Страница:
Так все и осталось по-старому. Севашко тренировал учеников. Больше к нему никто не приставал и писем проклятых не писал, не мешал проводить обучение линейному и тональному академическому рисунку.
Пупель тоже продвигалась по ступенькам наверх.
Сначала был второй ряд снизу.
Дальше – выше, выше, выше. И вот, наконец, долгожданный первый ряд, партер, лучшие места – третье, второе и…
Часто так бывает в жизни. Пупель тогда об этом еще ничего не знала.
Когда результат достигнут, но именно если он, этот результат, достигнут путем неимоверных усилий, перешагивания через свое я, если оно, конечно, имеется, так вот, если приходишь к результату весь изнеможденный и усталый, то, в результате этого результата, наступает не радость, а безразличие, апатия и опустошенность.
В один прекрасный день Пупель прибыла в мастерскую Севашко и увидела свой рисунок на первом месте. Он гордо висел, всем своим видом демонстрируя мастерство Пупель, ее прилежание в линейном и тональном академическом рисунке.
Севашко сиял, как майский день.
Он объяснил всем, почему именно рисунок Пупели находится на самом почетном месте.
– Пупа продемонстрировала нам, как надо в точности и методичности выполнить именно эту постановку.
Ученики смотрели, кивали. Пупель спокойно стояла среди них и никакой радости не ощущала.
– Теперь, Пупка, можешь рассчитывать не только на утюги, конечно, на академическую мунуминтальную бежево-гризальную живопись тебя не возьмут, но на все остальное можешь смело рассчитывать, можешь спать поспокойнее, – говорил Севашко умиротворенным, довольным голосом.
На бежево-гризальную Пупель никогда и не рассчитывала, честно говоря, ей абсолютно не нравился этот факультет.
Но самое страшное было не в этом.
Самое страшное заключалось в том, что это ей, как это не было грустно, да, ей абсолютно перестал нравиться линейный и тональный академический рисунок. Вот в чем был кошмар и ужас. Она уважала Севашко. Она его, можно сказать, по-своему любила, она понимала, что метода Севашко всесильна, вечна, безупречна, дает результаты, о которых даже нельзя мечтать, применяя какую-нибудь другую методу. Но был в этой чудодейственной методе один недостаток, при всем ее совершенстве, недостаток был.
Мы все учились понемногу в тревогах шумной суеты. Нам дней минувших анекдоты живили юности мечты. Пылай камин, и дум былое вдруг в темноте воскреснет вновь. И это время золотое, и жизнь, где слезы и любовь.
Глава 2
Пупель сидела на диване. Солнце уже зашло, наступили плюшево-голубые сумерки. На небе были наклеены небрежно – оборванные фиолетовые облака. Во дворе лаяла собака, ее лай раздавался раскатистым рокотом. Было ощущение, что собака лает в рупор или в микрофон. Сам лай был довольно ритмичен. Пупель начала прислушиваться. Сначала ей показалось, что собака лает так:
– Кук кав-кезевр гавки-гавкаррр-авсокавщая-савсивня.
Прислушавшись, Пупель поняла, что собака лаяла совсем другое. Та вылаивала конкретную фразу:
– Куда лезешь, гадкий трактор, настоящая свинья!
Пупель с любопытством высунулась в окно и увидела огромный экскаватор, застрявший в воротах, и рядом черную дворнягу. Экскаваторщик и дворняга ругались на чем свет стоит. Экскаваторщик высунулся из кабины и орал на собаку:
– Ты что, мразь, сдохнуть захотела, щас колесом задавлю, идиотка, отвали, тут и так узко, уебывай отсюдова!
Собака вылаивала:
– Тупой урод, сдай назад, припадочный!
Экскаваторщик, видимо, прислушавшись к совету собаки, начал давать назад и благополучно вырулил.
Собака, выдохнув, протявкала:
– Слава богу, дошло до придурка, как такие за руль садятся, представления не имею!
После этой тирады она замолчала, улеглась у ворот, прибрав хвост. Экскаваторщик уехал, на прощание выкрикнув собаке:
– Когда-нибудь тебя переедут, мордожопа злющая!
Собака посмотрела на него с унынием и жалостью и ничего не сказала. Казалось, он ее больше не интересовал.
Пупель еще раз взглянула на всю эту картину, глотнула вонючего дыма, оставшегося от экскаватора, и отошла от окна в изумлении.
– Она пролаяла: «Слава богу, дошло до придурка», – вслух заговорила Пупель. – А кто мне говорил, что животные от людей отличаются тем, что не могут богу молиться?
«Так кто же тебе эту чушь говорил?» – раздался голос из ниоткуда.
Пупель замолчала и начала думать про себя. Думала она примерно так: «Вроде с утра все у меня было нормально, голова не болела, температуры не было, я ничего такого не ела и не пила…»
«А при чем тут еда и питье?» – опять раздался голос.
Теперь Пупель показалось, что кто-то находится сзади. Она резко обернулась.
Никого.
Пупель снова начала думать. Мысли ее проскальзывали отрывками: «Что это? Что это значит? Почему? Откуда? И мысли читает, ну надо же. С чего бы это могло?»
«Да ладно тебе себя мучить», – голос звучал явно.
– А как себя не мучить, если я не понимаю? Сейчас мне кажется, мы с вами уже разговаривали в моем сне, это так?
«Может быть», – ответил голос уклончиво.
– Вы тогда внезапно пропали, и мне стало обидно, все на полдороге оборвалось.
«Но страх прошел, не так ли?»
– Да, – неуверенно проговорила Пупель.
«Тогда почему ты так мнешься?»
– Теперь вместо крестьянина вы ко мне подключились?
«Типа того».
– Интересно! Вы можете когда угодно ко мне подключаться, без моего желания, это называется раздвоение личности или как?
«Этого еще не хватало. Я личность цельная».
– Это я уже начала понимать, но дело в том, что у меня возникают вопросы по поводу цельности моей личности.
«Об этом я ничего пока сказать не могу, мы слишком мало знакомы, чтобы делать такие скоропалительные выводы».
– В прошлую нашу беседу вы не сказали, как вас зовут.
«Не сказал».
– Почему?
«Я не был уверен».
– В чем?
«Что это точно вы».
