Рыбаков Вячеслав. Первый день спасения

   Мимо шли люди, возвращаясь со смены. Потом шли люди, уходящие на смену. Косились на скорченную фигуру, резко высвеченную висящей под жестяным абажуром лампой, старались обойти подальше, непроизвольно задерживали дыхание. Когда зазвонил, наконец, телефон, дежурный стремительно схватил трубку, буркнул что-то и тотчас сказал елейно:
   - Да-да-да, сейчас. Тут он.
   Протянул трубку в сторону профессора:
   - Вас.
   - Спасибо, - ответил профессор, вставая. Принял трубку, - дежурный отдернул руку, будто боясь обжечься, соприкоснувшись с профессором кожей пальцев, - и, немного послушав, произнес: - Моя жена разрешила мне поехать сегодня. Только тогда уж давайте не будем терять времени.
   - Я очень рад, - бодро и товарищески произнес голос начальника спецслужбы. - И я очень рад за вас. Я был уверен, что вы с супругой примете правильное решение.
   СЫН
   Девочка держала зеркало.
   Женщина перед зеркалом тщательно, но спешно массировала увядшую шею, провисшие щеки, расшлепывала морщинки у глаз и губ. Слюнила пальцы, укладывала до времени поседевшие клочья волос. Примеривала лица: кокетливая улыбка, застенчиво опущенный взор, страстная запрокинутость, взволнованное забытье.
   - Левее поверни, дуреха. К свету.
   - Хорошо, тетенька.
   Девочка утопала в коричневом мешке комбинезона. Штанины, прихваченные у щиколоток резинками, свешивались поверх и при каждом шаге мели заплеванный линолеум. Из широкого ворота торчали тоненькая шея, ключицы и, чуть не до половины, плечи; казалось, дунь или топни посильнее - и вытряхнешь ее всю через этот ворот.
   - Теперь - брысь! Сиди тихо. Да не вороти рожу, а присматривайся покудова, как чего...
   - Я присматриваюсь, - ответила девочка, с натугой поднимая зеркало. Вы не сердитесь, тетенька, я за ширмочкой сижу и все-все запоминаю.
   - Бестолочь непутевая! Куда зеркало-то поволокла! В угол! На полку, где стояло!
   - Ой... а я уж за ширму... - беззащитно улыбнулась девочка.
   Тетенька достала из коробки под столиком маленький бумажный кулек, путаясь пальцами, развернула. Открылся заскорузлый, со следами зубов комочек жвачки; тетенька взяла его губами и начала сосредоточенно жевать, пусто глядя перед собою. Девочка, приблизившись, осторожно тронула кончиками пальцев песочные часы, и тетенька сразу очнулась: замахала руками, замычала:
   - Положь!
   Девочка шарахнулась.
   - Оборву лапищи! - резинка едва не вылетела, тетенька языком пихнула ее за щеку. - Я тебе пощупаю! Вещь хрупкая, стеклянная, редкая... Поработай, тогда щупай!
   - Тетенька, миленькая, - едва не плача, выговорила девочка, - да я когда скажете. Я же разве когда отказывалась? Это же вы сами: рано да рано...
   - Конечно, - сварливо сказала тетенька. - Замнут тебя в полдня. Ведь в чем душа держится... кормлю, кормлю - за что кормлю? Меня уж соседки и то спрашивают: дура, спрашивают, ну за что ты ее кормишь? Ведь половину отдаю, честь по чести. Чего не растешь, глистуся? - почти нежно спросила она.
   - Я не знаю...
   - Видно, уж на роду мне, - пробормотала тетенька, лихорадочно двигая челюстями. - Мальца сбагрила, так тебя дьяволы на меня вынесли...
   Мотая головой, она аккуратно выплюнула резинку в бумажку и, завернув, положила на прежнее место. Пальцем сделала девочке повелительный знак - та нагнулась, - широко открыв рот, дохнула ей прямо в лицо.
   - Не воняет?
   - Душисто... - ответила девочка.
   - Брысь теперь!
