Страница:
Усилием воли я удержался от того, чтобы не икнуть.
Моя женщина вышла за меня замуж восемнадцати лет. В университетах не училась. Работала парикмахером. Ряд лет она была всерьез убеждена, что «банальный» – это неприличное слово, означающее «похожий на банан». С другой стороны, некоторая неосведомленность с лихвой компенсировалась природным напором и жизнелюбием. Не говоря уже о внешних данных. К тому же за пять лет супружества она здорово прибавила, ее тезаурус существенно увеличился, и сейчас она энергично возразила:
– Эти твои сказочки про мамонтов – вот они-то как раз и банальны! Не держи меня за дуру! Бегаешь по девкам – имей мужество признаться в этом!
– Не бегаю.
– Бегаешь!
– Не бегаю! Я наклонился, чтобы завязать шнурок. Из всех моих карманов беспорядочно посыпались на пол денежные знаки – в виде перетянутых резинками пачек и отдельных купюр, небрежно скомканных и смятых. Те самые деньги, ради которых я однажды пожертвовал нервной системой, своей и жены. Самую толстую пачку моя подруга в сердцах пнула носком домашней туфли.
Таких женщин хорошо бы сбрасывать на врага вместо ядерной бомбы, подумал я.
– Пошел вон,– сказала Ирма энергично, но несколько театрально, что сильно принизило пафос директивы.
– Я так и сделаю,– хладнокровно кивнул я. – Я вынужден... Отсижусь пару недель на другой квартире, а потом все уляжется, и я вернусь... Ты меня знаешь... И Мишу тоже... Дадим денег, сколько надо, и от нас отстанут...
– Вот-вот,– скорбно усмехнулась жена,– ты всем даешь денег, чтобы от тебя отстали. Ты даже мне даешь денег только для того, чтобы я от тебя отстала!
Я почувствовал себя виноватым.
Безусловно, разрушителем любви, семьи и самой идеи брачного союза выступает в конечном итоге всегда мужчина. В силу того, что он – разрушитель по своей природе. И тот, кто не понимает этой простой мысли, – не мужчина вообще. После каждого скандала я всегда первым шел на примирение, каялся, просил пощады, вставал на колени, срочно бежал за цветами и так далее. Вносился также и мощный штраф в твердой валюте.
Но реабилитироваться с каждым разом было все труднее. Все нервы и силы я оставлял в рабочем кабинете. Чем больше денег оседало в сейфе, тем меньше душевной энергии доставалось семье. Это понимала не только супруга, но и полуторагодовалый сын: если маму он воспринимал именно как маму, то папа, появляющийся через три вечера на четвертый, виделся чем-то вроде ходячего аттракциона. Клоуна, увешанного игрушками.
– Пошел вон,– твердо повторила жена и заплакала, некрасиво скривив полные губы. – Уходи. Уходи!
Я взял ее за плечи, но она резко отстранилась, повернулась ко мне спиной и побрела в комнаты, шаркая ногами по толстому свежекупленному паласу. Я остался на месте: сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери.
Оставаться здесь – небезопасно. У подъезда меня вполне может ждать милицейская засада. Босс Михаил предупредил меня о готовящемся аресте еще позавчера и отдал твердое распоряжение: временно лечь на дно; ночевать только в потайной квартире; днем из офиса не выходить.
Я все же прошел в комнату – по дороге нагнувшись и подняв с пола рассыпанные деньги – и сказал негромко:
– Мне очень жаль тебя. Я знаю, что делаю тебе больно... Мне тоже больно... Но мы с тобой не можем по-другому.
Ирма молчала. Смотрела в темное окно. Ее плечи вздрагивали.
– Хорошо,– смиренно поправился я, сжимая в руках разноцветные лохматые пачки. – Это я виноват. Это я не могу по-другому. Не мы, а я, персонально. Но ты тоже должна меня понять. В такой момент, как сейчас, я долженмногоработать. Чем больше, тем лучше! Круглосуточно! Я получаю сверхприбыли. Каждый день обеспечиваю нас на год вперед. Наше будущее само идет в руки! Как только я заработаю все, что нам нужно, я брошу все и посвящу всего себя...
Жена закрыла ладонями уши. Я замолчал, положил стопу мятых купюр на первую попавшуюся горизонтальную поверхность и вернулся к двери.
И – ушел, оставив плачущую женщину наедине с деньгами.
Подменил одно другим.
Что я наделал? Зачем предал самых близких? А вдруг я застряну тут на долгие месяцы? Или даже на годы? Как они выживут без меня? Жена ни к чему не приспособлена. Она с семнадцати лет прочно привыкла к тому, что я все решаю, таскаю в дом деньги и еду. Что она станет делать теперь? Ей придется пройти через ад. Я был ее опорой. Я построил вокруг нее хрустальный дворец. Я дал ей комфорт. И зачем? Чтобы теперь оставить ее одну? Посреди этого сборища хитрых и жестоких гадов, именуемого «окружающий мир»?
Чудовищный комплекс вины перед любимыми людьми поглотил мое естество. Когда я вернусь домой, все будет по-другому, поклялся я самому себе. Больше никаких пьянок. Никаких полночных бдений возле мерцающего экрана. Никакой работы по сто часов в неделю. Только такой природный идиот, как я, и притом жестокий, может причинять боль собственной жене.
Но теперь я умный, меня вылечили лекарством под названием «баланда»,– как только я вернусь, я немедля упорядочу свою жизнь, и у нас – у жены и сына, у сестры, у мамы и отца – у тех, кого я люблю, все будет хорошо...
Маленькое, размером не более ладони, зеркальце было вделано в стену моего обиталища, над умывальником. Я приблизился, заглянул и увидел плавающую в желтом бульоне электрического света бледную, небритую физиономию. Нижняя губа кровоточила.
– Клясться глупо,– произнес желтолицый дурак с той стороны. – Не клянись. Не зарекайся. Ни от чего, никогда не зарекайся.
Да, я знаю. Обещать – последнее дело. Так принято считать меж умными людьми. Но я обязан, я не могу не пообещать самому себе – именно сейчас и здесь, в следственной тюрьме, в одиночке, – что я вернусь в семью совсем другим человеком. Спокойным, веселым, внимательным.
– А ты сначала вернись,– заметил желтолицый.
Сунув руки в карманы спадающих штанов, я принялся расхаживать от стены к стене. Время от времени останавливался и скреб пальцами колючую скулу. А иногда в сердцах ударял кулаком в каменную твердь каземата. Стена всерьез противостояла. Посмотрим, кто кого.
У меня есть мозги, у меня есть деньги – осталось придумать план.
ГЛАВА 6
Вечером того, последнего, дня я и мой босс крепко выпили. Прямо в нашем офисе. В бронированном, тщательно охраняемом, защищенном сигнализациями и видеокамерами подвале старого московского особняка, в километре от Кремля. Слева – Генштаб, справа – храм Христа Спасителя, а ровно посередине – он, наш подпольный банк. Контора без вывески и лицензии, без рекламы и названия.
Пройдя сквозь несколько смежных помещений (все двери стальные, замки сейфового типа), можно было увидеть в самой последней комнате пятисотметрового подвала несколько кресел из недорогого кожзаменителя и черный офисный стол, уставленный пустыми и полупустыми кофейными чашками, огромными пепельницами и еще более огромными калькуляторами. На такой замусоренный стол вполне можно положить усталые ноги, предварительно утопив твердый зад в кресле, налить себе потребного душе алкоголя и предаться полезному расслаблению.
Подошвы моих ботинок ярко-желтые, практически девственные. А где их портить, если везде ковры и коврики, паласы и паркеты – и здесь, и в доме, и в машине, и на даче?
Правда и то, что стол смотрелся непросто. На нем лежали зажигалки «Зиппо» и «Данхилл». Пачки сигарет «Парламент». Коробки сигар «Давидофф». Стояли бутыли «Чивас Ригал». Буквально везде были самые лучшие бренды, господа. Самые популярные, престижные и крутые этикетки маячили повсюду на нашем столе.
Видя мое взвинченное состояние – оно бывает у всякого, чьи портреты под грифом «его разыскивает милиция» вот-вот повсеместно расклеят,– мой босс и компаньон Михаил посоветовал мне сходить к девкам.
– Сходи,– сказал босс, произведя хороший глоток дорогостоящего ирландского самогона,– развейся. Это тебя освежит. Ты много пьешь.
– Ты пьешь больше,– заметил я.
– А мне,– Михаил снова отхлебнул и с хрустом разгрыз кусочек льда, – можно. Я тут, типа, главный. Отец-основатель.
Мне пришлось скромно опустить глаза в свой стакан. Босс, посмотрев мне в лицо, не нашел и следа какого бы то ни было протеста, бунта или несогласия.
Вообще, мы оба выпивали очень прилично. Однако Михаил имел значительную массу тела, и характер, и силу воли – такие люди много пьют, да мало напиваются. Для него не составляло труда взять на грудь ноль семьдесят пять за вечер. И при этом быть в порядке. Соответственно, я старался не отстать. Но босс посрамлял меня каждый раз.
– Я пью сколько хочу, где хочу и как хочу, – произнес он равнодушно, но очень твердо. – А вот тебе – много пить нельзя. Смени допинг. Перейди на женщин.
– А жена? – возразил хмельной я.
– Жена тут ни при чем.
– Сомневаюсь.
– Ладно. Мое дело – дать совет старшего... Босс давал советы часто. За три года совместной работы я выслушал их, может быть, тысячу.
Михаил Мороз был старше меня на четыре года, тяжелее на двадцать пять килограммов, выше на десять сантиметров, образованнее на три университетских курса и богаче на миллион долларов. Кроме того, он, без всякого сомнения, имел несравненно больше таланта к коммерции. Жадный, жесткий, умный, он владел искусством подчинять себе людей. Я – не умел.
Приходилось признать, что у босса есть полное моральное право советовать мне, как действовать, чтобы избавиться от напряжения и страха, от неприятной сосущей пустоты внутри.
Вновь между двумя банкирами повис их общий страх.
Нас могут арестовать каждый день. ДЕЛО уже заведено. Ведется розыск. Мы должны немедленно закрыть бизнес, собрать вещички и скрыться. На два или три года. Уехать в глубокую провинцию. А лучше всего – за пределы страны.
Все зашло слишком далеко. Из наивных отчаянных дураков, сшибавших тысчонки, мы превратились в других дураков – оперирующих миллиардами. Надо сворачиваться и бежать, иначе нас не только посадят, но и отнимут при этом миллиарды. Хорошо, если отнимут свои – тогда мы просто вернемся в ту же точку, откуда начинали. То есть – к нулю. А если пропадут не только свои, но и чужие деньги? Что тогда? Пуля в лоб?
Но вместо того чтобы бежать, мы работаем по шестнадцать часов в день, потому что ни у меня, ни у босса нет сил, чтобы отойти от конвейера, по широкой радужной ленте которого несется поток золота.
Утром мы опускаем в этот поток свои натруженные ладони и к вечеру вынимаем два килограмма, считая по четыреста долларов за тройскую унцию. И так каждый рабочий день. Понятно, что сама мысль о том, чтобы закрыть лавочку, казалась нам обоим совершенно дикой и никогда нами не обсуждалась даже в шутку.
– Дома тоже пьешь? – равнодушно спросил меня шеф, играя концом галстука.
Его галстук был минимум втрое дороже моего.
– Постоянно,– ответил я. – Трезвым – спать не ложусь. Михаил упер в меня мутные зрачки.
– Много пьешь?
– Да.
– На тебя смотреть жалко. Мне ты такой не нужен, ясно? Отдыхай, типа, так же, как и работаешь. По полной программе. Девки – обязательны.
– Давай отпуск. Шеф Михаил недобро ухмыльнулся:
– Ради бога! Собирайся прямо сейчас, Андрей! Таити, Маврикий, Гоа, Барбадос, Сейшелы – куда хочешь! Можешь покупать акваланг и гавайскую рубаху. Но поедешь только тогда, когда менты с хвоста соскочат... Не раньше. Ясно? А пока советую тебе устроить, типа, маленький Маврикий на дому. Это тебя освежит.
– Не уверен.
– Развейся,– просветил меня босс. – Расслабься. Возьми себе девчонку. Двух девчонок. Трех девчонок возьми!
Прокатись в центр и возьми себе самых, типа, хороших девчонок, какие только есть! Лучших! В любом клубе ночью их – сотни. Они назначат тебе, типа, цену. Заплати им вдвое больше, или даже втрое – и получишь то, что тебя расслабит и развеет...
Произнося фразы, Михаил вовсе не выглядел искусителем – он был мрачен и все время морщился, как будто от острой внутренней боли.
– Ясно,– сказал я, не удержался и зевнул. – А зачем переплачивать?
– Это важно, малыш. Девчонки будут приятно удивлены тройным окладом и приложат, типа, все старания. Три четверти их клиентуры – грубые бандиты и извращенцы. Но девчонки предпочитают культурных и щедрых мужчин. И они будут работать. Очень хорошо работать. Чтобы тебе понравилось. И в следующий раз ты снова пришел бы именно к ним...
– Интересно,– кивнул я. Вдруг, действительно, стоит попробовать?
– А откуда ты все это знаешь? Ты что, ходишь по ночным клубам?
– Иногда,– признался босс. – Когда ссорюсь со своей. Поссорюсь – и в клуб...
– Там же полно бандитов! А ты их ненавидишь.
– Это правда,– согласился Михаил, еще раз алчно отхлебнув. – Ненавижу. Всеми фибрами. Но терплю. А что делать? Где девки, там и бандиты. И наоборот.
Я промолчал.
– Поверь,– сказал босс,– когда человек нашего склада ссорится со своей женой, то поход к профессионалкам – одно из сильных средств, чтобы успокоить нервы. Они же все продажны. Все. И жены в том числе...
– Может быть.
– Это ни для кого не секрет. Сходи и узнаешь степень их продажности... Все любят деньги! – Михаил развел руки в стороны и потянулся – крепко, с хрустом костей. Его грудная клетка разошлась, став широкой, как бочка. – В стране, где женщины и представители закона продаются на каждом углу, нельзя верить ни во что, кроме денег! Верь в них, Андрюша, и успокойся! У нас в кармане – два лимона! Мы всех, всех купим! Всех! Ты вот ноешь – ах, что будет, я, типа, в розыске, меня посадят, – не ной, успокойся! В крайнем случае тебе дадут год. Ну полтора. Отсидишь с полным комфортом. Колбаса, журнальчики, книжечки... Я б сам пошел и отсидел, но как? Кого вместо себя оставить? Тебя, что ли? Ты же все завалишь. Ты импульсивен и слишком добр...
– Не вибрируй,– сказал я великодушно. – Отсижу и выйду. Лишь бы уцелел бизнес...
– Да,– убежденно произнес Михаил. – Это главное.
– А что касается баб, здесь ты неправ. Женщины продажны, пока есть покупающие их мужчины.
– Ну-ну. Я сильно потер глаза и сунул в рот очередную сигарету.
– А твоя жена,– вдруг сам собой выскочил вопрос,– знает о том, что ты ходишь по девкам?
– Точно не знаю,– проскрипел босс. – Думаю, догадывается. Она же не дура.
Вообще, он ценил свою супругу. Я замечал это много раз. В отличие от меня, босс Михаил никогда не кричал на жену по телефону и не грубил ей, если звонок заставал его в неподходящий момент.
– И что? – спросил я.
– Ничего. Мирится с этим, значит...
– Моя – не станет мириться.
– Дело ваше,– подытожил босс. – Встаем и уходим!
– Допьем.
– Нет. Хватит.
– По последней? Ни он, ни я не вышли из неподвижности. Рабочий день длиной в четырнадцать часов измотал нас до последней степени. Я ощущал в голове чугун, а в ногах вату.
– Встаем,– сказал босс.
– Допьем,– предложил я.
– Встаем!
– Допьем!
– Встаем! Старший товарищ победил; в который уже раз. Он раньше меня справился с минутой физической слабости. Он вскочил: резко, мощно поднялся, одним энергичным движением. Не встал, а выпрыгнул. Подавая пример мне – слабаку, подчиненному. Сопливому болвану, которого он некогда вытащил из грязи и пристроил к делу.
Однако попытка начать движение неожиданно закончилась для босса неудачей – его сильно повело в сторону, он взмахнул рукой в попытке ухватиться за что-нибудь надежное и обрушился на пол всем своим девяностокилограммовым телом. Я поспешил было на помощь, но Миша Мороз уже вновь вернул самоконтроль. И теперь стоял, вытирая ладонью мокрый рот. Правда, я уже понял, что он пьян в лоскуты, мертвецки, – только сила воли удерживала его от потери сознания.
За последний месяц старший компаньон и отец-основатель сильно сдал. Заметно осунулся. Перестал посещать спортивный клуб. Много курил. Добавились новые жесты – например, по временам он принимался жестоко скрести ногтями собственный кадык. Это выглядело очень первобытно, по-животному. Даже голос стал иным. Еще месяц назад массивное широкоплечее существо рычало бархатным начальственным басом, ныне же из его горла выходил визгливый фальцет. Да, подумал я печально, а ведь он крепко напуган всем происходящим и явно боится тюрьмы гораздо больше, чем я. Долларовый миллионер, хозяин банка, девяностокилограммовый боксер Михаил боится.
Пьяные, усталые, в дорогих, но немилосердно измятых пиджаках, сжимая в зубах сигареты, потирая пальцами лбы и щеки, мы подошли к столу и задумались.
Перед нами в беспорядке лежали ключи – много связок ключей. Каждую украшал какой-то глупый, но массивный и выразительный брелок, нужный исключительно для того, чтобы не запутаться в россыпях фигурного никелированного металла. Каждому ключу соответствовала своя дверь, свой кусок пространства за этой дверью, своя собственность. Важно не забыть.
Вот ключи от квартиры, где семья, вот – от квартиры без семьи, вот – от двери в офис, а это – от второй двери в офис, вот от третьей, самой главной, двери в офис. Вот ключи от машины, от гаража, от второй машины, от личного сейфа, от корпоративного сейфа, от кабинета, от компьютера, от личной банковской ячейки, от корпоративной ячейки. Вот ключи от архива. Там тонна документов, за каждый из них я отвечаю головой. Вот ключи от квартиры, где живет сам архивариус. А вот ключи от загородного дома – мой сын, полутора лет, этим летом имеет возможность дышать не угарным газом мегаполиса, а чистым воздухом Подмосковья.
Отыскав-таки нужные отмычки, я двинулся к выходу. Попрощался с охраной. Два веселых парня с удостоверениями слушателей Академии Генштаба, в званиях не ниже капитана, с боевым опытом – офицеры государства Российского – кивнули в ответ и снова перевели взгляды на экраны. Шестнадцать экранов. Шестнадцать точек съемки. Вид справа, вид слева. С фасада. С торца. Глядите в оба, ребята. Не дай бог, прорвется злоумышленник, лихой человек, мечтающий покуситься на кровные миллиарды.
В конце концов я выполз в теплый, пахнущий всеми лучшими запахами, электрически напряженный городской вечер. Хорошо пронзить его в белых льняных штанах! Хорошо пройти, раздвигая грудью московскую темноту,– густую, сладкую. Хорошо также отправить к чертям собачьим босса Михаила, посылающего меня в тюрьму мановением длани, а также и весь бизнес, высасывающий душу, гнобящий совесть, – и без того она вся в дырах...
Но нет, нельзя; не сумею; не решусь. Пешки назад не ходят. Они или гибнут, или обращаются в могущественных ферзей.
