Рубенок Олег. Лечебная собака

   — Да куда же мне, такой хрупкой женщине, медвежья шуба! — решительно запротестовала жена. — И машины у нас нет, чтобы я могла ходить в медвежьей шубе.
   — Милая! — с нежностью восклицаю я. — Женщине от престола легче отречься, чем от шубы. Но я принимаю твое самоотречение! Ты, как никакая другая женщина, самокритично оцениваешь свои возможности, и оставайся без шубы! У нас, действительно, нет автомобиля, где бы ты могла чувствовать себя в полной безопасности, а в такой шубе бродячие лайки мигом задерут тебя. Вот соболья шуба — совсем другое дело, она не такая тяжелая, и в ней ты могла бы не только ездить в машине, но и при случае милиционера крикнуть.
   Жена подходит к зеркалу и теперь уже пристально всматривается в него.
   — Да, — после короткого раздумья произносит она, — соболья шуба — совсем другое дело, и она была бы как раз к моему лицу.
   — Эх, женщина! — хихикнул я. — Размечталась! А самой и невдомек, что в наших краях соболь не водится!
   — В Индии его тоже нет, а шейх индийский подарил такую шубу гастролирующей актрисе, и никакой-нибудь проститутке, а замужней женщине. А я, если бы ты не потратился на ружье, могла бы в новом пальто щеголять, мое-то, старое, совсем уже вид потеряло.
   Она нервным движением выдернула ружье из чехла и, направив стволы на свет, заглянула в них.
   Я не обращаю на это внимание. Мой ум занят другим. Я пытаюсь вспомнить, есть ли в Индии шейхи, и если есть, то за кем они там стреляют?… И вдруг с ужасом вспоминаю, что на охоте ни разу не пальнул.
   — Дорогая! — кричу я срывающимся от волнения голосом, — Не беспокойся понапрасну? Ружье я уже почистил, и порохом оно не пахнет!
   — Видишь ли, дорогой, — медленно произносит жена и направляет стволы прямо в мою переносицу, — каждое дуло я заткнула тряпкой, в этом ты можешь убедиться сам… Ну, так скажи мне теперь, до-ро-гой, с какой собакой ты охотился и у какой стервы нажрался?

* * *

   Благородные люди зря чужой коньяк не пьют. Тот товарищ, который без волынки принял меня в охотники, оказался благородным человеком.
   — На лося не хотите сходить? — как-то позвонил он мне.
   «А почему бы и нет? — подумал я. — На тетеревов уже ходил.
   Зайца чуть было не убил. Теперь можно попробовать силы и на более крупном звере».
   — Я-то хочу, — сказал я. — Лосятинка нам не помешала бы, и ружье надо оправдывать… Но вот как быть с моим здоровьем? Ведь на такой, охоте, как я понимаю, ноги нужны. А у меня уже сердечко не то.
   — Ну, что вы! — засмеялся он. — Ваши понятия об охоте страшно устарели. Техника приблизила нас к природе! Когда есть колеса ноги ни к чему. Мы вас прямо к номеру подвезем. И лося выгоним прямо на вас.
   Последние слова смутили меня. По сравнению с лосем я был маленькой букашкой, если уж выражаться аллегорическим языком, и лось, без всякого преувеличения, мог спокойно раздавить меня одним копытом, забодать одним рогом.
   — А что я тогда буду делать? — не в силах скрыть тревоги спросил я, и мой голос прозвучал немного растерянно.
   — Пальнете но нему да и только.
   — А если он не выскочит?
   — Тогда и беспокоиться не о чем.
   Его голос, в отличие от моего, стал звучать немного раздраженно. Это обычная реакция нормальных людей на дураков. Но я уже сориентировался и таковым себя не чувствовал. Более того, я был убежден, что и лось не дурак, выскакивать на меня не станет, и палить мне не придется. К пальбе у меня после поездки в лес с Кирюшей закрепилось отрицательное отношение.
   В общем, в душе я надеялся только прогуляться в компании приятных мужчин по зимнему лесу, а заодно и поднять свой престиж, как охотника, в глазах жены. И стараясь больше не раздражать собеседника, дал согласие.
   Только я повесил трубку, жена тут как тут.
   — Ну, как, уговорил он тебя?
   Так вот откуда его благородство! Это, значит, на стажировку я должен идти.
   — Подумаю еще, — вяло произношу я.
   — И думать тут нечего! — забеспокоилась она. — Это настоящие охотники! Не пьют, не курят, чтобы вредными своими запахами, как он мне рассказывал, зверей не распугать. И ты не вздумай на глазах благородного коллектива нажраться! Все из тебя вытряхну, все карманы повыверну и только после этого из дома выпущу!

