Андрей Саломатов
ТРИНАДЦАТЬ

   Последнее время дела у Павла Балабанова шли все хуже и хуже. Недавно еще крепкое хозяйство разваливалось на глазах. Воры обнаглели настолько, что уводили людей перед самым рассветом, когда он готовился ко сну. После очередного налета от двенадцати человек у Павла остался всего один, да и то - худосочная девушка, которую он знал с детства и девчонкой катал в автомобиле. Тогда еще это было возможно.
   Маша боялась своего хозяина, хотя и надеялась, что в память об отце Балабанов не даст ее в обиду. И все же девушка чувствовала, что когда-нибудь обязательно придет и ее черед. Павел частенько ловил на себе ее затравленный, выжидающий взгляд, словно она вопрошала: «Сколько мне еще отпущено? Не сегодня?». Балабанов же берег Машу, использовал только на домашней работе, и все потому, что когда-то ее отец помог ему, молодому специалисту, устроиться менеджером сельскохозяйственного кооператива.
   Павел уже тысячу раз пожалел, что два года назад не поехал в экспедицию на запад Африки, где, как рассказывали, еще сохранились целые племена здоровых, полнокровных людей. И теперь ему грозили нищета и голод. Продолжать вести хозяйство в деревне было бессмысленно. Она опустела, некогда богатые дворы поросли бурьяном, постройки медленно разрушались. Следовало уезжать в город и искать удачи там, но денег у Павла было совсем немного. Продать дом со всеми его хозяйственными пристройками было просто некому. Кое-что из вещей он мог предложить соседям, но за это Балабанов выручил бы сущие гроши, которых хватило бы на неделю нищенского проживания в городе. Спросом пользовались лишь предметы роскоши, которыми Павел никогда не интересовался, а потому и не нажил, да люди, но их совсем не осталось.
   После ограбления Балабанов окончательно решил уехать на Дальний Восток. Там шла затяжная кровопролитная война, а значит можно было как-то прожить. Китай остался единственным государством, которое еще умудрялось держать оборону и делало это достаточно успешно. Китайцы жестоко расправлялись с каждым, в ком подозревали вампира, даже если подозрения основывались на какой-нибудь ерунде, вроде неядения чеснока или ночных прогулок. Наверное, поэтому они и выжили.
   Первым делом Павел отправился по соседям, которых в деревне осталось всего двое. Это были такие же бедолаги из бывших людей, ставшие вампирами во время четвертой волны стихийной вампиризации Европы, что называется, вампиры второго сорта. Но, в отличие от Балабанова, они были более предусмотрительны: держали свой капитал в доме, внимательно присматривали за людьми во время работы, а когда ненадолго отлучались, запирали окна и двери на надежные замки.
   Ближайший сосед встретил Павла настороженно, с откровенным ожиданием подвоха во взгляде, и Балабанов подумал, уж не он ли навел грабителей на его хозяйство? Тем не менее Павел вежливо поздоровался и объяснил причину своего прихода.
   Они сидели в доме при свечах, пили колодезную воду и жаловались друг другу на плохие времена.
   – Как же они медленно размножаются, - сказал сосед, хотя еще пару лет назад сам был человеком, занимал должность заместителя председателя районной управы и не очень задавался вопросом рождаемости людей.
   – Это точно, - согласился Балабанов. - С пятью парами, как было у меня, нет шансов выжить.
   – Вампиров развелось слишком много. Эдак скоро мы начнем пить кровь этих грязных животных, которыми питаются люди. Как правительство не понимает, что людей надо разводить.
   – А что они там могут понимать, - с досадой проговорил Павел. - Кого интересует, что я вынужден доить своих доноров раз в месяц? Естественно, они не успевают восстанавливаться. И кому до этого есть дело? Они там обеспечены на сотни лет вперед. Мы им по барабану.
