Саган Франсуаза. Окольные пути

   И она пустилась в тягостные и злобные рассуждения, прерванные приходом худой женщины, одетой в черное, с суровым застывшим лицом. Бросив на них взгляд, в котором не было удивления, она вскарабкалась на подножку, взяла в охапку бесчувственное тело крестьянина и стала вытаскивать его из телеги. Лоик и Диана машинально бросились к ней и помогли спустить потерявшего сознание парня. Они даже взяли его — Лоик за плечи, а Диана за ноги, — чтобы отнести его в дом, повинуясь властным жестам женщины в черном. Но, сделав два шага, Диана зашаталась и остановилась.
   — Я не могу! Я действительно больше не могу, Лоик! Я сейчас рухну! Этот парень для меня слишком тяжел, я больше не могу! Что вы хотите, я измучена!.. В жизни бывают такие моменты…
   И, хладнокровно бросив ноги парня на землю, она в свою очередь уселась на подножку, чтобы выложить, что у нее на сердце.
   — Не знаю, отдаете ли вы себе отчет, Лоик, но с самого сегодняшнего утра в нас три или четыре раза стреляли из пулеметов, нашего шофера убили на наших глазах, нашу машину сожгли, нашему хозяину пуля прострелила ногу, его лошади понесли, и только чудом я смогла их укротить… наконец мы добрались до деревенского дома, просим пристанища у женщины, которая не может вымолвить и слова по-французски! Хотя у меня и стальные нервы, должна вам сознаться, Лоик, что и они начинают сдавать…
   — Вы абсолютно правы, Диана, но нельзя же оставить этого молодого человека на земле! Нужно что-то делать.
   Диана с быстротой змеи повернулась к Брюно, который бесстрастно продолжал примерять свитеры, в двух шагах от бедняги Жана.
   — Брюно! — пронзительно закричала она. — Брюно! Да помогите же нам наконец!
   — Я уже предупредил вас, что ради этой деревенщины я не пошевелю и пальцем!
   Затянувшееся молчание таило в себе бурю, о чем и возвестил голос Дианы, прозвучавший как труба, как горн, во всяком случае, как музыкальный инструмент из военного оркестра:
   — Предупреждаю вас, мой милый Брюно, если вы сию секунду не поможете Лоику, то, приехав в Париж — или в Нью-Йорк, — я всем расскажу вашу историю с чеком: ваш знаменитый чек… чек этой американки, вы знаете, о чем я говорю…
   Брюно сделал два шага вперед и побледнел. Его голос дрогнул, и он пустил петуха, как подросток:
   — Вы ведь не сделаете этого, правда, Диана? Иначе вы сами попадете в смешное положение!
   — В моем возрасте смех не убивает, мой друг… он лишь задевает. А вот в вашем он убивает. Вы погибнете! Все общество отвернется от вас! Я сама этим займусь… лично! Поверьте мне!
   Прекратив спор, Брюно подошел, взял крестьянина за ноги, поднял его и вместе с Лоиком отнес в дом. Они оказались в большой темной комнате, где сначала ничего не разглядели, кроме женщины, нетерпеливо указавшей им на альков, где стояла постель, покрытая старыми одеялами, на которой они и разместили раненого, прежде чем выйти. Они успели разглядеть в комнате только отблеск большого огня, ярко горевшего, несмотря на то что стояло лето. Комната была явно тем местом, которое Диана назвала бы «ливинг-рум», если можно хоть один раз, не рискуя показаться смешным, употребить это модное английское словечко. В конечном счете ни один из мужчин не обратил внимания на обстановку: Брюно — сознательно, а Лоик — по рассеянности, настолько его уже успела захватить эта история с американским чеком. В нем опять проснулся светский человек: он понял, что не успокоится до тех пор, пока Диана не расскажет ему обо всем.
   Меж тем Диана, собравшись с силами, вошла решительным шагом в комнату. Остановившись на пороге, она вытянула шею, как цапля, смешно вращая глазами. В измятом костюме, с растерянным лицом и взлохмаченными волосами она напоминала антиквара, забредшего сюда вечером в безуспешных поисках старой мебели, или даму из благотворительного общества, заглянувшую на огонек в не менее безуспешных поисках бедняков. «Утонченная, элегантная Диана Лессинг вдруг стала похожа на брюзгливого торговца», — подумал Лоик. И внезапно, как по мановению волшебной палочки, она наконец нашла смысл в их путешествии. Распетушившись, с глазами, горящими от возбуждения, которое не смогли приглушить даже сегодняшние приключения, она вцепилась Лоику в руку и сказала властным и в то же время заискивающим голосом:
   — Посмотрите, Лоик, на этот стол! Именно такой я искала для Зизи Мапль! А эта хлебница! Шикарно! А эти часы просто вос-хи-ти-тель-ны! Как вы думаете, они продадут их нам? Как жаль, что этой прекрасной мебелью никто не пользуется! Ах, что за часы, я без ума от них!
   — Вы ведь не сможете увезти их в Соединенные Штаты, — сказал Лоик, впервые показав свою практичность. — Может быть, лучше дождаться окончания войны…
   — Как же здесь спокойно! Я нахожу, что здесь очень хорошо, — сказала Люс. — А ведь совсем недавно я так боялась! Вообще сегодня на меня напал такой страх!
   — Как и на лошадей, — заметила Диана. — Даже не знаю, как мне удалось остановить их… если честно признаться!
   — О Диана! Вы были великолепны! — сказала Люс с подлинным энтузиазмом, что заставило Диану горделиво распушить перья.
   Лоик улыбнулся ей:
   — Я, увы, ничего не видел! Вцепился в какую-то перекладину, меня почти выбросило из телеги, и я болтался как кретин, пытаясь забраться обратно. Совсем как Брюно. Не так ли, Брюно?
   Но Брюно, с презрением разглядывавший комнату, только пожал плечами и ничего не ответил.
   — Что это за история с американским чеком? — прошептал Лоик Диане, которая прошептала ему в свою очередь:
   — На днях расскажу вам… если будете паинькой! Займемся сначала нашими хозяевами.
   И она направилась прямо в сторону алькова, где сидела женщина, накладывая на ногу своему сыну какой-то странный компресс, основу которого, казалось, составляли земля и черноватая марля.
   — Ему лучше? Какая ужасная рана! Вы знаете, этот милый молодой человек спас нас!
   Затем, поскольку фермерша не двигалась и не смотрела на нее, Диана решила пустить в ход тяжелую артиллерию.
   — Меня зовут Диана Лессинг, — сказала она, протягивая руку прямо под нос хозяйке, которая от удивления пожала ее.
   — А это Лоик Лермит, Люс Адер и Брюно Делор. Мы очень сожалеем о том, что ворвались сюда, дорогая мадам! Мы очень сожалеем! Но, — она указала на Мориса, — без него мы бы погибли! Как и бедняга Жан… — добавила она. Боже мой! — вскрикнула она, поднимаясь на цыпочки и размахивая руками. Боже мой! Мы забыли о нем! Он по-прежнему в телеге?
   — Мне кажется, с ним уже ничего не случится, — заметил сухо Брюно, через силу пожимая руку женщины, потому что все пожимали, а та, явно сбитая с толку, позволяла им это делать, не выказывая при этом никакого интереса, как, впрочем, и враждебности.
   — А я — Арлет, — сказала она. — Арлет Анри. А это мой сын, Морис. А там — папаша, — сказала женщина, указывая рукой на кресло, стоявшее рядом с огнем.
   Все повернулись туда, но так ничего и не разглядели, кроме старого одеяла.
   — Может быть, месье-дам хотят пить? — спросила Арлет. «Такое имя скорее подходит девушке легкого поведения, чем этой женщине с лицом в стиле Мемлинга»^[5], — подумала Диана. Потому что в обществе, в котором вращалась мадам Лессинг, было принято, что такие аскетические лица — всегда в духе Мемлинга; Боттичелли — значит, хорошенькие женщины, Босх — сцены кошмаров, Брейгель — пиры и снег, Ренуар — толстушки, Модильяни — худые женщины, а Ван Гог олицетворял собой гений и несчастное сочетание уха, моста и стула…
   Четыре путешественника энергично закивали головами. Уже несколько часов, несмотря на сильные впечатления и неистовое солнце, они ничего не пили.
   — Я бы с удовольствием выпила маленькую кружечку все равно чего.
   Решившись приспособиться к обстоятельствам, Диана заговорила на языке хозяйки, что с ужасом отметил про себя Лоик.