Садкович Микола. Повесть о ясном Стахоре

   и ксендз с поднятой Агнессой-Барбарой...
   и раскрывшие рты певчие-мальчики...
   и пан Владислав, опустившийся на левое колено...
   и кровь в жилах нарядных шляхтянок, съехавшихся на торжество...
   В дубовой раме резных дверей, освещенный колеблющимся пламенем свечей в парадных шандалах, сжимая в сильной руке топор, стоял Савва. Нагнув курчавую голову, сдвинув белые, выгоревшие брови, с недоброй улыбкой на обожженном солнцем лице, он глядел на собравшихся в зале. Это длилось мгновенье... Первым пришел в себя пан Владислав. Вскочив на ноги, он прохрипел:
   - Ты... хлоп... - и двинулся к двери.
   - Я, ваша милость, - твердо ответил Савва и шагнул навстречу храброму пану.
   За спиной Саввы показались оборванные, с горящими глазами односельчане. Вперед всех выскочил Григорий Жук.
   - На колени! - собрав всю силу власти, крикнул пан Владислав. - На колени, быдло!
   К нему на помощь поспешил ксендз Эдуард.
   - Падай до ног! - закричал он, сунув кому-то в руки Агнессу-Барбару и схватив, как оружие, большой медный крест. - Пред свентым крыжем... Целуй пану руки!
   Он взмахнул тяжелым крестом, но Григорий вырвал крест из его рук. Сказал звонко, насмешливо:
   - Поцелуй меня в зад, пане ксендже, бо я на спаса мед ел! - и повернувшись к своим, крикнул: - А ну, хлопцы, поговорите с панами, щоб нэ мишалы христинам... и панихиде.
   В зал медленно и грозно шагнул Микола.
   Визг, ругань, грохот падающих тел и тяжелых кресел, вопли о помощи, звон стекла раскатились под сводами старого замка, сливаясь в один густой и тревожный гул...
   "...и был того часу вельми великий гром и ливень, и не мог он затушить огня, что поднялся над всем маентком и замком. А был тот ливень, как священная купель крещенному в час великого гнева и битвы младенцу Стахору.
   Было смятение, стон и крик сильный. Многое погибло в огне, но людей не погибло.
   Пожар тот всю темную ночь был ярким факелом на дороге.
   Шел по дороге Савва на Московскую землю к восточному царю, под его высокую руку.
   Под худым армячишком нес сына. Дождь лил на него, и ветры его обвевали, да согревало горячее батьково сердце.
   Где на постой становился Савва с сыном Стахором, находил женщину, отдавал ей младенца, и та прикладывала к персям своим, как родного. Пришел на русскую сторону и там нашел сыну мать. Но царя не нашел. Волею божией преставился Иоан, а царицу с наследником бояре из Москвы отправили в Углич. Дошел Савва с сыном до града Углича и стомился вельми и стал там.
   От многих матерей испил малый Стах, оттого вырос хлопцем, что не было ровни ему за многие лета.
   И такое у него было доброе сердце, что не мог он глядеть на горе братьев своих, которых было во множестве".
   Год девятый
   КАК СТАХОР ЦАРЕВИЧА ПОБЕДИЛ
   Где бродил Савва с сыном до того, как попал в город Углич, неизвестно. Видно, путь был хотя и долгим, да не стоил того, чтобы сделал о нем свою запись чернец Иннокентий. А в городе Угличе приключилось со Стахором и Саввой событие, о котором рассказать надобно непременно. Там Стахор царевича победил.
   Вот как это было.
   В ту пору стать на жительство в Угличе было просто и бродяге и беглому. С приездом вдовой царицы Марии Нагой в городе набирали холопов, не спрашивая, за кем раньше они были записаны или у кого в должниках числились. Братья царицы Михаил и Афанасий искали людей смелых, отчаянных. Укрепляли свой двор, а может, и о войске подумывали.