* * *

   Ранним воскресным утром, когда было еще темно, нас любителей лосятины собралось человек пятнадцать-двадцать. Подкатила грузовая машина, и мы забрались в железный ящик, установленный на ее кузове.
   Сначала езда была сносной, но вскоре началась страшная болтанка. Охота — пуще неволи, и приходилось терпеть. Не все могли делать это всухую. Наиболее ранимые и нетерпеливые передавали друг другу огромную фляжку с какой-то вонючей жидкостью. И длилось это пиршество бесконечно долго.
   Наконец машина замерла. Мы вывалились из насквозь промороженного ящика на заснеженную поляну.
   Светало, и тишина в лесу стояла гробовая. За штамп и самому неудобно, но где в наше время может быть тише.
   — Ну, кто, мужики, еще лыко вязать может? — спросил тот, который выпил мой коньяк осенью.
   Здесь он, по всей видимости, был старшим, но на ногах стоял нетвердо. То ли с осени еще не протрезвел, то ли с утра пораньше успел набраться. Большинство мало чем отличалось от него и тупо смотрело на своего предводителя, не понимая, зачем они в наше-то время всеобщего благосостояния должны мочь лыко вязать. Сообразительных оказалось всего четверо вместе со мной. Наверняка трезвая троица, как и я, когда-то страдала какими-нибудь сердечными недугами.
   — Вот вы и будете стоять на номерах! — обвел нас помутневшим взглядом тот, который принял меня в охотники. — И чтоб глаз не моргнул и рука не дрогнула!
   — Не моргнем, не дрогнем, — вразнобой ответили мы.
   — Ну-ну! — одобрительно потряс он пьяной башкой. — Веди их, Фомич, на номера!
   К нам подскочил мужичок в валенках с румяной от мороза к сивухи мордой. Очевидно, это был местный егерь.
   — Айда, ребята! — приказал он.
   И мы пошли в безлюдный и беззвучный лес.
   А старший крикнул нам в спину:
   — Технику безопасности соблюдайте! Выше головы не стрелять!
   — Не стрельнем… Будем блюсти… — опять не очень дружно ответили мы, и без особого энтузиазма стали месить глубокий снег.
 
