Страница:
— Правильно, черт побери! — вскричали матросы.
— И вот я на борту этой тяжелой посудины, в компании бритых матросов цвета шафрана и под командой внушительного вида капитана из Нанкина, толстого, как носорог, и с парой тонких, как веревки, висячих усов, которые спускались ему до пояса. Вы и без меня, наверное, знаете, что у всех китайцев усы такие, что, вместо того чтобы держаться прямо, они шнурками изгибаются к земле.
Представьте себе старого Катрама (хотя нет, я был тогда еще молод, и борода у меня была еще черная, а на голове такая же черная шевелюра), представьте себе молодого Катрама среди этого желтого экипажа, который, разговаривая, то визжал, как напильник, когда им обрабатывают железо, то журчал, как горло кашалота. Ели они один только рис, ловко орудуя своими палочками, и каждый вечер накачивались опием. Если бы там не было меня, чтобы время от времени выпрямить румпель или выровнять курс, не знаю, где бы закончила свое плавание эта бедная джонка.
Но я немного заблудился, как сказал бы наш капитан, и потому возвращаюсь к главной теме.
Итак, мы покинули Кантон и направились к восточным берегам Австралии на поиски тех моллюсков, которые похожи на цилиндр и, по-моему, ни к чему не пригодны, но которых китайцы ценят даже больше, чем своих соленых мышей, тушеных собак и прочие излюбленные ими яства. Как же они называются, черт побери?.. Такое варварское название, что порядочному человеку и не выговорить… Ах да…
— Голотурии, или трепанги, — подсказал капитан.
— Вот-вот, именно так… голо… оло… Нет, мой язык распух и не желает выговаривать таких слов. Но не важно, за меня сказал капитан.
Хорошо ли плохо, но мы добрались до австралийских берегов, и через два месяца до отказа загрузились этими моллюсками. Распустив паруса, мы поплыли на север, и мои китайские спутники нетерпеливо ожидали, когда они увидят остроконечные крыши своего Кантона, а я — когда покину эту малоприятную компанию и ту посудину, на которой она плыла.
Мы были вблизи Торресова пролива и собирались войти в этот опасный проход, когда я увидел, что капитан наклонился над бортом на корме и делает нам какие-то странные знаки.
Любопытствуя, я приблизился к нему, но понять, что он по-своему бормочет, было делом нелегким, так что я ничего не разобрал. Однако нутром почувствовал, что дело серьезное и вот-вот что-то может случиться.
Действительно, ближе к вечеру наша джонка, которая была, в общем, неплохим парусником, начала понемногу замедляться, словно кто-то ее тормозил.
Я пошел доложить капитану, который сидел на корме, но он удовлетворился лишь тем, что сделал жест, который можно было перевести так: подождем, делать нечего. Я обратился к экипажу, и все сделали тот же жест. Знали они причину или нет? Понять было трудновато.
А между тем джонка все замедлялась, и я слышал под килем какое-то журчание, которое ничего хорошего не предвещало. В то же время ветер дул, как обычно, и море в проливе было спокойно.
Я поднялся на бак, чтобы как-то понять этот странный феномен, но судно вдруг так резко остановилось, что я не удержался и кувырком полетел в море.
Только я вынырнул на поверхность, как почувствовал, что в меня впились чьи-то крепкие зубы, острые, как лезвия ножа. Я протянул свободную руку и схватил за шею нечто вроде длинной-предлинной змеи; чудище билось, но пальцы мои были крепкие, и я не отпускал, изо всех сил сжимая свою добычу, пока не почувствовал, что она мертва.
Китайцы, которые заметили мое невольное сальто, быстро спустили шлюпку и перевезли меня на борт вместе с этой змеей. Угадали, какую рыбу я задушил?
— Нет, — ответили напряженно внимавшие ему слушатели.
— Огромную двухметровую мурену!..
Матросы смотрели на папашу Катрама, спрашивая его взглядами, что он имел в виду; он же, подняв брови, глядел на них, изумленный их непониманием.
— О Бог мой! — воскликнул он с гордым презрением. — Вы что же, не знаете, что такое мурена?
Протестующий хор поднялся среди экипажа:
— Это угорь!..
— Мы ее видели сто раз.
— Мы их ели дюжинами.
— Так что ж! — воскликнул старик. — Вы не знаете, что мурены останавливают суда? Да что же вы за моряки такие, что не знаете подобных вещей? Об этом знали даже римляне во времена Ромула и Рема, двух братьев, вскормленных не помню уж каким зверем. Называете себя моряками, а не знаете о силе мурен? Спросите-ка у капитана, не остановила ли мурена корабль одного римского завоевателя, когда он преследовал не знаю уж какого консула или императора? О какие невежды!..
Сконфуженные, красные до ушей, матросы посмотрели на капитана, который утвердительно кивнул головой.
— Папаша Катрам прав: в истории был такой факт.
Боцман хлопнул своими мощными кулаками по бочонку и весь расплылся от удовольствия, услышав наконец от нашего командира подтверждение своих слов.
— Ну что, слышали, салаги? — воскликнул он с торжествующим видом. — Даже древние римляне, синьор Рем и синьор Ромул, и те знали об этих вещах.
— Да, — опять подтвердил капитан, — все древние народы знали о муренах, и все утверждали, что эти, похожие на угрей, рыбы способны останавливать суда. История знает немало таких фактов.
— И к тому же они любили кушать мурен, — добавил боцман.
— Да, у них нежный вкус, — сказал капитан. — Богатые римляне заботливо выращивали их в специальных бассейнах. Их кормили до отвала и иногда давали даже человеческое мясо, бросая в воду приговоренных к казни преступников. Зачастую каждой из этих рыбин давали свое имя, и по зову хозяев они приплывали целовать им руки. Сумасбродство одного римского императора дошло до того, что он украсил своих мурен золотыми подвесками.
— Вот-вот! — воскликнул обрадованный боцман.
Но тут капитан скрестил руки на груди и сказал уже другим тоном:
— А теперь хватит, папаша Катрам. Пусть римляне верили, что мурены могут останавливать суда, это их дело, но неужели ты думаешь, что мы тоже поверим подобным вымыслам? О нет, старина Катрам, ты ошибаешься!
Боцман, который был в апогее своего триумфа, от этих слов побледнел и едва не свалился с бочонка.
— Но как же так… Ведь римляне… — пробормотал он едва слышно.
— Оставим римлян и их выдумки. Я тебе говорю, что ты с ума сошел, если веришь, будто вашу джонку остановила мурена, которая укусила тебя. В Тихом океане они действительно крупные, но они не способны остановить даже лодку.
— А ведь джонка…
— Остановилась, ты хочешь сказать. Я не знаю, по какой причине, но предполагаю, что она плыла над отмелями, а их, ты знаешь, в Торресове проливе очень много. Она задела килем такую песчаную отмель, а затем прилив, который, возможно, тогда прибывал, поднял ее и дальше она уже поплыла свободно. Выбрось из головы поверье, что это была мурена. Старые матросы, набитые предрассудками и под впечатлением старинных легенд, еще могут поверить в мурен, но мы — нет, папаша Катрам… Возьми с собой эти две бутылки и дай отдых своему усталому языку.
Боцман был бледен и почти не дышал. Он вытер две струйки пота, не знаю, холодного или горячего, взял свои бутылки и, шатаясь, спустился вниз.
КОРАБЛЬ-КАТАФАЛК НА ПЫЛАЮЩЕМ МОРЕ
НЕСЧАСТНЫЙ АНЬЕЛЛО
— И вот я на борту этой тяжелой посудины, в компании бритых матросов цвета шафрана и под командой внушительного вида капитана из Нанкина, толстого, как носорог, и с парой тонких, как веревки, висячих усов, которые спускались ему до пояса. Вы и без меня, наверное, знаете, что у всех китайцев усы такие, что, вместо того чтобы держаться прямо, они шнурками изгибаются к земле.
Представьте себе старого Катрама (хотя нет, я был тогда еще молод, и борода у меня была еще черная, а на голове такая же черная шевелюра), представьте себе молодого Катрама среди этого желтого экипажа, который, разговаривая, то визжал, как напильник, когда им обрабатывают железо, то журчал, как горло кашалота. Ели они один только рис, ловко орудуя своими палочками, и каждый вечер накачивались опием. Если бы там не было меня, чтобы время от времени выпрямить румпель или выровнять курс, не знаю, где бы закончила свое плавание эта бедная джонка.
Но я немного заблудился, как сказал бы наш капитан, и потому возвращаюсь к главной теме.
Итак, мы покинули Кантон и направились к восточным берегам Австралии на поиски тех моллюсков, которые похожи на цилиндр и, по-моему, ни к чему не пригодны, но которых китайцы ценят даже больше, чем своих соленых мышей, тушеных собак и прочие излюбленные ими яства. Как же они называются, черт побери?.. Такое варварское название, что порядочному человеку и не выговорить… Ах да…
— Голотурии, или трепанги, — подсказал капитан.
— Вот-вот, именно так… голо… оло… Нет, мой язык распух и не желает выговаривать таких слов. Но не важно, за меня сказал капитан.
Хорошо ли плохо, но мы добрались до австралийских берегов, и через два месяца до отказа загрузились этими моллюсками. Распустив паруса, мы поплыли на север, и мои китайские спутники нетерпеливо ожидали, когда они увидят остроконечные крыши своего Кантона, а я — когда покину эту малоприятную компанию и ту посудину, на которой она плыла.
Мы были вблизи Торресова пролива и собирались войти в этот опасный проход, когда я увидел, что капитан наклонился над бортом на корме и делает нам какие-то странные знаки.
Любопытствуя, я приблизился к нему, но понять, что он по-своему бормочет, было делом нелегким, так что я ничего не разобрал. Однако нутром почувствовал, что дело серьезное и вот-вот что-то может случиться.
Действительно, ближе к вечеру наша джонка, которая была, в общем, неплохим парусником, начала понемногу замедляться, словно кто-то ее тормозил.
Я пошел доложить капитану, который сидел на корме, но он удовлетворился лишь тем, что сделал жест, который можно было перевести так: подождем, делать нечего. Я обратился к экипажу, и все сделали тот же жест. Знали они причину или нет? Понять было трудновато.
А между тем джонка все замедлялась, и я слышал под килем какое-то журчание, которое ничего хорошего не предвещало. В то же время ветер дул, как обычно, и море в проливе было спокойно.
Я поднялся на бак, чтобы как-то понять этот странный феномен, но судно вдруг так резко остановилось, что я не удержался и кувырком полетел в море.
Только я вынырнул на поверхность, как почувствовал, что в меня впились чьи-то крепкие зубы, острые, как лезвия ножа. Я протянул свободную руку и схватил за шею нечто вроде длинной-предлинной змеи; чудище билось, но пальцы мои были крепкие, и я не отпускал, изо всех сил сжимая свою добычу, пока не почувствовал, что она мертва.
Китайцы, которые заметили мое невольное сальто, быстро спустили шлюпку и перевезли меня на борт вместе с этой змеей. Угадали, какую рыбу я задушил?
— Нет, — ответили напряженно внимавшие ему слушатели.
— Огромную двухметровую мурену!..
Матросы смотрели на папашу Катрама, спрашивая его взглядами, что он имел в виду; он же, подняв брови, глядел на них, изумленный их непониманием.
— О Бог мой! — воскликнул он с гордым презрением. — Вы что же, не знаете, что такое мурена?
Протестующий хор поднялся среди экипажа:
— Это угорь!..
— Мы ее видели сто раз.
— Мы их ели дюжинами.
— Так что ж! — воскликнул старик. — Вы не знаете, что мурены останавливают суда? Да что же вы за моряки такие, что не знаете подобных вещей? Об этом знали даже римляне во времена Ромула и Рема, двух братьев, вскормленных не помню уж каким зверем. Называете себя моряками, а не знаете о силе мурен? Спросите-ка у капитана, не остановила ли мурена корабль одного римского завоевателя, когда он преследовал не знаю уж какого консула или императора? О какие невежды!..
Сконфуженные, красные до ушей, матросы посмотрели на капитана, который утвердительно кивнул головой.
— Папаша Катрам прав: в истории был такой факт.
Боцман хлопнул своими мощными кулаками по бочонку и весь расплылся от удовольствия, услышав наконец от нашего командира подтверждение своих слов.
— Ну что, слышали, салаги? — воскликнул он с торжествующим видом. — Даже древние римляне, синьор Рем и синьор Ромул, и те знали об этих вещах.
— Да, — опять подтвердил капитан, — все древние народы знали о муренах, и все утверждали, что эти, похожие на угрей, рыбы способны останавливать суда. История знает немало таких фактов.
— И к тому же они любили кушать мурен, — добавил боцман.
— Да, у них нежный вкус, — сказал капитан. — Богатые римляне заботливо выращивали их в специальных бассейнах. Их кормили до отвала и иногда давали даже человеческое мясо, бросая в воду приговоренных к казни преступников. Зачастую каждой из этих рыбин давали свое имя, и по зову хозяев они приплывали целовать им руки. Сумасбродство одного римского императора дошло до того, что он украсил своих мурен золотыми подвесками.
— Вот-вот! — воскликнул обрадованный боцман.
Но тут капитан скрестил руки на груди и сказал уже другим тоном:
— А теперь хватит, папаша Катрам. Пусть римляне верили, что мурены могут останавливать суда, это их дело, но неужели ты думаешь, что мы тоже поверим подобным вымыслам? О нет, старина Катрам, ты ошибаешься!
Боцман, который был в апогее своего триумфа, от этих слов побледнел и едва не свалился с бочонка.
— Но как же так… Ведь римляне… — пробормотал он едва слышно.
— Оставим римлян и их выдумки. Я тебе говорю, что ты с ума сошел, если веришь, будто вашу джонку остановила мурена, которая укусила тебя. В Тихом океане они действительно крупные, но они не способны остановить даже лодку.
— А ведь джонка…
— Остановилась, ты хочешь сказать. Я не знаю, по какой причине, но предполагаю, что она плыла над отмелями, а их, ты знаешь, в Торресове проливе очень много. Она задела килем такую песчаную отмель, а затем прилив, который, возможно, тогда прибывал, поднял ее и дальше она уже поплыла свободно. Выбрось из головы поверье, что это была мурена. Старые матросы, набитые предрассудками и под впечатлением старинных легенд, еще могут поверить в мурен, но мы — нет, папаша Катрам… Возьми с собой эти две бутылки и дай отдых своему усталому языку.
Боцман был бледен и почти не дышал. Он вытер две струйки пота, не знаю, холодного или горячего, взял свои бутылки и, шатаясь, спустился вниз.
КОРАБЛЬ-КАТАФАЛК НА ПЫЛАЮЩЕМ МОРЕ
Суровые опровержения нашего капитана, который, стремясь развеять туман суеверия и предрассудков, камня на камне не оставлял от всех таинственных историй боцмана, глубоко потрясли беднягу.
На другой день папаша Катрам не сразу появился на палубе, и когда пришел вечер, упорно не покидал боцманскую. За ним посылали раз десять подряд, но все безуспешно. В одиннадцатый раз он запустил в пришедшего за ним юнгу оба своих башмака, а в двенадцатый швырнул в рулевого пустую бутылку.
Капитан велел больше ему не надоедать, а в знак примирения послал две бутылки кипрского, которые старый медведь опустошил с довольным ворчанием. А спустя полчаса мы услышали его храп, такой громкий, что эхом отдавался в трюме.
На следующий день, вернее, на следующий вечер, примиренный любезностью нашего веселого капитана, боцман вновь поднялся на палубу. Физиономия его так и сияла довольством, а на губах его играла таинственная улыбочка. Он бросал на капитана хитрые взгляды, явно намереваясь его чем-то сразить. Неужели за эти двадцать четыре часа отдыха он откопал в своих старых воспоминаниях нечто такое, что могло поставить нашего командира в тупик? Похоже, что это и в самом деле было так.
Когда он увидел нас, собравшихся вокруг его бочонка, таинственная улыбка стала еще заметнее на его губах, а в маленьких серых глазках сверкнула коварная искра.
— Еще два вечера — и кончится мое наказание, — торжественно начал он. — Я вам рассказывал вещи, которым был сам очевидцем, а вы смеялись мне в лицо, точно я болтал некий вздор; я ссылался на авторитеты, а вы и слышать о них не хотели, я приводил вам факты весьма поучительные, а вы обращались со мной, как с шутом. Ну что ж, тогда я возвращаюсь к историям страшным: их вам по крайней мере будет нелегко объяснить. А слабонервные пусть идут лучше спать. Вы меня поняли?
— Если папаша Катрам надеется запугать нас и таким образом увильнуть напоследок от своего наказания, он ошибается, — сказал капитан. — Я по крайней мере остаюсь и жду одиннадцатой новеллы.
— Мы тоже! — хором воскликнули матросы, которые настолько были заинтригованы и настолько привыкли уже к этим рассказам, что и за десять гиней не покинули бы своих насиженных мест.
Папаша Катрам сделал разочарованную мину, но, поскольку никто и не шевельнулся, был вынужден продолжать. Веселые или грустные выйдут истории, а уж придется их все рассказать.
— Ладно, — с мрачной усмешкой сказал он, — но смотрите, потом не раскаивайтесь. Сегодняшняя история называется так: «Корабль-катафалк на пылающем море».
— Ничего себе! — воскликнул капитан. — Ты и вправду хочешь нагнать на нас страху.
— Вот именно, — сурово ответил боцман. — А кто боится, тот пусть отправляется спать.
— С твоего разрешения, мы все останемся здесь, старый ворчун.
Папаша Катрам пожал плечами, сосредоточился, порылся в своей памяти несколько мгновений и начал так:
— Я расскажу вам историю необычайную, может быть, самую странную, что приключилась со мной в моей жизни, историю, которую мне так и не удалось объяснить, хотя я и долго ломал над ней голову. Интересно, сможет ли наш капитан пролить немного света на этот темный факт.
— Будем надеяться, старина, — сказал капитан. — Но только смотри, чтобы история твоя была правдива.
— Я видел все собственными глазами, хотя и предпочел бы не видеть таких вещей никогда. Кто-нибудь из вас слышал о кораблях-катафалках? С давних пор говорят, что время от времени в море встречается черный корабль, плывущий без экипажа. Сам по себе, и что весь он нагружен гробами.
Есть у многих народов разные легенды на этот счет. Что в них правда, а что нет, я не знаю. Но корабль-катафалк существует — это верно, поскольку я встретил его и видел собственными глазами.
— Ты! — вскричал капитан недоверчиво.
— Я, сударь, — ответил боцман торжественным голосом. — Я сам!..
— В таком случае, мы послушаем эту удивительную историю, — сказал капитан. — Если она правдива, я даже не знаю, как я смогу объяснить ее.
— Вы ее не объясните, сударь, уверяю вас, — ответил боцман неколебимо. — Ее просто невозможно никак объяснить.
Итак, я нанялся на одну мексиканскую бригантину, которая совершала торговые рейсы между Америкой и Японией, пересекая три или четыре раза в год весь Тихий океан. Мы покинули порт Кальяо в конце весны, если я хорошо помню, и направились в Японию, где рассчитывали взять груз шелка для красоток из Перу.
Попутный ветер, который в это время года всегда благоприятен судам, плывущим с востока на запад, в пятнадцать дней пригнал нас к 20-й параллели, без каких-либо происшествий, которые нарушили бы спокойствие, царившее на борту.
И вот однажды, за несколько минут до захода солнца, мы сделали странное открытие. Мы уже кончали ужинать, когда наш марсовый, который находился на марсах грот-мачты, занятый починкой рангоута, крикнул нам, что видит судно, которое плывет параллельным курсом на расстоянии трех-четырех миль.
Само по себе это не было удивительно, хотя такие встречи в этой части океана довольно редки. Но поскольку забарахлил наш компас, капитан решил воспользоваться случаем и уточнить у этого встреченного корабля правильный курс. Рулевой взял право руля и направил нашу бригантину к северу.
Через полчаса мы были всего лишь в миле от парусника, так что могли наблюдать его в свое удовольствие. Его ход, его осадка, расположение его парусов — все привлекало наше внимание.
Это был большой парусник, весь окрашенный в черный цвет, с тремя мачтами и распущенными парусами, но с реями, сориентированными без всякого порядка, одни по ветру, а другие против него. Он был перегружен, вода доходила почти что до клюзов, а ватерлиния вообще была не видна. Но что удивительнее всего, у него не было флага, а на палубе, на квартердеке, на полуюте не виднелось ни одного матроса. И на капитанском мостике не было никого.
Полагая, что люди где-то отдыхают, может быть, в кубрике, а те, что на палубе, за надстройками не видны, наш капитан велел поднять сигнальные флаги, прося этот невидимый экипаж лечь в дрейф. Но никто не откликнулся, никто там не появился!
Это было странно. Или команда напилась в стельку и отсыпалась, или все покинули судно по какой-то причине. Сам же корабль продолжал в это время плыть, и даже быстрее нас. Мы выстрелили из спингарды, но безрезультатно: ни один человек так и не появился, никто нам не ответил.
Поскольку в это время спустилась ночь, таинственный корабль вскоре исчез в темноте; однако несколько часов спустя мы заметили вдали несколько огней, которые отчетливо сверкали в глубокой тьме.
Откуда они исходили? Точно никто не мог бы сказать, но так как вблизи не было земли, мы решили, что огни, должно быть, зажгли на недавно замеченном судне.
Представьте себе, какие разговоры вызвала эта таинственная встреча. Одни говорили, что это были пираты, которые, видимо, испугались нас; другие — что это «Летучий голландец», третьи утверждали, и совершенно серьезно, что это черный корабль-катафалк. Кто-то припомнил даже, что именно в этом месте он был встречен несколькими годами раньше одним капитаном из Акапулько.
Всю ночь мы бодрствовали на палубе, опасаясь столкнуться с ним в ночной темноте, но, слава Богу, ничего не появилось на темной линии горизонта. Только марсовый уверял, что видел еще раз близко к полуночи эти огни, которые нас так напугали.
Наконец занялась долгожданная заря, и океан был совершенно пуст: судно, встреченное накануне вечером, бесследно исчезло!..
Прошло три дня, в течение которых на горизонте не появилось ни одного паруса, хотя весь экипаж дежурил по очереди, и кто-то все время вел наблюдение, вооружившись сильной подзорной трубой. Мы уже начинала успокаиваться, когда на закате четвертого дня наш рулевой закричал:
— По ветру корабль!..
Мы тут же бросились на палубу, и в самом деле, к северу от нас увидели трехмачтовик необычных размеров; но расстояние было таково, что не позволяло разглядеть его тщательно. Марсовый быстро взобрался на мачту и наставил подзорную трубу в этом направлении.
— Это корабль-катафалк! — крикнул он.
— Курс на север и поставить кливера, — приказал наш капитан. — Надо наконец разобраться, что там такое.
Несмотря на то, что всей мы побаивались этой встречи и не ждали от нее ничего хорошего, команду выполнили тотчас, и наша бригантина полетела, как морская чайка, в погоню за кораблем-призраком.
Наша скорость росла с каждой минутой, но и скорость преследуемого корабля, который имел не меньше нашего парусов, была тоже значительной, так что расстояние между нами почти не сокращалось. Все же нам опять удалось подойти на милю расстояния, но тут стемнело, и мы не смогли ничего разглядеть. Успели только заметить, что палуба судна по-прежнему пуста, осадка все такая же низкая, а реи не переменили положения, хотя ветер дул уже в другом направлении.
Мы искали этот корабль всю ночь, то, направляясь на север, то, беря западнее, но безрезультатно. Огонь тоже не появился, так что нам пришлось прекратить свои поиски, к большому сожалению капитана, который рассчитывал поживиться его грузом, поскольку судно было явно покинуто командой.
Мы же были убеждены, что это корабль-катафалк, и вскоре получили явное тому доказательство.
На шестой вечер ничего не появлялось на горизонте до самого захода солнца; но с наступлением темноты случилось необычайное происшествие, которое напугало всех, кроме капитана.
Было одиннадцать. Наша бригантина плыла с уменьшенной парусностью, ибо ветер был порядочный, и курсом все время на запад, когда мы заметили на большом расстоянии яркий свет.
Казалось, что это пылает море или что-то сверкает под волнами, как будто там действует вулкан. Во всех направлениях вздымались, извиваясь, как змеи, красные, голубые или зеленые языки пламени; вокруг них разметались снопы искр, и всякий раз как светящиеся волны сталкивались друг с дружкой, под этой поверхностью, точно из расплавленной бронзы, различалось какое-то странное кипение, словно там корчились легионы чудовищ.
Что это было? Капитан сказал, что это морская фосфоресценция, произведенная мириадами каких-то личинок или рыб, но никто из нас не поверил ему: слишком все это было таинственно и фантастично.
Мы направились туда и, приблизившись к пылающему или, если угодно, фосфоресцирующему участку моря, увидели стоящую прямо посреди него черную массу, которая отчетливо выделялась на светлом фоне. Мы тут же узнали ее.
— Корабль-катафалк! — закричали все.
— Наконец-то! — воскликнул наш капитан. — Вперед!
Но, вместо того чтобы повиноваться, наш рулевой в страхе бросил штурвал, а матросы застыли на месте, ясно показывая, что никто не последует за капитаном. Черт побери! У нас не было никакого желания отправляться на этот корабль мертвецов!
Видя, что мы решительно отказываемся и готовы взбунтоваться, но не подчиниться приказу, наш капитан велел спустить на море шлюпку, и сел в нее один.
— Тогда ждите меня здесь: добыча вся будет моя, — сказал он с удивительным хладнокровием и, взявшись за весла, прямо через это фосфоресцирующее море направил шлюпку к таинственному кораблю.
Он греб со сверхчеловеческой силой, от его весел разлетались светящиеся брызги, и шлюпка быстро приближалась к трехмачтовику, который был совершенно неподвижен, хотя стоял с поднятыми парусами, и ветер еще дул.
Наконец, мы увидели, как он достиг корабля, положил весла и перебрался через фальшборт.
Почти в то же мгновение, как по сигналу, сильный свет, который разливался по волнам, резко погас, и стало темно, как в бочке.
И вдруг в этой непроницаемой темноте, посреди глубокой тишины, которая царила вокруг, до наших ушей донесся страшный крик, крик ужаса. Издал ли его наш капитан или кто-то другой? Что мы могли об этом знать?.. Парализованные страхом, мы ждали его возвращения, но не видели возвращавшейся шлюпки, не слышали плеска весел.
Прошло два, три, четыре часа — наш командир не появлялся. Страх на борту с минуты на минуту все возрастал, и никто не отваживался отправиться на таинственный корабль: все буквально оцепенели от страха.
Около четырех мы вдруг почувствовали легкий толчок на носу. Подбадривая один другого, матросы поднялись на полубак и увидели шлюпку капитана, которую волны или морское течение пригнали к нам назад. Мы бросили конец с крючком и подтянули ее к трапу. И только тут заметили, что в ней лежит наш капитан!
Мы перенесли его на борт. Белый как полотно, весь в холодном поту, с волосами, совсем поседевшими, он почти не подавал признаков жизни.
Мы тут же покинули эти мрачные места, боясь, что и с нами случится что-то подобное.
Наш бедный капитан был без сознания целые сутки; очнулся он только на следующий день. И первыми его словами были:
— Гробы… Сколько гробов!.. О небо!..
И тут же он снова впал в жестокий бред, во время которого только и говорил, что о гробах и покойниках. Из его бессвязных речей нам удалось понять, что тот черный корабль был весь заполнен гробами, заключавшими в себе сотни покойников.
Сомнений быть не могло: мы повстречали корабль-катафалк!
А бред нашего капитана так и не прекратился. Состояние его с каждым днем ухудшалось: несчастный лишился рассудка. Он умер три дня спустя после нашего прибытия в Японию, и его последними словами были:
— Гробы!.. Гробы!.. Какие ужасные хвосты!.. О небо!..
Теперь этот отважный капитан, жертва собственной храбрости, покоится на маленьком европейском кладбище в Иокогаме. Мир праху его!..
Папаша Катрам помолчал несколько мгновений, потом, глядя на нашего капитана, спросил его в упор:
— Ну что вы об этом скажете?..
Вместо ответа капитан поднялся, взял папашу Катрама за руку и усадил его среди слушателей, а сам, устроившись на бочонке, жестом потребовал полной тишины.
Удивленные этим, все широко раскрыли глаза и уставились на него. Сам старый боцман тоже был удивлен и немного забеспокоился.
— Вы должны знать, — начал наш капитан, — что есть в Азии народ, который дает больше всего эмигрантов, самый многочисленный народ на земном шаре. Я имею в виду китайцев.
Земля, которую этот народ занимает, необычайно богата и плодородна, но ее все равно не хватает, и часть их вынуждена эмигрировать. Китайцев можно встретить в любом уголке земного шара от Австралии до Канады, где они берутся за любую работу. Среди них есть богатейшие торговцы, но есть и миллионы простых поденщиков.
Когда китаец эмигрирует, он делает это лишь с целью заработка, стремясь как можно быстрее вернуться домой. Работает он, не покладая рук, ест ровно столько, чтобы держаться на ногах, и все время складывает грош к грошу, чтобы в один прекрасный день оказаться вновь в тени своих пагод, на родной земле. Если он умирает на чужбине, он обязательно завещает, чтобы прах его вернулся в родную деревню, где родственники придут помолиться на его могилу.
Несколько лет назад хвостатые сыновья Голубой Империи устремили свои взгляды на американское побережье, омываемое волнами Тихого океана. Известие об открытии золота в Калифорнии привлекло туда тысячи и тысячи китайцев, жаждущих быстро разбогатеть. Хватило нескольких лет, можно сказать даже месяцев, чтобы все побережье было заполонено этими эмигрантами. Мелкая торговля по большей части попала в их руки, они наводнили все свободные места, потеснили батраков и ремесленников, и скоро их колонии стали многочисленными и процветающими.
Но новый климат, лишения, на которые они себя обрекали, тяжелый труд и болезни производили большие опустошения среди эмигрантского населения, и очень многие так и не смогли вернуться на родину, чтобы воспользоваться накопленными деньгами и отдохнуть в кругу своих родных. Смерть на чужбине стала обычным делом среди них.
Предприимчивые американцы быстро почуяли выгодное дело, и вскоре образовалась большая компания, которая предложила китайским эмигрантам перевозить на родину прах их соотечественников. Вот так и появились корабли-катафалки, похоронные суда, которые отчаливают от американских берегов с полным грузом покойников.
Усопших бальзамировали, заключали в гробы, грузили на борт корабля и через пять или шесть недель выгружали в портах Голубой Империи, где родственники забирали их и погребали в родной земле.
Эти суда и сейчас еще отплывают каждый месяц из Сан-Франциско или Лос-Анджелеса в Калифорнии, а пайщики той компании получают немалые доходы за счет бедных мертвецов. Что вы скажете теперь об этой встрече папаши Катрама?
— Так, значит, то было судно, полное китайскими покойниками перевозимыми на родину, — отвечали моряки, хохоча, как сумасшедшие. Лицо же папаши Катрама вытягивалось на глазах.
— Вот так, мой старый боцман, — сказал капитан. — Корабль-катафалк, который ты видел, был ни чем иным как американским судном, принадлежащим этой компании или же просто зафрахтованным ей. Я не знаю причин, по которым команда вынуждена была покинуть его, но, поскольку паруса были подняты, оно могло продолжать свое плавание по бескрайним просторам океана. Если бы твой капитан знал обо всем этом, он был не сошел от страха с ума и, возможно, был бы сейчас еще жив и сидел в каком-нибудь кабачке в Акапулько за бутылкой доброго мексиканского вина.
Сказав это, капитан встал и, хлопнув по плечу боцмана, добавил:
— Вот так вот, дорогой папаша Катрам. А теперь пойдем спать, и пусть вам не снится корабль-катафалк и его покойники.
Все разошлись. Одни ушли, чтобы заступить на вахту, другие, чтобы лечь спать. И только боцман остался на своем месте, погрузившись в глубокое раздумье.
На другой день папаша Катрам не сразу появился на палубе, и когда пришел вечер, упорно не покидал боцманскую. За ним посылали раз десять подряд, но все безуспешно. В одиннадцатый раз он запустил в пришедшего за ним юнгу оба своих башмака, а в двенадцатый швырнул в рулевого пустую бутылку.
Капитан велел больше ему не надоедать, а в знак примирения послал две бутылки кипрского, которые старый медведь опустошил с довольным ворчанием. А спустя полчаса мы услышали его храп, такой громкий, что эхом отдавался в трюме.
На следующий день, вернее, на следующий вечер, примиренный любезностью нашего веселого капитана, боцман вновь поднялся на палубу. Физиономия его так и сияла довольством, а на губах его играла таинственная улыбочка. Он бросал на капитана хитрые взгляды, явно намереваясь его чем-то сразить. Неужели за эти двадцать четыре часа отдыха он откопал в своих старых воспоминаниях нечто такое, что могло поставить нашего командира в тупик? Похоже, что это и в самом деле было так.
Когда он увидел нас, собравшихся вокруг его бочонка, таинственная улыбка стала еще заметнее на его губах, а в маленьких серых глазках сверкнула коварная искра.
— Еще два вечера — и кончится мое наказание, — торжественно начал он. — Я вам рассказывал вещи, которым был сам очевидцем, а вы смеялись мне в лицо, точно я болтал некий вздор; я ссылался на авторитеты, а вы и слышать о них не хотели, я приводил вам факты весьма поучительные, а вы обращались со мной, как с шутом. Ну что ж, тогда я возвращаюсь к историям страшным: их вам по крайней мере будет нелегко объяснить. А слабонервные пусть идут лучше спать. Вы меня поняли?
— Если папаша Катрам надеется запугать нас и таким образом увильнуть напоследок от своего наказания, он ошибается, — сказал капитан. — Я по крайней мере остаюсь и жду одиннадцатой новеллы.
— Мы тоже! — хором воскликнули матросы, которые настолько были заинтригованы и настолько привыкли уже к этим рассказам, что и за десять гиней не покинули бы своих насиженных мест.
Папаша Катрам сделал разочарованную мину, но, поскольку никто и не шевельнулся, был вынужден продолжать. Веселые или грустные выйдут истории, а уж придется их все рассказать.
— Ладно, — с мрачной усмешкой сказал он, — но смотрите, потом не раскаивайтесь. Сегодняшняя история называется так: «Корабль-катафалк на пылающем море».
— Ничего себе! — воскликнул капитан. — Ты и вправду хочешь нагнать на нас страху.
— Вот именно, — сурово ответил боцман. — А кто боится, тот пусть отправляется спать.
— С твоего разрешения, мы все останемся здесь, старый ворчун.
Папаша Катрам пожал плечами, сосредоточился, порылся в своей памяти несколько мгновений и начал так:
— Я расскажу вам историю необычайную, может быть, самую странную, что приключилась со мной в моей жизни, историю, которую мне так и не удалось объяснить, хотя я и долго ломал над ней голову. Интересно, сможет ли наш капитан пролить немного света на этот темный факт.
— Будем надеяться, старина, — сказал капитан. — Но только смотри, чтобы история твоя была правдива.
— Я видел все собственными глазами, хотя и предпочел бы не видеть таких вещей никогда. Кто-нибудь из вас слышал о кораблях-катафалках? С давних пор говорят, что время от времени в море встречается черный корабль, плывущий без экипажа. Сам по себе, и что весь он нагружен гробами.
Есть у многих народов разные легенды на этот счет. Что в них правда, а что нет, я не знаю. Но корабль-катафалк существует — это верно, поскольку я встретил его и видел собственными глазами.
— Ты! — вскричал капитан недоверчиво.
— Я, сударь, — ответил боцман торжественным голосом. — Я сам!..
— В таком случае, мы послушаем эту удивительную историю, — сказал капитан. — Если она правдива, я даже не знаю, как я смогу объяснить ее.
— Вы ее не объясните, сударь, уверяю вас, — ответил боцман неколебимо. — Ее просто невозможно никак объяснить.
Итак, я нанялся на одну мексиканскую бригантину, которая совершала торговые рейсы между Америкой и Японией, пересекая три или четыре раза в год весь Тихий океан. Мы покинули порт Кальяо в конце весны, если я хорошо помню, и направились в Японию, где рассчитывали взять груз шелка для красоток из Перу.
Попутный ветер, который в это время года всегда благоприятен судам, плывущим с востока на запад, в пятнадцать дней пригнал нас к 20-й параллели, без каких-либо происшествий, которые нарушили бы спокойствие, царившее на борту.
И вот однажды, за несколько минут до захода солнца, мы сделали странное открытие. Мы уже кончали ужинать, когда наш марсовый, который находился на марсах грот-мачты, занятый починкой рангоута, крикнул нам, что видит судно, которое плывет параллельным курсом на расстоянии трех-четырех миль.
Само по себе это не было удивительно, хотя такие встречи в этой части океана довольно редки. Но поскольку забарахлил наш компас, капитан решил воспользоваться случаем и уточнить у этого встреченного корабля правильный курс. Рулевой взял право руля и направил нашу бригантину к северу.
Через полчаса мы были всего лишь в миле от парусника, так что могли наблюдать его в свое удовольствие. Его ход, его осадка, расположение его парусов — все привлекало наше внимание.
Это был большой парусник, весь окрашенный в черный цвет, с тремя мачтами и распущенными парусами, но с реями, сориентированными без всякого порядка, одни по ветру, а другие против него. Он был перегружен, вода доходила почти что до клюзов, а ватерлиния вообще была не видна. Но что удивительнее всего, у него не было флага, а на палубе, на квартердеке, на полуюте не виднелось ни одного матроса. И на капитанском мостике не было никого.
Полагая, что люди где-то отдыхают, может быть, в кубрике, а те, что на палубе, за надстройками не видны, наш капитан велел поднять сигнальные флаги, прося этот невидимый экипаж лечь в дрейф. Но никто не откликнулся, никто там не появился!
Это было странно. Или команда напилась в стельку и отсыпалась, или все покинули судно по какой-то причине. Сам же корабль продолжал в это время плыть, и даже быстрее нас. Мы выстрелили из спингарды, но безрезультатно: ни один человек так и не появился, никто нам не ответил.
Поскольку в это время спустилась ночь, таинственный корабль вскоре исчез в темноте; однако несколько часов спустя мы заметили вдали несколько огней, которые отчетливо сверкали в глубокой тьме.
Откуда они исходили? Точно никто не мог бы сказать, но так как вблизи не было земли, мы решили, что огни, должно быть, зажгли на недавно замеченном судне.
Представьте себе, какие разговоры вызвала эта таинственная встреча. Одни говорили, что это были пираты, которые, видимо, испугались нас; другие — что это «Летучий голландец», третьи утверждали, и совершенно серьезно, что это черный корабль-катафалк. Кто-то припомнил даже, что именно в этом месте он был встречен несколькими годами раньше одним капитаном из Акапулько.
Всю ночь мы бодрствовали на палубе, опасаясь столкнуться с ним в ночной темноте, но, слава Богу, ничего не появилось на темной линии горизонта. Только марсовый уверял, что видел еще раз близко к полуночи эти огни, которые нас так напугали.
Наконец занялась долгожданная заря, и океан был совершенно пуст: судно, встреченное накануне вечером, бесследно исчезло!..
Прошло три дня, в течение которых на горизонте не появилось ни одного паруса, хотя весь экипаж дежурил по очереди, и кто-то все время вел наблюдение, вооружившись сильной подзорной трубой. Мы уже начинала успокаиваться, когда на закате четвертого дня наш рулевой закричал:
— По ветру корабль!..
Мы тут же бросились на палубу, и в самом деле, к северу от нас увидели трехмачтовик необычных размеров; но расстояние было таково, что не позволяло разглядеть его тщательно. Марсовый быстро взобрался на мачту и наставил подзорную трубу в этом направлении.
— Это корабль-катафалк! — крикнул он.
— Курс на север и поставить кливера, — приказал наш капитан. — Надо наконец разобраться, что там такое.
Несмотря на то, что всей мы побаивались этой встречи и не ждали от нее ничего хорошего, команду выполнили тотчас, и наша бригантина полетела, как морская чайка, в погоню за кораблем-призраком.
Наша скорость росла с каждой минутой, но и скорость преследуемого корабля, который имел не меньше нашего парусов, была тоже значительной, так что расстояние между нами почти не сокращалось. Все же нам опять удалось подойти на милю расстояния, но тут стемнело, и мы не смогли ничего разглядеть. Успели только заметить, что палуба судна по-прежнему пуста, осадка все такая же низкая, а реи не переменили положения, хотя ветер дул уже в другом направлении.
Мы искали этот корабль всю ночь, то, направляясь на север, то, беря западнее, но безрезультатно. Огонь тоже не появился, так что нам пришлось прекратить свои поиски, к большому сожалению капитана, который рассчитывал поживиться его грузом, поскольку судно было явно покинуто командой.
Мы же были убеждены, что это корабль-катафалк, и вскоре получили явное тому доказательство.
На шестой вечер ничего не появлялось на горизонте до самого захода солнца; но с наступлением темноты случилось необычайное происшествие, которое напугало всех, кроме капитана.
Было одиннадцать. Наша бригантина плыла с уменьшенной парусностью, ибо ветер был порядочный, и курсом все время на запад, когда мы заметили на большом расстоянии яркий свет.
Казалось, что это пылает море или что-то сверкает под волнами, как будто там действует вулкан. Во всех направлениях вздымались, извиваясь, как змеи, красные, голубые или зеленые языки пламени; вокруг них разметались снопы искр, и всякий раз как светящиеся волны сталкивались друг с дружкой, под этой поверхностью, точно из расплавленной бронзы, различалось какое-то странное кипение, словно там корчились легионы чудовищ.
Что это было? Капитан сказал, что это морская фосфоресценция, произведенная мириадами каких-то личинок или рыб, но никто из нас не поверил ему: слишком все это было таинственно и фантастично.
Мы направились туда и, приблизившись к пылающему или, если угодно, фосфоресцирующему участку моря, увидели стоящую прямо посреди него черную массу, которая отчетливо выделялась на светлом фоне. Мы тут же узнали ее.
— Корабль-катафалк! — закричали все.
— Наконец-то! — воскликнул наш капитан. — Вперед!
Но, вместо того чтобы повиноваться, наш рулевой в страхе бросил штурвал, а матросы застыли на месте, ясно показывая, что никто не последует за капитаном. Черт побери! У нас не было никакого желания отправляться на этот корабль мертвецов!
Видя, что мы решительно отказываемся и готовы взбунтоваться, но не подчиниться приказу, наш капитан велел спустить на море шлюпку, и сел в нее один.
— Тогда ждите меня здесь: добыча вся будет моя, — сказал он с удивительным хладнокровием и, взявшись за весла, прямо через это фосфоресцирующее море направил шлюпку к таинственному кораблю.
Он греб со сверхчеловеческой силой, от его весел разлетались светящиеся брызги, и шлюпка быстро приближалась к трехмачтовику, который был совершенно неподвижен, хотя стоял с поднятыми парусами, и ветер еще дул.
Наконец, мы увидели, как он достиг корабля, положил весла и перебрался через фальшборт.
Почти в то же мгновение, как по сигналу, сильный свет, который разливался по волнам, резко погас, и стало темно, как в бочке.
И вдруг в этой непроницаемой темноте, посреди глубокой тишины, которая царила вокруг, до наших ушей донесся страшный крик, крик ужаса. Издал ли его наш капитан или кто-то другой? Что мы могли об этом знать?.. Парализованные страхом, мы ждали его возвращения, но не видели возвращавшейся шлюпки, не слышали плеска весел.
Прошло два, три, четыре часа — наш командир не появлялся. Страх на борту с минуты на минуту все возрастал, и никто не отваживался отправиться на таинственный корабль: все буквально оцепенели от страха.
Около четырех мы вдруг почувствовали легкий толчок на носу. Подбадривая один другого, матросы поднялись на полубак и увидели шлюпку капитана, которую волны или морское течение пригнали к нам назад. Мы бросили конец с крючком и подтянули ее к трапу. И только тут заметили, что в ней лежит наш капитан!
Мы перенесли его на борт. Белый как полотно, весь в холодном поту, с волосами, совсем поседевшими, он почти не подавал признаков жизни.
Мы тут же покинули эти мрачные места, боясь, что и с нами случится что-то подобное.
Наш бедный капитан был без сознания целые сутки; очнулся он только на следующий день. И первыми его словами были:
— Гробы… Сколько гробов!.. О небо!..
И тут же он снова впал в жестокий бред, во время которого только и говорил, что о гробах и покойниках. Из его бессвязных речей нам удалось понять, что тот черный корабль был весь заполнен гробами, заключавшими в себе сотни покойников.
Сомнений быть не могло: мы повстречали корабль-катафалк!
А бред нашего капитана так и не прекратился. Состояние его с каждым днем ухудшалось: несчастный лишился рассудка. Он умер три дня спустя после нашего прибытия в Японию, и его последними словами были:
— Гробы!.. Гробы!.. Какие ужасные хвосты!.. О небо!..
Теперь этот отважный капитан, жертва собственной храбрости, покоится на маленьком европейском кладбище в Иокогаме. Мир праху его!..
Папаша Катрам помолчал несколько мгновений, потом, глядя на нашего капитана, спросил его в упор:
— Ну что вы об этом скажете?..
Вместо ответа капитан поднялся, взял папашу Катрама за руку и усадил его среди слушателей, а сам, устроившись на бочонке, жестом потребовал полной тишины.
Удивленные этим, все широко раскрыли глаза и уставились на него. Сам старый боцман тоже был удивлен и немного забеспокоился.
— Вы должны знать, — начал наш капитан, — что есть в Азии народ, который дает больше всего эмигрантов, самый многочисленный народ на земном шаре. Я имею в виду китайцев.
Земля, которую этот народ занимает, необычайно богата и плодородна, но ее все равно не хватает, и часть их вынуждена эмигрировать. Китайцев можно встретить в любом уголке земного шара от Австралии до Канады, где они берутся за любую работу. Среди них есть богатейшие торговцы, но есть и миллионы простых поденщиков.
Когда китаец эмигрирует, он делает это лишь с целью заработка, стремясь как можно быстрее вернуться домой. Работает он, не покладая рук, ест ровно столько, чтобы держаться на ногах, и все время складывает грош к грошу, чтобы в один прекрасный день оказаться вновь в тени своих пагод, на родной земле. Если он умирает на чужбине, он обязательно завещает, чтобы прах его вернулся в родную деревню, где родственники придут помолиться на его могилу.
Несколько лет назад хвостатые сыновья Голубой Империи устремили свои взгляды на американское побережье, омываемое волнами Тихого океана. Известие об открытии золота в Калифорнии привлекло туда тысячи и тысячи китайцев, жаждущих быстро разбогатеть. Хватило нескольких лет, можно сказать даже месяцев, чтобы все побережье было заполонено этими эмигрантами. Мелкая торговля по большей части попала в их руки, они наводнили все свободные места, потеснили батраков и ремесленников, и скоро их колонии стали многочисленными и процветающими.
Но новый климат, лишения, на которые они себя обрекали, тяжелый труд и болезни производили большие опустошения среди эмигрантского населения, и очень многие так и не смогли вернуться на родину, чтобы воспользоваться накопленными деньгами и отдохнуть в кругу своих родных. Смерть на чужбине стала обычным делом среди них.
Предприимчивые американцы быстро почуяли выгодное дело, и вскоре образовалась большая компания, которая предложила китайским эмигрантам перевозить на родину прах их соотечественников. Вот так и появились корабли-катафалки, похоронные суда, которые отчаливают от американских берегов с полным грузом покойников.
Усопших бальзамировали, заключали в гробы, грузили на борт корабля и через пять или шесть недель выгружали в портах Голубой Империи, где родственники забирали их и погребали в родной земле.
Эти суда и сейчас еще отплывают каждый месяц из Сан-Франциско или Лос-Анджелеса в Калифорнии, а пайщики той компании получают немалые доходы за счет бедных мертвецов. Что вы скажете теперь об этой встрече папаши Катрама?
— Так, значит, то было судно, полное китайскими покойниками перевозимыми на родину, — отвечали моряки, хохоча, как сумасшедшие. Лицо же папаши Катрама вытягивалось на глазах.
— Вот так, мой старый боцман, — сказал капитан. — Корабль-катафалк, который ты видел, был ни чем иным как американским судном, принадлежащим этой компании или же просто зафрахтованным ей. Я не знаю причин, по которым команда вынуждена была покинуть его, но, поскольку паруса были подняты, оно могло продолжать свое плавание по бескрайним просторам океана. Если бы твой капитан знал обо всем этом, он был не сошел от страха с ума и, возможно, был бы сейчас еще жив и сидел в каком-нибудь кабачке в Акапулько за бутылкой доброго мексиканского вина.
Сказав это, капитан встал и, хлопнув по плечу боцмана, добавил:
— Вот так вот, дорогой папаша Катрам. А теперь пойдем спать, и пусть вам не снится корабль-катафалк и его покойники.
Все разошлись. Одни ушли, чтобы заступить на вахту, другие, чтобы лечь спать. И только боцман остался на своем месте, погрузившись в глубокое раздумье.
НЕСЧАСТНЫЙ АНЬЕЛЛО
Наказание папаши Катрама подходило к концу: еще одна история, и его язык, утомленный от непосильных трудов, наконец-то сможет отдохнуть. И в самое время: наше судно уже приближалось к индийским берегам, и, если ветер сохранится хороший, на следующий день должны были показаться вершины тамошних гор.
К несчастью для папаши Катрама, который втайне рассчитывал на этот ветер, чтобы достичь Индии раньше вечера и таким образом уклониться от последней истории, которую ему оставалось рассказать, ночью установился почти полный штиль, который продолжался весь день.
К несчастью для папаши Катрама, который втайне рассчитывал на этот ветер, чтобы достичь Индии раньше вечера и таким образом уклониться от последней истории, которую ему оставалось рассказать, ночью установился почти полный штиль, который продолжался весь день.