Страница:
Научиться читать, по его мнению, вовсе не так легко, как кажется, а образование подчас более «способствует оглуплению человека, чем его поумнению: чрезвычайно вредно должно действовать на умственное развитие человека чтение без критики».
Вот некоторые высказывания Е.М. Короленко из его рукописей.
«Мысль немыслима без материи, материя немыслима без мысли».
«Если мысль порождается материей в земных существах, то почему в космических веществах общей жизни миров материя не может порождаться мыслью?»
«Весь органический мир Земли работает над перемещением материалов неорганического мира. В этой общей работе участвует всё живое, переходящее через все три царства природы – растительное, протистов и животных. Громадны результаты работ, происходящих в лабораториях организмов первых двух царств, где перемещение вещества совершается посредством питания бесчисленного множества организмов во время их жизни и разложения после их смерти. Но в особенности деятельное участие принимает в этом перемещении неорганических веществ животный мир, начиная с самых мельчайших микроскопических существ до человека включительно».
Как тут не вспомнить Вернадского, создателя учения о геохимической работе живого вещества! Конечно, нет прямой связи между его научными обобщениями и рассуждениями Евграфа Максимовича. Но ведь зерно прорастает не сразу. Только когда проклюнется росток, можно будет гадать, какими путями было занесено зерно…
Идеи Евграфа Короленко возбуждали воображение его юного друга. А детские впечатления долговечны. Они могут сохраняться неявно. И когда Владимир Вернадский обдумывал строение и активную жизнь земной коры, он бессознательно мог сопоставлять Землю с живым организмом, как некогда в детстве. Художественный образ превращался в научную аналогию.
«Земля растёт и совершенствуется вместе с человеком… – писал Е.М. Короленко. – Море очистится под руками человека. Бесплодные части Азии и Африки затонут, а такие страны, как Италия, выступят из морей, горы понизятся и дадут как бы новые страны, более тёплые и плодородные». «Человек, находясь на Земле, придаёт ей искусственным образом силы, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов».
Подобные взгляды на разумную перестройку планеты предвосхищают мысли В.И. Вернадского о космической роли человека и сфере разума. Случайно ли это?
Была у Евграфа Максимовича заветная мечта: постичь гармонию Мироздания. Понимая ограниченность рассудка, он обращался к музыке, брался за скрипку.
Мечта его, воплощаясь в жизни, имела не тот результат, к которому он стремился. Играл на скрипке он неплохо. Но его упражнения порядком надоедали окружающим. Чтобы не досаждать им, он уходил в дальнее помещение и там отдавался во власть музыкальной гармонии.
Настраивая скрипку, он думал: «Не так ли происходит в природе? Человек не оставляет её в покое, вмешивается в её жизнь, пытается управлять её процессами. Человек искусственным образом придает Земле те силы и свойства, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов. Безмерны возможности человека разумного. Он способен осушать морское дно, обнажая плодородные земли, и затоплять бесплодные части Азии и Африки; он, если нужно, выровняет горы и спрямит реки».
Как с улыбкой вспомнит потом Владимир Иванович, появились у Евграфа Максимовича молчаливые слушатели – мышки. Они замирали, поблёскивая глазками и пошевеливая усиками…
Этот неуёмный фантазер и мыслитель вряд ли догадывался, что суждена ему роль сеятеля, бросающего семена в благодатную почву. Его мысли и некоторые афоризмы могли заметно подействовать на Владимира Вернадского, ясно выражая то, что он сам неявно ощущал.
Например: «Трус не может быть нравственным человеком».
Впрочем, верные поучения, советы, мудрые мысли сами по себе не могут сделать человека честнее или умнее. Необходимы эмоциональное подкрепление и жизненные примеры, достойные подражания.
Беседы с дядей и его личность оставили глубокий след в душе Вернадского. Через шесть лет после смерти Е.М. Короленко он вспомнил о нем в своём письме жене: «Мне иногда кажется, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю».
…В обиходе принято говорить о «родной кровинушке», «кровном родстве», связывающем ребёнка с родителями. Таковы традиции племенных и родовых отношений, ставшие предрассудками. А при власти денег, капитала всё изменилось радикально. Например, относительно велико число тяжких преступлений именно среди близких родственников.
Разве «голос крови» характерен для зверей? Достаточно вспомнить рассказ Льва Толстого о дружбе льва и собачонки или некоторые труды Чарлза Дарвина, не говоря уже об учёных и популяризаторах, описывающих духовную жизнь животных.
Обезьяна может нежно ухаживать за котёнком; утка – выращивать цыплят, а синица – выкармливать кукушонка, который втрое больше её. А вот медведь убивает и съедает своих медвежат; нередко животные в неволе отказываются кормить своих детёнышей…
Природа не стала наделять животных инстинктом «кровной любви до смерти», отдав предпочтение принципу воспитания и заботы о детёныше. Как только он становится взрослым, родители его не опекают, а то и прогоняют из семьи.
Для людей наиболее существенно духовное, а не кровное родство. По этой причине Владимир Иванович писал о влиянии на него отца и двоюродного дяди, а не матери Анны Петровны. Она умела рукодельничать и прекрасно пела, была властной и вспыльчивой, с сильным характером, однако на духовное развитие сына не оказала заметного влияния.
Этого нельзя сказать о первой жене его отца – Марии Николаевне, урождённой Шигаевой, хотя она умерла за три года до рождения Владимира. Он знал о ней с детства отчасти потому, что любил её сына и своего сводного брата Николая, но более всего по причине духовного – самого сильного! – родства с ней.
Мария Николаевна (1831–1860) была первой русской женщиной-экономистом, успешно занималась журналистикой, оставила ряд интересных публицистических и научно-художественных произведений.