   Савва нанялся в Угличе плотничать и жил в доме пономаря Спасской церкви Федора Афанасьева, разжалованного попа, прозванного за голый вытянутый череп - Огурцом. И Спасская церковь и дом пономаря стояли рядом с большим деревянным дворцом царицы Марии. Не раз притаившись где-нибудь в уголке, Стахор глядел сквозь щели ограды на непонятную для него жизнь и забавы царевича. У Стахора не было товарищей в этом городе, а хотелось и порезвиться, и стрижей на колокольнях половить, и померяться с кем-нибудь силой. Иной раз казалось, взять бы да запросто перемахнуть через ограду, подойти к царевичу и его дружкам, да и сказать:
   - Ну-тка, попробуем, кто кого на спинку положит?
   И, бывало, только о том Стахор подумает, - тут как тут Огурец. Хвать его за ухо и оттянет от ограды.
   - Не суй рыло, пока не прищемило! - зашипит пономарь, дыша в лицо хлопцу пивным перегаром и чесноком... - Коли не вышел родом, стой за огородом. Учил бы лучше молитвы!
   А зачем было Стахору молитвы учить, когда и так от них тесно в городе. Как почнут с утра в воскресенье бога молить все полтораста церквей, три собора да двенадцать монастырей, так от звону в ушах дня на три будто паклей заложено, и по всем улицам, вплоть до самого выгона, ладаном и воском пахнет - не продохнуть.
   Одна утеха - Волга-река.
   Случалось, что и от реки его прогоняли, когда бояре купаться ходили или царевичу устраивали катание на плоту.
   И все же довелось Стахору с царевичем поиграть.
   Незадолго перед своим страшным днем затеял Дмитрий "собрать боярскую думу". Надел на сверстников бумажные горлатные шапки, прицепил им пеньковые бороды и раздал деревянные сабельки. Всех назвал знатными именами: были тут и Романовы, и Шуйские, и Бельские.
   - А кто ж наибольший боярин, Годунов? - смеясь, спросила кормилица.
   Дмитрий поморщился. Быстрым оком окинул товарищей. Годуновым быть некому. Тут приставленный для присмотра за царевичем дьяк Михаил Битяговский заметил присевшего за оградой Стахора, указал на него.
   - Энтот вроде бы подошел... худородный.
   Царевич обрадовался:
   - Худородный и есть. Эй! Поди-ка сюда!
   Стахору надо бы бежать, но, как на грех, опять Огурец тут как тут. Взял за плечо и ласково так в воротца втолкнул.
   - Иди, сынок, потешь царевича.
   Нарядили Стахора. И откуда взялось такое? Получился из худородного хлопца будто в самом деле наибольший боярин. На голову выше других, крепче телом, а в осанке так важен, что даже вечно злой и сварливый дьяк Битяговский пробурчал с одобрением:
   - Ишь ты, горазд до чего...
   Пономарь сбегал за Саввой. Шутка ли, сын с царевичем в одну игру играть позван. Не то радость, не то тревога защемила батькино сердце, когда увидел он Стахора за дворцовой оградой.
   - Винись, бояре, кто измену задумал! - крикнул сын Грозного, подняв деревянную сабельку.
   Мальчик, названный Шуйским, упал на колени.
   - Так тебе будет! - приговорил Дмитрий, сбивая с него бумажную шапку.
   Хохотала кормилица. Невесело улыбнулся Михаил Битяговский. Забава живо напомнила дьяку не столь далекое прошлое. Видно, вновь на Руси будет крепкий царь.
   Словно угадав его мысль, Огурец тихо шепнул Савве:
   - Иванова кровь...
   Савва не отвечал. Он следил за своим сыном. В эту минуту, подойдя к Стахору, Дмитрий потребовал:
   - Ты винись пуще всех!
   - Што так? - не согласился Стахор и выхватил из-за пояса сабельку. Давай побранимся. Еще кто кого!
   Дмитрий топнул ногой.
   - Винись, холоп!
   Он замахнулся на Стахора, но не успел ударить.
   Стахор прыгнул в сторону и быстрым, коротким движением выбил сабельку из руки Дмитрия.
   Кормилица всплеснула руками. Крикнула Битяговскому:
   - Михаил! Гляди на него, боже мой! Что деется...
   Битяговский бросился к детям.
