— Хорошо, — согласилась она, — в таком случае я уступаю вашей просьбе. Я всегда буду знать, что смогу рассчитывать на вас.
— Мадонна, не преувеличивайте моих возможностей, — вздохнул я. — Они весьма и весьма ограничены. Но иногда случается, что и мышь может помочь льву.
— А если мыши потребуется помощь льва, я пошлю за вами, мой верный Ладдзаро, — со слезами в голосе проговорила Паола.
— Addio [Прощай (ит.)], Ладдзаро, — еле слышно добавила она затем. — Да хранит вас Бог и все Его святые. Я стану молиться за вас и сохраню надежду, что однажды вновь увижусь с вами, мой друг.
— Addio, мадонна! — только и смог ответить я, и это были последние слова, которые я произнес перед тем, как торопливо покинул ее, скрывая охватившее меня волнение и с трудом сдерживая душившие меня рыдания.
Часть II
Глава XI
Сколь значительную роль моя матушка — поистине святая женщина — ни играла бы в моей жизни, ее судьба никоим образом не связана напрямую с событиями, о которых идет речь в этой хронике. И я не собираюсь надоедать читателю подробным изложением того, что произошло в последующие два года в приобретенном на заработки шута Боккадоро маленьком домике неподалеку от Бьянкомонте. Да и стоит ли описывать, с какой радостью она встретила меня по возвращении, как она подтрунивала надо мною, когда я с усердием прирожденного земледельца обрабатывал принадлежащий нам клочок земли, и как она старалась облегчить мои душевные муки, с истинно материнской проницательностью догадываясь об их причине?
Именно в этот период поэтические способности, открывшиеся у меня в Пезаро, расцвели с такой неожиданной силой, и я нашел немалое удовлетворение и утешение в том, что выплеснул терзавшую мое сердце боль на бумагу. И все это время, днем ли, трудясь на пашне, ночью ли, сочиняя любовные стихи, ставшие впоследствии известными под названием «Le Rime di Boccadoro» [Стихи Боккадоро (ит.)], я терпеливо ждал вестей от мадонны Паолы. Я не знаю, что вселило в меня такую уверенность; быть может, пророческий инстинкт и в самом деле сродни поэтическому дару, а быть может, долгое ожидание придавало некий особенный смысл моему добровольному затворничеству. Так или иначе, но я ни секунды не сомневался в том, что однажды посыльный мадонны Паолы привезет мне кольцо Чезаре Борджа.
Это произошло осенью 1502 года. Однажды вечером, в начале октября, когда я сидел за ужином со своей матушкой, отдыхая после дневных трудов в поле, мы услышали дробный топот копыт, быстро приближавшийся к нашему домику. И еще задолго до того, как в дверь постучали, я уже догадался, что это означает. Моя матушка тревожно посмотрела на меня, и я ясно прочитал в ее глазах немой вопрос: «Разве мы ждем кого-то в такую пору?» Моя гончая зарычала и ощетинилась, а старый седовласый Сильвио, наш единственный слуга, с озабоченным видом выглянул из кухни. Желая развеять овладевшую моими домочадцами тревогу, я рассмеялся, встал со своего кресла и, подойдя к двери, широко распахнул ее.
— Это дом мессера Ладдзаро Бьянкомонте? — услышал я голос из темноты.
— Да, а я и есть тот самый Ладдзаро Бьянкомонте, — подтвердил я. — Что вам угодно здесь?
Незнакомец приблизился ко мне и оказался в полосе падавшего из раскрытой двери света, так что я смог разглядеть его. На нем был простой кожаный кафтан и длинные сапоги, и по виду он напоминал посыльного. Сняв шляпу, он почтительно поклонился и протянул мне правую руку, в которой что-то поблескивало. Это было то самое кольцо, которое Чезаре Борджа, еще будучи кардиналом Валенсии, подарил мне.
— Пезаро, — произнес он единственное слово.
Я взял кольцо, поблагодарил курьера и пригласил его в дом, предложив отдохнуть и подкрепиться, перед тем, как отправляться в обратный путь.
— Я еду в Парму, — сказал он, отрицательно покачав головой. — Мадонна попросила меня заглянуть к вам по дороге, но я не могу надолго задерживаться здесь.
Он, впрочем, согласился выпить немного вина, которое Сильвио принес ему, а я тем временем расспрашивал его о событиях, произошедших за последние два года в Пезаро, и о судьбе синьора Джованни. Но он лишь сообщил, что под властью Борджа город процветает, бывший тиран Пезаро укрылся в Мантуе, у синьора Гонзага, и больше не доставлял хлопот герцогу Валентино, и потому его оставили в покое.
Тогда я спросил о Филиппо ди Сантафьор и о мадонне Паоле. На сей счет он был, казалось, лучше осведомлен и рассказал мне, что все это время оба они оставались в Палаццо Сфорца в Пезаро; синьор Филиппо пользовался особым расположением Чезаре Борджа, который частенько гостил у него в Пезаро, а недавно стал появляться там в компании своего кузена, синьора Игнасио Борджа. Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица: я понял, почему приехал курьер, и мне ничего не стоило восстановить детали, отсутствовавшие в его рассказе.
Синьор Филиппо, беспокоясь о своей собственной выгоде, мудро рассудил, что нечего больше рассчитывать на покровительство Джованни Сфорца, и решил искать себе союзников среди семейства Борджа, один из представителей которого, Игнасио, до сих пор ходил в холостяках. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что этот приспособленец, синьор Филиппо, сам намекнул Чезаре о возможности скрепить их дружбу союзом между мадонной Паолой и Игнасио. Синьору Филиппо наверняка пришлось изрядно потрудиться, вытравливая из сердца своей сестры привязанность к синьору Джованни. Каких результатов ему удалось добиться, я, конечно, не мог с уверенностью сказать до тех пор, пока не увиделся бы с Паолой, но сам факт появления в Пезаро Игнасио свидетельствовал о том, что его труды, скорее всего, не пропали даром.
Верный данному мадонне обещанию, я начал немедленно готовиться к отъезду и той же ночью, обняв на прощание свою заплаканную матушку и пообещав ей вернуться как можно скорее, отправился в путь. К утру я уже был у ворот Пезаро и появился в Палаццо Сфорца задолго до того, как его обитатели успели позавтракать.
Синьор Филиппо, не догадываясь о причине, приведшей меня в Пезаро, с удивительной сердечностью приветствовал меня, не забыв, впрочем, мягко укорить за долгое отсутствие, что, по его мнению, граничило с неблагодарностью.
