– Да просто традиция такая! – чуть ненатурально засмеялся Алексеев. – Говорить «последний» – примета хреновая, может и в самом деле последним стать, понял?
– Не очень, – признался Маргус. – Но я запомню.
– ПАБ! – сирена рявкнула внезапно – коротко и резко, словно пинок под зад.
Вздрогнув, курсанты словно спросонья вытаращились на вспыхнувшие желтые плафоны. Встали, выбили подпорки из-под сложившихся сидений. Деловито, но все же не без суетливости, изготовились к прыжку.
– ПАБ! – и выпускающие короткими тычками направили первых десантников в короткие наклонные коридоры, ведущие к боковым дверям. Вот уж в каком самолете точно не бывает отказчиков: стоит шагнуть в этот коридор, как неведомая сила властно высасывает тебя наружу.
…Ох, ё! Мощнейший поток от могучих двигателей отшвыривает тебя, словно ничтожную щепку от борта торпедного катера. Мгновенно выдувает изо рта всю слюну и размазывает по лицу (если есть чего в носу – тоже размажет). Вдохнуть нет никакой возможности, и из последних сил сжимаешь вместе ноги, отчаянно стараясь держать хоть какое-то подобие группировки. Кольцо лучше не дергать – пусть сработает автоматика, бесстрастно отмерив каждому три секунды свободного падения и развесив парашютистов с равным интервалом. Раскроешь купол чуть раньше – и можешь запросто заполучить к себе в стропы летящего следом соседа, а это уже серьезно. Стропы могут перехлестнуться, купола сложатся, совьются в бесформенный кокон и – привет, «выходи строиться». Небо десантника не обидит, обидит его земля…
…Поток успевает напоследок крутануть тебя как котенка, за шкирку, и ты видишь удаляющийся в туманную размытую глубину «Антей», похожий на невиданную гигантскую рыбину. Из распоротого брюха рыбины сыплются оранжевые икринки – маленькие купола стабилизирующих парашютов. Ну же… Пятьсот один, пятьсот два… Бл-лин! Перед тобой вдруг вспыхивают белые прутья строп, и ты влетаешь в чей-то купол, успевая лишь инстинктивно зажмуриться. Розги строп со всего размаху хлещут тебя по лицу, и щека вмиг набухает кровавым рубцом. Звездец…
– Товарищ полковник, схождение! – вскинул руку радист. – Вон, с краю – сыплются!..
– Вижу! – рявкнул полковник Глушцов, руководитель прыжков на площадке десантирования, стискивая тангенту микрофона: – Воздух, я – Земля! Прекратить десантирование! Как понял?!
– Понял, прекращаю, – флегматично отозвался из поднебесья командир «Антея».
– Доктор, заводи «таблетку» – быстр-ра! Лячин, УАЗик – ко мне! Синоптик! Что за херня!!!
– Беда в одиночку не приходит – вот уж что верно, то верно. Взревела и зашлась пулеметным треском вертушка ветромера на покачнувшейся дюралевой мачте – это был внезапно налетевший шквалистый порыв, о котором не успели предупредить синоптики…
– Эй, ты кто? – окликнул Ауриньш висящего под ним парня. Стропы его наполовину раскрывшегося парашюта Маргус крепко держал левой рукой.
– Конь в пальто! – сердито донеслось снизу. – Какого хрена раскрылся раньше времени?!
– Я вовремя раскрылся, – обстоятельно возразил Маргус. – Ровно три секунды отсчитал. Это ты, Миша?
– Нет, это моя прабабушка! – нервно огрызнулся Алексеев (это был он). – Ты как – держишь? Не тяжело?
– Нормально, – успокоил его Маргус, – потерпи немного.
– Блин, больно быстро чешем, – обеспокоился Мишка. – Может, запаску еще раскрыть?
– Нет, не стоит – может захлест получиться. И я одной рукой не раскрою – купол не отброшу, может запутаться. Ничего, скорость пока в пределах нормы, сядем на одном моем…
– Имел я в виду такую норму… Слушай, ну мы смотри, как почесали!
– Это ветер усилился, – сообщил Маргус. – С одной стороны, хорошо: вертикальная скорость уменьшилась, а с другой…
– А с другой – нас уже с площадки вынесло нафиг, – закончил за него Мишка, – и несет хрен знает, куда. Блин, какие-то трактора внизу… Слушай, видал я в гробу такие приколы – на всякие бороны приземляться!
– На бороны не попадем, – хладнокровно оценил обстановку Ауриньш. – А вот на ту линию электропередачи – кажется, точно идем…
– Ё-мое, Марик! Уходи нафиг!
– Пытаюсь, – отозвался Маргус, подтягивая одной рукой стропы. – Пока не очень выходит…
– Тогда меня бросай! Я запаску раскрою!
– Нет, высоты уже не хватит. Я тебя перед самой ЛЭП отпущу, тебе до земли метров пять останется, приготовься…
– А ты?!
– Постараюсь проскочить между проводов… Миша!.. Земля! – с этими словами Маргус разжал пальцы, и Алексеев полетел на комковатую пашню, слыша над головой жуткий треск разрядов.