Я отомкнул машину, сел и поехал. До Тверской улицы две минуты быстрой езды по полупустым дорогам.
Все меня гонят к девкам – и жена, и босс. Ладно, я попробую.
Он видит группу нужных ему тел. Курят, оттопырив зады. Одна или две оттопырили грамотно, прочие бездарны, но стараются. У всех, однако, точеные фигурки, длинные ноги, умопомрачительные каблуки. Циничный нувориш лихо тормозит. Мгновенно подпрыгивает «мамка»: регулировщица незамысловатого процесса обмена тел на золото. Толстая, некрасивая, взрослая баба в спортивных штанах с лампасами.
На улице шумно, и она почти кричит. Приценяющийся клиент – тоже. Ведь только что во время езды он оглушил себя музыкой до почти бессознательного состояния.
– А? Чего? – надрывается женщина. – Два часа – сто пятьдесят! На всю ночь – триста!
Солидно, но развязно кивнув, клиент нажал на газ и умчал в темноту.
Ура! Первый шаг сделан – я приценился.
Дальше – к центру, вниз по Тверской, оставляем справа «Интурист», Центральный телеграф, уходим влево, огибаем гостиницу «Москва», оставляем слева Большой театр – и вверх, к Старой площади... Правый поворот – мимо Политехнического музея, к подножию гостиницы «Россия», вдоль него, снова направо – и вот я на набережной. Слева – черная московская вода, справа – красная кремлевская стена. Ухожу перед Большим Каменным мостом вверх.
Проплывает мимо чугунная ограда родного, овеянного легендами, фантастического, единственного в мире Факультета Журналистики.
Когда-то я гордился тем, что я его студент. Теперь все не так. Давным-давно, в прошлой жизни, во времена Совдепии, работа в газете считалась престижной, хорошо оплачивалась. Теперь репортер – голодранец и мученик. Я бросил любимую профессию – почему мне не жаль? Потому что профессия перестала быть доходной? Значит, я любил не профессию, а деньги? В очередной, тысяча первый раз я признался себе, что без денег и успеха не мыслю своей жизни, разозлился и вдавил педаль газа до упора.
Но чу! – противник не дремлет. Из чернильной ночной тени выскакивает фигура в синем, машет полосатым жезлом. Для удобства участников дорожного движения жезл светится. Не заметить его невозможно. Я послушно останавливаюсь и энергично покидаю авто.
Нынче модно делать по-американски: сидеть за рулем, не двигаясь, ожидая, когда инспектор сам приблизится, и затем разговаривать с ним через открытое окно. Страж закона стоит, переминаясь с ноги на ногу, водитель же утопает в мягком кресле. Но мы не в Калифорнии, мы исповедуем другой стиль общения – имперский. Мы уважаем и закон, и слуг его. Мы всегда готовы, со всем уважением, дать этим обветренным краснолицым беднягам немного денег. К тому же я пьяный.
Широко распахнув дверь машины, я ловко и незаметно проветриваю салон, освобождая его от алкогольных паров.
Но дядя в синей форме оказался не глуп; он сразу все почуял и понял.
– Что же вы, товарищ водитель?! – попенял он мне. – Употребляете?!
На улице шумно. Страж закона почти кричит, и пойманный нарушитель тоже. Ведь только что во время езды он оглушил себя музыкой до почти бессознательного состояния.
– Виноват! – покаялся я, мужественно развернув грудь. – Был грех, товарищ капитан! Уплачу штраф на месте. По таксе.
Офицер повертел в руках мои документы.
– А где водительское удостоверение?
– Не имею! Страж порядка плотоядно рассмеялся.
– Пройди в машину,– распорядился он, показав в густую тень за своей спиной, из которой сам появился минуту назад.
Там, в плохо освещенном месте, в проулке меж двумя глыбами сталинских пятиэтажек, мне наконец стали видны хитроумно сокрытые от шоферских глаз милицейские «Жигули». Я осторожно приблизился. Внутри сидел второй инспектор. Диалог повторился почти слово в слово.
– Что же ты, а? Управляешь транспортным средством выпивши? В алкогольном опьянении?
– Бывает, товарищ майор.
– Я лейтенант. А где права?
– Не имею. Им всем очень нравится это мое короткое «не имею».
Вообще, если ты готов платить по таксе, говорить следует лапидарно и по существу.
Насчет опьянения наивный блюститель серьезно ошибся. Опьянение присутствовало – но никак не алкогольное. Меня опьянил не алкоголь, а деньги. Сегодня я заработал шесть или семь тысяч. Точная сумма будет подсчитана в ближайшие выходные. Хороший день, удачный – такие дни я всегда заканчивал стаканом виски, вместе с боссом. Уж больно нервный у нас был бизнес. Зато – выгодный. Эта вот самая выгода, непрерывно материализуясь внутри наших сейфов и карманов как пухлые пачки банкнот, по преимуществу американских, и пьянила меня, щекотала нервы, теребила особые, потайные, тонкие внутренние струнки, туманила сознание лучше и глубже любого спиртного напитка.
– Что скажешь?
– Внесу штраф на месте. По таксе. Последовали раздумья. Широколицый блюститель снял фуражку, достал из-под тульи тщательно и тонко свернутую белую тряпочку, служившую, очевидно, для впитывания излишнего пота, и перевернул жгут так, чтобы он лег на милицейское чело сухой стороной.
– Штраф-то он штраф... – пробормотал блюститель. – А как я тебя, такого, дальше пропущу? Там у «Метрополя» еще один пикет стоит, и выше по Тверской... А ты пьяный, да еще без прав... Денег, что ли, много?
Не теряя времени, я показал особую, приготовленную как раз для таких случаев, пухлую пачку мелких долларовых купюр, с преобладанием пятерок и десяток. Купюрки сплошь новые. Всего несколько сотен, а выглядит внушительно.
Инспектор посмотрел на забугорные дензнаки с вожделением, однако нимало не роняя чести мундира. Его месячное жалованье равнялось моему доходу примерно за полчаса работы. Мы оба это понимали, и все происходящее казалось в высшей степени справедливой акцией как мне, сопливому яппи, так и ему, – пятидесятилетнему слуге закона.
Моя женщина вышла за меня замуж восемнадцати лет. В университетах не училась. Работала парикмахером. Ряд лет она была всерьез убеждена, что «банальный» – это неприличное слово, означающее «похожий на банан». С другой стороны, некоторая неосведомленность с лихвой компенсировалась природным напором и жизнелюбием. Не говоря уже о внешних данных. К тому же за пять лет супружества она здорово прибавила, ее тезаурус существенно увеличился, и сейчас она энергично возразила:
– Эти твои сказочки про мамонтов – вот они-то как раз и банальны! Не держи меня за дуру! Бегаешь по девкам – имей мужество признаться в этом!
