Самаров Сергей. Первый к бою готов!

   Я минуту подумал, потом потребовал:
   – Давайте данные на тех четверых, что с вами были...
   Дальнобойщики переглянулись. Как и было просчитано, они данные на свидетелей не записали. Если ограбление не состоялось, значит, и записывать нечего... Предполагать, что в машину подсунули наркоту, водилы не могли.
   Если бы дело развивалось по-настоящему, я поморил бы их камерой дня три. Сейчас они просто мешали, и парней отшить стоило побыстрее.
   – Где ночевать собирались?
   – У «Евразии» своя гостиница... Со стоянкой...
   – До завтра – матерь вашу! – свободны, пока я все проверю... Завтра к двенадцати часам – ко мне... Если уедете, на себя пеняйте... С трассы снимут, машины там и оставят, а вас в наручниках в камеру...
   Но водилы и этим были довольны...
   Я подписал им пропуска и отпустил...

* * *

   Допрос же Анжелины Михайловны Качуриной я специально оттянул до самого вечера. И начал-то его уже под конец рабочего дня, чтобы начальство случайно в кабинет не заглянуло. Но у нас начальство не любит по вечерам задерживаться, и правильно делает, иначе мы все бы в нищете жили... Да и потому еще торопиться не надо было, что Качуриной следовало к допросу соответствующим образом подготовиться. А то приведи ее прямо из кабинета, она рогом упрется и будет адвоката требовать. А сейчас, когда рядом с бомжами и битыми шлюхами посидела три часа, она рада-радешенька, что я ее на допрос вытащил. От бомжей за три километра мочой воняет – никакими французскими духами не спасешься, сама, кажись, уже тоже провоняла. А у одного из тех синих стервецов старая рана в голове, и в ране черви копошатся. Приятно дамочке посмотреть. Я этого бедолагу-ублюдка специально настропалил, чтобы он к Качуриной все норовил поближе сесть и поговорить по душам. Вот уж она, наверное, по «обезьяннику» – матерь вашу! – поскакала... И ко мне прибыла в настроении подходящем, весьма уже к необходимой истерике близком. А я тут еще добавил ей, положив на стол акт экспертизы из другого дела, настоящего.
   – Вот, уважаемая Анжелина Михайловна, предварительный акт экспертизы. Две посылочки, что к вам пришли, содержат чистый героин, предположительно афганского изготовления... Афганский, знаете ли, легко определяется. Он чище другого. Они ацетон хороший используют. А в тех пакетиках, что нашли в вашем кабинете за книгами, героин, стало быть, из другой партии. Похуже будет...
   – Господи, разбуди меня... – обхватила Качурина лицо ладонями и размазала краску на правом глазу. Женщина она состоятельная, могла бы, наверное, позволить себе такую краску, которая не размазывается. Есть же, кажется, такая...
   – Проснуться вам придется, судя по всему, в камере СИЗО... Знаете, что это такое?
   – Что такое? – растерянно переспросила она.
   – СИЗО – это следственный изолятор. Но вы уже, наверное, привыкли... Там в камере такая же публика, как у нас в «обезьяннике», только немного покруче. Вы, главное, сразу не давайте себе на шею сесть... Там опытные уголовницы верховодят, если слабину дадите, издеваться будут... Чуть что, сразу ногтями в физиономию, и не бойтесь последствий... За себя постоять сначала придется, без этого нельзя. И контролерам не хамите. А то в женском отделении контролерши злые... За одно слово, за интонацию, за взгляд даже изобьют и нос сломают... Такие изуверки...
   Она уже готова была умереть, только бы в «обезьянник» не возвращаться, и убить, чтобы в СИЗО не попадать. Вот в таком состоянии я и начал проводить допрос, незаметно поглядывая на часы. Задавал вопросы, медленно записывал ответы, чтобы было о чем еще поговорить до назначенного времени «Ч». А когда это время наступило, раздался телефонный звонок.
   – Подполковник Петров, слушаю... – ответил я деловым усталым тоном. – Да, Виктор Нургалеевич... Да-да... Мы давно это дело разрабатывали, товарищ генерал... Так... Да-да, я понял... Она у меня сейчас сидит... Допрос веду... Нет, товарищ генерал, вину не признает... Говорит, это или случайность, ошибка, или провокация... Ну как же, Виктор Нургалеевич... Да обвинения-то я могу хоть завтра предъявить... Лучше бы в СИЗО... Понял, товарищ генерал... – я встал по стойке смирно, чтобы видно было, что меня отчитывают и дают втык – матерь вашу! – по всей форме. – Так, хорошо, товарищ генерал. Я понял... До свидания...
   Я положил трубку и посмотрел на Качурину, слушавшую внимательно, самым тяжелым взглядом, какой только смог из себя выдавить. Я, конечно, не Онуфрий. Будь у меня его взгляд, я давно уже руководил бы следственным управлением всего МВД, потому что от такого взгляда самый закоренелый со слезами «в признанку» пойдет... Но и мой взгляд ее припугнул...
   – Прочитайте и подпишите протокол... На каждой странице подпишите: «С моих слов записано верно», и подпись... Потом я возьму с вас подписку о невыезде... И... Защитнички у вас выискались... Я выведу вас... Там вас в «Хаммере» тот ваш юрист, наверное, уже ждет... Если не ждет, то скоро подъедет... Хороший, наверное, юрист, если его серьезные ментовские генералы слушаются... Меня бы так слушались... Я ведь тоже юрист по образованию... Тогда бы и преступлений было меньше...
   Столько горечи и обиды было в моем голосе, столько стыда за испытанное унижение, когда почти раскрытое дело пытаются завалить звонком сверху, что я всерьез пожалел свою загубленную жизнь. Надо было в артисты идти, а не в юристы – матерь вашу!..
   А Качурина и протокол читать не стала – подписала не глядя и торопливо, дрожащей рукой. Психологическая обработка была выполнена точно и тонко. Она уже сломалась и готова на все, лишь бы сюда не возвращаться. Сейчас Онуфрий дело докончит. Он в таких делах большой спец... За что и уважаю...
   Я оформил подписку о невыезде. Она с разбегу подписала и ее. И сразу встала, готовая галопом скакать к выходу.
   – На днях я подготовлю обвинительное заключение, – все же постарался я испортить ей настроение. – Тогда уже не генерал, а суд будет решать, где вас содержать до судебного заседания. Скорее всего, придется переселиться в СИЗО. По такой серьезной статье... Я не помню случая, чтобы суд оставлял человека под подпиской...
   – И что мне грозит? – наивно спросила она.
   – От двенадцати до двадцати лет в исправительной колонии строгого режима. Объем героина большой. Могут по верхнему пределу дать... Это уже не от меня, а от прокурора зависит... – пообещал я, поднимаясь из-за стола, пока она не вспомнила про вещи, которые у нее забрали. Хотя сумочку вернуть все же придется. Ключи от дома, от машины, документы – это ей необходимо. Из всех вещей меня интересовал только мобильник, который уже подавал несколько раз свой развеселый голосок, и я во избежание лишнего шума в кабинете просто выключил его. Но отдавать его, даже если попросит, нельзя. Контакты Качуриной необходимо в ближайшее время исключить, чтобы они не помешали Онуфрию. Поэтому на вопрос о мобильнике я подготовил версию о необходимости исследования ее последних телефонных контактов...
   Она на радостях и про мобильник не вспомнила...