   Девочка юркнула за обшарпанную, покосившуюся ширму. Она не боялась тетеньку и не обижалась на нее. Она помнила, как недавно один из пришедших - пожилой, перхотливый стражник, - запутавшись в своих ремнях и застежках, буркнул: "Встала бы да помогла, колода! За что мы вас кормим?" И хотя именно он уплатил тетеньке этой самой, очень полезной для дела жевательной резинкой, девочка понимала, как горько бывает тетеньке порой и как ей необходим кто-то младший и подчиненный.
   - Тетенька, - только и спросила она из-за ширмы, - а правда нас завтра уведут, где хорошо?
   - Молчи, дура! - в панике закричала тетенька. - Молчи, чего не понимаешь! Кто глупости слушает да повторяет где ни попадя, тех всех стражники заберут! Вот уж будет тебе хорошо!
   Девочка съежилась и застыла, приникнув к щелке, в то время как тетенька, пробормотав: "Все пойдут - так и мы пойдем..." и умостившись на трубно екающей кровати, нажала кнопку, - в холле, освещенном прерывистым светом жужжащей газосветной трубки, мигнула груша лампочки над дверью. Дверь начала открываться, а девочка вдруг почувствовала, что больше не в силах ни смотреть, ни слушать; к горлу у нее подкатило, руки дернулись к лицу, чтобы намертво захлопнуть глаза, а если удастся, и уши, - и замерли на полпути, потому что в комнату, одетый лишь в пыльную - рубашку? тунику? тряпку? - спокойно вошел мальчик.
   С разинутым ртом тетенька приподнялась на локте. Потом, захлопав другой рукой по столику и не сводя с гостя остекленевшего взгляда, машинально нащупала и перевернула песочные часы - подставка громко цокнула в тишине, и, казалось, стало слышно, как течет песок.
   Девочка забыла дышать.
   - Ты... - выдавила тетенька, - ты... ко мне?
   - К тебе.
   Она прерывисто села, сбросила ноги на пол - протяжно закричали пружины. Одернула подол рубахи, непроизвольно попытавшись прикрыть тошнотворные колени.
   - З-зачем?
   Мальчик молчал, холодно глядя ей в лицо. Щеки ее вдруг стали пунцовыми.
   - Господи, да что я!.. Миленький... иди, ну... не бойся...
   - Ты меня не помнишь? - не трогаясь с места, спросил мальчик.
   - Помню, - упавшим голосом сказала тетенька и нервно собрала у горла воротник. - Только я тогда знать не знала, что ты такой... - Совсем робко, тихонько спросила: - А... а правду говорят, будто от тебя... детки могут...
   - Не знаю.
   - От этих-то от всех грязь только одна... А?
   - Ты хотела бы ребенка?
   Напряжение вдруг спало. Тетенька поникла и кивнула почти равнодушно.
   - Он был бы тебе благодарен?
   - За что?
   - За себя.
   - Нас рожали - не спрашивали, - огрызнулась она. Потом мечтательно проговорила: - Я б его баюкала...
   Мальчик демонстративно обвел комнату взглядом, спросил хлестко, как выстрелил:
   - Здесь?
   Она набычилась. Злобно выкрикнула:
   - Ты зачем пришел? Ты мучить меня пришел? Вали отсюдова!
   - Разве у тебя не было детей?
   Она смотрела непримиримо.
   - А я?
   Она не сразу поняла. Потом вцепилась себе в голову, топорща жидкие волосы, так скрупулезно уложенные только что.
   - Нет!! - дико закричала она. - Не я тебя рожала, не я!! Да что же это... Ой, мамоньки! Ведь прознают во внутренних делах - распотрошат, как есть живьем распотрошат - как, мол, я тебя выродила такого... Не я!! Не я! - отчаянный крик бился в тесные стены. - Нас на второй день, кто уцелел, сюда свозили - колесо лопнуло, шофер менять стал. А тут из рощи ты выполз - обгорелый, чокнутый, взрыв там был какой-то... Ну, я тебя взяла да вечером профессоровой жене отдала - ихний-то сыночек погиб... Из рощи приполз!! Поняли?! - неизвестно к кому обращаясь, выкрикнула она - и затихла, кулаками растирая слезы.