Ударили в глаза слепящие даже в солнечном свете синие вспышки и, больно ударяясь о вывороченные пласты чернозема, Мишка увидел бьющееся в этих синих сполохах тело Маргуса. Мишка зажмурился и услышал, как мягко и тяжело, совсем рядом толкнулась земля от короткого удара. Полыхнули напоследок провода ЛЭП, с треском прожигая капрон купола, и все стихло. И ветер стих, словно и не завывал только что в стальной решетчатой опоре. С неслышным шелестом скользнул вниз прожженный купол и накрыл почерневшее тело Ауриньша.
Надрываясь, подскакал по пашне «УАЗик». Грузный Глушцов на ходу распахнул дверцу и вывалился, не дожидаясь, пока машина встанет.
– Кто?! Как фамилия? – подскочил он к Мишке, ощупал его с головы до пят.
– Моя – Алексеев, – сипло проговорил Мишка, пытаясь подняться. – Девятая рота, первый взвод. А это – Ауриньш… – и судорога вновь горячим клещами стиснула его горло.
– Как? Ауриньш?! Этот, что ли?.. Ф-фу… – полковник вздохнул с таким облегчением, что Мишка стиснул зубы.
– Ну, ёптыть… – полковник уже готов был произнести: «Слава тебе, Господи», но увидел Мишкины глаза, и осекся.
– Доктор! – обернулся он в сторону подкатившей санитарной «таблетки». – Тут все путем, дуй за деревню – туда троих отнесло. И доложи сразу, как и что!
Вминая рыхлый чернозем прыжковыми ботинками, Глушцов подошел к телу Ауриньша, откинул оплавленный капрон купола. Маргус лежал ничком, неестественно вывернув руки в стороны. Сквозь ошметки обгорелого комбинезона и обугленные ткани тела блестели металлические стержни скелета. Волосы оплавились, и к ним прилипла оплавленная кромка купола. Металл поблескивал и сквозь лопнувшие ткани лица. Полковник накрыл обугленное лицо Маргуса уцелевшим краем купола.
– Звездец… – горько вздохнул он.
– Нет, не звездец, – вдруг невнятно послышалось из-под купола, – но очень больно…
– Не очень, – признался Маргус. – Но я запомню.
– ПАБ! – сирена рявкнула внезапно – коротко и резко, словно пинок под зад.
Вздрогнув, курсанты словно спросонья вытаращились на вспыхнувшие желтые плафоны. Встали, выбили подпорки из-под сложившихся сидений. Деловито, но все же не без суетливости, изготовились к прыжку.
– ПАБ! – и выпускающие короткими тычками направили первых десантников в короткие наклонные коридоры, ведущие к боковым дверям. Вот уж в каком самолете точно не бывает отказчиков: стоит шагнуть в этот коридор, как неведомая сила властно высасывает тебя наружу.
…Ох, ё! Мощнейший поток от могучих двигателей отшвыривает тебя, словно ничтожную щепку от борта торпедного катера. Мгновенно выдувает изо рта всю слюну и размазывает по лицу (если есть чего в носу – тоже размажет). Вдохнуть нет никакой возможности, и из последних сил сжимаешь вместе ноги, отчаянно стараясь держать хоть какое-то подобие группировки. Кольцо лучше не дергать – пусть сработает автоматика, бесстрастно отмерив каждому три секунды свободного падения и развесив парашютистов с равным интервалом. Раскроешь купол чуть раньше – и можешь запросто заполучить к себе в стропы летящего следом соседа, а это уже серьезно. Стропы могут перехлестнуться, купола сложатся, совьются в бесформенный кокон и – привет, «выходи строиться». Небо десантника не обидит, обидит его земля…
…Поток успевает напоследок крутануть тебя как котенка, за шкирку, и ты видишь удаляющийся в туманную размытую глубину «Антей», похожий на невиданную гигантскую рыбину. Из распоротого брюха рыбины сыплются оранжевые икринки – маленькие купола стабилизирующих парашютов. Ну же… Пятьсот один, пятьсот два… Бл-лин! Перед тобой вдруг вспыхивают белые прутья строп, и ты влетаешь в чей-то купол, успевая лишь инстинктивно зажмуриться. Розги строп со всего размаху хлещут тебя по лицу, и щека вмиг набухает кровавым рубцом. Звездец…
– Товарищ полковник, схождение! – вскинул руку радист. – Вон, с краю – сыплются!..
– Вижу! – рявкнул полковник Глушцов, руководитель прыжков на площадке десантирования, стискивая тангенту микрофона: – Воздух, я – Земля! Прекратить десантирование! Как понял?!
– Понял, прекращаю, – флегматично отозвался из поднебесья командир «Антея».
– Доктор, заводи «таблетку» – быстр-ра! Лячин, УАЗик – ко мне! Синоптик! Что за херня!!!
