Страница:
Внезапно почувствовав себя очень плохо, она легла на постель. Ее била лихорадка. «Я умру», – подумала она.
В тот же самый момент, сидя в вагоне поезда, уносившего меня в Ниццу, я испытал чувство внезапного страха. Отложив книгу, я задумался о причине этого внезапного недомогания, от которого у меня сильно билось сердце. Мне показалось, что полированные стены купе приблизились ко мне. Я словно оказался заперт в камере. Я думал о Брижит. Мне захотелось вернуться в Париж. Обнять ее. Я никогда раньше не испытывал подобной физической и одновременно психологической пытки.
Помнится, у меня возникло совершенно нелогичное желание выйти из вагона, чтобы вернуться в Париж. Но обратного поезда не было до утра. Я не мог уснуть всю ночь. Потом, когда я увидел, как встает солнце над кипарисами и оливковыми деревьями Воклюза, мои страхи утонули в синем море, появившемся за холмами Кассиса.
Мне известно, что подобный феномен телепатического общения бывает у близнецов.
Со мной это тоже происходило несколько раз, но только в связи с Брижит.
После того как шестнадцатилетняя Брижит поправилась и снова обрела радость жизни, ее мать сказала:
– Если через два года ты будешь по-прежнему любить Вадима и он тебя, мы позволим тебе выйти за него замуж.
На вилле мамы не было телефона, я позвонил Брижит с почты. Она сказала:
– Я люблю тебя. Заканчивай скорее работу и возвращайся побыстрее, мой дорогой. Мне плохо без тебя.
Моя мать любила Брижит, но говорила: «Она внушает мне страх», – считая, что та слишком жадно стремится к счастью. «Брижит никогда не вырастет. Думаю, она навсегда останется ребенком. Чтобы быть счастливым, надо уметь любить. Она страстная натура, но не умеет любить». Думаю, мама хотела сказать, что, слишком на многое надеясь, слишком многого требуя от жизни и любви, Брижит умела быть счастливой лишь в короткие мгновения. Я называл это любовной хворью. И сравнивал ее с Ланселотом, рыцарем грез, со слишком способным ребенком, отправившимся на поиски невозможного. Грааль Брижит был не спасением в мужчине, а лишь ее собственным счастьем. Она это бессознательно понимала: но подобному волшебному камню, идеально отделанному бриллианту не было места на земле.
Когда я вернулся из Ниццы, Брижит сказала, что не хочет ждать восемнадцатилетия, чтобы жить со мной. Она где-то вычитала, что в Шотландии можно пожениться без согласия родителей, не будучи совершеннолетними. Стоило большого труда убедить ее, что подобный, пусть и романтичный и необыкновенный, брак не будет узаконен во Франции. Мне претила мысль быть отправленным господином Бардо в кутузку за совращение малолетней. Перспектива увидеть своего любовника за решеткой напугала Брижит. Она решила потерпеть два года.
По случаю рождества она впервые получила разрешение провести восемь дней со мной. Оставив свой дом в Ницце, моя мать сняла маленький домик в трех километрах от Сен-Тропе, где мы могли остановиться, а сама взяла на себя роль надсмотрщика. После долгих переговоров Пилу вручил ей список неукоснительных правил, которых нам следовало придерживаться:
…Брижит и Вадим не имеют права уходить из дома, не поставив в известность куда и зачем.
…Они имеют право на тет-а-тет лишь два раза в неделю.
…Возвращение домой – не позднее полуночи.
…Следить за одеждой Брижит. Не подавать ей первый завтрак, когда она в ночной сорочке.
Моя мать обещала соблюдать эти правила и сдержала слово.
Однако Пилу не учел главного. Ему было настолько очевидно, что у нас будут раздельные комнаты, что он не дал никаких инструкций на сей счет. Таким образом, мы с Брижит впервые спали в одной постели, не вздрагивая при малейшем шорохе в коридоре.
Я подарил маме машину «бугати» с откидным верхом, заплатив 50 000 франков. На этой старой развалюхе мы ездили в порт Сен-Тропе, играли с приятелями в «детский футбол» в тех самых бистро, которые сегодня оккупируют миллиардеры: «Горилла», «Пересадка», «Кафе искусств». Мы колесили по проселочным дорогам, подчас вынужденные подталкивать «бугати», если она застревала на месте, словно упрямый осел. А на обратном пути набирали хворост для камина в нашей комнате. И занимались любовью в отражении его пламени.
Дата возвращения неумолимо приближалась. Брижит испытывала что-то похожее на шок. Ей не хотелось ехать в Париж.
– Увези меня куда-нибудь, – просила она.
– Куда?
– В Италию, Испанию, на Таити. Если ты отвезешь меня к родителям, мы никогда не будем счастливы.
Это было ребяческое неблагоразумие, но в каком-то смысле она была права. Ее не следовало отпускать, не следовало принимать всерьез гнев и угрозы родителей. Брижит исполнилось 17 лет, и я считал, что наказание за совращение малолетней мне уже не угрожает. Я и сам был молод. Но возобладал разум. Был ли это только разум?
Вернувшись в Париж, Брижит очень переменилась, в ней словно что-то надломилось. У нее в руках был Грааль, а она его теряла.
Всякий раз, отпуская вожжи, Пилу тотчас стремился исправиться, компенсируя свой либерализм вспышками пугавшего Брижит гнева. Однажды она позвонила мне на Орлеанскую набережную, говорила шепотом, и я понял, что случилось что-то серьезное.
– Мне надо с тобой немедленно встретиться.
– Приезжай, я жду тебя.
– Не там – слишком опасно.
– Тогда на площади Сен-Мишель, при выходе из метро. Идет?
Через полчаса мы встретились в условленном месте. Брижит была бледна и бросилась мне на шею.
– У тебя есть револьвер? – спросила она.
– Тебе прекрасно известно, что нет. А в чем дело?
– Тебе надо им обзавестись немедленно.
Из ее сбивчивых объяснений я понял, что Пилу вызвал ее к себе в кабинет, открыл ящик стола и сказал: «Смотри». Брижит наклонилась, чтобы разглядеть.
– Что это такое? – спросил Пилу.
– Хм… Пушка, – слегка озадаченно ответила Брижит.
– Не смей говорить «пушка», это называется револьвер, – уточнил Пилу. Так вот, если я когда-нибудь узнаю, что ты была любовницей Вадима, я убью его.
Слишком взволнованная, чтобы должным образом оценить угрозу, Брижит отправилась к матери, которая как раз была занята макияжем.
– Мамочка, Пилу перегрелся на солнце.
