почувствовал, что те поняли. Покалывания сменились другими ощущениями. Словно легкие руки прикоснулись к головам космонавтов. Будто ветерок березовых лесов долетел с Земли до этой чужой планеты. И Вадиму показалось, что он стоит на берегу изумрудного земного моря. Соленые брызги, пена, чайки, как белые молнии, и пронизанная золотом синь… И смех Майи. И ее смуглые плечи, на которых сверкают капельки воды…
А радостное ощущение все нарастало, все ширилось.
Оно поднимало четверых людей на своих волнах, наполняло грудь, вливало силы в усталый мозг. И сквозь этот вихрь ликования прорывались ритмичные удары медного гонга. Но они звенели не в ушах, а где-то в нервах и крови. Они слышались все явственнее, все четче.
Вадим понял: хозяева планеты говорят с ними. Он закричал:
— Водитель, ты слышишь? Ты понимаешь, что они говорят?
— Да, — ответил Водитель, и его голос звучал громче, чем обычно. — Они говорят: Здравствуйте, создающие! Мы узнали вас!»
ЗАГАДКА «АКУЛЫ»
Юрий сидел на стуле у изголовья кровати и молчал.
За окнами больницы цвели деревья, журчали арыки, и ему казалось, что волнистые волосы Марины стекают по подушке, как ручьи. Он смотрел на ее исхудавшее лицо, на сухие потрескавшиеся губы, вбирал в память все мелочи — и то, как она слабо пошевелила рукой, и как посмотрела на него.
Марина видела обострившиеся скулы Юрия и все понимала. Пыталась шутить, чтобы подбодрить его;
— Ну вот, исполнилась твоя мечта, Я — в опaсноcти.
Он вспомнил скамейку в московском парке. Рука девушки лежала в его руке, и ему ничего не хотелось, только чтобы это длилось вечно, чтобы чувствовать, как бьется ниточка пульса, чтобы знать, что рядом она, доверившаяся просто и навсегда. Он сказал тогда:
— Иногда мне хочется, чтобы ты попала в опасность… Понимаешь?
— Понимаю. Тогда бы ты спас меня, — улыбнулась она.
Это было недавно — восемь месяцев тому назад, и очень давно — когда она была здорова.
И еще он вспомнил, как тревожилась ее мать на аэродроме;
— Берегите Марину, Юра, и сами поберегитесь. Ведь «акула» — это, наверное, очень опасно.
Он улыбнулся тогда успокаивающе и с видом превосходства: «акула» казалась ему совсем не такой страшной,
«Акула»… Она вспыхнула в Афганистане и, как смерч, ворвалась в Иран, превращая целые районы в госпитали и больницы. Она была страшней чумы. Все заболевшие умирали.
Походные госпитали и научно-исследовательские станции вырастала на пути эпидемии, как бастионы,
Было замечено, что после фильтрования — причем применялись фильтры с широкими порами — зараженная среда становилась неопасной. Значит, возбудитель — микроб, и, значит, он во много раз больше вирусов, которые так малы, что не задерживаются фильтрами. Но даже при увеличении в сотни тысяч раз, при котором ясно различались вирусы, возбудителя «акулы» обнаружить не удалось.
Коварного врага тщетно искали бессонные глаза микроскопов. Газеты тревожно заговорили о загадке «акулы». Это была страшная загадка — она стоила жизни многим тысячам людей.
Юрий вспоминает, как они летели сюда: он, Марина, профессор Нина Львовна, лаборанты. Нина Львовна подшучивала над веселой «брачной поездкой» своего ассистента, и все смеялись, хоть всем было невесело.
И вот Юрий сидит у постели больной. Его рот защищает многослойная марлевая повязка. И горыко подумать, что это защита от дыхания Марины, от ее губ, которые он столыко раз целовал.
Из соседней палаты доносятся стоны. Ежедневно в больницах освобождаются десятки коек, но не потому, что больные выздоровели…
За окном сплелись цветущие ветки. Им нет никакого дела до человеческой тревоги и муки. Они рассказывают людям о том, что смерти не существует, что есть только жизнь во ммогих переходах и разнообразии форм. Они говорят, что ничто на свете не бывает неподвижно и мертво, а просто меняет формы так же, как цветок переходит в плод, как плод падает на землю, чтобы прорасти семенами. Они рассказывают людям все это, и кто может — тот читает, кто прислушивается тот слышит. А самый острый слух — у мудрецов и влюбленных.
Юрий наклоняется ниже и говорит сквозь марлевую повязку:
— Bce будет в порядке, Маринка. Вот увидишь…
Она с трудом улыбается.
Рядом хрипит большая:
— Няня! Няня!
В углах ее губ — кровавая пена…
Юрий вышел из больницы и сразу же попал в иной, живой и стремительный мир. Куда-то опешили люди, с шуршаньем проносились мимо стеклянные коробки автобусов. Мужественный голос пел по радио:
Юрий ходил по этой дороге каждый день по многу раз. Собственно говоря, все другие дороги исчезли, осталась одна: лаборатория — больница, больницалаборатория. Он плохо запоминал улицы — всегда был занят своими мыслями, но эту печальную дорогу запомнил навсегда.
И сквозь пространство и время
Наша любовь пройдет…
Он шел и думал о Марине и своих опытах в лаборатории, потому что теперь это связывалось воедино.
Красные треугольные пятна на шее Марины — метка от зубов «акулы». Потрескавшиеся губы, лихорадочный блеск глаз. Стоны из соседней палаты, кровавая пена… Еще не увидев таинственной бактерии, он уже знал ее в лицо. Загадка «акулы» — и жизнь Марины. Одно переплеталось с другим, совмещалось, отзывалось болью.
Где же скрывается возбудитель, бактерия «а», как ее заочно назвали ученые? Проклятый, подлый возбудитель болезни! В электронный микроокоп, в котором ясно видны вирусы, он не может увидеть бактерию «а», которая во много десятков раз больше вируса. В чем же дело? Может быть, эта бактерия не поддается окраске? Он применял все мыслимые и немыслимые способы окраски, он рассматривал объект и в боковом свете, и с натенением металлом, и в флуоресцентный микроскоп, дающий цветное изображение. Но загадка гтродолжала существовать — и умирали тысячи людей, пораженные невидимым врагом, и мучилась Марина (он не мог подумать «умирала»). Юрий почувствовал боль в груди и как-то особенно ясно осознал, что в слове болезнь» — корень боль». Боль… болит… болеет… И это имеет прямое отношение к Марине.
Он завернул за угол и увидел слепого. Постукивая палочкой по забору, тот искал вход во двор и не мог его нащупать. А калитка была перед ним — стоило только толкнуть ее. На лице слепого застыло мучительное выражение. Видимо, он опешил, и вот — неодолимая преграда.
Юрий быстро подошел к. человеку в темных очках и провел его в калитку.
— Спасибо, — оказал слепой, и мучительное выражение сбежало с его лица.
Где находилась преграда? Во внешнем мире? Нет, в нем самом. Ведь преграда — не забор, а «слепота».
И вдруг Юрий с отчаянием подумал: «Может быть, я со стороны похож на него? Я тоже стою перед калиткой, но не могу ее распахнуть не потому, что она спрятана или трудно открывается, а просто потому, что я слеп…»
И в его напряженном мозгу возникла мысль, на долгое время лишившая его покоя: «Разве мог бы слепой создать микроскоп и проникнуть в невидимый мир? Разве глухой помыслил бы о создании звукоуловителя? С помощью приборов можно совершенствовать органы но что делать, если нет самого органа?»
Юрий вглядывался в окуляр оптического микроскопа. Он рассматривал капли культуры болезни при увеличении в две тысячи раз. Он менял одну пластинку за другой.
Иногда поле зрения почти закрывали шарообразные бактерии. Это — стрептококки и пневмококки, которым невидимая бактерия «а», ослабив защитные силы организма, открывала широкую дорогу. На каждой последующей пластинке кокков становилось все больше и больше. Это означало, что они делилась, бесконечно удваивались. Но где же сама бактерия «а»?
