Страница:
В день Пленума ЦК многие родные и близкие Маленкова собрались у него в особняке. Такие особняки в районе Мосфильмовских улиц были только недавно построены для членов Политбюро по инициативе самого Маленкова. Все были обеспокоены и ждали хозяина дома. Он приехал очень поздно. Войдя в гостиную и увидев родных и близких, Маленков с явным облегчением сказал: «Все остается по-старому». Его сразу поняли. Никто не ждал, что Маленков и дальше будет главой правительства. «Остается по-старому» означало, что Маленков продолжает быть членом Президиума ЦК, что он будет не только министром, но и одним из заместителей Председателя Совета Министров СССР. А это, в свою очередь, подтверждало все прежние привилегии: что он будет жить в том же особняке и что он и его ближайшие родственники будут пользоваться тем же спецобслуживанием.
Было бы, однако, неверным думать, что Маленков столь легко смирился с происшедшими переменами. Внешне он сохранил с Хрущевым самые лучшие отношения, бывал даже на всех его семейных праздниках, делал подарки его родственникам. Но при этом Маленков мечтал о возвращении власти. По свидетельству Эдварда Кренкшоу, который встречался и беседовал с Маленковым в Англии в конце 1956 года, Маленков, обычно очень молчаливый (а тем более с иностранцами), неожиданно и со злостью заявил: «Я еще вернусь».
В антипартийной группе
Маленков на пенсии
ШТРИХИ ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА СУСЛОВА
Главный идеолог, или «Cерый кардинал» партии
Первые тридцать лет
В 30-е годы
Было бы, однако, неверным думать, что Маленков столь легко смирился с происшедшими переменами. Внешне он сохранил с Хрущевым самые лучшие отношения, бывал даже на всех его семейных праздниках, делал подарки его родственникам. Но при этом Маленков мечтал о возвращении власти. По свидетельству Эдварда Кренкшоу, который встречался и беседовал с Маленковым в Англии в конце 1956 года, Маленков, обычно очень молчаливый (а тем более с иностранцами), неожиданно и со злостью заявил: «Я еще вернусь».
В антипартийной группе
Вместо Маленкова Председателем Совмина СССР был назначен Н. А. Булганин.
Может быть, Маленков и удовлетворился бы своей более скромной ролью, но политика дальнейшего развенчания культа личности Сталина и более глубокого и основательного расследования его преступлений, которую проводил Хрущев, пугала Маленкова. Он высказывался против постановки этих проблем на XX съезде партии, но не смог помешать Хрущеву прочесть свой знаменитый доклад. Сам Маленков, выступая на съезде, сказал всего лишь несколько фраз о вреде «культа личности», что это извращение неизбежно ведет к принижению роли партии и ее руководящего центра, к подавлению творческой активности партийных масс, к безапелляционности единоличных решений, произволу. Основную же часть своей речи он посвятил проблемам электрификации СССР.
Разоблачение культа Сталина неизбежно ставило вопрос и об ответственности Маленкова, так же как и других приближенных вождя, за репрессии и гибель ни в чем не повинных людей, среди которых было немало выдающихся деятелей партии и государства. Правда, в 1956 году были реабилитированы далеко не все незаконно репрессированные люди. Уже в 1957 году Хрущев настоял на реабилитации большой группы военных деятелей во главе с Тухачевским и Якиром, арест и расстрел которых был санкционирован в 1937 году Политбюро (сам Хрущев в это время еще не входил в Политбюро). Было начато расследование, берущее под сомнение законность и обоснованность приговоров по таким фальсифицированным политическим процессам 30-х годов, как процессы Зиновьева – Каменева, Радека – Пятакова, Бухарина – Рыкова, в результате которых были приговорены к расстрелу десятки виднейших соратников Ленина, деятелей Октябрьской революции и Гражданской войны. Все это переполнило чашу терпения большинства членов Президиума ЦК. Их объединил страх ответственности. Организаторами фракционной группы были Молотов и Каганович, но к ним сразу же присоединился и Маленков. Поражение этой группы было концом политической и государственной карьеры Маленкова. Он был исключен из Президиума ЦК и из ЦК КПСС и снят с ответственной работы в Совете Министров СССР.
Маленкова назначили директором Усть-Каменогорской ГЭС, построенной в верхнем течении Иртыша. Вскоре его перевели директором Экибастузской ГРЭС. Так же как и Каганович, Маленков был весьма либеральным директором, и ему однажды обком партии объявил выговор «за панибратство с рабочими».
В 1961 году после XXII съезда КПСС он был исключен из партии. На съезде говорили о преступлениях Маленкова, о его близости к Ежову и Берии и о многом другом. Он мог считать, что еще слишком легко отделался.
После XXII съезда КПСС Маленкову и Кагановичу все еще не позволяли вернуться в Москву. Каганович получил такое разрешение только в 1965 году, а Маленков – в 1968-м, после выхода на пенсию.
Может быть, Маленков и удовлетворился бы своей более скромной ролью, но политика дальнейшего развенчания культа личности Сталина и более глубокого и основательного расследования его преступлений, которую проводил Хрущев, пугала Маленкова. Он высказывался против постановки этих проблем на XX съезде партии, но не смог помешать Хрущеву прочесть свой знаменитый доклад. Сам Маленков, выступая на съезде, сказал всего лишь несколько фраз о вреде «культа личности», что это извращение неизбежно ведет к принижению роли партии и ее руководящего центра, к подавлению творческой активности партийных масс, к безапелляционности единоличных решений, произволу. Основную же часть своей речи он посвятил проблемам электрификации СССР.