– Вряд ли, – ответила Тоти. – Уже две недели идет дождь.
– Его нельзя выпускать из дома.
И Брижит рассказала о состоявшемся разговоре.
– Я совершенно согласна с твоим отцом, – спокойно заметила Тоти. – Могу добавить, что, если тебе придет в голову переспать с Вадимом до свадьбы, а Пилу передумает, револьвером воспользуюсь я.
– Вы шутите?
– Ничуть.
Я был совершенно уверен, что ни Тоти, ни Пилу никогда не доведут дело до суда ради спасения чести дочери. Они просто пугали ее, не зная, что опоздали.
Покинув площадь Сен-Мишель, мы двинулись вдоль набережной. Никакие аргументы не убеждали Брижит.
– Относительно мамы ты, вероятно, прав, – сказала она. – Но я знаю Пилу, он способен на все.
– Допустим, я приобрету револьвер и твой отец действительно явится вооруженным. Разве я смогу его убить?
– Я предпочитаю остаться сиротой, чем вдовой.
– Ты не будешь вдовой. Ты не замужем.
– Не придирайся к словам, – рассердилась Брижит. – Замужем или не замужем, я все равно буду вдовой.
Оставался последний аргумент.
– А что ты скажешь нашим детям, когда они вырастут? Что их папа убил дедушку?
– Я не хочу детей.
Чтобы ее успокоить, я позвонил приятелю Жан-Полю Фору, чей брат коллекционировал оружие, и тот одолжил мне кольт, бывший на вооружении американской армии. Мне даже не пришлось его зарядить. Но подобные детали Брижит не интересовали.
Чтобы заслужить руку принцессы, мне надлежало выполнить два условия: найти постоянную работу и выучить катехизис.
Мои отец и мать были вольнодумцами. Но, чтобы доставить удовольствие бабушке Племянников, меня трех лет какой-то поп окунул в купель и объявил православным. Таким образом, мне не надо было принимать католичество. Тем не менее, чтобы обвенчаться в соборе и воспитывать детей в лоне церкви их матери, пришлось изучать Новый и Ветхий Завет, лютеранские и кальвинистские ереси (дабы спасти будущих детей от происков дьявола) и выучить более двадцати молитв на все случаи жизни, которые читают перед трапезой, отходя ко сну, при отпевании, в знак раскаяния и др. Мне предстояло также пойти на исповедь. Все это очень забавляло Брижит, тем более что священник, приставленный ко мне в качестве ментора, был тот самый, который пестовал ее в раннем детстве. Сей кюре был вполне светским и искренним человеком. Я узнал от него много полезных вещей, способных удовлетворить мое извечное любопытство.
А вот найти постоянную работу оказалось не таким простым делом. Во Франции, как и в США, студии не заключают годовых контрактов. Да я бы и не согласился на подобное рабство. Как быть?
Оставалась журналистика. Тогдашний директор «Пари Матч» Эрве Милль был одним из самых блестящих людей своего времени. Вместе с братом Жераром, способным художником, они принимали в своем особняке на улице Варенн кого угодно. Это был самый открытый и одновременно закрытый салон Парижа. Открытый в том смысле, что ни возраст, ни состояние, ни известность не служили критериями для того, чтобы перед ними не раскрылись его двери, а закрытый – потому что для того, чтобы быть там принятым, в расчет принимались только талант, ум, способность оригинально мыслить и проявлять дерзость. Завсегдатаями на улице Варенн были молодые люди и девушки, из которых многие прославились как репортеры, фотографы, актеры. Здесь бывали гениальные приживалы, которые возвели свой отказ работать в степень искусства, непризнанные поэты. На улице Варенн можно было встретить Этьена де Ротшильда, принцессу Савойскую, Али Хана, Жана Жене, Жана Кокто, Марлона Брандо.
Жерар и Эрве Милль обожали Брижит. В тот вечер, когда я представил ее своим друзьям, нас сопровождал ее отец. Пожав руку Мари-Лор де Ноай, генералу Корнильон-Молинье, Жюльетте Греко и молодому американскому сенатору Джону Ф. Кеннеди, успокоенный Пилу покинул нас.
Среди гостей оказалась женщина, чьи любовные приключения неизменно привлекали внимание всех газет. Директриса театра Симона Беро вела бурную жизнь. Достигнув пятидесяти лет, она остепенилась, но продолжала забавлять своими выходками. Чтобы насмешить собравшихся, она решила выбрать в качестве объекта Брижит.
– Вы девственница? – внезапно спросила она ее, надеясь смутить малышку и заставить покраснеть. Но не такую напала.
– Нет. А вы, мадам?
Последовал дружный смех собравшихся.
Брижит выиграла матч в первом раунде.
Особняк на улице Варенн стал местом, где мы могли встречаться без всякого страха. Господину Бардо было невдомек, что тут говорили не только об искусстве и политике и что вечера проходили очень весело.
Впрочем, возвращаться домой Брижит должна была все равно к двенадцати ночи.
Эрве Милль взял меня в штат «Пари Матч», и я с удовольствием занялся журналистикой. Зарплата была весьма скромная: 80 000 франков (плюс премиальные и деньги на разъезды).
Пока ТВ не перехватило власть у прессы, такие издания, как «Пари Матч», занимали важное место, это было одно из самых престижных изданий. На зависть своим коллегам, здесь успешно работали человек двадцать репортеров и фотографов, готовых на все, способных на все, располагавших возможностями, которые и не снились большинству журналистов. Мы составляли настоящую шайку, у членов которой были свои правила, свой язык (большинство словечек, рожденных тут, потом вошли в словарь), свой специфический стиль поведения.
Сфера наших интересов была очень обширная: искусство, спорт, революции, войны, несчастные случаи или природные катаклизмы – нас видели повсюду. В то время как коллеги натыкались на закрытые двери, короли и принцессы, парашютисты Индокитая, наемники, «звезды» и политики давали нам интервью.
Меня охотно приняли в этот частный клуб, тем более что большинство репортеров и фотокорреспондентов были давно знакомы. Но главным образом потому, что я тоже принадлежал к расе умевших выпутываться, благородных и циничных мальчишек, прошедших суровую школу жизни при оккупации.