   Идти пришлось недолго. Вскоре красномордый мужичок поставил меня между тремя невысокими елочками.
   — Это будет твой номер! — сказал он.
   Со смешенным чувством тревоги и страха огляделся я на новом месте. Притаившийся огромный заснеженный лес ничего хорошего не сулил, а елочки не могли спрятать меня от озверевшего зверья.
   — Почему это старшой предупредил нас выше головы не стрелять? — спросил я у егеря, чувствуя заранее, что в случае чего палить буду куда попало.
   Тот наморщил лоб, похлопал заиндевелыми ресницами и вдруг расхохотался!
   — Да потому что лось не летает, а по земле бегает! — и с сочувствием глядя на меня, в свою очередь поинтересовался: — Ты, что, совсем тупой?
   Я презрительно отвернулся от деревенского пьяницы.
   Стоять пришлось долго. Мороз начал докучать, и я стал подумывать о мягком и теплом диване и завидовать своей охотничьей собаке. Пес мой сейчас наверняка нежился в тепле и уюте, и плевать ему было на мытарства хозяина… А ведь я страдаю из-за этого урода.
   Вдруг словно что-то тяжелое упало в лес и с грохотом, и воплями покатилось в мою сторону. Я невольно поднял ружье и направил его в ту сторону, откуда накатывалась на меня волна диких звуков, словно пытаясь защитить себя от нее. И тут же опустил его, понимая всю нелепость своего порыва.
   Я знал, что это такое. Я ожидал этого. Но не представлял, как это выглядит жутко и нелепо на самом деле. Беспорядочная стрельба, свист, улюлюканье, дикий хохот и пьяные вопли радости — все это слилось в один страшный звук. Я представил, как звери и птицы разбегаются и разлетаются в разные стороны от ошалевшей толпы, и самому захотелось рвануть во все лопатки из леса. Что если выпущенная на волю городская пьянь выше головы не стреляет?!
   На всякий случай я присел… и увидел лося.
   Обезумевшие от страха звери, как я и предполагал, бежали кто куда, и на пути одного из них оказался я. Встреча со мной была столь неожиданной, что лось встал как вкопанный. Дальше все произошло само собой. Со страха я поднял ружье и выстрелил.
   Я увидел, как огромный зверь, подогнув передние ноги, грузно рухнул на землю. Земля содрогнулась, и снег с елочек холодными звездами посыпался на мое лицо.
   Пьяная компания, восторженно и победно ревя, подбежала к мертвому зверю.
   — Ну и выстрел!
   — А я думал, этот интеллигент ничего не может!
   — Да и мне он сначала пентюхой показался!
   — На вид — настоящий подкаблучник!
   — Я тоже подумал, что он — подъюбочник!
   Последние два голоса принадлежали тем моим попутчикам, которые, как и я, были трезвы. Возможно, они завидовали мне. Возможно, для них это была всего лишь психологическая разрядка.
   Их голоса слились с другими в один торжествующий вопль. Меня славили и восхищались мной.
   Но вот кто-то из них крикнул:
   — Рога ему!
   — Да-да! Они его! — поддержали предложение другие.
   Достав огромные ножи, они с особым охотничьим остервенением стали разделывать тушу.
   Это зрелище окончательно доконало меня. На душе стало страшно муторно, а самого начало тошнить.
   — Не надо мне ничего, — устало сказал я.
   — Как это, и рога не нужны? — удивился старшой.
   — Этого у меня и так полно, — соврал я только для того, чтобы они отвязались.
   И пошел к машине. А все пятнадцать или двадцать человек со страшной завистью смотрели мне вслед.