— Вы очень кстати вернулись, — сказал он затем. — Скоро мы попросим вас написать эпиталаму [Эпиталама — в античной поэзии свадебная лирическая песня с пожеланиями счастья новобрачным].
— Вы собираетесь жениться, ваше превосходительство? — учтиво осведомился я.
Он от души рассмеялся.
— Нет, моя сестра собирается замуж за синьора Игнасио Борджа. Их свадьба состоится перед самым Рождеством.
— Это очень серьезная тема, — смиренно ответил я. — Боюсь, что скромных возможностей моего пера окажется недостаточно для того, чтобы подобающим образом раскрыть ее.
— В таком случае не теряйте времени, приступая к работе над ней, — посоветовал он. — Я распоряжусь приготовить вам комнату.
Он послал за своим сенешалем, который, как и большинство слуг во дворце, оказался новым для меня человеком, и поручил ему позаботиться обо мне и устроить меня со всеми возможными удобствами. Я успел заметить, что за годы моего отсутствия обстановка в Палаццо Сфорца стала еще роскошнее, и сделал вывод, что дела синьора Филиппо шли в гору.
Предназначенные мне великолепные апартаменты не были исключением из правила, и, осмотрев их, я с нарочитой небрежностью осведомился о мадонне Паоле.
— Она в саду, ваше превосходительство, — ответил сенешаль — по всей видимости, он принял меня за знатного синьора, увидев, с какой любезностью разговаривал со мной синьор Филиппо. — Она правильно поступает, пользуясь последними погожими деньками, — ведь зима на носу.
Я согласился с ним и, поблагодарив за хлопоты, отпустил. Когда он ушел, я, как был, в запыленных одеждах и забрызганных грязью сапогах, отправился в сад на поиски мадонны Паолы. Миновав обсаженную аккуратно подстриженными сандаловыми деревьями аллею, я неожиданно столкнулся с ней лицом к лицу; секунду мы стояли, глядя друг на друга, и мне казалось, что мое сердце вот-вот выскочит из груди от безумной радости, которая охватила все мое существо. Затем я шагнул к ней и припал на одно колено.
— Мадонна, вы посылали за мной, и вот я здесь.
Она не сразу ответила мне. Я поднял голову и увидел, что ее глаза радостно заблестели, но на губах появилась печальная улыбка.
— Мой верный Ладдзаро, — почти прошептала она. — Я никак не ожидала увидеть вас так скоро.
— Через час после того, как ко мне прибыл ваш посыльный, я уже был в седле и мчался в сторону Пезаро. Я готов служить вам, мадонна, всеми моими силами и сомневаюсь только в одном: хватит ли их, чтобы оказать вам именно ту услугу, в которой вы так нуждаетесь.
— Неужели вы знаете о ней? — удивилась она, протягивая мне руку и таким образом разрешая мне встать.
— Обрывочные сведения, что мне удалось выудить из вашего курьера, позволили сделать некоторые умозаключения, — ответил я и тут же добавил, слегка понизив голос: — Если я не ошибаюсь, речь идет о синьоре Игнасио Борджа.
— Вы так же проницательны, как и раньше, — грустно улыбнулась она. — И я нисколько не удивлюсь, если вам уже известны все детали.
— Отнюдь. Но я в курсе, что ваша свадьба должна состояться перед Рождеством, — сказал я. — Ваш брат сам сообщил мне об этом и велел немедленно приступить к написанию эпиталамы в вашу честь.
Она пригласила меня прогуляться по саду; мы не спеша брели по устилавшему аллеи ковру из опавших листьев, а она излагала мне свою версию того, о чем я и сам сумел догадаться, и с возмущением отзывалась о своем брате и о льстивых синьорах из семейства Борджа, вынуждавших ее нарушить обеты, которые она дала своему жениху. Она мало изменилась за то время, что мы не виделись с ней. Ей шел двадцать второй год, но мне она казалась ничуть не старше той девочки, что спорила со своими слугами, отчаянно пытаясь убедить их сопровождать ее в Кальи, и я сделал вывод, что отсутствие синьора Джованни не слишком опечалило ее.
— Я помню, как однажды волею Небес вы были посланы спасти меня. Вот почему я с такой надеждой вновь обращаюсь к вам за помощью.
— Увы, мадонна! — вздохнул я. — Все течет и все изменяется. Что я могу сделать сейчас?
— То же самое, что вы сделали тогда, когда мне все казалось потерянным. Спасите меня от них.
— Но как?
— Помогите мне уехать к синьору Джованни. Не ему ли я поклялась в верности?
Я с сомнением покачал головой и с немалым удивлением почувствовал укол ревности в сердце.
— Это не выход, — возразил я. — Разве что сам синьор Джованни приедет, чтобы забрать вас отсюда.
— Тогда я напишу синьору Джованни письмо! — воскликнула она. — Я напишу, а вы отвезете письмо ему.
— И что же, по вашему мнению, предпримет синьор Джованни? — взорвался я, невольно выдавая владевшие мною чувства. — Вы думаете, он захочет выползти из норы, в которой пригрелся, и навлечь на себя месть семейства Борджа? Да он никогда не отважится на это!
Она с неподдельным изумлением уставилась на меня.
— Но синьора Джованни этим не испугать! — воскликнула она с такой несомненной искренностью, что я внутренне расхохотался.
— Вы любите синьора Джованни, мадонна? — напрямую спросил я.
Мой вопрос, казалось, изрядно удивил ее, но вместе с тем заставил задуматься.
— Он храбрый и благородный человек, настоящий рыцарь, и я ценю и уважаю его, — сказала она после недолгой паузы, и ее слова пролили бальзам на неожиданно воспалившиеся раны моей души. Но в ответ на ее повторную просьбу отвезти синьору Джованни письмо я лишь неодобрительно покачал головой.
— Поверьте, мадонна, это был бы не только бесполезный, но и неосмотрительный шаг.
Однако убедить ее оказалось совсем непросто, и несколько следующих минут мы потратили на пустые препирательства.
— Я клянусь вам, — заявил я наконец, и она, наверное, подивилась, откуда у меня взялась такая уверенность, — сейчас нам лучше подождать. До Рождества еще больше двух месяцев, и за этот срок многое может произойти. В крайнем случае мы обратимся за помощью к синьору Джованни. Но, повторяю, это наш последний шанс, мадонна, к которому лучше не прибегать до тех пор, пока не будут исчерпаны все остальные средства.
