Страница:
Естественно было предположить, как возмутили моих оппоненток, гордых хотя бы своим недавним премьер-министром женщиной, мои выкладки. Они даже приняли за оскорбление мою шутку, что никто не знает, брилась ли госпожа Тэтчер перед выступлениями в парламенте. Но английскую королеву я предпочел не задевать, тем более что она имеет только формальную власть. Тем не менее все мои утверждения были подтверждены многочисленными и многолетними лабораторными испытаниями. И все доказательства я представил в качестве анализов. На это оппоненткам возразить было нечего. Я победил, и защита прошла успешно. Мне оставалось только крылья за спиной почувствовать, чтобы взлететь, но тут мне позвонила из Лондона жена. И только я взял трубку, как раздался долгий и требовательный звонок в дверь. Тройной звонок. Так могли звонить лишь в чрезвычайных ситуациях. Я попросил жену подождать и пошел открывать. За дверью стояли вооруженные люди, они сразу уткнули мне в ребра автоматные стволы...
– Молча, – сказал я и улыбнулся, чтобы мой ответ не показался грубостью.
А что я мог сказать? Не объяснять же ему, сколько стоит прохождение техосмотра, когда машина на пункт даже не пригоняется. Просто показываешь документы, платишь и получаешь талон. Да он и сам это, надо полагать, знает хорошо. Может быть, даже лучше меня, поскольку я четыре года не садился за руль, следовательно, четыре года техосмотр не проходил.
– Будем протокол составлять...
Это он так предупреждает. Он предлагает составить протокол, и на это предложение я, естественно, должен предложить ему для начала небольшую сумму. Ну, так, рублей двести. Он обязательно скажет при этом, что за двести рублей рисковать своими погонами не собирается. Так всегда бывает. Но за пятьсот, как показывает практика, рисковать будет. Эти расценки работают в южных регионах, а в Москве, пожалуй, с пятисот начинают и выше тянут. Но это зависит уже от жадности самого инспектора.
Я уже хотел было попытаться «уговорить» его взять взятку, но что-то в его глазах мне не понравилось, и, сам не понимая почему, я сказал:
– Ладно, составляйте.
Штраф, как я знал, всего-то сто рублей.
Моя сговорчивость уколола. Посчитав оскорблением мое желание заплатить штраф государству, а не лично инспектору, он кашлянул в рукав куртки со светоотражающими полосами и с подозрением спросил:
– Что вчера пили?
– Я верующий мусульманин и потому не пью вообще.
Но недоверчивое выражение из глаз инспектора не пропало.
В понимании инспектора, только с глубочайшего похмелья можно такие глупые поступки совершать. И поступки эти должны наказываться, похоже, решил он. И пожелал доказать, что я горький пьяница.
– Пройдите в будку. Придется в тестер дыхнуть.
И сам вместе с моими документами и с документами на машину направился в будку, где его коллега что-то рассматривал на столе.
Я оглянулся на тяжело дышащего мне в затылок Давида Копченого.
– В туалет хочешь?
– Нет, – сказал Давид.
– Тогда последи за вторым инспектором, – я кивком показал через дорогу. – И пистолет под рукой держи.
А сам вышел из машины и двинулся в будку. Естественно, предупреждая Копченого, я не думал ни о какой стрельбе. Но я слишком хорошо знал Давида. Он из тех людей, которые всегда чего-то боятся. Он боялся боя, но, когда бой начинался, становился отчаянным храбрецом и хладнокровным бойцом. Сейчас он боялся ментов, но, случись обострение, он поставит их на место. И потому я заставил его напрячься. Оставил подстраховывать себя. А это уже значило, что он обязан собраться. И он соберется. И зубами стучать не будет. И руки дрожать перестанут.
Стена у дверей будки была заклеена объявлениями о розыске. Здесь была, конечно, и скромная по размерам доска. Но доски явно не хватало, и объявления расклеили по стене. С некоторым удовлетворением я посмотрел на свою фотографию – не забыли, значит, уважают... Но тут же слегка расстроился. На этой фотографии двухлетней давности я был с великолепной бородой, отпущенной уже в лесных лагерях, а борода мне была весьма к лицу. Жалко, что пришлось сбрить. Но вообще среди всех портретов, развешанных здесь, как мне показалось, я был самым приличным человеком. Это не то чтобы радовало, но слегка удовлетворяло, потому что я сам себя всегда считал человеком приличным.
Инспектор ждал меня на лестнице, уже поднявшись на один пролет. Его портреты из розыскных ориентировок, похоже, не интересовали. Так спокойнее живется. А вот моя задержка его нервировала. Но, увидев, что я иду, он двинулся дальше. И я услышал, как он недовольно сказал своему коллеге, сидящему за столом:
– Нашелся такой – пиши, говорит, протокол. Что я ему, писатель!
– Разберемся. Может, и сам писать умеет, – невозмутимо сказал второй.
Я поднялся по лестнице в два пролета и вошел в комнату. И даже поздоровался:
– Здравствуйте...
Вместо ответа второй инспектор, похожий лицом на колобка, сунул мне под нос какой-то прибор. И угрожающе рявкнул:
– Дыхни-ка.
Я дыхнул, как и полагается законопослушному человеку.
– Охренел совсем. Пьяный или вчерашнее еще? – спросил мент.
– Да ты на него посмотри, – сказал его товарищ. – Не меньше ведра водки заглотил.
– Я верующий мусульманин и не пью, – возразил я твердо.
– Это ты имаму рассказывай. А мы будем составлять постановление на изъятие прав.
Видимо, не пожелав расстаться с пятьюстами рублями, я сильно прогадал. И понял сразу, что с меня требовать будут больше. Чтобы не тянуть время, спросил сразу, рассчитывая хотя бы на двойное увеличение традиционной ставки:
– Сколько с меня, ребята?
– Пять тысяч, – сказал первый инспектор.
– Каждому, – добавил второй. – А нас трое. Считать умеешь? Считай.
Думал я недолго, криво и с неодобрением ухмыльнулся и полез за спину под куртку. Таким движением обычно достают бумажник из заднего кармана брюк. У меня там в самом деле лежал бумажник. Но рука потянулась отнюдь не в брючный карман. Не люблю наглость. И потому сзади из-за брючного ремня я вытащил «Вальтер» калибра 7,65. Менты поняли все и сразу.
– Мальчики, – сказал я. – Почему вы никогда на ориентировки не смотрите? У вас внизу висит мой красивый портрет.
– Что? – не понял круглолицый инспектор.
– В ориентировки по розыску, спрашиваю, почему не заглядываете?
– Мы задерживать никого не собираемся. Это не наше дело, – на что-то еще, видимо, надеясь, сказал первый.
– А зря. Если бы смотрели, не всех бы и останавливали.
Я стрелял в голову, так всегда надежнее. И стрелял точно.
После этого забрал свои документы, посмотрел в стекло и увидел, как бежит к будке третий инспектор. Как он мог понять, что здесь происходит? Но на этот вопрос мне ответило легкое потрескивание на столе. Оказывается, переговорное устройство было включено.
Инспектор спешил. Но тонированные стекла в моей машине сослужили мне службу. Он не увидел, что на заднем сиденье сидит Давид Копченый и наблюдает за ситуацией. Инспектор пробежал мимо машины, Копченый хладнокровно пропустил его, потом открыл дверцу, положил обе руки с зажатым пистолетом на крышу машины и дважды выстрелил в спину. Мог бы, вообще-то, и не стрелять дважды. Давид стрелок великолепный, и если желает попасть в сердце, попадает именно туда. А лишний шум может привлечь внимание. Хорошо, машин на дороге немного, и в момент стрельбы вообще никого рядом не оказалось. Но следовало спешить. Я быстро покинул будку, задержавшись только у объявлений о розыске, улыбнулся своей фотографии, хотел было двинуться дальше, но задержался и сорвал объявление. Не знаю даже зачем. Сорвал, и все. А потом поспешил в машину и сел за руль.
Мотор взревел, когда колеса стали пробуксовывать по асфальту. А потом сила инерции вдавила меня в сидение. Но я не забыл похвалить Копченого:
– Ты, Давид, молодец. Грамотно и хладнокровно сработал.
2 . КОМБАТ
* * *
– Интересно, как вы с такими стеклами проходили техосмотр? – бесстрастно и вежливо спросил инспектор дорожного движения, внимательно рассматривая сначала мои документы, потом документы на машину.– Молча, – сказал я и улыбнулся, чтобы мой ответ не показался грубостью.
А что я мог сказать? Не объяснять же ему, сколько стоит прохождение техосмотра, когда машина на пункт даже не пригоняется. Просто показываешь документы, платишь и получаешь талон. Да он и сам это, надо полагать, знает хорошо. Может быть, даже лучше меня, поскольку я четыре года не садился за руль, следовательно, четыре года техосмотр не проходил.
– Будем протокол составлять...
Это он так предупреждает. Он предлагает составить протокол, и на это предложение я, естественно, должен предложить ему для начала небольшую сумму. Ну, так, рублей двести. Он обязательно скажет при этом, что за двести рублей рисковать своими погонами не собирается. Так всегда бывает. Но за пятьсот, как показывает практика, рисковать будет. Эти расценки работают в южных регионах, а в Москве, пожалуй, с пятисот начинают и выше тянут. Но это зависит уже от жадности самого инспектора.
Я уже хотел было попытаться «уговорить» его взять взятку, но что-то в его глазах мне не понравилось, и, сам не понимая почему, я сказал:
– Ладно, составляйте.
Штраф, как я знал, всего-то сто рублей.
Моя сговорчивость уколола. Посчитав оскорблением мое желание заплатить штраф государству, а не лично инспектору, он кашлянул в рукав куртки со светоотражающими полосами и с подозрением спросил:
– Что вчера пили?
– Я верующий мусульманин и потому не пью вообще.
Но недоверчивое выражение из глаз инспектора не пропало.
В понимании инспектора, только с глубочайшего похмелья можно такие глупые поступки совершать. И поступки эти должны наказываться, похоже, решил он. И пожелал доказать, что я горький пьяница.
– Пройдите в будку. Придется в тестер дыхнуть.
И сам вместе с моими документами и с документами на машину направился в будку, где его коллега что-то рассматривал на столе.
Я оглянулся на тяжело дышащего мне в затылок Давида Копченого.
– В туалет хочешь?
– Нет, – сказал Давид.
– Тогда последи за вторым инспектором, – я кивком показал через дорогу. – И пистолет под рукой держи.
А сам вышел из машины и двинулся в будку. Естественно, предупреждая Копченого, я не думал ни о какой стрельбе. Но я слишком хорошо знал Давида. Он из тех людей, которые всегда чего-то боятся. Он боялся боя, но, когда бой начинался, становился отчаянным храбрецом и хладнокровным бойцом. Сейчас он боялся ментов, но, случись обострение, он поставит их на место. И потому я заставил его напрячься. Оставил подстраховывать себя. А это уже значило, что он обязан собраться. И он соберется. И зубами стучать не будет. И руки дрожать перестанут.
Стена у дверей будки была заклеена объявлениями о розыске. Здесь была, конечно, и скромная по размерам доска. Но доски явно не хватало, и объявления расклеили по стене. С некоторым удовлетворением я посмотрел на свою фотографию – не забыли, значит, уважают... Но тут же слегка расстроился. На этой фотографии двухлетней давности я был с великолепной бородой, отпущенной уже в лесных лагерях, а борода мне была весьма к лицу. Жалко, что пришлось сбрить. Но вообще среди всех портретов, развешанных здесь, как мне показалось, я был самым приличным человеком. Это не то чтобы радовало, но слегка удовлетворяло, потому что я сам себя всегда считал человеком приличным.
Инспектор ждал меня на лестнице, уже поднявшись на один пролет. Его портреты из розыскных ориентировок, похоже, не интересовали. Так спокойнее живется. А вот моя задержка его нервировала. Но, увидев, что я иду, он двинулся дальше. И я услышал, как он недовольно сказал своему коллеге, сидящему за столом:
– Нашелся такой – пиши, говорит, протокол. Что я ему, писатель!
– Разберемся. Может, и сам писать умеет, – невозмутимо сказал второй.
Я поднялся по лестнице в два пролета и вошел в комнату. И даже поздоровался:
– Здравствуйте...
Вместо ответа второй инспектор, похожий лицом на колобка, сунул мне под нос какой-то прибор. И угрожающе рявкнул:
– Дыхни-ка.
Я дыхнул, как и полагается законопослушному человеку.
– Охренел совсем. Пьяный или вчерашнее еще? – спросил мент.
– Да ты на него посмотри, – сказал его товарищ. – Не меньше ведра водки заглотил.
– Я верующий мусульманин и не пью, – возразил я твердо.
– Это ты имаму рассказывай. А мы будем составлять постановление на изъятие прав.
Видимо, не пожелав расстаться с пятьюстами рублями, я сильно прогадал. И понял сразу, что с меня требовать будут больше. Чтобы не тянуть время, спросил сразу, рассчитывая хотя бы на двойное увеличение традиционной ставки:
– Сколько с меня, ребята?
– Пять тысяч, – сказал первый инспектор.
– Каждому, – добавил второй. – А нас трое. Считать умеешь? Считай.
Думал я недолго, криво и с неодобрением ухмыльнулся и полез за спину под куртку. Таким движением обычно достают бумажник из заднего кармана брюк. У меня там в самом деле лежал бумажник. Но рука потянулась отнюдь не в брючный карман. Не люблю наглость. И потому сзади из-за брючного ремня я вытащил «Вальтер» калибра 7,65. Менты поняли все и сразу.
– Мальчики, – сказал я. – Почему вы никогда на ориентировки не смотрите? У вас внизу висит мой красивый портрет.
– Что? – не понял круглолицый инспектор.
– В ориентировки по розыску, спрашиваю, почему не заглядываете?
– Мы задерживать никого не собираемся. Это не наше дело, – на что-то еще, видимо, надеясь, сказал первый.
– А зря. Если бы смотрели, не всех бы и останавливали.
Я стрелял в голову, так всегда надежнее. И стрелял точно.
После этого забрал свои документы, посмотрел в стекло и увидел, как бежит к будке третий инспектор. Как он мог понять, что здесь происходит? Но на этот вопрос мне ответило легкое потрескивание на столе. Оказывается, переговорное устройство было включено.
Инспектор спешил. Но тонированные стекла в моей машине сослужили мне службу. Он не увидел, что на заднем сиденье сидит Давид Копченый и наблюдает за ситуацией. Инспектор пробежал мимо машины, Копченый хладнокровно пропустил его, потом открыл дверцу, положил обе руки с зажатым пистолетом на крышу машины и дважды выстрелил в спину. Мог бы, вообще-то, и не стрелять дважды. Давид стрелок великолепный, и если желает попасть в сердце, попадает именно туда. А лишний шум может привлечь внимание. Хорошо, машин на дороге немного, и в момент стрельбы вообще никого рядом не оказалось. Но следовало спешить. Я быстро покинул будку, задержавшись только у объявлений о розыске, улыбнулся своей фотографии, хотел было двинуться дальше, но задержался и сорвал объявление. Не знаю даже зачем. Сорвал, и все. А потом поспешил в машину и сел за руль.
Мотор взревел, когда колеса стали пробуксовывать по асфальту. А потом сила инерции вдавила меня в сидение. Но я не забыл похвалить Копченого:
– Ты, Давид, молодец. Грамотно и хладнокровно сработал.
2 . КОМБАТ
Я люблю на машине с места в карьер брать, но редко себе это позволяю. Потому что мне какие-то железяки в коленную чашечку поставили, и нога утратила гибкость. Нужно время, чтобы эти железяки в костные ткани вживились. Но, если и не вживутся, нога все равно будет работать, хотя временами и с болью. В месте соединения кости с железякой образуются костные мозоли, а мозоли в любом месте досаждают. Так мне популярно объяснили.
Врачи посоветовали меньше ногу нагружать, но у меня свой метод лечения и я предпочитаю ходить как можно больше и в дополнение ко всему постоянно обрабатываю ногу аппликатором. Хорошая такая штука – на резиновой основе множество мелких иголок. Прокалываю, сколько терпения хватает. Во-первых, работает принцип «клин клином вышибают», то бишь боль болью... Во-вторых аппликатор заставляет сильнее циркулировать кровь, и нога моя начинает работать, как новая. И про железяку я забываю.
Главное, в чем я был виноват – вовремя не сменил рожок автомата. Хотя, по большому счету, это Андрея и его друзей не спасло бы. Мне хватило патронов на две очереди, но Исрапил Людоед успел бросить гранату и отскочить за скалу. Четверо солдат уже попали в зону поражения гранаты.
Двое бойцов были убиты, двоих, в том числе и Андрея, ранило. Их оперировали в том же госпитале, что и меня. Андрею ампутировали обе ноги выше колен, его товарищу – только одну ногу до колена. Комиссия, проводившая расследование, моей вины не усмотрела; тем не менее я себя винил. Винил в том, что парни оказались недостаточно подготовленными психологически. Расслабились тогда, когда расслабляться было нельзя.
Мог ли я тогда послать искать эту злополучную низинку не Андрея, а кого-то другого? Конечно, мог... И пусть говорят, и даже сам я говорю, что для комбата все его солдаты – это его солдаты, и за всех он отвечает одинаково. Но за племянника я еще отвечаю не только перед его матерью, но и перед своей сестрой. Анализируя уже задним числом все события последнего времени, я хорошо понял, что всегда боялся, как бы кто-то не сказал, что я берегу племянника. И потому всегда посылал его вперед. Чаще, чем других. И это было, может быть, несправедливо...
Что такое современная служба продолжительностью в год – это я понимал хорошо. И не просто понимал, я, как командир батальона спецназа ГРУ, хорошо знал, что настоящего солдата воспитать за год невозможно. Можно только навыки дать, да и то не в полном объеме. Но наше правительство пошло на поводу у политиков, которым на безопасность России, по большому счету, наплевать. И ввели такой срок. Обосновали это переходом армии на профессиональную основу. То есть на постепенную замену срочников контрактниками. Но эту замену грамотно провести не сумели, и в результате никогда наша армия не была такой слабой, как в период этой замены, которая никогда уже, кажется, не закончится.
С каким багажом военных знаний и навыков Андрей вернулся, можно было не спрашивать. Он считал, что вернулся воином... Я же знал, что воина из него можно сделать только года через три-четыре нормальной службы. А он вернулся со службы в элитных войсках без военных навыков и опыта, зато с гонором.
У меня, естественно, никаких планов относительно племянника не было. Ну, встретились пару раз после возвращения, не больше. Потом Татьяна жаловаться стала. На работу не устраивается, приходит поздно, с запахом спиртного, часто руки разбиты. А потом позвонила и заплакала:
– Леша, приезжай...
– Что случилось?
– Беда у нас.
– Говори яснее. Что случилось?
– За Андреем сегодня милиция приходила. Подрался с кем-то там... Посадят теперь. Что делать? Приезжай...
– Сам он где?
– Не ночевал дома...
У меня был разгар служебного дня. Я не мог бросить службу и ехать, чтобы выслушивать сестру, тем более что она сама ничего толком не знает.
– Ладно. Как только появится, звони, я приеду.
– А раньше?
– Зачем? Тебя утешать?
– С тобой-то как-то спокойнее.
– У меня служба. Позвони, как появится.
Что такое служба, Татьяна знала не понаслышке, потому что мы с ней выросли в военной семье и воспитывались отцом офицером, человеком сдержанным, справедливым, но всегда различающим дела служебные и личные и всегда отдающим приоритет делам служебным. Она на позвонила уже вечером, домой.
– Леша, пришел он... Только вот...
– Трезвый?
– Вроде бы да.
– Пусть не уходит. Сейчас приеду.
И я отправился на другой конец города.
– Кто там?
– Я. Что прячешься, если сама звала?
Она дверь открыла, ухватила меня за рукав и втащила в квартиру. Затем выглянула за дверь посмотреть – нет ли там кого.
– Что с тобой? – спросил я. – Шпионов ловишь?
– Милиция опять приезжала. За Андреем. Я дверь не открыла.
– Заслужил, значит... – сделал я вывод, и прошел в квартиру.
Андрей сидел на кухне, мрачный, затравленный, с кровоподтеком на скуле, и пил чай, с трудом удерживая чашку – пальцы на руке распухли. Может быть, сломал, может, просто ушиб или выбил сустав.
Не сразу вступая в разговор, я взял чашку и сам налил себе чай. Пил, как обычно, без сахара. Если есть конфеты, самые дешевые карамельки, могу с конфетами попить, а пить чай с сахаром, на мой вкус, это только напиток портить. Сделав несколько глотков чаю, я предложил племяннику:
– Докладывай.
Он неуверенно пожал плечами.
– А что тут докладывать? Подрался.
– Эх, десантура... Драться тебя плохо учили – без рук остался.
– Без одной руки, – поправил он мрачно.
– И без головы. Без головы даже в СИЗО прожить трудно. А ты туда, похоже, рвешься.
– Никуда я не рвусь... Обычные разборки между парнями. Я виноват, что ли, что у него челюсть оказалась такой слабой.
– Сломал?
– Челюсть человеку сломал и шейный позвонок повредил, – сказала стоявшая у двери Татьяна. – Для того его в армии учили... А еще милиция спрашивала, почему не работает и на что живет. А что я скажу? У мамы на шее детина сидит...
– Да устроюсь я на работу, устроюсь!
– Если не посадят, – проговорила мать. – Милиционер сказал, что статья за хулиганство. До двух с половиной лет. И еще эти... Телесные повреждения. Еще пару лет добавят. И что с ним теперь делать? Они же помнят еще. У них и документы есть. Перед армией...
Это я тоже знал. Перед армией ситуация была такая же, тоже племянник где-то кулаки в ход пустил. Отделался от суда только тем, что в армию забрали. Снисхождение, так сказать, проявили. Военком сумел с ментами договориться. С военкома тоже спрашивают за призывников. Вот и надавил...
– Уеду, – сказал Андрей нерешительно.
– Чтобы во всероссийский розыск попасть? Тогда еще пару лет добавят, – прокомментировал я его намерение.
– А что делать? – спросила Татьяна.
– Сидеть, – сказал я. – Или с пострадавшим попробовать договориться.
– Может, в армию опять? – нерешительно, не понимая ситуации, предложила сестра.
Я пожал плечами.
– Контрактником... – уверенно сказал Андрей, и я понял, что они с матерью уже обсуждали этот вариант как наиболее вероятный. – Возьми к себе, дядь Леш...
Для меня это, признаться, было неожиданностью, и неожиданностью не самой радужной. Я уже имел опыт службы с родным младшим братом, когда командовал ротой, а он у меня в роте взводом. Потом я просто попросил его написать рапорт о переводе. Ситуация получалась такая, что другие командиры взводов и на меня смотрели косо, и на брата. Он написал и перевелся. Как оказалось, удачно. Сейчас в Москве служит, и в звании уже меня обогнал...
– Мы контрактниками берем обычно тех, кто у нас служил, – нашел я слабый аргумент для возражения. – У нас служба особая. Постоянно действующие войска, как система ПВО или ракеты стратегического назначения... Кто со стороны приходит, обычно не справляются...
– Дядь Леш, я же в спецназе ВДВ служил, – настаивал племянник. – Я справлюсь.
– Что ж, в тюрьму ему идти? – сказала Татьяна с укором, уловив мое внутреннее сопротивление и подобрав, как обычно, нужные слова для обострения вопроса.
Я налил себе еще чашку чая.
– Что у вас за чайник такой? Вода постоянно горячая...
– С термосом... Так что, дядь Леш?
– К себе в батальон не возьму, это точно. Но завтра утром зайду к заместителю командира бригады, он у нас вопросом личного состава занимается, поговорю. Если есть возможность, позвоню сразу, и беги в военкомат. Оформление все равно через них.
Андрей слегка скис.
– Опять в военкомат. Они со мной уже проводили беседу...
– Я позвоню военкому, – пообещал я. – Жди, короче, звонка. Если возможность будет, помогу. Только ты уж меня не подведи потом. Не будет возможности, тоже позвоню. Обещать пока ничего не могу. Нет у меня таких полномочий, поскольку личным составом я занимаюсь только в своем батальоне...
– А милиция приедет? – спросила Татьяна.
– Скажи, не появлялся.
– А они зайти захотят...
Я понял, к чему она клонила.
– Собирайся. Юркина комната у меня свободная...
Юрий, мой сын, двоюродный брат Андрея, учился в военном училище, он должен был стать офицером в третьем поколении. Комнату его никто, естественно, не занимал...
Утром я позвонил домой. Трубку взял Андрей.
– К сожалению, заместитель командира согласен только с одним вариантом. Чтобы я тебя взял в свой батальон, и сам за тебя, хулигана, отвечал. И даже обещал по своим связям на ментов выйти и договориться. Беги в военкомат, оформляй бумаги...
А после этого позвонил на работу Татьяне, чтобы не волновалась.
– На душе отлегло, – сказала она. – Я уж всю ночь корвалол пила, а на работе валидол под языком держу.
Татьяна держалась молодцом. Она даже собралась к Андрею в госпиталь съездить, но я ее не пустил. Да и Андрей должен был вскоре сам вернуться. Но, когда он вернулся, с ней новый инфаркт случился. Правда, не такой сильный, как в первый раз, тем не менее для ослабленного сердца этого хватило. На сей раз Татьяну упекли в больницу надолго, а я вынужден был ухаживать за племянником. Ладно хоть, за счет бригады быстро купили ему инвалидную коляску. От социальных структур эту коляску получить можно было бы только через полгода. По квартире, таким образом, он передвигаться мог. А вот по городу не получалось. Город у нас, как большинство городов в России, не приспособлен для инвалидов. Ни из подъезда самому не выехать, ни в подъезд въехать. Про магазины я уже не говорю. Походы по магазинам достались мне...
– Подполковник Студенков. Слушаю.
– Рад, что вы слушаете, товарищ подполковник. Подполковник милиции Батуханов звонит.
Давненько мы не разговаривали, потому и номер не вспомнил. Хотя записал его и дважды, помнится, звонил.
– Здравствуй, Дима. Как у тебя дела?
– У меня служба, по которой множество дел проходит, Алексей Владимирович.
– Меня, как ты знаешь, только одно из твоих дел интересует.
– Да, я знаю. Потому и звоню. У вас есть электронная почта или факс? Я бы перебросил данные. Есть кое-что...
– Электронная почта есть. Записывай адрес.
Я продиктовал, он повторил для проверки.
– Значит, объявился Людоед?
– Похоже, что объявился. И мы след нашли. Даже странно, что он за это время не уехал из страны. Должен был уехать. Что-то его здесь пока держит. Я там много чего понаписал.
– Спасибо, Дима. Я прочитаю.
Подполковник милиции Дима Батуханов служил в республиканском управлении внутренних дел Чечни и занимался розыском боевиков. С его отделом мне приходилось контактировать, но сам Дима мне до поры до времени на глаза не попадался. А потом попался... Когда после госпиталя мне требовалось передать копию рапорта о том, как удалось уйти Людоеду. Там, в служебном кабинете подполковника Батуханова, мы и встретились после многих лет и сразу узнали друг друга. Когда-то Дима, солдат срочной службы из затерянного в степях бурятского села, служил под моим началом срочную службу. Я в те времена был еще юным лейтенантом и командовал взводом в отдельной роте спецназа ГРУ. Это сейчас у нас только отдельные бригады существуют. А когда-то были и отдельные роты, с которых все и начиналось, и отдельные батальоны, и не было министров обороны, которые по недоумию расформировывают самые боеспособные части. Короче, Дима служил под моим началом. К солдатам я всегда хорошо относился. И солдаты относились ко мне с уважением. Внешность у Димы была запоминающаяся. Типичное бурятское лицо с ярко выраженным эпикантусом[1], из-за которого глаз почти не видно. Узнать его не трудно.
Я узнал. И он меня узнал. Мы обнялись. И вот что-то Дима накопал...
Буду ждать электронную почту.
Врачи посоветовали меньше ногу нагружать, но у меня свой метод лечения и я предпочитаю ходить как можно больше и в дополнение ко всему постоянно обрабатываю ногу аппликатором. Хорошая такая штука – на резиновой основе множество мелких иголок. Прокалываю, сколько терпения хватает. Во-первых, работает принцип «клин клином вышибают», то бишь боль болью... Во-вторых аппликатор заставляет сильнее циркулировать кровь, и нога моя начинает работать, как новая. И про железяку я забываю.
* * *
Навестив в больнице сестру, я не сразу пошел к Андрею, как обещал Татьяне. Там же, на территории городской больницы недавно построили храм во имя Святого великомученика Пантелеймона, и я зашел в храм поставить свечки за здравие сестры и племянника. И ей, и ему это, мне казалось, очень нужно. Так теперь получилось, что забота о Татьяне с Андреем легла на мои плечи. Вернее, сам я вынужден был взять на себя заботу о ближайших родственниках, поскольку больше о них и позаботиться было некому. Отец Андрея, тезка мой Леха Красников, семью давно бросил. И пришлось мне им помогать. Тем более трезво размышляя, не будучи виноватым, я все же свою вину за случившееся чувствовал.Главное, в чем я был виноват – вовремя не сменил рожок автомата. Хотя, по большому счету, это Андрея и его друзей не спасло бы. Мне хватило патронов на две очереди, но Исрапил Людоед успел бросить гранату и отскочить за скалу. Четверо солдат уже попали в зону поражения гранаты.
Двое бойцов были убиты, двоих, в том числе и Андрея, ранило. Их оперировали в том же госпитале, что и меня. Андрею ампутировали обе ноги выше колен, его товарищу – только одну ногу до колена. Комиссия, проводившая расследование, моей вины не усмотрела; тем не менее я себя винил. Винил в том, что парни оказались недостаточно подготовленными психологически. Расслабились тогда, когда расслабляться было нельзя.
Мог ли я тогда послать искать эту злополучную низинку не Андрея, а кого-то другого? Конечно, мог... И пусть говорят, и даже сам я говорю, что для комбата все его солдаты – это его солдаты, и за всех он отвечает одинаково. Но за племянника я еще отвечаю не только перед его матерью, но и перед своей сестрой. Анализируя уже задним числом все события последнего времени, я хорошо понял, что всегда боялся, как бы кто-то не сказал, что я берегу племянника. И потому всегда посылал его вперед. Чаще, чем других. И это было, может быть, несправедливо...
* * *
Срочную службу Андрей служил в спецназе ВДВ.Что такое современная служба продолжительностью в год – это я понимал хорошо. И не просто понимал, я, как командир батальона спецназа ГРУ, хорошо знал, что настоящего солдата воспитать за год невозможно. Можно только навыки дать, да и то не в полном объеме. Но наше правительство пошло на поводу у политиков, которым на безопасность России, по большому счету, наплевать. И ввели такой срок. Обосновали это переходом армии на профессиональную основу. То есть на постепенную замену срочников контрактниками. Но эту замену грамотно провести не сумели, и в результате никогда наша армия не была такой слабой, как в период этой замены, которая никогда уже, кажется, не закончится.
С каким багажом военных знаний и навыков Андрей вернулся, можно было не спрашивать. Он считал, что вернулся воином... Я же знал, что воина из него можно сделать только года через три-четыре нормальной службы. А он вернулся со службы в элитных войсках без военных навыков и опыта, зато с гонором.
У меня, естественно, никаких планов относительно племянника не было. Ну, встретились пару раз после возвращения, не больше. Потом Татьяна жаловаться стала. На работу не устраивается, приходит поздно, с запахом спиртного, часто руки разбиты. А потом позвонила и заплакала:
– Леша, приезжай...
– Что случилось?
– Беда у нас.
– Говори яснее. Что случилось?
– За Андреем сегодня милиция приходила. Подрался с кем-то там... Посадят теперь. Что делать? Приезжай...
– Сам он где?
– Не ночевал дома...
У меня был разгар служебного дня. Я не мог бросить службу и ехать, чтобы выслушивать сестру, тем более что она сама ничего толком не знает.
– Ладно. Как только появится, звони, я приеду.
– А раньше?
– Зачем? Тебя утешать?
– С тобой-то как-то спокойнее.
– У меня служба. Позвони, как появится.
Что такое служба, Татьяна знала не понаслышке, потому что мы с ней выросли в военной семье и воспитывались отцом офицером, человеком сдержанным, справедливым, но всегда различающим дела служебные и личные и всегда отдающим приоритет делам служебным. Она на позвонила уже вечером, домой.
– Леша, пришел он... Только вот...
– Трезвый?
– Вроде бы да.
– Пусть не уходит. Сейчас приеду.
И я отправился на другой конец города.
* * *
На мой звонок дверь долго не открывали, хотя я слышал по ту сторону двери какой-то шорох. Дверной глазок у сестры был, но в подъезде на лестничной клетке лампочка не горела, и трудно было понять, кто пришел, потому что свет с верхнего и с нижнего этажей был тусклым и слабо пробивался. Наконец сестра спросила:– Кто там?
– Я. Что прячешься, если сама звала?
Она дверь открыла, ухватила меня за рукав и втащила в квартиру. Затем выглянула за дверь посмотреть – нет ли там кого.
– Что с тобой? – спросил я. – Шпионов ловишь?
– Милиция опять приезжала. За Андреем. Я дверь не открыла.
– Заслужил, значит... – сделал я вывод, и прошел в квартиру.
Андрей сидел на кухне, мрачный, затравленный, с кровоподтеком на скуле, и пил чай, с трудом удерживая чашку – пальцы на руке распухли. Может быть, сломал, может, просто ушиб или выбил сустав.
Не сразу вступая в разговор, я взял чашку и сам налил себе чай. Пил, как обычно, без сахара. Если есть конфеты, самые дешевые карамельки, могу с конфетами попить, а пить чай с сахаром, на мой вкус, это только напиток портить. Сделав несколько глотков чаю, я предложил племяннику:
– Докладывай.
Он неуверенно пожал плечами.
– А что тут докладывать? Подрался.
– Эх, десантура... Драться тебя плохо учили – без рук остался.
– Без одной руки, – поправил он мрачно.
– И без головы. Без головы даже в СИЗО прожить трудно. А ты туда, похоже, рвешься.
– Никуда я не рвусь... Обычные разборки между парнями. Я виноват, что ли, что у него челюсть оказалась такой слабой.
– Сломал?
– Челюсть человеку сломал и шейный позвонок повредил, – сказала стоявшая у двери Татьяна. – Для того его в армии учили... А еще милиция спрашивала, почему не работает и на что живет. А что я скажу? У мамы на шее детина сидит...
– Да устроюсь я на работу, устроюсь!
– Если не посадят, – проговорила мать. – Милиционер сказал, что статья за хулиганство. До двух с половиной лет. И еще эти... Телесные повреждения. Еще пару лет добавят. И что с ним теперь делать? Они же помнят еще. У них и документы есть. Перед армией...
Это я тоже знал. Перед армией ситуация была такая же, тоже племянник где-то кулаки в ход пустил. Отделался от суда только тем, что в армию забрали. Снисхождение, так сказать, проявили. Военком сумел с ментами договориться. С военкома тоже спрашивают за призывников. Вот и надавил...
– Уеду, – сказал Андрей нерешительно.
– Чтобы во всероссийский розыск попасть? Тогда еще пару лет добавят, – прокомментировал я его намерение.
– А что делать? – спросила Татьяна.
– Сидеть, – сказал я. – Или с пострадавшим попробовать договориться.
– Может, в армию опять? – нерешительно, не понимая ситуации, предложила сестра.
Я пожал плечами.
– Контрактником... – уверенно сказал Андрей, и я понял, что они с матерью уже обсуждали этот вариант как наиболее вероятный. – Возьми к себе, дядь Леш...
Для меня это, признаться, было неожиданностью, и неожиданностью не самой радужной. Я уже имел опыт службы с родным младшим братом, когда командовал ротой, а он у меня в роте взводом. Потом я просто попросил его написать рапорт о переводе. Ситуация получалась такая, что другие командиры взводов и на меня смотрели косо, и на брата. Он написал и перевелся. Как оказалось, удачно. Сейчас в Москве служит, и в звании уже меня обогнал...
– Мы контрактниками берем обычно тех, кто у нас служил, – нашел я слабый аргумент для возражения. – У нас служба особая. Постоянно действующие войска, как система ПВО или ракеты стратегического назначения... Кто со стороны приходит, обычно не справляются...
– Дядь Леш, я же в спецназе ВДВ служил, – настаивал племянник. – Я справлюсь.
– Что ж, в тюрьму ему идти? – сказала Татьяна с укором, уловив мое внутреннее сопротивление и подобрав, как обычно, нужные слова для обострения вопроса.
Я налил себе еще чашку чая.
– Что у вас за чайник такой? Вода постоянно горячая...
– С термосом... Так что, дядь Леш?
– К себе в батальон не возьму, это точно. Но завтра утром зайду к заместителю командира бригады, он у нас вопросом личного состава занимается, поговорю. Если есть возможность, позвоню сразу, и беги в военкомат. Оформление все равно через них.
Андрей слегка скис.
– Опять в военкомат. Они со мной уже проводили беседу...
– Я позвоню военкому, – пообещал я. – Жди, короче, звонка. Если возможность будет, помогу. Только ты уж меня не подведи потом. Не будет возможности, тоже позвоню. Обещать пока ничего не могу. Нет у меня таких полномочий, поскольку личным составом я занимаюсь только в своем батальоне...
– А милиция приедет? – спросила Татьяна.
– Скажи, не появлялся.
– А они зайти захотят...
Я понял, к чему она клонила.
– Собирайся. Юркина комната у меня свободная...
Юрий, мой сын, двоюродный брат Андрея, учился в военном училище, он должен был стать офицером в третьем поколении. Комнату его никто, естественно, не занимал...
Утром я позвонил домой. Трубку взял Андрей.
– К сожалению, заместитель командира согласен только с одним вариантом. Чтобы я тебя взял в свой батальон, и сам за тебя, хулигана, отвечал. И даже обещал по своим связям на ментов выйти и договориться. Беги в военкомат, оформляй бумаги...
А после этого позвонил на работу Татьяне, чтобы не волновалась.
– На душе отлегло, – сказала она. – Я уж всю ночь корвалол пила, а на работе валидол под языком держу.
* * *
Инфаркт у Татьяны случился, когда ей сообщили о тяжелом ранении сына и средней тяжести ранении брата. Естественно, не за брата она так сильно переживала, у меня это ранение было не первым, и я всегда из любых передряг выкарабкивался, а за Андрея. А когда на вопрос о состоянии здоровья сына матери сказали, что Андрею ампутировали обе ноги, она уронила трубку. Хорошо, что звонили не домой, а на работу. Там хоть было кому помочь. Ее из больницы выписали раньше, чем Андрея, но позже меня. Я сначала ходил с палочкой, привыкал к металлическим вставкам в коленной чашке; тем не менее за рулем боли в ноге не ощущал, и Татьяну из больницы встретил. Вечером сидели у нее дома. Я с Любой своей приехал. И дернул ее кто-то за язык начать рассказывать то, что она с моих слов знала – как все там, в Чечне, происходило. Татьяна человек впечатлительный, не в меня, и слишком ярко, наверное, все представила. И ей опять плохо стало. Настолько плохо, что мы с Любой вынуждены были остаться у нее ночевать. На следующий день мне нужно было с утра в госпиталь на комиссию, и потому я вынужден был оставить жену с сестрой. Попросил хотя бы участкового врача дождаться. Врач приходил. И посоветовал сестре как можно меньше волноваться.Татьяна держалась молодцом. Она даже собралась к Андрею в госпиталь съездить, но я ее не пустил. Да и Андрей должен был вскоре сам вернуться. Но, когда он вернулся, с ней новый инфаркт случился. Правда, не такой сильный, как в первый раз, тем не менее для ослабленного сердца этого хватило. На сей раз Татьяну упекли в больницу надолго, а я вынужден был ухаживать за племянником. Ладно хоть, за счет бригады быстро купили ему инвалидную коляску. От социальных структур эту коляску получить можно было бы только через полгода. По квартире, таким образом, он передвигаться мог. А вот по городу не получалось. Город у нас, как большинство городов в России, не приспособлен для инвалидов. Ни из подъезда самому не выехать, ни в подъезд въехать. Про магазины я уже не говорю. Походы по магазинам достались мне...
* * *
Открыв дверь ключом, полученным от Татьяны, я занес сумки с продуктами сразу на кухню. Выложил, что куда полагалось – что в шкаф, что в холодильник, что в овощной ящик в стене под кухонным окном. Андрей, как мне подумалось, спал, и будить его я не собирался. Всегда неловко было смотреть в его глаза, словно вину я свою перед парнем чувствовал. И я уж хотел было пойти к двери, когда зазвонил мобильник. Определитель показал знакомый номер, но сразу вспомнить, кто мне звонит, я не сумел, и потому ответил просто:– Подполковник Студенков. Слушаю.
– Рад, что вы слушаете, товарищ подполковник. Подполковник милиции Батуханов звонит.
Давненько мы не разговаривали, потому и номер не вспомнил. Хотя записал его и дважды, помнится, звонил.
– Здравствуй, Дима. Как у тебя дела?
– У меня служба, по которой множество дел проходит, Алексей Владимирович.
– Меня, как ты знаешь, только одно из твоих дел интересует.
– Да, я знаю. Потому и звоню. У вас есть электронная почта или факс? Я бы перебросил данные. Есть кое-что...
– Электронная почта есть. Записывай адрес.
Я продиктовал, он повторил для проверки.
– Значит, объявился Людоед?
– Похоже, что объявился. И мы след нашли. Даже странно, что он за это время не уехал из страны. Должен был уехать. Что-то его здесь пока держит. Я там много чего понаписал.
– Спасибо, Дима. Я прочитаю.
Подполковник милиции Дима Батуханов служил в республиканском управлении внутренних дел Чечни и занимался розыском боевиков. С его отделом мне приходилось контактировать, но сам Дима мне до поры до времени на глаза не попадался. А потом попался... Когда после госпиталя мне требовалось передать копию рапорта о том, как удалось уйти Людоеду. Там, в служебном кабинете подполковника Батуханова, мы и встретились после многих лет и сразу узнали друг друга. Когда-то Дима, солдат срочной службы из затерянного в степях бурятского села, служил под моим началом срочную службу. Я в те времена был еще юным лейтенантом и командовал взводом в отдельной роте спецназа ГРУ. Это сейчас у нас только отдельные бригады существуют. А когда-то были и отдельные роты, с которых все и начиналось, и отдельные батальоны, и не было министров обороны, которые по недоумию расформировывают самые боеспособные части. Короче, Дима служил под моим началом. К солдатам я всегда хорошо относился. И солдаты относились ко мне с уважением. Внешность у Димы была запоминающаяся. Типичное бурятское лицо с ярко выраженным эпикантусом[1], из-за которого глаз почти не видно. Узнать его не трудно.
Я узнал. И он меня узнал. Мы обнялись. И вот что-то Дима накопал...
Буду ждать электронную почту.