Родилась она в Петербурге, в богатой дворянской семье, получила хорошее домашнее образование. Вышла замуж за Ивана Вернадского в 1850 году и всерьёз заинтересовалась его профессиональными занятиями, хотя сама воспитывала сына Николая (в обеспеченных семьях того времени так случалось редко).
Это по её совету Иван Васильевич основал «Экономический указатель». Обременённый служебными обязанностями, он вряд ли вытянул бы тяжёлую журнальную лямку без помощи жены. А при её участии издание стало интереснее, привлекая не только узких специалистов.
Мария Николаевна умело и доходчиво, порой в форме притч, сказок, занятных историй, рассказывала о законах жизни общества и экономических отношениях, о положении женщин и о многом другом. Известный критик Н.В. Стасов признавал, что она одарена «истинно глубоким, независимым умом», а её произведения имели «громадное распространение и влияние».
«Дайте свободу труду, – писала она, – предоставьте свободу выбора труда; перестаньте образовывать, а дайте возможность образоваться, и, наверное, будет лучше. Тогда, может быть, и у нас будут хорошие специалисты. Все насильственное – ложное, а добро и польза могут быть только в истине».
Первая русская женщина-экономист Мария Вернадская провозглашала: «Все люди связаны друг с другом взаимными интересами и потребностями». «Человек не создан для одиночества». «Труд для того, чтобы быть производительным и полезным, должен быть свободен». Это был призыв к свободе личности и равенству граждан, к раскрепощению крестьян.
В её взглядах усматривается влияние идей и знаний мужа. Иначе не могло быть. Существенно другое: она быстро освоила ремесло журналиста и обрела немалые познания в разных науках. Перевела с французского, немецкого и английского языков ряд популярных и специальных работ, в частности «Начала финансов» И. Гарнье. Одной из первых в России она писала о женском труде, вызвав большой общественный резонанс. Интересны её мысли о воспитании детей, о важности политэкономии для нравственности.
Она справедливо утверждала: потребности бывают «материальные, без удовлетворения которых нельзя существовать, и нематериальные, без удовлетворения которых нельзя жить по-человечески».
Мария Николаевна писала о силе фантазии людей, создавшей русалок и нимф, домовых и леших, эльфов и гномов. Но в тысячу раз чудеснее мир, открываемый научными знаниями:
«Благодетельный гений – наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу. Всюду мы видим ее благодетельное влияние…
По мановению ее могучего жезла разверзается земля и отдает нам свои сокровища, драгоценные металлы, камни, предметы роскоши и предметы необходимости. Дно морей отдает нам свои перлы и кораллы, без парусов и весел беззаботно мы пускаемся в море; без лошадей ездим по земле; с быстротой желания можем мы передать наши мысли почти из края в край земли; слово смертного человека мы можем сделать навсегда бессмертным!»
Бессмертие слов и мыслей Марии Вернадской воспринял Владимир в детстве. Ведь она писала и для детей, а он любил были и небылицы, пробуждающие мысль и воображение.
Странно: её давно уже нет, а она словно рассказывает ему истории, задаёт неожиданные вопросы, разъясняет сложные вещи, учит добру, пробуждает ненасытную жажду знаний…
Так уж вышло, что узы духовного родства связывали Владимира с Марией Николаевной прочнее, чем с родной матерью.
Год рождения
Глава 2. Детство, отрочество, юность
История крупинки соли
Вот некоторые высказывания Е.М. Короленко из его рукописей.
«Мысль немыслима без материи, материя немыслима без мысли».
«Если мысль порождается материей в земных существах, то почему в космических веществах общей жизни миров материя не может порождаться мыслью?»
«Весь органический мир Земли работает над перемещением материалов неорганического мира. В этой общей работе участвует всё живое, переходящее через все три царства природы – растительное, протистов и животных. Громадны результаты работ, происходящих в лабораториях организмов первых двух царств, где перемещение вещества совершается посредством питания бесчисленного множества организмов во время их жизни и разложения после их смерти. Но в особенности деятельное участие принимает в этом перемещении неорганических веществ животный мир, начиная с самых мельчайших микроскопических существ до человека включительно».
Как тут не вспомнить Вернадского, создателя учения о геохимической работе живого вещества! Конечно, нет прямой связи между его научными обобщениями и рассуждениями Евграфа Максимовича. Но ведь зерно прорастает не сразу. Только когда проклюнется росток, можно будет гадать, какими путями было занесено зерно…
Идеи Евграфа Короленко возбуждали воображение его юного друга. А детские впечатления долговечны. Они могут сохраняться неявно. И когда Владимир Вернадский обдумывал строение и активную жизнь земной коры, он бессознательно мог сопоставлять Землю с живым организмом, как некогда в детстве. Художественный образ превращался в научную аналогию.
«Земля растёт и совершенствуется вместе с человеком… – писал Е.М. Короленко. – Море очистится под руками человека. Бесплодные части Азии и Африки затонут, а такие страны, как Италия, выступят из морей, горы понизятся и дадут как бы новые страны, более тёплые и плодородные». «Человек, находясь на Земле, придаёт ей искусственным образом силы, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов».
Подобные взгляды на разумную перестройку планеты предвосхищают мысли В.И. Вернадского о космической роли человека и сфере разума. Случайно ли это?
Была у Евграфа Максимовича заветная мечта: постичь гармонию Мироздания. Понимая ограниченность рассудка, он обращался к музыке, брался за скрипку.
Мечта его, воплощаясь в жизни, имела не тот результат, к которому он стремился. Играл на скрипке он неплохо. Но его упражнения порядком надоедали окружающим. Чтобы не досаждать им, он уходил в дальнее помещение и там отдавался во власть музыкальной гармонии.