* * *

   Диван и телевизор — разве человечество могло придумать что-нибудь лучше!
   Мы с Киром лежим на диване, как разумные существа особенно хорошо понимающие прелесть такого отдыха. Я уже не завидую своей охотничьей собаке. Наоборот, я думаю, как все-таки далеко ушел человек в своем развитии от животного. Вот оно, это животное! Лучший мой друг и, может, моя единственная радость на этом свете! Спит себе, счастливо посапывая. А я, несмотря на то, что черти чего натерпелся на чертовой лосиной охоте, не сплю — чаек дудолю и телевизор посматриваю.
   У меня — более высокий интеллект, мой интеллект требует пищи для ума. Собаке такая пища совершенно ни к чему.
   Моя жена хорошо понимает это, старается тянуться за мной.
   Тоже бодрствует и телевизор посматривает, да на меня изредка уважительно поглядывает.
   Но она — не на диване, а на стульчике притулилась. Диван хоть и большой, но рассчитан на двоих. Третьему на нем места нет.
   — Ну, ты хоть расскажи, как там что было? — не выдерживает она и начинает приставать ко мне с расспросами.
   Я форс держу. С рассказом не спешу. Чайком наслаждаюсь.
   Она терпеливо ждет. Она понимает, что не каждый день я хожу на лося.
   — Как, спрашиваешь, что было? — медленно и с большим достоинством произношу, полагая, что пора и голос подать, а то можно и переиграть. — А было элементарно… Пока пьяные охотники стреляли куда попало, я вмазал лосю как раз промеж глаз!
   — Врешь!
   Она смотрит на меня пренебрежительно, словно я какой-нибудь мелкий лгунишка.
   — Не лгу! — сохраняя достоинство, твердо говорю я.
   — Откуда там пьянь возьмется!? Там одни благородные люди!
   — А я вот трахнул его без всякого благородства.
   — А где тогда мясо?
   Ишь ты бестия! Мясо ей подавай!
   — Мясо в коопторг сдали. Так полагается!
   — Вот и заврался! — радостно кричит она. — Охотникам все равно мясо дают! — и с великим удовольствием передразнивает меня. — Так полагается!
   — Ну, не стал брать, — тихо и почти виновато роняю я.
   — Это как так не стал?! — вскинулась она и посмотрела на меня теперь уже так, как смотрят на не совсем нормальных людей.
   — Видишь ли… — я отвожу взгляд от телевизора. Я опускаю глаза. — Видишь ли, убивать надо учиться с детства… Все это оказалось выше моих сил.
   — Так ты убил лося или болтаешь? — гневно сверкнула глазами супруга.
   — А ну тебя к черту! — теперь уже злюсь я. — Звони ты этому… ну тому самому, к которому ты меня с коньяком посылала. Он подтвердит мои слова.
   — И позвоню!
   — И звони!
   Она хватает трубку и торопливо набирает нужный номер.
   «Этот» дома, и наконец до него доходит, о чем его спрашивают.
   Естественно, он говорит: «Твой завалил зверя». Конечно, он так говорит, потому что жена, открыв рот, несколько секунд стоит как парализованная. Она не может сообразить, как это я, такой маленький и невзрачный, завалил лося. Но вот она вспоминает, что у меня есть ружье, и улавливает смысл сказанного. И тогда в ней во весь голос начинает говорить ее практичность.
   — А почему же вы оставили его без мяса?
   «Этот» ответил, что я отказался не только от мяса, но и от рогов. Бесспорно, он так ответил, потому что жена сразу же воскликнула:
   — От каких еще рогов?
   «Этот» наверняка пояснил, что лось был с рогами, а за хороший выстрел охотнику полагаются рога, и наверняка объяснил, почему я отказался от премии.
   — Чего, чего у него много? — упавшим голосом переспросила супруга.
   «Рогов у него много!» — бесспорно весело и с садистским удовольствием повторил «этот».
   Жена потускнела и почти сразу же положила трубку.
   Несколько секунд она стояла в глубокой задумчивости, а потом как грохнет кулаком по столу!
   Кира словно ветром сдуло с дивана, а я захлебнулся чаем.
   — В общем, так! — довольная произведенным эффектом, почти спокойно сказала она. — Ноги твоей больше в лесу не будет!
   — Я и не рвусь в лес, но ведь ружье-то надо оправдывать.
   — Ружье будешь оправдывать осенью, на озере, как я сказала!
   Там кругом вода, людей нет, и не перед кем тебе будет позорить меня!
   — Да о чем ты? — изумился я.
   — О рогах, — сердито бросает она.
   — О каких таких еще рогах?
   — Ну, какие у тебя могут быть рога? — пренебрежительно фыркает она. — Только те, которые я тебе наставляю… якобы.
   — Ну, что ты, милая! — пытаюсь я успокоить ее. — Как это такое могло придти тебе в голову?! Я ведь не эти рога имел в виду.
   — А какие?
   Я опять отвожу глаза от телевизора. Я скромно потупил взгляд и тихо, без пафоса сказал:
   — Ну, те самые… на которых, помнишь, я до стенокардии иногда домой приходил.
   Лицо супруги светлеет. Конечно, она это прекрасно помнит, и уж она тут совершенно ни при чем!