– А теперь, значит, вы уверены, что это я, и решили продолжить разговор, а обо мне вы, конечно, и не думали. Так вот что я вам скажу. Вы можете сколько угодно рассуждать о том, я это или не я, но меня прошу не беспокоить и в мое жизненное пространство не влезать. До свидания. – Выдохнув эту длинную тираду, Пупель надула губы и села на диван.
«Ни о чем сейчас не буду думать, – решила она. – Просто буду тупо смотреть в потолок, этому назло».
Она принялась окидывать взглядом комнату, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение или дуновение, а может, скольжение легкой тени или еще чего-нибудь. Ничего неестественного не происходило.
Внезапно раздался телефонный звонок. Пупель вздрогнула. Судорожно схватила трубку в надежде, что перезванивает Магда. Это был Марк.
– Пупа, у тебя как в конторе: звоню час – занято, занято, – Марк всегда начинал именно этой фразой.
Пупель успокоилась, расслабилась и отвечала уже как по всегдашнему маслу:
– Ничего подобного, с Магдой пять минут поболтала, больше никто не звонил, я вообще спала, так что это все бред и лепет.
– Я несколько раз набирал, – упирался Марк.
– Значит, не сильно-то ты дозванивался.
Пупель заранее знала весь сценарий, ей стало скучно.
С Марком она общалась без особой радости, но отвращения он у нее не вызывал. Он вошел в ее жизнь в то время, когда ей было ни до чего, и остался по инерции. Иногда Пупель хотелось сказать ему: «До свидания, зачем это все?» И она даже это говорила время от времени, но потом как-то все рассасывалось. Характер у Марка был такой, он звонил как ни в чем не бывало, и все продолжалось.
– Что собираешься делать? – спросил Марк.
– Не знаю еще, думаю.
– У меня приглашение на Арт-Манеж, сегодня открытие, пойдешь?
– В котором часу?
– В семь.
– А сейчас сколько?
– Шесть.
– Надо же, мне казалось, что сейчас часов восемь-девять, темно уже.
– Так ты пойдешь?
– Если сейчас шесть, открытие в семь, то почему бы и нет?
– Что-то не слышу энтузиазма?
– А как я должна? С придыханием промурлыкать в трубку: «Милый Марк, как ты любезен, что соизволил пригласить меня на такое светское мероприятие, теперь я буду чувствовать себя твоей должницей на всю оставшуюся жизнь», так, что ли?
– Нет, можно было сказать просто: «Конечно, я пойду, милый Марк!»
Пупель тяжело вздохнула. Она уже представила себе весь ход беседы: с занудством Марка, с его неинтересными, давно известными шутками, с рассуждениями о том, как Пупель должна себя с ним вести и что должна отвечать на его глупые вопросы.
– Чего вздыхаешь? – загудел Марк. – Разве трудно сказать: «Я с удовольствием пойду, я соскучилась и очень рада буду тебя видеть»?
– Я же это и сказала, по-моему?
– Нет, ты сказала, почему бы и нет, если сейчас шесть, а открытие в семь.
– Так это одно и то же.
– Это не одно и то же, и ты прекрасно понимаешь.
Пупель замолчала. Про себя она начала думать: «А может, послать его к едрене фене? Сказать, что не пойду, пусть надуется, посижу дома, эскизы поделаю, ну его к шуту»?
– Что молчишь? – Голос Марка зазвучал настороженно.
– Да так.
– А мне показалось, что ты расстроилась, я, по-моему, ничего обидного не сказал, и в мыслях у меня ничего такого не было.
– Я же сказала, пойду, сколько можно это мусолить.
– Ты это сказала таким голосом!
– Мне кажется, что тебе охота препираться, чтобы я не успела собраться и чтобы мы не попали на открытие, и ты меня потом бы корил, и вообще, почему ты меня приглашаешь так поздно?
– Я звонил, все время было занято.
«Опять сказка про белого бычка, – подумала Пупель. – Нет, это просто невыносимо!» Потом она быстро прокрутила про себя вечер без похода на выставку: «Посижу с эскизами – неохота как! Потом придется что-то готовить… Нет, лучше схожу!»
– Ладно, где встретимся?! – довольно бодро выпалила она.
– Я могу зайти за тобой.
– Давай лучше там, у Манежа.
– Хорошо, я буду ждать тебя у входа пизпити семь.
– Жди меня бизпити.
– Ну уж нет!
– В человеке не это самое главное.
– Девушку всегда украшают ум и прозрачное платьице.
Эту шутку Пупель слышала от него раз пятьсот, она уже пожалела, что позволила себе расслабиться и ответить на глупость Марка.
«Никогда, никогда этого не надо делать, – подумала она. – Односложные предложения, которые ни в коем случае не предполагают длинных сентенций».
– Значит, у входа, – сказала Пупель, повесила трубку и потащилась на кухню.
«Чаю, что ли, выпить? – подумала она. – Нет, не успею, надо сполоснуться. Что же нацепить-то на себя? Надо было отказаться, посидеть с этими сраными эскизами. Да ладно! Развеюсь, посмотрю на людей, протуснусь, перекусить можно потом в кафешке. Есть хочется, значит, я здорова». Она разделась, включила воду и уже собралась залезть в ванну, как вдруг…
«Конечно, несмотря на то что он чудовищный зануда пойти туда просто необходимо», – прозвучал голос незнакомца прямо у самого ее уха.
– Да что же это такое?! – завопила Пупель, инстинктивно прикрываясь полотенцем. – Это опять вы? Как же вам не стыдно? Я голая в ванне, по-моему, мы уже простились? Вы не могли бы отсюда как-нибудь выйти, мне крайне неудобно стоять в обнаженном виде, сейчас уже вода начнет переливаться.
«Что, слив не работает?» – поинтересовался наглый невидимка.
– Слив работает, а знаете что, если вы так бесцеремонны и я вас все равно не вижу, мне, в общем-то, наплевать. – С этими словами она кинула полотенце на пол и залезла в ванну. Приятная истома охватила ее, вода была теплая и мягкая.
Пупель вытянулась и расслабилась. Чувство умиротворения и покоя охватило ее.
– Раз уж вы все равно здесь, то не затруднит ли вас принести мне с кухни сигаретку и пепельницу, люблю покурить в ванне, – попросила она, – или это нереально?
«Сейчас, – произнес голос. – На кухне, говоришь?»
– Должны быть там.
Пупель лежала и прислушивалась. Ей становилось интересно. Страха она больше не испытывала, чувство острого любопытства охватило ее.
– Ну что, нашли?! – крикнула она.