– Не бегаю.
– Бегаешь!
– Не бегаю! Я наклонился, чтобы завязать шнурок. Из всех моих карманов беспорядочно посыпались на пол денежные знаки – в виде перетянутых резинками пачек и отдельных купюр, небрежно скомканных и смятых. Те самые деньги, ради которых я однажды пожертвовал нервной системой, своей и жены. Самую толстую пачку моя подруга в сердцах пнула носком домашней туфли.
Таких женщин хорошо бы сбрасывать на врага вместо ядерной бомбы, подумал я.
– Пошел вон,– сказала Ирма энергично, но несколько театрально, что сильно принизило пафос директивы.
– Я так и сделаю,– хладнокровно кивнул я. – Я вынужден... Отсижусь пару недель на другой квартире, а потом все уляжется, и я вернусь... Ты меня знаешь... И Мишу тоже... Дадим денег, сколько надо, и от нас отстанут...
– Вот-вот,– скорбно усмехнулась жена,– ты всем даешь денег, чтобы от тебя отстали. Ты даже мне даешь денег только для того, чтобы я от тебя отстала!
Я почувствовал себя виноватым.
Безусловно, разрушителем любви, семьи и самой идеи брачного союза выступает в конечном итоге всегда мужчина. В силу того, что он – разрушитель по своей природе. И тот, кто не понимает этой простой мысли, – не мужчина вообще. После каждого скандала я всегда первым шел на примирение, каялся, просил пощады, вставал на колени, срочно бежал за цветами и так далее. Вносился также и мощный штраф в твердой валюте.
Но реабилитироваться с каждым разом было все труднее. Все нервы и силы я оставлял в рабочем кабинете. Чем больше денег оседало в сейфе, тем меньше душевной энергии доставалось семье. Это понимала не только супруга, но и полуторагодовалый сын: если маму он воспринимал именно как маму, то папа, появляющийся через три вечера на четвертый, виделся чем-то вроде ходячего аттракциона. Клоуна, увешанного игрушками.
– Пошел вон,– твердо повторила жена и заплакала, некрасиво скривив полные губы. – Уходи. Уходи!
Я взял ее за плечи, но она резко отстранилась, повернулась ко мне спиной и побрела в комнаты, шаркая ногами по толстому свежекупленному паласу. Я остался на месте: сунул руки в карманы и прислонился спиной к двери.
Оставаться здесь – небезопасно. У подъезда меня вполне может ждать милицейская засада. Босс Михаил предупредил меня о готовящемся аресте еще позавчера и отдал твердое распоряжение: временно лечь на дно; ночевать только в потайной квартире; днем из офиса не выходить.
Я все же прошел в комнату – по дороге нагнувшись и подняв с пола рассыпанные деньги – и сказал негромко:
– Мне очень жаль тебя. Я знаю, что делаю тебе больно... Мне тоже больно... Но мы с тобой не можем по-другому.
Ирма молчала. Смотрела в темное окно. Ее плечи вздрагивали.
– Хорошо,– смиренно поправился я, сжимая в руках разноцветные лохматые пачки. – Это я виноват. Это я не могу по-другому. Не мы, а я, персонально. Но ты тоже должна меня понять. В такой момент, как сейчас, я долженмногоработать. Чем больше, тем лучше! Круглосуточно! Я получаю сверхприбыли. Каждый день обеспечиваю нас на год вперед. Наше будущее само идет в руки! Как только я заработаю все, что нам нужно, я брошу все и посвящу всего себя...
Жена закрыла ладонями уши. Я замолчал, положил стопу мятых купюр на первую попавшуюся горизонтальную поверхность и вернулся к двери.
И – ушел, оставив плачущую женщину наедине с деньгами.
Подменил одно другим.
2
Лежа на твердом лефортовском матрасе и перебирая в памяти подробности последнего разговора с женой, я проклинал себя самыми страшными средневековыми проклятьями. Схватил спутанные, уже немного сальные волосы, прокусил нижнюю губу и втянул смешанную со слюной каплю теплой крови. Пятьдесят раз назвал себя подонком и еще сто раз – свиньей, напыщенным имбецилом и помпезным говнюком.Что я наделал? Зачем предал самых близких? А вдруг я застряну тут на долгие месяцы? Или даже на годы? Как они выживут без меня? Жена ни к чему не приспособлена. Она с семнадцати лет прочно привыкла к тому, что я все решаю, таскаю в дом деньги и еду. Что она станет делать теперь? Ей придется пройти через ад. Я был ее опорой. Я построил вокруг нее хрустальный дворец. Я дал ей комфорт. И зачем? Чтобы теперь оставить ее одну? Посреди этого сборища хитрых и жестоких гадов, именуемого «окружающий мир»?
Чудовищный комплекс вины перед любимыми людьми поглотил мое естество. Когда я вернусь домой, все будет по-другому, поклялся я самому себе. Больше никаких пьянок. Никаких полночных бдений возле мерцающего экрана. Никакой работы по сто часов в неделю. Только такой природный идиот, как я, и притом жестокий, может причинять боль собственной жене.
Но теперь я умный, меня вылечили лекарством под названием «баланда»,– как только я вернусь, я немедля упорядочу свою жизнь, и у нас – у жены и сына, у сестры, у мамы и отца – у тех, кого я люблю, все будет хорошо...
Маленькое, размером не более ладони, зеркальце было вделано в стену моего обиталища, над умывальником. Я приблизился, заглянул и увидел плавающую в желтом бульоне электрического света бледную, небритую физиономию. Нижняя губа кровоточила.
– Клясться глупо,– произнес желтолицый дурак с той стороны. – Не клянись. Не зарекайся. Ни от чего, никогда не зарекайся.
Да, я знаю. Обещать – последнее дело. Так принято считать меж умными людьми. Но я обязан, я не могу не пообещать самому себе – именно сейчас и здесь, в следственной тюрьме, в одиночке, – что я вернусь в семью совсем другим человеком. Спокойным, веселым, внимательным.
– А ты сначала вернись,– заметил желтолицый.
Сунув руки в карманы спадающих штанов, я принялся расхаживать от стены к стене. Время от времени останавливался и скреб пальцами колючую скулу. А иногда в сердцах ударял кулаком в каменную твердь каземата. Стена всерьез противостояла. Посмотрим, кто кого.
У меня есть мозги, у меня есть деньги – осталось придумать план.
ГЛАВА 6
1
В последний раз я давал взятку представителю закона за шесть часов до ареста.Вечером того, последнего, дня я и мой босс крепко выпили. Прямо в нашем офисе. В бронированном, тщательно охраняемом, защищенном сигнализациями и видеокамерами подвале старого московского особняка, в километре от Кремля. Слева – Генштаб, справа – храм Христа Спасителя, а ровно посередине – он, наш подпольный банк. Контора без вывески и лицензии, без рекламы и названия.
Пройдя сквозь несколько смежных помещений (все двери стальные, замки сейфового типа), можно было увидеть в самой последней комнате пятисотметрового подвала несколько кресел из недорогого кожзаменителя и черный офисный стол, уставленный пустыми и полупустыми кофейными чашками, огромными пепельницами и еще более огромными калькуляторами. На такой замусоренный стол вполне можно положить усталые ноги, предварительно утопив твердый зад в кресле, налить себе потребного душе алкоголя и предаться полезному расслаблению.
Подошвы моих ботинок ярко-желтые, практически девственные. А где их портить, если везде ковры и коврики, паласы и паркеты – и здесь, и в доме, и в машине, и на даче?
Правда и то, что стол смотрелся непросто. На нем лежали зажигалки «Зиппо» и «Данхилл». Пачки сигарет «Парламент». Коробки сигар «Давидофф». Стояли бутыли «Чивас Ригал». Буквально везде были самые лучшие бренды, господа. Самые популярные, престижные и крутые этикетки маячили повсюду на нашем столе.
Видя мое взвинченное состояние – оно бывает у всякого, чьи портреты под грифом «его разыскивает милиция» вот-вот повсеместно расклеят,– мой босс и компаньон Михаил посоветовал мне сходить к девкам.
– Сходи,– сказал босс, произведя хороший глоток дорогостоящего ирландского самогона,– развейся. Это тебя освежит. Ты много пьешь.
– Ты пьешь больше,– заметил я.
– А мне,– Михаил снова отхлебнул и с хрустом разгрыз кусочек льда, – можно. Я тут, типа, главный. Отец-основатель.
Мне пришлось скромно опустить глаза в свой стакан. Босс, посмотрев мне в лицо, не нашел и следа какого бы то ни было протеста, бунта или несогласия.
Вообще, мы оба выпивали очень прилично. Однако Михаил имел значительную массу тела, и характер, и силу воли – такие люди много пьют, да мало напиваются. Для него не составляло труда взять на грудь ноль семьдесят пять за вечер. И при этом быть в порядке. Соответственно, я старался не отстать. Но босс посрамлял меня каждый раз.
– Я пью сколько хочу, где хочу и как хочу, – произнес он равнодушно, но очень твердо. – А вот тебе – много пить нельзя. Смени допинг. Перейди на женщин.
– А жена? – возразил хмельной я.
– Жена тут ни при чем.
– Сомневаюсь.
– Ладно. Мое дело – дать совет старшего... Босс давал советы часто. За три года совместной работы я выслушал их, может быть, тысячу.
Михаил Мороз был старше меня на четыре года, тяжелее на двадцать пять килограммов, выше на десять сантиметров, образованнее на три университетских курса и богаче на миллион долларов. Кроме того, он, без всякого сомнения, имел несравненно больше таланта к коммерции. Жадный, жесткий, умный, он владел искусством подчинять себе людей. Я – не умел.
Приходилось признать, что у босса есть полное моральное право советовать мне, как действовать, чтобы избавиться от напряжения и страха, от неприятной сосущей пустоты внутри.
Вновь между двумя банкирами повис их общий страх.
Нас могут арестовать каждый день. ДЕЛО уже заведено. Ведется розыск. Мы должны немедленно закрыть бизнес, собрать вещички и скрыться. На два или три года. Уехать в глубокую провинцию. А лучше всего – за пределы страны.
Все зашло слишком далеко. Из наивных отчаянных дураков, сшибавших тысчонки, мы превратились в других дураков – оперирующих миллиардами. Надо сворачиваться и бежать, иначе нас не только посадят, но и отнимут при этом миллиарды. Хорошо, если отнимут свои – тогда мы просто вернемся в ту же точку, откуда начинали. То есть – к нулю. А если пропадут не только свои, но и чужие деньги? Что тогда? Пуля в лоб?
Но вместо того чтобы бежать, мы работаем по шестнадцать часов в день, потому что ни у меня, ни у босса нет сил, чтобы отойти от конвейера, по широкой радужной ленте которого несется поток золота.
Утром мы опускаем в этот поток свои натруженные ладони и к вечеру вынимаем два килограмма, считая по четыреста долларов за тройскую унцию. И так каждый рабочий день. Понятно, что сама мысль о том, чтобы закрыть лавочку, казалась нам обоим совершенно дикой и никогда нами не обсуждалась даже в шутку.
– Дома тоже пьешь? – равнодушно спросил меня шеф, играя концом галстука.
Его галстук был минимум втрое дороже моего.
– Постоянно,– ответил я. – Трезвым – спать не ложусь. Михаил упер в меня мутные зрачки.
– Много пьешь?
– Да.
– На тебя смотреть жалко. Мне ты такой не нужен, ясно? Отдыхай, типа, так же, как и работаешь. По полной программе. Девки – обязательны.
– Давай отпуск. Шеф Михаил недобро ухмыльнулся:
– Ради бога! Собирайся прямо сейчас, Андрей! Таити, Маврикий, Гоа, Барбадос, Сейшелы – куда хочешь! Можешь покупать акваланг и гавайскую рубаху. Но поедешь только тогда, когда менты с хвоста соскочат... Не раньше. Ясно? А пока советую тебе устроить, типа, маленький Маврикий на дому. Это тебя освежит.
– Не уверен.
– Развейся,– просветил меня босс. – Расслабься. Возьми себе девчонку. Двух девчонок. Трех девчонок возьми!
Прокатись в центр и возьми себе самых, типа, хороших девчонок, какие только есть! Лучших! В любом клубе ночью их – сотни. Они назначат тебе, типа, цену. Заплати им вдвое больше, или даже втрое – и получишь то, что тебя расслабит и развеет...
Произнося фразы, Михаил вовсе не выглядел искусителем – он был мрачен и все время морщился, как будто от острой внутренней боли.
– Ясно,– сказал я, не удержался и зевнул. – А зачем переплачивать?
– Это важно, малыш. Девчонки будут приятно удивлены тройным окладом и приложат, типа, все старания. Три четверти их клиентуры – грубые бандиты и извращенцы. Но девчонки предпочитают культурных и щедрых мужчин. И они будут работать. Очень хорошо работать. Чтобы тебе понравилось. И в следующий раз ты снова пришел бы именно к ним...
– Интересно,– кивнул я. Вдруг, действительно, стоит попробовать?
– А откуда ты все это знаешь? Ты что, ходишь по ночным клубам?
– Иногда,– признался босс. – Когда ссорюсь со своей. Поссорюсь – и в клуб...
– Там же полно бандитов! А ты их ненавидишь.
– Это правда,– согласился Михаил, еще раз алчно отхлебнув. – Ненавижу. Всеми фибрами. Но терплю. А что делать? Где девки, там и бандиты. И наоборот.
Я промолчал.
– Поверь,– сказал босс,– когда человек нашего склада ссорится со своей женой, то поход к профессионалкам – одно из сильных средств, чтобы успокоить нервы. Они же все продажны. Все. И жены в том числе...
– Может быть.
– Это ни для кого не секрет. Сходи и узнаешь степень их продажности... Все любят деньги! – Михаил развел руки в стороны и потянулся – крепко, с хрустом костей. Его грудная клетка разошлась, став широкой, как бочка. – В стране, где женщины и представители закона продаются на каждом углу, нельзя верить ни во что, кроме денег! Верь в них, Андрюша, и успокойся! У нас в кармане – два лимона! Мы всех, всех купим! Всех! Ты вот ноешь – ах, что будет, я, типа, в розыске, меня посадят, – не ной, успокойся! В крайнем случае тебе дадут год. Ну полтора. Отсидишь с полным комфортом. Колбаса, журнальчики, книжечки... Я б сам пошел и отсидел, но как? Кого вместо себя оставить? Тебя, что ли? Ты же все завалишь. Ты импульсивен и слишком добр...
– Не вибрируй,– сказал я великодушно. – Отсижу и выйду. Лишь бы уцелел бизнес...
– Да,– убежденно произнес Михаил. – Это главное.
– А что касается баб, здесь ты неправ. Женщины продажны, пока есть покупающие их мужчины.
– Ну-ну. Я сильно потер глаза и сунул в рот очередную сигарету.
– А твоя жена,– вдруг сам собой выскочил вопрос,– знает о том, что ты ходишь по девкам?
– Точно не знаю,– проскрипел босс. – Думаю, догадывается. Она же не дура.
Вообще, он ценил свою супругу. Я замечал это много раз. В отличие от меня, босс Михаил никогда не кричал на жену по телефону и не грубил ей, если звонок заставал его в неподходящий момент.
– И что? – спросил я.
– Ничего. Мирится с этим, значит...
– Моя – не станет мириться.
– Дело ваше,– подытожил босс. – Встаем и уходим!
– Допьем.
– Нет. Хватит.
– По последней? Ни он, ни я не вышли из неподвижности. Рабочий день длиной в четырнадцать часов измотал нас до последней степени. Я ощущал в голове чугун, а в ногах вату.
– Встаем,– сказал босс.
– Допьем,– предложил я.
– Встаем!
– Допьем!
– Встаем! Старший товарищ победил; в который уже раз. Он раньше меня справился с минутой физической слабости. Он вскочил: резко, мощно поднялся, одним энергичным движением. Не встал, а выпрыгнул. Подавая пример мне – слабаку, подчиненному. Сопливому болвану, которого он некогда вытащил из грязи и пристроил к делу.
Однако попытка начать движение неожиданно закончилась для босса неудачей – его сильно повело в сторону, он взмахнул рукой в попытке ухватиться за что-нибудь надежное и обрушился на пол всем своим девяностокилограммовым телом. Я поспешил было на помощь, но Миша Мороз уже вновь вернул самоконтроль. И теперь стоял, вытирая ладонью мокрый рот. Правда, я уже понял, что он пьян в лоскуты, мертвецки, – только сила воли удерживала его от потери сознания.
За последний месяц старший компаньон и отец-основатель сильно сдал. Заметно осунулся. Перестал посещать спортивный клуб. Много курил. Добавились новые жесты – например, по временам он принимался жестоко скрести ногтями собственный кадык. Это выглядело очень первобытно, по-животному. Даже голос стал иным. Еще месяц назад массивное широкоплечее существо рычало бархатным начальственным басом, ныне же из его горла выходил визгливый фальцет. Да, подумал я печально, а ведь он крепко напуган всем происходящим и явно боится тюрьмы гораздо больше, чем я. Долларовый миллионер, хозяин банка, девяностокилограммовый боксер Михаил боится.
Пьяные, усталые, в дорогих, но немилосердно измятых пиджаках, сжимая в зубах сигареты, потирая пальцами лбы и щеки, мы подошли к столу и задумались.
Перед нами в беспорядке лежали ключи – много связок ключей. Каждую украшал какой-то глупый, но массивный и выразительный брелок, нужный исключительно для того, чтобы не запутаться в россыпях фигурного никелированного металла. Каждому ключу соответствовала своя дверь, свой кусок пространства за этой дверью, своя собственность. Важно не забыть.
Вот ключи от квартиры, где семья, вот – от квартиры без семьи, вот – от двери в офис, а это – от второй двери в офис, вот от третьей, самой главной, двери в офис. Вот ключи от машины, от гаража, от второй машины, от личного сейфа, от корпоративного сейфа, от кабинета, от компьютера, от личной банковской ячейки, от корпоративной ячейки. Вот ключи от архива. Там тонна документов, за каждый из них я отвечаю головой. Вот ключи от квартиры, где живет сам архивариус. А вот ключи от загородного дома – мой сын, полутора лет, этим летом имеет возможность дышать не угарным газом мегаполиса, а чистым воздухом Подмосковья.
Отыскав-таки нужные отмычки, я двинулся к выходу. Попрощался с охраной. Два веселых парня с удостоверениями слушателей Академии Генштаба, в званиях не ниже капитана, с боевым опытом – офицеры государства Российского – кивнули в ответ и снова перевели взгляды на экраны. Шестнадцать экранов. Шестнадцать точек съемки. Вид справа, вид слева. С фасада. С торца. Глядите в оба, ребята. Не дай бог, прорвется злоумышленник, лихой человек, мечтающий покуситься на кровные миллиарды.
В конце концов я выполз в теплый, пахнущий всеми лучшими запахами, электрически напряженный городской вечер. Хорошо пронзить его в белых льняных штанах! Хорошо пройти, раздвигая грудью московскую темноту,– густую, сладкую. Хорошо также отправить к чертям собачьим босса Михаила, посылающего меня в тюрьму мановением длани, а также и весь бизнес, высасывающий душу, гнобящий совесть, – и без того она вся в дырах...
Но нет, нельзя; не сумею; не решусь. Пешки назад не ходят. Они или гибнут, или обращаются в могущественных ферзей.