* * *

   Когда мы все четверо, наши собаки и их хозяева, в очередной раз сошлись на поляне, Гелия первым делом спросила:
   — Ну, как охота?
   И улыбнулась. Ехидно так. Она все еще сомневалась в моих способностях. Ну да бог с ней. Главное, что не злопамятная. Улыбается. И у меня рот — до ушей.
   — Охота что надо! — охотно отвечаю. — Лося вот прошлый раз завалил.
   И грудь- вперед! А краешком глаз на пса своего смотрю.
   Его хвост так и ходит ходуном. Бесспорно, и собаке скучно одной на поляне. Даже Эльде мы рады. А может, Раде?… А может, Даре? А черт их знает! Кобель есть кобель. Какая ему разница. Одним словом, сукин сын — и ничего другого тут не добавишь! Ну и она тоже хороша! Так и стелется перед ним. О, мир животных инстинктов!
   — Вы его убили? — доходит до моего сознания вопрос Гелии.
   Загляделся на собачью эротику, размечтался…
   Я опять- грудь вперед, и не без хвастовства воскликнул:
   — А то как же!
   — Какой вы все-таки жестокий.
   — Опять двадцать пять! — я насмешливо качаю головой. — Не более жестокий, чем все остальные.
   Она не спорит. Значит, соглашается. И смирившись с убийством лесного гиганта, спрашивает:
   — А как же вы тащили его из леса?
   — До чего ж вы темная! — развлекаюсь я. — У вас нет никакого представления о современной охоте на лосей.
   Она не обижается. Она делает такую забавную мордочку и так жеманно пожимает плечиками, словно говорит: ну, где уж мне до вас.
   А я думаю, что ей и до моей супруги далеко. Плечики у нее совсем худенькие, как у девочки. И, может быть, еще рано требовать от нее, чтобы она разбиралась во всем на уровне повидавшей жизнь и умудренной житейским опытом взрослой женщины.
   — Лосиная охота… — начинаю разъяснять я, — это такая охота,…
   В общем, это такая охота, которая не любит дураков. На лосиной охоте нельзя терять голову и нужен верный глаз и твердая рука.
   — А я думала, на охоту только пьянствовать ездят, — тихо замечает она.
   — Откуда у вас такие мысли?
   — Муж у меня был охотником.
   Информация интересная и неожиданная. Я удавлен.
   — А вы уже замужем успели побывать?
   — А то как же? — почему-то надменно смотрит она на меня и, сощурив рыжие глаза, добавляет. — Только недолго.
   — Год, два? — пытаюсь уточнить я.
   — Еще чего не хватало! Всего месяц.
   Любопытство подсказывает очередной вопрос:
   — Еще раз счастье не пытали?
   Она брезгливо морщится. Реакция ее на очередное замужество куда уж как ясна, но она еще поясняет:
   — Одним разом сыта по горло. Не дай бог, опять попадется охотник до чужих баб.
   Теперь мне понятно, почему у нее собака. Без мужа хорошо, да одной плохо.