Настраивая скрипку, он думал: «Не так ли происходит в природе? Человек не оставляет её в покое, вмешивается в её жизнь, пытается управлять её процессами. Человек искусственным образом придает Земле те силы и свойства, которых она не имеет вследствие одних лишь естественных законов. Безмерны возможности человека разумного. Он способен осушать морское дно, обнажая плодородные земли, и затоплять бесплодные части Азии и Африки; он, если нужно, выровняет горы и спрямит реки».
Как с улыбкой вспомнит потом Владимир Иванович, появились у Евграфа Максимовича молчаливые слушатели – мышки. Они замирали, поблёскивая глазками и пошевеливая усиками…
Этот неуёмный фантазер и мыслитель вряд ли догадывался, что суждена ему роль сеятеля, бросающего семена в благодатную почву. Его мысли и некоторые афоризмы могли заметно подействовать на Владимира Вернадского, ясно выражая то, что он сам неявно ощущал.
Например: «Трус не может быть нравственным человеком».
Впрочем, верные поучения, советы, мудрые мысли сами по себе не могут сделать человека честнее или умнее. Необходимы эмоциональное подкрепление и жизненные примеры, достойные подражания.
Беседы с дядей и его личность оставили глубокий след в душе Вернадского. Через шесть лет после смерти Е.М. Короленко он вспомнил о нем в своём письме жене: «Мне иногда кажется, что не только за себя, но и за него я должен работать, что не только моя, но и его жизнь останется даром прожитой, если я ничего не сделаю».
…В обиходе принято говорить о «родной кровинушке», «кровном родстве», связывающем ребёнка с родителями. Таковы традиции племенных и родовых отношений, ставшие предрассудками. А при власти денег, капитала всё изменилось радикально. Например, относительно велико число тяжких преступлений именно среди близких родственников.
Разве «голос крови» характерен для зверей? Достаточно вспомнить рассказ Льва Толстого о дружбе льва и собачонки или некоторые труды Чарлза Дарвина, не говоря уже об учёных и популяризаторах, описывающих духовную жизнь животных.
Обезьяна может нежно ухаживать за котёнком; утка – выращивать цыплят, а синица – выкармливать кукушонка, который втрое больше её. А вот медведь убивает и съедает своих медвежат; нередко животные в неволе отказываются кормить своих детёнышей…
Природа не стала наделять животных инстинктом «кровной любви до смерти», отдав предпочтение принципу воспитания и заботы о детёныше. Как только он становится взрослым, родители его не опекают, а то и прогоняют из семьи.
Для людей наиболее существенно духовное, а не кровное родство. По этой причине Владимир Иванович писал о влиянии на него отца и двоюродного дяди, а не матери Анны Петровны. Она умела рукодельничать и прекрасно пела, была властной и вспыльчивой, с сильным характером, однако на духовное развитие сына не оказала заметного влияния.
Этого нельзя сказать о первой жене его отца – Марии Николаевне, урождённой Шигаевой, хотя она умерла за три года до рождения Владимира. Он знал о ней с детства отчасти потому, что любил её сына и своего сводного брата Николая, но более всего по причине духовного – самого сильного! – родства с ней.
Мария Николаевна (1831–1860) была первой русской женщиной-экономистом, успешно занималась журналистикой, оставила ряд интересных публицистических и научно-художественных произведений.
Родилась она в Петербурге, в богатой дворянской семье, получила хорошее домашнее образование. Вышла замуж за Ивана Вернадского в 1850 году и всерьёз заинтересовалась его профессиональными занятиями, хотя сама воспитывала сына Николая (в обеспеченных семьях того времени так случалось редко).
Это по её совету Иван Васильевич основал «Экономический указатель». Обременённый служебными обязанностями, он вряд ли вытянул бы тяжёлую журнальную лямку без помощи жены. А при её участии издание стало интереснее, привлекая не только узких специалистов.
Мария Николаевна умело и доходчиво, порой в форме притч, сказок, занятных историй, рассказывала о законах жизни общества и экономических отношениях, о положении женщин и о многом другом. Известный критик Н.В. Стасов признавал, что она одарена «истинно глубоким, независимым умом», а её произведения имели «громадное распространение и влияние».
«Дайте свободу труду, – писала она, – предоставьте свободу выбора труда; перестаньте образовывать, а дайте возможность образоваться, и, наверное, будет лучше. Тогда, может быть, и у нас будут хорошие специалисты. Все насильственное – ложное, а добро и польза могут быть только в истине».
Первая русская женщина-экономист Мария Вернадская провозглашала: «Все люди связаны друг с другом взаимными интересами и потребностями». «Человек не создан для одиночества». «Труд для того, чтобы быть производительным и полезным, должен быть свободен». Это был призыв к свободе личности и равенству граждан, к раскрепощению крестьян.
В её взглядах усматривается влияние идей и знаний мужа. Иначе не могло быть. Существенно другое: она быстро освоила ремесло журналиста и обрела немалые познания в разных науках. Перевела с французского, немецкого и английского языков ряд популярных и специальных работ, в частности «Начала финансов» И. Гарнье. Одной из первых в России она писала о женском труде, вызвав большой общественный резонанс. Интересны её мысли о воспитании детей, о важности политэкономии для нравственности.
Она справедливо утверждала: потребности бывают «материальные, без удовлетворения которых нельзя существовать, и нематериальные, без удовлетворения которых нельзя жить по-человечески».