На это она охотно согласилась, что весьма польстило мне, поскольку доказывало, до какой степени она полагается на меня.
— Ладдзаро, я знаю, вы не подведете меня, — сказала она, расставаясь со мной. — Я никому не верю так, как вам. Думаю, что я доверяю вам даже больше, чем самому синьору Джованни, — дай Бог, чтобы однажды мы обвенчались с ним, — мечтательно вздохнула она.
— Благодарю вас, madonna mia, — не кривя душой, ответил я. — Я постараюсь оказаться достоин вашей веры в меня. А пока запаситесь терпением, не теряйте надежды и ждите.
Однажды, помнится, мне уже приходилось давать ей подобный совет — это было тогда, когда интриги брата грозили обернуться для нее браком с синьором Джованни. И сейчас я искренне рассмеялся бы над иронией происходящего, если бы речь шла о ком-то другом, а не о мадонне Паоле — нежном Цветке Айвы, который угрожали погубить безжалостные руки интриганов.
Глава XII
Этим вечером я предпочел бы никуда не отлучаться из своей комнаты, но моим желаниям не суждено было осуществиться, поскольку синьор Филиппо прислал ко мне слугу с просьбой отужинать вместе с ним. Синьор Филиппо, как мне стало вскоре казаться, считал себя настоящим правителем Пезаро, и такого мнения придерживались многие горожане, на собственном опыте успевшие убедиться, что он пользовался несравненно большим влиянием на герцога Валентино, чем назначенный герцогом же губернатор Пезаро.
За столом собралось около дюжины кавалеров и дам — веселая компания, самый настоящий двор. При моем появлении синьор Филиппо велел слугам посадить меня рядом с собой, и, пока мы ели, он расспрашивал меня о том, чем я занимался во время своего отсутствия. Я не стал увиливать от ответа и честно признался, что трудился в поле, как простой крестьянин, а свой досуг посвящал поэтическим опытам.
— Расскажите мне, что вам удалось написать, — попросил синьор Филиппо, с интересом взглянув на меня, — любовь к словесности была, пожалуй, единственным, в чем он не кривил душой.
— Несколько новелл о придворной жизни, но, главным образом, стихи.
— И что же вы сделали со своими стихами?
— Захватил их с собой, ваше превосходительство.
Он довольно улыбнулся.
— В таком случае мы готовы послушать их, — воодушевился он. — Я думаю, они того стоят; я до сих пор помню, какое сильное впечатление произвела на меня ваша поэма.
Мне ничего не оставалось, как отправиться к себе в комнату за драгоценным манускриптом, а вернувшись, развлекать собравшихся своими творениями. Будь у меня амбиции великого писателя, мне, безусловно, польстило бы и внимание, с которым были выслушаны мои произведения, и восторженный шепот, заполнявший неизбежные при чтении паузы, и одобрительное похлопывание по плечу, которым синьор Филиппо награждал меня всякий раз, когда находил удачной ту или иную строчку, поэтический оборот или станцу.
Я, пожалуй, чересчур увлекся, чтобы обращать внимание на реакцию своих слушателей; неизвестно, сколько еще я продолжал бы витийствовать, если бы во время одной из пауз синьор Филиппо не задал мне вопрос, который, как мне сперва показалось, напомнил мне о необходимости во всем соблюдать чувство меры.
— Знаете ли вы, Ладдзаро, — поинтересовался он, — о чем я вспомнил, слушая вас сейчас?
— О чем же, ваше превосходительство? — вежливо осведомился я, оторвавшись от манускрипта, и неожиданно встретился взглядом с мадонной Паолой, с непроницаемым выражением смотревшей на меня.
— О любовной лирике синьора Джованни, — ответил он, — с которой у ваших стихов куда больше общего, чем с вашей же героической поэмой.
Я пробормотал нечто невразумительное насчет того, что все стихи чем-то похожи друг на друга, но он только покачал головой, усиливая мое смятение.
— Нет-нет, — возразил он, — сходство здесь значительно глубже, чем это может показаться на первый взгляд. Та же ненавязчивая красота рифм, та же новизна размера, чем-то напоминающая строку Петрарки, но в то же время совершенно особенная, — короче говоря, все то, что отличало стихи синьора Джованни, присутствует и в ваших сочинениях, но, самое главное, их роднит поразительная искренность языка, которая всех изумляла в его strombotti [Восхваления (иm.)].
— Быть может, — сконфузившись, предположил я, — наслушавшись стихов синьора Джованни, которые, признаюсь, произвели на меня неизгладимое впечатление, я стал неосознанно копировать их?
Он пристально взглянул на меня.
— Вполне возможно, — медленно произнес он. — Но если бы об этом спросили меня, я дал бы совсем другое объяснение.
— Какое же? — раздался голос мадонны Паолы, неожиданно резкий и требовательный.
Синьор Филиппо пожал плечами и рассмеялся.
— Раз уж ты сама спросила, душа моя, я рискну предположить, что наш друг Ладдзаро немало потрудился, помогая синьору Джованни сочинять стихи, которые так восхищали всех нас, а особенно тебя, madonna mia.
Мадонна Паола покраснела и потупила взор. Остальные во все глаза смотрели на нас — на нее, Филиппо и на меня, — лишь отчасти догадываясь о том, что происходит. Синьор Филиппо вновь рассмеялся.
— Разве я не прав? — добродушно произнес он, обращаясь ко мне.
— Ваше превосходительство, — попытался возразить я, — неужели вы считаете, что синьор Джованни мог воспользоваться услугами какого-то шута?
— Не увиливайте от ответа, — настаивал он. — Прав я или нет?
— Я более чем откровенен с вами, синьор, — попытался я перейти в наступление, — и сейчас, взывая к вашему здравому смыслу, подсказываю ответ на заинтересовавший вас вопрос: разве стал бы синьор Джованни прибегать к помощи своего шута, чтобы написать стихи в честь дамы сердца?
Разразившись язвительным хохотом, синьор Филиппо громыхнул кулаком по столу.
— Ваша уклончивость говорит сама за себя! — вскричал он. — Вы ведь не сказали, что я не прав.
— Разумеется, вы не правы! — внезапно осенило меня. — Я никогда не помогал синьору Джованни сочинять стихи. Клянусь вам.
Смех замер у него на устах, и он неожиданно серьезно посмотрел на меня.