«Иду, несу», – раздался голос из кухни.
Пупель одним махом выскочила из ванны. В мгновение ока она впорхнула в кухню. Никого. Пупель в растерянности остановилась на пороге и, как сова, начала крутить головой во все стороны. Тишина. Стоять на кухне было холодно и мокро. Она стремглав побежала обратно, услышав, как в ванне включилась вода. На ящичке для белья стояла пепельница, а в ней дымилась зажженная сигарета.
– Вы уже и прикурили мне, как это любезно, – выдохнула Пупель, залезая обратно в ванну.
«И водички тебе горяченькой подбавил, ванна быстро остывает, – произнес голос. – Кстати, пепельница действительно была на кухне, а сигареты в комнате под диваном».
– Как вы это делаете? Вы что, приняли какой-то эликсир и стали невидимкой?
«Можно и так сказать».
– А как еще можно сказать?
«Сказать можно все, что угодно».
– Вы все время иносказаниями говорите, это так нелепо.
«Что же в этом нелепого?»
– Нелепо то, что я голая в ванне перед вами лежу, или сплю, или еще что, и на любой вопрос «почему?» вы отвечаете мне всякими прибаутками.
«Я отвечаю по возможности».
– Как я уже успела заметить, возможности у вас весьма и весьма… Скажите, зачем вам это нужно и почему именно я?
«На какой вопрос ты хочешь получить ответ?»
– Когда я с Марком разговаривала, вы подслушивали?
«Да».
– А когда с Магдой?
«Слушай, ты знаешь, который сейчас час? Валяешься в ванне, куришь, а нам пора на открытие трогать. Ты же сама говорила: без пяти семь, времени у тебя только быстро одеться и выметаться».
– Что значит нам? Марк приглашал только меня! – начала возмущаться Пупель. – Это ни в какие ворота не лезет, мы с вами почти незнакомы!
«Опять ты за свое. Незнакомы? Да мы практически близкие друзья! Разве можно просить незнакомого человека принести сигаретку в ванную, как ты считаешь, Пупель?»
– Вот опять несправедливо получается. Вы знаете, как меня зовут, а я понятия не имею, кто вы…
«С первого взгляда ты мне не показалась такой ужасной занудой. Хочешь знать мое имя, так и говори».
– Так и говорю, – неуверенно пробормотала Пупель.
«Меня зовут Устюг. Давай, вылезай по-быстрому».
Пупель вылезла из ванны, наспех вытерлась мокрым полотенцем и побежала одеваться.
– Черные брюки и серую кофту, – по привычке начала рассуждать она вслух.
«Ее же моль съела», – раздался голос.
– Ну да, эта мерзота весь мой гардероб покоцала, – механически ответила Пупель.
Потом она спохватилась и уже хотела задать вопрос невидимому Устюгу, но он не дал ей ничего сказать, сделав дельное предложение:
«Терракотовую, кстати, она не такая мятая».
– Да, да.
Пупель в мгновенье была одета.
«Вот это мне нравится, – сказал Устюг. – Быстрота сборов меня всегда радует. Надо уметь моментально одеваться».
– И раздеваться? – съехидничала Пупель.
«Напротив, раздеваться нужно не торопясь, аккуратно складывая одежду».
– Ты прямо как моя мама, – сказала Пупель.
«Ну, наконец-то!!!» – воскликнул Устюг.
– Что такое?
«Теперь мы уже на ты, не прошло и нескольких часов, как это трогательно».
– Это у меня случайно вырвалось, – начала оправдываться Пупель.
«Мне очень нравится такое обращение, пошли быстрее, опаздываем, это недопустимо».
Пупель выскочила на улицу. Собаки у ворот не было, народу тоже. Она быстро пробежала по своему переулку и оказалась на Большой Никитской. Тут она посмотрела на часы.
«Успеваем», – прошептал Устюг.
– Ты здесь?
«Тут я, рядышком».
– Погоди минутку, как же это все будет выглядеть? Что я скажу Марку?
«Выглядеть это никак не будет. Марку можешь ничего не говорить. Я еще не знаю, надо ли ему вообще что-либо говорить. Посмотрю там по обстановке. Разные бывают люди. Может, он совсем не пригоден для общения».
– Да, ты прав, для общения он сложноват. Марк – скульптор.
«Это как раз ни о чем не говорит».
– Ошибаешься. Много ты видел скульпторов, интересных в общении? – затараторила Пупель.
Ответа не последовало.
– Что молчишь?
«Я думаю, вспоминаю».
– Ну и как?
«Не могу вспомнить ни одного общения со скульптором».
– Меня интересует практическая сторона.
«Практической стороны в этом деле не будет. Тут другое намечается».
– Я не об этом. Я буду странно выглядеть на людях, разговаривая сама с собой.
«Этого не будет. Все чики-пуки. Вот ты идешь по улице, разговариваешь со мной, и никто внимания не обращает. Никто этого не слышит».
– Как в сказке о Старике Хоттабыче. Никто твоей подсказки не услышит. Слушай, Устюг, а ты случайно не джинн?
«Случайно нет. Кстати, про Хоттабыча я только что узнал от тебя».
– Да погоди ты про Хоттабыча, на улице никто внимания не обращает и это нормально. Я сама часто на улице вижу людей, которые разговаривают сами с собой, и никакого внимания не обращаю, вернее, я обращаю, но виду не показываю.
«Расслабься».
Пупель увидела длинную сутуловатую фигуру Марка издалека. Он стоял у входа в Манеж, курил и смотрел по сторонам. Пупель натянула улыбку на лицо и направилась к нему.
– Вот видишь, я вовремя, – бодреньким фальшивым голосом пропела она.
– Иногда с тобой случаются удивительные вещи.
– Да уж… – Пупель хотела что-то такое съязвить, но, не успев придумать что, услышала голос Устюга: «Не надо, все равно не поймет, только настроение испортишь».
Пупель посмотрела на Марка, чтобы проверить его реакцию. Марк явно ничего не слышал. «Попробую по-другому», – подумала Пупель.
– Почему ты думаешь, я должна испортить себе настроение?! – сказала она громко вслух.
– Ты сегодня какая-то задумчивая, – сказал Марк. – Даже меня не чмокнула.
«Я же говорил – все будет тип-топ», – захихикал Устюг.
– Нет, я так не могу, – заговорила Пупель. – У меня с координацией плохо, я не могу одновременно с вами двумя разговаривать.
