– Что в этом страшного, не пойму?
– Мы когда узнали об усилении?
– Сегодня. Месяц назад с Мочиловым разговор заходил, я долго кашлял, а потом отказался, сославшись на свое законное желание вскоре отправиться на давно заслуженную пенсию. Садоводством, понимаешь, думаю заниматься. А пока совсем надумаю, о пополнении забудут.
– Не забыли. Я тоже узнал только сегодня. А они знали давно и изучили нас хорошо...
– Пусть так. Их все-таки собирали, инструктировали, предупреждали, с кем будут работать. Может быть, ты прав. Что-то здесь не совсем вяжется, я понимаю, но не вижу, честно говоря, причин для беспокойства.
Сохно подходит к окну, двор рассматривает, словно впервые видит, но надеется с этим заоконным пейзажем многие лета рядышком прожить. Наконец формулирует свои ощущения:
– Причины другие. Нам обещали молодых лейтенантов. А прислали матерых парней. Хотя тоже – лейтенантов.
– Матерых? – не понимает полковник.
– Мне так показалось.
– Так это же хорошо. Где они раньше служили? Из каких бригад их собрали?
– Они вообще не служили в спецназе ГРУ. Их передали из второго спецотряда горных егерей. Какая-то спецгруппа...
– Да, горные егеря задействованы в операции, – соглашается Согрин. – Отдельная рота. Они сейчас прижимают отряд Имамова к леднику и перекрывают выходы в долины, мешая ему рассредоточиться и исчезнуть. Хотя и тут тоже что-то не вяжется. Обычно боевики к границе небольшими группами движутся, а Имамов своих в кулак собирает. Все не так, как обычно. Но с этим разберемся. А егеря в деле задействованы.
– С ними нет связи?
– Пока – нет. Начнется операция – будет. Наверняка дадут «волну».
Сохно садится верхом на стул и с силой обнимает спинку:
– Я помню их командира. Общался. Майор Нечаев. Надо поговорить с ним. И как можно быстрее...
– О чем?
– Мне сдается, что наши мальчики не имеют никакого отношения и к егерям, хотя горные маршруты они, судя по терминологии и привезенному с собой оснащению, знают хорошо. Хочется надеяться, что не только по терминологии... Кстати, егеря, насколько я помню, вооружены «калашами». Эти – «винторезами». Два «винта» на группу из пяти человек. Это основательно. И вообще мне не нравится нагромождение терминологии. Спецотрядегерей, спецгруппа. Может, хватит одного спецназа ГРУ?
Согрин звучно вздыхает:
– Толя, командир с меньшим терпением уже расстрелял бы тебя. А к кому тогда они имеют отношение? Выкладывай, что соображаешь. К какому-то из управлений ФСБ?
– Сначала я тоже так подумал. Может, «Альфа», может, «Вымпел»... Но у ФСБ нет причин так темнить. Мы сами с ними столько раз работали. Но ты же сам знаешь, что помимо общеизвестных существуют еще и скрытые силовые структуры. Откуда были те два генерала в штатском, что дурили нам утром мозги?
– Я не знаю. Этого мне не говорят, но думаю, что из ФСБ. По крайней мере, надеюсь на это.
– А вот мне так не показалось. Они хотят, чтобы мы так думали. Ты правильно сказал, что генералы в штатском должны руководить штатским спецназом. Вот я и воображаю, в соответствии с твоими домыслами, что наши вновь прибывшие мальчики – из штатского спецназа неизвестной нам и другим силовой структуры.
– А кто знает такую структуру?
– Кто-то знает. Пара человек из штаба. И кто-то в Москве... А нам подсунули людей, которые хотят под нашим прикрытием выполнять какую-то свою миссию. Тогда понятно появление генералов и, кстати, думских деятелей в ситуации, когда они совершенно не нужны. Это простая маскировка какой-то строго засекреченной операции. Такой операции, к которой вплотную даже спецназ ГРУ допускать не рискуют.
– Преувеличиваешь. Структура была бы известна. Хотя какая-то доля правды в твоих рассуждениях есть. В том, что касается прикрытия.
– У нас в стране, как я слышал, около двух десятков закрытых институтов, которыми руководят генералы в штатском. А сколько еще лабораторий...
– Это не моего ума дело – сколько у нас институтов и лабораторий. Если они есть, я рад, что нашлось финансирование для их деятельности, потому что американцы свои институты финансировать не прекращали. Я все равно не понимаю, что тебя так беспокоит.
Сохно вздыхает огорченно и столь же неопределенно. Он не может найти слов, чтобы выразить свои сомнения. И потому вынужден прибегнуть к аналогии.
– Помнишь, как к нам в группу Кордебалет пришел?
– Помню. Как вчера было – помню.
– Он в рот к нам заглядывал. Мы для него были богами. Но у него уже была классная подготовка. И по специальности, и по «физике». А эти приехали – словно ждут, что мы к ним в рот заглядывать будем. Очень в себе уверены...
– Но это же хорошо! – не понимает Согрин беспокойства подполковника.
– Наверное, – вяло соглашается Сохно. – Только все равно мне ситуация не нравится. У меня такое впечатление, будто я та самая японская рыба, что предсказывает землетрясение [11]. Мне сейчас так же метаться хочется... Не понимаю я, в чем дело, но чувствую что-то нехорошее. Словно нас в ловушку заманивают.
Согрин кладет на стол обе ладони, накрывая карты. Будто бы показывает, что разговор они ведут беспочвенный и лучше его прекратить.
– Ладно. Я пока с картами работаю, а ты с Кордебалетом проверь новичков на боевую подготовку. Сильно не бейте. Кстати, Пулат тебе не ответил?
– Пока нет. Я сказал, что через три дня нас уже не будет в пределах досягаемости связи.
– Может, ищут. Мне про Имамова обещал узнать Мочилов.
Сохно собирается выходить, но дверь открывается, и входит Кордебалет:
– Я дал ребятам пару часов на то, чтобы привести себя в порядок после дороги. Потом начнем занятия...
– Как они тебе? – интересуется полковник.
– Нормальные парни. Правда, не по годам серьезные, умудренные какие-то. Но в общем, ничего. Сработаемся.
– Иное мнение! – бросив взгляд в сторону Сохно, говорит Согрин. – Чувствую, у меня будет третье.
И пододвигает ближе к себе карты, с которыми работает, показывая, что оставляет вопрос о пополнении группы открытым.
2
3
– Мы когда узнали об усилении?
– Сегодня. Месяц назад с Мочиловым разговор заходил, я долго кашлял, а потом отказался, сославшись на свое законное желание вскоре отправиться на давно заслуженную пенсию. Садоводством, понимаешь, думаю заниматься. А пока совсем надумаю, о пополнении забудут.
– Не забыли. Я тоже узнал только сегодня. А они знали давно и изучили нас хорошо...
– Пусть так. Их все-таки собирали, инструктировали, предупреждали, с кем будут работать. Может быть, ты прав. Что-то здесь не совсем вяжется, я понимаю, но не вижу, честно говоря, причин для беспокойства.
Сохно подходит к окну, двор рассматривает, словно впервые видит, но надеется с этим заоконным пейзажем многие лета рядышком прожить. Наконец формулирует свои ощущения:
– Причины другие. Нам обещали молодых лейтенантов. А прислали матерых парней. Хотя тоже – лейтенантов.
– Матерых? – не понимает полковник.
– Мне так показалось.
– Так это же хорошо. Где они раньше служили? Из каких бригад их собрали?
– Они вообще не служили в спецназе ГРУ. Их передали из второго спецотряда горных егерей. Какая-то спецгруппа...
– Да, горные егеря задействованы в операции, – соглашается Согрин. – Отдельная рота. Они сейчас прижимают отряд Имамова к леднику и перекрывают выходы в долины, мешая ему рассредоточиться и исчезнуть. Хотя и тут тоже что-то не вяжется. Обычно боевики к границе небольшими группами движутся, а Имамов своих в кулак собирает. Все не так, как обычно. Но с этим разберемся. А егеря в деле задействованы.
– С ними нет связи?
– Пока – нет. Начнется операция – будет. Наверняка дадут «волну».
Сохно садится верхом на стул и с силой обнимает спинку:
– Я помню их командира. Общался. Майор Нечаев. Надо поговорить с ним. И как можно быстрее...
– О чем?
– Мне сдается, что наши мальчики не имеют никакого отношения и к егерям, хотя горные маршруты они, судя по терминологии и привезенному с собой оснащению, знают хорошо. Хочется надеяться, что не только по терминологии... Кстати, егеря, насколько я помню, вооружены «калашами». Эти – «винторезами». Два «винта» на группу из пяти человек. Это основательно. И вообще мне не нравится нагромождение терминологии. Спецотрядегерей, спецгруппа. Может, хватит одного спецназа ГРУ?
Согрин звучно вздыхает:
– Толя, командир с меньшим терпением уже расстрелял бы тебя. А к кому тогда они имеют отношение? Выкладывай, что соображаешь. К какому-то из управлений ФСБ?
– Сначала я тоже так подумал. Может, «Альфа», может, «Вымпел»... Но у ФСБ нет причин так темнить. Мы сами с ними столько раз работали. Но ты же сам знаешь, что помимо общеизвестных существуют еще и скрытые силовые структуры. Откуда были те два генерала в штатском, что дурили нам утром мозги?
– Я не знаю. Этого мне не говорят, но думаю, что из ФСБ. По крайней мере, надеюсь на это.
– А вот мне так не показалось. Они хотят, чтобы мы так думали. Ты правильно сказал, что генералы в штатском должны руководить штатским спецназом. Вот я и воображаю, в соответствии с твоими домыслами, что наши вновь прибывшие мальчики – из штатского спецназа неизвестной нам и другим силовой структуры.
– А кто знает такую структуру?
– Кто-то знает. Пара человек из штаба. И кто-то в Москве... А нам подсунули людей, которые хотят под нашим прикрытием выполнять какую-то свою миссию. Тогда понятно появление генералов и, кстати, думских деятелей в ситуации, когда они совершенно не нужны. Это простая маскировка какой-то строго засекреченной операции. Такой операции, к которой вплотную даже спецназ ГРУ допускать не рискуют.
– Преувеличиваешь. Структура была бы известна. Хотя какая-то доля правды в твоих рассуждениях есть. В том, что касается прикрытия.
– У нас в стране, как я слышал, около двух десятков закрытых институтов, которыми руководят генералы в штатском. А сколько еще лабораторий...
– Это не моего ума дело – сколько у нас институтов и лабораторий. Если они есть, я рад, что нашлось финансирование для их деятельности, потому что американцы свои институты финансировать не прекращали. Я все равно не понимаю, что тебя так беспокоит.
Сохно вздыхает огорченно и столь же неопределенно. Он не может найти слов, чтобы выразить свои сомнения. И потому вынужден прибегнуть к аналогии.
– Помнишь, как к нам в группу Кордебалет пришел?
– Помню. Как вчера было – помню.
– Он в рот к нам заглядывал. Мы для него были богами. Но у него уже была классная подготовка. И по специальности, и по «физике». А эти приехали – словно ждут, что мы к ним в рот заглядывать будем. Очень в себе уверены...
– Но это же хорошо! – не понимает Согрин беспокойства подполковника.
– Наверное, – вяло соглашается Сохно. – Только все равно мне ситуация не нравится. У меня такое впечатление, будто я та самая японская рыба, что предсказывает землетрясение [11]. Мне сейчас так же метаться хочется... Не понимаю я, в чем дело, но чувствую что-то нехорошее. Словно нас в ловушку заманивают.
Согрин кладет на стол обе ладони, накрывая карты. Будто бы показывает, что разговор они ведут беспочвенный и лучше его прекратить.
– Ладно. Я пока с картами работаю, а ты с Кордебалетом проверь новичков на боевую подготовку. Сильно не бейте. Кстати, Пулат тебе не ответил?
– Пока нет. Я сказал, что через три дня нас уже не будет в пределах досягаемости связи.
– Может, ищут. Мне про Имамова обещал узнать Мочилов.
Сохно собирается выходить, но дверь открывается, и входит Кордебалет:
– Я дал ребятам пару часов на то, чтобы привести себя в порядок после дороги. Потом начнем занятия...
– Как они тебе? – интересуется полковник.
– Нормальные парни. Правда, не по годам серьезные, умудренные какие-то. Но в общем, ничего. Сработаемся.
– Иное мнение! – бросив взгляд в сторону Сохно, говорит Согрин. – Чувствую, у меня будет третье.
И пододвигает ближе к себе карты, с которыми работает, показывая, что оставляет вопрос о пополнении группы открытым.
2
Эмир Дукваха Басаров опускает бинокль.
– Вот так-так. Могу всех обрадовать. За нами не кто-то идет, а сам чеченский ОМОН... – Он не улыбается, а скалится, хотя самому ему этот оскал кажется, наверное, улыбкой. У Дуквахи челюсти так устроены, что верхний ряд зубов несколько скошен вперед. И при любой попытке улыбки это пугает людей. Должно быть, именно потому Дукваха любит улыбаться, что увереннее себя чувствует, когда его боятся. – Раундайк! Слышал?
Раундайк, несмотря на свой высокий рост и мощное телосложение, передвигается легко и быстро, словно журналист когда-то проходил квалифицированное обучение воинскому искусству. От камня к камню, пригнувшись, присев, прыжками... Можно даже сказать, что передвигается он профессионально. И через несколько секунд оказывается недалеко от Дуквахи.
Дукваха не говорит громко, хотя отряд ОМОНА, что вышел на тропу ниже по ущелью, еще так далеко, что не в состоянии услышать даже крик. И Раундайк не спрашивает, а задает вопрос простым поднятием тяжелого подбородка.
– Чеченский ОМОН, говорю, за нами увязался.
– С ними можно договориться? – Раундайк так и не научился разговаривать по-чеченски, но он почти сносно владеет русским языком.
– Нет, – скалится Басаров. – С такими не договариваются. Их надо просто уничтожать, как клопов. Давить. Чтобы кровавое пятно в память другим предателям оставалось... Они все когда-то боевиками были. Потом перекупились. Можно врага простить и отпустить под хорошее настроение. Это нормально. Это признак твоей силы. А предателям пощады нет. Предатель – он на всю жизнь останется предателем... Будешь стрелять?
Раундайк понимает, зачем его подозвал эмир. В джамаате есть два штатных снайпера. Один из них ранен в голову, и повязка мешает ему прицеливаться. Раундайк взял его винтовку. И пару дней назад уже показал, что стреляет лучше всех в джамаате.
Второй снайпер лежит по другую сторону от эмира, рядом с пулеметчиком. Пристроился на удобном камне. Рассматривает омоновцев, идущих двумя цепочками по противоположным склонам ущелья, в оптический прицел СВД. Раундайк молча занимает позицию неподалеку. Выбирает для себя подходящий камень, для чего сгоняет с места минометчика джамаата, рассматривающего в бинокль противника.
– Ты тоже готовься, – приказывает Дукваха и минометчику.
Тот сразу дает рукой знак своему помощнику.
– Стрелять по моей команде. Начинайте с задних... Как только миномет будет готов...
Подготовка миномета не занимает много времени. Главное, жестко установить опорную плиту, чтобы при выстреле и обязательной отдаче не сбивался прицел. Установишь плиту плохо, миномет может так развернуть, что и самого минометчика тяжелым стволом шарахнет, и мина полетит в противоположную сторону. Подготовка занимает семь минут, как по часам наблюдает Раундайк. Профессионально работают. Но этих семи минут хватает ОМОНу, чтобы войти в небольшой перелесок, поперечной лентой пересекающий долину и нижнюю часть обоих склонов. Теперь надо ждать, когда они снова выйдут на открытое место и от перелеска удалятся.
Ждут... Раундайк чувствует, как начинает в ускоренном темпе колотиться сердце. Это простое волнение. Что ни говори, а он не приспособлен для таких вот действий. Никто его этому не учил. Стрелять из снайперской винтовки – это пожалуйста. Это он хорошо умеет. Это индивидуальная подготовка. В любой сфере индивидуальной подготовки он любому в джамаате даст фору. А боевые действия в составе отряда – это совсем другое. И потому он чувствует некоторую неуверенность.
А омоновцы из перелеска все не показываются, словно заснули там. Время уже вышло. А они все не идут. И в бинокль сквозь густые еловые ветви невозможно рассмотреть, что там, внизу, делается. От этого начинают играть нервы, и Раундайк чувствует, что пальцы, сжимающие цевье винтовки, слегка подрагивают.
– Они могли нас заметить? – спрашивает Раундайк.
– Нет. Бинокли у них есть, но они рассматривали противоположный склон. Там старая скотоперегонная тропа. А чуть выше есть кошара и выпасные тропы...
– Что такое кошара? – спрашивает Раундайк.
– Весной снизу скот гонят на пастбища. Гонят по тропам. По дороге устраивают стоянки-кошары. Там отдыхают. Там есть выпасные тропы. Они никуда не ведут. Недалеко от кошары, и назад. На кошаре есть хижина. Омоновцы думают, мы пошли туда... – Дукваха поясняет охотно. Он надеется стать героем какого-то западного журнала и потому сам пригласил Раундайка в свой джамаат, когда Руслан хотел отправить голландца в Грузию. Руслану не хочется, чтобы о нем писали. Он даже фотографироваться не пожелал. Но это его беда, считает Басаров. Сам Дукваха мечтает подкопить денег и устроиться где-то на Западе. Фотография в журнале очень может пригодиться ему...
– Почему же они не идут? – спрашивает Раундайк, не отрывая глаз от оптики.
– Они привал устроили. Отдыхают. Курят. Полчаса отдыхать будут... ОМОН всегда отдыхает по полчаса после двух часов марша. Это «летучие мыши» отдыхают по пятнадцать минут после четырех часов. А иногда вообще не отдыхают. Я сам время отслеживал... Можно пока расслабиться. Отдыхай...
Он сам переворачивается и откидывается на спину. В небо смотрит.
Время подходит, Дукваха переворачивается на живот, смотрит на часы, а потом поднимает бинокль. Звучно усмехается:
– Что я говорил? Ровно полчаса. График ОМОН выдерживает всегда. Это как раз то немногое, чему они научились на войне. Но кто-то еще ворчит на командира, что отдохнуть как следует не дает. Ворчит, значит, чувствует летящую в него пулю. Ту, которая еще и из ствола не вышла. Но она выйдет... Выйдет? Как? Раундайк!
Раундайк смотрит в оптику винтовки. Оптика меньше приспособлена для панорамного обследования, она более сильна и более «конкретна». Вот потому снайпер часто вместе с оптикой использует бинокль для рекогносцировки и предварительной подготовки. В оптику Клаас не сразу ловит среди ветвей движение. Но вот качнулась тяжелая еловая лапа, ссыпается с нее снег. Не поверху, не ветерком его сдуло, а большими кусками сваливается. Это значит, чья-то рука на лапу оперлась. Вес тела передает. Кто-то высматривает путь впереди...
Так и есть. Человек в грязно-серой «камуфляжке», но в черном бронежилете, так хорошо видимом на чистом снегу. Делает шаг вперед и смотрит вдаль. Потом и бинокль к глазам поднимает. Всматривается в противоположный склон, куда идти намерен, как правильно высчитал Дукваха. Не туда смотришь. Не туда. Тропа там, конечно, хорошая, удобная, скот много лет ее протаптывал. Но не все желают ходить хожеными тропами. Хоженая тропа – это манящая ловушка... И смотреть надо только туда, откуда эту тропу обстрелять могут. Это закон засады, который даже Раундайк успел изучить. Он и раньше успел... Изучал то есть, а вот с применением столкнулся впервые. С таким естественным для каждой войны делом, потому что раньше не войной как таковой занимался, а совсем другим делом, хотя и схожим, хотя и работающим на войну...
Прицел выравнивается. Пуля этой винтовки мощная и сильная, как объяснили Раундайку, пробивает бронежилет и тело, потом рикошетит от задней стенки бронежилета и снова возвращается в тело. Если ты без бронежилета – пуля навылет пройдет. Есть шанс выжить. Если в бронежилете – то ты уже не жилец...
Человек с биноклем оборачивается, отпускает еловую лапку, и снег совсем сваливается с нее, как от удара. Пружинящее дерево другую ветку задевает. Там тоже снег сыплется. Человек отдает команду. Это без слов понятно. Значит, это командир. Хорошо бы его сразу уничтожить...
– Дукваха! – тихо говорит журналист. – Я командира в прицел поймал...
– Потерпи, – Дукваха очень хладнокровен, это Раундайк замечал. – Пусть отойдут от зарослей. Тогда они все наши... А что нам командир... Они там все офицеры. Все командовать могут. Потерпи... И миномету поработать хочется. И пулемету не терпится...
Он почти шепчет последние слова. С шипением, со злобой. Как колдун шепчет свои заклинания. И от этого зловещего шепота становится слегка не по себе.
Раундайк от прицела так и не отрывается. И видит, как командир группы выходит из-за дерева первым. Он так и идет первым, выбираясь из снега на тропу. А за ним тянется цепочка. По другому склону, ближе к боевикам, почти под ними, выходит на тропу вторая группа. Этих можно невооруженным глазом рассматривать. У командира второй группы тоже бинокль в руках. И он тоже смотрит не туда. Скотоперегонная тропа манит их, как магнитом. Нельзя так зацикливаться на одном. Это может привести к неприятностям.
– Подпускаем вторую группу под автоматный огонь... Стрелять только по моей команде... Соблюдать маскировку... – злобно шепчет Дукваха.
Время тянется. Невыносимо долго тянется.
– Снайперы работают по дальней группе! Миномет и пулемет по противоположному склону. Обрушьте на них снег. Видишь, там козырек навис? Тонн пять будет...
– Я понял, эмир. Корректирую...
– Снайперы готовы?
Два коротких ответа. Но Дукваха понимает, что после произнесения каждого слова следует заново настроиться на выстрел. По крайней мере, дыхание перевести и задержать. И он сам делает так же – переводит дыхание, задерживает – и только после этого дает команду:
– Огонь!
Два выстрела сливаются в один. Звучат они хлестко, звучно, эхо бежит по долине стремительным рывком, угрожая обрушить со склонов снега. Два омоновца падают в снег лицом, как хорошо видно в оптику винтовок. Шли, шагали по тропе вверх, и словно споткнулись... Упали и не шевелятся... Тут же вступают в дело автоматы всего джамаата. Вторая группа под прицелом. Омоновцы близко, под ногами, и им трудно спрятаться. Внизу, на тропе, мало крупных камней. Дукваха предусмотрел все правильно.
И миномет с ревом посылает первый снаряд. Мина визжит истерично и поднимает на противоположном склоне фонтан взметнувшегося снега. Пулеметная очередь бороздит козырек, взметая фонтанчики поменьше, но любое сотрясение опасно.
– Чуть ниже! – командует эмир минометчику.
Прицел подправить – дело нескольких секунд. Новый выстрел, и мина ложится точно под увесистый снежный козырек. Козырек вздрагивает, словно не решается сорваться, но сил удержаться у него не хватает, слишком тяжела собственная масса, и он обрушивается, прихватывая по пути новые снежные массы и даже большие тяжелые камни. Пошла почти настоящая лавина, скрывающая омоновцев от глаз снайперов.
– Хорошо! – смеется, скалясь, Дукваха. – Им бы после первых выстрелов бежать... Тогда лавина не достала бы их. А они залегли. Снайперов испугались...
Снайперы слышат похвалу в свой адрес. Они уже перенесли прицельный огонь на ближнюю группу. Омоновцы пытаются отступить, добежать до спасительного леса, но они ушли слишком далеко. Дукваха не зря время выжидал...
Спастись удается только троим, обладающим самыми легкими и быстрыми ногами...
– Вот так-так. Могу всех обрадовать. За нами не кто-то идет, а сам чеченский ОМОН... – Он не улыбается, а скалится, хотя самому ему этот оскал кажется, наверное, улыбкой. У Дуквахи челюсти так устроены, что верхний ряд зубов несколько скошен вперед. И при любой попытке улыбки это пугает людей. Должно быть, именно потому Дукваха любит улыбаться, что увереннее себя чувствует, когда его боятся. – Раундайк! Слышал?
Раундайк, несмотря на свой высокий рост и мощное телосложение, передвигается легко и быстро, словно журналист когда-то проходил квалифицированное обучение воинскому искусству. От камня к камню, пригнувшись, присев, прыжками... Можно даже сказать, что передвигается он профессионально. И через несколько секунд оказывается недалеко от Дуквахи.
Дукваха не говорит громко, хотя отряд ОМОНА, что вышел на тропу ниже по ущелью, еще так далеко, что не в состоянии услышать даже крик. И Раундайк не спрашивает, а задает вопрос простым поднятием тяжелого подбородка.
– Чеченский ОМОН, говорю, за нами увязался.
– С ними можно договориться? – Раундайк так и не научился разговаривать по-чеченски, но он почти сносно владеет русским языком.
– Нет, – скалится Басаров. – С такими не договариваются. Их надо просто уничтожать, как клопов. Давить. Чтобы кровавое пятно в память другим предателям оставалось... Они все когда-то боевиками были. Потом перекупились. Можно врага простить и отпустить под хорошее настроение. Это нормально. Это признак твоей силы. А предателям пощады нет. Предатель – он на всю жизнь останется предателем... Будешь стрелять?
Раундайк понимает, зачем его подозвал эмир. В джамаате есть два штатных снайпера. Один из них ранен в голову, и повязка мешает ему прицеливаться. Раундайк взял его винтовку. И пару дней назад уже показал, что стреляет лучше всех в джамаате.
Второй снайпер лежит по другую сторону от эмира, рядом с пулеметчиком. Пристроился на удобном камне. Рассматривает омоновцев, идущих двумя цепочками по противоположным склонам ущелья, в оптический прицел СВД. Раундайк молча занимает позицию неподалеку. Выбирает для себя подходящий камень, для чего сгоняет с места минометчика джамаата, рассматривающего в бинокль противника.
– Ты тоже готовься, – приказывает Дукваха и минометчику.
Тот сразу дает рукой знак своему помощнику.
– Стрелять по моей команде. Начинайте с задних... Как только миномет будет готов...
Подготовка миномета не занимает много времени. Главное, жестко установить опорную плиту, чтобы при выстреле и обязательной отдаче не сбивался прицел. Установишь плиту плохо, миномет может так развернуть, что и самого минометчика тяжелым стволом шарахнет, и мина полетит в противоположную сторону. Подготовка занимает семь минут, как по часам наблюдает Раундайк. Профессионально работают. Но этих семи минут хватает ОМОНу, чтобы войти в небольшой перелесок, поперечной лентой пересекающий долину и нижнюю часть обоих склонов. Теперь надо ждать, когда они снова выйдут на открытое место и от перелеска удалятся.
Ждут... Раундайк чувствует, как начинает в ускоренном темпе колотиться сердце. Это простое волнение. Что ни говори, а он не приспособлен для таких вот действий. Никто его этому не учил. Стрелять из снайперской винтовки – это пожалуйста. Это он хорошо умеет. Это индивидуальная подготовка. В любой сфере индивидуальной подготовки он любому в джамаате даст фору. А боевые действия в составе отряда – это совсем другое. И потому он чувствует некоторую неуверенность.
А омоновцы из перелеска все не показываются, словно заснули там. Время уже вышло. А они все не идут. И в бинокль сквозь густые еловые ветви невозможно рассмотреть, что там, внизу, делается. От этого начинают играть нервы, и Раундайк чувствует, что пальцы, сжимающие цевье винтовки, слегка подрагивают.
– Они могли нас заметить? – спрашивает Раундайк.
– Нет. Бинокли у них есть, но они рассматривали противоположный склон. Там старая скотоперегонная тропа. А чуть выше есть кошара и выпасные тропы...
– Что такое кошара? – спрашивает Раундайк.
– Весной снизу скот гонят на пастбища. Гонят по тропам. По дороге устраивают стоянки-кошары. Там отдыхают. Там есть выпасные тропы. Они никуда не ведут. Недалеко от кошары, и назад. На кошаре есть хижина. Омоновцы думают, мы пошли туда... – Дукваха поясняет охотно. Он надеется стать героем какого-то западного журнала и потому сам пригласил Раундайка в свой джамаат, когда Руслан хотел отправить голландца в Грузию. Руслану не хочется, чтобы о нем писали. Он даже фотографироваться не пожелал. Но это его беда, считает Басаров. Сам Дукваха мечтает подкопить денег и устроиться где-то на Западе. Фотография в журнале очень может пригодиться ему...
– Почему же они не идут? – спрашивает Раундайк, не отрывая глаз от оптики.
– Они привал устроили. Отдыхают. Курят. Полчаса отдыхать будут... ОМОН всегда отдыхает по полчаса после двух часов марша. Это «летучие мыши» отдыхают по пятнадцать минут после четырех часов. А иногда вообще не отдыхают. Я сам время отслеживал... Можно пока расслабиться. Отдыхай...
Он сам переворачивается и откидывается на спину. В небо смотрит.
* * *
Слегка примораживает, несмотря на яркое солнце. Высокогорье. От этого никуда не денешься. Приходится пальцы в рукава бушлата засовывать и с силой шевелить ими, заставляя кровь бегать интенсивнее. Иначе в нужный момент пальцы могут подвести, и вместо плавного нажатия на спусковой крючок заставят сделать неаккуратный рывок, который уведет пулю в сторону. Да что пальцы... И нос слегка подмерзает. Хоть и не перед кем в горах красоваться, а тоже не слишком приятно ходить с красным и облупленным носом. Приходится и нос рукавом потирать. Тоже до покраснения, до боли.Время подходит, Дукваха переворачивается на живот, смотрит на часы, а потом поднимает бинокль. Звучно усмехается:
– Что я говорил? Ровно полчаса. График ОМОН выдерживает всегда. Это как раз то немногое, чему они научились на войне. Но кто-то еще ворчит на командира, что отдохнуть как следует не дает. Ворчит, значит, чувствует летящую в него пулю. Ту, которая еще и из ствола не вышла. Но она выйдет... Выйдет? Как? Раундайк!
Раундайк смотрит в оптику винтовки. Оптика меньше приспособлена для панорамного обследования, она более сильна и более «конкретна». Вот потому снайпер часто вместе с оптикой использует бинокль для рекогносцировки и предварительной подготовки. В оптику Клаас не сразу ловит среди ветвей движение. Но вот качнулась тяжелая еловая лапа, ссыпается с нее снег. Не поверху, не ветерком его сдуло, а большими кусками сваливается. Это значит, чья-то рука на лапу оперлась. Вес тела передает. Кто-то высматривает путь впереди...
Так и есть. Человек в грязно-серой «камуфляжке», но в черном бронежилете, так хорошо видимом на чистом снегу. Делает шаг вперед и смотрит вдаль. Потом и бинокль к глазам поднимает. Всматривается в противоположный склон, куда идти намерен, как правильно высчитал Дукваха. Не туда смотришь. Не туда. Тропа там, конечно, хорошая, удобная, скот много лет ее протаптывал. Но не все желают ходить хожеными тропами. Хоженая тропа – это манящая ловушка... И смотреть надо только туда, откуда эту тропу обстрелять могут. Это закон засады, который даже Раундайк успел изучить. Он и раньше успел... Изучал то есть, а вот с применением столкнулся впервые. С таким естественным для каждой войны делом, потому что раньше не войной как таковой занимался, а совсем другим делом, хотя и схожим, хотя и работающим на войну...
Прицел выравнивается. Пуля этой винтовки мощная и сильная, как объяснили Раундайку, пробивает бронежилет и тело, потом рикошетит от задней стенки бронежилета и снова возвращается в тело. Если ты без бронежилета – пуля навылет пройдет. Есть шанс выжить. Если в бронежилете – то ты уже не жилец...
Человек с биноклем оборачивается, отпускает еловую лапку, и снег совсем сваливается с нее, как от удара. Пружинящее дерево другую ветку задевает. Там тоже снег сыплется. Человек отдает команду. Это без слов понятно. Значит, это командир. Хорошо бы его сразу уничтожить...
– Дукваха! – тихо говорит журналист. – Я командира в прицел поймал...
– Потерпи, – Дукваха очень хладнокровен, это Раундайк замечал. – Пусть отойдут от зарослей. Тогда они все наши... А что нам командир... Они там все офицеры. Все командовать могут. Потерпи... И миномету поработать хочется. И пулемету не терпится...
Он почти шепчет последние слова. С шипением, со злобой. Как колдун шепчет свои заклинания. И от этого зловещего шепота становится слегка не по себе.
Раундайк от прицела так и не отрывается. И видит, как командир группы выходит из-за дерева первым. Он так и идет первым, выбираясь из снега на тропу. А за ним тянется цепочка. По другому склону, ближе к боевикам, почти под ними, выходит на тропу вторая группа. Этих можно невооруженным глазом рассматривать. У командира второй группы тоже бинокль в руках. И он тоже смотрит не туда. Скотоперегонная тропа манит их, как магнитом. Нельзя так зацикливаться на одном. Это может привести к неприятностям.
– Подпускаем вторую группу под автоматный огонь... Стрелять только по моей команде... Соблюдать маскировку... – злобно шепчет Дукваха.
Время тянется. Невыносимо долго тянется.
– Снайперы работают по дальней группе! Миномет и пулемет по противоположному склону. Обрушьте на них снег. Видишь, там козырек навис? Тонн пять будет...
– Я понял, эмир. Корректирую...
– Снайперы готовы?
Два коротких ответа. Но Дукваха понимает, что после произнесения каждого слова следует заново настроиться на выстрел. По крайней мере, дыхание перевести и задержать. И он сам делает так же – переводит дыхание, задерживает – и только после этого дает команду:
– Огонь!
Два выстрела сливаются в один. Звучат они хлестко, звучно, эхо бежит по долине стремительным рывком, угрожая обрушить со склонов снега. Два омоновца падают в снег лицом, как хорошо видно в оптику винтовок. Шли, шагали по тропе вверх, и словно споткнулись... Упали и не шевелятся... Тут же вступают в дело автоматы всего джамаата. Вторая группа под прицелом. Омоновцы близко, под ногами, и им трудно спрятаться. Внизу, на тропе, мало крупных камней. Дукваха предусмотрел все правильно.
И миномет с ревом посылает первый снаряд. Мина визжит истерично и поднимает на противоположном склоне фонтан взметнувшегося снега. Пулеметная очередь бороздит козырек, взметая фонтанчики поменьше, но любое сотрясение опасно.
– Чуть ниже! – командует эмир минометчику.
Прицел подправить – дело нескольких секунд. Новый выстрел, и мина ложится точно под увесистый снежный козырек. Козырек вздрагивает, словно не решается сорваться, но сил удержаться у него не хватает, слишком тяжела собственная масса, и он обрушивается, прихватывая по пути новые снежные массы и даже большие тяжелые камни. Пошла почти настоящая лавина, скрывающая омоновцев от глаз снайперов.
– Хорошо! – смеется, скалясь, Дукваха. – Им бы после первых выстрелов бежать... Тогда лавина не достала бы их. А они залегли. Снайперов испугались...
Снайперы слышат похвалу в свой адрес. Они уже перенесли прицельный огонь на ближнюю группу. Омоновцы пытаются отступить, добежать до спасительного леса, но они ушли слишком далеко. Дукваха не зря время выжидал...
Спастись удается только троим, обладающим самыми легкими и быстрыми ногами...
3
Ситуация однозначно кажется пробуксовывающей. Пулат, посомневавшись, вынужден сам позвонить в третье управление ГРУ полковнику Мочилову, чтобы попытаться навести справки о бывшем полковнике этого ведомства Руслане Имамове. Именно попытаться, потому что ГРУ неохотно дает справки о своих бывших сотрудниках любого уровня информированности, включая уборщиц помещений, которые знают только то, где они работают. О полковнике уже и говорить нечего. В отличие от Басаргина, Виталий не делает из своего общения с Мочиловым секрета и включает на аппарате спикерфон, чтобы разговор был слышен всем.
– Здравия желаю, Юрий Петрович. Пулатов вас беспокоит...
Легкая встречная пауза говорит о том, что полковник старается лихорадочно сообразить, чем вызван этот звонок и что он может нести.
– Рад слышать вас. Еще больше рад был бы увидеть, более того, продолжить то, что мы начинали с вами и с Ангеловым, и только жду, когда вы дадите согласие...
Несколько лет назад, когда ни Ангел, ни Пулат не имели еще статуса сотрудников международной полицейской организации, Мочилов согласия не спрашивал и действовал по своему усмотрению, сообразуясь только с графиком своего свободного времени и текущими планами ведомства. Использовал отставных капитанов, как ему было необходимо.
– Извините, товарищ полковник, пока у нас нет возможности. Начальство не отпускает... – Виталий бросает улыбчивый взгляд на задумчивого Басаргина. – У нас начальство суровое.
Полковник демонстративно вздыхает в трубку, обрисовывая этим коротким звуком собственную ситуацию с занятостью. Тем не менее от общения не отказывается.
– Тогда я догадываюсь, что вы обращаетесь ко мне с какой-то просьбой, а вовсе не с приглашением попить пивка в спокойной обстановке.
Пулат старается чуть виновато улыбаться, словно Мочилов может его видеть.
– Вы проницательны, как всегда. Хотя и от пива я не отказался бы. И просьба у меня необычная...
– Я слушаю.
– Нас интересует один из чеченских полевых командиров.
– Он имеет отношение к спецназу ГРУ?
– Он имеет отношение к ГРУ. Хотя я и не знаю, в каком управлении он служил, в одинаковом с вами, кстати, звании.
– Извините, перебью вас. Я могу только догадаться, что ваш запрос касается полковника в отставке Руслана Ваховича Имамова.
Виталий бросает взгляд вокруг. И видит, как зашевелились сотрудники бюро.
– Честное слово, Юрий Петрович, мне не очень удобно чувствовать себя попугаем – я устаю от долгого сидения на жердочке, поджав ноги, да и клеток я не люблю, но я вынужден повторить: вы проницательны, как всегда.
Мочилов некоторое время соображает и формулирует свое отношение к запросу:
– Пока, к сожалению, я ничего не могу вам сообщить, но я сейчас как раз иду к генералу Спиридонову, а Имамов служил именно в его хозяйстве, и попробую задать вопрос, если в этом возникла необходимость у такой серьезной организации, как ваша... Вам куда звонить?
– Можно в офис.
– Я позвоню... Значит, у вашего бюро есть к Имамову интерес? – повторяет он настойчиво, потому что Пулат пока заявил только о своем интересе, а Мочилову хочется уточнения.
– Есть. Я очень жду вашего сообщения...
Пулат выключает спикерфон и оглядывает сотрудников бюро взглядом победителя.
– Ситуация не намного легче, – говорит Доктор. – Значит, по двум персонам из запроса Сохно мы какие-то нити нащупываем. Хотя они очень скользкие, и рука с такой нити легко может соскользнуть. Но я надеюсь, что Мочилов не подведет. По голландскому журналисту пока ситуация более любопытная, но ничего не говорящая и не дающая никакой информации. Кто-то работает под его именем, и все... По воспитаннику Имамова вообще ничего нет, и я не представляю, откуда могут появиться подобные сведения... Что же мы будем сообщать новоиспеченному подполковнику, если мы вообще обязаны ему что-то сообщать?
– Обязаны, – неожиданно решает Басаргин. – Сегодня сообщаем мы, завтра сообщат нам... Особенности российского силового менталитета. Думаю, в Лионе нас поймут правильно. Все равно у нас сейчас нет ничего срочного в разработке.
– А может быть, мне... – вопросительным тоном задумчиво начинает Ангел и замолкает, раздумывая и не решаясь сразу высказать предложение, которое у него у самого пока еще вызывает сомнение.
– Может быть, – утвердительным тоном поддерживает его Андрей Тобако.
– Может быть, мне стоит связаться с сыном? Перешлем фотографию этого голландского журналюги. Чем черт не шутит...
– Антитеррористическое подразделение ООН «Пирамида» занимается исключительно вопросами борьбы с крупными террористами, с организаторами терактов, – пожимает плечами Басаргин. – Какое они могут иметь отношение к некоему журналисту-экономисту и его двойнику? В Чечне идут какие-то политические игры и не более. Кто-то из зарубежных недоброжелателей России собирает сведения для поднятия очередного скандала. Я так думаю...
– Тем не менее мне хотелось бы и этот шанс использовать, – не соглашается Ангел.
– Дело родственных отношений мало меня касается, – Басаргин сдается. – Доктор, у тебя есть адрес «Пирамиды»?
– Обязательно. – Доктор Смерть сразу начинает стучать своими толстыми, как бревна, пальцами по клавиатуре. Он каждый месяц вынужденно меняет клавиатуру, потому что клавиатура не бывает родственницей наковальне, но обходиться с ней более бережно просто не может научиться. – Ангел, твоим именем подписываю, чтобы Сережа пошевелился.
– Отправь обе фотографии, – подсказывает Зураб. – Чтобы сразу стала понятна причина нашего вопроса...
– Нет, я отправлю по половинке от каждой фотографии. – Доктор сердится, он не любит, когда ему напоминают об очевидном. – Верхнюю половину лица одного, и нижнюю половину другого. Пусть поломают голову...
Запрос уходит. Теперь остается только ждать и думать, что можно еще предпринять...
Но что предпринимать, когда нет данных? Когда даже неизвестно, где эти данные искать? Тыкать пальцем в небо, ожидая ответа оттуда?
– Я там, к сожалению, не помещусь, – находит единственное возражение Доктор Смерть.
– Это только так кажется, – не соглашается Ангел. – «Геша» снаружи маленький. Внутри он большой. Можно в шапке сидеть.
– Я не ношу шапки, – возражает Доктор.
– Тем более.
Пулат ставит машину под окнами и возвращается, довольный. Едва он усаживается в свое любимое глубокое кресло, скрывающее его почти с головой, как компьютер подает сигнал о приходе сообщения по электронной почте. Доктор принимает:
– Ангел. Это тебе... Сережи на месте нет, но Таку спрашивает, по какому поводу мы интересуемся человеком, изображенным на второй фотографии, – лжежурналистом...
Ангел соображает, как дипломатичнее обосновать интерес.
– Ответь ей, что по вопросу оперативной необходимости, – за Ангела отвечает Басаргин. – Это в меру туманно и ничего не говорит. Таку хорошо знает русский и постарается понять. А что не поймет, то додумает...
Доктор стучит по клавиатуре, усмехаясь точности формулировки.
– Добавь, что данные нужны срочно, – напоминает, позевывая, Сохатый.
Сообщение уходит, и в этот момент звонит полковник Мочилов.
– Слушаю вас, Юрий Петрович, – отвечает Доктор.
– Добрый день, Виктор Юрьевич. Я хотел бы с Пулатовым пообщаться.
– Он вас слушает, так же, как я. Мы все в курсе дела. Можете говорить.
– Хорошо. Вернее, ничего хорошего. Я поинтересовался у генерала Спиридонова личностью полковника Имамова. Генерал просто взбеленился. Его, оказывается, со всех сторон достают этим вопросом. И даже от генерала Астахова звонили. А Спиридонов не понимает существа интереса. Да, много Имамов знает, но, судя по всему, не знает ничего такого, что могло бы заинтересовать антитеррористов. Как личность характеризует Руслана Ваховича положительно, если можно положительно характеризовать полевого командира НВФ. Интеллектуален, культурен, честен. Талантливый химик, профессор, окончивший когда-то Гарвард. Занимался преподавательской деятельностью за рубежом. В Европе и в США. Долгие годы находился на нелегальной работе в Италии и в США. «Выведен» в связи с угрозой провала. Остальное, как мне было сказано, никого постороннего не касается. Вот и все, чем смог вам помочь.
– Спасибо, Юрий Петрович, и на этом.
Мочилов некоторое время молчит, проявляя смущенную корректность, но все же спрашивает:
– Если не секрет... Чем вызван ваш запрос?
– Просьбой подполковника Сохно.
– Тогда понятно. У меня есть аналогичная просьба со стороны полковника Согрина. Должно быть, Согрин и Сохно надеялись найти что-то в вашей базе данных.
– У нас, к счастью или к сожалению, ничего на этого полковника не имеется.
– Здравствуй, папа... Меня не было на месте, когда пришел от тебя запрос. Таку не решилась отправить ответ. Я сейчас отправлю. Это важно для тебя?
– Это важно для дела.
– Понятно. Если у вас появятся координаты этого человека, сообщи мне. Для нас это тоже может оказаться важным.
– Договорились. Но мы отправили запрос по двум людям...
– Один из них настоящий и не очень интересен. Нудный ехидный брюзга, уверенный, что он знает все на свете. Он не может быть в сфере оперативного интереса... Я думаю, и нас, и вас интересует второй. Но это не телефонный разговор. Текст идет в зашифрованном виде. Лари уже отправил его. Можешь получать. Жду от тебя сообщения.
– До встречи, сынок...
Доктор Смерть слушает издалека. Но слышит, что сообщение отправлено, и сразу проверяет почту. Зашифрованный файл появляется в почтовом ящике на его глазах. Доктор сразу запускает программу дешифратор и пускает текст с десятью снимками в распечатку, а сам вслух читает текст с экрана монитора:
«На ваш запрос сообщаю:
Нашим центральным компьютером по предоставленной вами фотографии опознан и идентифицирован Пол Маккинрой, бывший сотрудник ЦРУ. В настоящее время Пол Маккинрой находится в розыске по линии ЦРУ и ФБР за ряд преступлений, совершенных против Соединенных Штатов. В последний раз Пол Маккинрой был замечен в Афганистане во время правления страной талибами, под именем известного голландского журналиста Клааса Раундайка.
По образованию психолог-аналитик. Практикующим врачом работал всего несколько лет. В дальнейшем был завербован ЦРУ и с блеском закончил спецшколу в Ленгли. Имеет подготовку высококлассного специалиста-организатора крупномасштабных многоходовых мероприятий. Использовался ЦРУ в нескольких операциях, которые успешно завершил, и имел виды на значительное повышение по службе. Причина расставания агента с ЦРУ и последующего преследования остается неизвестной.
По данным ФБР, на территории США подозревается в организации, подготовке и совершении нескольких террористических актов, повлекших за собой многочисленные человеческие жертвы. Но не входит в число особо опасных террористов, подлежащих уничтожению любым способом. Вся фактура, собранная по делу Маккинроя, очень похожа на «подставу». По нашим данным, приписываемые ему действия были организованы и выполнены совсем другими людьми.
– Здравия желаю, Юрий Петрович. Пулатов вас беспокоит...
Легкая встречная пауза говорит о том, что полковник старается лихорадочно сообразить, чем вызван этот звонок и что он может нести.
– Рад слышать вас. Еще больше рад был бы увидеть, более того, продолжить то, что мы начинали с вами и с Ангеловым, и только жду, когда вы дадите согласие...
Несколько лет назад, когда ни Ангел, ни Пулат не имели еще статуса сотрудников международной полицейской организации, Мочилов согласия не спрашивал и действовал по своему усмотрению, сообразуясь только с графиком своего свободного времени и текущими планами ведомства. Использовал отставных капитанов, как ему было необходимо.
– Извините, товарищ полковник, пока у нас нет возможности. Начальство не отпускает... – Виталий бросает улыбчивый взгляд на задумчивого Басаргина. – У нас начальство суровое.
Полковник демонстративно вздыхает в трубку, обрисовывая этим коротким звуком собственную ситуацию с занятостью. Тем не менее от общения не отказывается.
– Тогда я догадываюсь, что вы обращаетесь ко мне с какой-то просьбой, а вовсе не с приглашением попить пивка в спокойной обстановке.
Пулат старается чуть виновато улыбаться, словно Мочилов может его видеть.
– Вы проницательны, как всегда. Хотя и от пива я не отказался бы. И просьба у меня необычная...
– Я слушаю.
– Нас интересует один из чеченских полевых командиров.
– Он имеет отношение к спецназу ГРУ?
– Он имеет отношение к ГРУ. Хотя я и не знаю, в каком управлении он служил, в одинаковом с вами, кстати, звании.
– Извините, перебью вас. Я могу только догадаться, что ваш запрос касается полковника в отставке Руслана Ваховича Имамова.
Виталий бросает взгляд вокруг. И видит, как зашевелились сотрудники бюро.
– Честное слово, Юрий Петрович, мне не очень удобно чувствовать себя попугаем – я устаю от долгого сидения на жердочке, поджав ноги, да и клеток я не люблю, но я вынужден повторить: вы проницательны, как всегда.
Мочилов некоторое время соображает и формулирует свое отношение к запросу:
– Пока, к сожалению, я ничего не могу вам сообщить, но я сейчас как раз иду к генералу Спиридонову, а Имамов служил именно в его хозяйстве, и попробую задать вопрос, если в этом возникла необходимость у такой серьезной организации, как ваша... Вам куда звонить?
– Можно в офис.
– Я позвоню... Значит, у вашего бюро есть к Имамову интерес? – повторяет он настойчиво, потому что Пулат пока заявил только о своем интересе, а Мочилову хочется уточнения.
– Есть. Я очень жду вашего сообщения...
Пулат выключает спикерфон и оглядывает сотрудников бюро взглядом победителя.
– Ситуация не намного легче, – говорит Доктор. – Значит, по двум персонам из запроса Сохно мы какие-то нити нащупываем. Хотя они очень скользкие, и рука с такой нити легко может соскользнуть. Но я надеюсь, что Мочилов не подведет. По голландскому журналисту пока ситуация более любопытная, но ничего не говорящая и не дающая никакой информации. Кто-то работает под его именем, и все... По воспитаннику Имамова вообще ничего нет, и я не представляю, откуда могут появиться подобные сведения... Что же мы будем сообщать новоиспеченному подполковнику, если мы вообще обязаны ему что-то сообщать?
– Обязаны, – неожиданно решает Басаргин. – Сегодня сообщаем мы, завтра сообщат нам... Особенности российского силового менталитета. Думаю, в Лионе нас поймут правильно. Все равно у нас сейчас нет ничего срочного в разработке.
– А может быть, мне... – вопросительным тоном задумчиво начинает Ангел и замолкает, раздумывая и не решаясь сразу высказать предложение, которое у него у самого пока еще вызывает сомнение.
– Может быть, – утвердительным тоном поддерживает его Андрей Тобако.
– Может быть, мне стоит связаться с сыном? Перешлем фотографию этого голландского журналюги. Чем черт не шутит...
– Антитеррористическое подразделение ООН «Пирамида» занимается исключительно вопросами борьбы с крупными террористами, с организаторами терактов, – пожимает плечами Басаргин. – Какое они могут иметь отношение к некоему журналисту-экономисту и его двойнику? В Чечне идут какие-то политические игры и не более. Кто-то из зарубежных недоброжелателей России собирает сведения для поднятия очередного скандала. Я так думаю...
– Тем не менее мне хотелось бы и этот шанс использовать, – не соглашается Ангел.
– Дело родственных отношений мало меня касается, – Басаргин сдается. – Доктор, у тебя есть адрес «Пирамиды»?
– Обязательно. – Доктор Смерть сразу начинает стучать своими толстыми, как бревна, пальцами по клавиатуре. Он каждый месяц вынужденно меняет клавиатуру, потому что клавиатура не бывает родственницей наковальне, но обходиться с ней более бережно просто не может научиться. – Ангел, твоим именем подписываю, чтобы Сережа пошевелился.
– Отправь обе фотографии, – подсказывает Зураб. – Чтобы сразу стала понятна причина нашего вопроса...
– Нет, я отправлю по половинке от каждой фотографии. – Доктор сердится, он не любит, когда ему напоминают об очевидном. – Верхнюю половину лица одного, и нижнюю половину другого. Пусть поломают голову...
Запрос уходит. Теперь остается только ждать и думать, что можно еще предпринять...
Но что предпринимать, когда нет данных? Когда даже неизвестно, где эти данные искать? Тыкать пальцем в небо, ожидая ответа оттуда?
* * *
Мыслей о новых путях поиска не приходит, а ждать приходится около часа. Пулат тем временем не преминул спуститься на улицу, чтобы минут двадцать покататься на своем «Геше» вокруг квартала. Остальные сотрудники поспешили в квартиру Басаргина, имеющую окна во двор, чтобы полюбоваться приобретением «маленького капитана». Оценили по достоинству. Виталию такая машина подходит...– Я там, к сожалению, не помещусь, – находит единственное возражение Доктор Смерть.
– Это только так кажется, – не соглашается Ангел. – «Геша» снаружи маленький. Внутри он большой. Можно в шапке сидеть.
– Я не ношу шапки, – возражает Доктор.
– Тем более.
Пулат ставит машину под окнами и возвращается, довольный. Едва он усаживается в свое любимое глубокое кресло, скрывающее его почти с головой, как компьютер подает сигнал о приходе сообщения по электронной почте. Доктор принимает:
– Ангел. Это тебе... Сережи на месте нет, но Таку спрашивает, по какому поводу мы интересуемся человеком, изображенным на второй фотографии, – лжежурналистом...
Ангел соображает, как дипломатичнее обосновать интерес.
– Ответь ей, что по вопросу оперативной необходимости, – за Ангела отвечает Басаргин. – Это в меру туманно и ничего не говорит. Таку хорошо знает русский и постарается понять. А что не поймет, то додумает...
Доктор стучит по клавиатуре, усмехаясь точности формулировки.
– Добавь, что данные нужны срочно, – напоминает, позевывая, Сохатый.
Сообщение уходит, и в этот момент звонит полковник Мочилов.
– Слушаю вас, Юрий Петрович, – отвечает Доктор.
– Добрый день, Виктор Юрьевич. Я хотел бы с Пулатовым пообщаться.
– Он вас слушает, так же, как я. Мы все в курсе дела. Можете говорить.
– Хорошо. Вернее, ничего хорошего. Я поинтересовался у генерала Спиридонова личностью полковника Имамова. Генерал просто взбеленился. Его, оказывается, со всех сторон достают этим вопросом. И даже от генерала Астахова звонили. А Спиридонов не понимает существа интереса. Да, много Имамов знает, но, судя по всему, не знает ничего такого, что могло бы заинтересовать антитеррористов. Как личность характеризует Руслана Ваховича положительно, если можно положительно характеризовать полевого командира НВФ. Интеллектуален, культурен, честен. Талантливый химик, профессор, окончивший когда-то Гарвард. Занимался преподавательской деятельностью за рубежом. В Европе и в США. Долгие годы находился на нелегальной работе в Италии и в США. «Выведен» в связи с угрозой провала. Остальное, как мне было сказано, никого постороннего не касается. Вот и все, чем смог вам помочь.
– Спасибо, Юрий Петрович, и на этом.
Мочилов некоторое время молчит, проявляя смущенную корректность, но все же спрашивает:
– Если не секрет... Чем вызван ваш запрос?
– Просьбой подполковника Сохно.
– Тогда понятно. У меня есть аналогичная просьба со стороны полковника Согрина. Должно быть, Согрин и Сохно надеялись найти что-то в вашей базе данных.
– У нас, к счастью или к сожалению, ничего на этого полковника не имеется.
* * *
Через десять минут на мобильник Ангелу звонит из Нью-Йорка сын Сережа. Трубки сотовых телефонов не обладают функцией спикерфона, но старший Ангел делает звук максимальным, чтобы было хоть что-то слышно окружающим. Впрочем, им слышно только отдельные слова.– Здравствуй, папа... Меня не было на месте, когда пришел от тебя запрос. Таку не решилась отправить ответ. Я сейчас отправлю. Это важно для тебя?
– Это важно для дела.
– Понятно. Если у вас появятся координаты этого человека, сообщи мне. Для нас это тоже может оказаться важным.
– Договорились. Но мы отправили запрос по двум людям...
– Один из них настоящий и не очень интересен. Нудный ехидный брюзга, уверенный, что он знает все на свете. Он не может быть в сфере оперативного интереса... Я думаю, и нас, и вас интересует второй. Но это не телефонный разговор. Текст идет в зашифрованном виде. Лари уже отправил его. Можешь получать. Жду от тебя сообщения.
– До встречи, сынок...
Доктор Смерть слушает издалека. Но слышит, что сообщение отправлено, и сразу проверяет почту. Зашифрованный файл появляется в почтовом ящике на его глазах. Доктор сразу запускает программу дешифратор и пускает текст с десятью снимками в распечатку, а сам вслух читает текст с экрана монитора:
«На ваш запрос сообщаю:
Нашим центральным компьютером по предоставленной вами фотографии опознан и идентифицирован Пол Маккинрой, бывший сотрудник ЦРУ. В настоящее время Пол Маккинрой находится в розыске по линии ЦРУ и ФБР за ряд преступлений, совершенных против Соединенных Штатов. В последний раз Пол Маккинрой был замечен в Афганистане во время правления страной талибами, под именем известного голландского журналиста Клааса Раундайка.
По образованию психолог-аналитик. Практикующим врачом работал всего несколько лет. В дальнейшем был завербован ЦРУ и с блеском закончил спецшколу в Ленгли. Имеет подготовку высококлассного специалиста-организатора крупномасштабных многоходовых мероприятий. Использовался ЦРУ в нескольких операциях, которые успешно завершил, и имел виды на значительное повышение по службе. Причина расставания агента с ЦРУ и последующего преследования остается неизвестной.
По данным ФБР, на территории США подозревается в организации, подготовке и совершении нескольких террористических актов, повлекших за собой многочисленные человеческие жертвы. Но не входит в число особо опасных террористов, подлежащих уничтожению любым способом. Вся фактура, собранная по делу Маккинроя, очень похожа на «подставу». По нашим данным, приписываемые ему действия были организованы и выполнены совсем другими людьми.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента