Сальгари Эмилио. Гибель Карфагена

   — Увидишь ее, но не сейчас! — ответила Офир. — Не забывай, отец, — мне очень неприятно напоминать это тебе, что у меня мое собственное имущество и мои рабы — не твои.
   Опять гордый старик понес поражение: законы Карфагена действительно не давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери…
   — Где ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там делала?
   — А! Какой-то подлый негодяй уже успел донести тебе! — вспыхнула девушка. — Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед кем не обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой.
   — У тебя было свидание с изгнанником! Ты говорила с Хирамом, с тем, кто нарушил распоряжение Совета Ста Четырех и совершил святотатство! — закричал старик вне себя от гнева. — Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через два дня станет твоим мужем и господином, Тсоуру. А Хирам… Посмотрим, что он скажет, когда вместе со своей гемиолой и всеми своими приспешниками очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету.
   И Гермон, чуть не таща за собой шпиона, покинул покои строптивой приемной дочери.
   Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где при появлении Гермона она спрятала «новую рабыню», то есть Фульвию.
   — Скорее, скорее! — шептала Офир. — Ты все слышала. Хираму грозит страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его надо, надо спасти. У меня в голове туман, я не знаю, что делать.
   — Госпожа, ты забыла о крылатых гонцах, почтовых голубях, которых ты взяла сегодня на гемиоле. Они донесут весть об опасности на гемиолу и надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, — ответила Фульвия.

VI. МОРСКОЙ БОЙ

   Крылатые гонцы достигли своей цели: в сумраке наступившего вечера инстинкт позволил им безошибочно отыскать гемиолу, и они опустились на ее палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма.
   — Сидон! — воскликнул он, обращаясь к повсюду следовавшему за ним верному гортатору. — Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться.
   — Сначала попробуем уйти, господин. Товары уже распроданы, гемиола готова в путь. Гребцы только ждут сигнала. И, насколько я могу судить, военные галеры Карфагена еще ничего не предпринимают против нас. Выход из порта свободен.
   — Так в путь! И если понадобится, мы силой проложим себе дорогу.
   — А это что? Видишь?
   Проклятье сорвалось с уст гортатора: стоявшая отдельно эскадра военных судов Карфагена метрах в трехстах от того места, где бросила якорь гемиола, вдруг ожила: заскрипели цепи, поднимая якоря, на реях показались матросы, распускавшие паруса, зашевелились, словно ноги сороконожек, длинные и гибкие весла.
   — Да, господин, враг готовится к нападению. Посмотрим, как дерутся наемники Карфагена. Наши «вороны» готовы.
   И гортатор показал на оригинальную конструкцию, введенную римлянами в практику морского боя всего за несколько лет до этого, — откидные мостики, с которых стрелки могли обстреливать из луков, а также сбрасывать на палубы вражеских судов тяжести.
   — Готово! — прозвучал голос одного из нумидийцев. И легкая гемиола тронулась в путь. Почти одновременно наперерез ей двинулись двенадцать карфагенских галер.
   — Стой! Суши весла! Именем Совета Ста Четырех! — донеслось в этот момент с ближайшей триремы.
   И Хирам, и Сидон без труда узнали голос: это кричал Фегор.
   Трирема, вылетевшая далеко вперед от поспешивших за нею других судов, едва не протаранила гемиолу. Но гемиола была подвижнее, и ею правили твердые руки привычных к бою моряков: она изменила свой курс, стрелой скользнула вдоль бортов тяжелого боевого судна, избежав опасности абордажа.
   — Привет тебе, шпион Совета Ста Четырех! — крикнул вызывающе Хирам. — Где ты, храбрец, умеющий нырять так искусно?
   Но Фегора не было видно. Зато на мгновение показался гортатор галеры, и тяжелый метательный топор Хирама по летел со страшной силой, разбив вдребезги и блестящий шлем, и голову наемника. Галера, на палубе которой воцарилось замешательство, приостановилась. С нее посыпался дождь горящих стрел, которые обычно применялись для того, чтобы вызвать пожар на неприятельском судне, но только одна или две попали в борт гемиолы, и их, конечно, тут же сбили шестами, так что они не причинили смелому, увертливому суденышку ни малейшего вреда.
   — «Акациум!» — предупредил гортатора Хирам, показывая на средней величины быстроходное судно, пытавшееся загородить дорогу гемиоле.
   — Вижу, господин. Эти глупцы слишком мешкотны, они не ожидали, что мы сможем развить такую скорость. Они хотели бы повернуться к нам носом. Так. Держись, идем на таран!
   И гемиола, чуть изменив курс, врезалась острым носом в борт судна, неосторожно подставившего свое длинное тело. Послышался треск дерева, раздались отчаянные крики людей, сбитых с ног и падающих в морские волны. Разрезанный пополам, словно ударом топора, «Акаций» погиб, но не смог помешать мчавшейся на морской простор, на волю гемиоле.
   — Греби, греби! Сильней! Чаще! — кричал гортатор нумидийским гребцам. — Еще! Еще раз!
   И гемиола, словно огромная морская птица, влетела в канал, ведущий в море, раньше, чем к этому месту подоспели грозные триремы и квинкеремы. А через несколько минут она уже вышла в открытое море.
   Но до спасения было еще далеко: зоркий глаз Хирама обнаружил, что и неприятель не дремлет. По крайней мере, одна большая галера успела вылететь в море сейчас же следом за убегающим судном и гналась за ним неотступно. На стороне гемиолы была большая подвижность, увертливость, но зато карфагенская галера с колоссальным количеством гребцов имела преимущество в быстроте хода.
   С эскадры карфагенян с напряженным вниманием следили за ходом погони. Дозорные выкрикивали каждое мгновение, оповещая о той или другой эволюции обоих судов.
   — Гемиола остановилась! — кричали они.
   — Ага, сдается! Не ушла! Преступников ждет ужаснейшая казнь!
   — Квинкерема подходит, подходит! Берет на абордаж!
   — Кажется, гемиола взята, взята! Слава Карфагену! Слава Совету Ста Четырех!
   Горит! Горит! Оба судна горят! На помощь!
   И потом прозвучал полный недоумения голос:
   — Галера горит! Гемиола уходит! Уходит, убегает!
   В самом деле, и на этот раз боевое счастье не изменило смелому: видя, что у врага многократное преимущество в силе и скорости, Хирам позволил галере сцепиться с гемиолой, но встретил врага стрелами и мечами, а потом, пользуясь моментом замешательства, бросил на борт галеры десятки горшков с горящей смолой. Судно вспыхнуло, как факел… Та же участь грозила постигнуть и гемиолу, но нумидийцы не теряли ни мгновения и, обрубив абордажные крюки, вовремя оттолкнулись от запылавшего, как костер, вражеского судна.
   Тем временем вся эскадра карфагенян, судно за судном, втянулась в канал и вышла в море, спеша на помощь горящей галере. Не дожидаясь ее подхода к месту катастрофы, гемиола помчалась вдаль.
   Опускалась ночь. На небе тускло замерцали звезды. Воздух был словно напоен зноем, и мертвая зыбь катила свои короткие сердитые волны. Время от времени от берегов Африки в глубь моря уносились яростные порывы ветра, предвещающего близкий ураган. Всю ночь гемиола носилась по бурному морю, стараясь уйти от эскадры карфагенян, вышедшей в море для того, чтобы нагнать и уничтожить ее.
   Иногда суденышку удавалось скрыться от врагов, но галеры были быстрее ее, и ночь была слишком светлая, так что гортатор, вглядываясь в ту сторону, где полупрозрачное небо сливалось с темным морем, прикасался к плечу Хирама и говорил:
   — Опять они! Ты видишь, господин, их огни?
   Потом настал день. Казалось, буря разыграется и перерастет в настоящий ураган. Небо было бледное, воздух все так же был пронизан тончайшей пылью Сахары, волны бежали с плеском и стоном, и над их седыми гребнями с жалобным криком носились буревестники. Но зато даже зоркий глаз старого гортатора не различал уже на горизонте силуэты преследующих судов: гемиола спаслась.
   К полудню погода улучшилась. Ветер поутих, небо очистилось, и только море все не хотело успокоиться, да чайки по-прежнему метались над бушующими волнами.
   Но боясь преследования, Хирам все же пока не решался приближаться к берегам в предположении, что там можно наткнуться на сторожевые суда карфагенян, и только к вечеру следующего дня гемиола проскользнула в воды Уттики, родной сестры Карфагена.
   Здесь берег был Хираму знаком с детства. Он знал тут каждый куст, каждое дерево, каждый камень, и ему вовсе нетрудно было определить, где находится вилла Гермона, тот самый загородный дворец гордого главы Совета Ста Четырех, где в следующую ночь должны были начаться свадебные пиры жениха — Тсоура и невесты — Офир.
   Не было никаких сомнении в том, что жилище Гермона охраняли не отряды воинов, но, по крайней мере, вооруженные слуги, и об открытом нападении нечего было и думать. Поэтому Хирам пошел на военную хитрость: оставив гемиолу в небольшой бухточке, где ее навряд ли заметили бы в ближайшее время, он поплыл в шлюпке к украшенному разноцветными огнями дворцу Гермона, предварительно переодевшись в привычное одеяние наемников Карфагена, иберийцев.
   Ему казалось, что в таком наряде никто не узнает в нем верного соратника Ганнибала и грозу римлян. Понятно, что так же нарядились и все сопровождавшие Хирама воины.
   Шлюпка, которую грозное море, казалось, готово было разнести в щепы яростно мечущимися волнами, подошла к самому берегу, и тогда сидевшие в ней люди, по данному Хирамом знаку, принялись кричать изо всех сил:
   — На помощь! Погибаем! Тонем! На помощь воинам Карфагена!
   Скоро их крики услышали на берегу. Толпа рабов Гермона высыпала из виллы и при свете факелов стала перекликаться с мнимыми утопающими.
   — Лодку сносит течение. Бросай веревки! Тащи на берег! — командовал Хирам.
   Четверть часа спустя весь экипаж шлюпки был уже на берегу, среди людей Гермона, да и шлюпку вытянули на берег, подальше от линии прибоя, но, по указанию Хирама, поставили так, что в любой момент, если потребуется, ее можно было легко спустить на воду.
   — Кто вы? Как вы сюда попали? Ответьте, мне надо доложить моему господину, великому Гермону! — обратился к якобы спасенным сановитый седовласый раб, игравший на вилле Гермона роль мажордома.
   — Мы, иберийцы по рождению, состоим на службе великой Карфагенской республики, — отвечал Хирам. — Мы плыли, придерживаясь берега, в Карфаген, поскольку получили приказ пополнить собою гарнизон города, но ветром нас унесло в открытое море. Просим приютить нас на одну ночь, потому что, как только утихнет буря, мы должны продолжить свое плавание. Кусок хлеба для людей и какой-нибудь угол для ночлега — вот и все, что нам нужно.
   — У моего господина сегодня радостный день, — напыщенно ответил мажордом. — Его приемная дочь сочетается браком с Тсоуром, карфагенским патрицием; в доме моего господина, великого Гермона, хватит и еды, и пития на сотню непредвиденных гостей, а дворец может приютить несколько сот человек. Подождите, я доложу о вас.
   Мажордом пропал, но через несколько минут появился снова.

VII. ПОХИЩЕНИЕ

   — Мой господин повелел мне приветствовать в вас своих гостей и друзей! Гермон ждет, что вы, слуги Карфагена, примете участие в нашем празднике, в свадебном пире, — объявил воинам мажордом. — Следуйте за мной, храбрые воины. Я укажу вам ваши места!
   Хирам и его люди не заставили себя долго упрашивать, и мажордом провел их в обширную залу, уставленную длинными столами и заполненную гостями Гермона, слугами, рабами, музыкантами.
   Прибытие небольшой группы пришельцев прошло почти незамеченным: пир был в полном разгаре, каждый заботился в этой пестрой и шумной толпе только о себе, стараясь найти место поудобнее и выбрать куски жареного и вареного мяса, фрукты и вино повкуснее. К тому же, целый оркестр музыкантов, по большей части рабов из Греции, наполнял обширную залу звоном струн и звуками флейт, приковывая к себе всеобщее внимание.
   Все веселились на этом пиршестве. Только та, в честь которой было устроено празднество, — только Офир, бледная как полотно, сидела по правую руку Гермона, печально оглядываясь прекрасными, но усталыми очами вокруг, и по временам ее рука нащупывала спрятанный на груди кинжал:
   карфагенянка была намерена сдержать данное любимому человеку слово и умереть от собственной руки.
   Рядом с нею находилась девушка, столь же красивая, как и невеста Тсоруа, и, пожалуй, такая же бледная; это была рабыня, этруска Фульвия.
   Но Фульвия не сидела неподвижно, как Офир: она словно ждала чего-то, искала кого-то в пестрой и крикливой толпе пирующих. И вот ее ищущий взгляд на мгновение скрестился со взором Хирама, которого было не узнать в костюме иберийского воина. Широко раскрылись глаза девушки, на ее щеках вспыхнул румянец, — она узнала Хирама.
   Незаметно покинув свое место, она легкою стопою обошла зал, пробираясь среди пирующих, среди носящих новые и новые блюда рабов и музыкантов. Миг — и она стояла рядом с Хирамом.
   — Ты здесь? — прошептала она. — Ты вовремя прибыл, господин мой! Твоя избранница ждет тебя, тоскуя.
   — Предупреди ее! — ответил ей быстрым шепотом Хирам. — Я только выжидаю удобного момента, чтобы взять ее. На берегу нас ждет шлюпка, а в ближайшем заливе — наше верное судно. Если только нас здесь не задержат, мы умчимся быстрее ветра.
   — Никто не подозревает о возможности нападения. Кроме рабов, да и то плохо вооруженных, здесь нет никого.
   — А воины?
   — Нет никаких воинов.
   — Так иди же, переговори с Офир. Лучше бы ей незаметно выйти из залы во дворик. Я буду ждать ее там, и мы убежим раньше, чем ее хватятся.
   — А я? Мне-то что делать?
   — Разумеется, ты уйдешь с нами. Если захочешь, будешь жить у нас. Но ступай! Нельзя терять времени даром.
   Тихо вздохнув, Фульвия опять нырнула в столпотворение и направилась к тому месту, где сидела Офир.
   Ее путь проходил мимо дверей какого-то покоя, куда заглядывали многие гости. И вот, когда она поравнялась с этими дверями, чья-то сильная рука легла на ее нежное плечо и девушка, сама не зная как, оказалась в этом покое. За порогом звенели струны и пели флейты, слышались веселье, беззаботные и шумные речи гостей Гермона. громкий крик распоряжавшегося подачей блюд и сосудов мажордома, звон посуды, а здесь… здесь царила тишина.
   — Фегор! — невольно вскрикнула девушка, взглянув в лицо того, кто увлек ее в эту комнату.
   — Да. Фегор. Не ожидала встретить меня. моя голубка? Куда ты так торопишься?
   — К госпоже.
   — К прекрасной Офир? Но она отлично может час другой обойтись без тебя. Какая счастливая невеста! Взгляни на нее. Сразу видно, как она страстно любит Тсоура. Какая прекрасная парочка!
   Фульвия вырвалась из рук шпиона и шагнула к дверям.
   Стой, голубка. Ты бежишь, чтобы сообщить Офир о… о прибытии Хирама? — засмеялся Фегор.
   — Что ты выдумал?
   — Ха-ха-ха! Он удивительный человек: и воин, и моряк, и актер. Он так умеет наряжаться, что родной брат его не узнает. Но я, я люблю его гораздо больше, чем может любить родной брат. И мой взор откроет его, узнает дорогого Хирама, под какой бы маской он ни скрывался. Иберийский воин! Жертва кораблекрушения! Искатель приюта в доме благородного Гермона! Ха-ха-ха!
   — Пусти, пусти меня! — рвалась изо всех сил Фульвия. Но железные руки шпиона пригвоздили ее к месту.
   Отчаянным усилием она наконец освободилась, но Фегор стоял в дверях, не давая ей пройти.
   — Пусти меня, предатель. Ты погубил Хирама.
   — Еще нет, милая. Ты отсюда можешь увидеть его, вон он стоит в углу.
   — Вижу. Но ты уже подготовил его гибель?!
   — Разумеется. Я раньше тебя знал, кто на самом деле этот мнимый воин из Иберии. И, разумеется, я распорядился на сей счет. Сейчас сюда придет целый отряд воинов Карфагена. Ими командует бравый Каспа, тот самый Каспа, который, пожалуй, по силе, ловкости и храбрости не уступит самому Хираму, хотя, признаюсь, я не желал бы вступить в единоборство с изгнанником.
   — И его убьют?
   — Нет. Сначала его подержат в заключении. Понятно, его не станут кормить — пусть голод сломит его силы. Потом, голубка, его будут пытать. Раздробят кости его сильных рук, его могучих рук. Потом… Потом с него сдерут кожу. Знаешь? Точь-в-точь, как с тех римлян, которых когда-то велел казнить Карфаген…
   — О боги! — воскликнула в отчаянии Фульвия, пытаясь оттолкнуть Фегора от дверей. Но тот, смеясь, сжал обе ее руки в своих руках.
   — Дочь Италии, с чего все твои заботы об этом человеке? Лучше подумай обо мне. Мы будем пить вместе из чаши счастья..
   — Так знай же, подлец! Никогда, никогда я не буду принадлежать тебе! Я убью себя раньше, чем ты прикоснешься ко мне.
   И Фульвия, напрягши все свои силы, вырвалась, отскочила в угол. В то же мгновение в ее руке блеснул остро отточенный кинжал. Она неуловимо быстрым движением приставила его к своей груди, бурно вздымавшей складки белоснежной туники.
   Только шаг с твоей стороны, и я вонжу его в сердце.
   Фегор вздрогнул.
   Минуту они стояли, молча глядя друг на друга. Первым не выдержал и отвел глаза Фегор.
   — Убери нож! — сказал он.
   — Нет! Я готова умереть.
   — Убери нож. Я сделаю все, что ты прикажешь. Поклянись, что ты станешь моей, и я отпущу этого разбойника. В сущности, мне нужна только ты, а все остальные пусть погибнут или наслаждаются, мне до них дела нет. Хочешь, я поклянусь, что не трону Хирама?
   — И обманешь?
   — Но ведь ты же всегда можешь убить себя, если я обману тебя?
   Фульвия медленно спрятала нож в складках туники. Фегор посторонился, и девушка пошла в пиршественный зал сообщить Офир о том, что Хирам рядом. Но не успела она сделать и трех шагов, как среди гостей Гермона поднялась сумятица, послышались испуганные крики. Многие бежали, падали, поднимались и опять бежали…
   — Я здесь, Офир! — прогремел на всю залу звенящий голос Хирама. — Сюда, ко мне!
   Фульвия видела, как Офир упала в объятия Хирама, выхватившего свой меч.
   Гермон, испуганный неожиданным появлением врага, кричал своим рабам:
   — Убейте его! Убейте разбойника, напавшего на мой дом! Растерзайте его!
   Какой-то раб с тяжелым мечом в руках бросился к Хираму, но через мгновение тяжко рухнул на мраморный пол с рассеченным черепом.
   — Прочь с дороги, рабы! Я увожу свою жену. Прочь, кому дорога жизнь! — гремел Хирам, прокладывая себе дорогу к выходу могучими ударами меча.
   Его люди следовали за ним, прикрывая его со спины. Весь отряд, увлекая Офир, был уже у выхода в атриум, как вдруг в атриуме послышался лязг оружия и сотня тяжело вооруженных воинов преградила дорогу Хираму.
   — Бейте, бейте разбойника! — метался Гермон. — Уничтожьте преступника…
   — Сдавайся! — обратился к Хираму командовавший пришедшим отрядом воин. — Ты видишь, что силы не равны, и прежде чем ты поднимешь меч, стрелы моих воинов пронзят твою грудь.
   Хирам прислушался к голосу офицера, вгляделся в его бронзовое лицо и лица его воинов, распахнул свой плащ и отбросил шлем в сторону.
   — Воины великого Ганнибала! — крикнул он. — Те, которых я, Хирам, водил в бой против римлян! Те, с помощью которых мы одержали победу у берегов Тразименского озера! И ты, Каспа! Ну, что же? Почему вы не разите меня? Или ваши стрелы притупились? Или ваши мечи заржавели?
   Предводитель отряда широко раскрыл глаза.
   — Это ты, Хирам? Ты, старый товарищ? Наш любимый вождь, соратник Ганнибала?
   — Да, Каспа, это я!
   — Товарищи! — обернулся неожиданно центурион к своим воинам, салютуя Хираму мечом. — Товарищи! Чей меч поднимется на великого воина Хирама? Кто выступит против победителя римлян и спасителя Ганнибала?
   —Да здравствует Хирам! Слава Хираму! -дружно ответили воины, вкладывая свои мечи в ножны.
   — Старый друг! Дорога свободна! Иди куда хочешь! — сказал Каспа, обращаясь к Хираму. — Будь счастлив. Ты свободен!
   — Именем Совета Ста Четырех! — кинулся к центуриону Гермон, вне себя от бешенства. — Я прикажу распять вас, безумцы. Я скормлю вас псам. Я…
   — Помолчи! — перебил его Каспа. — Помолчи! Ты казнишь нас? Может быть… Если только Совет Ста Четырех согласится отдать целый отряд лучших солдат в жертву твоему безумному гневу, твоей прихоти, да еще в такую минуту, когда Карфагену нужен каждый человек. Римляне объявили войну Карфагену. Их грозный флот идет к нашим берегам. Карфаген погибнет! Это вы, торгаши, это вы, отвыкшие защищать родину и набравшие за деньги наемные войска, довели его до этого унижения.
   — Война! — стоном прозвучало по пиршественному залу. Гермон стоял, как пораженный громом.

VIII. В МОРЕ

   Храм, почти неся на руках Офир, вышел в атриум. Его люди следовали за ним.
   Когда они уже были на берегу и садились в спущенную на воду шлюпку, Хирам увидел, что кто-то помогает ему поместить удобнее Офир.
   — Это ты, Фульвия! — обрадовано сказал воин.
   — Да, я, господин мой! — отозвалась этруска. — Я разделю с тобой твою участь.
   Лодка заплясала по волнам. Гребцы выбивались из сил. За время пребывания Хирама во дворце Гермона буря еще усилилась, и лодка еле-еле плыла.
   — Огни! Наша гемиола! — крикнул кто-то из нумидийцев, показывая на быстро мчавшееся навстречу судно.
   — Правь на нее! — ответил Хирам.
   — Гей, гемиола! — крикнул он минуту спустя.
   — Есть, господин! — отозвался с гемиолы старший гортатор. — В бухте стало невозможно держаться, и я вывел судно в море.