– Беда в одиночку не приходит – вот уж что верно, то верно. Взревела и зашлась пулеметным треском вертушка ветромера на покачнувшейся дюралевой мачте – это был внезапно налетевший шквалистый порыв, о котором не успели предупредить синоптики…
– Эй, ты кто? – окликнул Ауриньш висящего под ним парня. Стропы его наполовину раскрывшегося парашюта Маргус крепко держал левой рукой.
– Конь в пальто! – сердито донеслось снизу. – Какого хрена раскрылся раньше времени?!
– Я вовремя раскрылся, – обстоятельно возразил Маргус. – Ровно три секунды отсчитал. Это ты, Миша?
– Нет, это моя прабабушка! – нервно огрызнулся Алексеев (это был он). – Ты как – держишь? Не тяжело?
– Нормально, – успокоил его Маргус, – потерпи немного.
– Блин, больно быстро чешем, – обеспокоился Мишка. – Может, запаску еще раскрыть?
– Нет, не стоит – может захлест получиться. И я одной рукой не раскрою – купол не отброшу, может запутаться. Ничего, скорость пока в пределах нормы, сядем на одном моем…
– Имел я в виду такую норму… Слушай, ну мы смотри, как почесали!
– Это ветер усилился, – сообщил Маргус. – С одной стороны, хорошо: вертикальная скорость уменьшилась, а с другой…
– А с другой – нас уже с площадки вынесло нафиг, – закончил за него Мишка, – и несет хрен знает, куда. Блин, какие-то трактора внизу… Слушай, видал я в гробу такие приколы – на всякие бороны приземляться!
– На бороны не попадем, – хладнокровно оценил обстановку Ауриньш. – А вот на ту линию электропередачи – кажется, точно идем…
– Ё-мое, Марик! Уходи нафиг!
– Пытаюсь, – отозвался Маргус, подтягивая одной рукой стропы. – Пока не очень выходит…
– Тогда меня бросай! Я запаску раскрою!
– Нет, высоты уже не хватит. Я тебя перед самой ЛЭП отпущу, тебе до земли метров пять останется, приготовься…
– А ты?!
– Постараюсь проскочить между проводов… Миша!.. Земля! – с этими словами Маргус разжал пальцы, и Алексеев полетел на комковатую пашню, слыша над головой жуткий треск разрядов.
Ударили в глаза слепящие даже в солнечном свете синие вспышки и, больно ударяясь о вывороченные пласты чернозема, Мишка увидел бьющееся в этих синих сполохах тело Маргуса. Мишка зажмурился и услышал, как мягко и тяжело, совсем рядом толкнулась земля от короткого удара. Полыхнули напоследок провода ЛЭП, с треском прожигая капрон купола, и все стихло. И ветер стих, словно и не завывал только что в стальной решетчатой опоре. С неслышным шелестом скользнул вниз прожженный купол и накрыл почерневшее тело Ауриньша.
Алексеев сидел у опоры ЛЭП, не в силах пошевелиться. Судорога перехватила горло и не отпускала, не давая ни вздохнуть, ни разразиться слезами. Как же Лильке-то сказать…
…Есть ли что банальней смерти на войне,
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich,
моя Лили Марлен…
Надрываясь, подскакал по пашне «УАЗик». Грузный Глушцов на ходу распахнул дверцу и вывалился, не дожидаясь, пока машина встанет.
– Кто?! Как фамилия? – подскочил он к Мишке, ощупал его с головы до пят.
– Моя – Алексеев, – сипло проговорил Мишка, пытаясь подняться. – Девятая рота, первый взвод. А это – Ауриньш… – и судорога вновь горячим клещами стиснула его горло.
– Как? Ауриньш?! Этот, что ли?.. Ф-фу… – полковник вздохнул с таким облегчением, что Мишка стиснул зубы.
– Ну, ёптыть… – полковник уже готов был произнести: «Слава тебе, Господи», но увидел Мишкины глаза, и осекся.
– Доктор! – обернулся он в сторону подкатившей санитарной «таблетки». – Тут все путем, дуй за деревню – туда троих отнесло. И доложи сразу, как и что!
Вминая рыхлый чернозем прыжковыми ботинками, Глушцов подошел к телу Ауриньша, откинул оплавленный капрон купола. Маргус лежал ничком, неестественно вывернув руки в стороны. Сквозь ошметки обгорелого комбинезона и обугленные ткани тела блестели металлические стержни скелета. Волосы оплавились, и к ним прилипла оплавленная кромка купола. Металл поблескивал и сквозь лопнувшие ткани лица. Полковник накрыл обугленное лицо Маргуса уцелевшим краем купола.
– Звездец… – горько вздохнул он.
– Нет, не звездец, – вдруг невнятно послышалось из-под купола, – но очень больно…
Глава последняя, в которой ничего не кончается
Профессор возник в дверях казармы один, без сопровождающих, сухо кивнул в ответ на приветствие дневального Садыкова.
– Где он? – голос профессора звучал глухо, как при простуде.
– В бытовке, Дмитрий Олегович, – виноватым тоном проговорил Рустам, – в кубрике места мало, а ребята все к нему хотят. Извините…
– Ладно, ладно… Где это?