Я отомкнул машину, сел и поехал. До Тверской улицы две минуты быстрой езды по полупустым дорогам.
Все меня гонят к девкам – и жена, и босс. Ладно, я попробую.
2
Далее – почти комикс, господа. Голый жесткий кич. Смачный и резвый. Навроде как японская манга, пацаны, только круче. На быстрой машине в глубины сверкающего рекламами города устремляется полупьяный самодовольный кретин с полными карманами денег. Не очень мускулист, но прищур хищен, а на губах – циничная усмешка. Он сплевывает на горячий асфальт. Атмосфера намагничена. Вот-вот что-то произойдет: или его арестуют, или у него отсосут.Он видит группу нужных ему тел. Курят, оттопырив зады. Одна или две оттопырили грамотно, прочие бездарны, но стараются. У всех, однако, точеные фигурки, длинные ноги, умопомрачительные каблуки. Циничный нувориш лихо тормозит. Мгновенно подпрыгивает «мамка»: регулировщица незамысловатого процесса обмена тел на золото. Толстая, некрасивая, взрослая баба в спортивных штанах с лампасами.
На улице шумно, и она почти кричит. Приценяющийся клиент – тоже. Ведь только что во время езды он оглушил себя музыкой до почти бессознательного состояния.
– А? Чего? – надрывается женщина. – Два часа – сто пятьдесят! На всю ночь – триста!
Солидно, но развязно кивнув, клиент нажал на газ и умчал в темноту.
Ура! Первый шаг сделан – я приценился.
Дальше – к центру, вниз по Тверской, оставляем справа «Интурист», Центральный телеграф, уходим влево, огибаем гостиницу «Москва», оставляем слева Большой театр – и вверх, к Старой площади... Правый поворот – мимо Политехнического музея, к подножию гостиницы «Россия», вдоль него, снова направо – и вот я на набережной. Слева – черная московская вода, справа – красная кремлевская стена. Ухожу перед Большим Каменным мостом вверх.
Проплывает мимо чугунная ограда родного, овеянного легендами, фантастического, единственного в мире Факультета Журналистики.
Когда-то я гордился тем, что я его студент. Теперь все не так. Давным-давно, в прошлой жизни, во времена Совдепии, работа в газете считалась престижной, хорошо оплачивалась. Теперь репортер – голодранец и мученик. Я бросил любимую профессию – почему мне не жаль? Потому что профессия перестала быть доходной? Значит, я любил не профессию, а деньги? В очередной, тысяча первый раз я признался себе, что без денег и успеха не мыслю своей жизни, разозлился и вдавил педаль газа до упора.
Но чу! – противник не дремлет. Из чернильной ночной тени выскакивает фигура в синем, машет полосатым жезлом. Для удобства участников дорожного движения жезл светится. Не заметить его невозможно. Я послушно останавливаюсь и энергично покидаю авто.
Нынче модно делать по-американски: сидеть за рулем, не двигаясь, ожидая, когда инспектор сам приблизится, и затем разговаривать с ним через открытое окно. Страж закона стоит, переминаясь с ноги на ногу, водитель же утопает в мягком кресле. Но мы не в Калифорнии, мы исповедуем другой стиль общения – имперский. Мы уважаем и закон, и слуг его. Мы всегда готовы, со всем уважением, дать этим обветренным краснолицым беднягам немного денег. К тому же я пьяный.
Широко распахнув дверь машины, я ловко и незаметно проветриваю салон, освобождая его от алкогольных паров.
Но дядя в синей форме оказался не глуп; он сразу все почуял и понял.
– Что же вы, товарищ водитель?! – попенял он мне. – Употребляете?!
На улице шумно. Страж закона почти кричит, и пойманный нарушитель тоже. Ведь только что во время езды он оглушил себя музыкой до почти бессознательного состояния.
– Виноват! – покаялся я, мужественно развернув грудь. – Был грех, товарищ капитан! Уплачу штраф на месте. По таксе.
Офицер повертел в руках мои документы.
– А где водительское удостоверение?
– Не имею! Страж порядка плотоядно рассмеялся.
– Пройди в машину,– распорядился он, показав в густую тень за своей спиной, из которой сам появился минуту назад.
Там, в плохо освещенном месте, в проулке меж двумя глыбами сталинских пятиэтажек, мне наконец стали видны хитроумно сокрытые от шоферских глаз милицейские «Жигули». Я осторожно приблизился. Внутри сидел второй инспектор. Диалог повторился почти слово в слово.
– Что же ты, а? Управляешь транспортным средством выпивши? В алкогольном опьянении?
– Бывает, товарищ майор.
– Я лейтенант. А где права?
– Не имею. Им всем очень нравится это мое короткое «не имею».
Вообще, если ты готов платить по таксе, говорить следует лапидарно и по существу.
Насчет опьянения наивный блюститель серьезно ошибся. Опьянение присутствовало – но никак не алкогольное. Меня опьянил не алкоголь, а деньги. Сегодня я заработал шесть или семь тысяч. Точная сумма будет подсчитана в ближайшие выходные. Хороший день, удачный – такие дни я всегда заканчивал стаканом виски, вместе с боссом. Уж больно нервный у нас был бизнес. Зато – выгодный. Эта вот самая выгода, непрерывно материализуясь внутри наших сейфов и карманов как пухлые пачки банкнот, по преимуществу американских, и пьянила меня, щекотала нервы, теребила особые, потайные, тонкие внутренние струнки, туманила сознание лучше и глубже любого спиртного напитка.
– Что скажешь?
– Внесу штраф на месте. По таксе. Последовали раздумья. Широколицый блюститель снял фуражку, достал из-под тульи тщательно и тонко свернутую белую тряпочку, служившую, очевидно, для впитывания излишнего пота, и перевернул жгут так, чтобы он лег на милицейское чело сухой стороной.
– Штраф-то он штраф... – пробормотал блюститель. – А как я тебя, такого, дальше пропущу? Там у «Метрополя» еще один пикет стоит, и выше по Тверской... А ты пьяный, да еще без прав... Денег, что ли, много?
Не теряя времени, я показал особую, приготовленную как раз для таких случаев, пухлую пачку мелких долларовых купюр, с преобладанием пятерок и десяток. Купюрки сплошь новые. Всего несколько сотен, а выглядит внушительно.
Инспектор посмотрел на забугорные дензнаки с вожделением, однако нимало не роняя чести мундира. Его месячное жалованье равнялось моему доходу примерно за полчаса работы. Мы оба это понимали, и все происходящее казалось в высшей степени справедливой акцией как мне, сопливому яппи, так и ему, – пятидесятилетнему слуге закона.