* * *

   Онуфрий подъехал, как раз когда мы вышли на крыльцо. Я спускаться не стал, а Качурина вприпрыжку поскакала к машине. Машина высокая, не каждый сразу заберется в такую, а она просто влетела в открытую дверцу. И сразу, дверцу не закрыв, пристегиваться стала. Это, как я понял, чтобы я не смог, передумав, ее из кресла вытащить...
   Я презрительно рожу скривил и руки на груди скрестил. Это условный знак, понятный Онуфрию. Если я в такой позе, значит, дело идет в лучшем ключе и ему необходимо продолжать сразу додавливать ее, пока горяченькая...
   Онуфрий сигнал принял...

* * *

   – Ты еще не уходишь? – спросил дежурный.
   Тон я уловил и вовремя среагировал, чтобы в ловушку не попасть. Ловушки для дураков у нас устраивать умеют. Попадешься – радоваться долго не будешь...
   – Дел полно... Да сейчас пойду... У меня важная встреча... Серьезные документы должны передать... Как раз чего прокуратуре не хватало... А то дело «висяком» могло стать... А что ты хотел?
   – Вызов срочный. Послать некого. Все в разгоне... Одни стажеры остались... С ними кого-то надо бы...
   – Приедут опера, сами и сгоняют... – на уговаривающем тоне меня не купишь. Согласишься – самое малое до утра застрянешь. Не в первый раз такое...
   В кабинете я заварил в большой кружке крепчайший чай, чтобы голову освежить, но выпить не успел, когда позвонила Людмила, жена старшего брата.
   – Сережа, здравствуй, ты как сейчас, очень занят?
   – Привет. Я всегда очень занят. А что от меня требуется?
   – Ленька опять бесится... Я уж от соседей звоню, домой идти боюсь... Ты ж знаешь его... Три дня подряд не просыхает... С тех пор, как ты уехал... То в стены головой колотится, то плачет... На меня, только подойду, то рукой, то ногой машет... Попадет, кто меня собирать будет?..
   Она у брата хрупкая. Если Ленька рукой или ногой попадет, уже собрать Людмилу не удастся... Я его много раз предупреждал, а он говорит, что только отмахивается, чтоб не доставала... Никогда, говорит, не бил и не ударит...
   Вот так всегда бывает. Как я со спецназовцами брата встречаюсь, он словно чувствует и куролесить начинает... Отставной капитан... Командир роты... Хоть бы постеснялся... А то ведь не Людмила, так соседи ментов вызовут, и я помочь не смогу... В ихнем отделении у меня отношения с начальником плохие... И на меня тень ляжет... Это только на словах – брат за брата не ответчик... А зачем тогда близких родственников в анкетах указывать?..
   – Ладно, Люда, сейчас заеду...