   Минуту спустя шлюпка с беглецами была уже под бортом гемиолы. Миг — и налетевший вал опрокинул ее. Все пассажиры очутились в волнах.
   Но среди них не было ни единого человека, который не плавал бы как рыба, и кроме того, гортатор не терял ни мгновения: его матросы с баграми и веревками в руках держались у борта, и потерпевшие крушение один за другим были извлечены на палубу. Хирам бережно держал в своих объятиях бесчувственное тело красавицы Офир. Он снес ее в каюту. Следом туда спустилась Фульвия. Пережитая только что смертельная опасность не истощила сил дочери Италии:
   Фульвия сейчас же принялась помогать приводить в чувство Офир, и несколько минут спустя прекрасная карфагенянка открыла глаза.
   А гемиола, гонимая бурею, мчалась по волнам.
   Всю ночь продолжался безумный бег. С полуночи буря перешла уже в настоящий ураган. Все попытки экипажа судна уйти в открытое море оказались бесплодными: течение и ветер, которым не могло противостоять ничто, снова гнали судно к берегам Уттики.
   Гребцы скоро выбились из сил. В трюме показалась вода:
   пазы разошлись, и все усилия удалить воду из трюма не давали никаких результатов.
   — Плохи наши дела! — ворчал гортатор.
   Сам Хирам был тоже крайне озабочен.
   С детства он привык бороться с яростью моря и бурь, но такой ночи он не переживал еще ни разу, и смутная тревога в его душе росла час от часу.
   — Как вода? — задал он вопрос Сидону.
   — Прибывает. Щели слишком велики.
   — Мы тонем?
   — Еще нет, но…
   — Но до утра продержимся?
   Гортатор взял лампу, поднял один из люков.
   Смотри сам, господин мой! — показал он вниз.
   Хирам прислушался, и лицо его побледнело: да, вода врывалась струями в трюм. Судно было осуждено на гибель…
   — Не будем покуда говорить женщинам! — сказал он Сидону. — Скоро утро, мы определим, где находимся, тогда будет видно.
   — Здесь поблизости должны быть песчаные отмели! — промолвил Сидон. — Если бы нам добраться до них, может быть, мы спаслись бы. Но судно погибло безвозвратно…
   Ночь прошла. Близился давно жданный рассвет. Ярость бури утихла, но судно явно доживало последние минуты! Оно едва держалось на воде, и бешеные волны теперь поминутно взбегали на палубу, смывая все, что попадалось на их пути.
   Сильный толчок едва не опрокинул гемиолу.
   — Сели на мель! — крикнул Сидон.
   Теперь наступил роковой час: судно, врезавшись в песок, остановилось и легло на бок. И теперь волны, набегая, приподнимали его, ударяли о дно моря, убегали, возвращались. И с каждым ударом об отмель гемиола, видимо, разрушалась.
   — Огни! Идут враги! — крикнул Сидон. В самом деле, к отмели приближалась быстроходная трирема.
   — Остается одно! — сказал Хирам. — Мы спустим шлюпки. Вблизи песчаный островок, где девушки найдут пристанище. Бери их, плыви, Сидон. Я поручаю свою невесту тебе.
   — Хорошо, господин мой! — ответил гортатор. — А ты?
   — А я нападу на трирему. Ты только выжди, когда я завяжу бой и отвлеку внимание врага!
   — Но это безумие. На ней полторы или две сотни воинов!
   — Знаю. Но что же делать? Своим нападением я задержу врага. Тем временем ты скроешься во мраке, — благо, еще не рассвело окончательно. Повинуйся и постарайся спасти женщин.
   И вот в полумгле туманного рассвета разыгралась кровавая драма.
   В то время как шлюпка с гортатором и несколькими гребцами скользнула украдкой и поплыла к видневшемуся вблизи острову, — на палубе неожиданно взятой на абордаж триремы шел отчаянный бой. Хирам и около трех десятков верных нумидийцев, проникнув на карфагенское судно, яростно рубились с впятеро более сильным врагом.