Мария Николаевна писала о силе фантазии людей, создавшей русалок и нимф, домовых и леших, эльфов и гномов. Но в тысячу раз чудеснее мир, открываемый научными знаниями:
«Благодетельный гений – наука!.. Она пробуждает нас от тягостной дремоты, раскрывает перед нами таинства природы и учит извлекать из них пользу. Всюду мы видим ее благодетельное влияние…
По мановению ее могучего жезла разверзается земля и отдает нам свои сокровища, драгоценные металлы, камни, предметы роскоши и предметы необходимости. Дно морей отдает нам свои перлы и кораллы, без парусов и весел беззаботно мы пускаемся в море; без лошадей ездим по земле; с быстротой желания можем мы передать наши мысли почти из края в край земли; слово смертного человека мы можем сделать навсегда бессмертным!»
Бессмертие слов и мыслей Марии Вернадской воспринял Владимир в детстве. Ведь она писала и для детей, а он любил были и небылицы, пробуждающие мысль и воображение.
Странно: её давно уже нет, а она словно рассказывает ему истории, задаёт неожиданные вопросы, разъясняет сложные вещи, учит добру, пробуждает ненасытную жажду знаний…
Так уж вышло, что узы духовного родства связывали Владимира с Марией Николаевной прочнее, чем с родной матерью.
Год рождения
Какой была Европа в те годы, когда появился в общем-то обычный ребенок Владимир Вернадский?
Капиталистические отношения вторгались в феодальную систему Российской империи. Как писал Евгений Баратынский:
…Давно угасшие дни, давно прошедшие жизни. Не было автомобилей, самолётов, кинотеатров, радио. Но существовали железные дороги, строился Суэцкий канал, горели на улицах фонари (газовые), на фабриках и заводах появилась сложная техника, а с нею – инженеры, механики, рабочие.
Техника давала возможность людям перестраивать природу Земли и незаметно меняла их быт, привычки, стремления, чувства и мысли. Она помогала банкирам и предпринимателям всё на свете переводить в деньги, получая прибыль.
Вот несколько зарисовок тогдашней жизни.
Париж. Бал у принцессы Матильды. Особняк ярко освещен. У входа – страж со средневековой алебардой. Приглашены знаменитости и знать. Среди гостей – писатели братья Гонкур. Они отмечают в своем дневнике:
«Прямо против нас, загораживая входную дверь, группа мужчин, изукрашенных нашлёпками, орденскими лентами, а перед ними – чудовищная фигура с самым плоским, самым низменным, самым страшным лицом, словно лягушечьей мордой: глаза в красных прожилках, веки, похожие на раковины, рот, напоминающий прорезь в копилке, притом же слюнявый, – настоящий сатир царства золота. Это Ротшильд».
Месяц спустя те же писатели познакомились с Иваном Тургеневым, обладателем, по их выражению, изысканного таланта.
«Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан… Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив… Скромный, растроганный овацией, он рассказывает нам о русской литературе, которая вся, от театра до романа, идёт по пути реалистического исследования жизни. Русская публика большая любительница журналов».
Такова середина XIX века: прекрасные великаны в литературе, искусстве, науке – и уродливые карлики, машины для добывания денег; одновременное существование единовластных царей и революционеров-анархистов, отрицающих любые формы власти; кутил и отшельников, безграмотных миллионеров и мудрых бедняков, непризнанных гениев и торжествующих бездарностей.
Начиналась эпоха великих перемен. О ней определенно было сказано в «Манифесте коммунистической партии». Набирал силу капитализм, а с ним пролетариат, грозящий взорвать изнутри систему, его породившую.
О России тех лет принято судить по великим произведениям русской литературы. Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой… Читая о русских крестьянах, можно было подумать, что типичный мужик – существо противоречивое и терпеливое: богомолец и пьяница, добряк и буян, голубоглазый увалень с русой бородой, трудолюбивый и хитроватый, добродушный, верующий в Бога и царя, покорный хозяину.
Статистика поддерживала такую характеристику: совершалось мало преступлений среди крестьян, а вот о притеснении крепостных и даже зверствах над ними известия поступали. Оставалось только удивляться долготерпению народа, граничащему с полным равнодушием и дикостью.
Реальное положение было иным. В 1861–1862 годах произошло 1172 случая крестьянских волнений, охвативших 2609 селений. Для подавления многих бунтов приходилось прибегать к помощи воинских частей.
Статистические отчеты, в целом выполняемые добросовестно, имели одну особенность: по приказу царя искажались данные о причинах смерти многих помещиков (касается это, между прочим, и гибели отца Ф.М. Достоевского). В документах регистрировались апоплексические удары, тогда как крестьяне часто устраивали над помещиками самосуд.
При круговой поруке и сплоченности сельских общин отыскать виновника убийства было невозможно. Во избежание разговоров о классовой борьбе в России скрывалось истинное положение дел. То, о чём боялись говорить, выходило на поверхность. Брожение шло во всех кругах общества. Среди дворян находились сторонники идей анархизма, социализма и коммунизма.
Российская империя, словно пёстрое лоскутное одеяло, соединяла сотни народов, национальностей и даже несколько недавно ещё самостоятельных государств.
В 1863 году небольшие, трудноуловимые отряды инсургентов (так тогда называли партизан) поначалу успешно действовали в Польше и Литве. Восставших было шесть – восемь тысяч человек. Им противостояла двухсоттысячная армия и военная диктатура. Сопротивление партизан не было сломлено до тех пор, пока не удалось лишить их поддержки населения.
16 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов, дворянин, стрелял в царя. Покушение не удалось (помешал крестьянин Комиссаров). Торжественные молебны и «всенародное ликование» не могли скрыть главного: назревают внутригосударственные катастрофы.
Но был глубокий пласт общественной жизни, далекий от политических дрязг, волнений, убийств. Начался стремительный рост научных исследований, главным образом в естествознании (биологии, геологии, географии, антропологии), а также в химии, физике, математике.