Но приключение подчас обходится очень дорого. За десять лет погибли десять человек, больше половины моих друзей. Одни в дорожных авариях и авиакатастрофах, другие – в Индокитае, в Африке… в Будапеште, на Суэце и на Кубе…
Хотя уезжал в командировки всегда я, случилось однажды, что наши роли поменялись. С согласия родителей, которым был знаком владелец лайнера «Иль де Франс», Брижит согласилась танцевать для участников круиза к испанским островам в Атлантике. С нею поехала подруга Капюсин. Та не разыгрывала банальную дуэнью, ибо была одной из самых известных моделей в начале пятидесятых годов. Но Капюсин пообещала не спускать с Брижит глаз. Несмотря на раскачивающийся пол и несколько неудачных па, прима-балерина «Иль де Франс» имела огромный успех. Ей было очень весело. Но именно после этого круиза она решила бросить балет.
– Я не смогу быть балериной и вечно разлучаться с тобой.
Это было непростое решение. Она понимала, что отказывается от своей заветной мечты, своего единственного желания – стать прима-балериной. Никогда потом, даже после самых крупных ссор, она не упрекала меня за эту жертву. Она перевернула страницу, сделала выбор и отвечала за этот поступок.
У Брижит любовь всегда стояла впереди призвания.
После того как Брижит решила расстаться с балетом, мысль о том, чтобы начать сниматься в кино, уже не казалась ей столь нелепой. Ей было известно, что я стремлюсь сделать карьеру режиссера. Став актрисой, она могла бы работать вместе со мной.
Прежде, бывая в гостях у Марка Аллегре и в ряде других случаев, Брижит видела, что привлекает внимание продюсеров и режиссеров. Но неизменно отказывалась от их предложений. Теперь она дала согласие сняться в роли наивной девчонки в неосентиментальной и, к счастью, обреченной на забвение комедии.
Ее партнером был Бурвиль, гениальный комик, но тогда игравший лишь второстепенные роли. Однажды мы заговорили с ним о Брижит, и он сказал:
– Она будет «звездой». Жаль только, что Брижит не любит эту профессию.
Помимо того, что съемки велись в 80 км от Парижа, ни название картины «Нормандская дыра», ни сценарий, ни режиссер не радовали ее. Находясь на некотором расстоянии от Парижа, она была избавлена от бдительного ока родителей, но зато была в часе езды от своего возлюбленного. Начав работать в «Пари Матч», я приобрел машину «симка аронд», куда менее живописную, чем «бугати», но зато обладавшую большой скоростью и надежностью.
Первый фильм не стал для Брижит откровением. Она охотно и старательно выполняла указания режиссера, но считала дни до окончания съемок. А также до 20 декабря, даты нашего бракосочетания.
– Вечно считаешь минуты, отделяющие тебя от счастливого события, забывая, что смерть все равно вычтет их из твоей жизни, – говорила она. – Смерть – это единственный банкир, который обогащается на потере капитала.
Спустя несколько лет Брижит вернулась к разговору о смерти:
– Она сводит меня с ума! Так что иногда появляется желание смешать карты и добраться до нее раньше времени, без предупреждения. Вызвав при этом ее ярость, можно будет сказать: а я тебя перехитрила!
Каково же было удивление постановщика фильма Жана Буайе, когда он увидел, сколько журналистов съехалось на съемки его фильма ради Брижит Бардо. Конечно, это произошло не без моего участия, но я ведь не мог оказать затем влияние на их оценки. То обстоятельство, что я всего два месяца работал в «Пари Матч», не могло отразиться на притягательной силе Брижит. Я первый попал под ее обаяние, и не требовалось слов, чтобы понять тот факт, что маленькая романтичная балерина оказалась настоящей сиреной. Ее голос, обнаженное тело и пение притягивали моряков к подводным камням модернизма. Она становилась известной еще до того, как ее увидели.
Налицо была какая-то загадка Бардо. Но она совершенно не отдавала себе в этом отчета. И только повторяла: «Какая скучища эти журналисты!»
Она была тогда брюнеткой.
Спустя две недели ей предстояло отправиться на Корсику сниматься в картине «Манина, девушка без покрывала». Постановщик картины был с большими амбициями. Он хотел снять эротический фильм. Цензура не помешала всем увидеть Брижит в одном бикини, выходящей из моря.
Кругом стали поговаривать о неотразимом обаянии малышки Бардо.
Столь подверженные всяческим условностям, Пилу и Тоти были поражены, увидев дочь на экране в малюсеньком бикини. Эти благопристойные люди со своей моралью решительно отказывались измениться.
Я посоветовал Брижит сняться в этих фильмах, прекрасно сознавая, что им не грозит оказаться в Синематеке господина Ланглуа. «Раз ты решила сниматься в кино, – сказал я ей, – следует начинать с чего-то попроще, без претензий. Никто не осуждает художника, работающего по воскресеньям на площади до тех пор, пока ему не взбредет выставиться в модной галерее».
В качестве примера я приводил судьбу некоторых актеров, чья карьера, начавшись у крупных режиссеров, обрывалась очень быстро. От их второго фильма ждали слишком многого, а они к этому не были подготовлены. Вот и приходилось начинать с нуля, с риском быть преданным забвению. «Не слушай людей, – говорил я, – которые советуют отказываться от предложений в надежде, что позвонит Рене Клеман, Анри-Жорж Клузо. Они ничего не смыслят в нашем деле».
Чтобы себя проявить, таланту нужно время. На свете мало Маяковских, Раймонов Радиге или Артюров Рембо. К тому же они умерли очень рано. А молодость является помехой для актеров.
В сентябре госпожа Бардо купила для нас маленькую квартиру, состоявшую из спальни, столовой и кухни.
– Я не собираюсь поощрять вашу лень, – сказала она мне. – Но вам нужно гнездышко, чтобы побороть свои дурные привычки. После свадьбы вы получите эту квартиру на три года.
Пилу по-прежнему проявлял бдительность. Он говорил мне:
– Некоторое время я думал о вас плохо. Вы порядочный человек. Как бы это ни звучало наивно и старомодно, но я счастлив, что моя дочь отправится в постель супруга девственницей. Дай-ка я тебя поцелую.
И он поцеловал меня на французский лад – в правую и левую щеки.
Этот человек из третичного периода, которого Брижит называла динозавром, очень мне нравился. Все разделяло нас, но я понимал его.
Спустя двадцать лет мы предали земле его прах на красивом морском кладбище в Сен-Тропе. Я только что вернулся из Штатов «вдовым» после очередного развода. Брижит не позвала меня на похороны, и я смешался с толпой друзей и зевак, направлявшихся к месту захоронения, чтобы попрощаться с Пилу. Его опустили в могилу, куда больше не заглянет солнце. Послышался звук, отделяющий будущих мертвецов от нынешних. И возникло молчание, призывавшее к тому, чтобы благоговейно подумать об усопшем. Увидев меня, Брижит обернулась и сказала:
– Видишь, как он со мной поступил?