Разоблачение культа Сталина неизбежно ставило вопрос и об ответственности Маленкова, так же как и других приближенных вождя, за репрессии и гибель ни в чем не повинных людей, среди которых было немало выдающихся деятелей партии и государства. Правда, в 1956 году были реабилитированы далеко не все незаконно репрессированные люди. Уже в 1957 году Хрущев настоял на реабилитации большой группы военных деятелей во главе с Тухачевским и Якиром, арест и расстрел которых был санкционирован в 1937 году Политбюро (сам Хрущев в это время еще не входил в Политбюро). Было начато расследование, берущее под сомнение законность и обоснованность приговоров по таким фальсифицированным политическим процессам 30-х годов, как процессы Зиновьева – Каменева, Радека – Пятакова, Бухарина – Рыкова, в результате которых были приговорены к расстрелу десятки виднейших соратников Ленина, деятелей Октябрьской революции и Гражданской войны. Все это переполнило чашу терпения большинства членов Президиума ЦК. Их объединил страх ответственности. Организаторами фракционной группы были Молотов и Каганович, но к ним сразу же присоединился и Маленков. Поражение этой группы было концом политической и государственной карьеры Маленкова. Он был исключен из Президиума ЦК и из ЦК КПСС и снят с ответственной работы в Совете Министров СССР.
Маленкова назначили директором Усть-Каменогорской ГЭС, построенной в верхнем течении Иртыша. Вскоре его перевели директором Экибастузской ГРЭС. Так же как и Каганович, Маленков был весьма либеральным директором, и ему однажды обком партии объявил выговор «за панибратство с рабочими».
В 1961 году после XXII съезда КПСС он был исключен из партии. На съезде говорили о преступлениях Маленкова, о его близости к Ежову и Берии и о многом другом. Он мог считать, что еще слишком легко отделался.
После XXII съезда КПСС Маленкову и Кагановичу все еще не позволяли вернуться в Москву. Каганович получил такое разрешение только в 1965 году, а Маленков – в 1968-м, после выхода на пенсию.
Маленков на пенсии
Переход из мира власти и привилегий, крайне замкнутого и в значительной мере секретного, в общий мир со всеми его трудностями и проблемами был крайне тяжел для всех, кого удаляли от власти. Но особенно он был невыносим для чопорного и не приспособленного к обычной жизни Маленкова, уже с молодости оказавшегося в советских «коридорах власти». Без поддержки своей жены Валерии Алексеевны, которая как личность оказалась сильнее и умнее своего мужа, Маленкову было бы совсем трудно. Он и раньше не отличался особой общительностью. Он не предлагал журналам своих мемуаров, не занимался в читальных залах московских библиотек. Можно предположить поэтому, что он решил не писать своих воспоминаний.
Маленков, как утверждает его сын, большую часть года проводил в доме своей матери в поселке Удельная под Москвой. Раньше он ездил по Москве и ее пригородам только в бронированном лимузине. Теперь же приходилось брать билеты на обычную электричку. В пути он молчал, иногда перебрасывался замечаниями с женой. Маленков сильно похудел, и поэтому его не всегда узнавали даже сверстники. Ежегодно летом Маленков отдыхал и лечился в привилегированных санаториях.
Однажды Маленков случайно встретился со старым большевиком Ю. Фридманом. «А ведь я, Георгий Максимилианович, именно благодаря вам провел пятнадцать лет в лагерях», – сказал Фридман. «Я ничего об этом не знал раньше», – ответил Маленков. «Но я же сам видел вашу подпись на моем деле», – возразил Фридман. Маленков, не желая продолжать разговор, быстро отошел в сторону.
Несколько раз в течение последних двадцати лет Маленков посещал по каким-то своим делам Министерство электростанций СССР. Кроме дочери, у него два сына, оба они ученые, доктора наук. О них я слышал только хорошие отзывы.
Необщительность и чопорность Маленкова скрывали не столько значительность, сколько посредственность его личности. Его преступления не будут забыты, сколь бы усердно он их ни отмаливал, пока был жив.
Маленков умер в январе 1988 года в возрасте 86 лет. О его смерти наша печать ничего не сообщала в отличие от смерти Молотова. Отставного премьера похоронили узким семейным кругом на Кунцевском кладбище, и здесь не было ни одного западного корреспондента, они узнали о смерти Маленкова только через две недели. Все же большинство газет западных стран, пусть и с опозданием, подробно комментировали смерть несостоявшегося «наследника» Сталина. Мне трудно говорить о Маленкове как о талантливом государственном деятеле, способности которого были лишь деформированы или погублены страшной эпохой сталинизма. Нет, он был человеком вполне адекватным своей эпохе, которая находила и выдвигала таких людей.
Маленков, как утверждает его сын, большую часть года проводил в доме своей матери в поселке Удельная под Москвой. Раньше он ездил по Москве и ее пригородам только в бронированном лимузине. Теперь же приходилось брать билеты на обычную электричку. В пути он молчал, иногда перебрасывался замечаниями с женой. Маленков сильно похудел, и поэтому его не всегда узнавали даже сверстники. Ежегодно летом Маленков отдыхал и лечился в привилегированных санаториях.