   Стахор, продолжая игру, стоял нахохленный, готовый отразить новый удар. Но Дмитрий не нападал. Он смотрел на дерзкого хлопца, широко раскрыв удивленные, злые глаза. Лицо его сжалось в гримасу. Вдруг не стало хватать воздуха, царевич задышал мелко и часто.
   Это длилось недолго. Стахор не успел понять, отчего таким гневом исказилось лицо Иванова сына, как крепкий подзатыльник поверг хлопца на землю.
   - Винись, скотина, тебе говорят!
   Одной рукой Битяговский прижимал Стахора к земле, другой подавал Дмитрию сабельку.
   - Казни его, царевич, я подержу!
   Дмитрий протянул вперед худые руки и затряс ими. Все его тело начала сводить судорога, глаза закатились, как у мертвеца, он качнулся на прямых ногах и упал на руки подбежавших мамок. Битяговский отпустил Стахора.
   Пораженный и напуганный, хлопец не поднимался с земли, глядя, как мамки уносили бьющегося в припадке падучей царевича.
   - Стах! - негромко позвал из-за ограды Савва.
   Стахор оглянулся. Отец махал рукой, торопил, а пономарь пятился от него, мелко крестясь и не то скуля от страха, не то хихикая, будто чему-то радуясь.
   - Живо, Стах! - снова позвал отец.
   Бросив сабельку и сорвав с себя пеньковую бороду, Стахор в два прыжка выскочил за ограду.
   Вечер провел Савва в тревоге. Боялся, не пройдет даром Стахорова прыть. А Стахору было жалко царевича. Эк его, бедного, затрясло.
   - Видать, он простуженный, - решил мальчик.
   - Нет, сынок, черная хворь у него, - объяснил Савва, - злые люди, за царя Ивана, навели на младенца.
   - Помрет? - с волнением спросил Стахор.
   - Не дай боже такое! И так нам с тобой невядома, что еще будет...
   Ночью Савва услышал, как кто-то вызвал пономаря из дому. С некоторых пор он стал примечать, что у Огурца есть тайный сговор с братом царицы, Афанасием. Вот и сейчас, незаметно выйдя вслед, Савва увидел - в тени старой бани, на огороде, с пономарей беседовали двое. Вглядевшись, в одном он признал Афанасия, другой был незнакомый монах, в одежде, отличавшейся от здешней. О чем шла беседа, расслышать не удалось. Только видел, как монах отсчитывал деньги, а Огурец крестился, вероятно клянясь.
   Утром пономарь завел с Саввой непонятный разговор.
   - Смелый у тебя хлопец растет и ловкий, - начал он вкрадчивым голосом. - С царевичем одногодок, а поди-ка... Не было бы тебе худа с ним.
   - Мал еще, неразумен, - заступился Савва за сына, - кто осудит такого.
   - В малом-то подчас большая беда растет, - продолжал пономарь, - нынче любого осудить могут... Ушел бы ты от него.
   - Ты что, Федор, в уме ли? От сына уйти?
   - Ну, в науку отдай куда, - неожиданно предложил пономарь.
   - Стаха отдать? - переспросил Савва.
   - Его, - подтвердил Огурец и, нагнув лысую голову, зашептал Савве в ухо: - Люди есть, видели сына твоего, говорят, очень он им подходящий. Большие червонцы дадут... Нужен им хлопец, чтобы одногодка был... и безродный... другим именем нарекут, и никто не признает. Отрекись.
   Савва схватил пономаря за ворот подрясника.
   - Родного сына продать? Говори, что задумали?!
   - Христос с тобой! - испуганно замахал Огурец. - Я тебе так просто сказал, что слыхал случаем... а я и не ведаю... дело твое родительское... только, бают, люди есть, не здешней земли... большие червонцы дают... Может, кто и найдется... а ты, конечно, Христос с тобой, - и, вырвавшись из рук Саввы, бочком выскользнул в дверь.
   Два дня и две ночи разгадывал Савва загадку пономаря, да так и не смог разгадать. Кому и зачем понадобился малый Стах? На всякий случай решил не отпускать от себя сына дальше, чем на его крик.