* * *

   Больше на зверя я не ходил. По требованию жены, всю оставшуюся жизнь решил посвятить птичкам. Да и Кир — пес легавый, запрограммирован на птичек, надо было только натаскать его, говоря по-простому, научить охотиться.
   Никто не любит учиться. По себе это знаю. И как приходится маяться с нерадивыми учениками, тоже представляю. С моим слабым здоровьем и расшатанной нервной системой за такое дело просто нельзя браться. Нужен был солидный отдых перед этим делом.
   Когда я поделился своими мыслями с женой, она тут же принялась ворчать:
   — Вечно, как весна приходит, тебе надо куда-нибудь смотаться!
   — Не куда-нибудь, — спокойно растолковываю я ей, а на юг. — Конкретное место. На юг всех и всегда тянет. И с билетами туда — вечная проблема.
   Она пытается оттянуть это мероприятие.
   — Поедешь осенью! — решительно говорит. — Осенью там все фрукты. Они как ничто благотворно действуют на твое здоровье!
   — Фруктов осенью и у нас — завались! Они такие же, как и на юге, а может быть, даже и дешевле. И потом, кто меня на осеннюю охоту настраивает? Разве не ты требуешь, чтобы я оправдывал ружье, и таскал тебе уточек по осени?!
   Но жена осталась глуха к моим доводам.
   А солнце апрельское с каждым днем поднималось выше. В Сочи на футбольных полях уже травка зеленела. По телевизору сам видел.
   Загрустил я… Жена заметила мою грусть и махнула на меня рукой.
   Я сразу воспрянул духом. Но радость свою затаил. И деньги брал из ее рук, не глядя ей в глаза, чтобы она случайно в моих глазах какую-нибудь смешинку не заметила. Хотя веселиться особенно было нечему. С деньгами она расстается очень тяжело. Старался только ради перестраховки. И она тоже, наверное, только ради перестраховки дала мне тощую пачку мелких купюр. Побоялась, что деньги будут оттопыривать карман. По ее мнению, оттопыренный карман привлекает не только карманников. С таким карманом, опять-таки по ее мнению, я запросто мог стать разносчиком иммунодефицита. А к дефициту у нее с детства было болезненное отношение.
   В общем, я и не смеялся, но и спорить не стал. Времени на дискуссии не оставалось. Я погладил Кирюшу и сказал ему:
   — Слушайся хозяйку. До моего возвращения постарайся не очень проявлять свой интеллект, чтобы понапрасну вам тут не скандалить. А как только встанет трава, я вернусь и начну учить тебя охотиться.
   — А когда трава встанет? — живо поинтересовалась супруга.
   — Э… Э… — замялся я. — Точно не скажу. Все будет зависеть от погоды!