* * *

   Закон подлости в очередной раз сработал. Как назло, по Москве проехать было невозможно. Вроде бы по времени пора и рассосаться пробкам. А они только растягиваются. Больше часа добирался, хотя это и недалеко.
   Двор дома, где брат живет, мне никогда не нравился. Шпанистое – матерь вашу! – место... Там мой новенький серьезный «Лексус» оставлять без присмотра страшно. Спуститься с четырнадцатого этажа не успеешь, машину уже разбомбят и разгромят, несмотря на сигнализацию. А я не спецназовец, как брат, чтобы из окна с парашютом прыгать...
   Подъезжая к кварталу с улицы, я подумал было загнать машину на охраняемую стоянку к какому-то офису неподалеку, не знаю даже, что там за офис... Я там уже оставлял как-то раз. Стабильная ситуация – сто рублей охраннику сунешь, он твои погоны уважит. Беда только, что от этого офиса идти через перерытый пустырь по грязи, да и с братом разговаривать долго я не собирался. И решил прямо к подъезду подкатить. Там хоть из окна за машиной посмотреть можно. А если кому проехать надо будет, через бордюр объедет.
   В нужном мне подъезде светились все окна. Обычно не все светятся. Как-то странно это выглядело, словно бы в праздник... И люди на дороге толпятся, словно что-то там случилось. Подъехал ближе и возле подъезда толпу увидел. И в газоне рядом с тротуаром тоже. Меня увидели, расступились. Не передо мной, а перед моими погонами, понятно...
   Брат лежал в газоне, исковерканный от удара. С четырнадцатого этажа без парашюта даже спецназовцу прыгать не рекомендуется. У Леньки ведь больше тысячи прыжков... И все удачные... А в этот раз парашют забыл...
   Я наклонился, пульс прощупал. Глупо, конечно, не может быть пульса после такого падения... Но все равно долго теплую еще руку держал, словно на что-то надеялся. А потом ладонью глаза ему закрыл. Они закрываться никак не хотели – в небо были устремлены, в темное и тучами покрытое... И болью были наполнены... Ленька после плена, как говорил, ни одной ночи нормально не спал – от боли страдал... Двенадцать с лишним лет...
   – Людмила где? – спросил я.
   – Кто? – из темноты за моей спиной прозвучал встречный вопрос.
   – Людмила – жена его...
   – Дома, наверное... Ей с сердцем хреново... На глазах у ей... – сказал пьяный косоглазый мужичок. – Сквозь стекло, дурак, прыгнул... Открыть не мог... Бабе теперь еще и стекло вставлять, а не то все батареи разморозит, весь дом, считай, без тепла останется... Не весь, так хотя б подъезд... Тож людям хреново...
   Захотелось врезать мужичку между сведенных к переносице глаз, чтоб глаза нормально смотреть стали. Но, когда в форме, этого делать нельзя... Неправильно понять могут... Или делать это следует в своем кабинете, где посторонних нет и некому накапать на тебя, что ты глаза человеку умело выправляешь...
   – Милицию вызвали?
   Вопрос был лишним, потому что милицейская сирена уже звучала, приближаясь.
   Я не стал ждать ментов рядом с братом. Вошел в лифт и нажал кнопку четырнадцатого этажа. Дверь в квартиру была распахнута. Окно в большой комнате зияло проломом. Осколки еще висели по краям рамы. В дверях спальни две женщины стояли, незнакомые. Наверное, соседки. И еще кто-то что-то говорил в самой спальне. Я заглянул. Людмиле мерили давление. Она лежала на кровати с закрытыми глазами. Я не стал заходить. Сел к столу, где на тарелке были соленые огурцы порезаны кружочками и стоял наполовину наполненный стакан с водкой. Пустая бутылка валялась под столом на боку. Там же, рядом с бутылкой, лежала раскрытая общая тетрадь с какими-то записями. Я узнал каллиграфический почерк брата, основательно подпорченный хронической пьянкой, и поднял тетрадь. И, сам не зная для чего, сунул ее в карман форменной куртки...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1. ОНУФРИЙ