Брижит так долго ждала и столько надежд вложила в этот брак, что он стал для нее наваждением, абстракцией. То было не началом новой жизни, а, скорее, окончанием периода страхов, неуравновешенности, повседневной фрустрации.
Случалось, что я оставался ночевать на улице Помп. После ужина мне стелили на диване в столовой.
Однажды, еще не совсем проснувшись, по дороге в ванную я услышал голос Брижит, обсуждавшей с матерью цвет занавесок в нашей будущей квартире. В это мгновение я особо остро осознал свою чужеродность, странную прививку на древе этой семьи. Я не принадлежал к их расе.
Когда я вошел в ванную, чтобы почистить зубы, туда тотчас пришла Брижит. Прижавшись ко мне и не обращая внимания на зубную пасту, она поцеловала меня в губы.
– О Вадим, – сказала она, – осталась неделя. Я так счастлива!
Гражданский брак был зарегистрирован накануне в мэрии ХVI округа. Новобрачная была в юбке и пиджаке, новобрачный – в синем костюме с галстуком в тон.
Запутавшийся при произнесении моей фамилии, мэр выступил с речью, в которой подчеркнул значение международных браков для дела мира во всем мире. Он приветствовал наш союз как символ франко-русской дружбы. Брижит с трудом сдерживала смех. Выйдя из мэрии, она бросилась мне на шею.
– Наконец-то это случилось! Я госпожа Племянников…
К обеду на улице Помп были званы только члены семьи и несколько близких друзей.
К одиннадцати часам я отправился в спальню Брижит, где она меня дожидалась, лежа в постели в одной весьма романтичной и полупрозрачной сорочке. Так и лучилась счастьем. Я присел рядом. Спустя полчаса явился Пилу.
– Мой дорогой Вадим, мне кажется, вам пора удалиться.
– Куда удалиться? – ничего не понимая, спросила Брижит.
– Мы постелили ему в столовой, – ответил Пилу.
– Но мы женаты, папа. Вы разве забыли? Вы расписались. Мама расписалась, свидетели тоже. Вадим сказал «да». Я ЗАМУЖЕМ… ЗА-МУ-ЖЕМ…
– Вы станете мужем и женой завтра после церкви, – невозмутимо произнес Пилу.
– Он сошел с ума! – воскликнула Брижит, выпрямляясь в постели. – Папа сошел с ума. Люди, на помощь! Пилу спятил!..
– Не разыгрывай девочку, Брижит, – произнес господин Бардо. Его лицо опасно скривилось, и рот превратился в тонкую прямую линию. – Сегодня утром состоялась лишь неизбежная формальность, не более того. Вадим станет твоим мужем завтра после венчания в церкви.
Брижит, пунцовая от возмущения, готова была взорваться.
– Я буду эту ночь спать с мужем. На улице, на тротуаре, коли понадобится!
Казавшаяся мне сначала комической, эта сцена стала приобретать драматический характер. Я попросил Пилу оставить нас одних.
– Только этого не хватало! – кричала Брижит. – Я жду этого права три года. Я замужем! Все по закону! Я буду спать и заниматься любовью с мужем в своей постели. Или в его, или Папы Римского, наплевать где! Я не останусь сегодня ночью одна!
– Ты ждала этого три года, – сказал я. – Обождешь еще одну ночь.
– Никогда! Сбросив сорочку, она подбежала к шкафу.
– Я оденусь, и мы уйдем.
Перехватив ее, я прижал Брижит к себе. Немного побрыкавшись, она успокоилась. Я объяснил, что в этот вечер мы не можем наплевать на волю родителей. Как ни смешно, но мы должны проявить здравый смысл. Я не хотел, чтобы она когда-нибудь пожалела, что порвала с родителями.
Брижит в конце концов успокоилась и даже рассмеялась.
– Значит, брачную ночь ты проведешь один в столовой? Такое может произойти только с тобой!
Так и случилось, что я провел эту ночь один на тесном диване, женившись на одной из самых очаровательных парижанок, о которой будет написано, что она была недосягаемой мечтой всех женатых мужчин на земле.
Мы согласились на брачную церемонию в церкви, чтобы доставить удовольствие родителям Брижит. И были поражены, испытав волнение во время службы в набитой до отказа друзьями церкви. Орган, голос священника, резонировавший под куполом, свет, проникавший через витражи, магия сотен горевших свечей, торжественное настроение толпы – все это было, вероятно, театром, но театром, который волновал душу.
Мой шафер Марк Аллегре выглядел очень взволнованным. Мать и сестра, которых я не считал чувствительными к таким вещам, плакали. Брижит не спускала с меня глаз. Ее приоткрытые губы дрожали. Две слезинки медленно ползли по щекам.
К жизни нас вернули после церемонии вспышки фотографов и аплодисменты друзей. Прием в квартире Бардо очень удался.
С наступлением ночи мы спустились вниз на стареньком лифте без потолка, который так часто разлучал нас прежде. Чемоданы уже были в «симке-аронде». Уважая традиции, мы отправились в свадебное путешествие.
Доехав до Фонтенбло, Брижит попросила остановиться на краю шоссе.
– Мне страшно, – сказала она.
– Чего ты боишься?
– Всего. Я хочу вернуться в Париж на квартиру родителей.
Я не стал напоминать, что накануне она хотела сбежать из нее среди ночи. Я понимал, что этот внезапный кризис не был ни игрой, ни капризом. Будущее и дальние страны всегда пугали Брижит. Межев, куда мы направлялись, находился всего в пятистах километрах, а ее жизнь начиналась на обочине шоссе, которое вело в неизвестность.
Проплакав полчаса на моем плече, она успокоилась. И больше никогда не говорила о возвращении к родителям.
В конце 1952 года еще никто не знал, кто такой Роже Вадим. Не думаю, что статья, появившаяся три года назад, в которой говорилось обо мне как о самом молодом сценаристе Франции, оставила какой-то след. А Брижит, которая уже много снималась, еще никак нельзя было назвать «звездой». Поэтому мы были очень удивлены, увидев, как широко газеты осветили нашу свадьбу. В «Пари Матч» она занимала четыре страницы. До сих пор такой чести удостаивались лишь коронованные особы и «звезды». А я-то считал, что приглашенные на свадьбу друзья снимали для семейного альбома.
И это была еще одна загадка Бардо.
Мы зарезервировали номер в симпатичном отеле «Жерентьер». После нашего пребывания там справочник «Мишлен» прибавил отелю еще одну звездочку.