   – Да, я слышал, у князя больше двадцати ферм и на каждой по тысяче голов. Конечно, так можно жить. Один годовой приплод больше десяти тысяч. Жируют, сволочи, а здесь хоть с голоду подыхай.
   – В России никогда не было справедливости, - пропустив мимо ушей слова о голоде, сказал Балабанов, и сосед согласно закивал. У него было около тридцати пар здоровых крестьян и полтора десятка детишек.
   – Да, да, да. Не было, - согласно закивал сосед. - И куда ты теперь?
   – Апостолы набирают солдат для крестовых походов, - неохотно ответил Павел. - Наш, тринадцатый, пойдет к Китаю. Я решил записаться. Вот только Машу надо пристроить…
   – А чего ее пристраивать? Она же человек, - сказал сосед и почесал подбородок. - Много я тебе за нее не дам. Малокровная. Что с нее толку? Один раз попить. Мне доноры нужны, Паша…
   – Да я, собственно, ее и не продаю, - ответил Балабанов, хотя перед приходом надеялся избавиться от девушки здесь, в деревне, вместе со скарбом и домашними животными. Отдавать ее почти даром не хотелось, тем более что в городе люди стоили дороже. У него мелькнула было мысль освободить ее, но Павлу вдруг стало жалко Машу. Оказавшись без хозяина, она рисковала очень скоро попасть в лапы какому-нибудь бродячему подонку, который перед тем, как выпить у нее кровь, будет издеваться над бедной девушкой, пока не натешится.
   – Ну, не продаешь, так не продаешь, - всем своим видом показывая, что разговор закончен, сказал сосед и достал бумажник.
   Балабанов оставлял ему все хозяйство, кроме старой кобылы и телеги, на которой собирался отвезти Машу в город. Сосед расплачивался долго, прижимисто кряхтел и по нескольку раз пересчитывал деньги. Он давно сообразил, что Павел покидает эти места навсегда, и хозяйство со всеми вещами досталось бы ему бесплатно, если бы он в самом начале отказался покупать их.
   Забрав деньги, Балабанов распрощался и, не дослушав пожелание счастливого похода, вернулся в свой дом.
   Собирался Павел недолго. Он не предупредил Машу об отъезде, но она и сама догадалась, что ее время пришло. Пока Балабанов складывал в чемоданы белье, минимум посуды и туалетные принадлежности, она молча сидела в углу комнаты и с обреченным видом наблюдала за хозяином. Павел кожей чувствовал горячий взгляд девушки, потому ни разу не посмотрел в ее сторону. За два года он так и не сумел избавиться от чисто человеческих проявлений, вроде жалости и стыда.
   Напоследок Балабанов задумался, а затем бросил в чемодан пачку фотографий, на которых он был изображен вместе с семьей. Он и сам не знал, зачем это сделал. Память о прошлой, человеческой жизни почти не волновала его, и потеря близких больше не казалась такой трагической. Лишь изредка он ощущал в душе какое-то тихое свербение, но тут же подавлял его. Сентиментальность по отношению к людям не приветствовалась вампирами, и «второсортным» частенько приходилось скрывать остатки былых привязанностей и чувств.
   Едва Павел захлопнул чемодан, как у Маши прорезался голос. В последнее время Балабанов редко слышал его, но тем не менее был поражен, насколько он изменился. Девушка говорила тихо и с такой страстью, что Павел повернулся к ней с раскрытым ртом.
   – Ты меня продашь? - спросила она и, не дожидаясь ответа, истошно закричала: - Они же меня сразу сожрут!
   – Не ори! - взяв себя в руки, приказал Балабанов. - У тебя жрать нечего, одни кости. Тебя откормят, будешь сдавать кровь. А я… я не могу взять тебя с собой. И отпустить не могу. Мне нужны деньги. Скажи спасибо, что я тебя все это время берег.
   – А-ах! - выдохнула Маша и закрыла лицо руками. - Сделай меня вампиром! - сквозь слезы взмолилась она. - Ну, пожалуйста! Сделай меня вампиром! Я не хочу умирать.
   – Я же тебе русским языком говорю, мне нужны деньги. И заткнись. Те времена прошли. Делать из людей вампиров строго запрещено законом. Я из-за тебя под осиновый кол не полезу.
   Чтобы девушка не сбежала, Павел связал ее по рукам и ногам, оставил в доме, а сам пошел запрягать лошадь. Работая, он вспоминал времена, когда до города можно было доехать на машине за каких-нибудь полчаса. С тех пор прошло около десяти лет, и за эти годы исчезло (почти все, что человечество наработало за долгие тысячелетия. Бессмертным все это оказалось ненужным, мир возвращался в свое первоначальное состояние господства стихии без участия человека, которое новые хозяева Земли считали варварским.
   Балабанов погрузил Машу, затем вещи, и даже не взглянув на дом, в котором прожил полтора десятка лет, сел на телегу и несильно стегнул кобылу кнутом. Дряхлое животное вздрогнуло, повернуло голову к Павлу и так с повернутой головой тяжело тронулось с места. Телега медленно покатилась по раскисшей дороге. Осенний ветер выл по-волчьи зловеще и печально, отчего казалось, что сама природа поменяла свою идеально сбалансированную сущность на жестокий, равнодушный хаос.
   В пути с девушкой снова случилась истерика. Она лежала на спине, сквозь слезы смотрела на серое осеннее небо и не переставала причитать:
   – Умоляю, сделай меня вампиром! Я никому не скажу! Я убегу в лес и буду жить одна! Ну что тебе стоит?!
   Пришлось Балабанову остановиться и завязать ей рот шарфом.
   Дорога предстояла неблизкая. Павел не был уверен, что на телеге одолеет пятьдесят километров за темное время суток. Он надеялся на пасмурную погоду, и пока удача сопутствовала ему. Балабанов был давно и сильно голоден, легко одет, но холода почти не чувствовал. Зато Маша дрожала как в лихорадке. Ни старенькое пальтишко, ни толстый плед не спасали ее, и Павел слышал, как она выстукивала зубами неровную дробь.
   Подпрыгивая на трещинах и колдобинах, Балабанов вспомнил, как два года назад сам упрашивал главного бухгалтера городской управы сделать его бессмертным. Татьяна стала вампиром всего за месяц до этого, и помог ей в этом начальник районного отделения милиции, который долгое время был ее любовником. От него по наследству она перешла к Павлу. Роман длился недолго. Получив бессмертие, Татьяна потеряла к мужчинам интерес и только по старой памяти согласилась помочь Балабанову.
   За воспоминаниями Павел и не заметил, как добрался до небольшого городка в двадцати километрах от областного центра. Стало светать. Балабанов с тревогой поглядывал на восток, откуда по всей земле распространялся смертельно опасный солнечный свет. Но небо было так плотно затянуто свинцовыми тучами, что он решил не останавливаться, хотя вдоль трассы находилось сколько угодно давно покинутых зданий. Без присмотра эти вещественные доказательства существования человеческого мира быстро приходили в запустение. Дома стояли с пустыми темными окнами, часто с провалившимися крышами и в предрассветных сумерках больше походили на призраки.
   Балабанов остановил лошадь рядом с бывшей музыкальной школой. Кто-то не поленился вытащить на улицу пианино и оставил его на крыльце. Павел соскочил с телеги и подошел к инструменту. Воровато оглядевшись, он открыл крышку и одной рукой взял несколько аккордов. Вместо мелодии пианино выдало глухое: «бум-бум-бум».
   Сзади послышалось приглушенное мычание. Балабанов обернулся и увидел, как, зажав Маше и без того перевязанный рот, какой-то оборвыш припал к ее шее. Взгляд у него был дикий, он вращал глазами и даже урчал от жадности.
   – Халявщики! Ворюги! - заорал Павел. Он перетянул наглеца кнутом и бросился за ним вдогонку, но скоро вернулся, опасаясь, что рядом могут оказаться такие же любители поживиться за чужой счет.
   На шее у девушки остались два красных пятнышка, но бродяга не успел выпить много. И без того бледная Маша от страха сделалась совсем белой. Она с ужасом смотрела на Балабанова, и он невольно отвел взгляд.
   – Ладно, - развязывая шарф, сказал он. - Только смотри, больше не проси меня. Это бесполезно. Я уважал твоего отца, но того мира больше не существует. Тех законов - тоже. Лежи смирно. Если что, кричи.
   К-полудню небо развиднелось, и Павлу пришлось провести несколько часов в деревенском погребе брошенного дома. Девушку он затащил с собой. За все это время Маша не вымолвила ни слова. Она лишь дрожала от сырости и холода да куталась в старенький плед.
   В областной центр Балабанов попал с наступлением сумерек. Некоторое время он ехал по пустынной окраине, и чем ближе подъезжал к центру, тем оживленнее становились улицы. Жизнь в большом городе не приостанавливалась ни на минуту. Здесь почти не было пустующих домов, по улицам бродили толпы оборванных, голодных вампиров. Они сбивались в кучки, о чем-то возбужденно говорили, и Павел на всякий случай прикрыл Машу своим старым пальто.
   – Хочешь еще пожить, лежи тихо, - предупредил он. - А то эти голодранцы быстро тебя оприходуют.
   Балабанов проехал мимо роскошного ресторана и вспомнил, что не худо бы подкрепиться, а заодно купить сигарет. Правда, здесь наверняка все стоило очень дорого. Надо было искать заведение подешевле.
   Окна ресторана были плотно зашторены, оттуда доносилась громкая музыка и смех. Думать о том, что кто-то может позволить себе каждый день пить сколько угодно свежей человеческой крови, да еще в таком дорогом ресторане, было обидно и унизительно. «Разве это справедливо?» - мысленно возмущался Павел. Все его нутро протестовало против установленного порядка. Ладно чистокровные бессмертные вроде князя, апостолов и княжеского двора. Но ведь вампиры первой и второй волны каким-то образом успели прибрать к рукам почти всех оставшихся людей, а простые граждане как всегда остались ни с чем. И все только потому, что они не занимали высоких должностей, а честно выполняли долг на своих рабочих местах. Даже последнему идиоту было понятно, что коль так случилось, и мир стал принадлежать вампирам, следовало поделить всех людей поровну, предоставить каждому бессмертному равные возможности. Жизнь сама распорядилась бы, кому быть богатым, а кому бедным. «Чем я хуже какого-нибудь чиновника из мэрии? - распалялся Балабанов. - Тем, что меня сделали вампиром на несколько лет позже? В этом нет заслуги чиновника. Как было когда-то очень верно сказано: «От каждого по способностям, каждому по труду». Более разумной формулы придумать нельзя».
   Ресторан остался далеко позади. Павел остановился у скромного трактира и с раздражением подумал, что Машу в телеге оставлять нельзя. Здесь народу было еще больше, и выглядел этот сброд куда более вороватым и агрессивным.
   – Что это они здесь собрались? - обратился Балабанов к ближайшему мужичку с худым, бледным лицом и воспаленными глазами.
   – А тебе-то что? - разглядывая прилично одетого приезжего, с ненавистью ответил тот. - Не нравится?
   – Мне все равно, - сообразив, что зря заговорил, ответил Павел. - Делайте, что хотите. А я хочу есть.
   – Все хотят есть. Могу предложить только осиновый кол, - проговорил мужик. Расхохотавшись, он быстро пошел прочь.
   Балабанов соскочил с телеги и подошел к Маше. О том, чтобы продать ее в этом бардаке, не могло быть и речи. Похоже, в городе назревали серьезные события. В некоторых местах над толпой появились грубо намалеванные плакаты, которые призывали экономно расходовать людей. Затем недалеко от трактира завязалась жестокая драка. Между кем и кем, понять было невозможно, да Павел и не пытался. Он торопливо развязал девушку, поднял ее на ноги и предупредил, чтобы она не отходила от него ни на шаг. Но Маша и без того понимала, где находится и чем рискует, если попробует уйти или хотя бы зазевается. От страха она совсем побелела и, казалось, вот-вот лишится чувств.
   Балабанов забрал с телеги чемоданы, подтолкнул девушку вперед и поспешил войти в трактир. В темном заплеванном зале было сильно накурено и пахло скотобойней. Неряшливо одетый официант в грязном фартуке без дела стоял у деревянной стойки и лениво перебрасывался словами с таким же неопрятным барменом. В дальнем углу происходило что-то вроде митинга. Оратор влез на лавку и поверх голов посетителей истерично размахивал руками, в одной из которых держал смятую рабочую бейсболку.
   – У нашего князя тринадцать апостолов! - неистово орал он, как будто выступал, как минимум, в большом концертном зале. - У каждого апостола по тринадцать вассалов! И у каждого вассала еще по тринадцать вассалов! Но их количество на этом не заканчивается! И все они в три горла пьют нашу народную кровушку! На земле уже почти не осталось людей. Вместо того чтобы создавать человечники, выращивать их, они превратили большую часть населения планеты в вампиров и продолжают увеличивать число вечных едоков. Это при том, что кормовая база стремительно и неуклонно сокращается!..
   Павел устроился поближе к двери. Он поставил чемоданы под стол, а Машу задвинул в самый угол. Митинг пришелся очень кстати. На вошедших никто не обращал внимания, и Балабанов слегка расслабился. Слова оратора понравились ему, он готов был подписаться под каждым его словом, но опасался, что здесь неправильно, поймут его появление с человеком.
   Едва Павел освоился, как к нему подошел молодой официант из тех, кого сделали вампирами совсем недавно. Неофит явно еще даже не успел свыкнуться с новым качеством, и в его бегающем взгляде можно было прочитать что-то человеческое.
   Официант потянул носом, с тревогой посмотрел на девушку и обратился к Балабанову:
   – Видишь объявление? - показал он на стену. - Со своей закуской приходить запрещено.
   – Это не закуска, - расстроился Павел и пояснил: - Я привез ее продавать, а у вас здесь черт те что творится. Что же мне, в камеру хранения ее сдавать?
   – Ну смотри, если что, не жалуйся. Я за посетителей не отвечаю, - предупредил официант и бросил на стол засаленное меню. Балабанов не успел его открыть, как официант продолжил: - Можешь не смотреть. Кровь есть только коровья и свиная. Будешь брать?
   – Да, коровью, пожалуйста, - ответил Павел. Официант отошел от стола, и он добавил ему в спину: - И сигарет. Никак не могу отвязаться от этой дурацкой человеческой привычки.
   Оратор продолжал витийствовать на своей импровизированной трибуне. Ясно было, что посетители его полностью поддерживают. Они одобрительно кричали, предлагали тут же пойти разобраться с чистокровными. Но все это выглядело как-то несерьезно. И тем не менее Балабанову вдруг пришло в голову, что поход в Китай под знаменами тринадцатого апостола - под угрозой.
   Официант принес большую кружку коровьей крови и поставил перед Павлом. Маша с вытаращенными от ужаса глазами смотрела прямо перед собой и, казалось, ничего не видела. Ее оцепенение вызвало у Балабанова прилив жалости, и он попытался приободрить ее:
   – Ничего, ничего, - тихо произнес Павел. Он показал пальцем на митингующих: - Не бойся. Им я тебя в обиду не дам.
   То ли от скуки, а может, из-за того, что Балабанов каким-то образом расположил к себе официанта, тот подсел к нему за столик. Наблюдая, как Павел жадно припал к кружке с кровью, он вполне доброжелательно поинтересовался:
   – Ты, я вижу, наш, четвертой волны?
   – Да и ты вроде бы из последних? - сделав передышку, ответил Балабанов. Он посмотрел на ополовиненную кружку и поморщился: - Какая гадость эта коровья кровь!
   – Что делать? - посочувствовал официант. - Когда я был человеком, люди казались мне такими подлыми и мерзкими. Теперь понимаю, ошибался.
   – Да, людей надо беречь, - согласился Павел. - Они - наше будущее.
   Официанту явно хотелось с кем-нибудь поговорить. На губах у молодого вампира блуждала загадочная улыбка, словно он узнал какую-то тайну и желал поделиться ею, пусть даже и с незнакомцем.
   Наконец официант решился. Он придвинул стул поближе к Павлу, бросил взгляд на митингующих и тихо предупредил:
   – Не ночуй сегодня на улице.
   – Я на улице и не собирался, - ответил Балабанов, сообразив, что напряженность, которая витала в воздухе, вполне реальна, и он не зря чувствовал опасность.
   – В гостинице тоже нельзя, - продолжая озираться, сказал официант. - Только смотри, строго между нами. Я слышал, сегодня, когда взойдет луна, эти отморозки, чистокровные и первой волны, собираются устроить ночь длинных колов. Хотят уменьшить количество едоков.
   – А эти знают? - кивнул Павел в сторону орущих посетителей.
   – Нет, - покачал головой официант. - Я сказал тебе, потому что ты мне чем-то понравился. Сразу видно, приличный человек. А эта рвань - видеть их не могу. Они собираются здесь каждый день, ничего не заказывают, орут как ненормальные и ломают лавки. Ненавижу! - Официант даже стукнул кулаком по столу. - Из-за них в городе нечего жрать. Вместо того чтобы работать, они устраивают свои митинги, и с каждым днем становится все хуже и хуже.
   В отличие от пламенной и по сути справедливой речи оратора, публика, о которой говорил официант, не нравилась и Балабанову. Он считал, что город действительно нуждается в основательной чистке. От этого стало бы легче и фермерам, которым городские бродяги не давали спокойно жить и работать. Всего сутки назад Павел сам стал жертвой таких вот крикунов, поэтому он не очень удивился словам официанта.
   – Спасибо, друг, что предупредил, - поблагодарил Балабанов и накрыл своей ладонью руку молодого вампира.
   – Не за что. Кстати, меня зовут Николай.
   – Павел, - представился Балабанов.
   После знакомства официант вдруг совсем разоткровенничался:
   – Ты знаешь, я не хотел становиться вампиром. Знакомая сделала. Она работала в мэрии секретарем первого заместителя мэра города. Была его любовницей. А потом у нас с ней случилась большая любовь. Она меня и обессмертила. Вот я сейчас думаю, неужели целую вечность буду работать в этом поганом трактире, обслуживать всякую сволочь? Ты только представь - вечность!
   – Понимаю, - сказал Павел и попытался перевести разговор на нужную ему тему. - Ты говорил, что в гостинице останавливаться нельзя. Может, приютишь на одну ночь? Я тебе заплачу. У меня в городе совсем никого не осталось.
   – Хорошо, - не раздумывая, ответил Николай. - Ночью трактир разгромят, это факт. У меня в подвале есть потайная комнатка. Там нас никто не найдет. А денег мне твоих не надо. Я всегда считал, что не все покупается за деньги и не все продается.
   Балабанов никак не ожидал от официанта такого благородства. Он растрогался и, чтобы скрыть волнение, долго прикуривал сигарету. Николай тем временем ушел выполнять чей-то заказ, и Павел остался один. Этим тут же воспользовалась Маша. Она робко тронула хозяина за рукав и снова запричитала:
   – Ты не сможешь меня уберечь. Пожалуйста, сделай меня вампиром! Ты же сам недавно был человеком.