– Пойдемте, провожу, – кивнул Рустам и повел профессора к бытовой комнате. – Эй, толпа! Дорогу давай, Дмитрий Олегович приехал!
Заполнившие бытовку курсанты быстро расступились, образовав коридор к носилкам с лежащим на них Маргусом. Выглядел Ауриньш, как танкист после Курской дуги. Наполовину обугленное лицо было залеплено пластырем, скрывающим оголенный металл черепа. Остатки оплавившихся волос были скрыты под марлевой повязкой, наложенной по всем правилам полевой медицины. Левая рука с двумя уцелевшими пальцами покоилась на гибкой проволочной шине. Что там с его ногами – было не разобрать: Маргус был по пояс укрыт синим армейским одеялом.
Профессор шагнул к носилкам, склонился – сзади услужливо придвинули табурет.
– Маргус… – профессор тяжело сел, неловко сунул в сторону портфель. – Как же ты так, а?..
Уцелевший правый глаз киборга чуть замедленно, но вполне точно уставился на профессора.
– Стихия… – солидно прохрипел он любимое всеми парашютистами слово – единственное и безотказное оправдание за все парашютные грехи и оплошности. – Здравствуйте, Дмитрий Олегович…
Профессор закашлялся, скривился.
– Ребята, – снял он очки и обвел курсантов безоружными глазками. – Можно у вас это… сигаретку попросить? А то я вот бросил, понимаете…
Со всех сторон к нему тут же протянулись руки с помятыми пачками.
– Только здесь не курите, ладно? – тихо попросил из-за спины Садыков. – И Марик больной, и остальные ребята за вами закурят, а мне убирай…
На Рустама зашумели, но Дмитрий Олегович уже с готовностью согласился, что парень прав.
– Где у вас тут покурить можно, ребята? Составите мне компанию?
Тут же образовался почетный эскорт, с уважением препроводивший профессора в курилку и с почетом усадивший его на самое престижное место – подставку для чистки сапог, деликатно застеленную свежей газетой «Красная Звезда». Задымили. Помолчали, ощущая значимость момента.
– Ну, ребята, – нарушил, наконец, молчание профессор, – что скажете?
– Извините нас, Дмитрий Олегович, – прогудел Мамонт, – не уберегли пацана, получилось так…
– Э, о чем вы говорите, – вздохнул профессор. – Армия есть армия, испытания есть испытания… Как он вам? Сработались хоть?
Дружный одобрительный гул был ему ответом.
– Вы его, главное, лечите получше, – сказал Мамонт, – и обратно скорее присылайте, хорошо?
Профессор покачал головой.
– Не все так просто ребята…
– Что такое? – встревожились все. – Так плохо? Ничего сделать нельзя?
– Не в этом дело, – профессор задумчиво потирал гладкую лысину. – Тело его вполне поддается восстановлению. Сложнее обстоит вопрос с его… Ну, скажем так, мозгами.
– А вы откуда знаете? – обиделся за Маргуса Алексеев. – Вы же его и не обследовали после… Ну, травмы этой.
– Дело не в травме, – вздохнул профессор. – Боюсь, с этой программой самообучения мы перемудрили. И достигли результата, которого вовсе не ожидали.
– Как это?
– А вот так это. За время эксперимента Маргус совершил ряд поступков, которые просто не мог совершить, понимаете?
– Это какие?
– Во-первых, допустил неплановый перерасход энергии на зимних учениях…
– А вам жалко, что ли! Он после учений сразу подзарядился! – зашумели парни.
– Затем, поднял руку на старшего по званию…
– Да он сам виноват, Филиппок этот! Раз судья – так суди, нефига клешнями махать!
– Кстати, он сообщает, что Маргус уделяет недостаточно внимания изучению идейного наследия классиков марксизма-ленинизма…
– Не, ну это ваще! – возмутился Пашка Клешневич. – Знаете, как оно было?! Короче, был у нас тогда семинар по истории партии. И Филиппов… Ну ладно, майор Филиппов говорит Марику: «Расскажи биографии Маркса и Энгельса». Ну, Марик все рассказал – слово в слово, по учебнику, еще из энциклопедии тоже – ну, вы ж его знаете. А Филипп докопался: «А вот скажите, где находится могила Фридриха Энгельса?». Ну, Марик и говорит: так мол, и так, нету у Энгельса могилы. Его тело, согласно завещанию, кремировали. Ну, сожгли, значит. Пепел насыпали в такую урну, а потом эту урну утопили. В Северном море. А Филипп: неправильно! Марик: нет, правильно – том такой-то, страница такая-то. А Фил опять: неправильно! Не утопили! Марик: а что сделали? А Фил: не утопили! А (тут Пашка невольно придал своему лицу благоговейное выражение) погрузили в море!
– А какая разница? – пожал плечами профессор.
– Ну так и Марик ему то же самое сказал!
– Гм! – смутился Дмитрий Олегович. – Да. Ладно, оставим это. Но вот то, что он совершил самовольную отлучку – это вы как объясните?
