Рыбин Владимир. Что мы Пандоре

   - Приветствую вас! - снова прокричала Пандия, и в голосе ее послышалось мне нечто новое, неуверенность, что ли?
   - Мяу! - сказала женщина. Так мне, во всяком случае, послышалось. Но так, видимо, послышалось и Пандии, потому что я заметил, как она метнула взгляд под ноги аборигенки, машинально ища глазами кошку или что-либо похожее на нее, мяукающее.
   Женщина издала какие-то мурлыкающие звуки, но ее заглушил грохот динамиков гусеницы.
   - Если вам что-нибудь нужно, говорите сразу. Мы не можем задерживаться, у детей экскурсия.
   При последних словах женщина скосила глаза на окна, и я догадался, что грохочущий голос - это, по-видимому, перевод ее мурлыканья-мяуканья. И тоже посмотрел на окна и не понял, о каких детях речь: в гусенице-поезде сидели совершенно взрослые существа, у некоторых были даже бородки.
   - Экскурсия! - ахнула Пандия. - А можно с вами?
   - Садитесь.
   - Подождите минуточку, я только переоденусь.
   - Не разрешаю! - хмуро сказал я, лихорадочно соображая, правильно ли делаю, запрещая ей отправиться на эту экскурсию. Пандия наверняка собирается надеть скафандр, а это значит, и я, оставаясь здесь, увижу и услышу все, что будет видеть и слышать она. И потеряться в скафандре невозможно, поскольку в нем имеются все системы связи. К тому же и в инструкции сказано, что доброжелательность при контакте следует поддерживать в тот самый момент, как она наметилась.
   Я знал, что Пандия не упустит случая ответить мне что-либо в своем духе. Но она не успела ничего сказать, как загремел динамик, оглушил:
   - Сборы не нужны. Мы скоро вернемся, и вы опять будете дома. Хотите ехать - садитесь. Мы не можем ждать.
   Женщина, все такая же холодно-безразличная, почти надменная, как светская дама из древних романов, повернулась и направилась к входу в свою гусеницу. А Пандия, растерянно оглядываясь на меня, засеменила за ней.
   - Вы ведь женщина, вы должны понимать, что мне надо одеться. Там же мужчины...
   - Там только дети...
   - Пандия! - крикнул я, не зная, что предпринять.
   Она отмахнулась и через мгновение исчезла в темном прямоугольнике двери. Сердце мое сжалось. Мне вдруг показалось, что я больше никогда не увижу ее.
   - Пандия! - не помня себя, закричал я и, забыв обо всех инструкциях, кинулся следом.
   Дверь плотоядно чмокнула, словно захлопнулись челюсти.
   Внутри было светло, но свет падал не только через окна, а струился, казалось, со всех сторон. Два десятка далеко не молодых людей без всякого интереса рассматривали нас, иные зевали, сонно жмуря глаза.
   - Здравствуйте! - сказала Пандия.
   Никто ей не ответил.
   Женщина что-то мяукнула, и по рядам кресел пронесся то ли ропот, то ли какой-то шорох.
   - Здравствуйте! Здравствуйте! - прогремел все тот же металлический голос. - Я сказала детям: невежливо не отвечать на приветствие, даже если вы все знаете о людях. И вот они исправляют свою оплошность, здороваются с вами. А теперь садитесь и молчите. На экскурсии не разговаривают друг с другом, на экскурсии познают, беседуя сами с собой.
   Пандия сразу поскучнела: не разговаривать, когда ничего вокруг не понятно, было выше ее сил. Почему, например, эта странная женщина называет взрослых людей детьми? Как это <познавать, беседуя сам с собой>? Впрочем, последнее могло означать просто - <мыслить>. Смотреть по сторонам и думать, обдумывать увиденное и таким образом учиться...
   За окнами побежали назад кусты и поля, но ни шума, ни вибрации, ни каких-либо толчков, свойственных всякому движению, не было. Словно гусеница продолжала стоять на месте, а все окружающее само собой начало двигаться. Тысячи гибких ножек, на которые опирался этот удивительный вагон, работали безупречно.
   Вскоре и сверкающие овалы нашего разведочного катера, и угловатые, похожие на жуков зонды исчезли вдали. Но не было тревожного чувства, какое нередко приходило на других планетах во время экспедиционных отлучек. Словно все происходило дома, на Земле, и это была привычная поездка по знакомым, много раз изъезженным дорогам.
   Ничего не менялось за окнами - все те же поля, кусты, странно круглые, похожие на холмики перелески, прозрачные, состоящие из низкорослых, хилых на вид деревьев. Потом потянулся берег реки, широкой и полноводной, потом показались острые изломы скал. Но все это было не то, чего мы ждали. Мы рассчитывали увидеть города Пандоры, неведомые технические сооружения аборигенов, не просто катающихся, как наши соседи в гусенице-вагоне, а занятых делом, работающих. Ведь по деяниям легче всего судить об образе жизни, да и образе мыслей тоже.
   Сидя в своем удивительно удобном, почти совсем не ощущаемом кресле, я с интересом оглядывался на сидящих рядом экскурсантов и не видел в их сощуренных, словно в дремоте, глазах никакого интереса к окружающему. Казалось, они уже тысячу раз видели все эти леса и горы. Тут еще можно было понять молчаливых аборигенов. Но почему им безразличны мы? Ведь женщина-экскурсовод ясно дала понять, что они знают о нашем прилете из космоса. Да если бы к нам, на Землю, заявился хотя бы один инопланетянин!.. Даже представить трудно, что было бы. Люди перестали бы работать, гулять, ходить в гости, сутками просиживали бы у телевизоров в ожидании хоть каких-нибудь подробностей о существе, <свалившемся с неба>, тысячами осаждали бы всякое место, где объявится инопланетянин, в надежде, если не поговорить с ним, то хотя бы увидеть и услышать его. А тут!.. Какая-то цивилизация мертвецов...
   Я поежился от этой мысли. Вспомнилась давно позабытая детская сказка, где по ночам мертвые выходили из могил и бродили молчаливыми толпами, пугая людей. Мелькнуло шальное: уж не попали ли мы на тот свет? Я испуганно оглянулся и в глазах Пандии тоже увидел испуг: видно, и ее донимали страшные мысли. Она-то со своей обостренностью чувствования, пожалуй, раньше меня должна была испугаться.
   А вокруг была тишина, не нарушаемая ничем, и от этой тишины, от безмолвного движения за окнами, от пустых, ничего не выражающих глаз всех этих существ становилось не по себе.
   <Ты же разведчик, - кольнул я себя ехидной мыслью. - Дело разведчика не только прорываться туда, где никто не бывал, но находить выход из любых положений>.
   Я посмотрел на женщину-экокурсовода. Она сидела неподвижно, с высоко поднятой, чуть откинутой головой, отчего ее пушистые волосы стлались по подлокотнику кресла. Мне показалось, что она к чему-то прислушивается.
   - Можно спросить? - прошептал я.
   Большие раскосые глаза ее округлились, губы сложились в трубочку и послышался тихий, довольно мелодичный свист.
   - Тс-с, не мешайте детям думать! - громыхнул над головой металлический голос переводчика.
   Я тотчас ухватился за возможность задать новый вопрос:
   - Какие же они дети?..
   Женщина повернулась, показала мне, как надо сесть. Я последовал ее примеру, прижался ухом к спинке кресла и сразу услышал тот же голос, но уже тихий, словно бы доверительный:
   - Да, они еще дети. Им нет и сорока лет.
   Мне стало не по себе. Мой сорокалетний юбилей отмечался как раз перед этой экспедицией. Тогда товарищи говорили, что я давным-давно созрел не только для героических подвигов в космосе, но даже и для семейной жизни. А я краснел как мальчишка, пряча глаза от Пандии, присутствовавшей на юбилее, которая почему-то и не думала краснеть, хотя отлично знала, что и в ее огород этот камешек.
   Может, экскурсоводша имела в виду то, что все мы до седых волос в чем-то не перестаем быть детьми? Я понимающе улыбнулся ей и сказал неожиданно:
   - У вас красивые волосы.
   Она скосила на меня свои глазищи, и я увидел в них не привычное холодное равнодушие, а что-то вроде любопытства.
   - И глаза у вас удивительные.
   Ее губы шевельнулись, что я расценил как улыбку и, воодушевленный, начал торопливо придумывать очередной комплимент, торопясь закрепить наметившееся взаимопонимание. Но в голову, как назло, лезли одни банальности, вроде все того же <у вас красивые...>.
   - Однако! - игриво сказала Пандия.
   Женщина кольнула ее взглядом и повернулась ко мне, что я расценил как готовность продолжать этот разговор.
   - Я так и знала! - произнесла Пандия.
   - Что ты знала? - всполошился я.
   - Да уж чувствовала.
   Не приходилось сомневаться в ее предчувствиях, но тут она, по-моему, перестаралась.
   - С вами приятно разговаривать, - сказал я женщине. - Вы умница, все-то понимаете.
   - Да, мы все понимаем, - ответствовала она.
   - Куда уж понятнее! - тотчас вставила Пандия.
   - Хорошо у вас, - сказал я, обводя рукой широкие окна. - Мне тут нравится.
   - Оставайтесь...
   - Что?!
   - Оставайтесь, - повторила женщина и улыбнулась в точности так, как улыбаются земные красивые женщины - изящно и обворожительно.
   - Как это?
   - Очень просто. Оставайтесь, и все. Вы узнаете много такого, чего не знает никто на Земле.
   - Где? - опешил я.
   - На Земле. Так ведь называется ваша планета?
   - А... откуда вы знаете, что мы с Земли?
   - Мы узнали это сразу, как только ваш корабль материализовался из вакуума.
   - А что вы еще узнали?..
   - Все, - сказала она, почему-то покосившись на Пандию. И вдруг добавила: - Оставайтесь, у нас многие остаются.
   Это было совсем уж неожиданно.
   - Вы хотите сказать?..
   - Да, именно это. Вы не первые у нас.
   - А кто еще был?
   Я начал вспоминать историю наших сверхдальних экспедиций, но Пандия, каким-то образом поняв, о чем я думаю, сказала раздраженно:
   - Не о нас она, не о нас.
   Я все никак не мог согласиться с мыслью, что планета, на которую мы попали, возможно, и есть один из тех перекрестков космических миграций, о существовании которых ходили легенды среди космонавтов. Попасть на такой перекресток означало найти дороги ко многим обитаемым мирам.
   - А кто еще тут был? - снова спросил я.
   - Перечисление вам ничего не даст, - ответила женщина.
   - Значит, мы - одни из многих? Этим объясняется безразличие к нам? Значит, вы просто, как говорится, устали от визитов?
   - Не этим. Ваша цивилизация ничего не может дать нам.
   - Но вы же нас не знаете.
   - Знаем, - бесстрастно возразила она.
   - Откуда?
   - Из анализа ваших излучений. В том числе и таких, которые вы никак не фиксируете. Анализы были проведены еще до того, как ваша лодка опустилась на нашу планету.
   - Так не бывает! Чтобы одна цивилизация ничем не заинтересовала другую? Не бывает!..
   Женщина никак не отреагировала на мое восклицание. Отреагировала Пандия. Скользнув томным взглядом поверх моей головы, она изрекла:
   - Что поделаешь, дорогой. Вы их не интересуете.
   Ситуация была настолько неожиданной, что я не обратил внимания на эту язвительную реплику. Было такое ощущение, словно меня вежливо попросили удалиться. Я тупо смотрел на проплывавшие за окнами все те же поля и перелески, на все так же неподвижно сидящих перестарков-детей и не смел поднять глаз на женщину-экскурсовода. Наконец до меня дошло, что это мое предположение никак не вяжется с их безразличием к нам. Ведь если им все равно, есть мы тут или нет, то откуда вдруг возьмется желание избавиться от нас? Желание - это уже не безразличие. И я решил сделать вид, что не понимаю намека. Если мы их не интересуем, то они-то нас очень даже интересуют. Сами, не способные ни о чем просить, они, похоже, не умеют отказывать в просьбах. Остановилась же эта гусеница, когда Пандия кинулась ей навстречу...
   - Трудно поверить, что наша цивилизация ничем не может обогатить вашу, - завел я все ту же пластинку.
   - Мы избегаем новой информации. Мы многократно убеждались, что новая информация - это лишь новое толкование давно известного...
   - Новое - хорошо забытое старое, - подсказала Пандия.
   - Нет ничего такого, чего бы мы не знали или не могли бы узнать при желании.
   - А желаний нет, - снова вставила Пандия. - Какой уж тут интерес, если желаний нет.
   - Желания отнимают время, - как ни в чем не бывало продолжала женщина. - Каждому из нас не хватает жизни на то, чтобы усвоить уже накопленные знания.
   У меня вдруг пропал интерес к этой планете. Что это за жизнь без желаний! Простая передача накопленных знаний от поколения к поколению? А рост, а дальнейшее развитие? Возможны ли они, когда никто ничего не хочет? Это же как у муравьев: одно и то же, одно и то же из поколения в поколение. У муравьев жизнь по биологическому стереотипу, а тут по социальному?
   Теперь было понятно, почему нет связи с кораблем. Они отгородились от излучений космоса, не желая ничего знать сверх того, что им уже известно.
   Ну что ж, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы-то не дошли до такой жизни, нас-то у них многое может интересовать. А раз так держитесь, уважаемые пандорцы! Пользуясь вашей долготерпимостью, мы будем совать нос повсюду...
   - Я должна кое-что объяснить, - сказала женщина. - Наша долготерпимость небезгранична.
   Мы с Пандией переглянулись, и я понял, что думали мы с ней об одном и том же. Обоим нам стало не по себе от этого объяснения женщины-экскурсовода. Значит, она читает наши мысли? Значит, мы действительно ничем не удивим их, поскольку все, что мы знаем, - в наших мыслях?
   - Но ведь не бывает такого, чтобы одни ничем не могли быть полезны другим! - воскликнул я, никак не желая примириться с мыслью о своем ничтожестве.
   - Ничем, - холодно сказала женщина. И показала на окна: - Мы возвращаемся, вы можете выйти.
   За окнами уже поблескивали вдали металлические корпуса зондов и катера. И никого вокруг. Похоже было, что на этой уставшей от знаний планете и в самом деле не нашлось ни одного любопытного, кого бы заинтересовали наши аппараты.
   - Высокоразвитая цивилизация не может быть негуманной, - сказал я, не желая отступать.
   Женщина поняла сразу все - и что я хотел сказать, и то, о чем только собирался подумать.
   - Мы не нуждаемся в новой информации. Но вы можете получить любую. Что же вас интересует?
   - Все! - сразу отозвалась Пандия.
   - Все не может интересовать никого. Любое разумное существо, как и общество в целом, может понять лишь очередной этап знаний.
   - При таких возможностях нам трудно конкретизировать вопросы. - Я решил схитрить. Говорил и старался не думать о том, что вертелось на языке, чтобы не выдать себя. - Но мы рассчитываем на вашу помощь.
   - Мы никому не отказываем в помощи.
   - Вы не могли бы выйти вместе с нами?
   - Зачем?
   - Нам нужно спросить у вас...
   - Спрашивайте.
   - Это нужно там... в нашем катере.
   - У вас неисправность? Я пришлю тех, кто вам поможет.
   - Нет, все в порядке... Нам только спросить. Но лучше спросить там, в катере...
   Я совсем измучился от необходимости говорить одно, а думать другое, чтобы она не угадала моей хитрости. Мне казалось, что если она сама увидит нашу технику, то поймет, что и мы не лыком шиты, и тогда возникнет обоюдный интерес, так нужный для контакта.
   - Вам необходима привязка к аппарату? - спросила женщина. - У вас нет самостоятельности?
   - У некоторых - никакой, - не упустила Пандия возможности съязвить.
   - Экскурсия не может остановиться. Дети ушли в свои мысли, дети учатся, и я не вправе прервать этот процесс. Но если вам нужно, я вернусь. Доведу экскурсию до конца и вернусь.
   Мы вышли из гусеницы, и она снова засучила своими бесчисленными ножками, заторопилась дальше. Последний раз мелькнули в окнах все такие же равнодушные лица, последний раз изогнулось за бугром длинное тело поезда, казавшееся живым, и мы остались одни на лугу в окружении своих зондов. Солнце перевалило за полдень, слабый ветер приятно холодил лицо, было тихо и спокойно на этой странной планете, которой мы были нисколечко не нужны.
   - Что говорят на этот счет твои инструкции? - ехидно спросила Пандия.
   - Они говорят, что так, как ты, нельзя себя вести при контакте.
   - А как ты, можно?
   - Что я такого сделал?
   - Так вести себя с незнакомой женщиной! Она же инопланетянка.
   - Вот именно. А я разведчик. Ты не забыла?
   - Я ничего не забываю.
   - Мне полагается вести себя так, как я нахожу нужным.
   - Ну-ну, - ехидно сказала Пандия. - Ты большой мастер своего дела.
   Я разозлился. Это было наконец смешно, вести такие разговоры в такой момент.
   - Неужели нам нечего больше обсудить?
   - Еще наобсуждаемся. Ты же видишь, какие они. Тут хоть оставайся. А позлить тебя так интересно!
   - Ты сама злишься.
   - Я? Больно надо!
   - Тебе не кажется, что мы ведем себя здесь как-то странно?
   - По-моему, ты всегда такой...
   - Встретились с иной цивилизацией, а думаем о каких-то пустяках. Увязались в эту дурацкую экскурсию, ведем праздные разговоры вместо того, чтобы заниматься исследованиями... Бывало, обыкновенная букашка с другой планеты вызывала бурю...
   - Они мне сразу не понравились, - сказала Пандия.
   - Кто?
   - Эти отупевшие от учебы <дети>, эта гражданка из поезда-гусеницы. Послушай! - схватила она меня за рукав. - Может, дети - вовсе не дети, а космонавты вроде нас? Те, которых уговорили тут остаться?..
   - Ну у тебя и фантазия! - сказал я, внутренне поеживаясь от такого предположения. - Тебе бы фантастические романы писать.
   - А что?! Это же очень-очень развитая цивилизация. Бездна знаний. Пока их переваришь...
   - В этом что-то есть, - признал я.
   - Наконец-то заметил!..
   - Погоди ты... - Я задумался. - Ты сказала: <пока переваришь>?
   - Да, а что? Ведь если у них бездна знаний, то и переваривать эти знания нужна бездна времени.
   - Ну?
   - А жизнь ограничена. Биологические рамки не раздвинешь...
   Меня поразила эта мысль, и я, воодушевленный неожиданной идеей, собрался добавить что-то свое. Но вдруг увидел, как глаза Пандии округлились в ужасе. Оглянулся и чуть не шарахнулся в сторону: возле меня, буквально в метре, извивалась, шевелилась, хватала воздух голая по локоть человеческая рука. Ничего вокруг, только эта рука, беззвучно ищущая что-то в пространстве. Самое ужасное было в том, что рука была мне знакома белая, мягкая, какая-то по-особому пластичная.
   Я глянул на Пандию: руки у нее были на месте. Да и понял, что эти изнеженные пальцы никак не могли принадлежать Пандии, чьи руки всегда лезли не в свое дело и потому были исцарапаны и исколоты.
   А рука все трепыхалась в воздухе. Наконец, она ухватила что-то, медленно согнулась в локте, и мы увидели выходящую прямо из пустоты нашу знакомую аборигенку.
   - У меня что-то заедает в системе подпространственного перехода, произнесла она на чистом русском языке. Точнее, произнесла не она, поскольку губы ее даже не шевельнулись. Голос, мягкий, певучий, исходил из маленькой коробочки, прикрепленной у нее под горлом. - Так что вам нужно? Говорите скорей.
   - А чего говорить, если вы сами все знаете.
   У меня это вырвалось непроизвольно, и я тут же пожалел о сказанном, испугавшись, что она попросту обидится и исчезнет. Но, видно, даже обижаться не было в привычке у этих пандорцев.
   - Конечно, знаем, - сказала она все тем же безразличным тоном. - Вы все, не только земляне, но и все другие тешите себя нелепой надеждой, что можно у кого-то что-то подсмотреть, перенять. Так ведь?
   - А что в этом плохого?! - вскинулась Пандия.
   Аборигенка даже не повела глазом в ее сторону, сказала, по-прежнему обращаясь ко мне:
   - Плохо то, что вы себя обманываете. Перенять чужое - значит воспользоваться чужим, на это могут рассчитывать только нравственно несовершенные существа.
   - Ну, знаете! - опять не выдержала Пандия.
   - Чужие знания могут быть поняты лишь в том случае, когда свои близки к ним. Но тогда чужое и не нужно. Не в использовании чужого, а в развитии, совершенствовании своего - путь всякого прогресса.
   Я видел, как Пандия нервно передернула плечами: вместо обоюдоинтересного контакта приходится выслушивать назидательно-приторную нотацию, на которые горазды и свои, земные, лектора. Это называется напросились.
   - Но мы хотели не только узнать о вас, но и сообщить вам о себе.
   - Зачем?
   - Как это зачем? Как зачем?!.
   Теперь я не глядел на Пандию. Если уж мне невмоготу выслушивать такое, представляю, каково ей.
   - У нас существует запрет на собственные знания, зачем же нам ваши?
   - Как это запрет на знания?
   - Я так и знала: вам неизвестен биологический предел познания. Хотя трудно поверить, что ваши ученые не додумались до сравнительного анализа созревания биологических систем...
   Что-то знакомое было в ее словах. Будто бы только что я думал об этом самом. Думал, да почему-то недодумал.
   Мы так и стояли посреди поля, и было в этой беседе что-то непонятное, противоестественное. Солнце, желтое, как лимон, клонилось к горизонту, и тень от стоявшего неподалеку нашего разведочного катера тянулась к нам по ярко-зеленой траве, словно подкрадывалась.
   Не так, совсем не так представлялся мне первый контакт с представителями иной цивилизации. Сесть бы друг против друга в салоне нашего катера, который, право же, был совсем не плох для такого случая, да угостить инопланетянку как следует, да поговорить по душам, никуда не торопясь. А то получалось, что разговариваем, как прохожие, - здравствуй и до свидания.
   - Пожалуйста, будьте добры, пойдемте к нам, - залопотал я, подобострастно жестикулируя, чуть не кланяясь.
   Женщина удивленно посмотрела на меня и, как мне показалось, только из жалости направилась к катеру. Пандия шла следом и молчала, и я рад был, что молчала, потому что в эту минуту больше всего боялся ее ехидного язычка.
   Войдя в салон, женщина мельком огляделась и никак, ни словом, ни взглядом не выразив своего отношения к увиденному, повернулась ко мне.
   - Давайте знакомиться! - торжественно произнес я. - Меня зовут Андреем, ее - Пандией. Мы представители миролюбивой и дружественной планеты Земля...
   - Это я знаю, - резко прервала меня женщина. И вдруг добавила: - Меня зовут Ная.