– Ты меня слышишь? – забубнил Марк.
«Не парься», – прошелестел Устюг.
Пупель, совершенно растерявшись, произнесла:
– Хорошо.
– Хорошо, так пойдем, – сказал Марк.
«Можешь, если хочешь», – бодренько произнес Устюг.
– Да, но меня это очень напрягает, ты мог бы спокойно, без комментариев посмотреть выставку и дать это сделать мне.
«Конечно, конечно», – успокаивающе, как доктор, заверил ее Устюг.
Пупель и Марк вошли в Манеж. Народу было как селедок в банке, или даже больше, трудно найти такую банку. Хотя сочетание «селедка в банке» подразумевает под собой некую однородность массы.
В Манеже никакой однородности не было. Толпа пестро одетых; и просто одетых; и странно одетых; и в одежде гениев растекалась по всем направлениям, хаотично, беспринципно, полихромно.
Увидев все это количество и даже еще не успев взглянуть на картины, Пупель подумала: «Зачем? Надо было бы… И что теперь? Господи, прости!» Потом она стала рассуждать про себя так: «Ничего, посмотрю на картины. Я же, собственно говоря, сюда именно за этим пришла, а не на удодов смешных смотреть. Я же не в зоопарк притащилась, а чисто поднять настроение, приобщиться к прекрасному и вечному».
Марк шел чуть впереди, довольный собой и окружающими. У него это просто на спине читалось. «Посмотрите на меня, – говорила спина Марка. – Вот иду я – великий скульптор, созидатель и всепонимающий творец!»
Они приостановились у галереи Сусанны Буковой. Марк раскланялся с Сусанной, приложился к ее пухлой ручке и завел душещипательную беседу о красоте экспозиции и качестве картин.
Пупель окинула взглядом стены в загоне. Помпезные золотые рамы, глянцевые кричащие и свистящие картинки с розовощекими арлекинами, понуро тусклыми пьеро и тортиково-шоколадными гномами. Пупель, воспользовавшись тем, что Марк самозабвенно, закатывая глаза, беседовал с Сусанной, двинулась дальше вдоль загонов.
«Чего только нет у меня в лесу, – внезапно пришел ей в голову детский стишок. – И лось, и сова, и барсук, и кто-то вдали залезает на сук, мне еж вышивает рубашку крестом, приходит коза с молоком, лисичка мой дом подметает хвостом…»
Вот псевдо-Волков в огромном количестве. Даже если предположить, что Волков, к примеру, рисовал по пятьдесят картин в день, хотя это абсолютно невозможно, ни в каком порыве нельзя каждый день рисовать по пятьдесят картин, но если взять это за гипотезу, то получается, ничего не получается, этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Вот якобы Яхонтов – безумный художник, умерший в психушке, – бедняга даже представить себе не мог в самом своем безумном сне, в каком количестве будут подделывать и продавать его картины – бумажки с цветочками, зверюшками, нарисованные паршивыми цветными карандашами.
Передвигаясь из загона в загон, Пупель становилась все грустнее и грустнее, – как здесь всего много, чудовищные множества, какое все, огромные какие раскрашенные. Это очень концептуально, это попроще, так полиричнее, это для кухни. Наверное, этот пейзаж с холмом и ярко-кубовой полосой может позволить себе преуспевающий бизнесмен в период процветания бизнеса, а этот камелопардовый натюрморт – бизнес-вумен к терракотовому дивану в будуаре.
Картинки цвета испуганной мыши в дешевых рамках сразу выдают принадлежность художника к секции «Союза Профессиональных Живописных Творителей», а бланжевые мастодонты – творения секции «Союза Объединенных Творцов».
– Но нету слоненка в лесу у меня, слоненка веселого нет, – продолжала декламировать Пупель.
Она остановилась у огромных холстов с изображением чудовищных цветов, то ли ромашки, то ли каллы. Рядом с ней стояла причудливая пара: немолодая женщина с сильно оштукатуренным лицом, тусклыми глазами, в красной широкополой шляпе с бантом, в длинной до полу юбке и мужичок не то в камзоле, не то в рединготе, в тюбетейке на бритой голове и с серьгой в ухе. Дама лепетала:
– Очень мило, очень симпатично, так неожиданно, такой размер.
Мужичок, скептически улыбаясь, изрек:
– Дорогая, ты сама прекрасно понимаешь, что размер – это не самое важное. Сколько лет ты работала натурщицей, навидалась небось всяких размеров.
– Конечно, милый, – засюсюкала женщина. – Я хотела сказать – приятные формы, такой изысканный лаконизм.
Внезапно у Пупель что-то тюкнуло в виске, и она явственно услышала мысль женщины в шляпе.
«Уродец, – подумала тетка. – Размер, размер… Тебе ли об этом говорить, старый сморчок, да я тридцать лет работала натурщицей и ни капли об этом не жалею! Хоть художников приличных повидала, а что: а Барсуков, а Сокойко, а Чундриков, даже Кукаринский и то тебе не чета. Господи, когда привыкаешь ощущать себя молодой красивой женщиной, так трудно отвыкать. Теперь приходится ходить здесь с этим старым напыщенным индюком, рядящимся под пидора! Был бы хоть человек хороший, а то жаба – жабой, жмот – жмотом, тошно смотреть. А гонору… Неужели он сам не понимает, что смешон и убог, ушко проткнул, идиот, когда успел? Или это у него всегда было, остатки бурной молодости, нет, в молодости у нас так не принято было. Тьфу, гадость! Какая шея у него – как у размороженной курицы! На фуршет опоздали, там, поди, одни тарелки пустые остались и минеральная вода, хоть воды попить сходить, что ли?»
– Дорогой, – жеманно произнесла дама. – Пойдем на фуршет, что-то в горле пересохло.
Мужик криво ухмыльнулся, и они отчалили.
Пупель растерянно смотрела им вслед. «Это все Устюгова работа, – думала она, – точно его рук дело, если, конечно, они у него имеются в наличии».
«Конечно, имеются, я же не змея, – как гром среди ясного неба прозвучал голос Устюга.
– Ты здесь? – Пупель даже обрадовалась ему.
«А где же еще? Я придерживаюсь такого принципа: вместе пришли, вместе ушли, вместе вкушаем, хором обсуждаем».
– Какой ужас!!!
«А чего ты хотела?»