– Ну ни фига себе! – возмущенно опешили парни. – Какая падла вложила?!
– Ребята, ребята, успокойтесь! – вскинул руки профессор. – Никто его за это наказывать не собирается, уверяю вас. Но мне необходимо разобраться, как он мог совершить такой поступок? Ведь он знал, что это – нарушение дисциплины. А совершить нарушение – он просто не мог, это заложено в его базовой программе, понимаете? А он совершил…
– Ну, вы, Дмитрий Олегович, сами не знаете, чего хотите, – дерзко хмыкнул Мания. – Я помню, вы говорили в прошлый раз: «Хотим узнать, сможет ли он правильно оценивать обстановку и самостоятельно принимать решения». Ну вот, он и принял решение – убедиться, что с девушкой все в порядке. Так что вы хотите? Все получилось!
– А в самом деле, – снял очки профессор. – Я как-то сразу и не подумал… Это же… Эпохальное событие, ребята – машина проявила осознанную волю! Вы хоть понимаете это?!
– А то… – приосанились парни. – Это вам, ученым, все двадцать раз объяснять надо…
– Невероятно… – схватился за голову Дмитрий Олегович. – Просто в голове не укладывается.
– А чего такого? – авторитетно заявил Алексеев. – Рязанские девчонки и не на такое способны…
– Что хоть за девушка? – заинтересовался вдруг профессор.
– Вот такая девчонка! Радиоинститут заканчивает, отличница – вот бы вам такую в вашу контору!
– Мы пошлем запрос, обязательно… Как ее зовут?
– Лили Марлен! – хором ответили парни.
В опустевшую наполовину бытовку пробрался Колдин с газетным свертком в руках.
– Мужики, – обратился он к присутствующим. – Пожалуйста, свалите на две минуты, ладно? Мне Марику два слова сказать надо…
– Чего это мы сваливать будем? – возмутились парни. – Хочешь – говори, кто не дает…
– Ну, будьте вы людьми! – взмолился Колдин. – Раз в жизни человек просит – трудно вам, что ли?
Поворчали, но вышли.
– Марик, – подсел Колдин к носилкам, – ты меня слышишь?
– Слышу, – негромко прохрипел Маргус. – Правда, не очень хорошо…
– Короче, это… – замялся Колдин, густо краснея. – Это я у тебя тогда тельник скоммуниздил. Ты извини, ладно? Вот, возьми, – подсунул он газетный сверток под правую, уцелевшую руку Маргуса. – Новый совсем, и размер как раз твой…
Ауриньш странно заскрипел. Колдин сначала испугался, но вскоре понял: киборг впервые в жизни попробовал засмеяться.
– Сергей, я не понял, – скрипнул он. – За тельняшку спасибо, но ты уже четвертый, кто мне ее приносит. И все говорят то же самое. Вон, в чемодане уже три штуки лежат, посмотри…
– Ну ни фига себе, – опешил Цунь. – а еще кто притащил?
– Да со всех групп. Доц принес, Дик, Вольф… Ты правда тогда ее взял?
– Да нет же!.. – досадливо фыркнул Колдин. – Размер-то смотри какой, куда мне такую? Просто подумал: уедешь сейчас, и будешь о нас плохо думать. Ну и вот…
– Серега, спасибо, – Маргус с усилием шевельнул кистью, тронул его ладонь. – Я не буду плохо думать. Я буду… хорошо вас вспоминать.
– Ага! Как мы с тобой очко драили! – оживился было Колдин, но, услышав позади шаги, обернулся: – Вам чего?
Довольно бесцеремонно в бытовку вошли четверо молодых мужиков «лаборантско-эмэнэсного» вида: джинсы под синими халатами, модные очки, пижонские бородки. Они несли объемистый прямоугольный пластиковый контейнер защитного цвета с непонятной маркировкой.
– Ставь! – распорядился один из них, самый тщедушный.
«Эмэнэсы» с грохотом брякнули контейнер у носилок.
– М-да, лихо они его, – оценил тщедушный, бросив скучающий взгляд на Маргуса. – Интересно, десантную наколку они ему сделать не додумались?
Остальные глуповато заржали.
– Ну что – укладываем? – тщедушный щелкнул хомутами, откинул крышку контейнера. Обнажилось пенопластовое дно с резиновыми лентами-фиксаторами.
– Слышь, солдатик, – лениво обратился он к Колдину, – сгоняй, шефа нашего кликни – где он там…
– Вы что… – осип вдруг Колдин, – в этом цинке его везти собрались?
– Нет, сейчас его запеленаем, и в колясочке повезем: агу-агу… – опрометчиво повернувшись к Колдину тылом, он наклонился к Маргусу, глумливо изображая «козу» холеными пальцами.
И полетел в угол от яростного японского пенделя с гордым названием «мае-гери». А не будь дурак, не компенсируй свои скромные научные заслуги панибратским обращением со сложным оборудованием – это чревато.
– Ты чего, солдатик?! – вскочил он, держась за копчик. – С катушек съехал?!