   Я плавно вдавил педаль газа, отъезжая от ментовки, а она отворачивалась, стараясь на крыльцо не смотреть, где все еще стоял подполковник Петров. Руки на груди скрестил, как памятник. Сигнал подает. Я понял...
   Естественно, в таком незавидном положении оставлять Анжелину одну было нельзя. Нельзя было этого делать и по другой, более прозаической причине, нежели человеческое отношение к своей любимой на данный момент жертве, – чтобы не допустить подсказок со стороны и наградить большим количеством своих подсказок. И домой отвозить ее тоже не стоило, потому что, не дозвонившись на мобилу, знакомые и домой могут позвонить – некоторые люди знают еще номера квартирных телефонов и даже пользуются ими. Разговоры об обыске и о задержании наверняка уже пошли и в фирме, и в кругу близких и дальних знакомых, и найдется много желающих помочь. Один сердобольный умник адвоката предложит, а то и трех сразу, чтобы дать каждому из них серьезно заработать, а адвокаты потом и самому сердобольному умнику что-то «откатят», другой предложит своими связями воспользоваться, но за пользование связями тоже платить придется. Моя задача выглядела просто – хотя бы на один сегодняшний вечер удержать ее от всяких контактов. И дожимать до такого состояния, чтобы она, как говорится, сама созрела для правильного решения... Звонить будут мне, это предусмотрено планом. Звонить будут несколько раз, якобы разные люди... И будут передавать «сведения»... Моя квартира вполне подходит для продолжения работы, хотя зеркал там пока недостаточно много...
   Анжелина всю дорогу подавленно молчала, переваривая происшедшее с ней, и поняла, куда мы едем, только после того, как я остановился во дворе.
   – Мне бы домой... – сказала неуверенно. Настолько неуверенно, что я, ожидавший более настойчивой просьбы, вынужден был оставить про запас свои заранее подготовленные аргументы. Для начала можно и мягкие уговоры проявить. Это тоже действует...
   – У меня лучше... – сказал я почти твердо, но просто, как о вопросе давно решенном.
   – Хочу в ванну на три часа залечь... И глаза закрыть... На три часа утонуть хочу...
   – Кажется, у меня тоже где-то ванна была... – заметил я. – А три часа времени я тебе выделю... Может, даже четыре... – И добавил уже мягче: – У меня ванная большая, хорошая, с джакузи... Напряжение снимает, станешь свежая и стойкая, как гриб мухомор...
   – Мне переодеться надо... – она настаивала робко и неуверенно. У нее, наверное, просто сил не было на сильное противодействие. – Ты даже не представляешь, где я была... Они меня за решетку сунули... В клетку... Со всякими... Там бомж какой-то... У него рана на голове... И черви в ране... Он все ко мне поговорить о жизни лез...
   – Бомжи любят рассказывать, какими они были раньше значительными людьми... – сказал я со знанием дела. – Рассказывал?
   – Рассказывал...
   – Я рассказывать о себе не буду, у нас есть еще о чем поговорить... К тому же я не бомж, и раны на голове в настоящий момент у меня нет, тем более с червями... Пойдем... Информация будет поступать ко мне домой...
   – Какая информация? – не слишком заинтересованно спросила Анжелина.
   – Важная... Касающаяся тебя...
   На первом этаже я позвонил в квартиру к дворнику. Вышла его жена, но дверь широко не раскрыла, чтобы не высунула наморщенный в рычании нос Марфа, овчарка дворника.
   – Дома дядя Леша?
   – Алексе-ей... – позвала она.
   Дядя Леша вышел, и Марфа все же выскользнула, подозрительно нас обнюхала. Но при хозяине она агрессивности не проявляла, хотя не проявляла и приветливости. По крайней мере, хвостом не пошевелила. Анжелина, кажется, даже не заметила, что собака ее обнюхала.
   Я молча протянул дяде Леше пятьсот рублей и ключи от машины.
   – Понял, Стас Палыч...
   Это мой персональный охранник, золотой и честный человек. За пятьсот рублей, когда мне не хочется отгонять машину на стоянку, дядя Лешка ночует в машине вместе с собакой. И я и он довольны. Три-четыре раза в месяц – и ему уже существенная прибавка к зарплате...