– Я думала, что-нибудь… Ну, как это сказать?.. Получу пищу для размышления, удовольствие и всякое такое. А тут такое!
Пупель тоже продвигалась по ступенькам наверх.
Сначала был второй ряд снизу.
Дальше – выше, выше, выше. И вот, наконец, долгожданный первый ряд, партер, лучшие места – третье, второе и…
Часто так бывает в жизни. Пупель тогда об этом еще ничего не знала.
Когда результат достигнут, но именно если он, этот результат, достигнут путем неимоверных усилий, перешагивания через свое я, если оно, конечно, имеется, так вот, если приходишь к результату весь изнеможденный и усталый, то, в результате этого результата, наступает не радость, а безразличие, апатия и опустошенность.
В один прекрасный день Пупель прибыла в мастерскую Севашко и увидела свой рисунок на первом месте. Он гордо висел, всем своим видом демонстрируя мастерство Пупель, ее прилежание в линейном и тональном академическом рисунке.
Севашко сиял, как майский день.
Он объяснил всем, почему именно рисунок Пупели находится на самом почетном месте.
– Пупа продемонстрировала нам, как надо в точности и методичности выполнить именно эту постановку.
Ученики смотрели, кивали. Пупель спокойно стояла среди них и никакой радости не ощущала.
– Теперь, Пупка, можешь рассчитывать не только на утюги, конечно, на академическую мунуминтальную бежево-гризальную живопись тебя не возьмут, но на все остальное можешь смело рассчитывать, можешь спать поспокойнее, – говорил Севашко умиротворенным, довольным голосом.
На бежево-гризальную Пупель никогда и не рассчитывала, честно говоря, ей абсолютно не нравился этот факультет.
Но самое страшное было не в этом.
Самое страшное заключалось в том, что это ей, как это не было грустно, да, ей абсолютно перестал нравиться линейный и тональный академический рисунок. Вот в чем был кошмар и ужас. Она уважала Севашко. Она его, можно сказать, по-своему любила, она понимала, что метода Севашко всесильна, вечна, безупречна, дает результаты, о которых даже нельзя мечтать, применяя какую-нибудь другую методу. Но был в этой чудодейственной методе один недостаток, при всем ее совершенстве, недостаток был.
Мы все учились понемногу в тревогах шумной суеты. Нам дней минувших анекдоты живили юности мечты. Пылай камин, и дум былое вдруг в темноте воскреснет вновь. И это время золотое, и жизнь, где слезы и любовь.
Глава 2
Меркурий символически – проводник через тьму к Свету.
Пупель сидела на диване. Солнце уже зашло, наступили плюшево-голубые сумерки. На небе были наклеены небрежно – оборванные фиолетовые облака. Во дворе лаяла собака, ее лай раздавался раскатистым рокотом. Было ощущение, что собака лает в рупор или в микрофон. Сам лай был довольно ритмичен. Пупель начала прислушиваться. Сначала ей показалось, что собака лает так:
– Кук кав-кезевр гавки-гавкаррр-авсокавщая-савсивня.
Прислушавшись, Пупель поняла, что собака лаяла совсем другое. Та вылаивала конкретную фразу:
– Куда лезешь, гадкий трактор, настоящая свинья!
Пупель с любопытством высунулась в окно и увидела огромный экскаватор, застрявший в воротах, и рядом черную дворнягу. Экскаваторщик и дворняга ругались на чем свет стоит. Экскаваторщик высунулся из кабины и орал на собаку:
– Ты что, мразь, сдохнуть захотела, щас колесом задавлю, идиотка, отвали, тут и так узко, уебывай отсюдова!
Собака вылаивала:
– Тупой урод, сдай назад, припадочный!
Экскаваторщик, видимо, прислушавшись к совету собаки, начал давать назад и благополучно вырулил.
Собака, выдохнув, протявкала:
– Слава богу, дошло до придурка, как такие за руль садятся, представления не имею!
После этой тирады она замолчала, улеглась у ворот, прибрав хвост. Экскаваторщик уехал, на прощание выкрикнув собаке:
– Когда-нибудь тебя переедут, мордожопа злющая!
Собака посмотрела на него с унынием и жалостью и ничего не сказала. Казалось, он ее больше не интересовал.
Пупель еще раз взглянула на всю эту картину, глотнула вонючего дыма, оставшегося от экскаватора, и отошла от окна в изумлении.
– Она пролаяла: «Слава богу, дошло до придурка», – вслух заговорила Пупель. – А кто мне говорил, что животные от людей отличаются тем, что не могут богу молиться?
«Так кто же тебе эту чушь говорил?» – раздался голос из ниоткуда.
Пупель замолчала и начала думать про себя. Думала она примерно так: «Вроде с утра все у меня было нормально, голова не болела, температуры не было, я ничего такого не ела и не пила…»
«А при чем тут еда и питье?» – опять раздался голос.
Теперь Пупель показалось, что кто-то находится сзади. Она резко обернулась.
Никого.
Пупель снова начала думать. Мысли ее проскальзывали отрывками: «Что это? Что это значит? Почему? Откуда? И мысли читает, ну надо же. С чего бы это могло?»
«Да ладно тебе себя мучить», – голос звучал явно.
– А как себя не мучить, если я не понимаю? Сейчас мне кажется, мы с вами уже разговаривали в моем сне, это так?
«Может быть», – ответил голос уклончиво.
– Вы тогда внезапно пропали, и мне стало обидно, все на полдороге оборвалось.
«Но страх прошел, не так ли?»
– Да, – неуверенно проговорила Пупель.
«Тогда почему ты так мнешься?»
– Теперь вместо крестьянина вы ко мне подключились?
«Типа того».
– Интересно! Вы можете когда угодно ко мне подключаться, без моего желания, это называется раздвоение личности или как?
«Этого еще не хватало. Я личность цельная».
– Это я уже начала понимать, но дело в том, что у меня возникают вопросы по поводу цельности моей личности.
«Об этом я ничего пока сказать не могу, мы слишком мало знакомы, чтобы делать такие скоропалительные выводы».
– В прошлую нашу беседу вы не сказали, как вас зовут.
«Не сказал».
– Почему?
«Я не был уверен».
– В чем?
«Что это точно вы».
– А теперь, значит, вы уверены, что это я, и решили продолжить разговор, а обо мне вы, конечно, и не думали. Так вот что я вам скажу. Вы можете сколько угодно рассуждать о том, я это или не я, но меня прошу не беспокоить и в мое жизненное пространство не влезать. До свидания. – Выдохнув эту длинную тираду, Пупель надула губы и села на диван.