– А ты фигли?! – свирепо сжал кулаки Колдин. – Думаешь, раз он пошевелиться не может, так и издеваться можно?!
– Ребята, ребята, что случилось? – возник в бытовке прибежавший на шум профессор. За его спиной толпились курсанты.
– А чего они!.. – в горле у Колдина предательски заскребло. – Приволокли ящик какой-то. Как для манекена какого все равно…
– Ребята, оставьте контейнер, – быстро врубился в обстановку профессор, – повезем на носилках, беритесь…
– Не надо! – непримиримо отодвинул «эмэнэса» Колдин. – Пусть ящики свои таскают, Марика мы сами отнесем. Куда, скажите…
– На стадион, к вертолету.
На плацу только что закончился развод суточного наряда. Промаршировав мимо дежурного по училищу, караул и дневальные по ротам расходились по местам несения службы. Из-за угла казармы девятой роты показалась необычная процессия. Впереди шли четверо курсантов – на плечах они несли носилки с лежащим на них парнем в обгорелом прыжковом комбинезоне. Следом шла вся девятая рота – все как есть четыре взвода, в полном составе. Замыкали процессию четверо штатских, тащивших зеленый ящик. Было похоже на похороны, но парни шли в беретах, а не несли их в руках.
– Карау-ул! – гаркнул вдруг начальник караула сержант Неткачев. – Смир-р-рна!.. Пра-а-во!
И строй караульных рубанул по асфальту плаца парадный шаг, отдавая честь раненому товарищу. И кому какое дело – вполне ли это по уставу, или нет…
Вертолет ждал Маргуса в центре стадиона, устало свесив концы лопастей. Носилки бережно установили на клепаном дюралевом полу. «Эмэнэсы» деликатно присели на откинутые сиденья (тщедушный под строгим взглядом Колдина аккуратно поправил выбившийся край одеяла).
– Ну, Марик, будь! – похлопал Мамонт Ауриньша по руке. – Если что – дай знать, мы подскочим, всех там на уши поставим.
И было совершенно ясно – такие действительно куда угодно подскочат, и кого угодно на уши поставят.
Ветер от винта погнал по молодой траве частые волны. Сверкнув отраженным закатным солнцем в блистерах, вертолет завис над стадионом плоским голубым брюхом со звездой и, сделав круг над училищем, взял курс на северо-запад.
И его проводили восхищенными взглядами первые абитуриенты, уже начавшие обживать училищную ограду.
2002 г.
– Где он? – голос профессора звучал глухо, как при простуде.
– В бытовке, Дмитрий Олегович, – виноватым тоном проговорил Рустам, – в кубрике места мало, а ребята все к нему хотят. Извините…
– Ладно, ладно… Где это?
– Пойдемте, провожу, – кивнул Рустам и повел профессора к бытовой комнате. – Эй, толпа! Дорогу давай, Дмитрий Олегович приехал!
Заполнившие бытовку курсанты быстро расступились, образовав коридор к носилкам с лежащим на них Маргусом. Выглядел Ауриньш, как танкист после Курской дуги. Наполовину обугленное лицо было залеплено пластырем, скрывающим оголенный металл черепа. Остатки оплавившихся волос были скрыты под марлевой повязкой, наложенной по всем правилам полевой медицины. Левая рука с двумя уцелевшими пальцами покоилась на гибкой проволочной шине. Что там с его ногами – было не разобрать: Маргус был по пояс укрыт синим армейским одеялом.
Профессор шагнул к носилкам, склонился – сзади услужливо придвинули табурет.
– Маргус… – профессор тяжело сел, неловко сунул в сторону портфель. – Как же ты так, а?..
Уцелевший правый глаз киборга чуть замедленно, но вполне точно уставился на профессора.
– Стихия… – солидно прохрипел он любимое всеми парашютистами слово – единственное и безотказное оправдание за все парашютные грехи и оплошности. – Здравствуйте, Дмитрий Олегович…
Профессор закашлялся, скривился.
– Ребята, – снял он очки и обвел курсантов безоружными глазками. – Можно у вас это… сигаретку попросить? А то я вот бросил, понимаете…
Со всех сторон к нему тут же протянулись руки с помятыми пачками.
– Только здесь не курите, ладно? – тихо попросил из-за спины Садыков. – И Марик больной, и остальные ребята за вами закурят, а мне убирай…
На Рустама зашумели, но Дмитрий Олегович уже с готовностью согласился, что парень прав.
– Где у вас тут покурить можно, ребята? Составите мне компанию?
Тут же образовался почетный эскорт, с уважением препроводивший профессора в курилку и с почетом усадивший его на самое престижное место – подставку для чистки сапог, деликатно застеленную свежей газетой «Красная Звезда». Задымили. Помолчали, ощущая значимость момента.
– Ну, ребята, – нарушил, наконец, молчание профессор, – что скажете?
– Извините нас, Дмитрий Олегович, – прогудел Мамонт, – не уберегли пацана, получилось так…
– Э, о чем вы говорите, – вздохнул профессор. – Армия есть армия, испытания есть испытания… Как он вам? Сработались хоть?