Однажды Маленков случайно встретился со старым большевиком Ю. Фридманом. «А ведь я, Георгий Максимилианович, именно благодаря вам провел пятнадцать лет в лагерях», – сказал Фридман. «Я ничего об этом не знал раньше», – ответил Маленков. «Но я же сам видел вашу подпись на моем деле», – возразил Фридман. Маленков, не желая продолжать разговор, быстро отошел в сторону.
Несколько раз в течение последних двадцати лет Маленков посещал по каким-то своим делам Министерство электростанций СССР. Кроме дочери, у него два сына, оба они ученые, доктора наук. О них я слышал только хорошие отзывы.
Необщительность и чопорность Маленкова скрывали не столько значительность, сколько посредственность его личности. Его преступления не будут забыты, сколь бы усердно он их ни отмаливал, пока был жив.
Маленков умер в январе 1988 года в возрасте 86 лет. О его смерти наша печать ничего не сообщала в отличие от смерти Молотова. Отставного премьера похоронили узким семейным кругом на Кунцевском кладбище, и здесь не было ни одного западного корреспондента, они узнали о смерти Маленкова только через две недели. Все же большинство газет западных стран, пусть и с опозданием, подробно комментировали смерть несостоявшегося «наследника» Сталина. Мне трудно говорить о Маленкове как о талантливом государственном деятеле, способности которого были лишь деформированы или погублены страшной эпохой сталинизма. Нет, он был человеком вполне адекватным своей эпохе, которая находила и выдвигала таких людей.
ШТРИХИ ИЗ ЖИЗНИ МИХАИЛА СУСЛОВА
Главный идеолог, или «Cерый кардинал» партии
В конце января 1982 года печать, радио и телевидение СССР сообщили, что «на восьмидесятом году жизни после непродолжительной тяжелой болезни скончался член Политбюро, секретарь ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, дважды Герой Социалистического Труда Михаил Андреевич Суслов». Через четыре дня после смерти Суслов был похоронен с такими официальными почестями, с какими после марта 1953 года не хоронили в Москве ни одного из высших руководителей партии и государства.
А между тем Суслов, казалось бы, не принадлежал к тем политическим деятелям нашей страны, которые за последние пятнадцать лет привлекали внимание внешнего мира. О нем говорили и писали мало, да и сам он не стремился к паблисити, старался держаться в тени. Никогда он не был ни министром, ни заместителем Председателя Совета Министров СССР и лишь в Верховном Совете СССР занимал незаметную должность председателя Комиссии по иностранным делам Совета Союза. Почти всю жизнь он проработал в аппарате партии. Он был, как и Маленков, прежде всего «аппаратчиком», но, пожалуй, еще более искусным. Суслов поднимался вверх по ступеням партийной иерархии медленнее других. 33-летний Молотов был уже одним из секретарей ЦК РКП(б), так же как и 33-летний Каганович. Микоян в 33 года был наркомом и кандидатом в члены Политбюро, Маленков в свои 33 заведовал одним из самых важных отделов ЦК ВКП(б). Между тем 33-летний Суслов был рядовым инспектором Центральной Контрольной Комиссии. Но закончил он свою почти 80-летнюю жизнь не скромным пенсионером и не почетным членом ЦК, а человеком, облеченным огромной властью и занимающим второе место в партийной иерархии. Поэтому смерть Суслова вызвала так много откликов, толкований и прогнозов.
В последние семнадцать лет жизни Суслов считался главным идеологом партии. Как член Политбюро, отвечающий за вопросы идеологии, Суслов стоял на вершине пирамиды, выстроенной из множества идеологических учреждений. В ЦК КПСС он контролировал деятельность отделов культуры, пропаганды, науки и учебных заведений, а также два международных отдела. Суслов курировал Политуправление Советской армии, отдел информации ЦК, отдел молодежных и общественных организаций. Под его руководством и контролем работало Министерство культуры СССР, Государственный комитет по делам издательств, Государственный комитет по кинематографии, Гостелерадио. Печать, цензура, ТАСС, связи КПСС с другими коммунистическими и рабочими партиями, внешняя политика СССР – все это входило в сферу деятельности Суслова. Ему приходилось, разумеется, работать в тесном контакте с КГБ и Прокуратурой СССР, особенно в связи с теми проблемами, которые объединяются не слишком ясным понятием «идеологическая диверсия». Немало забот доставляло Суслову и развившееся как раз в 60-70-е годы движение «диссидентов». Много внимания уделял Суслов фактическому (или, как говорят обычно, партийному) руководству деятельностью Союза писателей СССР. Он принимал участие во всех основных его совещаниях. Под контролем Суслова находились и другие творческие союзы: художников, архитекторов, журналистов, работников кинематографии, а также Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, театры, эстрада и другие подобные организации. Система партийного просвещения, общество «Знание», подготовка школьных учебников, научные институты по общественным дисциплинам, отношения Советского государства с различными религиями и церковными организациями – и это далеко не все, чем ведал Суслов.
Особой его заботой было проведение многочисленных юбилеев: 50-и 60-летия Советской власти, 50-летия образования СССР, 100-и 110-летия со дня рождения В. И. Ленина – всего не перечислишь. В 1949 году Суслов – один из главных организаторов пышных торжеств по случаю 70-летия Сталина, в 1964 году – 70-летия Н. С. Хрущева, а в 1976 и 1981 годах – 70-и 75-летия Брежнева.