«Ни о чем сейчас не буду думать, – решила она. – Просто буду тупо смотреть в потолок, этому назло».
Она принялась окидывать взглядом комнату, пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение или дуновение, а может, скольжение легкой тени или еще чего-нибудь. Ничего неестественного не происходило.
Внезапно раздался телефонный звонок. Пупель вздрогнула. Судорожно схватила трубку в надежде, что перезванивает Магда. Это был Марк.
– Пупа, у тебя как в конторе: звоню час – занято, занято, – Марк всегда начинал именно этой фразой.
Пупель успокоилась, расслабилась и отвечала уже как по всегдашнему маслу:
– Ничего подобного, с Магдой пять минут поболтала, больше никто не звонил, я вообще спала, так что это все бред и лепет.
– Я несколько раз набирал, – упирался Марк.
– Значит, не сильно-то ты дозванивался.
Пупель заранее знала весь сценарий, ей стало скучно.
С Марком она общалась без особой радости, но отвращения он у нее не вызывал. Он вошел в ее жизнь в то время, когда ей было ни до чего, и остался по инерции. Иногда Пупель хотелось сказать ему: «До свидания, зачем это все?» И она даже это говорила время от времени, но потом как-то все рассасывалось. Характер у Марка был такой, он звонил как ни в чем не бывало, и все продолжалось.
– Что собираешься делать? – спросил Марк.
– Не знаю еще, думаю.
– У меня приглашение на Арт-Манеж, сегодня открытие, пойдешь?
– В котором часу?
– В семь.
– А сейчас сколько?
– Шесть.
– Надо же, мне казалось, что сейчас часов восемь-девять, темно уже.
– Так ты пойдешь?
– Если сейчас шесть, открытие в семь, то почему бы и нет?
– Что-то не слышу энтузиазма?
– А как я должна? С придыханием промурлыкать в трубку: «Милый Марк, как ты любезен, что соизволил пригласить меня на такое светское мероприятие, теперь я буду чувствовать себя твоей должницей на всю оставшуюся жизнь», так, что ли?
– Нет, можно было сказать просто: «Конечно, я пойду, милый Марк!»
Пупель тяжело вздохнула. Она уже представила себе весь ход беседы: с занудством Марка, с его неинтересными, давно известными шутками, с рассуждениями о том, как Пупель должна себя с ним вести и что должна отвечать на его глупые вопросы.
– Чего вздыхаешь? – загудел Марк. – Разве трудно сказать: «Я с удовольствием пойду, я соскучилась и очень рада буду тебя видеть»?
– Я же это и сказала, по-моему?
– Нет, ты сказала, почему бы и нет, если сейчас шесть, а открытие в семь.
– Так это одно и то же.
– Это не одно и то же, и ты прекрасно понимаешь.
Пупель замолчала. Про себя она начала думать: «А может, послать его к едрене фене? Сказать, что не пойду, пусть надуется, посижу дома, эскизы поделаю, ну его к шуту»?
– Что молчишь? – Голос Марка зазвучал настороженно.
– Да так.
– А мне показалось, что ты расстроилась, я, по-моему, ничего обидного не сказал, и в мыслях у меня ничего такого не было.
– Я же сказала, пойду, сколько можно это мусолить.
– Ты это сказала таким голосом!
– Мне кажется, что тебе охота препираться, чтобы я не успела собраться и чтобы мы не попали на открытие, и ты меня потом бы корил, и вообще, почему ты меня приглашаешь так поздно?
– Я звонил, все время было занято.
«Опять сказка про белого бычка, – подумала Пупель. – Нет, это просто невыносимо!» Потом она быстро прокрутила про себя вечер без похода на выставку: «Посижу с эскизами – неохота как! Потом придется что-то готовить… Нет, лучше схожу!»
– Ладно, где встретимся?! – довольно бодро выпалила она.
– Я могу зайти за тобой.
– Давай лучше там, у Манежа.
– Хорошо, я буду ждать тебя у входа пизпити семь.
– Жди меня бизпити.
– Ну уж нет!
– В человеке не это самое главное.
– Девушку всегда украшают ум и прозрачное платьице.
Эту шутку Пупель слышала от него раз пятьсот, она уже пожалела, что позволила себе расслабиться и ответить на глупость Марка.
«Никогда, никогда этого не надо делать, – подумала она. – Односложные предложения, которые ни в коем случае не предполагают длинных сентенций».
– Значит, у входа, – сказала Пупель, повесила трубку и потащилась на кухню.
«Чаю, что ли, выпить? – подумала она. – Нет, не успею, надо сполоснуться. Что же нацепить-то на себя? Надо было отказаться, посидеть с этими сраными эскизами. Да ладно! Развеюсь, посмотрю на людей, протуснусь, перекусить можно потом в кафешке. Есть хочется, значит, я здорова». Она разделась, включила воду и уже собралась залезть в ванну, как вдруг…
«Конечно, несмотря на то что он чудовищный зануда пойти туда просто необходимо», – прозвучал голос незнакомца прямо у самого ее уха.
– Да что же это такое?! – завопила Пупель, инстинктивно прикрываясь полотенцем. – Это опять вы? Как же вам не стыдно? Я голая в ванне, по-моему, мы уже простились? Вы не могли бы отсюда как-нибудь выйти, мне крайне неудобно стоять в обнаженном виде, сейчас уже вода начнет переливаться.
«Что, слив не работает?» – поинтересовался наглый невидимка.
– Слив работает, а знаете что, если вы так бесцеремонны и я вас все равно не вижу, мне, в общем-то, наплевать. – С этими словами она кинула полотенце на пол и залезла в ванну. Приятная истома охватила ее, вода была теплая и мягкая.
Пупель вытянулась и расслабилась. Чувство умиротворения и покоя охватило ее.
– Раз уж вы все равно здесь, то не затруднит ли вас принести мне с кухни сигаретку и пепельницу, люблю покурить в ванне, – попросила она, – или это нереально?
«Сейчас, – произнес голос. – На кухне, говоришь?»
– Должны быть там.
Пупель лежала и прислушивалась. Ей становилось интересно. Страха она больше не испытывала, чувство острого любопытства охватило ее.
– Ну что, нашли?! – крикнула она.
«Иду, несу», – раздался голос из кухни.