* * *

   В приморском городе меня поселили в одной комнате с двумя мужиками. Комната оказалась тесной и душной. Мужики подошли к окну и распахнули его.
   За окном был вечер. И еще было море. И между морем и окном стояла цистерна с вином.
   — Не то, что у нас, — задумчиво сказал один из квартирантов, — Совсем другой коленкор!
   — Да, — охотно согласился с ним второй. — Пьянящий воздух свободы!
   Они посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули:
   — Благодать! Не пора ли нам поддать? — и грубо уставились на меня.
   — Я пас, — запротестовал я. — У меня стенокардия!
   Они выпили вдвоем, и вдвоем тут же исчезли.
   Через пару дней один из них появился. Вид у него был жалкий и из глаз капали слезы. Он сел на свою койку и уронил голову на грудь.
   — Как это гадко! — в отчаянии прошептал он. — У меня такая жена!
   Чистенькая, светленькая, ну прямо — ангелочек!
   Я поспешил утешить его:
   — Стоит ли из-за этого переживать! У меня, скажу я вам по секрету, тоже есть жена — и не совсем ангел. Но я же ведь так не отчаиваюсь! Мужайтесь!
   — Мне не на что мужаться, — простонал он. — Эта чувырла размалеванная оставила меня совсем без денег.
   — Моя тоже не очень щедрая. Но это не повод, чтобы так отчаиваться. Я готов помочь вам в беде…
   — Мне нужно пять рублей на телеграмму домой.
   Я дал ему пятерку, и он благодарно зашептал мне в ухо:
   — Как хорошо, что у вас стенокардия! Вы даже не представляете, какое это счастье.
   Он ушел растроганный, а через мгновение появился второй квартирант. Вид у него был такой же растрепанный и помятый, как у первого. Он тоже сел на свою койку и уронил голову на грудь, Я, не мешкая, полез в карман. А он произнес упавшим голосом;
   — Кажется, меня наградили…
   Этому, похоже, финансовая помощь была не нужна. Я вынул руку из кармана и холодно заметил:
   — Нынче награды не в цене.
   — У этой награды слишком большая цена, — прошептал он.
   — Ах, вот как! — обрадовался я за него. — Так, выходит, вы все эти два дня обмывали ее?
   Он хмуро посмотрел на меня:
   — Вы, случайно, не идиот?
   — Ну, что вы! У меня все дома! Это я вот от рук отбился, один оказался на этом благодатном курорте.
   — Ах, да! Я забыл. У вас — стенокардия!… — простонал он и заплакал.
   Я не стал мешать ему и на цыпочках вышел на улицу.
   Я по-новому посмотрел на южный город и увидел, что в нем все мужики пялят глаза на чужих баб. И это было оправдано. Все-таки весна. Море… тихих страстей. Тихий океан скрытых от любопытного взгляда страстей. И главное — свобода!
   А чего только не способен натворить расконвоированный человек.
   Но у меня у самого настроение было какое-то ненаучное. Я не находил себе места и слонялся но чужому городу совершенно бесцельно. И на женщин смотрел только на тех, которые шли вместе с собаками. Меня привлекали не сами женщины, а их четвероногие друзья.
   Вскоре я понял, что тоскую по своему Киру, и на четвертый день не выдержал — пошел звонить домой.
   — Как там Кирюша? — без обиняков спросил я у жены.
   — А чего это ты вдруг о нем вспомнил?
   — Заскучал, — откровенно признаюсь.
   — По одной собаке или и по мне тоже?
   — По двум, и по тебе тоже.
   — Врешь ты все! Деньги потребовались, вот и звонишь!
   Меня всегда злит, что она очень хорошо знает, когда я вру и что мне нужно. Но ведь по собаке-то я в самом деле скучаю.
   — Не вру! — кричу что есть мочи в трубку.
   Но она уже оседлала своего конька.
   — А где твои деньги? — пропустив мое заверение мимо ушей, кричит она.
   — Что за вопрос! — возмущаюсь я. — Раз я на юге, то и деньги мои на юге! Но было бы неплохо, если бы ты прислала еще чуток… на обратную дорогу.
   — Пришлю, когда трава встанет!
   — Здесь она уже встала! — ору я в отчаянии.
   Последовало долгое молчание. Я думал, она прикидывает в уме, какую сумму выслать, и, зная, как трудно дается ей такая арифметика, терпеливо ждал. Но у нее, оказывается, на уме было совсем другое.
   — Ты давай возвращайся домой! — неожиданно требует она. — Хватит придуриваться! Пес твой уже третьи сутки ничего не ест.
   — Скучает, значит… — озадаченно проговорил я. — Вот если бы и ты так скучала… ужас сколько денег мы наэкономили бы!
   — Хватит болтать, здесь каждое слово больших денег стоит. Вот на чем экономь, и, чтобы первым же рейсом, домой. Так, и деньги целее будут, и пес живой останется.
   Вот когда до меня дошло, что человек — раб своей собаки. Тут уж о своем собственном здоровье думать не приходится, когда вот так на психику давят.
   — Ладно. — пробормотал я. — Раз такое дело — лечу и…
   Падать не хотелось. Мой пес действительно мог умереть с тоски. Они, эти сукины дети, несмотря на всю их агрессивность, чрезвычайно преданы и, кроме хозяина, никого не любят.

* * *

   Наконец-то я сижу не за общепитовским столом, а за своим, кухонным. А какие котлеты! Божественный аромат. Ничего общего не имеющий со столовым. А размеры… Какие размеры! А чем берут котлеты, если не своей величиной! Я обжираюсь! И вспоминаю картину…
   Она запомнилась мне еще с детства. Голодный оборванец уписывает что-то большое, вроде калача, а мать смотрит на него с умилением, и по картине видать, думы у нее невеселые. Сама есть хочет, да калач-то всего один.
   Вот так же в точности смотрела моя жена на Кирюшу. В порядке исключения он сидел на кухне рядом со мной. Истосковался по мне, и уж я разрешил ему такую вольность. Хозяйка, не сводя с него глаз, скармливала ему из рук котлетину, а он не сводил с меня глаз и торопливо заглатывал куски, не пережевывая. Он явно спешил съесть не только то, что ему давали, но еще и то, что лежало на моей тарелке. Его рыжие глаза завистливо поблескивали, и до супруги наконец дошел смысл этого жадного собачьего взгляда.
   — Надо же, — зарокотала она добродушно. — Ведь жизнь отдаст за хозяина, не колеблясь! А как дело доходит до еды, так все его благородство улетучивается. Собака — и нрав собачий!