   Мальчик бесстрастно наблюдал.
   - Жаль, - сказал он затем и повернулся уйти. Но тут девочка гневной молнией метнулась к нему, с грохотом уронив ширму; ввинтился в уши тетенькин вопль: "Не тронь, заразишься!", и девочка с неожиданной силой дернула Мутанта за локоть, снова повернув к себе.
   - Ты зачем? - угрожающе спросила она. - К нам же никто не придет, если узнают, что ты с нами знался! Ты кто? Тебе чего? Ты злой?!
   Стало тихо.
   - Здесь не получается быть ни злым, ни добрым, - наконец произнес мальчик, холодно глядя в ее громадные раскаленные глаза. - Только тупым.
   - Не ври! Тетенька добрая! Она меня приютила, кормит, поит, заботится! Я ее люблю! А тупые не любят!
   - Любят, - сказал мальчик. - Только - тупо.
   Девочка вдруг растерялась.
   - Да? - обезоруженно переспросила она.
   Мальчик не двигался.
   - Ты умный? - спросила она почти опасливо.
   Он чуть улыбнулся ледяной, презрительной улыбкой.
   Под гортанные колокола пружин тетенька вдруг повернулась к стене всхлипывая, что-то жалко бормоча и причитая, уткнулась в подушку. Мальчик молчал, его узкое лицо было неподвижно как маска.
   - Ты нас правда завтра уведешь? - едва слышно спросила девочка. Он молчал. - Ты забыл все, да? Я знаю, так бывает, это просто болезнь, робко попыталась она его ободрить. - Это называется ам... ам... - с беспомощной злостью выдохнула воздух носом. - Забыла. Учитель знает. Учитель самый умный.
   Мальчик молчал, по-прежнему глядя на нее так, словно она была насекомым. Она отступила на шажок.
   - Ты послушай его, - упавшим голосом посоветовала она. - В три часа. Он тебе все-все объяснит.
   Мальчик молчал. Она поколебалась и снова спросила:
   - Ты злой?
   Он повернулся и ушел.
   ...Глаза учителя горели безумным огнем. Изо рта брызгала слюна, когда он, выбрасывая вверх иссохшие желтые руки так, что широкие рукава валились на плечи, кричал:
   - Мерзость, мерзость, мерзость! Стекла у людей вместо глаз, камни вместо сердец, лишайник вместо душ! И господь расколол стекла, расплавил камни, истолок лишайник! Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь!
   - Радуемся! Радуемся! Радуемся! - нестройно, но громко, с подъемом скандировал класс - два десятка детей, теряющихся в сумраке рядом с ярко высвеченной фигурой на кафедре.
   - И оставил господь вас, чтобы вы продолжили чистую муку его! И оставил господь других, чтобы вы узрели позор их! И оставил господь меня, чтобы я наставил вас! Радуйтесь!
   - Радуемся, радуемся, радуемся!
   Мальчик не пришел. Не смея вертеться, девочка косила так и этак, оглядывая приспособленный под класс бетонный бункер, подтягивала нараспев за всеми - и ей было отчего-то так горько, как иногда бывало по утрам, когда распадался, крошился сон о радуге, луге и песчаном дне речки, отчетливо видимом сквозь напоенную солнцем воду.
   - Позор умрет! Умрет! И среди пустынь останемся я и вы, чтобы начать все сызнова без прикрас! Радуйтесь!
   - Радуемся!
   - Запоминайте!!
   - Запоминаем!
   - Кто первый скажет: люблю, тот - враг господень! Кто первый скажет: возьми, тот - враг господень! Кто первый скажет: живи, тот - враг господень! Ибо человек сделан так: любя, алчет любви; давая, алчет, чтобы дали ему; оживляя, алчет властвовать оживленным. Я узнал это и сказал вам. Радуйтесь!
   - Радуемся!
   - Кто первый скажет: ненавижу, тот - враг господень! Кто первый скажет: дай, тот - враг господень! Кто первый скажет: умри, тот - враг господень! Ибо человек сделан так: ненавидит, когда хотел любить, но не преуспел; берет, когда хотел дать, но не было, что дать; убивает, когда хотел оживить, но не имел достаточно жизни. Я узнал это и сказал вам. Запоминайте!!