Пупель одним махом выскочила из ванны. В мгновение ока она впорхнула в кухню. Никого. Пупель в растерянности остановилась на пороге и, как сова, начала крутить головой во все стороны. Тишина. Стоять на кухне было холодно и мокро. Она стремглав побежала обратно, услышав, как в ванне включилась вода. На ящичке для белья стояла пепельница, а в ней дымилась зажженная сигарета.
– Вы уже и прикурили мне, как это любезно, – выдохнула Пупель, залезая обратно в ванну.
«И водички тебе горяченькой подбавил, ванна быстро остывает, – произнес голос. – Кстати, пепельница действительно была на кухне, а сигареты в комнате под диваном».
– Как вы это делаете? Вы что, приняли какой-то эликсир и стали невидимкой?
«Можно и так сказать».
– А как еще можно сказать?
«Сказать можно все, что угодно».
– Вы все время иносказаниями говорите, это так нелепо.
«Что же в этом нелепого?»
– Нелепо то, что я голая в ванне перед вами лежу, или сплю, или еще что, и на любой вопрос «почему?» вы отвечаете мне всякими прибаутками.
«Я отвечаю по возможности».
– Как я уже успела заметить, возможности у вас весьма и весьма… Скажите, зачем вам это нужно и почему именно я?
«На какой вопрос ты хочешь получить ответ?»
– Когда я с Марком разговаривала, вы подслушивали?
«Да».
– А когда с Магдой?
«Слушай, ты знаешь, который сейчас час? Валяешься в ванне, куришь, а нам пора на открытие трогать. Ты же сама говорила: без пяти семь, времени у тебя только быстро одеться и выметаться».
– Что значит нам? Марк приглашал только меня! – начала возмущаться Пупель. – Это ни в какие ворота не лезет, мы с вами почти незнакомы!
«Опять ты за свое. Незнакомы? Да мы практически близкие друзья! Разве можно просить незнакомого человека принести сигаретку в ванную, как ты считаешь, Пупель?»
– Вот опять несправедливо получается. Вы знаете, как меня зовут, а я понятия не имею, кто вы…
«С первого взгляда ты мне не показалась такой ужасной занудой. Хочешь знать мое имя, так и говори».
– Так и говорю, – неуверенно пробормотала Пупель.
«Меня зовут Устюг. Давай, вылезай по-быстрому».
Пупель вылезла из ванны, наспех вытерлась мокрым полотенцем и побежала одеваться.
– Черные брюки и серую кофту, – по привычке начала рассуждать она вслух.
«Ее же моль съела», – раздался голос.
– Ну да, эта мерзота весь мой гардероб покоцала, – механически ответила Пупель.
Потом она спохватилась и уже хотела задать вопрос невидимому Устюгу, но он не дал ей ничего сказать, сделав дельное предложение:
«Терракотовую, кстати, она не такая мятая».
– Да, да.
Пупель в мгновенье была одета.
«Вот это мне нравится, – сказал Устюг. – Быстрота сборов меня всегда радует. Надо уметь моментально одеваться».
– И раздеваться? – съехидничала Пупель.
«Напротив, раздеваться нужно не торопясь, аккуратно складывая одежду».
– Ты прямо как моя мама, – сказала Пупель.
«Ну, наконец-то!!!» – воскликнул Устюг.
– Что такое?
«Теперь мы уже на ты, не прошло и нескольких часов, как это трогательно».
– Это у меня случайно вырвалось, – начала оправдываться Пупель.
«Мне очень нравится такое обращение, пошли быстрее, опаздываем, это недопустимо».
Пупель выскочила на улицу. Собаки у ворот не было, народу тоже. Она быстро пробежала по своему переулку и оказалась на Большой Никитской. Тут она посмотрела на часы.
«Успеваем», – прошептал Устюг.
– Ты здесь?
«Тут я, рядышком».
– Погоди минутку, как же это все будет выглядеть? Что я скажу Марку?
«Выглядеть это никак не будет. Марку можешь ничего не говорить. Я еще не знаю, надо ли ему вообще что-либо говорить. Посмотрю там по обстановке. Разные бывают люди. Может, он совсем не пригоден для общения».
– Да, ты прав, для общения он сложноват. Марк – скульптор.
«Это как раз ни о чем не говорит».
– Ошибаешься. Много ты видел скульпторов, интересных в общении? – затараторила Пупель.
Ответа не последовало.
– Что молчишь?
«Я думаю, вспоминаю».
– Ну и как?
«Не могу вспомнить ни одного общения со скульптором».
– Меня интересует практическая сторона.
«Практической стороны в этом деле не будет. Тут другое намечается».
– Я не об этом. Я буду странно выглядеть на людях, разговаривая сама с собой.
«Этого не будет. Все чики-пуки. Вот ты идешь по улице, разговариваешь со мной, и никто внимания не обращает. Никто этого не слышит».
– Как в сказке о Старике Хоттабыче. Никто твоей подсказки не услышит. Слушай, Устюг, а ты случайно не джинн?
«Случайно нет. Кстати, про Хоттабыча я только что узнал от тебя».
– Да погоди ты про Хоттабыча, на улице никто внимания не обращает и это нормально. Я сама часто на улице вижу людей, которые разговаривают сами с собой, и никакого внимания не обращаю, вернее, я обращаю, но виду не показываю.
«Расслабься».
Пупель увидела длинную сутуловатую фигуру Марка издалека. Он стоял у входа в Манеж, курил и смотрел по сторонам. Пупель натянула улыбку на лицо и направилась к нему.
– Вот видишь, я вовремя, – бодреньким фальшивым голосом пропела она.
– Иногда с тобой случаются удивительные вещи.
– Да уж… – Пупель хотела что-то такое съязвить, но, не успев придумать что, услышала голос Устюга: «Не надо, все равно не поймет, только настроение испортишь».
Пупель посмотрела на Марка, чтобы проверить его реакцию. Марк явно ничего не слышал. «Попробую по-другому», – подумала Пупель.
– Почему ты думаешь, я должна испортить себе настроение?! – сказала она громко вслух.
– Ты сегодня какая-то задумчивая, – сказал Марк. – Даже меня не чмокнула.
«Я же говорил – все будет тип-топ», – захихикал Устюг.
– Нет, я так не могу, – заговорила Пупель. – У меня с координацией плохо, я не могу одновременно с вами двумя разговаривать.
– Ты меня слышишь? – забубнил Марк.