1862–1864 годы были, по выражению историка науки М. Джуа, «вулканическими» для химии. Шли горячие споры о строении атомов и молекул. Лотар Мейер в 1864 году составил таблицу химических элементов. Пять лет спустя Менделеев ясно выявил периодический характер повторения свойств веществ в зависимости от их атомных весов.
Мысль ученых проникала в глубины материи, тогда еще недоступные наблюдению с помощью приборов.
Поэты упрекали ученых в рассудочности, не желая мириться с успехами развивающегося капитализма. Евгений Баратынский отметил:
Да, есть учёные, засушивающие всё, к чему они прикоснутся, не любящие и не понимающие природу, озабоченные личными интересами.
Однако научные открытия совершают люди необычайной проницательности и силы ума, воли, вдохновения. Наука для них – творчество, требующее напряжения духовных и умственных сил.
В год рождения В.И. Вернадского немецкий химик Август Кекуле открыл строение сложных химических соединений, молекулы которых образуют замкнутые геометрические фигуры.
Он в своей небольшой лаборатории писал учебник органической химии. Устал, повернул кресло к камину, задремал и во сне увидел атомы: они мелькали, сплетались и рассыпались. Подобные картины воображал он и наяву. Но сейчас среди групп атомов, образующих молекулы, появились длинные нити. Они часто сближались и свёртывались, напоминая змей. Вдруг одна из них вцепилась в собственный хвост…
Кекуле пробудился и остаток ночи посвятил обдумыванию гипотезы, явившейся во сне.
Если бы подобный случай произошел с поэтом, то вещий сон был бы истолкован как посещение музы, порыв вдохновения. Ученый описал процесс рождения гипотезы деловито, спокойно, без ссылок на чудеса.
Многие представители науки фантазиям поэтов противопоставляли перечни сведений о реальных объектах. Не фантазировать, а собирать факты! Учёным – твердые знания, поэтам – легкокрылые мечтания.
Крупные мыслители были иного мнения. Собирание и заучивание фактов они признавали первичной работой. В 1863 году вышла книга английского ученого Д. Пэджа «Философия геологии». Там было сказано: «Собирание фактов при отсутствии стремления связать их становится делом не более полезным, чем собирание мусора, само же исследование становится сбивчивым и скучным, если не согрето надеждой, что будет наконец внесен закон и порядок».
Впрочем, собирание фактов – работа важная. Она облегчается труд того, кто осмыслит их и откроет научный закон.
Переводил книгу Пэджа на русский язык молодой офицер, закончивший Пажеский корпус (откуда был в свое время отчислен Баратынский), – Пётр Кропоткин. Он проводил в Восточной и Центральной Сибири геологические и географические исследования, вошедшие в золотой фонд мировой науки.
В 1863 году он открыл вулканическую область вдали от морского побережья (в Маньчжурии), что опровергало принятые представления о непременной связи вулканизма с морем. Собирая множество фактов, Кропоткин стремился постичь природу.
«Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, – писал он, – не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногих, тогда как оно всем могло быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».
Едва ли не первым в мире он заговорил об ответственности ученых перед обществом. По его словам, самое возвышенное научное творчество аморально, если не направлено на благо человечества.
Ученый работает не по принципу разумной машины: надо только подключить питание и нажимать нужные кнопки. Для научного творчества (и это хорошо понимал Кропоткин) необходимо моральное удовлетворение, духовный стимул, стремление к высоким идеалам. Любая ограниченность в мыслях сказывается на творчестве. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», равно как гений и несвобода.
…В 1863 году в «Современнике» вышел замечательный «Проект» Козьмы Пруткова, позже существенно улучшенный и озаглавленный «Проект: о введении единомыслия в России». Строки его (во второй редакции) помогут нам – в зеркале сатиры – понять, против чего и за какие идеалы гласно боролась русская интеллигенция в середине XIX века.
У Козьмы Пруткова вполне определённые понятия о порядке. Прежде всего: «Разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверия начальства?!»
Предлагалось учредить официальное издание, «которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою.
Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана… Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам. Всем редакторам частных печатных органов остается только повторять и развивать руководящие статьи, а всем начальствующим чиновникам полагается выявлять тех, кто не получает официального органа и… отнюдь не повышать их ни в должности, ни в чине и не удостаивать ни наград, ни командировок».
«Проект» утверждал необходимость свободы мысли, мнений, открытых споров. Его появление в печати показывало, насколько сильна тяга либеральной интеллигенции к обновлению России и как ослабли цензурные преграды. И если профессор Иван Васильевич Вернадский только в частных беседах критиковал самодержавие и доказывал пользу конституции, равенства граждан и свободы печати, то сын его сможет в начале следующего века открыто высказывать свое мнение, выступая против произвола властей и подавления свобод.
…Таковы были некоторые особенности «духовной атмосферы», в которой начинал жизнь Владимир Вернадский. Она сказывалась на его характере, складе ума, мировоззрении.
Каждый человек впитывает в себя воздух эпохи. Личность формируется под влиянием семьи и близких, услышанных разговоров, случайных событий и многого другого. Хотя не каждому суждено мыслить самостоятельно, искать новое и находить свой путь в мире.
Капиталистические отношения вторгались в феодальную систему Российской империи. Как писал Евгений Баратынский:
Военное и политическое главенство России в Европе было неоспоримым после победы над Наполеоном и парада русских войск в Париже. Начали обретать мировую славу русская литература и наука.
Век шествует путем своим железным.
В сердцах корысть и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята…
…Давно угасшие дни, давно прошедшие жизни. Не было автомобилей, самолётов, кинотеатров, радио. Но существовали железные дороги, строился Суэцкий канал, горели на улицах фонари (газовые), на фабриках и заводах появилась сложная техника, а с нею – инженеры, механики, рабочие.