— Тогда почему вы сразу не ответили мне? — подозрительно спросил он. — О, я понял! — в следующую же секунду воскликнул он, и его лицо просияло. — Все очень просто. Вы действительно не помогали синьору Джованни в его литературных трудах. Да и зачем ему было ими заниматься? Вы ведь сами все сочиняли, а он лишь выдавал ваши стихи за свои собственные.
Слава Богу, что сидевшие за столом встретили его слова дружным хохотом и одобрительными аплодисментами. Все заговорили одновременно, приводя сотни доказательств в пользу сделанного синьором Филиппо умозаключения. Синьору Джованни, конечно же, припомнили его тупость, полное отсутствие поэтического взгляда на мир и многое-многое другое.
Мадонна Паола словно застыла в своем кресле, и по ее лицу, бледному как мел, нетрудно было догадаться, что их доводы вполне убедили ее. Я же чувствовал себя изменником, предавшим доверившегося мне человека, и со стыда готов был сквозь землю провалиться.
— Я думаю, теперь ты понимаешь, — вполголоса произнес синьор Филиппо, слегка наклонившись к сестре, — что этот трус не гнушался ничем, чтобы втереться в наше доверие.
Однако для меня не составляло большого труда догадаться, чего на самом деле добивался синьор Филиппо, проводя это литературное расследование: любыми средствами он пытался заставить мадонну Паолу согласиться на брак с Игнасио Борджа, очевидно рассчитывая извлечь из ее замужества определенную выгоду и для себя лично.
— Как можно называть синьора Джованни трусом? — возразила мадонна Паола. — Только неуемное желание сделать мне приятное могло подвигнуть его на такое чудачество. Но он навсегда останется в моей памяти как храбрый и благородный рыцарь. Вспомни, Филиппо, его битву с отрядом Рамиро дель Орка.
На это у синьора Филиппо не нашлось ответа, и его веселое настроение несколько угасло. Что касается меня, то нужно ли говорить, с каким облегчением я вздохнул, когда ужин подошел к концу?
Теперь, оглядываясь назад, мне трудно понять, почему все это так сильно подействовало на меня. Я никогда не любил синьора Джованни и должен был бы обрадоваться, что его мошенничество — трудно иначе назвать такое поведение — стало наконец-то очевидным для всех. Скорее всего, я просто боялся гнева мадонны Паолы, боялся того, что она может счесть себя оскорбленной той искренностью чувств, что пронизывала каждую строчку моих стихов, и разорвет дружбу со мной.
К счастью, она не сделала таких выводов и на другое утро, встретившись со мной, ограничилась мягкими упреками в мой адрес, укоряя меня в том, что я, вольно или невольно, ввел ее в заблуждение. Она охотно приняла мое объяснение, что лишь угрозами меня заставили согласиться на столь бесчестный шаг, и, оставив эту тему, перешла к иным проблемам, которые волновали ее сейчас куда сильнее, чем авторство посвященных ей любовных стихов.
— У меня есть друг, — сказала она, — который, как мне кажется, может помочь мне. Это губернатор Чезены. Разумеется, он состоит на службе у семейства Борджа, — поспешила пояснить она, заметив мелькнувшее у меня в глазах сомнение, — но, несмотря на это, он утверждает, что предан мне и ради меня пойдет против воли своих синьоров.
— В таком случае он окажется предателем, — ответил я, уязвленный неожиданным открытием, что не один я являюсь ее советчиком. — А разве можно верить предателям? Тот, кто однажды изменил, не остановится перед тем, чтобы вновь изменить.
С этим она, к моему удивлению, с готовностью согласилась.
— Именно такая мысль, — сказала она, — сразу же пришла мне в голову, когда во время своего последнего визита сюда он предложил мне свою помощь.
— Вот как! — воскликнул я. — И что же он предложил?
— Сперва я расскажу о нем, Ладдзаро. Этот человек пользуется неограниченным доверием герцога Валентино и часто приезжает из Чезены в Пезаро, никогда не забывая появиться у нас во дворце. Он вдвое старше меня и, будучи одинок, возможно, относится ко мне как к своей дочери, — несколько торопливо добавила она.
Но я сразу почуял, откуда надвигается беда. Я слышал о таких желающих «покровительствовать» молоденьким девушкам.
— Неделю назад, когда губернатор Чезены в последний раз был здесь, он застал меня в унылом и подавленном настроении, поскольку в тот самый день Филиппо впервые завел речь о моей свадьбе с синьором Игнасио. Всякий, кто видит его впервые, счел бы его грубым воякой, типичным солдафоном, успевшим забыть, что такое доброта и сострадание к ближнему; однако он, видимо, почувствовал, что у меня неприятности, и по-отцовски попытался утешить меня.
Я рассказала ему о своих горестях, он внимательно выслушал меня и сказал, что, если я доверюсь ему, он найдет способ помочь мне. Готовность, с которой он согласился поступиться интересами своего господина, Чезаре Борджа, весьма удивила и одновременно насторожила меня. Когда же я высказала ему — возможно, напрасно — охватившие меня сомнения, это как будто глубоко задело его, и я сочла за лучшее прекратить наш разговор. Я много размышляла об этом с тех пор и пришла к выводу, что, наверное, я действовала чересчур неосмотрительно и поспешно...
— В чем, однако, вас трудно упрекнуть, если вспомнить, в сколь отчаянной ситуации вы оказались, — закончил за нее я. — И вы совершенно справедливо усомнились в своем новом друге.
Но главный сюрприз ждал меня впереди. Через два дня я услышал, что во дворец прибыл его превосходительство губернатор Чезены собственной персоной. Решив посмотреть на человека, готового ради мадонны Паолы стать изменником, а заодно попытаться проверить искренность его намерений, тем же вечером я спустился в банкетный зал. Там как раз собирались усаживаться за стол, и небольшая кучка придворных суетилась вокруг рыжеволосого и рыжебородого великана, едва завидев которого я с радостью повернулся бы и безвылазно засел бы у себя в комнате, если бы его по-волчьи хищные и острые глаза уже не заметили меня.
— Черт возьми! — только и выругался он.
Секунду он недоуменно глядел на меня, а затем разразился оглушительным хохотом, от которого завибрировало все его громадное тело, а лицо пошло мелкими морщинками. Оттолкнув окружавших его придворных, словно это были не люди, а путавшиеся у него под ногами ветки кустарника, он прямиком направился ко мне. В нескольких шагах от меня он остановился и, подбоченясь, с нескрываемым удовольствием оглядел меня с головы до пят.
— И чем же ты сейчас занимаешься? — спросил он, и в его голосе смешивались ирония и презрение.
— Мадонна, не преувеличивайте моих возможностей, — вздохнул я. — Они весьма и весьма ограничены. Но иногда случается, что и мышь может помочь льву.
— А если мыши потребуется помощь льва, я пошлю за вами, мой верный Ладдзаро, — со слезами в голосе проговорила Паола.
— Addio [Прощай (ит.)], Ладдзаро, — еле слышно добавила она затем. — Да хранит вас Бог и все Его святые. Я стану молиться за вас и сохраню надежду, что однажды вновь увижусь с вами, мой друг.
— Addio, мадонна! — только и смог ответить я, и это были последние слова, которые я произнес перед тем, как торопливо покинул ее, скрывая охватившее меня волнение и с трудом сдерживая душившие меня рыдания.
Часть II
МЕЗЕНСКИЙ ЦИКЛОП
Глава XI
МАДОННА ПРОСИТ О ПОМОЩИ
Сколь значительную роль моя матушка — поистине святая женщина — ни играла бы в моей жизни, ее судьба никоим образом не связана напрямую с событиями, о которых идет речь в этой хронике. И я не собираюсь надоедать читателю подробным изложением того, что произошло в последующие два года в приобретенном на заработки шута Боккадоро маленьком домике неподалеку от Бьянкомонте. Да и стоит ли описывать, с какой радостью она встретила меня по возвращении, как она подтрунивала надо мною, когда я с усердием прирожденного земледельца обрабатывал принадлежащий нам клочок земли, и как она старалась облегчить мои душевные муки, с истинно материнской проницательностью догадываясь об их причине?
Именно в этот период поэтические способности, открывшиеся у меня в Пезаро, расцвели с такой неожиданной силой, и я нашел немалое удовлетворение и утешение в том, что выплеснул терзавшую мое сердце боль на бумагу. И все это время, днем ли, трудясь на пашне, ночью ли, сочиняя любовные стихи, ставшие впоследствии известными под названием «Le Rime di Boccadoro» [Стихи Боккадоро (ит.)], я терпеливо ждал вестей от мадонны Паолы. Я не знаю, что вселило в меня такую уверенность; быть может, пророческий инстинкт и в самом деле сродни поэтическому дару, а быть может, долгое ожидание придавало некий особенный смысл моему добровольному затворничеству. Так или иначе, но я ни секунды не сомневался в том, что однажды посыльный мадонны Паолы привезет мне кольцо Чезаре Борджа.
Это произошло осенью 1502 года. Однажды вечером, в начале октября, когда я сидел за ужином со своей матушкой, отдыхая после дневных трудов в поле, мы услышали дробный топот копыт, быстро приближавшийся к нашему домику. И еще задолго до того, как в дверь постучали, я уже догадался, что это означает. Моя матушка тревожно посмотрела на меня, и я ясно прочитал в ее глазах немой вопрос: «Разве мы ждем кого-то в такую пору?» Моя гончая зарычала и ощетинилась, а старый седовласый Сильвио, наш единственный слуга, с озабоченным видом выглянул из кухни. Желая развеять овладевшую моими домочадцами тревогу, я рассмеялся, встал со своего кресла и, подойдя к двери, широко распахнул ее.
— Это дом мессера Ладдзаро Бьянкомонте? — услышал я голос из темноты.
— Да, а я и есть тот самый Ладдзаро Бьянкомонте, — подтвердил я. — Что вам угодно здесь?
Незнакомец приблизился ко мне и оказался в полосе падавшего из раскрытой двери света, так что я смог разглядеть его. На нем был простой кожаный кафтан и длинные сапоги, и по виду он напоминал посыльного. Сняв шляпу, он почтительно поклонился и протянул мне правую руку, в которой что-то поблескивало. Это было то самое кольцо, которое Чезаре Борджа, еще будучи кардиналом Валенсии, подарил мне.
— Пезаро, — произнес он единственное слово.
Я взял кольцо, поблагодарил курьера и пригласил его в дом, предложив отдохнуть и подкрепиться, перед тем, как отправляться в обратный путь.
— Я еду в Парму, — сказал он, отрицательно покачав головой. — Мадонна попросила меня заглянуть к вам по дороге, но я не могу надолго задерживаться здесь.
Он, впрочем, согласился выпить немного вина, которое Сильвио принес ему, а я тем временем расспрашивал его о событиях, произошедших за последние два года в Пезаро, и о судьбе синьора Джованни. Но он лишь сообщил, что под властью Борджа город процветает, бывший тиран Пезаро укрылся в Мантуе, у синьора Гонзага, и больше не доставлял хлопот герцогу Валентино, и потому его оставили в покое.
Тогда я спросил о Филиппо ди Сантафьор и о мадонне Паоле. На сей счет он был, казалось, лучше осведомлен и рассказал мне, что все это время оба они оставались в Палаццо Сфорца в Пезаро; синьор Филиппо пользовался особым расположением Чезаре Борджа, который частенько гостил у него в Пезаро, а недавно стал появляться там в компании своего кузена, синьора Игнасио Борджа. Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица: я понял, почему приехал курьер, и мне ничего не стоило восстановить детали, отсутствовавшие в его рассказе.
Синьор Филиппо, беспокоясь о своей собственной выгоде, мудро рассудил, что нечего больше рассчитывать на покровительство Джованни Сфорца, и решил искать себе союзников среди семейства Борджа, один из представителей которого, Игнасио, до сих пор ходил в холостяках. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что этот приспособленец, синьор Филиппо, сам намекнул Чезаре о возможности скрепить их дружбу союзом между мадонной Паолой и Игнасио. Синьору Филиппо наверняка пришлось изрядно потрудиться, вытравливая из сердца своей сестры привязанность к синьору Джованни. Каких результатов ему удалось добиться, я, конечно, не мог с уверенностью сказать до тех пор, пока не увиделся бы с Паолой, но сам факт появления в Пезаро Игнасио свидетельствовал о том, что его труды, скорее всего, не пропали даром.
Верный данному мадонне обещанию, я начал немедленно готовиться к отъезду и той же ночью, обняв на прощание свою заплаканную матушку и пообещав ей вернуться как можно скорее, отправился в путь. К утру я уже был у ворот Пезаро и появился в Палаццо Сфорца задолго до того, как его обитатели успели позавтракать.
Синьор Филиппо, не догадываясь о причине, приведшей меня в Пезаро, с удивительной сердечностью приветствовал меня, не забыв, впрочем, мягко укорить за долгое отсутствие, что, по его мнению, граничило с неблагодарностью.
— Вы очень кстати вернулись, — сказал он затем. — Скоро мы попросим вас написать эпиталаму [Эпиталама — в античной поэзии свадебная лирическая песня с пожеланиями счастья новобрачным].
— Вы собираетесь жениться, ваше превосходительство? — учтиво осведомился я.
Он от души рассмеялся.
— Нет, моя сестра собирается замуж за синьора Игнасио Борджа. Их свадьба состоится перед самым Рождеством.
— Это очень серьезная тема, — смиренно ответил я. — Боюсь, что скромных возможностей моего пера окажется недостаточно для того, чтобы подобающим образом раскрыть ее.
— В таком случае не теряйте времени, приступая к работе над ней, — посоветовал он. — Я распоряжусь приготовить вам комнату.
Он послал за своим сенешалем, который, как и большинство слуг во дворце, оказался новым для меня человеком, и поручил ему позаботиться обо мне и устроить меня со всеми возможными удобствами. Я успел заметить, что за годы моего отсутствия обстановка в Палаццо Сфорца стала еще роскошнее, и сделал вывод, что дела синьора Филиппо шли в гору.
Предназначенные мне великолепные апартаменты не были исключением из правила, и, осмотрев их, я с нарочитой небрежностью осведомился о мадонне Паоле.
— Она в саду, ваше превосходительство, — ответил сенешаль — по всей видимости, он принял меня за знатного синьора, увидев, с какой любезностью разговаривал со мной синьор Филиппо. — Она правильно поступает, пользуясь последними погожими деньками, — ведь зима на носу.
Я согласился с ним и, поблагодарив за хлопоты, отпустил. Когда он ушел, я, как был, в запыленных одеждах и забрызганных грязью сапогах, отправился в сад на поиски мадонны Паолы. Миновав обсаженную аккуратно подстриженными сандаловыми деревьями аллею, я неожиданно столкнулся с ней лицом к лицу; секунду мы стояли, глядя друг на друга, и мне казалось, что мое сердце вот-вот выскочит из груди от безумной радости, которая охватила все мое существо. Затем я шагнул к ней и припал на одно колено.
— Мадонна, вы посылали за мной, и вот я здесь.
Она не сразу ответила мне. Я поднял голову и увидел, что ее глаза радостно заблестели, но на губах появилась печальная улыбка.
— Мой верный Ладдзаро, — почти прошептала она. — Я никак не ожидала увидеть вас так скоро.
— Через час после того, как ко мне прибыл ваш посыльный, я уже был в седле и мчался в сторону Пезаро. Я готов служить вам, мадонна, всеми моими силами и сомневаюсь только в одном: хватит ли их, чтобы оказать вам именно ту услугу, в которой вы так нуждаетесь.
— Неужели вы знаете о ней? — удивилась она, протягивая мне руку и таким образом разрешая мне встать.
— Обрывочные сведения, что мне удалось выудить из вашего курьера, позволили сделать некоторые умозаключения, — ответил я и тут же добавил, слегка понизив голос: — Если я не ошибаюсь, речь идет о синьоре Игнасио Борджа.
— Вы так же проницательны, как и раньше, — грустно улыбнулась она. — И я нисколько не удивлюсь, если вам уже известны все детали.
— Отнюдь. Но я в курсе, что ваша свадьба должна состояться перед Рождеством, — сказал я. — Ваш брат сам сообщил мне об этом и велел немедленно приступить к написанию эпиталамы в вашу честь.
Она пригласила меня прогуляться по саду; мы не спеша брели по устилавшему аллеи ковру из опавших листьев, а она излагала мне свою версию того, о чем я и сам сумел догадаться, и с возмущением отзывалась о своем брате и о льстивых синьорах из семейства Борджа, вынуждавших ее нарушить обеты, которые она дала своему жениху. Она мало изменилась за то время, что мы не виделись с ней. Ей шел двадцать второй год, но мне она казалась ничуть не старше той девочки, что спорила со своими слугами, отчаянно пытаясь убедить их сопровождать ее в Кальи, и я сделал вывод, что отсутствие синьора Джованни не слишком опечалило ее.
— Я помню, как однажды волею Небес вы были посланы спасти меня. Вот почему я с такой надеждой вновь обращаюсь к вам за помощью.
— Увы, мадонна! — вздохнул я. — Все течет и все изменяется. Что я могу сделать сейчас?
— То же самое, что вы сделали тогда, когда мне все казалось потерянным. Спасите меня от них.
— Но как?
— Помогите мне уехать к синьору Джованни. Не ему ли я поклялась в верности?
Я с сомнением покачал головой и с немалым удивлением почувствовал укол ревности в сердце.
— Это не выход, — возразил я. — Разве что сам синьор Джованни приедет, чтобы забрать вас отсюда.
— Тогда я напишу синьору Джованни письмо! — воскликнула она. — Я напишу, а вы отвезете письмо ему.
— И что же, по вашему мнению, предпримет синьор Джованни? — взорвался я, невольно выдавая владевшие мною чувства. — Вы думаете, он захочет выползти из норы, в которой пригрелся, и навлечь на себя месть семейства Борджа? Да он никогда не отважится на это!
Она с неподдельным изумлением уставилась на меня.
— Но синьора Джованни этим не испугать! — воскликнула она с такой несомненной искренностью, что я внутренне расхохотался.
— Вы любите синьора Джованни, мадонна? — напрямую спросил я.
Мой вопрос, казалось, изрядно удивил ее, но вместе с тем заставил задуматься.
— Он храбрый и благородный человек, настоящий рыцарь, и я ценю и уважаю его, — сказала она после недолгой паузы, и ее слова пролили бальзам на неожиданно воспалившиеся раны моей души. Но в ответ на ее повторную просьбу отвезти синьору Джованни письмо я лишь неодобрительно покачал головой.
— Поверьте, мадонна, это был бы не только бесполезный, но и неосмотрительный шаг.
Однако убедить ее оказалось совсем непросто, и несколько следующих минут мы потратили на пустые препирательства.
— Я клянусь вам, — заявил я наконец, и она, наверное, подивилась, откуда у меня взялась такая уверенность, — сейчас нам лучше подождать. До Рождества еще больше двух месяцев, и за этот срок многое может произойти. В крайнем случае мы обратимся за помощью к синьору Джованни. Но, повторяю, это наш последний шанс, мадонна, к которому лучше не прибегать до тех пор, пока не будут исчерпаны все остальные средства.
На это она охотно согласилась, что весьма польстило мне, поскольку доказывало, до какой степени она полагается на меня.
— Ладдзаро, я знаю, вы не подведете меня, — сказала она, расставаясь со мной. — Я никому не верю так, как вам. Думаю, что я доверяю вам даже больше, чем самому синьору Джованни, — дай Бог, чтобы однажды мы обвенчались с ним, — мечтательно вздохнула она.
— Благодарю вас, madonna mia, — не кривя душой, ответил я. — Я постараюсь оказаться достоин вашей веры в меня. А пока запаситесь терпением, не теряйте надежды и ждите.
Однажды, помнится, мне уже приходилось давать ей подобный совет — это было тогда, когда интриги брата грозили обернуться для нее браком с синьором Джованни. И сейчас я искренне рассмеялся бы над иронией происходящего, если бы речь шла о ком-то другом, а не о мадонне Паоле — нежном Цветке Айвы, который угрожали погубить безжалостные руки интриганов.
Глава XII
ГУБЕРНАТОР ЧЕЗЕНЫ
Этим вечером я предпочел бы никуда не отлучаться из своей комнаты, но моим желаниям не суждено было осуществиться, поскольку синьор Филиппо прислал ко мне слугу с просьбой отужинать вместе с ним. Синьор Филиппо, как мне стало вскоре казаться, считал себя настоящим правителем Пезаро, и такого мнения придерживались многие горожане, на собственном опыте успевшие убедиться, что он пользовался несравненно большим влиянием на герцога Валентино, чем назначенный герцогом же губернатор Пезаро.
За столом собралось около дюжины кавалеров и дам — веселая компания, самый настоящий двор. При моем появлении синьор Филиппо велел слугам посадить меня рядом с собой, и, пока мы ели, он расспрашивал меня о том, чем я занимался во время своего отсутствия. Я не стал увиливать от ответа и честно признался, что трудился в поле, как простой крестьянин, а свой досуг посвящал поэтическим опытам.
— Расскажите мне, что вам удалось написать, — попросил синьор Филиппо, с интересом взглянув на меня, — любовь к словесности была, пожалуй, единственным, в чем он не кривил душой.
— Несколько новелл о придворной жизни, но, главным образом, стихи.
— И что же вы сделали со своими стихами?
— Захватил их с собой, ваше превосходительство.
Он довольно улыбнулся.
— В таком случае мы готовы послушать их, — воодушевился он. — Я думаю, они того стоят; я до сих пор помню, какое сильное впечатление произвела на меня ваша поэма.
Мне ничего не оставалось, как отправиться к себе в комнату за драгоценным манускриптом, а вернувшись, развлекать собравшихся своими творениями. Будь у меня амбиции великого писателя, мне, безусловно, польстило бы и внимание, с которым были выслушаны мои произведения, и восторженный шепот, заполнявший неизбежные при чтении паузы, и одобрительное похлопывание по плечу, которым синьор Филиппо награждал меня всякий раз, когда находил удачной ту или иную строчку, поэтический оборот или станцу.
Я, пожалуй, чересчур увлекся, чтобы обращать внимание на реакцию своих слушателей; неизвестно, сколько еще я продолжал бы витийствовать, если бы во время одной из пауз синьор Филиппо не задал мне вопрос, который, как мне сперва показалось, напомнил мне о необходимости во всем соблюдать чувство меры.
— Знаете ли вы, Ладдзаро, — поинтересовался он, — о чем я вспомнил, слушая вас сейчас?
— О чем же, ваше превосходительство? — вежливо осведомился я, оторвавшись от манускрипта, и неожиданно встретился взглядом с мадонной Паолой, с непроницаемым выражением смотревшей на меня.
— О любовной лирике синьора Джованни, — ответил он, — с которой у ваших стихов куда больше общего, чем с вашей же героической поэмой.
Я пробормотал нечто невразумительное насчет того, что все стихи чем-то похожи друг на друга, но он только покачал головой, усиливая мое смятение.
— Нет-нет, — возразил он, — сходство здесь значительно глубже, чем это может показаться на первый взгляд. Та же ненавязчивая красота рифм, та же новизна размера, чем-то напоминающая строку Петрарки, но в то же время совершенно особенная, — короче говоря, все то, что отличало стихи синьора Джованни, присутствует и в ваших сочинениях, но, самое главное, их роднит поразительная искренность языка, которая всех изумляла в его strombotti [Восхваления (иm.)].
— Быть может, — сконфузившись, предположил я, — наслушавшись стихов синьора Джованни, которые, признаюсь, произвели на меня неизгладимое впечатление, я стал неосознанно копировать их?
Он пристально взглянул на меня.
— Вполне возможно, — медленно произнес он. — Но если бы об этом спросили меня, я дал бы совсем другое объяснение.
— Какое же? — раздался голос мадонны Паолы, неожиданно резкий и требовательный.
Синьор Филиппо пожал плечами и рассмеялся.
— Раз уж ты сама спросила, душа моя, я рискну предположить, что наш друг Ладдзаро немало потрудился, помогая синьору Джованни сочинять стихи, которые так восхищали всех нас, а особенно тебя, madonna mia.
Мадонна Паола покраснела и потупила взор. Остальные во все глаза смотрели на нас — на нее, Филиппо и на меня, — лишь отчасти догадываясь о том, что происходит. Синьор Филиппо вновь рассмеялся.
— Разве я не прав? — добродушно произнес он, обращаясь ко мне.
— Ваше превосходительство, — попытался возразить я, — неужели вы считаете, что синьор Джованни мог воспользоваться услугами какого-то шута?
— Не увиливайте от ответа, — настаивал он. — Прав я или нет?
— Я более чем откровенен с вами, синьор, — попытался я перейти в наступление, — и сейчас, взывая к вашему здравому смыслу, подсказываю ответ на заинтересовавший вас вопрос: разве стал бы синьор Джованни прибегать к помощи своего шута, чтобы написать стихи в честь дамы сердца?
Разразившись язвительным хохотом, синьор Филиппо громыхнул кулаком по столу.
— Ваша уклончивость говорит сама за себя! — вскричал он. — Вы ведь не сказали, что я не прав.
— Разумеется, вы не правы! — внезапно осенило меня. — Я никогда не помогал синьору Джованни сочинять стихи. Клянусь вам.
Смех замер у него на устах, и он неожиданно серьезно посмотрел на меня.
— Тогда почему вы сразу не ответили мне? — подозрительно спросил он. — О, я понял! — в следующую же секунду воскликнул он, и его лицо просияло. — Все очень просто. Вы действительно не помогали синьору Джованни в его литературных трудах. Да и зачем ему было ими заниматься? Вы ведь сами все сочиняли, а он лишь выдавал ваши стихи за свои собственные.
Слава Богу, что сидевшие за столом встретили его слова дружным хохотом и одобрительными аплодисментами. Все заговорили одновременно, приводя сотни доказательств в пользу сделанного синьором Филиппо умозаключения. Синьору Джованни, конечно же, припомнили его тупость, полное отсутствие поэтического взгляда на мир и многое-многое другое.
Мадонна Паола словно застыла в своем кресле, и по ее лицу, бледному как мел, нетрудно было догадаться, что их доводы вполне убедили ее. Я же чувствовал себя изменником, предавшим доверившегося мне человека, и со стыда готов был сквозь землю провалиться.
— Я думаю, теперь ты понимаешь, — вполголоса произнес синьор Филиппо, слегка наклонившись к сестре, — что этот трус не гнушался ничем, чтобы втереться в наше доверие.
Однако для меня не составляло большого труда догадаться, чего на самом деле добивался синьор Филиппо, проводя это литературное расследование: любыми средствами он пытался заставить мадонну Паолу согласиться на брак с Игнасио Борджа, очевидно рассчитывая извлечь из ее замужества определенную выгоду и для себя лично.
— Как можно называть синьора Джованни трусом? — возразила мадонна Паола. — Только неуемное желание сделать мне приятное могло подвигнуть его на такое чудачество. Но он навсегда останется в моей памяти как храбрый и благородный рыцарь. Вспомни, Филиппо, его битву с отрядом Рамиро дель Орка.
На это у синьора Филиппо не нашлось ответа, и его веселое настроение несколько угасло. Что касается меня, то нужно ли говорить, с каким облегчением я вздохнул, когда ужин подошел к концу?
Теперь, оглядываясь назад, мне трудно понять, почему все это так сильно подействовало на меня. Я никогда не любил синьора Джованни и должен был бы обрадоваться, что его мошенничество — трудно иначе назвать такое поведение — стало наконец-то очевидным для всех. Скорее всего, я просто боялся гнева мадонны Паолы, боялся того, что она может счесть себя оскорбленной той искренностью чувств, что пронизывала каждую строчку моих стихов, и разорвет дружбу со мной.
К счастью, она не сделала таких выводов и на другое утро, встретившись со мной, ограничилась мягкими упреками в мой адрес, укоряя меня в том, что я, вольно или невольно, ввел ее в заблуждение. Она охотно приняла мое объяснение, что лишь угрозами меня заставили согласиться на столь бесчестный шаг, и, оставив эту тему, перешла к иным проблемам, которые волновали ее сейчас куда сильнее, чем авторство посвященных ей любовных стихов.
— У меня есть друг, — сказала она, — который, как мне кажется, может помочь мне. Это губернатор Чезены. Разумеется, он состоит на службе у семейства Борджа, — поспешила пояснить она, заметив мелькнувшее у меня в глазах сомнение, — но, несмотря на это, он утверждает, что предан мне и ради меня пойдет против воли своих синьоров.
— В таком случае он окажется предателем, — ответил я, уязвленный неожиданным открытием, что не один я являюсь ее советчиком. — А разве можно верить предателям? Тот, кто однажды изменил, не остановится перед тем, чтобы вновь изменить.
С этим она, к моему удивлению, с готовностью согласилась.
— Именно такая мысль, — сказала она, — сразу же пришла мне в голову, когда во время своего последнего визита сюда он предложил мне свою помощь.
— Вот как! — воскликнул я. — И что же он предложил?
— Сперва я расскажу о нем, Ладдзаро. Этот человек пользуется неограниченным доверием герцога Валентино и часто приезжает из Чезены в Пезаро, никогда не забывая появиться у нас во дворце. Он вдвое старше меня и, будучи одинок, возможно, относится ко мне как к своей дочери, — несколько торопливо добавила она.
Но я сразу почуял, откуда надвигается беда. Я слышал о таких желающих «покровительствовать» молоденьким девушкам.
— Неделю назад, когда губернатор Чезены в последний раз был здесь, он застал меня в унылом и подавленном настроении, поскольку в тот самый день Филиппо впервые завел речь о моей свадьбе с синьором Игнасио. Всякий, кто видит его впервые, счел бы его грубым воякой, типичным солдафоном, успевшим забыть, что такое доброта и сострадание к ближнему; однако он, видимо, почувствовал, что у меня неприятности, и по-отцовски попытался утешить меня.
Я рассказала ему о своих горестях, он внимательно выслушал меня и сказал, что, если я доверюсь ему, он найдет способ помочь мне. Готовность, с которой он согласился поступиться интересами своего господина, Чезаре Борджа, весьма удивила и одновременно насторожила меня. Когда же я высказала ему — возможно, напрасно — охватившие меня сомнения, это как будто глубоко задело его, и я сочла за лучшее прекратить наш разговор. Я много размышляла об этом с тех пор и пришла к выводу, что, наверное, я действовала чересчур неосмотрительно и поспешно...
— В чем, однако, вас трудно упрекнуть, если вспомнить, в сколь отчаянной ситуации вы оказались, — закончил за нее я. — И вы совершенно справедливо усомнились в своем новом друге.
Но главный сюрприз ждал меня впереди. Через два дня я услышал, что во дворец прибыл его превосходительство губернатор Чезены собственной персоной. Решив посмотреть на человека, готового ради мадонны Паолы стать изменником, а заодно попытаться проверить искренность его намерений, тем же вечером я спустился в банкетный зал. Там как раз собирались усаживаться за стол, и небольшая кучка придворных суетилась вокруг рыжеволосого и рыжебородого великана, едва завидев которого я с радостью повернулся бы и безвылазно засел бы у себя в комнате, если бы его по-волчьи хищные и острые глаза уже не заметили меня.
— Черт возьми! — только и выругался он.
Секунду он недоуменно глядел на меня, а затем разразился оглушительным хохотом, от которого завибрировало все его громадное тело, а лицо пошло мелкими морщинками. Оттолкнув окружавших его придворных, словно это были не люди, а путавшиеся у него под ногами ветки кустарника, он прямиком направился ко мне. В нескольких шагах от меня он остановился и, подбоченясь, с нескрываемым удовольствием оглядел меня с головы до пят.
— И чем же ты сейчас занимаешься? — спросил он, и в его голосе смешивались ирония и презрение.