   - Запоминаем!
   - Ничему не верьте! Ничего нет, все суть одно - друг другу соблазн, боль и потрава. Только - радуйтесь!
   - Радуемся! Радуемся! Радуемся!
   Мальчик беззвучно выступил из темноты. Лампы били мимо, но он словно светился собственным ледяным свечением. Девочка вскочила. Рванулась было навстречу - но он не замечал ее.
   - Изыди!! - каркнул учитель, упершись руками в край кафедры и перегнувшись вперед.
   - Я много думал об этом, - спокойно проговорил мальчик. - Не волнуйся, я уйду скоро. Но мне не с кем поговорить. А тебя, я смотрю, тоже волнуют эти вопросы. Хотя твои ответы какие-то жалкие... Беспомощные. Ты считаешь, беда в том, что детей готовят к жизни более интересной и ласковой, чем она есть? Оттого люди так беспощадно не понимают никого... и не ценят. Оттого даже самая преданная любовь кажется блеклым, ленивым, корыстным притворством по сравнению с тем, чего ждал. Знаешь, я не помню детства. Но знаю, чувствую, что оно было обманом... или все, что теперь, обман. Одно исключает другое...
   Девочка, подавшись к нему, ловила каждое слово - и не понимала. Смутно ощущала она жуткие массивы, пласты, каменно клокочущие за каждой фразой - но лишь когда он произнес "беспомощные", ее сердце в ответ зазвенело долгожданной болью и дыхание перехватило от сопричастности, почти растворения в том, кто вдруг сумел назвать ее главное чувство, высказать которое ей самой было негде и нечем. Беспомощные, повторила она про себя, давясь слезами от пронзительной жалости. Беспомощные. Мы такие беспомощные!
   - Но в развалинах много книг, я читал. Были периоды, когда воспитывали так, как ты. И дети вырастали неспособные создавать, годные лишь выполнять приказы, я читал. Как правило, приказы убийц. Потому что больше всех приказывают именно убийцы, а уклонение - всегда... чревато повиновением. Почему так? Мне кажется, те, в ком детство укоренилось прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким же чудесным, каким оно им казалось. Из этого - и подвиги, и ошибки. А остальные - им не о чем мечтать, понимаешь? Они хотят самых простых вещей и отделываются от жизни исполнением традиций и инструкций. Как ты думаешь?
   Учитель сжал кулаки. Грохнула дверь. Два нервозных, повелительных ответа ударили почти одновременно:
   - Изыди!!
   - Не двигаться!!
   Трое стражников в масках уже держали мальчика в перекрестии автоматных стволов.
   - Нам нужен только Мутант! - крикнул один, но кто-то непроизвольно шевельнулся, и над головами, грохоча, пролетел невидимый горячий ветер, с оттяжкой хлестнув бетонную стену.
   Девочка не поняла, как оказалась на полу.
   - Не валяйте дурака! Нам нужен только Мутант! - проревел всевластный голос где-то высоко-высоко, затем раздались шаги. И опять грохнула дверь. Девочка, сжавшись, лежала и видела лишь ботинки соседа у себя перед носом.
   - Радуйтесь!! - что было сил закричал учитель. Класс неуверенно подхватил - один голосок, потом, два, пять... Дети выпрямлялись за столами, вразнобой поднимали спрятанные головы, а девочка, вздрагивая, лежала и беззвучно плакала.
   - ...Вот что, - сказал командующий подразделениями спецназначения. Не будь идиотом. Время болтать прошло, время молчать тоже прошло. Сейчас пришло время спасаться. И тебе - в первую очередь. Это ты понимаешь?
   Мальчик, закутанный в прозрачную пленку, повернулся к нему. Едва слышно пофыркивал клапан инжектора, подававшего дыхательную смесь.
   - Понимание... - глухо донесся из кокона его голос. - Я ничего не могу понять. Мне снятся сны: совсем другой мир. Живой. Добрый, сильный. А люди какие! Как вы можете жить здесь? Зачем жить здесь?!
   - Всем нам в детстве такое снится, - проворчал министр внутренних дел.
   - Хватит! - рявкнул премьер и хлопнул ладонью по столу. - Все! Отвечай четко. Как справляешься с радиацией?
   - Не знаю.
   - С пятнистой смертью?
   - Не знаю. Мне кажется почему-то, что это - естественно, что так должно быть у всех...
   - Не болтай! С проходными?
   - Не знаю, - устало сказал мальчик. - Просто угадываю. Просто. Любой жетон, любой код...
   - Экстрасенсорное считывание... - благоговейно прошептал министр.
   - Хорош-шо, - с угрозой проговорил премьер. - Ты можешь помочь нам?
   Мальчик не ответил.
   - Ты можешь помочь нам. Сейчас тебя отведут в лабораторию. Будут исследовать. Долго. Много дней.
   Мальчик не ответил.
   - Это не всегда будет тебе приятно. Понимаешь?
   Мальчик не ответил.
   - Понимаешь?! - проревел премьер.
   Мальчик не ответил.
   - Мы можем обойтись и без твоего согласия! Это ты понимаешь?
   - Это я понимаю.
   - Но я спрашиваю тебя: ты согласен?
   - Мне все равно, - безжизненно сказал мальчик и поднялся.
   И внезапно замер.
   Премьер удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
   - А завтра... - неуверенно начал командующий, но премьер, возбужденно хохотнув, прервал его:
   - Все! Никаких завтра! Завтра, послезавтра - анализы, исследования, просвечивания. Верно, парень?
   Мальчик вдруг сделал шаг вперед - шланги потянулись за ним - и коротко, отрывисто просмеялся, завороженно глядя куда-то мимо сидящих мужчин.
   Невольно все трое уставились туда же.
   Там никого не было.
   Там стоял странный прибор, который министр внутренних дел утром подарил премьеру.
   - Что такое? - спросил премьер, чувствуя озноб суеверного ужаса. Что ты... увидел?
   Мальчик стоял неподвижно, но грудь его часто, вздрагивающе поднималась, веки трепетали. Он даже запрокинул голову на миг.
   Память открылась, как глаза. Четырнадцать лет исполинской пенной волной хлынули в прозревший мозг.
   Ну конечно, это не его жизнь! Это вообще не жизнь! Агония бешеных зверей - и он никакого, никакого, действительно никакого отношения не имеет к ней - и к ним! Там его мир, там все живое, все человеческое и настоящее - по ту сторону секунды, когда зенитная ракета вломилась в снижавшуюся над столицей яхту; по ту сторону часа, когда брат, побелев, крикнул: "Они с ума сошли! Они же все спалят!!" - и, не раздумывая, пошел с орбиты вниз; по ту сторону вечера - летнее сверкание звездных россыпей над степью, мягкие, будто чуть клейкие колокольца цикад, сладкие запахи сада - когда он упросил старшего брата, едва получившего яхт-права, взять его с собой на первую прогулку и они долго спорили, наугад тыча пальцами в звездный атлас и даже разыгрывая "на морского", кто прав... Назад! Назад!!
   Но бешеные звери сидели вокруг.
   И гиперонный модулятор яхты, уцелевший каким-то чудом, каким-то чудом оказался в их отравленной норе.
   Мерзость! Оставьте меня, мне нужно домой!
   Бешеных зверей нужно обмануть.
   С ними бессмысленно говорить, просить или советовать. Какой он дурак, что как с людьми говорил с ними! На любое человеческое чувство они отвечают зенитной ракетой. Ни для чего. Просто иначе не могут. Просто им нечем больше ответить, - кроме зенитной ракеты, у них ничего нет. Лучше всего посадить их в клетку, там они грызли бы друг друга, не причиняя вреда людям... впрочем, их планета и была такой клеткой, пока не прилетели мы.
   Сашку они убили сразу. А меня убили не совсем.
   Они не просто совершенно чужие мне. Я их ненавижу.
   Их нужно напугать.
   Спутник!
   Прошла минута.
   - Завтра, - отводя глаза вниз, медленно сказал мальчик, - может оказаться более печальным.
   - Да что такое?!
   - Я... искал этот прибор, - проговорил мальчик с усилием. Нарочно говорить неправду оказалось нелегко. Кажется, невозможно. Презрение и привычка молчать не помогали. Он не мог больше выдавить ни слова. Он молча сделал еще шаг, и рука командующего дрожа легла на крупнокалиберный пистолет.
   - Стой где стоишь.
   Кровь бросилась мальчику в лицо. Обезумевшие от страха троглодиты могли сделать с ним что угодно. Он был для них вещью, которую надо научиться использовать, - и, значит, сами сделали себя вещами, которые должен использовать он. Они же все тут вещи друг для друга, понял он.
   Время болтать и молчать прошло, повторил он про себя. Пришло время спасаться. Пришло время спасаться.
   Близость и унизительная нелепость смерти сбили запрет.
   - Я помогу вам, - раскрепощенно сказал мальчик. - Я помогу вам во всем. Послушайте. У вас вражда со штабами. Но вы уверены, что бункер неуязвим. Это не так.
   - Что ты болтаешь?! - фальцетом выкрикнул министр.
   - Это не так! В небе кружит сателлит-излучатель. Они задумали провести его прямо над нами.
   - Откуда узнал?! - хрипло спросил командующий.
   Это была самая большая мерзость, которую мальчик сумел придумать. Он не подозревал, что не лжет. То, что он все-таки смог солгать, заговорить с бешеными зверями на их языке, принять их условия игры, - наполнило его ощущением странной пустой свободы.
   Он холодно улыбнулся под холодной прозрачной пленкой.
   - Экстрасенсорное считывание, - сказал он, и сейчас же министр вскочил с воплем:
   - Загляни в его глаза! Он же нас ненавидит!
   - Заткнись, баба!! - прервал премьер, и в наступившей тишине, разрываемой лишь всхлипывающим дыханием министра, командующий отчетливо буркнул себе под нос: "Можно подумать, ты его любишь..." Премьер снова хлопнул ладонью по столу и сдержанно сказал:
   - Продолжай, парень. Продолжай.
   - Я хотел помешать им. Я хотел связаться раньше них с сателлитом и дать ему команду на разгон, чтобы навсегда увести от планеты. Это можно сделать со станции дальней связи, вы должны ее знать. Я понимаю компьютеры. Но перепрограммировать сателлит отсюда я не могу без этого прибора. Как смогут штабные специалисты - не знаю. Я - не могу.
   - Что это за прибор?! - крикнул премьер. У него тряслись губы.
   - Он и предназначен специально для составления компромиссных программ. Мой приемный отец построил его.
   - Твой отец?
   Мальчик назвал имя. Премьер бросил взгляд на министра. Тот, подтверждая известность и масштаб ученого, кивнул, потом глаза его расширились - он вспомнил.
   - Что? - шепнул премьер.
   - Он числится... в убежище штабов.
   - Так, - сказал премьер и нажал кнопку. Вошел стражник. - Пусть парень подождет там.
   Стражник приглашающе взмахнул автоматом. Мальчик покорно пошел к двери, говоря все громче:
   - Я помогу вам! Затемно я вернусь, исследуйте меня, делайте что хотите, прибор я объясню вашим специалистам... Но сейчас - каждая секунда дорога, поймите!
   Дверь закрылась.
   - Я не верю, - сказал министр.
   - Какие у тебя данные по этим делам?
   - Никаких. О намерении штабов использовать сателлит мне не известно.
   - Возможность скомандовать ему такой маневр с какой-то станции дальней связи очень проблематична. Разве что этот прибор чертов действительно...
   - Но сателлит-то существует?! - яростно спросил премьер.
   - Да, - сказал министр после паузы.
   Премьер прерывисто вздохнул.
   - Всех электронщиков сюда, - сказал он, вставая. Подошел к прибору и положил на него ладонь. - Мур-р. Вот тебе и мур-р.
   - Этот сателлит... - проговорил командующий. - Он бы нам оч-чень пригодился.
   - То-то и оно, - задумчиво ответил министр.