   – Ну да, вспомни еще, что человек когда-то был обезьяной, и попроси принести тебе банан, - грубовато ответил Балабанов. Его разозлило то, что девушка не дала ему додумать приятную мысль о порядочности Николая. «Какие же все-таки люди неблагодарные существа, - с возмущением подумал он. - Официант, можно сказать, рискует жизнью, предложил первому встречному убежище, а эта дрянь только о себе и думает. Надо было продать ее в деревне, соседу. По крайней мере, избавился бы от ответственности за нее и от этих дурацких просьб».
   Митинг перешел в следующую фазу. На лавку по очереди стали взбираться все, кто желал высказаться. Они воинственно обнажали длинные клыки и повторяли то, что уже было сказано оратором, но у них получалось не так складно.
   Через полчаса посетители стали расходиться. Павел благодарил провидение, что все они были под впечатлением собственных речей и уходили, оживленно болтая о грядущих переменах. На одинокого посетителя с чемоданами под столом никто не обратил внимания.
   Когда двери распахивались, в трактир с улицы врывались истошные крики. Похоже, там происходило то же, что и в трактире, но в другом масштабе. И никто из площадных крикунов даже не подозревал о предстоящей ночи длинных колов, до которой оставались считанные минуты.
   После ухода последнего посетителя Николай отпустил бармена домой, запер за ним двери и позвал Балабанова.
   – Все, пора, - сказал он и взял один из чемоданов Павла. - Через пять минут начнется. Иди за мной.
   Он провел их за стойку бара, потянул на себя зеркало, которое оказалось дверью. За ней обнаружился вход в подвал. Когда Балабанов с Машей стали спускаться вниз, официант закрыл за собой дверь на тяжелый железный засов.
   В подвале за толстой дверью не было слышно, что творится на улице. Лишь один раз до них донесся грохот и звон разбитого стекла.
   – Стойку ломают, гады! - с тоской в голосе пояснил Николай.
   – Нет, надо бросать это дело. Запишусь с тобой в поход. Все равно здесь не будет житья ни от тех, ни от других.
   Под его тихие жалобы Павел и не заметил, как уснул. Снилась ему покинутая родная деревня. Тучные стада людей в сарафанах и косоворотках мирно водили хороводы между молодых березок и осинок. У всех были счастливые лица и упитанные тела. И даже многочисленный приплод выглядел так, словно детишки только что вернулись с курорта, где занимались только тем, что нагуливали вес.
   Когда Балабанов проснулся, официант еще спал. Павел взглянул на девушку. Прислонившись к чемодану, она сидела в аккуратной позе, глаза ее были закрыты. Балабанов поднялся, размял затекшие ноги, затем подошел к Маше и тронул ее за плечо. От его прикосновения девушка завалилась набок. Лицо у нее было бледнее прежнего, губы плотно сжаты, а на шее виднелись два свежих розовых следа от зубов.
   – Николай! - громко позвал Павел, и тот испуганно вздрогнул.
   – Николай, ты выпил Машу?
   – Ох, напугал ты меня, - ответил официант и сладко потянулся.
   – Да, я. Извини, друг, не удержался. Очень хотелось есть.
   Положение гостя, да еще спасенного от неминуемой смерти, не позволило Балабанову устроить скандал. Павел догадался, что Николай предоставил ему убежище только для того, чтобы попользоваться девушкой. Тем не менее он молчал. А официант, словно не чувствуя за собой вины, нес какую-то околесицу о дороговизне строительных материалов для ремонта трактира, об опасности, которой они так удачно избежали. О Маше он упомянул лишь вскользь, да и то с оскорбительным для Балабанова пренебрежением. Он сказал, что кровь у девушки жидкая и совершенно безвкусная.