   Неладное творилось вокруг. Появлялись в Угличе, у двора царицы, незнакомые люди - то монахи, то слуги боярские. И как неведомо никому появлялись, так и исчезали. Торопились среди ночи гонцы, окруженные всадниками с факелами. Братья царицы ходили все время пьяные, раздавали голытьбе мелкие деньги, поили за свой кошт, подбивали на драки. Многое стало непонятно.
   Да разве понять было Савве Митковичу, какие нити сплетались вокруг наследника московского престола? Кто поближе стоял, и то не всегда мог разобраться в растущей вражде боярских фамилий, а тем более в тайных хитростях Ватикана и Вавеля, давно с тревогой и жадностью поглядывавших на Восток.
   Одно понял Савва - надо бежать. Но как побежишь, когда Огурец каждый час неотступно рядом? Даст знать кому следует - схватят на дороге, разлучат и с сыном и с жизнью. Оторвут Стахора от батьки, сделают хлопцем без рода и племени. Чему захотят - научат, кем захотят - назовут... Зачем?
   С этим вопросом дожил Савва до несчастного дня.
   "В день несчастный и час, когда обедню служить окончили, в Угличе-граде забили отрока малого. Сказали: сына царя Иоана покойного, для врагов Грозного. Другие сказали: неправда это боярская. Жив Дмитрий-царевич, зарезали сироту безродного, одного часу рождения с Ивановым сыном. Пред тем его, невинного, за иудино сребро у кого-то купили и нерусские люди ко двору привезли.
   А царевича сховали, родные дядьки на Литву увезли. Не схотели род Иоанов пресечь, о чем в далеком Риме было загадано. Но о сем умолчим. Царевич ли, сирота ли кровь свою на злодейские руки излил, упокой господи душу его! Аминь".
   В тот день Савва чинил перильца на звоннице княжеской церкви, а Стахор стоял возле крыльца и смотрел, как царевич играет в орехи с сиротой, сыном покойного священника из дальнего прихода. Невесть откуда появились какие-то незнакомые люди и ножи вынули.
   Стахор крикнул:
   - Тата! Тата, царевича убивают!
   Чернобородый злодей бросился на Стахора, за горло схватил. Быть бы смерти другой, да отец подоспел.
   Спасая сына, Савва ударил топором человека, занесшего нож над Стахором. Все это видел дьяк Битяговский, он даже крикнул Савве:
   - Бей его! Бей, злодеев держи!
   Но Савва не мог удержать злодеев. Он застыл, охваченный ужасом совершенного. Перед ним был им зарубленный человек, им пролитая горячая человеческая кровь... Только когда загудел набат, когда сбежалась дворня и убийцы были схвачены и растерзаны, когда Афанасий Нагой невесть зачем указал на Битяговского и толпа смяла его, Савва очнулся.
   Кто знает, что за человек попал ему под топор? Один Битяговский видел, да теперь не скажет и он.
   Во дворе хватали каждого, на кого только было указано. Своим судом на месте судили, а тут Савва, чужой, пришлый, в руке топор, и рубаха кровью обрызгана... Не оправдаешься. Вспомнил Савва, что было записано в судебнике великокняжеском:
   "Смерда в сведки не брать, суда с ним не иметь и веры ему не давать".
   Бежал Савва с сыном из Углича. Бежал в день, когда родилась на Руси одна из ее самых мрачных загадок, оставшаяся неразгаданной ни тогда, ни спустя сотни лет.
   Как погиб Дмитрий-царевич?
   Сам ли, в припадке дурной болезни напоролся на нож, как объясняли в своем донесении царю проводившие следствие в Угличе бояре из Москвы? Или был зарезан подосланными Годуновым убийцами, как позднее утверждали те же бояре?
   Да и был ли убит царевич в тот день?
   Понадобились долгие годы, новые смерти и новая жизнь, прежде чем смог сын Саввы и Марии Митковичей сказать свое правдивое слово о царевиче Дмитрии.