«Не парься», – прошелестел Устюг.
Пупель, совершенно растерявшись, произнесла:
– Хорошо.
– Хорошо, так пойдем, – сказал Марк.
«Можешь, если хочешь», – бодренько произнес Устюг.
– Да, но меня это очень напрягает, ты мог бы спокойно, без комментариев посмотреть выставку и дать это сделать мне.
«Конечно, конечно», – успокаивающе, как доктор, заверил ее Устюг.
Пупель и Марк вошли в Манеж. Народу было как селедок в банке, или даже больше, трудно найти такую банку. Хотя сочетание «селедка в банке» подразумевает под собой некую однородность массы.
В Манеже никакой однородности не было. Толпа пестро одетых; и просто одетых; и странно одетых; и в одежде гениев растекалась по всем направлениям, хаотично, беспринципно, полихромно.
Увидев все это количество и даже еще не успев взглянуть на картины, Пупель подумала: «Зачем? Надо было бы… И что теперь? Господи, прости!» Потом она стала рассуждать про себя так: «Ничего, посмотрю на картины. Я же, собственно говоря, сюда именно за этим пришла, а не на удодов смешных смотреть. Я же не в зоопарк притащилась, а чисто поднять настроение, приобщиться к прекрасному и вечному».
Марк шел чуть впереди, довольный собой и окружающими. У него это просто на спине читалось. «Посмотрите на меня, – говорила спина Марка. – Вот иду я – великий скульптор, созидатель и всепонимающий творец!»
Они приостановились у галереи Сусанны Буковой. Марк раскланялся с Сусанной, приложился к ее пухлой ручке и завел душещипательную беседу о красоте экспозиции и качестве картин.
Пупель окинула взглядом стены в загоне. Помпезные золотые рамы, глянцевые кричащие и свистящие картинки с розовощекими арлекинами, понуро тусклыми пьеро и тортиково-шоколадными гномами. Пупель, воспользовавшись тем, что Марк самозабвенно, закатывая глаза, беседовал с Сусанной, двинулась дальше вдоль загонов.
«Чего только нет у меня в лесу, – внезапно пришел ей в голову детский стишок. – И лось, и сова, и барсук, и кто-то вдали залезает на сук, мне еж вышивает рубашку крестом, приходит коза с молоком, лисичка мой дом подметает хвостом…»
Вот псевдо-Волков в огромном количестве. Даже если предположить, что Волков, к примеру, рисовал по пятьдесят картин в день, хотя это абсолютно невозможно, ни в каком порыве нельзя каждый день рисовать по пятьдесят картин, но если взять это за гипотезу, то получается, ничего не получается, этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Вот якобы Яхонтов – безумный художник, умерший в психушке, – бедняга даже представить себе не мог в самом своем безумном сне, в каком количестве будут подделывать и продавать его картины – бумажки с цветочками, зверюшками, нарисованные паршивыми цветными карандашами.
Передвигаясь из загона в загон, Пупель становилась все грустнее и грустнее, – как здесь всего много, чудовищные множества, какое все, огромные какие раскрашенные. Это очень концептуально, это попроще, так полиричнее, это для кухни. Наверное, этот пейзаж с холмом и ярко-кубовой полосой может позволить себе преуспевающий бизнесмен в период процветания бизнеса, а этот камелопардовый натюрморт – бизнес-вумен к терракотовому дивану в будуаре.
Картинки цвета испуганной мыши в дешевых рамках сразу выдают принадлежность художника к секции «Союза Профессиональных Живописных Творителей», а бланжевые мастодонты – творения секции «Союза Объединенных Творцов».
– Но нету слоненка в лесу у меня, слоненка веселого нет, – продолжала декламировать Пупель.
Она остановилась у огромных холстов с изображением чудовищных цветов, то ли ромашки, то ли каллы. Рядом с ней стояла причудливая пара: немолодая женщина с сильно оштукатуренным лицом, тусклыми глазами, в красной широкополой шляпе с бантом, в длинной до полу юбке и мужичок не то в камзоле, не то в рединготе, в тюбетейке на бритой голове и с серьгой в ухе. Дама лепетала:
– Очень мило, очень симпатично, так неожиданно, такой размер.
Мужичок, скептически улыбаясь, изрек:
– Дорогая, ты сама прекрасно понимаешь, что размер – это не самое важное. Сколько лет ты работала натурщицей, навидалась небось всяких размеров.
– Конечно, милый, – засюсюкала женщина. – Я хотела сказать – приятные формы, такой изысканный лаконизм.
Внезапно у Пупель что-то тюкнуло в виске, и она явственно услышала мысль женщины в шляпе.
«Уродец, – подумала тетка. – Размер, размер… Тебе ли об этом говорить, старый сморчок, да я тридцать лет работала натурщицей и ни капли об этом не жалею! Хоть художников приличных повидала, а что: а Барсуков, а Сокойко, а Чундриков, даже Кукаринский и то тебе не чета. Господи, когда привыкаешь ощущать себя молодой красивой женщиной, так трудно отвыкать. Теперь приходится ходить здесь с этим старым напыщенным индюком, рядящимся под пидора! Был бы хоть человек хороший, а то жаба – жабой, жмот – жмотом, тошно смотреть. А гонору… Неужели он сам не понимает, что смешон и убог, ушко проткнул, идиот, когда успел? Или это у него всегда было, остатки бурной молодости, нет, в молодости у нас так не принято было. Тьфу, гадость! Какая шея у него – как у размороженной курицы! На фуршет опоздали, там, поди, одни тарелки пустые остались и минеральная вода, хоть воды попить сходить, что ли?»
– Дорогой, – жеманно произнесла дама. – Пойдем на фуршет, что-то в горле пересохло.
Мужик криво ухмыльнулся, и они отчалили.
Пупель растерянно смотрела им вслед. «Это все Устюгова работа, – думала она, – точно его рук дело, если, конечно, они у него имеются в наличии».
«Конечно, имеются, я же не змея, – как гром среди ясного неба прозвучал голос Устюга.
– Ты здесь? – Пупель даже обрадовалась ему.
«А где же еще? Я придерживаюсь такого принципа: вместе пришли, вместе ушли, вместе вкушаем, хором обсуждаем».
– Какой ужас!!!
«А чего ты хотела?»
– Я думала, что-нибудь… Ну, как это сказать?.. Получу пищу для размышления, удовольствие и всякое такое. А тут такое!