Сам он отличался скромностью и в личной, и в общественной жизни. Но умел при необходимости потакать тщеславию других. Хотя многие из названных выше юбилейных кампаний проводились с такой вызывающей примитивностью и сопровождались столь грубой лестью, что многие нередко спрашивали себя: чего хочет Суслов – поднять или уронить авторитет восхваляемых им лидеров партии?
Никто как будто не обвинял еще Суслова в жадности к материальным благам и наградам, стяжательстве, каких-либо излишествах, дорогу к которым открывала власть. Кое-кто из «верхних этажей» советского общества даже посмеивался порой над его аскетизмом. Но собственный аскетизм отнюдь не сочетался у Суслова с непримиримостью к чрезмерным запросам его партийных соратников, если дело не касалось проблем идеологии. Было немало случаев, когда Суслов оказывался крайне снисходителен к видным партийным и государственным работникам, замешанным в коррупции и материальных злоупотреблениях. Немало бумаг и докладных записок, которые должны были бы послужить поводом для немедленного судебного разбирательства и сурового наказания некоторых министров, секретарей обкомов, руководителей целых республик, прекращали свое движение в многочисленных сейфах кремлевского кабинета Суслова. Может быть, и в этом была одна из причин его влияния и власти?
Суслов очень ревностно относился к сохранению видимости внешней чистоты, нравственного благополучия и «близости к массам» окружавшей его партийной элиты. И всегда негодовал, если светлый мифологизированный образ «слуги народа» кем-то подвергался сомнению или еще хуже – критиковался. Характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях журналист И. Шатуновский, в свое время (опираясь на идею Брежнева) опубликовавший в «Правде» фельетон об излишнем пристрастии жен и прочих родственников функционеров к путешествиям на служебных автомобилях по магазинам, ателье, баням и т. п. Публикация статьи вызвала недвусмысленную реакцию Суслова.
«После обеда мне позвонил редактор «Крокодила» Мануил Семенов:
– Я только что из «большого дома». Твой сегодняшний фельетон в пух и прах разделал Суслов. Кричал, что «Правда» натравливает народ на руководящий аппарат… Так что смотри!
Я усмехнулся. А чего мне смотреть? Суслов не в курсе дела. Узнает, кто подсказал тему, и умоется… Я принимал поздравления еще два дня. На третий грянул гром. Случилось это на редколлегии, которую вел все тот же заместитель главного…
– Так вот, товарищи, мы получили очень строгое замечание от Михаила Андреевича, – сказал он. – Фельетон «Теща на «Волге» признан ошибочным и вредным…
Мне показалось, что я ослышался. Что происходит?
Брежнев против того, чтоб чьи-то тещи ездили на персональных машинах, а Суслов, выходит, «за»!… Между тем в мою голову продолжали лететь кирпичи:
– Натравливает народ на руководящий аппарат… Потрафляет обывательским вкусам… Пытается вбить клин в морально-политическое единство…» (Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 27.)
И подобные случаи не были единичны. Интересный эпизод приводит в своей книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын:
«Когда в декабре 1962 года на кремлевской встрече Твардовский… водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошел к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым лицом человек и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал ее трясти и говорить что-то о своем крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же…» – незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич…» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?…» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!» И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущева, никто из Политбюро его не видел – значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии!… Неужели?» (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975 С. 326—327.)
То, что в декабре 1962 года так удивило Солженицына, было всего лишь привычной для Суслова вежливостью, которая иногда походила даже на угодливость, если бы не те высокие посты, громадная власть, которыми он располагал. Суслов был предельно корректен почти со всеми, кого приглашал в свой кабинет. Крайне любезен он был, например, и с Василием Гроссманом, с которым встретился в 1961 году. А между тем речь шла тогда не о похвалах.
Встрече предшествовали драматические обстоятельства. Рукопись романа «Жизнь и судьба» (впервые появившаяся на страницах журнала «Октябрь» только в 1988 году) была в феврале 1961 года неожиданно арестована: органы КГБ изъяли из разных квартир и редакций все копии и черновики. Гроссман обратился с письмом к Хрущеву с просьбой вернуть свободу его книге: «…Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее». Через некоторое время Гроссмана вызвали к Суслову.
С. Липкин так передает подробности той продолжительной беседы: «Суслов похвалил Гроссмана за то, что он обратился к Первому секретарю ЦК. Сказал, что партия и страна ценят такие произведения, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. «Что же касается «Жизни и судьбы», – сказал Суслов, – то я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, советской власти, советскому народу». Суслов спросил, на что Гроссман теперь живет, узнав, что он собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику, посочувствовал, трудна, мол, такая двухступенчатая работа, обещал дать указание Гослитиздату – выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана, разумеется, без «Жизни и судьбы». Гроссман вернулся к вопросу о возвращении ему арестованной рукописи. Суслов сказал: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести-триста лет» (Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 101.). Впрочем, благожелательность и участие Суслова оказались фальшивыми. Пятитомник не был издан, а Гроссмана вскоре практически вообще перестали печатать.