   А пока в Угличе, по приказу царева правителя, наибольшего боярина Годунова, шло следствие. Казнили виноватых и правых. Казнили за то, что не уберегли царевича, за то, что не помогали ловить злодеев, и за то, что... ловили злодеев по указке царицы и ее братьев.
   Пытали свидетелей. Отрезали им языки, рвали ноздри и уши и не выдержавших пытки свозили в ямы, на берег Волги.
   Мать-царицу силой постригли в монахини, заточили в глухом монастыре на Выксе, близ Череповца. Отправили в отдаленную ссылку все семейство Нагих и многих угличских обывателей.
   Потянулись на север, в Тобольск и Пелым, вереницы меченных боярским клеймом. Шли голодные, измученные, хлестал их дождь, бил степной ветер, подгоняли верховые боярские стражники. Шли вслед за телегой, на которой везли первого ссыльного с отрезанным ухом и вырванным языком. Он был выслан на вечное немое поселение в Тобольск за то, что первый возвестил о горе России, о том, что надо бы утаить... На телеге лежал колокол Спасской церкви. Ухо его было отрезано, и на то место приклепана цепь, а на цепи пономарь. Капли буйного дождя падали на гладкую медь безъязыкого колокола, он тихо звенел под их ударами, покачиваясь на ухабах и дергая цепь. Пономарь плелся вслед, поддерживая руками железный, сдирающий кожу ошейник, подставив дождю голый, вытянутый огурцом череп, молился и плакал. Молился своему богу, чтобы дал силы дойти до Тобольска и умилостивил бы тамошнего протопопа, коему велено "держать пономаря у колокола, яко пса на чепи, ести давать не жирно, только бы не помер". Падали с неба тяжелые дождевые капли, и колокол отзванивал последний путь Огурца, не захотевшего открыть людям правду об убийстве на царском крыльце, рассказать о том, что было ведомо ему и еще немногим, которых теперь уже не было.
   В другой край России уходили от Углича еще два свидетеля. Стахор и Савва Митковичи.
   КАК СТАХОР НА РОДНУЮ ЗЕМЛЮ СТУПИЛ
   Долог путь, и есть время многое вспомнить...
   ...Шел сюда Савва, надежда была: братья кругом. Люди веры одной, одного языка. Царь справедливый, всех русских отец и защитник.
   А пришел, вместо панов, - бояр, жестоких да хитрых, понасмотрелся. Еще пока жил царь Иван, бояре шуметь побаивались, сами не раз на дыбе стонали. Умер Иван, почали бородатые на черном люде свою месть править. Посполитые на Руси мало чем меньше за королевских терпели.
   Были они и впрямь как братья. Куском хлеба с Саввой делились, сына его чужие женщины принимали к себе, как своего кровного. Близким был и обычай, и горе людское, и тайный шепот о воле.
   С низовья в Углич приносил волжский ветер разные слухи. Манил на широкие речные просторы, на казацкие струги. Да, томилась душа по родному Полесью. Думал: окрепнет Стахор, к тому часу и законный срок розыска беглого кончится. По литовскому статуту, через семь лет беглый к пану более не возвращался. Мог сам выбирать нового господаря. Стало, вернется он с сыном домой не "отчинником", а человеком свободным, "похожим"*.
   ______________
   * Отчинник - крепостной, числящийся за паном. Похожий - имеющий право переходить от одного пана к другому, свободный крестьянин.
   От весны до весны все откладывал возвращение на родину. И вот... дождался. Пришлось бежать не оглядываясь. Стахор не отставал от отца. Рядом шел. Немного, казалось бы, накопили сил - хлопцу восемь лет жизни, а не всякий взрослый мог с ним управиться.
   Видно, в том причина была, что "от многих матерей испил малый Стах, от того вырос хлопцем, что не было ему ровни за многие годы".
   Правду о нем записал чернец Иннокентий.
   Ни слез, ни жалоб не слыхал Савва от сына. Только иногда, в минуты злого ненастья, поднимал мальчик к отцу свои большие, с зеленым блеском глаза и тихо спрашивал:
   - Мы домой идем, тата?
   Дома не было. На всей земле не было дома у Саввы и сына его. Были им кровлей густые деревья, ель да сосна, мягкой постелью мох лесной, а покрывалом армячишко худой.
   Шли долго. Путь начинали по исходу дневных часов. Стороной обходили города и большие селения. В глухих хуторах находили приют. Где могли, трудом своим помогали убогим крестьянам. Покормят за это, от дождя и ветра, а то и от стражников уберегут - и на том спасибо.
   Чем ближе подходили к литовскому рубежу, тем плотней обступали их густые леса.
   Стахор обвыкся среди деревьев. Мог и в темноте найти криницу с холодной прозрачной водой или по чуть заметной звериной тропинке, не заплутав, выйти к колючему малиннику и набрать полную шапку еще не поспевших, сладко пахнущих лесных ягод. Научился лазить по гладким стволам, разгонять диких пчел и осторожно вытаскивать из дупла липкие, душистые соты. Ничто не пугало Стаха в лесу. Ни звери, ни птицы, ни глухое безмолвие ночи, ни частый ропот дождя, ни вой ветра среди вершин высоких деревьев.
   Так есть на этом свете, значит - так и должно оно быть.
   Стахор шел на свою родину, которой не знал, о которой лишь слышал рассказы отца. Но была она хлопцу дорога и желанна. И светило ему солнце. Пели птицы. И в далеком небе будто слышались колокола.
   * * *
   Однажды, душной ночью, подойдя к самому рубежу у излучины тихой реки, Стахор почуял запах горящей хвои.
   - Где-то костер недалеко, - предупредил он отца.
   - Не костер это, - ответил Савва, - слушай...
   Из темной дали стеной застывшего леса возник одинокий тоскливый вой волка. Сперва одного, потом другого. Им откликнулись еще и еще. Вой рос, приближался, видно, звери сбегались в стаю к реке. Над лесом занималось бледное зарево. Запах гари усилился.
   - Пожар! - сказал Савва.
   За кордоном горели леса. С трех сторон охватив пущу, огонь подбирался к границе.
   Старый рыбак, тайно провозивший беглецов на своей душегубке мимо заставы, советовал переждать, остерегал.
   Савва знал, сколь опасны лесные пожары и как бессилен против них человек, но пережидать вблизи от пограничных застав или вернуться на русскую сторону ему казалось опасным не менее, чем бежать по горящему лесу.
   - Пожар всю конную стражу сюда к реке сгонит, - рассуждал Савва, - зато всех жолнеров из секретов повыкурит. Вот и пройдем не таясь. За ночь огонь стороной обойдем.
   - К утру будем далеко, - поддержал его Стахор.
   Рыбак не стал их удерживать, и скоро Савва и Стахор вошли в лес по ту сторону литовского рубежа. Некоторое время шли хорошо. Показанная рыбаком едва заметная тропинка уводила в глубь пущи, правее шумевшего огня.
   К рассвету ветер неожиданно переменил направление. Темно-серая мгла стала заволакивать деревья и небо. Солнце, с трудом поднявшись над горизонтом, не смогло пробить тучи клубившегося смолистого дыма, все заволокло едким туманом, и Савва сбился с пути.
   Ветер крепчал, гоня дым и огонь в сторону беглецов.
   Стахор видел, как отец, протирая слезящиеся глаза и опускаясь на четвереньки, отыскивал след, как он шатался, сворачивая то в одну, то в другую сторону, что-то кричал ему, но мальчик не слышал.
   Над лесом катился оглушающий, свирепый гул ветра и огня. Савва взял сына за руку, боясь потерять его в дымной тьме леса, и остановился, решая, в какую сторону им бежать. Вверху над ними, осыпая золотистым дождем искр, пронеслись сорванные ветром горящие ветки деревьев. Мелькнули темные пятна лесных тяжелых птиц. Понизу, среди замшелых пней, текли желтые горячие ручейки.
   - Гляди, гляди! - крикнул Стахор.
   Близкий огонь словно заворожил Стахора и Савву.
   Сверкающие, огнедышащие змейки ползли к ним навстречу против ветра. Натолкнувшись на стволы сосен, шипя и извиваясь, они поднимались по сухой, нагретой коре, достигали вершины и там вспыхивали огромными факелами. Из стволов соседних деревьев, как из раскрывшихся ран, брызгала смола. Жадное пламя лизало янтарные струи и обнимало новую жертву.
   Поверженные огнем, со стоном падали лесные великаны. Воздух наполнился плотной нестерпимой жарой.
   Савва увидел, как в стороне, через огненный барьер завала, один за другим, словно перелетая, промчались багряные, затрубившие в ужасе лоси. Не выпуская руки Стахора, он бросился вслед. Звери лучше людей знали, в какой стороне искать им спасения. Стахор бежал, задыхался и падал, раня босые ноги. Задыхался и Савва. Он торопил сына, то поддерживая его за руку, то перенося на плечах через завалы, опускал на землю и толкал вперед.
   - Беги, сынок! Беги, не останавливайся!
   Стахор напрягал последние силы. С разбегу споткнувшись, мальчик брякнулся всем телом на землю. Темные брызги взлетели вокруг Стахора. Но отец радостно вскрикнул:
   - Болото!
   Блеснул на мгновенье край освободившегося солнца. Потянуло сырой прохладой, стало легче дышать. Они вырвались на мелколесье. Земля пружинила и чавкала под ногами. Позади выл неистовствуя огненный ураган, но Савва знал, что спасение близко. Среди редких низкорослых деревьев дым более не клубился, а, разорванный ветром, лохматыми косицами поднимался к пылавшему небу.
   Посветлело. В изнеможении Савва опустился на мшистую кочку.
   - Убегли, слава те господи... напужался небось?
   - Страшно, - ответил Стахор, глядя назад на шумевший пожаром лес.
   - Сюда не достанет. Болото! - успокоил Савва, все еще тяжело дыша и оглядываясь вокруг. - Тут огню край. Дойдет до воды и повернет...
   Нагнувшись, он надавил руками на мох и зачерпнул жменю бурой воды.
   - Хочешь пить?
   Стахор припал к ладоням отца. Савва смотрел на голову сына, раньше светлокурчавую, теперь взлохмаченную, серую от пепла и грязи, с застрявшими в волосах иглами хвои. Он погладил мокрой рукой эти волосы. Стахор взглянул на отца и улыбнулся. На закопченном, покрытом темными разводами еще не засохшей болотной земли лице мальчика блеснули светлые большие глаза и ровные белые зубы.
   "Как цыганенок", - подумал Савва, притягивая к себе сына.
   - Живем, брат, - с тихой радостью сказал отец, - теперь, брат, живем!
   Они сидели, обнявшись, на краю дикого, глухого болота. В изодранных рубахах, покрытые ссадинами и ожогами, закопченные смолистым дымом пожара, усталые и голодные, потеряв все, что было с ними в пути, - и шапки, и армяк, и котомки, и острый топор. Перед ними лежало незнакомое, раскинувшееся до горизонта болото, поросшее камышом и редкими кустами вербы. Поблескивали рябые от ветра плесы с цветущими кувшинками по краям. За плесами, сквозь проплывающий дым, виднелись силуэты всего двух высоких деревьев. Там, вероятно, была твердая почва. Порыв ветра донес от деревьев голос захлебывающегося в плаче ребенка и причитание женщины. Савва встал на ноги и прислушался. Прислушался и Стахор.
   - Никак с дитем в болото трапила... - проговорил Савва.
   - Ага, - согласился мальчик, - тут где-то близко, может, достанем?
   Савва сделал два шага вперед, и сразу нога его провалилась в вязкую топь. Стон леса и гуденье огня, раскачиваемые волнами сильного ветра, то придвигались, все заглушая, то отступали, и тогда над болотом снова всплывал тонкий голосок детского плача.
   Савва попробовал обойти топкое место. Земля вздыхала под каждым шагом, готовясь расступиться и поглотить его. Савва повернул в другую сторону и тут заметил узкую кладку из грубо отесанных бревен и сухих веток, проложенную от леса через зыбкое поле к двум деревьям.