   И в этот миг запел зуммер селектора. Премьер, скривясь, щелкнул переключателем.
   - Что там еще?
   - Господина министра внутренних дел вызывает дежурный офицер внешнего наблюдения.
   - Здесь премьер. Министр тоже слышит. Докладывайте.
   - Извините, господин премьер... Пост "У" сообщает, что в направлении на запад в поле его зрения прошел на большой скорости легкий вездеход сил комитета штабов.
   - Куда-куда? - дрогнувшим голосом переспросил премьер, в то время как министр лихорадочно раскатил на столе коротко прошуршавшую карту.
   Офицер назвал азимут. Командующий уже летел к карте с линейкой и циркулем.
   - Где транспортир? - свистяще спросил он министра. Тот захлопал в ворохе бумаг на углу стола, листы полетели на пол.
   - Поскольку такие поездки в вечернее время - факт необычайный, я решил побеспокоить немед...
   - Сколько человек в машине?
   - Это, конечно, разглядеть невозможно, господин премьер. Вездеходы такого класса нормально берут четверых.
   Командующий поднял от карты побелевшее лицо.
   - Это к антенне, - тихо сказал он.
   - Ну вот, - проговорил премьер и сощурился.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВЕЧЕР
   ОТЕЦ
   Заходящее красное солнце било профессору в глаза. Вездеходик бросало на ухабах, фонтаны песка и пыли хлестали из-под широких колес, и плотная пелена, клубясь, надолго вставала сзади.
   Начальник спецслужбы лишь пожурил профессора. Выразил озабоченность, пообещал лично проконтролировать лечение жены, обеспечить отдельную палату и особый уход. Осторожно предложил несколько нелепых вариантов поведения на случай встречи с Мутантом. Попытался навязать охрану. Предупредил: на станции свой котел, свое убежище - не исключено, что кто-то выжил. Профессор согласился прихватить автомат.
   Почти не замечая мира, - только после года в подземельях кружилась от залитого светом простора голова, - профессор вел машину, прикидывая этапы предстоящей работы. Он собирался в определенном смысле облегчить себе задачу. В случае установления контакта с сателлитом он дал бы программу на его уход и постарался бы так ее построить, чтобы первым маневром выжечь горючее. Опасность применения сателлита любой из группировок была бы, таким образом, полностью ликвидирована. Профессор понимал, что община обречена, но хотя бы эту игру, волей случая оказавшуюся в его руках, он твердо решил поломать.
   Красное солнце давно закатилось, а голубое, чуть порыжев, чуть сплюснувшись, купалось низко в оранжево-сером дыму заката, когда профессор подрулил к приземистому куполу станции. Бронированные створки у вершины были раздвинуты, и полувыдвинутая сложная конструкция антенны четко рисовалась на фоне далекого неба. Вход был отчетливо виден - темный квадрат, открытый, словно гостеприимный капкан. Вездеход, замедляясь, накатом въехал в густую тень и остановился у груды обломков и стоящих дыбом исковерканных перекрытий, в которую превратилось, очевидно, какое-то вспомогательное здание.
   Некоторое время профессор сидел неподвижно в теплой кабине. Как-то вдруг он понял, что ненавистная секция в ненавистном блоке была, как ни крути, его домом, - а теперь вокруг был необозримый, мертвый, загадочно молчащий мир. Мимолетно профессор пожалел, что отказался от охраны. Потом вдруг захотел, чтобы стая крыс бросилась из развалин и уняла боль. Откинул дверцу. В кабину хлынул холодный воздух.
   Профессор спрыгнул на песок. От тишины звенело в ушах, бухала кровь. Небо в зените было густо-зеленым, а над западным горизонтом широко парили серо-малиновые тлеющие крылья. И тут донеслись голоса.
   ...Под прикрытием полуосыпавшейся стены два одетых в лохмотья мальчика лет семи играли во что-то на песке. У того, кто кидал, левая рука болталась иссохшей плеточкой; тот, кто следил, высунув от напряжения язык, весь изглодан был лучевыми язвами - голые ноги, голые руки в трескающихся струпьях, запекшийся гной на пол-лица. Он угрюмо сказал: