Рафаэль Сабатини — Западня
Роман опубликован в 1917 г. На русский язык переведен в 1994 г.
Глава I
ДЕЛО В ТАВОРЕ
В том, что мистер Батлер был тогда пьян, можно совершенно не сомневаться. Это подтвердил и сержант Фланаган, и сопровождавшие его солдаты, да и сам Батлер впоследствии. И позвольте мне сразу здесь заметить, что, хотя в глазах других, по его собственным словам, он выглядел безответственным сумасбродом, мистер Батлер был человеком чести, не способным ко лжи. Да, сэр Томас Пиктон назвал его «подлым вором», но я уверен, что дело тут просто в том, что этот генерал, безусловно, выдающийся военачальник, во всем остальном был человеком слишком прямолинейным и ортодоксальным. Те, кто понял его высказывание буквально, очевидно, просто плохо знают людей и потому принимают за объективную оценку резкость генерала Пиктона, которого лорд Веллингтон [Лорд Веллингтон — такова традиционная русская транскрипция этого имени (хотя более верное произношение этой фамилии Уэллингтон), или Артур Уэлсли (1769-1852) — английский полководец, государственный деятель, дипломат. Военную карьеру начал в 1794 г. Воевал в Нидерландах, Индии. С 1813 г. — маршал, с 1814 г. — герцог. В 1815 г. командовал союзной армией в битве при Ватерлоо, с 1827 г. — главнокомандующий английской армией, в 1828-1830 гг. был премьер-министром, позднее неоднократно занимал министерские посты. В 1808-1813 гг. командовал союзными войсками, действовавшими на Пиренейском полуострове против наполеоновской Франции] называл грубияном и сквернословящим чертом.
Вообще же, если как следует разобраться, то станет ясно, что вся эта драматическая история, о которой речь впереди, явилась результатом недоразумения. Хотя я, конечно, не захожу так далеко, чтобы принять точку зрения одного из защитников Батлера, считавшего, что лейтенант оказался жертвой заговора, организованного «гостеприимным» хозяином в Регоа. То, что это не так, легко объяснить. Этот хозяин носил фамилию Соза, и упомянутый защитник поспешил сделать вывод, что он принадлежит к известному семейству, самыми видными представителями которого были принципал Соза, член регентского совета в Лиссабоне, и кавалер Соза, португальский посланник при Сент-Джеймском дворе. Плохо знакомый с Португалией, защитник находился в неведении относительно того, фамилия Соза распространена в этой стране почти так же, как фамилия Смит в Англии. Он, наверное, был введен в заблуждение также тем обстоятельством, что принципал Соза не преминул поднять по этому поводу шум в столице, чем создал новые трудности для лорда Веллингтона, у которого их и без того хватало: ему мешали некомпетентность и злоба, которые проявляли как кабинет министров в Лондоне, так и правительство в Лиссабоне.
Если бы не все те же некомпетентность и злоба, и наша история могла бы иметь совсем другое развитие сюжета. Прояви мистер Персиваль больше энергии, а представители оппозиции меньше недоверия и своекорыстия, кампания лорда Веллингтона не страдала бы из-за нехватки продовольствия. Не менее глупо и корыстно, да еще и скандально вел себя португальский регентский совет. В результате того, что политики обеих стран пеклись главным образом о своих собственных интересах, британские экспедиционные силы остались без обещанных припасов, хватало у них и разных других трудностей буквально на каждом шагу продвижения по Португалии. Лорд Веллингтон, должно быть, испытывал муки бессилия сродни тем, что пришлось пережить сэру Джону Муру при таких же обстоятельствах пятнадцатью месяцами ранее. О том, что Веллингтон действительно страдал и ожидал еще больших страданий, свидетельствуют письма. От возможного душевного расстройства ему помогала уберечься лишь его железная воля. Регентский совет с его заботой о снискании популярности среди португальской аристократии намеренно тормозил выполнение его распоряжений своей бездеятельностью; до него доходило эхо голосов из Сан-Стефана [Сан-Стефан — дворец в Лиссабоне, где обычно заседал регентский совет], громко объявлявших его действия необдуманными, опрометчивыми и неразумными; посредственные журналисты и люди типа лорда Грея, видимо, вследствие своего абсолютного невежества в военных делах истово критиковали его операции. Он знал, какая неистовая буря гнева и обвинении была поднята оппозицией, когда его возвели в пэрство несколько месяцев назад, после славной битвы под Талаверой [Славная битва под Талаверой — Талавера-де-ла-Рейна — город в испанской провинции Толедо. Здесь 27— 28 июля 1809 г. союзные войска в составе одиннадцати дивизий (4 английских и 7 испанских — всего 54 тысячи солдат) сошлись с французскими оккупационными войсками, насчитывавшими 47 тысяч человек. Союзными войсками командовали Веллингтон и Куэста, французскими — Жозеф Бонапарт, провозглашенный в то время испанским королем, а также генералы Журдан, Виктор и Себастьяни. В результате французы потеряли 7400 человек, союзники — 6500 (из них испанцев — 1200), одержав стратегическую победу, так как императорские войска затем начали отступать к Мадриду. За это сражение испанская Центральная хунта присвоила Веллингтону звание генерал-капитана испанской армии, а английское правительство дополнило его титул: он получил право называться виконтом Веллингтоном де Талавера], и как, несмотря на нее, утверждалось: «Веллингтон, дескать, так неумело проводит кампанию, что заслуживает не награды, а наказаниям; он также знал о растущей в Англии непопулярности этой войны, ему было известно, что правительство, не сведущее в проводимых им трудоемких приготовлениях, было недовольно его „бездеятельностью“ в последние несколько месяцев, — настолько, что один из членов кабинета даже написал ему нечто невероятно нелепое: „Бога ради, делайте же что-нибудь — что-нибудь, чтобы пролилась кровь“.
Сердце, менее стойкое, должно быть, не вынесло бы этого, дух, менее сильный, упал бы в окружающей его удушливой атмосфере недоброжелательности. Человек, не столь целеустремленный, наверное, дал бы волю чувствам, сложил с себя командование и сел на корабль, отплывающий в Англию, предложив предварительно кому-нибудь из своих многочисленных критиков занять его место во главе войска и дать возможность проявиться на практике военному гению, вдохновлявшему их лишь на критические опусы. Веллингтон, однако, был не зря прозван «железным», и он никогда не обнаруживал столько воли и самообладания, как в те тяжелые дни 1810-го.
Суровый и бесстрастный, он шел своим путем к поставленной цели, не позволяя всякого рода критиканам остановить себя.
К сожалению, хладнокровие главнокомандующего не разделяли его офицеры. Дивизия легкой кавалерии, расквартированная вдоль реки Агеды для охраны испанской границы, за которой маршал Ней [Ней Мишель (1769-1815) — маршал Франции, герцог Эльхингенский, князь Московский, один из ближайших соратников Наполеона, «храбрейший из храбрых», по характеристике императора. Командовал дивизиями и корпусами во всех войнах революционной Франции и наполеоновской империи. Особенно отличился в войне с Россией. После реставрации Бурбонов был приговорен к смерти палатой пэров и расстрелян] произвел демонстрацию против Сьюдад-Родриго [Сьюдад-Родриго — город на западе Испании, в провинции Саламанка], как и другие части, страдала из-за недостатка припасов, и, в конце концов, ее темпераментный командир сэр Роберт Крофорд обнаружил, что ему больше нечем кормить людей. Раздраженный этим обстоятельством, сэр Роберт стал действовать опрометчиво. Он конфисковал кое-какую утварь в церкви в Пиньеле, чтобы обменять ее на продовольствие. Этот акт, учитывая распространенные в те времена среди населения чувства и настроения, мог иметь серьезные последствия, и сэр Роберт был вынужден принести, в конце концов, свои извинения и все возместить. Однако это уже другая история. Я упомянул этот инцидент лишь потому, что дело в Таворе, которое нас интересует, по сути, вытекло из него, поскольку поведение сэра Роберта могло быть воспринято его офицерами как пример, а следовательно, должно служить в дальнейшем для оправдания лейтенанта Батлера. Нашего лейтенанта послали в экспедицию за провиантом в долину Верхней Дору [Дору — португальское название реки, которая в Испании называется Дуэро, протекает на севере Пиренейского полуострова и впадает в Атлантический океан] с полуэскадроном кавалеристов 8-го Ирландского драгунского полка, два эскадрона которого были в это время приданы легкой кавалерии. Если быть более точным, ему предстояло купить и пригнать в Пиньел сто голов скота, часть которого предполагалось забить, а другую часть использовать в качестве тяглового. Согласно инструкциям, лейтенант должен был доехать до Регоа и там представиться некоему Бартоломью Бирсли, преуспевающему и влиятельному англичанину-виноделу, владеющему благоприобретенными его предком обширными виноградниками на Дору. Ему напомнили о почти враждебном отношении крестьян в некоторых районах, предупредили, чтобы он обращался с ними осторожно, не допускал отставания своих солдат, и посоветовали довериться во всем, что связано с покупкой скота, мистеру Бирсли. Нужно сразу признать, что если бы сэру Роберту Крофорду было известно о ветрености и безответственности мистера Батлера, он, безусловно, назначил бы в эту экспедицию другого офицера. Но Ирландский драгунский полк лишь недавно прибыл в Пиньел и был генералу совершенно незнаком.
Ненастным мартовским днем лейтенант Батлер выступил во главе своего отряда в сопровождении корнета О'Рурка и двух сержантов; в Пишкейре к ним присоединился проводник-португалец. На ночь они остановились в Эрведозе и рано утром снова были в седлах. Они ехали по поднимающейся над Кашан-да-Валейра скалистой возвышенности, через которую, бурля и пенясь, бежала своим каменистым путем разлившаяся желтая река. Это зрелище, впечатляющее даже ярким цветущим летом, теперь угнетало и даже пугало, наводя на мысль об ущелье подземного мира. Возвышающиеся по ту сторону вздувшегося потока гранитные утесы скрывались мглой и проливным дождем, непрерывно низвергавшимся со свинцовых небес с угрюмой неумолимостью, заставляя пузыриться ревущую в ущелье реку, и пробирающим солдат до самых внутренностей. Впереди, закутавшись до подбородка в синий кавалерийский плаш, в кожаном шлеме со стекающими по нему ручейками ехал лейтенант Батлер, проклиная погоду, страну, легкую кавалерию и вообще все, что привело к его нынешнему положению. Рядом с ним верхом на муле трусил португальский проводник в соломенной плащ-накидке с капюшоном, придававшей ему сходство с оплетенной соломой бутылью его родного портвейна. Оба молчали — проводник не понимал по-английски, а знание лейтенантом португальского исключало какую бы то ни было беседу.
Отряд достиг склона и спустился вниз по дороге, окаймленной унылыми мокрыми соснами, качающими своими черными ветвями, на время скрывавшими всадников от насквозь промокшего хлюпающего мира. Они выехали из-за них у самого моста, соединяющего берега желтой реки и ведущего прямо в Регоа. Вступив в город, драгуны зашлепали по грязи и глине узких немощеных улиц, которые местами оказались совершенно затопленными: к дождю здесь добавлялись потоки воды, струившиеся с покрытых черепицей крыш домов слева и справа.
В окнах мелькали любопытные лица, изредка открывалась дверь, и появившийся на пороге крестьянин со своим семейством вопросительно, а порой и участливо смотрел да проезжающую мимо мокрую процессию. Но на улицах они не увидели ни одной живой души, все попрятались кто куда от безжалостного ливня.
Драгуны выбрались за город, и проводник остановился у ворот в стене, за которой виднелись сад и красивый белый дом; за домом начинались виноградники, поднимающиеся террасами по горному склону и скрывающиеся из виду в опустившейся туманной мгле. На гранитной перекладине над воротами лейтенант прочитал высеченную надпись «Бартоломью Бирсли, 1744» и понял, что они у цели, у дома сына или внука — он не знал, кого именно, да его это и не интересовало — первого арендатора виноградной фермы.
Однако мистера Бирсли дома не было. Об этом лейтенанту сообщил его управляющий, полный, благодушный, чем-то похожий на священника в своем черном с шелковой отделкой одеянии господин, чья фамилия был Соза, что послужило в дальнейшем, как я уже говорил, причиной некоторых недоразумений. Мистер Бирсли недавно отбыл в Англию, собираясь там переждать, пока в Португалии все успокоится. Он здорово пострадал от французов во время вторжения армии Сульта [Сульт Николя-Жан де Дье (1759-1851) — маршал Франции, герцог Далматский. Вышел из простых солдат. Участник кампаний на Рейне, Дунае, в Италии и Швейцарии. Командовал дивизиями и группами дивизий. Затем командовал консульской гвардией и рядом корпусов «Великой армии». Сыграл видную роль в сражении под Аустерлицем, но особенно отличился в Испании (1809-1814). В 1815 г. эмигрировал. После Июльской революции 1830 г. был сначала военным министром, потом министром иностранных дел, а в 1840-1847 гг. — председателем совета министров. В 1808 г. командовал французскими войсками, вторгшимися в Португалию], и никто не смог бы упрекнуть его за нежелание опять испытать то, что он уже перенес, особенно сейчас, когда ходили слухи, что император сам собирается повести армию, концентрирующуюся на границе.
Но даже если бы мистер Бирсли находился дома, вряд ли драгунам был бы оказан лучший прием. Приветствовавший лейтенанта на вполне понятном английском Фернанду Соза просил его в принятой в Португалии витиеватой манере считать весь дом и все, что в нем находилось, своим и требовать всего, чего пожелает. Солдаты расположились на кухне и в просторном холле, где развели большой огонь из сосновых поленьев, после чего дом наполнился паром и запахом сохнущей одежды, и провели тут остаток дня полураздетые, закутанные в одеяла и соломенные накидки. После утомительной скачки по дождю драгуны изрядно проголодались, в полной мере изведав нехватку продовольствия, возникшую на Агеде в последнее время. Теперь же, благодаря Фернанду Созе, они могли поесть так, как не ели уже многие месяцы: жареная козлятина с вареным рисом и золотистым маисовым хлебом под терпкое и не очень хмельное вино были предложены их изголодавшимся желудкам предупредительным и внимательным управляющим в таких количествах, что избежать излишеств, казалось, не представлялось возможным.
На столе лейтенанта Батлера и корнета О'Рурка, расположившихся в гостиной, козлятина уступила место отлично зажаренной индюшке, и Соза сам отправился в погреб, чтобы принести им выдержанное столовое вино, приготовленное из прогретого солнцем винограда, собранного на берегах Дору, которое, как он клялся — и наши драгуны с ним охотно согласились, — посрамит само бургундское; а портвейн, поданный на десерт, изумил даже мистера Батлера, знавшего толк в вине и за время своего пребывания в этой стране научившегося неплохо разбираться в портвейнах.
Сутки пробыли драгуны на вилле мистера Бирсли, благодаря бога за выпавшие на их долю тяготы, в результате чего они оказались в тепле и уюте, в оазисе изобилия, пируя так, как могут пировать только долго и строго постившиеся люди. Но это было не все. Добряк Соза считал, что оказавшиеся у него в гостях представители защитников Португалии должны отдохнуть и поправиться, и мистеру Батлеру не нужно отправляться в горы за стадом буйволов. Фернанду Соза имел под своим началом группу рабочих, в это время года сидевших без дела, которых он и занял в интересах своих английских друзей, позволив лейтенанту лишь заплатить деньги за скот и собираясь самолично проследить, чтобы цена была надлежащей.
О большем лейтенант не мог и мечтать. Он был невысокого мнения о себе, как о торговце скотом или погонщике, и не имел особого желания отличиться в качестве того или другого. Так что, когда на следующий день, после того, как кончился дождь, стадо пригнали в Регоа, наш лейтенант имел все основания остаться довольным. Выплатив запрашиваемые деньги — сумму гораздо более скромную, чем та, которую он приготовился отдать, — мистер Батлер собрался тотчас же отправиться в Пиньел, помня о тяжелом положении дивизии и нетерпении, с которым горячий генерал Крофорд, должно быть, ждал его.
— Ну, что ж, поезжайте, раз должны, — смиренно сказал опечаленный Соза. — Но сперва отобедайте. Обед будет просто замечательный, обещаю. Насчет него я уже распорядился. И вино — вы непременно должны высказать свое мнение о вине.
Лейтенант Батлер заколебался. Корнет О'Рурк с беспокойством посмотрел на него, в душе моля бога, чтобы Батлер поддался соблазну, и, со своей стороны, пытаясь изобразить согласие, поблагодарил Созу за гостеприимство.
— Сэр Роберт будет беспокоиться, — проговорил лейтенант.
— Но полчаса, — возразил Соза, — что они решают? А за полчаса вы отобедаете.
— В самом деле, — отважился вставить свое слово корнет, — бог знает, когда мы еще сможем поесть.
— И обед уже готов. Он будет подан немедленно, — сказал Соза и тут же дернул за шнур колокольчика.
Не подозревая о вмешательстве судьбы — да и как он это мог заподозрить? — мистер Батлер наконец согласился, и они сели за стол.
Теперь вы увидите, жертвой каких роковых обстоятельств он стал. Через полчаса, как и обещал Соза, с обедом, который и в самом деле оказался изумительным, было покончено. Уж если накануне дворецкий, не ожидая их появления, выставил столь обильное угощение, можете себе представить, какой пир он им закатил теперь, имея время подготовиться. Опорожнив свой четвертый и последний, наполненный до краев, стакан тончайшего красного дорского вина, лейтенант вздохнул с явным сожалением и отодвинулся от стола.
Но Соза, забеспокоившись, замахал рукой, удерживая его.
— Один момент, — взмолился он. Его полное доброе лицо излучало тревогу. — Мистер Бирсли никогда не простит мне, если я позволю вам уехать без того, что он называет «чашкой в стремя», которая предохранит вас от болезней, таящихся в ветрах, приходящих с Серры [Серра (порт.; исп. — сьерра) — горная цепь, хребет]. Стакан — только один — того портвейна, который вы попробовали вчера. Я сказал — только стакан, хотя все же надеюсь, что вы окажете мне такую честь и выпьете всю бутылку. Но стакан — хотя бы, стакан! — Он просил почти со слезами.
Мистер Батлер уже находился в состоянии приятной расслабленности, и предстоящая дорога представлялась ему пыткой; но служба есть служба, к тому же сэр Роберт Крофорд имел дьявольский характер. Разрываясь между сознанием долга и жаждой удовольствия, Батлер посмотрел на О'Рурка. Этот белокурый ангелоподобный юноша, почти еще мальчик, для своих лет слишком хорошо разбирающийся в винах, ответил ему затуманенным взглядом и облизнул губы.
— На вашем месте я бы поддался искушению, — проговорил он. — Вино весьма изысканно, а десять минут большой роли не играют.
Лейтенант принял компромиссное решение, делающее ему, как офицеру, честь, но обнаруживающее достойный всяческого осуждения, хотя и вполне понятный, эгоизм.
— Хорошо, — сказал он. — Оставьте сержанта Фланагана с десятью людьми подождать меня, О'Рурк, а сами немедленно отправляйтесь с остальными и прихватите с собой скот. Я догоню вас.
Вид упавшего духом О'Рурка вызвал сочувствие у Созы.
— Но, капитан, — умоляюще заговорил он, — разве вы не позволите лейтенанту...
— Долг есть долг, — не терпящим возражений тоном прервал его мистер Батлер. — Отправляйтесь, О'Рурк.
И О'Рурк, весьма нечетко щелкнув каблуками, отдал честь и отбыл.
Тотчас принесли бутыли в корзине — не одну, как сказал Соза, а три — и, когда с первой было покончено, Батлер решил, что, коль скоро О'Рурк и скот уже в пути, ему самому можно не торопиться с отъездом. Стадо буйволов движется довольно медленно, и отряд всадников, отправившись вслед ему спустя несколько часов и путешествуя без помех, без труда сможет догнать его прежде, чем стадо преодолеет лежащие впереди сорок миль.
Так, с легкостью поддаваясь соблазну, наш лейтенант склонился наконец к тому, чтобы распробовать и вторую бутылку этого нектара, «выгнанного из солнечного света, разливающегося над Дору» (его собственные слова). Управляющий вытащил коробку отборных сигар, и, хотя лейтенант не курил, он решил позволить себе и это по такому особенному случаю. Удобно устроившись в глубоком кресле и протянув ноги к пылающим сосновым поленьям, он провел большую часть этого промозглого дня в полудреме, прихлебывая вино и пуская дым. Вскоре вслед за второй отправилась и третья бутылка, и, учитывая, что управляющий мистера Бирсли был человеком исключительно мало пьющим, можно с уверенностью сказать, что большая часть вина перетекла в страждущую утробу лейтенанта.
Вино оказалось несколько более крепким, чем Батлеру представлялось сначала, и на смену блаженному оцепенению, вызванному обедом, пришло возбуждение, разрушившее остатки здравомыслия.
Управляющий был человеком, чрезвычайно хорошо разбирающимся в винах и виноградарстве и чрезвычайно плохо во всем остальном — поэтому неудивительно, что различные аспекты этих предметов в основном и составляли тему их разговора, — и, как все энтузиасты, являлся весьма интересным собеседником. Когда Батлер в очередной раз рассыпался в похвалах рубиновому вину, управляющий сказал со вздохом:
— Да, вы, конечно, правы, капитан, это прекрасное вино. Но у нас было еще лучше.
— Клянусь богом, это невозможно! — возразил Батлер, икнув.
— Трудно в это поверить, я понимаю. Но тем не менее оно было: великолепное, чудесное вино урожая знаменитого на Дору 1798 года, самого известного из всех, что мы знаем. Мистер Бирсли продал несколько бочек монахам в Тавору, которые разлили его по бутылкам и теперь хранят. Я упрашивал его тогда не делать этого, зная, сколь ценным оно может стать со временем, но он все же продал. Эх, господи, господи! — Управляющий сжал на груди руки и поднял к потолку свои чуть выпуклые глаза, демонстрируя всевышнему, что он не одобряет безрассудного поведения хозяина. — Мистер Бирсли сказал, что вина и так достаточно, но теперь, — он в отчаянье развел своими пухлыми руками, — у нас его не осталось вовсе. Эти сукины дети — французы, которые пришли с маршалом Сультом, — забрели к нам в поисках фуража и, найдя вино, вылакали его, как свиньи. — Он выругался, его прежде добродушное лицо теперь горело гневом. — Подумать только, все это бесценное вино было употреблено словно самое низкопробное пойло. Не осталось ни капли. Но у монахов в Таворе его еще много. Они дорожат им, поскольку знают толк в хорошем вине. Все священники знают толк в хорошем вине. Да! Черт побери!
Он погрузился в тяжелые раздумья.
Лейтенант Батлер пошевелился в кресле и сочувственно нахмурил брови.
— Отврат'тельно, — сказал он с негодованием, его язык сильно заплетался. — Я не забуду об этом, когда... встр'чусь с фр'нцузами. — После чего тоже погрузился в раздумья.
Мистер Батлер был добрым католиком и, более того, католиком весьма ортодоксальным, не согласным считать некоторые вещи само собой разумеющимися. Леность и распущенность духовенства в Португалии, бросившиеся в глаза уже при его первом знакомстве с монахами этой страны, вызвали в нем негодование. Громогласно декларируемые обеты монашеской бедности, якобы строго соблюдаемые за монастырскими стенами, коробили его своей фальшью. Люди, поклявшиеся богу жить в нищете носящие грубую одежду и обходящиеся без обуви и в то же время заплывающие жиром от обильной пищи, хранящие драгоценные вина, раздражали его своей несообразностью.
— И теперь этот нектар попивают монахи, — сказал он вслух и саркастически усмехнулся. — Знаю я эту п'роду каплунов, подпоясавших свои большие животы веревками, ваших живущих «в нищете» капуцинов [Капуцины (от capuccio, um. — капюшон) — члены монашеского католического ордена].
Соза посмотрел на него с внезапной тревогой, вспомнив, что все англичане еретики (он ничего не знал о религиозных разногласиях между англичанами и ирландцами) [В отличие от протестантов-англичан ирландцы в большинстве своем являются католиками, как и португальцы]. Молча Батлер прикончил третью, и последнюю, бутылку, его разум замкнулся на мысли о вине, которое было еще лучше этого и хранилось в подвалах монастыря в Таворе. Он ощутил растущую потребность непременно его попробовать.
И неожиданно спросил:
— А где находится Тавора? — вероятно, подумав о восторге, который могло бы вызвать это вино у измученных войной солдат в долине Агеды.
— Лиг [Лига — мера длины в ряде европейских стран до введения метрической системы. Длина ее была различной; в Португалии она составляла 6180 м.] десять отсюда, — ответил Соза и показал ее на карте, висящей на стене.
Лейтенант поднялся и, слегка пошатываясь, двинулся через комнату. Он был высоким, чуть угловатым парнем, светлокожим, с голубыми глазами и копной густых огненно-рыжих волос, удивительно сочетавшихся с его характером. Широко расставив ноги для большей устойчивости, лейтенант остановился перед картой и, проследив пальцем течение Дору, стал водить им по области вокруг Регоа, пока наконец не нашел нужного места.
— А что, — сказал он, — мне кажется, мы должны отправиться обратно в Пишкейру этим п'тем, ведь он короче того, что ведет вдоль реки.
— По карте — да, — ответил Соза. — Но там очень плохая дорога — просто тропка для мулов, а вот дорога вдоль реки довольно хорошая.