В тот же самый момент, сидя в вагоне поезда, уносившего меня в Ниццу, я испытал чувство внезапного страха. Отложив книгу, я задумался о причине этого внезапного недомогания, от которого у меня сильно билось сердце. Мне показалось, что полированные стены купе приблизились ко мне. Я словно оказался заперт в камере. Я думал о Брижит. Мне захотелось вернуться в Париж. Обнять ее. Я никогда раньше не испытывал подобной физической и одновременно психологической пытки.
Помнится, у меня возникло совершенно нелогичное желание выйти из вагона, чтобы вернуться в Париж. Но обратного поезда не было до утра. Я не мог уснуть всю ночь. Потом, когда я увидел, как встает солнце над кипарисами и оливковыми деревьями Воклюза, мои страхи утонули в синем море, появившемся за холмами Кассиса.
Мне известно, что подобный феномен телепатического общения бывает у близнецов.
Со мной это тоже происходило несколько раз, но только в связи с Брижит.
После того как шестнадцатилетняя Брижит поправилась и снова обрела радость жизни, ее мать сказала:
– Если через два года ты будешь по-прежнему любить Вадима и он тебя, мы позволим тебе выйти за него замуж.
На вилле мамы не было телефона, я позвонил Брижит с почты. Она сказала:
– Я люблю тебя. Заканчивай скорее работу и возвращайся побыстрее, мой дорогой. Мне плохо без тебя.
Моя мать любила Брижит, но говорила: «Она внушает мне страх», – считая, что та слишком жадно стремится к счастью. «Брижит никогда не вырастет. Думаю, она навсегда останется ребенком. Чтобы быть счастливым, надо уметь любить. Она страстная натура, но не умеет любить». Думаю, мама хотела сказать, что, слишком на многое надеясь, слишком многого требуя от жизни и любви, Брижит умела быть счастливой лишь в короткие мгновения. Я называл это любовной хворью. И сравнивал ее с Ланселотом, рыцарем грез, со слишком способным ребенком, отправившимся на поиски невозможного. Грааль Брижит был не спасением в мужчине, а лишь ее собственным счастьем. Она это бессознательно понимала: но подобному волшебному камню, идеально отделанному бриллианту не было места на земле.
Когда я вернулся из Ниццы, Брижит сказала, что не хочет ждать восемнадцатилетия, чтобы жить со мной. Она где-то вычитала, что в Шотландии можно пожениться без согласия родителей, не будучи совершеннолетними. Стоило большого труда убедить ее, что подобный, пусть и романтичный и необыкновенный, брак не будет узаконен во Франции. Мне претила мысль быть отправленным господином Бардо в кутузку за совращение малолетней. Перспектива увидеть своего любовника за решеткой напугала Брижит. Она решила потерпеть два года.
5
После нашего официального обручения и ее восемнадцатилетия свадьба была назначена на декабрь 1952 года.По случаю рождества она впервые получила разрешение провести восемь дней со мной. Оставив свой дом в Ницце, моя мать сняла маленький домик в трех километрах от Сен-Тропе, где мы могли остановиться, а сама взяла на себя роль надсмотрщика. После долгих переговоров Пилу вручил ей список неукоснительных правил, которых нам следовало придерживаться:
…Брижит и Вадим не имеют права уходить из дома, не поставив в известность куда и зачем.
…Они имеют право на тет-а-тет лишь два раза в неделю.
…Возвращение домой – не позднее полуночи.
…Следить за одеждой Брижит. Не подавать ей первый завтрак, когда она в ночной сорочке.
Моя мать обещала соблюдать эти правила и сдержала слово.
Однако Пилу не учел главного. Ему было настолько очевидно, что у нас будут раздельные комнаты, что он не дал никаких инструкций на сей счет. Таким образом, мы с Брижит впервые спали в одной постели, не вздрагивая при малейшем шорохе в коридоре.
Я подарил маме машину «бугати» с откидным верхом, заплатив 50 000 франков. На этой старой развалюхе мы ездили в порт Сен-Тропе, играли с приятелями в «детский футбол» в тех самых бистро, которые сегодня оккупируют миллиардеры: «Горилла», «Пересадка», «Кафе искусств». Мы колесили по проселочным дорогам, подчас вынужденные подталкивать «бугати», если она застревала на месте, словно упрямый осел. А на обратном пути набирали хворост для камина в нашей комнате. И занимались любовью в отражении его пламени.
Дата возвращения неумолимо приближалась. Брижит испытывала что-то похожее на шок. Ей не хотелось ехать в Париж.
– Увези меня куда-нибудь, – просила она.
– Куда?
– В Италию, Испанию, на Таити. Если ты отвезешь меня к родителям, мы никогда не будем счастливы.
Это было ребяческое неблагоразумие, но в каком-то смысле она была права. Ее не следовало отпускать, не следовало принимать всерьез гнев и угрозы родителей. Брижит исполнилось 17 лет, и я считал, что наказание за совращение малолетней мне уже не угрожает. Я и сам был молод. Но возобладал разум. Был ли это только разум?
Вернувшись в Париж, Брижит очень переменилась, в ней словно что-то надломилось. У нее в руках был Грааль, а она его теряла.
Всякий раз, отпуская вожжи, Пилу тотчас стремился исправиться, компенсируя свой либерализм вспышками пугавшего Брижит гнева. Однажды она позвонила мне на Орлеанскую набережную, говорила шепотом, и я понял, что случилось что-то серьезное.
– Мне надо с тобой немедленно встретиться.
– Приезжай, я жду тебя.
– Не там – слишком опасно.
– Тогда на площади Сен-Мишель, при выходе из метро. Идет?
Через полчаса мы встретились в условленном месте. Брижит была бледна и бросилась мне на шею.
– У тебя есть револьвер? – спросила она.
– Тебе прекрасно известно, что нет. А в чем дело?
– Тебе надо им обзавестись немедленно.
Из ее сбивчивых объяснений я понял, что Пилу вызвал ее к себе в кабинет, открыл ящик стола и сказал: «Смотри». Брижит наклонилась, чтобы разглядеть.
– Что это такое? – спросил Пилу.
– Хм… Пушка, – слегка озадаченно ответила Брижит.
– Не смей говорить «пушка», это называется револьвер, – уточнил Пилу. Так вот, если я когда-нибудь узнаю, что ты была любовницей Вадима, я убью его.
Слишком взволнованная, чтобы должным образом оценить угрозу, Брижит отправилась к матери, которая как раз была занята макияжем.
– Мамочка, Пилу перегрелся на солнце.
– Вряд ли, – ответила Тоти. – Уже две недели идет дождь.
– Его нельзя выпускать из дома.
И Брижит рассказала о состоявшемся разговоре.
– Я совершенно согласна с твоим отцом, – спокойно заметила Тоти. – Могу добавить, что, если тебе придет в голову переспать с Вадимом до свадьбы, а Пилу передумает, револьвером воспользуюсь я.
– Вы шутите?
– Ничуть.
Я был совершенно уверен, что ни Тоти, ни Пилу никогда не доведут дело до суда ради спасения чести дочери. Они просто пугали ее, не зная, что опоздали.
Покинув площадь Сен-Мишель, мы двинулись вдоль набережной. Никакие аргументы не убеждали Брижит.
– Относительно мамы ты, вероятно, прав, – сказала она. – Но я знаю Пилу, он способен на все.
– Допустим, я приобрету револьвер и твой отец действительно явится вооруженным. Разве я смогу его убить?
– Я предпочитаю остаться сиротой, чем вдовой.
– Ты не будешь вдовой. Ты не замужем.
– Не придирайся к словам, – рассердилась Брижит. – Замужем или не замужем, я все равно буду вдовой.
Оставался последний аргумент.
– А что ты скажешь нашим детям, когда они вырастут? Что их папа убил дедушку?
– Я не хочу детей.
Чтобы ее успокоить, я позвонил приятелю Жан-Полю Фору, чей брат коллекционировал оружие, и тот одолжил мне кольт, бывший на вооружении американской армии. Мне даже не пришлось его зарядить. Но подобные детали Брижит не интересовали.
Чтобы заслужить руку принцессы, мне надлежало выполнить два условия: найти постоянную работу и выучить катехизис.
Мои отец и мать были вольнодумцами. Но, чтобы доставить удовольствие бабушке Племянников, меня трех лет какой-то поп окунул в купель и объявил православным. Таким образом, мне не надо было принимать католичество. Тем не менее, чтобы обвенчаться в соборе и воспитывать детей в лоне церкви их матери, пришлось изучать Новый и Ветхий Завет, лютеранские и кальвинистские ереси (дабы спасти будущих детей от происков дьявола) и выучить более двадцати молитв на все случаи жизни, которые читают перед трапезой, отходя ко сну, при отпевании, в знак раскаяния и др. Мне предстояло также пойти на исповедь. Все это очень забавляло Брижит, тем более что священник, приставленный ко мне в качестве ментора, был тот самый, который пестовал ее в раннем детстве. Сей кюре был вполне светским и искренним человеком. Я узнал от него много полезных вещей, способных удовлетворить мое извечное любопытство.
А вот найти постоянную работу оказалось не таким простым делом. Во Франции, как и в США, студии не заключают годовых контрактов. Да я бы и не согласился на подобное рабство. Как быть?
Оставалась журналистика. Тогдашний директор «Пари Матч» Эрве Милль был одним из самых блестящих людей своего времени. Вместе с братом Жераром, способным художником, они принимали в своем особняке на улице Варенн кого угодно. Это был самый открытый и одновременно закрытый салон Парижа. Открытый в том смысле, что ни возраст, ни состояние, ни известность не служили критериями для того, чтобы перед ними не раскрылись его двери, а закрытый – потому что для того, чтобы быть там принятым, в расчет принимались только талант, ум, способность оригинально мыслить и проявлять дерзость. Завсегдатаями на улице Варенн были молодые люди и девушки, из которых многие прославились как репортеры, фотографы, актеры. Здесь бывали гениальные приживалы, которые возвели свой отказ работать в степень искусства, непризнанные поэты. На улице Варенн можно было встретить Этьена де Ротшильда, принцессу Савойскую, Али Хана, Жана Жене, Жана Кокто, Марлона Брандо.
Жерар и Эрве Милль обожали Брижит. В тот вечер, когда я представил ее своим друзьям, нас сопровождал ее отец. Пожав руку Мари-Лор де Ноай, генералу Корнильон-Молинье, Жюльетте Греко и молодому американскому сенатору Джону Ф. Кеннеди, успокоенный Пилу покинул нас.
Среди гостей оказалась женщина, чьи любовные приключения неизменно привлекали внимание всех газет. Директриса театра Симона Беро вела бурную жизнь. Достигнув пятидесяти лет, она остепенилась, но продолжала забавлять своими выходками. Чтобы насмешить собравшихся, она решила выбрать в качестве объекта Брижит.
– Вы девственница? – внезапно спросила она ее, надеясь смутить малышку и заставить покраснеть. Но не такую напала.
– Нет. А вы, мадам?
Последовал дружный смех собравшихся.
Брижит выиграла матч в первом раунде.
Особняк на улице Варенн стал местом, где мы могли встречаться без всякого страха. Господину Бардо было невдомек, что тут говорили не только об искусстве и политике и что вечера проходили очень весело.
Впрочем, возвращаться домой Брижит должна была все равно к двенадцати ночи.
Эрве Милль взял меня в штат «Пари Матч», и я с удовольствием занялся журналистикой. Зарплата была весьма скромная: 80 000 франков (плюс премиальные и деньги на разъезды).
Пока ТВ не перехватило власть у прессы, такие издания, как «Пари Матч», занимали важное место, это было одно из самых престижных изданий. На зависть своим коллегам, здесь успешно работали человек двадцать репортеров и фотографов, готовых на все, способных на все, располагавших возможностями, которые и не снились большинству журналистов. Мы составляли настоящую шайку, у членов которой были свои правила, свой язык (большинство словечек, рожденных тут, потом вошли в словарь), свой специфический стиль поведения.
Сфера наших интересов была очень обширная: искусство, спорт, революции, войны, несчастные случаи или природные катаклизмы – нас видели повсюду. В то время как коллеги натыкались на закрытые двери, короли и принцессы, парашютисты Индокитая, наемники, «звезды» и политики давали нам интервью.
Меня охотно приняли в этот частный клуб, тем более что большинство репортеров и фотокорреспондентов были давно знакомы. Но главным образом потому, что я тоже принадлежал к расе умевших выпутываться, благородных и циничных мальчишек, прошедших суровую школу жизни при оккупации.
Но приключение подчас обходится очень дорого. За десять лет погибли десять человек, больше половины моих друзей. Одни в дорожных авариях и авиакатастрофах, другие – в Индокитае, в Африке… в Будапеште, на Суэце и на Кубе…
Хотя уезжал в командировки всегда я, случилось однажды, что наши роли поменялись. С согласия родителей, которым был знаком владелец лайнера «Иль де Франс», Брижит согласилась танцевать для участников круиза к испанским островам в Атлантике. С нею поехала подруга Капюсин. Та не разыгрывала банальную дуэнью, ибо была одной из самых известных моделей в начале пятидесятых годов. Но Капюсин пообещала не спускать с Брижит глаз. Несмотря на раскачивающийся пол и несколько неудачных па, прима-балерина «Иль де Франс» имела огромный успех. Ей было очень весело. Но именно после этого круиза она решила бросить балет.
– Я не смогу быть балериной и вечно разлучаться с тобой.
Это было непростое решение. Она понимала, что отказывается от своей заветной мечты, своего единственного желания – стать прима-балериной. Никогда потом, даже после самых крупных ссор, она не упрекала меня за эту жертву. Она перевернула страницу, сделала выбор и отвечала за этот поступок.
У Брижит любовь всегда стояла впереди призвания.
После того как Брижит решила расстаться с балетом, мысль о том, чтобы начать сниматься в кино, уже не казалась ей столь нелепой. Ей было известно, что я стремлюсь сделать карьеру режиссера. Став актрисой, она могла бы работать вместе со мной.
Прежде, бывая в гостях у Марка Аллегре и в ряде других случаев, Брижит видела, что привлекает внимание продюсеров и режиссеров. Но неизменно отказывалась от их предложений. Теперь она дала согласие сняться в роли наивной девчонки в неосентиментальной и, к счастью, обреченной на забвение комедии.
Ее партнером был Бурвиль, гениальный комик, но тогда игравший лишь второстепенные роли. Однажды мы заговорили с ним о Брижит, и он сказал:
– Она будет «звездой». Жаль только, что Брижит не любит эту профессию.
Помимо того, что съемки велись в 80 км от Парижа, ни название картины «Нормандская дыра», ни сценарий, ни режиссер не радовали ее. Находясь на некотором расстоянии от Парижа, она была избавлена от бдительного ока родителей, но зато была в часе езды от своего возлюбленного. Начав работать в «Пари Матч», я приобрел машину «симка аронд», куда менее живописную, чем «бугати», но зато обладавшую большой скоростью и надежностью.
Первый фильм не стал для Брижит откровением. Она охотно и старательно выполняла указания режиссера, но считала дни до окончания съемок. А также до 20 декабря, даты нашего бракосочетания.
– Вечно считаешь минуты, отделяющие тебя от счастливого события, забывая, что смерть все равно вычтет их из твоей жизни, – говорила она. – Смерть – это единственный банкир, который обогащается на потере капитала.
Спустя несколько лет Брижит вернулась к разговору о смерти:
– Она сводит меня с ума! Так что иногда появляется желание смешать карты и добраться до нее раньше времени, без предупреждения. Вызвав при этом ее ярость, можно будет сказать: а я тебя перехитрила!
Каково же было удивление постановщика фильма Жана Буайе, когда он увидел, сколько журналистов съехалось на съемки его фильма ради Брижит Бардо. Конечно, это произошло не без моего участия, но я ведь не мог оказать затем влияние на их оценки. То обстоятельство, что я всего два месяца работал в «Пари Матч», не могло отразиться на притягательной силе Брижит. Я первый попал под ее обаяние, и не требовалось слов, чтобы понять тот факт, что маленькая романтичная балерина оказалась настоящей сиреной. Ее голос, обнаженное тело и пение притягивали моряков к подводным камням модернизма. Она становилась известной еще до того, как ее увидели.
Налицо была какая-то загадка Бардо. Но она совершенно не отдавала себе в этом отчета. И только повторяла: «Какая скучища эти журналисты!»
Она была тогда брюнеткой.
Спустя две недели ей предстояло отправиться на Корсику сниматься в картине «Манина, девушка без покрывала». Постановщик картины был с большими амбициями. Он хотел снять эротический фильм. Цензура не помешала всем увидеть Брижит в одном бикини, выходящей из моря.
Кругом стали поговаривать о неотразимом обаянии малышки Бардо.
Столь подверженные всяческим условностям, Пилу и Тоти были поражены, увидев дочь на экране в малюсеньком бикини. Эти благопристойные люди со своей моралью решительно отказывались измениться.
Я посоветовал Брижит сняться в этих фильмах, прекрасно сознавая, что им не грозит оказаться в Синематеке господина Ланглуа. «Раз ты решила сниматься в кино, – сказал я ей, – следует начинать с чего-то попроще, без претензий. Никто не осуждает художника, работающего по воскресеньям на площади до тех пор, пока ему не взбредет выставиться в модной галерее».
В качестве примера я приводил судьбу некоторых актеров, чья карьера, начавшись у крупных режиссеров, обрывалась очень быстро. От их второго фильма ждали слишком многого, а они к этому не были подготовлены. Вот и приходилось начинать с нуля, с риском быть преданным забвению. «Не слушай людей, – говорил я, – которые советуют отказываться от предложений в надежде, что позвонит Рене Клеман, Анри-Жорж Клузо. Они ничего не смыслят в нашем деле».
Чтобы себя проявить, таланту нужно время. На свете мало Маяковских, Раймонов Радиге или Артюров Рембо. К тому же они умерли очень рано. А молодость является помехой для актеров.
В сентябре госпожа Бардо купила для нас маленькую квартиру, состоявшую из спальни, столовой и кухни.
– Я не собираюсь поощрять вашу лень, – сказала она мне. – Но вам нужно гнездышко, чтобы побороть свои дурные привычки. После свадьбы вы получите эту квартиру на три года.
Пилу по-прежнему проявлял бдительность. Он говорил мне:
– Некоторое время я думал о вас плохо. Вы порядочный человек. Как бы это ни звучало наивно и старомодно, но я счастлив, что моя дочь отправится в постель супруга девственницей. Дай-ка я тебя поцелую.
И он поцеловал меня на французский лад – в правую и левую щеки.
Этот человек из третичного периода, которого Брижит называла динозавром, очень мне нравился. Все разделяло нас, но я понимал его.
Спустя двадцать лет мы предали земле его прах на красивом морском кладбище в Сен-Тропе. Я только что вернулся из Штатов «вдовым» после очередного развода. Брижит не позвала меня на похороны, и я смешался с толпой друзей и зевак, направлявшихся к месту захоронения, чтобы попрощаться с Пилу. Его опустили в могилу, куда больше не заглянет солнце. Послышался звук, отделяющий будущих мертвецов от нынешних. И возникло молчание, призывавшее к тому, чтобы благоговейно подумать об усопшем. Увидев меня, Брижит обернулась и сказала:
– Видишь, как он со мной поступил?
Брижит так долго ждала и столько надежд вложила в этот брак, что он стал для нее наваждением, абстракцией. То было не началом новой жизни, а, скорее, окончанием периода страхов, неуравновешенности, повседневной фрустрации.
Случалось, что я оставался ночевать на улице Помп. После ужина мне стелили на диване в столовой.
Однажды, еще не совсем проснувшись, по дороге в ванную я услышал голос Брижит, обсуждавшей с матерью цвет занавесок в нашей будущей квартире. В это мгновение я особо остро осознал свою чужеродность, странную прививку на древе этой семьи. Я не принадлежал к их расе.
Когда я вошел в ванную, чтобы почистить зубы, туда тотчас пришла Брижит. Прижавшись ко мне и не обращая внимания на зубную пасту, она поцеловала меня в губы.
– О Вадим, – сказала она, – осталась неделя. Я так счастлива!
6
Подвенечное платье, сшитое у мадам О., модной портнихи с улицы Пасси, по рисунку Брижит, не уступало моделям «звезд» в коллекции Жака Фата или Балансиаги. Оно предназначалось для венчания в церкви Отея в воскресенье.Гражданский брак был зарегистрирован накануне в мэрии ХVI округа. Новобрачная была в юбке и пиджаке, новобрачный – в синем костюме с галстуком в тон.
Запутавшийся при произнесении моей фамилии, мэр выступил с речью, в которой подчеркнул значение международных браков для дела мира во всем мире. Он приветствовал наш союз как символ франко-русской дружбы. Брижит с трудом сдерживала смех. Выйдя из мэрии, она бросилась мне на шею.
– Наконец-то это случилось! Я госпожа Племянников…
К обеду на улице Помп были званы только члены семьи и несколько близких друзей.
К одиннадцати часам я отправился в спальню Брижит, где она меня дожидалась, лежа в постели в одной весьма романтичной и полупрозрачной сорочке. Так и лучилась счастьем. Я присел рядом. Спустя полчаса явился Пилу.
– Мой дорогой Вадим, мне кажется, вам пора удалиться.
– Куда удалиться? – ничего не понимая, спросила Брижит.
– Мы постелили ему в столовой, – ответил Пилу.
– Но мы женаты, папа. Вы разве забыли? Вы расписались. Мама расписалась, свидетели тоже. Вадим сказал «да». Я ЗАМУЖЕМ… ЗА-МУ-ЖЕМ…
– Вы станете мужем и женой завтра после церкви, – невозмутимо произнес Пилу.
– Он сошел с ума! – воскликнула Брижит, выпрямляясь в постели. – Папа сошел с ума. Люди, на помощь! Пилу спятил!..
– Не разыгрывай девочку, Брижит, – произнес господин Бардо. Его лицо опасно скривилось, и рот превратился в тонкую прямую линию. – Сегодня утром состоялась лишь неизбежная формальность, не более того. Вадим станет твоим мужем завтра после венчания в церкви.
Брижит, пунцовая от возмущения, готова была взорваться.
– Я буду эту ночь спать с мужем. На улице, на тротуаре, коли понадобится!
Казавшаяся мне сначала комической, эта сцена стала приобретать драматический характер. Я попросил Пилу оставить нас одних.
– Только этого не хватало! – кричала Брижит. – Я жду этого права три года. Я замужем! Все по закону! Я буду спать и заниматься любовью с мужем в своей постели. Или в его, или Папы Римского, наплевать где! Я не останусь сегодня ночью одна!
– Ты ждала этого три года, – сказал я. – Обождешь еще одну ночь.
– Никогда! Сбросив сорочку, она подбежала к шкафу.
– Я оденусь, и мы уйдем.
Перехватив ее, я прижал Брижит к себе. Немного побрыкавшись, она успокоилась. Я объяснил, что в этот вечер мы не можем наплевать на волю родителей. Как ни смешно, но мы должны проявить здравый смысл. Я не хотел, чтобы она когда-нибудь пожалела, что порвала с родителями.
Брижит в конце концов успокоилась и даже рассмеялась.
– Значит, брачную ночь ты проведешь один в столовой? Такое может произойти только с тобой!
Так и случилось, что я провел эту ночь один на тесном диване, женившись на одной из самых очаровательных парижанок, о которой будет написано, что она была недосягаемой мечтой всех женатых мужчин на земле.
Мы согласились на брачную церемонию в церкви, чтобы доставить удовольствие родителям Брижит. И были поражены, испытав волнение во время службы в набитой до отказа друзьями церкви. Орган, голос священника, резонировавший под куполом, свет, проникавший через витражи, магия сотен горевших свечей, торжественное настроение толпы – все это было, вероятно, театром, но театром, который волновал душу.
Мой шафер Марк Аллегре выглядел очень взволнованным. Мать и сестра, которых я не считал чувствительными к таким вещам, плакали. Брижит не спускала с меня глаз. Ее приоткрытые губы дрожали. Две слезинки медленно ползли по щекам.
К жизни нас вернули после церемонии вспышки фотографов и аплодисменты друзей. Прием в квартире Бардо очень удался.
С наступлением ночи мы спустились вниз на стареньком лифте без потолка, который так часто разлучал нас прежде. Чемоданы уже были в «симке-аронде». Уважая традиции, мы отправились в свадебное путешествие.
Доехав до Фонтенбло, Брижит попросила остановиться на краю шоссе.
– Мне страшно, – сказала она.
– Чего ты боишься?
– Всего. Я хочу вернуться в Париж на квартиру родителей.
Я не стал напоминать, что накануне она хотела сбежать из нее среди ночи. Я понимал, что этот внезапный кризис не был ни игрой, ни капризом. Будущее и дальние страны всегда пугали Брижит. Межев, куда мы направлялись, находился всего в пятистах километрах, а ее жизнь начиналась на обочине шоссе, которое вело в неизвестность.
Проплакав полчаса на моем плече, она успокоилась. И больше никогда не говорила о возвращении к родителям.
В конце 1952 года еще никто не знал, кто такой Роже Вадим. Не думаю, что статья, появившаяся три года назад, в которой говорилось обо мне как о самом молодом сценаристе Франции, оставила какой-то след. А Брижит, которая уже много снималась, еще никак нельзя было назвать «звездой». Поэтому мы были очень удивлены, увидев, как широко газеты осветили нашу свадьбу. В «Пари Матч» она занимала четыре страницы. До сих пор такой чести удостаивались лишь коронованные особы и «звезды». А я-то считал, что приглашенные на свадьбу друзья снимали для семейного альбома.
И это была еще одна загадка Бардо.
Мы зарезервировали номер в симпатичном отеле «Жерентьер». После нашего пребывания там справочник «Мишлен» прибавил отелю еще одну звездочку.