Если многие секретари ЦК, другие высшие руководители отличались у нас нередко грубостью и пренебрежением к подчиненным, то Суслов почти всегда был внимателен даже к самым рядовым работникам партийного аппарата и потому пользовался во многих его звеньях несомненной симпатией. Однако более наблюдательные люди говорили мне, что взгляд светлых, почти белых глаз Суслова неприятен, к нему было трудно подойти запросто, при всей корректности и вежливости он не мог подчас скрыть присущей ему сухости и равнодушия к судьбам людей. Его большие руки с длинными и тонкими пальцами напоминали руки пианиста, а не крестьянина, кем он был по своему происхождению.
Одним из главных лозунгов после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК была «стабильность» в политике, руководстве, идеологии. И тем не менее 60-70-е годы были временем больших перемен и во внутренней, внешней политике, и в составе руководства. Из членов Президиума ЦК КПСС, которые обсуждали в октябре 1964 года вопрос о смещении Хрущева, в 1981 году продолжали заседать в Политбюро только три человека: Брежнев, Кириленко и Суслов. Большинство членов старого Президиума было смещено, остальные умерли и похоронены у Кремлевской стены. Теперь рядом с ними покоится и прах Суслова.
В аппарате ЦК Суслова называли «серым кардиналом». При этом имели в виду не только масштабы его власти, но и тщательно скрываемые источники могущества, а также стремление влиять на политические события из-за кулис. Трудно писать даже краткую биографию такого человека. Мы приведем поэтому лишь некоторые эпизоды из жизни Суслова.
А между тем Суслов, казалось бы, не принадлежал к тем политическим деятелям нашей страны, которые за последние пятнадцать лет привлекали внимание внешнего мира. О нем говорили и писали мало, да и сам он не стремился к паблисити, старался держаться в тени. Никогда он не был ни министром, ни заместителем Председателя Совета Министров СССР и лишь в Верховном Совете СССР занимал незаметную должность председателя Комиссии по иностранным делам Совета Союза. Почти всю жизнь он проработал в аппарате партии. Он был, как и Маленков, прежде всего «аппаратчиком», но, пожалуй, еще более искусным. Суслов поднимался вверх по ступеням партийной иерархии медленнее других. 33-летний Молотов был уже одним из секретарей ЦК РКП(б), так же как и 33-летний Каганович. Микоян в 33 года был наркомом и кандидатом в члены Политбюро, Маленков в свои 33 заведовал одним из самых важных отделов ЦК ВКП(б). Между тем 33-летний Суслов был рядовым инспектором Центральной Контрольной Комиссии. Но закончил он свою почти 80-летнюю жизнь не скромным пенсионером и не почетным членом ЦК, а человеком, облеченным огромной властью и занимающим второе место в партийной иерархии. Поэтому смерть Суслова вызвала так много откликов, толкований и прогнозов.
В последние семнадцать лет жизни Суслов считался главным идеологом партии. Как член Политбюро, отвечающий за вопросы идеологии, Суслов стоял на вершине пирамиды, выстроенной из множества идеологических учреждений. В ЦК КПСС он контролировал деятельность отделов культуры, пропаганды, науки и учебных заведений, а также два международных отдела. Суслов курировал Политуправление Советской армии, отдел информации ЦК, отдел молодежных и общественных организаций. Под его руководством и контролем работало Министерство культуры СССР, Государственный комитет по делам издательств, Государственный комитет по кинематографии, Гостелерадио. Печать, цензура, ТАСС, связи КПСС с другими коммунистическими и рабочими партиями, внешняя политика СССР – все это входило в сферу деятельности Суслова. Ему приходилось, разумеется, работать в тесном контакте с КГБ и Прокуратурой СССР, особенно в связи с теми проблемами, которые объединяются не слишком ясным понятием «идеологическая диверсия». Немало забот доставляло Суслову и развившееся как раз в 60-70-е годы движение «диссидентов». Много внимания уделял Суслов фактическому (или, как говорят обычно, партийному) руководству деятельностью Союза писателей СССР. Он принимал участие во всех основных его совещаниях. Под контролем Суслова находились и другие творческие союзы: художников, архитекторов, журналистов, работников кинематографии, а также Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, театры, эстрада и другие подобные организации. Система партийного просвещения, общество «Знание», подготовка школьных учебников, научные институты по общественным дисциплинам, отношения Советского государства с различными религиями и церковными организациями – и это далеко не все, чем ведал Суслов.
Особой его заботой было проведение многочисленных юбилеев: 50-и 60-летия Советской власти, 50-летия образования СССР, 100-и 110-летия со дня рождения В. И. Ленина – всего не перечислишь. В 1949 году Суслов – один из главных организаторов пышных торжеств по случаю 70-летия Сталина, в 1964 году – 70-летия Н. С. Хрущева, а в 1976 и 1981 годах – 70-и 75-летия Брежнева.
Сам он отличался скромностью и в личной, и в общественной жизни. Но умел при необходимости потакать тщеславию других. Хотя многие из названных выше юбилейных кампаний проводились с такой вызывающей примитивностью и сопровождались столь грубой лестью, что многие нередко спрашивали себя: чего хочет Суслов – поднять или уронить авторитет восхваляемых им лидеров партии?
Никто как будто не обвинял еще Суслова в жадности к материальным благам и наградам, стяжательстве, каких-либо излишествах, дорогу к которым открывала власть. Кое-кто из «верхних этажей» советского общества даже посмеивался порой над его аскетизмом. Но собственный аскетизм отнюдь не сочетался у Суслова с непримиримостью к чрезмерным запросам его партийных соратников, если дело не касалось проблем идеологии. Было немало случаев, когда Суслов оказывался крайне снисходителен к видным партийным и государственным работникам, замешанным в коррупции и материальных злоупотреблениях. Немало бумаг и докладных записок, которые должны были бы послужить поводом для немедленного судебного разбирательства и сурового наказания некоторых министров, секретарей обкомов, руководителей целых республик, прекращали свое движение в многочисленных сейфах кремлевского кабинета Суслова. Может быть, и в этом была одна из причин его влияния и власти?
Суслов очень ревностно относился к сохранению видимости внешней чистоты, нравственного благополучия и «близости к массам» окружавшей его партийной элиты. И всегда негодовал, если светлый мифологизированный образ «слуги народа» кем-то подвергался сомнению или еще хуже – критиковался. Характерный эпизод приводит в своих воспоминаниях журналист И. Шатуновский, в свое время (опираясь на идею Брежнева) опубликовавший в «Правде» фельетон об излишнем пристрастии жен и прочих родственников функционеров к путешествиям на служебных автомобилях по магазинам, ателье, баням и т. п. Публикация статьи вызвала недвусмысленную реакцию Суслова.
«После обеда мне позвонил редактор «Крокодила» Мануил Семенов:
– Я только что из «большого дома». Твой сегодняшний фельетон в пух и прах разделал Суслов. Кричал, что «Правда» натравливает народ на руководящий аппарат… Так что смотри!
Я усмехнулся. А чего мне смотреть? Суслов не в курсе дела. Узнает, кто подсказал тему, и умоется… Я принимал поздравления еще два дня. На третий грянул гром. Случилось это на редколлегии, которую вел все тот же заместитель главного…
– Так вот, товарищи, мы получили очень строгое замечание от Михаила Андреевича, – сказал он. – Фельетон «Теща на «Волге» признан ошибочным и вредным…
Мне показалось, что я ослышался. Что происходит?
Брежнев против того, чтоб чьи-то тещи ездили на персональных машинах, а Суслов, выходит, «за»!… Между тем в мою голову продолжали лететь кирпичи:
– Натравливает народ на руководящий аппарат… Потрафляет обывательским вкусам… Пытается вбить клин в морально-политическое единство…» (Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 27.)
И подобные случаи не были единичны. Интересный эпизод приводит в своей книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын:
«Когда в декабре 1962 года на кремлевской встрече Твардовский… водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошел к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым лицом человек и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал ее трясти и говорить что-то о своем крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же…» – незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич…» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?…» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!» И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущева, никто из Политбюро его не видел – значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии!… Неужели?» (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975 С. 326—327.)
То, что в декабре 1962 года так удивило Солженицына, было всего лишь привычной для Суслова вежливостью, которая иногда походила даже на угодливость, если бы не те высокие посты, громадная власть, которыми он располагал. Суслов был предельно корректен почти со всеми, кого приглашал в свой кабинет. Крайне любезен он был, например, и с Василием Гроссманом, с которым встретился в 1961 году. А между тем речь шла тогда не о похвалах.
Встрече предшествовали драматические обстоятельства. Рукопись романа «Жизнь и судьба» (впервые появившаяся на страницах журнала «Октябрь» только в 1988 году) была в феврале 1961 года неожиданно арестована: органы КГБ изъяли из разных квартир и редакций все копии и черновики. Гроссман обратился с письмом к Хрущеву с просьбой вернуть свободу его книге: «…Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее». Через некоторое время Гроссмана вызвали к Суслову.
С. Липкин так передает подробности той продолжительной беседы: «Суслов похвалил Гроссмана за то, что он обратился к Первому секретарю ЦК. Сказал, что партия и страна ценят такие произведения, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. «Что же касается «Жизни и судьбы», – сказал Суслов, – то я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, советской власти, советскому народу». Суслов спросил, на что Гроссман теперь живет, узнав, что он собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику, посочувствовал, трудна, мол, такая двухступенчатая работа, обещал дать указание Гослитиздату – выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана, разумеется, без «Жизни и судьбы». Гроссман вернулся к вопросу о возвращении ему арестованной рукописи. Суслов сказал: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести-триста лет» (Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 101.). Впрочем, благожелательность и участие Суслова оказались фальшивыми. Пятитомник не был издан, а Гроссмана вскоре практически вообще перестали печатать.
Если многие секретари ЦК, другие высшие руководители отличались у нас нередко грубостью и пренебрежением к подчиненным, то Суслов почти всегда был внимателен даже к самым рядовым работникам партийного аппарата и потому пользовался во многих его звеньях несомненной симпатией. Однако более наблюдательные люди говорили мне, что взгляд светлых, почти белых глаз Суслова неприятен, к нему было трудно подойти запросто, при всей корректности и вежливости он не мог подчас скрыть присущей ему сухости и равнодушия к судьбам людей. Его большие руки с длинными и тонкими пальцами напоминали руки пианиста, а не крестьянина, кем он был по своему происхождению.
Одним из главных лозунгов после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК была «стабильность» в политике, руководстве, идеологии. И тем не менее 60-70-е годы были временем больших перемен и во внутренней, внешней политике, и в составе руководства. Из членов Президиума ЦК КПСС, которые обсуждали в октябре 1964 года вопрос о смещении Хрущева, в 1981 году продолжали заседать в Политбюро только три человека: Брежнев, Кириленко и Суслов. Большинство членов старого Президиума было смещено, остальные умерли и похоронены у Кремлевской стены. Теперь рядом с ними покоится и прах Суслова.