Ее не удается обнаружить, а между тем, как это неоднократно подтверждалось на опытах, еслм зараженную белковую среду привить здоровому животному, то уже через два-три часа у него появятся признаки «акулы».
Юрий может перечислить все симптомы в любое время. Он помнит их, как воин — приметы врага.
Когда он ехал сюда, он мечтал о славе. Теперь он думал только об умирающих людях, о науке — она одна может их спасти. Опасность глядела на него с пылающего лица Марины. У него появилось больше сил для борьбы. Он болел, умирал вместе с больными. Теперь он мечтал только об одном: чтобы из больниц выходили выздоровевшие люди. И пусть они даже не узнают, кому обязаны спасением, — главное, чтобы они были здоровы. И Марина тоже.
Он трет воспаленные глаза. Какой тяжелой стала голова… Он вспоминает, что не опал две ночи, и тут же забывает об этом. Он думает: «Если с ней что-либо случится, как я буду жить?» Он ловит себя на мысли, что больше думает о себе, чем о ней.
Юрий выключает микроскоп. Перед глазами все еще плывут, как в тумане, палочки, спираши, кокки, что живут в капле жидкости, частицы необъятного мира. А за окном на дереве сидят птицы, шевелятся листья. Юрий слышит шум большого города. Это — жизнь другой частицы мира, в которой живет человек. Ив этом мире звучит голос Марины, она зовет…
Юрий сбрасывает халат, спешит к двери. Его останавливает лаборант.
— Юрий Аркадьевин, как здоровье Марины?
Этот вопрос задают теперь часто, словно только он связывает Юрия с другими людьми.
— Я отлучусь на полчаса, — говорит Юрий вместо ответа и встречает сочувственный взгляд.
Он выходит из лаборатории, забыв закрыть за собой дверь.
Юрий не узнал Марины, За воспаленными опухшими веками остро блестели глаза, потерявшие цвет.
«Ты сегодня лучше выглядишь», — хотел сказать он вместо приветствия, но почувствовал, что лживые слова не идут с языка.
Между ними словно пролегла пустота, и сквозь нее проходил только долгий прощальньж взгляд женщины.
Юрий отвел руку врача и шагнул к Марине. Он переступил черту, и они опять были вместе. Страшное осталось позади.
Он услышал тихие слова:
— Больше не приходи ко мне…
— Почему, Марина?
Слова летели со свистом, как пули:
— Может быть, я умру. Не спорь. Я знаю. Так вот, перед смертью я должна сказать правду. Я не любила тебя. У меня был другой. Сейчас он далеко. Вот письмо, я написала ему, видишь. Если можешь, прости…
— Не надо, Марина… — сказал он. — Все еще будет в порядке. Ты выздоровеешь…
Он знал, что все ее слова — ложь, и никакого другого нет. Она написала это письмо, чтобы ему было легче забыть ее. Значит, у нее не осталось надежды…
Врач сделал знак, и Юрий повернулся, вышел из палаты. Что он может сделать, если все созданное многими людьми оказалось бессильным на этом поле боя. Разноречивые чувства кружили его, словно в водовороте. Любовь не хотела примириться с неверием, а молодость — с сознанием бессилия. Он мечтал о чуде м знал, что чуда не будет.
Время может отдалить людей друг от друга и может, отдалив, сблизить их сердца. Любовь протекает во времени, может ли она пройти сквозь время?
И сквозь пространство и время
Наша любовь пройдет…
Он заметил, что привлекает внимание прохожих, и тут же забыл об этом. А они еще долго провожали взглядами человека с напряженным лицом. Лицо это жило своей быстрой жизнью, только глаза оставались неподвижными — устремленные внутрь, с очень маленькими зрачками. И по этому контрасту между подвижным лицом и неподвижными глазами видно было, что человек одержим какой-то мыслью.
Юрий думал; «Почему время, тайны времени так привлекают нас? Почему все чаще и чаще мы обращаемся к ним?» Он вспомнил, с каким чувством гордости за человека читал книгу об Альберте Эйнштейне, о теории относительности, теории покорения времени. И он ответил на свой вопрос: «Мы, люди, живя во время овладения энергией и пространством, начинаем эпоху покорения времени». Он опять. вспомнил слепого, но уже без горького чувства. И вдруг его напряженный мозг вытолкнул ответ и на этот болезненный вопрос. «Да, — сказал сам себе Юрий, — слепой может изобрести микроскоп и проникнуть в невидимый мир. У него нет глаз, но у него есть разум, его преграда — слепота, но его оружие — мысль. И разве обязательно видеть пространство и слышать звук? Разве нельзя увидеть звук и услышать пространство и предметы? Разве не чувствовал и не сочинял музыку Бетховен — глухой человек, великий композитор с яростным лицом? Звуковой микроскоп — вот что изобрел бы слепой!»
Юрий почти бежал. Какая-то важная мысль, предчувствие догадки или сама догадка билась в его мозгу. И он опять вернулся к загадкам времени, и на одно ослепительное мгновение загадка времени и загадка «акулы» возникли рядом, и он успел сопоставить их.
Юрий дошел до опытной станции, но не вошел в лабораторию, а повернул направо, в садик. Он шагал по аллеям, заложив руки за спину. Он боялся, что мысль ускользнет от него. Он ухватился за известную истину: «Материя развивается в пространстве и во времени», а потом несколько изменил слова, получилось: «Материя развивается не только в пространстве, но и во времени». И это «но и во времени» словно распахнуло невидимую дверь.
«Мы привыкли видеть в пространстве. Наши микроскопы и телескопы нацелены в пространство, как будто оно одно отделяет от нас другие миры и явления…»
Он глубоко вздохнул, как бы проделав тяжелую работу. В ушах звйнело, словно сталкивались тонкие стеклянные палочки. И в звенящей тишине четко встала перед ним стройная система догадок. От других миров и явлений нас отделяет не только пространство, недоступное нашему глазу, но и время, которое наш организм не ощущает. «Время зависит от движения», — говорит Эйнштейн… «Разные миры находятся в разном движении и, значит, время у них разное. Секунда для нас — это годы для обитателей других миpoв, и наоборот, — миллионолетия, за которые происходят процессы в космосе, могут оказаться мгновениями. И время жизни зависит от движения — от интенсивности обмена веществ. Отрезок жизни для различных существ неодинаков: для человека — это столетие, для собаки — годы, для мотылька дни, для микроба — минуты. Если продолжить эту цепь, то она приведет к микроорганизмам, у которых обмен веществ, жизнь протекает за тысячные и миллионные доли нашей секунды. От познания этих существ нас отделяет не только пространство…»
Юрий устремился к зданию опытной станции, рывком распахнул дверь в кабинет профессора, Нина Львовна удивленно посмотрела на него.
— Я думаю… Мне кажется… — с усилием проговорил Юрий и замолчал. Он все еще додумывал свою гипотезу,
Нина Львовна помогла ему:
— Слушаю вас, Юрий Аркадьевич.
Его имя, произнесенное доброжелательно и спокойно, словно придало ему уверенности.
— Мне кажется, Нина Львовна, следовало бы поискать возбудителя «акулы» с помощью сверхскоростной кинокамеры…
— Хорошо, — произнесла она заранее приготовленное слово, еще не поняв мысли своего ассистента. — Загадка «акулы»…
Она запнулась, потому что успела продумать фразу Юрия, и до нее дошел смысл его слов. Она подняла брови с выражением живого интереса:
— А знаете, это — мысль!
Обрадованный, он заговорил быстро, улыбнулся робко, с жадной надеждой. Его глаза ожили, заблестели, зрачки посветлели и расширилась, отразив свет. В них словно открылись небольшие оконца, м на Нину Львовну излучилась такая печаль. и нежность, такое чередование веры и отчаянья, что она невольно позавидовала молодой женщине, которая вызвала эти чувства.
От фазоконтрастного микроскопа с вмонтированной в него сверхскоростной кинокамерой, дающей десять миллионов кадров в секунду, падала причудливая тень, чем-то напоминавшая человека на лошади. Юрий и Нина Львовна меняли пластинки с каплями культуры бактерий, подчеркнуто не торопясь; Они старалась не смотреть в сторону фотолаборатории, где уже проявляли первые пленки.
— Четыре готовы, — послышался голос.
Нина Львовна и Юрий прошли в профессорский кабинет, куда были доставлены и заряжены в просматриватель пленки.
Нина Львовна нажала кнопку, и на экране поплыли первые кадры. На них застыли колонии кокков и армии фагоцитов, ведущие с ними борьбу. Одно и то же изображение, повторенное много раз, оставляло странное впечатление. Словно само время остановилось и окаменело в тысячах слепков.
«Все эти кадры засняты за сотую долю секунды, подумал Юрий. — В мире кокков ничего не успело произойти».
И внезапно его рука потянулась к стоп-кнопке и здесь столкнулась с рукой Нины Львовны. На экране остановился кадр, в середине которого виднелось расплывчатое продолговатое тело бациллы, похожее на торпеду.
В нем выделялись несколько темных точек — ядра. Нина Львовна нажала кнопку «медленно», и на экран выплыло сразу несколько «торпед». Их ядра делились, расщеплялись на две части, oбразуя новые тела бацилл. В отличие от окаменевших кокков и фагоцитов, они двигались, изменялись от кадра к кадру, жили, как бы существуя совсем в ином мире.
— Очевидно, бацилла «а» действует, как вирус гриппа. Она пробивает брешь в защитных силах организма, а затем туда устремляются кокки. — прошептала Нина Львовна, будто боясь громким словом вспугнуть микробов на экране.
— Мы имеем дело с посланцем микровремени, продолжала Нина Львовна. — Смотрите, вот уже пошли кадры без бактерии «а». Видимо, она не окрашивается и принимает всегда цвет среды, а увидеть ее можно только в момент перед делением и в момент самого деления ядра. Этот момент составляет миллионные доли секунды, недоступные глазу. А вся жизнь бактерии до деления длится, возможно, секунды или десятки секунд. Теперь понятно, почему даже убив бактерию, нам не удалось увидеть ее. Ведь любой из наших химических препаратов убивает на протяжении какого-то отрезка времени, иногда мгновения, а этого мгновения достаточно, чтобы посланец микровремени прореагировал на яд прекращением деления и, значит, опять стал невидимым.
Нина Львовна нашла руку Юрия и пожала ее;
— Рада, что первая поздравляю вас, Юрий Аркадьевич, с открытием.
Когда-то такие слова профессора воспламенили бы его гордость, вызвали бы в его представлении восторженных людей на площадях, столбцы газет. Но многое изменилось в нем за эти тревожные дни, и он лишь подумал: «В чем состоит мое открытие? В том, что я применил созданную другими людьми кинокамеру там, где ее следовало применить?» Эти мысли мелькнули и исчезли, а взамен пришла надежда. Теперь можно будет проследить за развитием бактерии «а», выделить ее з чистом виде, ослабить приготовленную вакцину. Можно будет остановить смерть, заставить ее попятиться! Он забыл, что открытие причины болезни — еще не лекарство. Он забыл о времени, о долгих месяцах, которые понадобятся для создания его, о трудностях, он видел только одну картину.
…Из больницы вышла молодая женщина. Она еще очень бледна, кажется совсем тоненькой и прозрачной. Но длинные пушистые ресницы трепещут, и глаза смотрят на мир любопытно, с задором, как будто увидели его заново.
Улица заполнена, забита цветущими деревьями, и вокруг белых цветков летают золотистые работящие пчелы. Проносятся автомобили, спешат люди, улыбаясь своим мыслям. А над всем этим миром вздымается небо звенящей синевы.
Женщина улыбнулась, сделала нетвердый шаг и замерла. К ней, протягивая руки, идет он, Юрий.
Он хочет сказать: «Марина, вот мы опять вместе».
Он хочет сказать: «Милая, я сдержал слово, я спас тебя».