   - Многоуважаемая Ная! Прежде чем мы начнем беседовать, пожалуйста, познакомьтесь с нашей земной цивилизацией, с нашей историей, культурой... Мы вас очень просим, - добавил я совсем уж слащавым тоном.
   Не знаю, что на нее подействовало, - убедительность слов или мольба, явственно прозвучавшая в моем голосе, - только она, ни слова не говоря, ни о чем не спрашивая, шагнула к креслу, тому самому, в котором обычно мы брали сеансы самообучения, и села в него. Так-таки подошла и села, словно заранее знала, куда и как садиться, словно это было ей не впервой. Я предложил ей надеть наушники, но она сказала, что и так все услышит. Я попросил ее быть внимательной, поскольку изображения на экране меняются довольно быстро, но она удивленно посмотрела на меня. То есть она только подняла свои ставшие круглыми, как у кошки, глазищи, и я решил, что она именно удивлена. Или это была такая телепатия, внушение взглядом?
   Объяснять больше было нечего, и я включил информационную систему. Для начала решил показать нашу историю, все, что было хорошего и плохого за много тысячелетий существования рода человеческого.
   - Быстрее, - сказала она.
   Я увеличил скорость подачи информации, решив, что самые ранние периоды истории ее не заинтересовали.
   - Быстрее.
   Снова прибавил скорость и счел нужным предупредить:
   - Дальше будет интереснее...
   - Быстрее, - перебила она меня.
   Подскочила Пандия, до сих пор молча стоявшая в стороне, включила информаппарат так, что он завизжал.
   - Тебя же по-человечески просят: быстрее, - со злорадством проворчала она.
   Это была совсем уж безумная скорость, однако Ная ничего не сказала, сидела со скучающим видом, смотрела на экран, на котором ничего нельзя было разобрать - оплошная толчея цветолиний.
   Общая история человечества проскочила быстро. Экран побелел на мгновение и снова замельтешил тенями. Дальше была история научных открытий с бесчисленными формулами и цифрами, над каждой из которых думать да думать. И Ная задумалась, уставив свой все еще равнодушный взгляд в мерцающий экран. А потом протянула руку к экрану, и... мерцание прекратилось.
   - Это неинтересно, - оказала она. Изобразила пальцами какую-то фигуру, и экран сам собой снова замерцал. Изображения теперь мелькали не так быстро, как вначале, и я разглядел, что Ная снова смотрит фрагменты общей истории. Как она, впервые увидевшая нашу технику, переключила все по-своему, мне было неведомо. Но факт оставался фактом: она разбиралась в нашей технике не хуже нас самих. Эта ее способность все мгновенно понимать восхитила и ужаснула меня. Получался не контакт, а какое-то совершенно не равное общение. Такое я чувствовал только один раз в жизни, когда мальчишкой-первогодком впервые оказался в учительской перед бородатыми педагогами. Тогда я уже совершенно точно знал, что учителя существуют для меня, а не наоборот, но не мог отделаться от ощущения, что я для них что-то вроде червячка-мотыля, который рассматривают со всех сторон, прикидывая, как получше насадить его на крючок.
   И вдруг до меня дошло, что ведь она, всезнающая инопланетянка, смотрит то, что уже смотрела. Значит, что-то ее заинтересовало?
   - Вы что-то ищете? - опросил я, наклонившись к Нае. От ее волос пахло цветами, напоминающими ароматы, любимые Пандией.
   Она повернулась ко мне, и я впервые так близко увидел ее красивое, чуть бледноватое лицо, ее глаза, в которых уже не было прежнего безразличия.
   - Я еще не знаю, что именно, - сказала она с какой-то новой интонацией в голосе.
   Это было уже немало. Во всех инструкциях сказано, что при контакте не следует пугать аборигена своими знаниями или незнаниями, а необходимо проявлять чуткость даже к незначительным проявлениям интереса. Другими словами: надо подлаживаться и делать вид, что тебя безумно интересует то, что заинтересовало его, хоть это, по-твоему, и сущая ерунда.