В аппарате ЦК Суслова называли «серым кардиналом». При этом имели в виду не только масштабы его власти, но и тщательно скрываемые источники могущества, а также стремление влиять на политические события из-за кулис. Трудно писать даже краткую биографию такого человека. Мы приведем поэтому лишь некоторые эпизоды из жизни Суслова.
Первые тридцать лет
Почти ничего не известно о первых тридцати годах жизни Суслова. И в Большой советской, и в Исторической энциклопедиях, и в некрологе по случаю его смерти об этом говорится в одних и тех же выражениях и одинаково скупо.
М. А. Суслов родился 21 ноября 1902 года в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской губернии в семье крестьянина-бедняка. Отец Суслова – Андрей Андреевич, также родом из Шаховского, с детства испытал привычные для крестьянского мальчика голод, нужду, упорный труд. В 1904 году он уезжает на заработки в Баку, работает на нефтепромысле. После революционных событий 1905 года попадает под надзор полиции. Человек деятельный и энергичный, Андрей Андреевич часто путешествует по стране, меняя род занятий. В 1913 году он организовал сельский кооператив в Шаховском, в 1916-м, собрав артель плотников, уезжает в Архангельск. Там его застают Февральская и Октябрьская революции. А. А. Суслов избирается в местный Совет рабочих депутатов. В 1919 году, вернувшись на родину, вступает в члены РКП(б), работает в Хвалынском укоме и горсовете. В автобиографии Суслов-старший упоминает о горестных семейных событиях – заболевании тифом двух его детей в 1920 году. С середины двадцатых годов ни о судьбе отца Суслова, ни о судьбе его братьев и сестер ничего не известно. Во всяком случае, в отличие от семьи Кагановичей, никто из Сусловых не принимал видного участия в политической жизни страны. Мать Михаила Андреевича дожила до девяноста лет и умерла в начале 70-х годов в Москве.
В Шаховском М. А. Суслов получил лишь самое начальное образование. Рано проявил революционную активность. Когда весной 1918 года в стране начали создаваться комитеты бедноты, молодой Суслов вошел в бедняцкий комитет родного села. В феврале 1920-го вступил в комсомол, принимал участие в организации сельских комсомольских ячеек. До нас дошел любопытный документ – протокол заседания активных работников Хвалынской городской организации КСМ. На собрании еще юный Михаил Суслов читал собственный реферат «О личной жизни комсомольца». Наверное, уже тогда стал складываться начетнический и догматический стиль мышления, столь характерный для «идеолога страны» в его зрелые годы. Уже тогда юношеские требования к нравственной стороне поведения молодежи лектор изложил в виде «заповедей, что можно и что нельзя делать комсомольцу». Затем этот «кодекс морали» решено было опубликовать и распространить по другим ячейкам.
В 1921 году девятнадцатилетний Суслов вступил в Коммунистическую партию. Вскоре по путевке местной партийной организации он приехал в Москву учиться на Пречистенском рабфаке, который успешно окончил в 1924 году. Суслов решил продолжить учебу и поступил в Московский институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, одновременно ведя педагогическую работу в Московском химическом техникуме имени Карпова и Московском текстильном техникуме. Успешно закончив МИНХ в 1928 году, Суслов для повышения квалификации был зачислен в Экономический институт красной профессуры, который готовил в то время кадры «красных преподавателей», новую партийную интеллигенцию. Состав преподавателей и в том и в другом институте был очень сильным, и можно предположить, что Суслов получил неплохую подготовку. Вопросы экономики, политэкономии и более конкретно – экономики переходного периода в 20-е годы были в центре внутрипартийной дискуссии. Из биографии Суслова мы можем узнать, что он активно боролся как против взглядов «левой», так и правой оппозиции.
В 1929 году молодой «красный профессор» стал преподавать политэкономию в Московском университете и в Промышленной академии. В этой академии как раз в 1929/30 году учился Хрущев. Между студентами академии, пришедшими сюда с активной партийной работы, и преподавателями существовали совсем иные отношения – менее официальные, чем сегодня. К тому же Хрущев был избран секретарем партийной организации Промакадемии. Поэтому можно без колебаний сказать, что Хрущев и Суслов были уже знакомы в то время. Однако близкого знакомства тогда не возникло. Это произошло лишь в конце 40-х годов.
М. А. Суслов родился 21 ноября 1902 года в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской губернии в семье крестьянина-бедняка. Отец Суслова – Андрей Андреевич, также родом из Шаховского, с детства испытал привычные для крестьянского мальчика голод, нужду, упорный труд. В 1904 году он уезжает на заработки в Баку, работает на нефтепромысле. После революционных событий 1905 года попадает под надзор полиции. Человек деятельный и энергичный, Андрей Андреевич часто путешествует по стране, меняя род занятий. В 1913 году он организовал сельский кооператив в Шаховском, в 1916-м, собрав артель плотников, уезжает в Архангельск. Там его застают Февральская и Октябрьская революции. А. А. Суслов избирается в местный Совет рабочих депутатов. В 1919 году, вернувшись на родину, вступает в члены РКП(б), работает в Хвалынском укоме и горсовете. В автобиографии Суслов-старший упоминает о горестных семейных событиях – заболевании тифом двух его детей в 1920 году. С середины двадцатых годов ни о судьбе отца Суслова, ни о судьбе его братьев и сестер ничего не известно. Во всяком случае, в отличие от семьи Кагановичей, никто из Сусловых не принимал видного участия в политической жизни страны. Мать Михаила Андреевича дожила до девяноста лет и умерла в начале 70-х годов в Москве.
В Шаховском М. А. Суслов получил лишь самое начальное образование. Рано проявил революционную активность. Когда весной 1918 года в стране начали создаваться комитеты бедноты, молодой Суслов вошел в бедняцкий комитет родного села. В феврале 1920-го вступил в комсомол, принимал участие в организации сельских комсомольских ячеек. До нас дошел любопытный документ – протокол заседания активных работников Хвалынской городской организации КСМ. На собрании еще юный Михаил Суслов читал собственный реферат «О личной жизни комсомольца». Наверное, уже тогда стал складываться начетнический и догматический стиль мышления, столь характерный для «идеолога страны» в его зрелые годы. Уже тогда юношеские требования к нравственной стороне поведения молодежи лектор изложил в виде «заповедей, что можно и что нельзя делать комсомольцу». Затем этот «кодекс морали» решено было опубликовать и распространить по другим ячейкам.
В 1921 году девятнадцатилетний Суслов вступил в Коммунистическую партию. Вскоре по путевке местной партийной организации он приехал в Москву учиться на Пречистенском рабфаке, который успешно окончил в 1924 году. Суслов решил продолжить учебу и поступил в Московский институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, одновременно ведя педагогическую работу в Московском химическом техникуме имени Карпова и Московском текстильном техникуме. Успешно закончив МИНХ в 1928 году, Суслов для повышения квалификации был зачислен в Экономический институт красной профессуры, который готовил в то время кадры «красных преподавателей», новую партийную интеллигенцию. Состав преподавателей и в том и в другом институте был очень сильным, и можно предположить, что Суслов получил неплохую подготовку. Вопросы экономики, политэкономии и более конкретно – экономики переходного периода в 20-е годы были в центре внутрипартийной дискуссии. Из биографии Суслова мы можем узнать, что он активно боролся как против взглядов «левой», так и правой оппозиции.
В 1929 году молодой «красный профессор» стал преподавать политэкономию в Московском университете и в Промышленной академии. В этой академии как раз в 1929/30 году учился Хрущев. Между студентами академии, пришедшими сюда с активной партийной работы, и преподавателями существовали совсем иные отношения – менее официальные, чем сегодня. К тому же Хрущев был избран секретарем партийной организации Промакадемии. Поэтому можно без колебаний сказать, что Хрущев и Суслов были уже знакомы в то время. Однако близкого знакомства тогда не возникло. Это произошло лишь в конце 40-х годов.
В 30-е годы
Весной 1931 года решением ЦК ВКП(б) Суслов был направлен на работу в ЦКК – РКИ. Главное, чем он должен был заниматься, был разбор многочисленных «персональных дел», то есть нарушений партийной дисциплины и Устава партии, а также апелляций исключенных из партии. Видимо, Суслов неплохо справлялся со своими обязанностями. В 1933—1934 годах он активно участвовал в чистке партии в Уральской и Черниговской областях. В масштабах всего Союза этой чисткой руководил Каганович, который в начале 30-х годов стоял во главе Центральной Контрольной Комиссии и, безусловно, обратил внимание на старательного работника. С 1934 года, после упразднения ЦКК, Суслов продолжал работу в Комиссии Советского Контроля. За этим последовало его значительное повышение.
Немало людей убеждены в ответственности Суслова за репрессии в Ростове-на-Дону и Ростовской области. Однако они исходят лишь из того факта, что в годы террора Суслов находился там на ответственной партийной работе. Сам он нередко говорил друзьям, что не уничтожал, а восстанавливал Ростовскую партийную организацию. Может быть, это и так. У нас нет никаких данных о личном участии Суслова в репрессивных кампаниях 1937—1938 годов. Но именно эти кампании, уничтожившие основную часть партийного актива, открыли для Суслова путь к быстрому продвижению наверх. Так, например, в 1937 году было ликвидировано почти все руководство Ростовского обкома партии. Суслова направляют в Ростовскую область заведующим отделом обкома. Жестокие репрессии в области продолжались, но они не коснулись Суслова, который вскоре стал секретарем обкома.
Немало людей убеждены в ответственности Суслова за репрессии в Ростове-на-Дону и Ростовской области. Однако они исходят лишь из того факта, что в годы террора Суслов находился там на ответственной партийной работе. Сам он нередко говорил друзьям, что не уничтожал, а восстанавливал Ростовскую партийную организацию. Может быть, это и так. У нас нет никаких данных о личном участии Суслова в репрессивных кампаниях 1937—1938 годов. Но именно эти кампании, уничтожившие основную часть партийного актива, открыли для Суслова путь к быстрому продвижению наверх. Так, например, в 1937 году было ликвидировано почти все руководство Ростовского обкома партии. Суслова направляют в Ростовскую область заведующим отделом обкома. Жестокие репрессии в области продолжались, но они не коснулись Суслова, который вскоре стал секретарем обкома.