Техника давала возможность людям перестраивать природу Земли и незаметно меняла их быт, привычки, стремления, чувства и мысли. Она помогала банкирам и предпринимателям всё на свете переводить в деньги, получая прибыль.
Вот несколько зарисовок тогдашней жизни.
Париж. Бал у принцессы Матильды. Особняк ярко освещен. У входа – страж со средневековой алебардой. Приглашены знаменитости и знать. Среди гостей – писатели братья Гонкур. Они отмечают в своем дневнике:
«Прямо против нас, загораживая входную дверь, группа мужчин, изукрашенных нашлёпками, орденскими лентами, а перед ними – чудовищная фигура с самым плоским, самым низменным, самым страшным лицом, словно лягушечьей мордой: глаза в красных прожилках, веки, похожие на раковины, рот, напоминающий прорезь в копилке, притом же слюнявый, – настоящий сатир царства золота. Это Ротшильд».
Месяц спустя те же писатели познакомились с Иваном Тургеневым, обладателем, по их выражению, изысканного таланта.
«Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан… Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив… Скромный, растроганный овацией, он рассказывает нам о русской литературе, которая вся, от театра до романа, идёт по пути реалистического исследования жизни. Русская публика большая любительница журналов».
Такова середина XIX века: прекрасные великаны в литературе, искусстве, науке – и уродливые карлики, машины для добывания денег; одновременное существование единовластных царей и революционеров-анархистов, отрицающих любые формы власти; кутил и отшельников, безграмотных миллионеров и мудрых бедняков, непризнанных гениев и торжествующих бездарностей.
Начиналась эпоха великих перемен. О ней определенно было сказано в «Манифесте коммунистической партии». Набирал силу капитализм, а с ним пролетариат, грозящий взорвать изнутри систему, его породившую.
О России тех лет принято судить по великим произведениям русской литературы. Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой… Читая о русских крестьянах, можно было подумать, что типичный мужик – существо противоречивое и терпеливое: богомолец и пьяница, добряк и буян, голубоглазый увалень с русой бородой, трудолюбивый и хитроватый, добродушный, верующий в Бога и царя, покорный хозяину.
Статистика поддерживала такую характеристику: совершалось мало преступлений среди крестьян, а вот о притеснении крепостных и даже зверствах над ними известия поступали. Оставалось только удивляться долготерпению народа, граничащему с полным равнодушием и дикостью.
Реальное положение было иным. В 1861–1862 годах произошло 1172 случая крестьянских волнений, охвативших 2609 селений. Для подавления многих бунтов приходилось прибегать к помощи воинских частей.
Статистические отчеты, в целом выполняемые добросовестно, имели одну особенность: по приказу царя искажались данные о причинах смерти многих помещиков (касается это, между прочим, и гибели отца Ф.М. Достоевского). В документах регистрировались апоплексические удары, тогда как крестьяне часто устраивали над помещиками самосуд.
При круговой поруке и сплоченности сельских общин отыскать виновника убийства было невозможно. Во избежание разговоров о классовой борьбе в России скрывалось истинное положение дел. То, о чём боялись говорить, выходило на поверхность. Брожение шло во всех кругах общества. Среди дворян находились сторонники идей анархизма, социализма и коммунизма.
Российская империя, словно пёстрое лоскутное одеяло, соединяла сотни народов, национальностей и даже несколько недавно ещё самостоятельных государств.
В 1863 году небольшие, трудноуловимые отряды инсургентов (так тогда называли партизан) поначалу успешно действовали в Польше и Литве. Восставших было шесть – восемь тысяч человек. Им противостояла двухсоттысячная армия и военная диктатура. Сопротивление партизан не было сломлено до тех пор, пока не удалось лишить их поддержки населения.
16 апреля 1866 года Дмитрий Каракозов, дворянин, стрелял в царя. Покушение не удалось (помешал крестьянин Комиссаров). Торжественные молебны и «всенародное ликование» не могли скрыть главного: назревают внутригосударственные катастрофы.
Но был глубокий пласт общественной жизни, далекий от политических дрязг, волнений, убийств. Начался стремительный рост научных исследований, главным образом в естествознании (биологии, геологии, географии, антропологии), а также в химии, физике, математике.
1862–1864 годы были, по выражению историка науки М. Джуа, «вулканическими» для химии. Шли горячие споры о строении атомов и молекул. Лотар Мейер в 1864 году составил таблицу химических элементов. Пять лет спустя Менделеев ясно выявил периодический характер повторения свойств веществ в зависимости от их атомных весов.
Мысль ученых проникала в глубины материи, тогда еще недоступные наблюдению с помощью приборов.
Поэты упрекали ученых в рассудочности, не желая мириться с успехами развивающегося капитализма. Евгений Баратынский отметил:
Постигнуть умом бессмертную и безграничную Природу! Поэту это казалось путем, ведущим в дебри сухих формул и цифр.
Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой,
Но детски вещаньям природы внимал,
Ловил ее знаменья с верой;
Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала…
Но, чувство презрев, он доверил уму,
Вдался в суету изысканий…
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний.
Да, есть учёные, засушивающие всё, к чему они прикоснутся, не любящие и не понимающие природу, озабоченные личными интересами.
Однако научные открытия совершают люди необычайной проницательности и силы ума, воли, вдохновения. Наука для них – творчество, требующее напряжения духовных и умственных сил.
В год рождения В.И. Вернадского немецкий химик Август Кекуле открыл строение сложных химических соединений, молекулы которых образуют замкнутые геометрические фигуры.
