Сабиров Рустем. И зеленый попугай

   - То есть я взял, - забубнил Саранцев. - Он мне ее сунул в руку, я и понять ничего не успел, и тут же забрал обратно.
   - Кто забрал?
   - Ну этот, Гоша.
   - Гоша? - милиционер снова обвел всех торжествующим взором. - А говоришь, не знаю. Неувязочка выходит. А пойдем-ка со мной, гражданин. Там разберемся.
   Сопровождаемый милиционером, отделился Саранцев от ликующей очереди и вышел на улицу. Милиционер шагал чуть позади и бдительно держал его за локоть. Саранцеву казалось, что вся улица смотрит на него с опаской и гадливостью. Он с тоской вглядывался в ближайшее будущее и не находил в нем просвета. Любой подзаборный бродяга был в сей момент на голову выше его, ибо был свободен.
   Крестный путь уперся в нетерпеливо урчащий милицейский "уаз". Милиционер свободной рукой отворил дверцу и Саранцев неловко, стремясь опередить унизительный тычок в спину, влез в его полутемное нутро.
   - Это еще кто? - недовольно спросил кто-то, едва различимый.
   - Да так, шакал один. Бутылку спер с прилавка. Говорит, не брал. Умрешь с ними.
   Ладно, ты подожди еще немного, скоро поедем.
   - Да поехали сейчас, чего еще ждать-то, - недовольно протянул неразличимый.
   - Сейчас, сейчас. Галку только заберем. Она уже закрывается.
   - Галку! - недовольно проворчал голос. Саранцев наконец разглядел его. Это был молоденький милиционер с коротким туловищем и длинными ногами, он немного напоминал паука-сенокосца. - Могла бы и пешочком, жди ее теперь. И тотчас, спохватившись, грозно глянул на Саранцева. - Ты зачем бутылку-то спер, коррозия!
   Это если каждый начнет...
   - Я не брал, - начал Саранцев.
   - Видали? Он не брал! - весело сказал кому-то длинноногий. А кто брал?
   Получается, что я брал?
   В ответ тоненько, подобострастно захихикали. Саранцев глянул в угол. Там, как оказалось, сидел, весь скрючившись, мальчик лет четырнадцати, какой-то весь сырой и бесцветный, как кусок слипшихся фабричных пельменей.
   - Ты сиди, помалкивай! - прикрикнул на него длинноногий. - Мотоцикл хотел угнать, - сообщил он Саранцеву. - На ногах чуть стоит, а туда же.
   - Не угонял я! - надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно прихлюпывая носом.
   - Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду, не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота...
   - А ну цыц! - сурово прикрикнул милиционер. - Ты погляди, все, бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто? Пушкин! Вот ты, - он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, - такой, бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил...
   - Поймите, я не брал, - устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера - и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.
   - Ну вот, - перебил его длинноногий, - Говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.
   - Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! - тоскливо запел мальчик.
   - Давай, пой, - согласился милиционер, - я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь. Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.
   Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.
   - Мальчики! - пропела она, бедненькие! Заждались совсем... Ты давай залазь да поехали, - сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.
   - Тетинька! - снова зарыдал мальчик. - Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?
   - Это еще кто? - удивилась продавщица.
   - Да так, сволота, - махнул рукой первый милиционер. - Этого-то узнала, наверное, - он кивнул на Саранцева, - бутылку у тебя спер...
   - Так это не он, - усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. - Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.
   - Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, - пробормотал первый милиционер. - Поехали, там разберемся.
   - Павлик, - растерянно сказала вдруг продавщица. - Павлик Саранцев. Ну точно!
   - Какой такой Павлик? - встревожился второй милиционер.
   - Я ж говорю - Саранцев! - вскрикнула продавщица. - Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова... Ба, неужто забыл?
   Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое - забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи...
   - Еще бы не помнить, - сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.
   - Он у тебя бутылку спер, - вежливо напомнил ей первый милиционер.
   - Кто, Павлик? - глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. - Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.
   - Вообще-то он не пьяный, - осторожно подал голос второй милиционер.
   - Конечно не пьяный! - воодушевилась одноклассница. - Я ж говорю... Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев бутылку? Даже смешно.
   Ма-альчики!
   И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он понял:
   отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются, похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова, маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не вспомнил...
   - Ну и что? - первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой, что ли, отпустить мужика?
   - Отпустить! - решительно и победно произнесла продавщица.
   - Короче, так. Документы какие с собой есть? - столь же медленно спросил первый.
   - Есть, - радостно сказал Саранцев, и, порывшись, добыл из кармана величественный, как молитвенник, паспорт. - Вот. Знаете, по чистой случайности с собой. Обычно не ношу. Талоны забирал.
   Однако первый, приняв документ, не стал его даже раскрывать, а попросту сунул его в карман. - Короче. За паспортишкой зайдешь завтра в отделение. Знаешь, где?
   Зайдешь в триста вторую комнату, к капитану Дорохину. Понял меня? Сейчас иди домой, тут не гужуйся. Понял меня?
   - Павлик, кого из наших увидишь, привет от меня огромный! - сказала Галя Решетникова. Ее глаза сияли радостью и добродетелью.
   - Передам, - тихо сказал Саранцев, когда очутился на воле, дверца за ним закрылась и "уазик" укатил прочь. - Непременно. Всем, кого увижу. Привет от Гали Решетниковой...
   Саранцев брел, не разбирая дороги, отгородившись от мира, как коконом, туманной моросящей влагой, от которой он сам стал тяжелым и рыхлым, как хлебный мякиш.
   Звуки плавали в мутноватой жиже суетно и бестолково, сливаясь в неразличимый, ненужный фон. Очень скоро безудержный восторг от нежданного, чудесного избавления расплылся и перерос в горькую обиду непонятно на кого, а потом в невыносимый, тянущий душу стыд. "За что? - задавал он себе глупый, выспренний вопрос. - Что я им всем сделал?" Казалось, он ненароком прогневил кого-то очень могущественного и капризного.
   Когда же Саранцев решил осмотреться, дабы определить местонахождение, он обнаружил, что вновь находится на Тамариной улице и даже под стенами Тамариного дома. Оставалось лишь повернуть назад, что он и сделал. И тотчас, на углу столкнулся с веселой компанией. Впереди на несгибающихся ногах, преодолевая какое-то незримое препятствие, шагал Афанасий. Следом, воинственно сцепившись, шли Тамара и Геля. И замыкал процессию Гоша. Он-то и заметил запоздало затаившегося Саранцева.
   - Паша! - закричал он нараспев. - Родимай! Живой! А ты, Том, боялась! Я ж говорю, Паша у нас в воде не горит и в дерьме не тонет.
   Саранцев пытался было обойти его, но тот прочно ухватил его за плечо. На другом плече повисла Геля.
   - Павел, - сказала она сурово и властно, как вдовствующая королева. Нам с вами надо серьезно поговорить.
   - Отстань, Гелька, мрачно сказала Тамара, глядя на Саранцева исподлобья. - Ты вообще-то, Паша, куда шел, если не секрет? Уж не ко мне ли?
   - Нет, - сконфузился Саранцев, - я так, случайно. Как-то уж получилось... - Видал? - взвился Гоша. - Я не ревную, но предупреждаю.
   - Да уйду я сейчас, - взорвался Саранцев, - пошли вы все!
   - Да ты не понял, - Гоша залился тихим смехом. - Шучу я, дурак. Мы тут, понимаешь, такси ловим.
   - Ловите что хотите. Мне-то что. Попутного ветра.
   - Опять не понял. Мы не ехать. Мы хотим у таксиста пузырь прикупить. Нужна гуманитарная помощь. Полтора червонца хватит. Ты мне адресок оставь, я тебе вышлю наложенным платежом.
   Саранцев молча толкнул Гошу в плечо и вновь попытался его обойти, но тот повис на его плече, как бульдог.
   - Ну-ка не жмись, Саранцев-Засранцев. Так обидеть можно. Афонь, давай-ка тормознем ведущего конструктора. Он сейчас у меня...
   Гоша не успел договорить. Саранцев, плохо соображая, что он делает, взял его за отвороты плаща и рывком прижал его к мокрому бетонному столбу. Было ощущение, что внутрь ему плеснули крутого кипятка.
   - Пусти, козел, сучий выкидыш, - прохрипел Гоша, тараща порозовевшие белки. - Я маму твою...
   И тут произошло нечто вовсе непонятное. Ладони его вдруг ощутили тощую, влажную гошину шею и слегка, словно для пробы, сдавили ее. Обида, ярость, унижение, боль, душившие его, разом улетучились, осталась поразительная, не сравнимая ни с чем легкость. Он спокойно, даже деловито подумал о том, как просто сейчас приложить небольшое, чисто символическое усилие, чтобы напрочь лишить эту слабо трепыхающуюся плоть пакостной, никчемной души, и если он не делает этого, то оттого лишь, что какая-то невесомая и невидимая рука легким дуновением легла на запястье и не хотелось ничего делать, чтобы лишиться этого прохладного, бестелесного прикосновения. Вокруг него что-то происходило, кажется, его кто-то пытался оттащить, а он внимательно, точно в микроскоп , смотрел в задергивающиеся пеленой глаза, не то все еще раздумывая, не то стараясь запомнить, не то намереваясь что-то сказать...
   Саранцев наконец разжал ладони. Гоша судорожно всхлипнул и бесформенно сполз вдоль столба, растекся в студенеобразную массу, хватающую воздух всеми порами. И тут же Саранцев почувствовал саднящую боль в ухе (неужто ударили?), услышал голоса, увидел Тамару, что-то кричащую от страха и ненависти, опухшую, в съехавшем набок берете. Их уже обступила небольшая, но энергичная толпа, кто-то предложил вызвать милицию... Это окончательно привело Саранцева в себя. Он стал боком выбираться, люди тотчас послушно расступились. "Уведите меня отсюдова", - услышал он за спиной плачущий фальцет Гели.
   Стараясь быть незаметным и для того почему-то ссутулившись, он прошел полквартала и обернулся. Толпа наконец рассеялась, а процессия скорбно двинулась дальше, в сторону Тамариного подъезда. Тамара вела ожившего Гошу под руку, тот с трудом волочил ноги и ошалело вертел головой, словно отгонял насекомых.
   Тут Саранцев резонно предположил, что все мыслимое с ним сегодня уже приключилось, грехи его искуплены, и решил закурить. Без особой надежды пошарил он по карманам и к удивлению обнаружил во внутреннем кармане полурассыпавшуюся пачку "Астры", оставшуюся, видимо, с осени. Это была удача, которую он счел символичной. Она зримо означала конец его злоключений. Спичек не было, но припозднившаяся Фортуна подослала ему курящего прохожего.
   - Чего это они? - полюбопытствовал прохожий, кивнув на беснующихся на ветвях дерева воробьев. - Сдурели совсем. Период у них, что ли, такой?
   Саранцев поднял голову и потрясенно замер: прямо под матовой чашей фонаря, ярко освещенный сидел на узловатом суку жалкий в своей воинственности зеленый попугай. Возле него роился в неистовом кураже воробьиный сброд.
   - Федя, - оторопело сказал Саранцев. - Нашелся!
   - Чего! - встревожено попятился прохожий. - Вы меня путаете с кем-то. Меня Серегой зовут.
   - Я говорю - попугай... - шепотом сказал Саранцев и показал пальцем вверх. - Вон, видишь?
   - Точно! - ахнул прохожий. - Вообще-то хана ему. Заклюют. Вон злые какие.
   Воробьи они как люди, если не хуже. Жалко, красавец-то какой. А эти не заклюют, сам с холоду околеет. Заморозки к ночи диктор обещал.
   Попугай вертел короткой, отливающей просинью шеей, беспокойно переминался на своем суку, словно пробуя на прочность. Сидящий неподалеку воробей сорвался с места, покружил, словно примериваясь, и ударил грудью снизу вверх. Попугай жалобно цвиркнул, захлопал крыльями, но удержался.
   - Кыш! - вдруг яростно закричал Саранцев, сорвал с головы шляпу и угрожающе замахал ею в воздухе. Воробьи недоумевающе заголосили. И тогда Саранцев решительно снял плащ, положил на развилку раздвоенного ствола, потом, подумав, снял также и пиджак и, аккуратно сложив, положил туда же. Прохожий наблюдал за ним с интересом. Разоблачившись, Саранцев ощутил мощный прилив сил, легко вскарабкался на развилку и, держась за ветки, двинулся вверх по наклонному стволу. Когда до попугая осталось метра два, тот вдруг взмахнул крыльями, переместился на другой сук. Положение осложнилось. Саранцев преодолел еще несколько героических метров и вновь приблизился. Попугая скосил на него глаза и напружинился.
   - Федор, - задыхаясь, сказал Саранцев и сделал еще шаг, - ты меня узнаешь?
   Попугай замотал головой и, похоже, вновь вознамерился взлететь. Федька, - Саранцев предупредительно остановился, - пойми наконец, что это глупо. Ты ничего этим не докажешь. Попугай склонил голову набок.
   - Думаешь, я не понимаю? Понимаю. Свобода. Полет. Вольный ветер. Думаешь, мне не осточертела вонючая клетка? - он снова сделал осторожный шаг, поравнялся и стал медленно тянуть руку. - Но до лета далеко, Федь. Ночью заморозки. Диктор обещал.
   А воробьи? Им ничего не докажешь. А мы лучше вот что сделаем. Поживешь у меня до лета. А потом выберемся и поедем в Африку. А? Возьмем билет Казань-Найроби, - рука медленно скользнула выше и замерла в полуметре от вздрагивающего попугаева тельца.
   "Врешь ты все, Саранцев, - сказали грустные глаза птицы, - никуда мы не поедем.
   - Деньги-то откуда? Ты вниз-то посмотри".
   - Жизнь покажет, - тихо ответил Саранцев и осторожно накрыл Федора растопыренной ладонью. Попугай махнул крылом и затих.
   Когда Саранцев спустился вниз, продрогший и усталый, ни плаща, ни пиджака она на месте не обнаружил. Пропал бесследно и любознательный прохожий. Лишь одинокая шляпа сиротливо трепыхалась на ветке. "Воробьи они как люди, - задумчиво повторил Саранцев. Он от души пожалел добротный, хотя и старый плащ на теплой подкладке, удобный и практичный польский пиджак, кошелек с нерастраченной получкой и талонами на апрель месяц, австрийскую авторучку с Моной Лизой, паспорт... И тут вспомнил Саранцев, что паспорта-то как раз в кармане не было!
   Лежит его паспорт в целости в милицейском отделении у капитана Дорохина!
   Саранцев повеселел, осторожно засунул тонко сопящего попугая под рубашку, надел шляпу и зашагал домой. "Найроби!" - вдруг отчетливо и громко произнес из-под рубашки отогревшийся и осмелевший попугай Федор.