Дружный одобрительный гул был ему ответом.
– Вы его, главное, лечите получше, – сказал Мамонт, – и обратно скорее присылайте, хорошо?
Профессор покачал головой.
– Не все так просто ребята…
– Что такое? – встревожились все. – Так плохо? Ничего сделать нельзя?
– Не в этом дело, – профессор задумчиво потирал гладкую лысину. – Тело его вполне поддается восстановлению. Сложнее обстоит вопрос с его… Ну, скажем так, мозгами.
– А вы откуда знаете? – обиделся за Маргуса Алексеев. – Вы же его и не обследовали после… Ну, травмы этой.
– Дело не в травме, – вздохнул профессор. – Боюсь, с этой программой самообучения мы перемудрили. И достигли результата, которого вовсе не ожидали.
– Как это?
– А вот так это. За время эксперимента Маргус совершил ряд поступков, которые просто не мог совершить, понимаете?
– Это какие?
– Во-первых, допустил неплановый перерасход энергии на зимних учениях…
– А вам жалко, что ли! Он после учений сразу подзарядился! – зашумели парни.
– Затем, поднял руку на старшего по званию…
– Да он сам виноват, Филиппок этот! Раз судья – так суди, нефига клешнями махать!
– Кстати, он сообщает, что Маргус уделяет недостаточно внимания изучению идейного наследия классиков марксизма-ленинизма…
– Не, ну это ваще! – возмутился Пашка Клешневич. – Знаете, как оно было?! Короче, был у нас тогда семинар по истории партии. И Филиппов… Ну ладно, майор Филиппов говорит Марику: «Расскажи биографии Маркса и Энгельса». Ну, Марик все рассказал – слово в слово, по учебнику, еще из энциклопедии тоже – ну, вы ж его знаете. А Филипп докопался: «А вот скажите, где находится могила Фридриха Энгельса?». Ну, Марик и говорит: так мол, и так, нету у Энгельса могилы. Его тело, согласно завещанию, кремировали. Ну, сожгли, значит. Пепел насыпали в такую урну, а потом эту урну утопили. В Северном море. А Филипп: неправильно! Марик: нет, правильно – том такой-то, страница такая-то. А Фил опять: неправильно! Не утопили! Марик: а что сделали? А Фил: не утопили! А (тут Пашка невольно придал своему лицу благоговейное выражение) погрузили в море!
– А какая разница? – пожал плечами профессор.
– Ну так и Марик ему то же самое сказал!
– Гм! – смутился Дмитрий Олегович. – Да. Ладно, оставим это. Но вот то, что он совершил самовольную отлучку – это вы как объясните?
– Ну ни фига себе! – возмущенно опешили парни. – Какая падла вложила?!
– Ребята, ребята, успокойтесь! – вскинул руки профессор. – Никто его за это наказывать не собирается, уверяю вас. Но мне необходимо разобраться, как он мог совершить такой поступок? Ведь он знал, что это – нарушение дисциплины. А совершить нарушение – он просто не мог, это заложено в его базовой программе, понимаете? А он совершил…
– Ну, вы, Дмитрий Олегович, сами не знаете, чего хотите, – дерзко хмыкнул Мания. – Я помню, вы говорили в прошлый раз: «Хотим узнать, сможет ли он правильно оценивать обстановку и самостоятельно принимать решения». Ну вот, он и принял решение – убедиться, что с девушкой все в порядке. Так что вы хотите? Все получилось!
– А в самом деле, – снял очки профессор. – Я как-то сразу и не подумал… Это же… Эпохальное событие, ребята – машина проявила осознанную волю! Вы хоть понимаете это?!
– А то… – приосанились парни. – Это вам, ученым, все двадцать раз объяснять надо…
– Невероятно… – схватился за голову Дмитрий Олегович. – Просто в голове не укладывается.
– А чего такого? – авторитетно заявил Алексеев. – Рязанские девчонки и не на такое способны…
– Что хоть за девушка? – заинтересовался вдруг профессор.
– Вот такая девчонка! Радиоинститут заканчивает, отличница – вот бы вам такую в вашу контору!
– Мы пошлем запрос, обязательно… Как ее зовут?
– Лили Марлен! – хором ответили парни.
В опустевшую наполовину бытовку пробрался Колдин с газетным свертком в руках.
– Мужики, – обратился он к присутствующим. – Пожалуйста, свалите на две минуты, ладно? Мне Марику два слова сказать надо…
– Чего это мы сваливать будем? – возмутились парни. – Хочешь – говори, кто не дает…
– Ну, будьте вы людьми! – взмолился Колдин. – Раз в жизни человек просит – трудно вам, что ли?
Поворчали, но вышли.
– Марик, – подсел Колдин к носилкам, – ты меня слышишь?
– Слышу, – негромко прохрипел Маргус. – Правда, не очень хорошо…
– Короче, это… – замялся Колдин, густо краснея. – Это я у тебя тогда тельник скоммуниздил. Ты извини, ладно? Вот, возьми, – подсунул он газетный сверток под правую, уцелевшую руку Маргуса. – Новый совсем, и размер как раз твой…
Ауриньш странно заскрипел. Колдин сначала испугался, но вскоре понял: киборг впервые в жизни попробовал засмеяться.
– Сергей, я не понял, – скрипнул он. – За тельняшку спасибо, но ты уже четвертый, кто мне ее приносит. И все говорят то же самое. Вон, в чемодане уже три штуки лежат, посмотри…
– Ну ни фига себе, – опешил Цунь. – а еще кто притащил?
– Да со всех групп. Доц принес, Дик, Вольф… Ты правда тогда ее взял?
– Да нет же!.. – досадливо фыркнул Колдин. – Размер-то смотри какой, куда мне такую? Просто подумал: уедешь сейчас, и будешь о нас плохо думать. Ну и вот…
– Серега, спасибо, – Маргус с усилием шевельнул кистью, тронул его ладонь. – Я не буду плохо думать. Я буду… хорошо вас вспоминать.
– Ага! Как мы с тобой очко драили! – оживился было Колдин, но, услышав позади шаги, обернулся: – Вам чего?
Довольно бесцеремонно в бытовку вошли четверо молодых мужиков «лаборантско-эмэнэсного» вида: джинсы под синими халатами, модные очки, пижонские бородки. Они несли объемистый прямоугольный пластиковый контейнер защитного цвета с непонятной маркировкой.
– Ставь! – распорядился один из них, самый тщедушный.
«Эмэнэсы» с грохотом брякнули контейнер у носилок.
– М-да, лихо они его, – оценил тщедушный, бросив скучающий взгляд на Маргуса. – Интересно, десантную наколку они ему сделать не додумались?
Остальные глуповато заржали.
– Ну что – укладываем? – тщедушный щелкнул хомутами, откинул крышку контейнера. Обнажилось пенопластовое дно с резиновыми лентами-фиксаторами.
– Слышь, солдатик, – лениво обратился он к Колдину, – сгоняй, шефа нашего кликни – где он там…
– Вы что… – осип вдруг Колдин, – в этом цинке его везти собрались?
– Нет, сейчас его запеленаем, и в колясочке повезем: агу-агу… – опрометчиво повернувшись к Колдину тылом, он наклонился к Маргусу, глумливо изображая «козу» холеными пальцами.
И полетел в угол от яростного японского пенделя с гордым названием «мае-гери». А не будь дурак, не компенсируй свои скромные научные заслуги панибратским обращением со сложным оборудованием – это чревато.
– Ты чего, солдатик?! – вскочил он, держась за копчик. – С катушек съехал?!
– А ты фигли?! – свирепо сжал кулаки Колдин. – Думаешь, раз он пошевелиться не может, так и издеваться можно?!
– Ребята, ребята, что случилось? – возник в бытовке прибежавший на шум профессор. За его спиной толпились курсанты.
– А чего они!.. – в горле у Колдина предательски заскребло. – Приволокли ящик какой-то. Как для манекена какого все равно…
– Ребята, оставьте контейнер, – быстро врубился в обстановку профессор, – повезем на носилках, беритесь…
– Не надо! – непримиримо отодвинул «эмэнэса» Колдин. – Пусть ящики свои таскают, Марика мы сами отнесем. Куда, скажите…
– На стадион, к вертолету.
На плацу только что закончился развод суточного наряда. Промаршировав мимо дежурного по училищу, караул и дневальные по ротам расходились по местам несения службы. Из-за угла казармы девятой роты показалась необычная процессия. Впереди шли четверо курсантов – на плечах они несли носилки с лежащим на них парнем в обгорелом прыжковом комбинезоне. Следом шла вся девятая рота – все как есть четыре взвода, в полном составе. Замыкали процессию четверо штатских, тащивших зеленый ящик. Было похоже на похороны, но парни шли в беретах, а не несли их в руках.
– Карау-ул! – гаркнул вдруг начальник караула сержант Неткачев. – Смир-р-рна!.. Пра-а-во!
И строй караульных рубанул по асфальту плаца парадный шаг, отдавая честь раненому товарищу. И кому какое дело – вполне ли это по уставу, или нет…
Вертолет ждал Маргуса в центре стадиона, устало свесив концы лопастей. Носилки бережно установили на клепаном дюралевом полу. «Эмэнэсы» деликатно присели на откинутые сиденья (тщедушный под строгим взглядом Колдина аккуратно поправил выбившийся край одеяла).
– Ну, Марик, будь! – похлопал Мамонт Ауриньша по руке. – Если что – дай знать, мы подскочим, всех там на уши поставим.
И было совершенно ясно – такие действительно куда угодно подскочат, и кого угодно на уши поставят.
Ветер от винта погнал по молодой траве частые волны. Сверкнув отраженным закатным солнцем в блистерах, вертолет завис над стадионом плоским голубым брюхом со звездой и, сделав круг над училищем, взял курс на северо-запад.
И его проводили восхищенными взглядами первые абитуриенты, уже начавшие обживать училищную ограду.
2002 г.