Он в своей небольшой лаборатории писал учебник органической химии. Устал, повернул кресло к камину, задремал и во сне увидел атомы: они мелькали, сплетались и рассыпались. Подобные картины воображал он и наяву. Но сейчас среди групп атомов, образующих молекулы, появились длинные нити. Они часто сближались и свёртывались, напоминая змей. Вдруг одна из них вцепилась в собственный хвост…
Кекуле пробудился и остаток ночи посвятил обдумыванию гипотезы, явившейся во сне.
Если бы подобный случай произошел с поэтом, то вещий сон был бы истолкован как посещение музы, порыв вдохновения. Ученый описал процесс рождения гипотезы деловито, спокойно, без ссылок на чудеса.
Многие представители науки фантазиям поэтов противопоставляли перечни сведений о реальных объектах. Не фантазировать, а собирать факты! Учёным – твердые знания, поэтам – легкокрылые мечтания.
Крупные мыслители были иного мнения. Собирание и заучивание фактов они признавали первичной работой. В 1863 году вышла книга английского ученого Д. Пэджа «Философия геологии». Там было сказано: «Собирание фактов при отсутствии стремления связать их становится делом не более полезным, чем собирание мусора, само же исследование становится сбивчивым и скучным, если не согрето надеждой, что будет наконец внесен закон и порядок».
Впрочем, собирание фактов – работа важная. Она облегчается труд того, кто осмыслит их и откроет научный закон.
Переводил книгу Пэджа на русский язык молодой офицер, закончивший Пажеский корпус (откуда был в свое время отчислен Баратынский), – Пётр Кропоткин. Он проводил в Восточной и Центральной Сибири геологические и географические исследования, вошедшие в золотой фонд мировой науки.
В 1863 году он открыл вулканическую область вдали от морского побережья (в Маньчжурии), что опровергало принятые представления о непременной связи вулканизма с морем. Собирая множество фактов, Кропоткин стремился постичь природу.
«Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, – писал он, – не забудет этого блаженного мгновения. Он будет жаждать повторения. Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногих, тогда как оно всем могло быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех».
Едва ли не первым в мире он заговорил об ответственности ученых перед обществом. По его словам, самое возвышенное научное творчество аморально, если не направлено на благо человечества.
Ученый работает не по принципу разумной машины: надо только подключить питание и нажимать нужные кнопки. Для научного творчества (и это хорошо понимал Кропоткин) необходимо моральное удовлетворение, духовный стимул, стремление к высоким идеалам. Любая ограниченность в мыслях сказывается на творчестве. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», равно как гений и несвобода.
…В 1863 году в «Современнике» вышел замечательный «Проект» Козьмы Пруткова, позже существенно улучшенный и озаглавленный «Проект: о введении единомыслия в России». Строки его (во второй редакции) помогут нам – в зеркале сатиры – понять, против чего и за какие идеалы гласно боролась русская интеллигенция в середине XIX века.
У Козьмы Пруткова вполне определённые понятия о порядке. Прежде всего: «Разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверия начальства?!»
Предлагалось учредить официальное издание, «которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою.
Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана… Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам. Всем редакторам частных печатных органов остается только повторять и развивать руководящие статьи, а всем начальствующим чиновникам полагается выявлять тех, кто не получает официального органа и… отнюдь не повышать их ни в должности, ни в чине и не удостаивать ни наград, ни командировок».
«Проект» утверждал необходимость свободы мысли, мнений, открытых споров. Его появление в печати показывало, насколько сильна тяга либеральной интеллигенции к обновлению России и как ослабли цензурные преграды. И если профессор Иван Васильевич Вернадский только в частных беседах критиковал самодержавие и доказывал пользу конституции, равенства граждан и свободы печати, то сын его сможет в начале следующего века открыто высказывать свое мнение, выступая против произвола властей и подавления свобод.
…Таковы были некоторые особенности «духовной атмосферы», в которой начинал жизнь Владимир Вернадский. Она сказывалась на его характере, складе ума, мировоззрении.
Каждый человек впитывает в себя воздух эпохи. Личность формируется под влиянием семьи и близких, услышанных разговоров, случайных событий и многого другого. Хотя не каждому суждено мыслить самостоятельно, искать новое и находить свой путь в мире.
Глава 2. Детство, отрочество, юность
Я не считаю, что раннее развитие особенно необходимо; человек может много приобрести после школьного учения, но основания и знаний, и всего умственного быта складывается в юности.
Александр Герцен
История крупинки соли
12 марта 1863 года в Петербурге, на Миллионной улице, в семье профессора Вернадского родился сын. Назвали его Владимиром.
О первом десятилетии его жизни известно только из его собственных воспоминаний. Никто не приглядывался к нему с пристрастием. Он не был вундеркиндом, умиляющим и удивляющим своей похожестью на маленького игрушечного взрослого.
Его воспоминания детства отрывочны: картинки жизни, почти не связанные между собой. Первые пять лет он провёл в Петербурге (с летними выездами на дачу).
В 1868 году во время выступления на заседании Политико-экономического комитета Вольного экономического общества с Иваном Васильевичем Вернадским случился удар (инсульт, кровоизлияние в левом полушарии мозга, нарушивший речевую функцию). Врачи рекомендовали ему отдохнуть от научной работы и уехать на юг.
«Удар, приключившийся с отцом, – писал Владимир Иванович, – совершенно разбил его жизнь, и я никогда не видел его вполне здоровым. Это, очевидно, имело большое влияние на всю мою будущность».
Семья переехала в Харьков. Лето провели в деревне Старое Пластиково, в имении покойной Марии Николаевны Вернадской (Шигаевой).
Пятилетний Володя, привыкший к четким петербургским проспектам и каналам, зарешеченным деревьям, огороженным дачным участкам, утром вышел на залитую солнцем веранду старого помещичьего дома, спустился, держась за высокие перила, по скрипучим ступенькам крыльца, сделал несколько шагов…
Он впервые остался один на один с обступившими его высокими травами, усыпанными яркими цветами, с маячившими вдали вершинами деревьев, с ясным небом, порхающими бабочками и стрекозами, гудящими жуками и пчелами. Огромный, суетливый, прекрасный мир поразил его. Мальчик ощутил себя затерянным среди непролазных трав и могучих деревьев.
Володя полюбил прогулки и с братом Николаем, гимназистом, собиравшим гербарий и рисовавшим цветы. От слов Николая цветы словно преображались: у них появлялись имена, как у людей. Запомнился Володе темно-розовый крупный цветок с пятью лепестками. У него было смешное и милое имя: куколь… (Через семьдесят лет Владимир Иванович вспомнит Старое Пластиково, рисующего брата и лучистый цветок – куколь.)
Казалось, нет ничего лучше – изо дня в день ходить среди трав, цветов и деревьев. Мать говорила, что ей здесь не нравится, а сын не мог этого понять.
Однажды мать с няней Александрой Семеновной разбирала старые сундуки, доставая наряды прабабушек: сарафаны и кокошники, туфли с серебряными пряжками, расшитые накидки. Все это появлялось как по волшебству – совсем необычное, невиданное прежде, откуда-то из далекого далека, которое называют «прошлое». Оно было здесь, рядом, радовало глаз узорами и яркими красками.
Тогда же с немалым трудом принялся читать пятилетний Володя объемистую книгу – историю России, написанную Татищевым. Цари, бояре, служилые люди – все, о ком шла речь, тоже становились близкими, живыми, живущими теперь, подобно чудесно возникающим из сундука старинным нарядам…
Любовь к истории, прежде всего к истории России и славян, Владимир Вернадский сохранил на всю жизнь.
Еще одно воспоминание. Просторная гостиная, где стоят и сидят мужчины и женщины. Мать запевает глубоким сильным голосом. Негромко и звучно подхватывает хор. Народная украинская песня заполняет помещение и уносит с собой Володю, сидящего в углу комнаты как будто бы спокойно, не выдавая своего сильного – до слез – волнения.
О первом десятилетии его жизни известно только из его собственных воспоминаний. Никто не приглядывался к нему с пристрастием. Он не был вундеркиндом, умиляющим и удивляющим своей похожестью на маленького игрушечного взрослого.
Его воспоминания детства отрывочны: картинки жизни, почти не связанные между собой. Первые пять лет он провёл в Петербурге (с летними выездами на дачу).
В 1868 году во время выступления на заседании Политико-экономического комитета Вольного экономического общества с Иваном Васильевичем Вернадским случился удар (инсульт, кровоизлияние в левом полушарии мозга, нарушивший речевую функцию). Врачи рекомендовали ему отдохнуть от научной работы и уехать на юг.
«Удар, приключившийся с отцом, – писал Владимир Иванович, – совершенно разбил его жизнь, и я никогда не видел его вполне здоровым. Это, очевидно, имело большое влияние на всю мою будущность».
Семья переехала в Харьков. Лето провели в деревне Старое Пластиково, в имении покойной Марии Николаевны Вернадской (Шигаевой).
Пятилетний Володя, привыкший к четким петербургским проспектам и каналам, зарешеченным деревьям, огороженным дачным участкам, утром вышел на залитую солнцем веранду старого помещичьего дома, спустился, держась за высокие перила, по скрипучим ступенькам крыльца, сделал несколько шагов…
Он впервые остался один на один с обступившими его высокими травами, усыпанными яркими цветами, с маячившими вдали вершинами деревьев, с ясным небом, порхающими бабочками и стрекозами, гудящими жуками и пчелами. Огромный, суетливый, прекрасный мир поразил его. Мальчик ощутил себя затерянным среди непролазных трав и могучих деревьев.
Володя полюбил прогулки и с братом Николаем, гимназистом, собиравшим гербарий и рисовавшим цветы. От слов Николая цветы словно преображались: у них появлялись имена, как у людей. Запомнился Володе темно-розовый крупный цветок с пятью лепестками. У него было смешное и милое имя: куколь… (Через семьдесят лет Владимир Иванович вспомнит Старое Пластиково, рисующего брата и лучистый цветок – куколь.)
Казалось, нет ничего лучше – изо дня в день ходить среди трав, цветов и деревьев. Мать говорила, что ей здесь не нравится, а сын не мог этого понять.
Однажды мать с няней Александрой Семеновной разбирала старые сундуки, доставая наряды прабабушек: сарафаны и кокошники, туфли с серебряными пряжками, расшитые накидки. Все это появлялось как по волшебству – совсем необычное, невиданное прежде, откуда-то из далекого далека, которое называют «прошлое». Оно было здесь, рядом, радовало глаз узорами и яркими красками.
Тогда же с немалым трудом принялся читать пятилетний Володя объемистую книгу – историю России, написанную Татищевым. Цари, бояре, служилые люди – все, о ком шла речь, тоже становились близкими, живыми, живущими теперь, подобно чудесно возникающим из сундука старинным нарядам…
Любовь к истории, прежде всего к истории России и славян, Владимир Вернадский сохранил на всю жизнь.
Еще одно воспоминание. Просторная гостиная, где стоят и сидят мужчины и женщины. Мать запевает глубоким сильным голосом. Негромко и звучно подхватывает хор. Народная украинская песня заполняет помещение и уносит с собой Володю, сидящего в углу комнаты как будто бы спокойно, не выдавая своего сильного – до слез – волнения.