Страница:
Сергей Самаров
Проект «Конкистадор»
Пролог
На Волге уже прочно встал лед, и буквально за день-два его занесло толстым рыхлым слоем снега – лыжникам на радость. Правда, почти сразу ударила оттепель, которой в середине декабря никто не ждал; два дня держалась плюсовая температура, временами моросил мелкий дождь и на льду поверх снега образовались лужи. А потом снова резко подморозило, и лед на озере стал слоистым, как гамбургер, и его снова присыпало снегом. Кто ступал на его поверхность, случалось, слышал треск под ногами и пугался, боясь провалиться в воду, но пробивал только снег, покрывавший слой льда.
Смотреть на это было даже забавно, хотя визг испуганных женщин раздражал. Однако человек, стоявший на вмерзшем в лед причале для лодок, смотрел вовсе не на слегка подвыпившую компанию, что пробовала пройти по льду озера к дому отдыха напрямую через залив. Он смотрел сквозь них, просто мимо, и нисколько не интересовался поведением группы. Это были отдыхающие из дома отдыха, торопившиеся с лесной прогулки на обед. Если они и привлекали внимание мужчины, то только одним: когда же они, наконец, скроются из виду. Потому что любые людские голоса, нарушавшие тишину, сейчас его раздражали. Подполковник спецназа ГРУ в отставке Владимир Алексеевич Кирпичников специально уехал к брату в деревню, чтобы спрятаться от шума и суеты и обдумать как следует свое положение; но неугомонные в своем бездумном веселье люди доставали и здесь.
Деревня, где после выхода на пенсию жил брат, стояла на высоком волжском берегу, с которого открывался великолепный вид на саму Волгу и небольшой заливчик, образовавшийся при впадении в нее другой реки, поменьше, названной, как и многие другие притоки Волги по всему ее течению, Воложка. Зимой в деревне жили только две немолодые семьи – брат Владимира Алексеевича да священник с матерью. Священник принял на себя обет безбрачия и потому жил без своей семьи. Поскольку в деревне еще при царе-батюшке был построен храм, который давно уже начали восстанавливать, официально она называлась не деревней, а селом, но все привычно звали его деревней. Летом здесь, как говорил брат, было довольно людно. Пустующие дома за копейки скупили москвичи и понастроили себе на крутом волжском берегу дач, одну уродливее другой. С этих участков допоздна не то что лилась, а рвалась музыка, что в немалой степени раздражало тех, кто приезжал сюда отдохнуть в тишине. Местный священник отец Викентий возмущался этой вакханалией, но в основном в узком кругу, поскольку дачники часто жертвовали на восстановление храма. Больше денег взять было неоткуда. Епархия существенно помочь не могла или не желала, потому что батюшка считался почти опальным за свои разговоры с прихожанами, а местные власти сами едва концы с концами сводили – как, впрочем, и по всей России.
Владимир Алексеевич подождал, надеясь, что визгливая компания все же удалится по льду, но женщинам хруст показался страшным, и отдыхающие двинулись тропой по берегу в обход залива. Значит, должны были пройти мимо отставного подполковника и могли пристать с разговорами. А ему разговаривать ни с кем не хотелось, поэтому Владимир Алексеевич повернулся и стал подниматься по крутой тропе на высокий берег. Несмотря на то, что тропу прокладывали специально и пытались протоптать так, чтобы спуск получился пологим, подниматься все же было тяжело. Впрочем, здоровья Владимиру Алексеевичу еще хватало, и он почти не сбил дыхания, когда подошел к деревянной лестнице из трех шестиметровых пролетов. Вот лестница была и в самом деле крута и опасна, если учесть, что ее никто не чистил; но подниматься помогали перила, и для физически крепкого человека форсировать эту преграду не составляло большого труда.
На середине лестницы Владимира Алексеевича застал телефонный звонок. Он вытащил трубку и посмотрел на определитель. Номер был незнаком, и потому отставной подполковник несколько секунд думал, прежде чем ответить. Он все же нажал на клавишу, но отозвался непривычно для себя. Раньше он всегда по старой памяти называл звание и фамилию, и это казалось естественным. Сейчас же просто сказал коротко:
– Слушаю…
– Владимир Алексеевич? – спросил незнакомый голос.
Подполковник некоторое время помолчал, потому что не хотел отвлекаться от своих мыслей, а незнакомый голос мог сулить только новые проблемы. Сомневаться в этом не приходилось, поскольку звонков он ни от кого не ждал.
– Я же сказал, что слушаю, – недовольно произнес Кирпичников.
– Я представлюсь. Генерал-лейтенант Апраксин. Зовут меня Виктор Евгеньевич. Поскольку вы в отставке, вам, возможно, будет легче звать меня по имени-отчеству.
– Я еще не совсем забыл свое армейское прошлое, хотя очень стараюсь, товарищ генерал. Потому мне привычнее будет называть вас по званию. Слушаю вас…
Кирпичников хорошо понял этот генеральский ход. Когда называешь человека по званию, тем более, если это звание генеральское, невольно входишь в уставные и в деловые отношения. А если зовешь по имени-отчеству, ситуация сразу смягчается и расслабляет. Но он на это не поддался.
– Я хотел бы встретиться с вами. Есть у меня к вам интересный разговор, Владимир Алексеевич. Для вас лично очень интересный.
– Извините, товарищ генерал, я привык сам определять степень интереса для себя лично. Потому от комментариев и восторгов воздержусь. Разговор, как я понимаю, нетелефонный?
– Естественно, нетелефонный.
– Меня сейчас нет в Москве. И в ближайшие две недели я не планировал возвращаться. Вас устроит встреча недели через две?
– Разговор срочный. Я знаю, где вы находитесь. Я сейчас на другом берегу Волги. До вас мне добираться…
– Если на машине через мост – около двух часов. Дорога сколькая, быстро не проедете. Если на снегоходе через Волгу, то двадцать минут. Но здесь лестница крутая, не для генералов…
– Лестница меня не смутила бы, меня смущает отсутствие снегохода.
– Береговые жители подрабатывают тем, что развозят на снегоходах рыбаков. Если спросите, вам покажут.
– Я все же предпочту машину. Значит, через два часа буду у вас. Где вас найти в деревне?
– Подъезжайте к храму. Это за кладбищем. Другие дороги не чищены, и проехать по ним можно только на «бэтээре». Я услышу шум двигателя и выйду вас встретить. Машина какая?
– «Ленд Крузер».
– Эта проедет. Я жду…
Убрав трубку, Владимир Алексеевич сел на ступеньку и посмотрел на Волгу. Даже с середины лестницы вид открывался такой, что дух захватывало. Наверное, и летом здесь тоже красиво. Даже еще красивее. Повидав на своем веку много привлекательных мест, в том числе и за рубежом, Кирпичников мог оценить по достоинству то, что видел сейчас. При этом человеком он был весьма здравомыслящим и потому понимал, что какому-нибудь жителю Калмыкии простор степей гораздо ближе волжских утесов. Но ему самому для душевного спокойствия нужно было именно это. Удалившись из Москвы от суеты и толкотни, он только здесь, на крутом волжском берегу, начал обретать спокойствие. Но его, кажется, опять хотели вытащить из тихой обители. Хорошо бы мягко выйти из положения и оставить за собой право выбора…
Кто такой генерал-лейтенант Апраксин, Владимир Алексеевич не знал. Но всегда лучше выяснить заранее, что за человек жаждет с тобой встретиться. И потому, не думая долго, Кирпичников набрал на трубке номер управления кадров ГРУ. Старый добрый друг и сослуживец полковник Барашков выдержал после вопроса паузу.
– Он, что, и до тебя добрался?
– Добрался, – сознался Владимир Алексеевич. – Вернее, добирается. Через два часа будет у меня. Так что это за субьект?
– Не знаю, – честно признался полковник.
– Но знаешь, что он до кого-то добирается…
– Это знаю. Мы получили приказ давать генерал-лейтенанту Апраксину полную информацию обо всех лицах, интерес к которым он проявит. Ну, естественно, кроме агентуры. Он, правда, не многих «достает», хотя личные дела прошерстил по всем бригадам спецназа. Видимо, и по отставникам, я не в курсе – отставники через меня не проходят… А что ему надо?
– Пока только поговорить. Откуда он?
– Понятия не имею. Приказ о содействии пришел от начальника Генштаба.
– Может, Служба внешней разведки?
– Сомневаюсь.
– ФБР? – пошутил Кирпичников.
– Нет, на ФСБ тоже не похоже, – со знанием дела сказал полковник Барашков. – Я же говорю, что не знаю. Мундир носит общевойсковой. Чаще ходит в «камуфляже», чем в мундире. Больше ничего добавить не могу.
– И на том спасибо.
– Как тебе отдыхается-то?
– Стараюсь. Только не привык отдыхать. Сначала трудно было. Теперь смирился.
– Пора, кажется, и мне готовиться. Сокращение грядет. Похоже, попаду…
– Соболезную. Рекомендую в деревню перебраться. В деревне хорошо.
– Подумаю. Я же сам деревенский. Бывай здоров…
Убрав трубку, Владимир Алексеевич двинулся вверх по лестнице. Она выводила на тропинку между двумя заборами, которая через двадцать шагов заканчивалась у церковных ворот. Оказавшись там, подполковник Кирпичников увидел местного священника отца Викентия Колпакова, разговаривавшего с рабочими, занятыми на реставрации. Летом реставрационные работы в основном велись на улице, где второй год шло восстановление некогда снесенного придела; сейчас какие-то работы велись внутри, и батюшка что-то сердито объяснял рабочим. За ту неделю, что отставной подполковник провел в деревне, он несколько раз беседовал со священником, и беседы эти были долгими. Отец Викентий говорил темпераментно, резко, обличающе, любил призывать к покаянию и грозить скорым пришествием «последних времен», обещанных в Апокалипсисе. Иногда такие темы полностью соответствовали настроению Владимира Алексеевича, и он внимал батюшке с интересом. Сейчас настроения слушать его излияния не было, благо у священника нашлись какие-то свои неотложные дела. Не желая мешать человеку, Владимир Алексеевич пошел в сторону дома брата.
Виктор Алексеевич был на четыре года старше. Хотя он и носил полковничьи погоны, но почти всю жизнь проработал представителем заказчика на оборонном предприятии и, по большому счету, как считал младший брат, мало понимал, что такое настоящая служба. В деревне на берегу Волги Виктор поселился из-за главной своей страсти в жизни – рыбалки, особенно зимней. С женой в последние годы отношения у брата что-то не ладились. Она осталась в городе, присматривала за внуками, а Виктор Алексеевич из деревни почти не выезжал.
Дом был открыт, поскольку закрываться здесь было не от кого. Брат, естественно, ушел по льду куда-то к ему одному известным, уже просверленным во льду лункам, и мог вернуться только к концу дня. Но перед уходом, конечно, как всегда это делал, не забыл протопить печь, и в доме было тепло. Вообще-то дом был старым, с множеством трещин и дыр, и потому топить приходилось и утром, и вечером. Особенно в морозы. Владимир Алексеевич по своему характеру давно бы все утеплил, но Виктора комфорт особо не волновал, и до ремонта у него все руки не доходили. Младший же брат приехал в деревню, как сам планировал, ненадолго.
С крыльца тоже была видна Волга, но только середина реки и противоположный берег, вдоль которого шла автомобильная дорога. Куда-то в ту сторону всегда и ходил старший брат. Впрочем, Владимир, к рыбалке совершенно равнодушный, даже не знал толком, где Виктор пропадает. Необходимости в поиске пока не возникало.
Постояв на крыльце, замирая от вида радующего душу простора, Владимир Алексеевич вздохнул и вошел в дом. Печка была еще горячей, от нее волнами шло приятное тепло. Владимир Алексеевич поставил на электроплитку чайник. Вообще-то, по совету жены брата, он привез ему в подарок нормальный электрочайник. Но оказалось, что старая проводка не переносит такой нагрузки и сразу вылетают «пробки», по старинке заменявшие уже всем привычные автоматы-предохранители.
Подполковник успел уже заварить чай, когда услышал шум двигателя. Это наверняка приехал генерал на своем «Ленд Крузере». Дорога была не рассчитана на такие широкие машины, и потому тяжелый генеральский внедорожник хотя бы одним колесом обязательно должен был уминать сугробы. Владимир Алексеевич набросил на плечи бушлат, с которого давно уже снял погоны, и вышел встречать гостя…
«Ленд Крузер» через сугробы все же пробился. Кирпичников сразу обратил внимание на то, что номер московский, а не военный. Следовательно, машина, скорее всего, личная, если только не приписана к какой-то спецслужбе, которая не желает показывать принадлежность к ней своих сотрудников. О том, что машина личная, говорил и тот факт, что приехал только один человек, причем в гражданском. То есть, если это был генерал-лейтенант Апраксин, он сам находился за рулем.
Такие короткие наблюдения за мелочами были в привычке подполковника Кирпичникова и позволяли ему сразу сделать определенные выводы о характере человека, который хотел с ним поговорить. И выводы эти были скорее в пользу генерала, чем против него. Человек в таком высоком звании не может занимать должность, не позволяющую ему иметь персонального водителя. Наверное, генерал имеет. Но он предпочитает даже по сложной дороге ехать самостоятельно. И в себе уверен, и, вполне вероятно, соблюдает повышенный режим секретности. О том, что он встречается с отставным подполковником спецназа ГРУ, скорее всего, не знал никто.
– Владимир Алексеевич, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Апраксин, выходя из машины.
Он, скорее всего, узнал Кирпичникова. Это было видно по глазам. Узнал по фотографиям из личного дела, которые наверняка рассматривал перед встречей. Но все же уточнил, перестраховываясь.
– Так точно. Здравия желаю, товарищ генерал. Как добрались? Дорога держит?
– Скользко. Но у меня машина тяжелая. Если не гнать, то безопасно. Говорить будем в машине, или пригласите меня куда-нибудь?
– Только в дом брата. Больше мне пригласить некуда.
– Нет, нам лучше побеседовать наедине.
– Брат на рыбалке. Дома никого нет. Даже собака за ним увязалась. Он ее свежей рыбкой подкармливает, – Владимир Алексеевич сделал рукой приглашающий жест и первым шагнул на узкую тропинку, разрезавшую сугроб извилистой линией.
– Собаку речной рыбой кормить рискованно, – шагая следом, в спину подполковнику сказал генерал. – У меня дочь своей кошке карасей давала. Кость в стенку желудка воткнулась, и все…
– Эта собака на генетическом уровне знает, как есть рыбу, – возразил Кирпичников. – Ньюфаундленд. Порода, которая когда-то рыбакам сети таскала и одной рыбой питалась. Много веков. Научилась за это время. И разницы не видит, морская рыба или речная. Вчера от жереха один скелет остался. Умеет кости выбрать и выплюнуть, хотя пасть такая, что вся рыбина целиком там уместится.
– Водолаз? – понимающе сказал генерал.
– Это не водолаз. Это ньюфаундленд. Водолаз – это неудачная попытка советских кинологов вывести новую породу. Порода не прижилась. Изначальный материал оказался во всем сильнее искомого. Добрая кровь ньюфаундленда оказалась непобедимой.
– Вот как, – легко признал свою кинологическую неграмотность генерал.
Дальше шли молча. Генерал ничего не говорил, а подполковнику было неудобно поворачивать голову, чтобы что-то сказать. Тропинка была узкая и скользкая, и требовалось смотреть под ноги, чтобы не упасть.
Дома Владимир Алексеевич показал на вешалку.
– Раздевайтесь. Здесь хорошо натоплено.
Генерал повесил на вешалку дубленку и шапку, а подполковник скользнул взглядом по его костюму. Пистолета в подмышечной кобуре не просматривалось, как и за поясом – ни со спины, ни спереди. Обычно, если пистолет носят под мышкой, сам пиджак предпочитают не застегивать, но постоянно придерживают полы, чтобы не распахнулись. Эта привычка сохраняется даже тогда, когда необходимости прятать оружие нет. Но генерал был, видимо, без ствола, и этим не походил на сотрудников спецслужбы, которые с оружием, как правило, чувствуют себя более уверенно и потому предпочитают не расставаться с ним даже в безопасной обстановке.
– Здесь мы можем беседовать спокойно. Подслушивать нас некому. В доме даже крыс не водится, – усмехнулся Кирпичников. – Могу угостить вас только чаем, товарищ генерал. У моего брата с печенью нелады, он спиртного дома не держит. Я к бутылке равнодушен, и потому припасов тоже не имею. Магазина в деревне нет. За хлебом ездим или ходим в райцентр.
– Я деловые разговоры предпочитаю вести на свежую голову, – ответил генерал.
– Я понимаю, что вы приехали сюда не природой любоваться… Тогда давайте, товарищ генерал, приступим.
Владимир Алексеевич чувствовал приятную вольность при общении с генералом – ведь он не носил уже погоны и мог не слушаться приказа и вообще был с Апраксиным, по сути дела, на равных. По крайней мере, до начала разговора, потому что такого рода встречи, в принципе, иногда могут заканчиваться и плачевно. Подполковнику спецназа ГРУ, участнику многих боевых операций, всегда можно предъявить нечто такое, за что с него можно потребовать определенных услуг. Но это уже специализация, скорее, ФСБ, как раньше на провокациях и шантаже специализировалось КГБ. Генерал-лейтенант Апраксин, кажется, представлял какую-то другую структуру, которая, впрочем, могла оказаться не менее беззастенчивой.
– Приступим, Владимир Алексеевич… Если у меня правильные данные, на вашем счету четыре командировки в Анголу, две – в Никарагуа и одна – в Сальвадор. Я не ошибаюсь?
– Никак нет, товарищ генерал. Вы не ошибаетесь, если уж вас допустили до этих данных.
Апраксин усмехнулся.
– Я даже не спрашиваю, с чего вы взяли, что меня ознакомили с вашим послужным списком. Меня интересует только связанное с вашими командировками знание испанского языка.
– В Анголе, кроме множества местных языков, говорят вообще-то на португальском. Его я знаю хорошо. Испанский – чуть хуже, но не испытываю проблем при общении с испанцами или, скажем, с мексиканцами.
– Я знаю, что в Анголе говорят на португальском. Но португальский и испанский близки…
– Как русский и украинский или как русский и белорусский. Много общих слов, но они часто имеют другое значение. Понять можно, но не всегда. Вообще-то это другой язык, честно говоря. Зная португальский, но еще не изучая испанский, я пытался общаться с испанцами. Трудно было. Пришлось учить.
Владимир Алексеевич не спрашивал, чем вызван такой вопрос Апраксина. И без того было ясно, что генерал объяснит сам, когда наступит необходимый момент. Но объяснять он начал издалека и выбрал при этом не самый удобный путь обходной дипломатии. По крайней мере, подполковник Кирпичников не хотел пускать разговор по такому неприятному для него, хотя и осторожному пути.
– А вы, Владимир Алексеевич, не рано в отставку ушли? Пятьдесят один год для разведчика – это золотой век, – сказал Апраксин. – Опыт накопился солидный. И есть много специфических областей, где его можно с успехом применить. На мой взгляд, вы поторопились.
Кирпичников нахмурился.
– Товарищ генерал, давайте не будем соблюдать взаимную вежливость. Я предпочитаю говорить напрямую, без недомолвок и намеков. Вам прекрасно известно, что не я ушел в отставку, а меня «ушли», как и всю нашу расформированную бригаду. Когда в результате реформ непродуманные эксперименты, извините меня за прямолинейность, дают только вонючие экскременты, как и большинство потуг господина Табуреткина, хорошего ждать не приходится. Хорошего для страны и ее армии, я имею ввиду.
Генерал свою ошибку понял и сумел вовремя ее исправить. Он выдержал недолгую паузу, которая потребовалась ему, чтобы четче сформулировать свою мысль, и сказал откровенно и по-военному отчетливо, отделяя слова друг от друга:
– Как офицер офицера, а понимаю вас и полностью разделяю ваши взгляды на ситуацию. Как, думаю, и большинство офицеров России. Тем не менее, присягу мы давали не министру обороны, не президенту или премьер-министру. Мы своей стране ее давали. И на нее мы обижаться не вправе. И именно потому мы еще служим. Не правителям, а стране.
– Простите, товарищ генерал, я сразу не спросил, хотя для продолжения разговора это, я считаю, необходимо: где вы служите?
– Где я служу? На этот вопрос не так легко ответить, поскольку в курс дела вводить можно только человека, давшего согласие на сотрудничество. Но без этого человеку невозможно объяснить, что представляет собой служба, которую ему предлагают. Есть такое новое подразделение. Условное наименование – Департамент «Х». Я являюсь его руководителем и подбираю людей. К сожалению, пока лично – наш департамент еще не располагает большими людскими ресурсами, и потому оперативный состав формирую я сам. Помощникам могу доверить только формирование остальных отделов. В некоторых организационно-административных вопросах я слегка «плаваю».
– Пока ясно только то, что не ясно ничего. Но из всего сказанного я могу сделать вывод, что вы приглашаете меня к себе для прохождения дальнейшей службы? – напрямую спросил Владимир Алексеевич.
– Именно так, – кивнул Апраксин. – Я уже минут десять говорю об этом.
– Я уже десять минут, товарищ генерал, именно так вас и понимаю. При этом понимаю и другое. Если существует условное наименование, не несущее, честно говоря, никакой информации несведущему человеку, существует и действительное наименование, раскрыть которое вы права не имеете. Помимо этого существует еще и весьма специфическая сфера деятельности, которой призван заниматься Департамент «Х». И без этого аспекта нам никак не обойтись. Не то у меня сейчас состояние духа, чтобы с головой бросаться в омут. Извините, товарищ генерал, но вы сами должны понимать, что вынужденная отставка не могла вызвать у меня вдохновения. А попасть из плохого положения в худшее мне не хочется. И потому «кот в мешке» меня не устраивает.
– В оперативном составе у меня пока числятся три офицера: бывший командир погранзаставы, бывший врач-психотерапевт и бывший офицер вашей службы, старший лейтенант спецназа ГРУ. И с каждым из них мне приходилось вести точно такую же беседу, и точно так же я искал возможность доходчиво – но не выдавая, разумеется, никаких секретов – объяснить им специфику будущей работы.
– Из какой бригады старший лейтенант?
Генерал назвал.
– Я там командира бригады с начальником штаба и одного комбата знаю. Полковник и два подполковника. Старших лейтенантов, даже если и встречались где-то на операциях, что вполне возможно, не помню. Фамилию назвать можете?
– Старший лейтенант Радимов. Звание капитана он получит на днях. Мы его зовем просто Костя. Офицер толковый.
– Нет. Не знаю, к сожалению. Справляется?
– Мы пока провели одну операцию – довольно успешно и с большим резонансом, хотя все наши действия оставались в тени и останутся, надеюсь, навсегда. К вам я обращаюсь не просто потому, что вы, Владимир Алексеевич, боевой офицер с прекрасным послужным списком, выпали по воле случая и недальновидности вашего руководства из системы. У меня есть настоятельная необходимость в специалисте вашего уровня, причем обязательно владеющим испанским языком. Это я вам объясняю, почему выбор пал на вас, а не на других отставников, которых сейчас появилось, к сожалению, множество.
– К сожалению… Армию умышленно лишают самых боеспособных сил.
– Бывали в России времена не менее тяжелые. Если бы она не выстояла, мы бы с вами сейчас не беседовали… Итак, что касается вашей работы. Мы планируем привлечь вас к участию в боевой операции, по сути дела, полностью отвечающей вашему профилю. Это будет операция спецназа, но одновременно и операция Департамента «Х». Это я про характер действий говорю, а не про задействованные силы: участвует только оперативный состав нашего Департамента. Операция будет считаться для вас испытательным сроком. Если все пройдет хорошо, вы автоматически получите следующую звездочку на погоны и возглавите всю оперативную группу. Должностной оклад будет значительным. Я не помню в цифрах, но чуть ли не вдвое больше вашего прежнего. В ходе первой испытательной операции вы, естественно, познакомитесь и с содержанием нашей работы, хотя саму ее к основному виду деятельности можно отнести с большой натяжкой.
– Возможно, я соглашусь, товарищ генерал, – медленно произнося слова и все еще раздумывая, сказал Владимир Алексеевич. – Скорее всего, я соглашусь. Трудно мне без службы. Воспитан я так. Сколько времени вы мне даете на размышление?
– До завтрашнего утра. В десять ноль-ноль я вам позвоню. Если будете согласны, я за вами заеду, и вместе отправимся в Москву. Документы мы сумеем оформить быстро.
Кирпичников с минуту помолчал, разглядывая незамысловатые узоры на клеенке, и решился:
– Можете, товарищ генерал, не звонить. Сразу заезжайте…
Смотреть на это было даже забавно, хотя визг испуганных женщин раздражал. Однако человек, стоявший на вмерзшем в лед причале для лодок, смотрел вовсе не на слегка подвыпившую компанию, что пробовала пройти по льду озера к дому отдыха напрямую через залив. Он смотрел сквозь них, просто мимо, и нисколько не интересовался поведением группы. Это были отдыхающие из дома отдыха, торопившиеся с лесной прогулки на обед. Если они и привлекали внимание мужчины, то только одним: когда же они, наконец, скроются из виду. Потому что любые людские голоса, нарушавшие тишину, сейчас его раздражали. Подполковник спецназа ГРУ в отставке Владимир Алексеевич Кирпичников специально уехал к брату в деревню, чтобы спрятаться от шума и суеты и обдумать как следует свое положение; но неугомонные в своем бездумном веселье люди доставали и здесь.
Деревня, где после выхода на пенсию жил брат, стояла на высоком волжском берегу, с которого открывался великолепный вид на саму Волгу и небольшой заливчик, образовавшийся при впадении в нее другой реки, поменьше, названной, как и многие другие притоки Волги по всему ее течению, Воложка. Зимой в деревне жили только две немолодые семьи – брат Владимира Алексеевича да священник с матерью. Священник принял на себя обет безбрачия и потому жил без своей семьи. Поскольку в деревне еще при царе-батюшке был построен храм, который давно уже начали восстанавливать, официально она называлась не деревней, а селом, но все привычно звали его деревней. Летом здесь, как говорил брат, было довольно людно. Пустующие дома за копейки скупили москвичи и понастроили себе на крутом волжском берегу дач, одну уродливее другой. С этих участков допоздна не то что лилась, а рвалась музыка, что в немалой степени раздражало тех, кто приезжал сюда отдохнуть в тишине. Местный священник отец Викентий возмущался этой вакханалией, но в основном в узком кругу, поскольку дачники часто жертвовали на восстановление храма. Больше денег взять было неоткуда. Епархия существенно помочь не могла или не желала, потому что батюшка считался почти опальным за свои разговоры с прихожанами, а местные власти сами едва концы с концами сводили – как, впрочем, и по всей России.
Владимир Алексеевич подождал, надеясь, что визгливая компания все же удалится по льду, но женщинам хруст показался страшным, и отдыхающие двинулись тропой по берегу в обход залива. Значит, должны были пройти мимо отставного подполковника и могли пристать с разговорами. А ему разговаривать ни с кем не хотелось, поэтому Владимир Алексеевич повернулся и стал подниматься по крутой тропе на высокий берег. Несмотря на то, что тропу прокладывали специально и пытались протоптать так, чтобы спуск получился пологим, подниматься все же было тяжело. Впрочем, здоровья Владимиру Алексеевичу еще хватало, и он почти не сбил дыхания, когда подошел к деревянной лестнице из трех шестиметровых пролетов. Вот лестница была и в самом деле крута и опасна, если учесть, что ее никто не чистил; но подниматься помогали перила, и для физически крепкого человека форсировать эту преграду не составляло большого труда.
На середине лестницы Владимира Алексеевича застал телефонный звонок. Он вытащил трубку и посмотрел на определитель. Номер был незнаком, и потому отставной подполковник несколько секунд думал, прежде чем ответить. Он все же нажал на клавишу, но отозвался непривычно для себя. Раньше он всегда по старой памяти называл звание и фамилию, и это казалось естественным. Сейчас же просто сказал коротко:
– Слушаю…
– Владимир Алексеевич? – спросил незнакомый голос.
Подполковник некоторое время помолчал, потому что не хотел отвлекаться от своих мыслей, а незнакомый голос мог сулить только новые проблемы. Сомневаться в этом не приходилось, поскольку звонков он ни от кого не ждал.
– Я же сказал, что слушаю, – недовольно произнес Кирпичников.
– Я представлюсь. Генерал-лейтенант Апраксин. Зовут меня Виктор Евгеньевич. Поскольку вы в отставке, вам, возможно, будет легче звать меня по имени-отчеству.
– Я еще не совсем забыл свое армейское прошлое, хотя очень стараюсь, товарищ генерал. Потому мне привычнее будет называть вас по званию. Слушаю вас…
Кирпичников хорошо понял этот генеральский ход. Когда называешь человека по званию, тем более, если это звание генеральское, невольно входишь в уставные и в деловые отношения. А если зовешь по имени-отчеству, ситуация сразу смягчается и расслабляет. Но он на это не поддался.
– Я хотел бы встретиться с вами. Есть у меня к вам интересный разговор, Владимир Алексеевич. Для вас лично очень интересный.
– Извините, товарищ генерал, я привык сам определять степень интереса для себя лично. Потому от комментариев и восторгов воздержусь. Разговор, как я понимаю, нетелефонный?
– Естественно, нетелефонный.
– Меня сейчас нет в Москве. И в ближайшие две недели я не планировал возвращаться. Вас устроит встреча недели через две?
– Разговор срочный. Я знаю, где вы находитесь. Я сейчас на другом берегу Волги. До вас мне добираться…
– Если на машине через мост – около двух часов. Дорога сколькая, быстро не проедете. Если на снегоходе через Волгу, то двадцать минут. Но здесь лестница крутая, не для генералов…
– Лестница меня не смутила бы, меня смущает отсутствие снегохода.
– Береговые жители подрабатывают тем, что развозят на снегоходах рыбаков. Если спросите, вам покажут.
– Я все же предпочту машину. Значит, через два часа буду у вас. Где вас найти в деревне?
– Подъезжайте к храму. Это за кладбищем. Другие дороги не чищены, и проехать по ним можно только на «бэтээре». Я услышу шум двигателя и выйду вас встретить. Машина какая?
– «Ленд Крузер».
– Эта проедет. Я жду…
Убрав трубку, Владимир Алексеевич сел на ступеньку и посмотрел на Волгу. Даже с середины лестницы вид открывался такой, что дух захватывало. Наверное, и летом здесь тоже красиво. Даже еще красивее. Повидав на своем веку много привлекательных мест, в том числе и за рубежом, Кирпичников мог оценить по достоинству то, что видел сейчас. При этом человеком он был весьма здравомыслящим и потому понимал, что какому-нибудь жителю Калмыкии простор степей гораздо ближе волжских утесов. Но ему самому для душевного спокойствия нужно было именно это. Удалившись из Москвы от суеты и толкотни, он только здесь, на крутом волжском берегу, начал обретать спокойствие. Но его, кажется, опять хотели вытащить из тихой обители. Хорошо бы мягко выйти из положения и оставить за собой право выбора…
Кто такой генерал-лейтенант Апраксин, Владимир Алексеевич не знал. Но всегда лучше выяснить заранее, что за человек жаждет с тобой встретиться. И потому, не думая долго, Кирпичников набрал на трубке номер управления кадров ГРУ. Старый добрый друг и сослуживец полковник Барашков выдержал после вопроса паузу.
– Он, что, и до тебя добрался?
– Добрался, – сознался Владимир Алексеевич. – Вернее, добирается. Через два часа будет у меня. Так что это за субьект?
– Не знаю, – честно признался полковник.
– Но знаешь, что он до кого-то добирается…
– Это знаю. Мы получили приказ давать генерал-лейтенанту Апраксину полную информацию обо всех лицах, интерес к которым он проявит. Ну, естественно, кроме агентуры. Он, правда, не многих «достает», хотя личные дела прошерстил по всем бригадам спецназа. Видимо, и по отставникам, я не в курсе – отставники через меня не проходят… А что ему надо?
– Пока только поговорить. Откуда он?
– Понятия не имею. Приказ о содействии пришел от начальника Генштаба.
– Может, Служба внешней разведки?
– Сомневаюсь.
– ФБР? – пошутил Кирпичников.
– Нет, на ФСБ тоже не похоже, – со знанием дела сказал полковник Барашков. – Я же говорю, что не знаю. Мундир носит общевойсковой. Чаще ходит в «камуфляже», чем в мундире. Больше ничего добавить не могу.
– И на том спасибо.
– Как тебе отдыхается-то?
– Стараюсь. Только не привык отдыхать. Сначала трудно было. Теперь смирился.
– Пора, кажется, и мне готовиться. Сокращение грядет. Похоже, попаду…
– Соболезную. Рекомендую в деревню перебраться. В деревне хорошо.
– Подумаю. Я же сам деревенский. Бывай здоров…
Убрав трубку, Владимир Алексеевич двинулся вверх по лестнице. Она выводила на тропинку между двумя заборами, которая через двадцать шагов заканчивалась у церковных ворот. Оказавшись там, подполковник Кирпичников увидел местного священника отца Викентия Колпакова, разговаривавшего с рабочими, занятыми на реставрации. Летом реставрационные работы в основном велись на улице, где второй год шло восстановление некогда снесенного придела; сейчас какие-то работы велись внутри, и батюшка что-то сердито объяснял рабочим. За ту неделю, что отставной подполковник провел в деревне, он несколько раз беседовал со священником, и беседы эти были долгими. Отец Викентий говорил темпераментно, резко, обличающе, любил призывать к покаянию и грозить скорым пришествием «последних времен», обещанных в Апокалипсисе. Иногда такие темы полностью соответствовали настроению Владимира Алексеевича, и он внимал батюшке с интересом. Сейчас настроения слушать его излияния не было, благо у священника нашлись какие-то свои неотложные дела. Не желая мешать человеку, Владимир Алексеевич пошел в сторону дома брата.
Виктор Алексеевич был на четыре года старше. Хотя он и носил полковничьи погоны, но почти всю жизнь проработал представителем заказчика на оборонном предприятии и, по большому счету, как считал младший брат, мало понимал, что такое настоящая служба. В деревне на берегу Волги Виктор поселился из-за главной своей страсти в жизни – рыбалки, особенно зимней. С женой в последние годы отношения у брата что-то не ладились. Она осталась в городе, присматривала за внуками, а Виктор Алексеевич из деревни почти не выезжал.
Дом был открыт, поскольку закрываться здесь было не от кого. Брат, естественно, ушел по льду куда-то к ему одному известным, уже просверленным во льду лункам, и мог вернуться только к концу дня. Но перед уходом, конечно, как всегда это делал, не забыл протопить печь, и в доме было тепло. Вообще-то дом был старым, с множеством трещин и дыр, и потому топить приходилось и утром, и вечером. Особенно в морозы. Владимир Алексеевич по своему характеру давно бы все утеплил, но Виктора комфорт особо не волновал, и до ремонта у него все руки не доходили. Младший же брат приехал в деревню, как сам планировал, ненадолго.
С крыльца тоже была видна Волга, но только середина реки и противоположный берег, вдоль которого шла автомобильная дорога. Куда-то в ту сторону всегда и ходил старший брат. Впрочем, Владимир, к рыбалке совершенно равнодушный, даже не знал толком, где Виктор пропадает. Необходимости в поиске пока не возникало.
Постояв на крыльце, замирая от вида радующего душу простора, Владимир Алексеевич вздохнул и вошел в дом. Печка была еще горячей, от нее волнами шло приятное тепло. Владимир Алексеевич поставил на электроплитку чайник. Вообще-то, по совету жены брата, он привез ему в подарок нормальный электрочайник. Но оказалось, что старая проводка не переносит такой нагрузки и сразу вылетают «пробки», по старинке заменявшие уже всем привычные автоматы-предохранители.
Подполковник успел уже заварить чай, когда услышал шум двигателя. Это наверняка приехал генерал на своем «Ленд Крузере». Дорога была не рассчитана на такие широкие машины, и потому тяжелый генеральский внедорожник хотя бы одним колесом обязательно должен был уминать сугробы. Владимир Алексеевич набросил на плечи бушлат, с которого давно уже снял погоны, и вышел встречать гостя…
«Ленд Крузер» через сугробы все же пробился. Кирпичников сразу обратил внимание на то, что номер московский, а не военный. Следовательно, машина, скорее всего, личная, если только не приписана к какой-то спецслужбе, которая не желает показывать принадлежность к ней своих сотрудников. О том, что машина личная, говорил и тот факт, что приехал только один человек, причем в гражданском. То есть, если это был генерал-лейтенант Апраксин, он сам находился за рулем.
Такие короткие наблюдения за мелочами были в привычке подполковника Кирпичникова и позволяли ему сразу сделать определенные выводы о характере человека, который хотел с ним поговорить. И выводы эти были скорее в пользу генерала, чем против него. Человек в таком высоком звании не может занимать должность, не позволяющую ему иметь персонального водителя. Наверное, генерал имеет. Но он предпочитает даже по сложной дороге ехать самостоятельно. И в себе уверен, и, вполне вероятно, соблюдает повышенный режим секретности. О том, что он встречается с отставным подполковником спецназа ГРУ, скорее всего, не знал никто.
– Владимир Алексеевич, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Апраксин, выходя из машины.
Он, скорее всего, узнал Кирпичникова. Это было видно по глазам. Узнал по фотографиям из личного дела, которые наверняка рассматривал перед встречей. Но все же уточнил, перестраховываясь.
– Так точно. Здравия желаю, товарищ генерал. Как добрались? Дорога держит?
– Скользко. Но у меня машина тяжелая. Если не гнать, то безопасно. Говорить будем в машине, или пригласите меня куда-нибудь?
– Только в дом брата. Больше мне пригласить некуда.
– Нет, нам лучше побеседовать наедине.
– Брат на рыбалке. Дома никого нет. Даже собака за ним увязалась. Он ее свежей рыбкой подкармливает, – Владимир Алексеевич сделал рукой приглашающий жест и первым шагнул на узкую тропинку, разрезавшую сугроб извилистой линией.
– Собаку речной рыбой кормить рискованно, – шагая следом, в спину подполковнику сказал генерал. – У меня дочь своей кошке карасей давала. Кость в стенку желудка воткнулась, и все…
– Эта собака на генетическом уровне знает, как есть рыбу, – возразил Кирпичников. – Ньюфаундленд. Порода, которая когда-то рыбакам сети таскала и одной рыбой питалась. Много веков. Научилась за это время. И разницы не видит, морская рыба или речная. Вчера от жереха один скелет остался. Умеет кости выбрать и выплюнуть, хотя пасть такая, что вся рыбина целиком там уместится.
– Водолаз? – понимающе сказал генерал.
– Это не водолаз. Это ньюфаундленд. Водолаз – это неудачная попытка советских кинологов вывести новую породу. Порода не прижилась. Изначальный материал оказался во всем сильнее искомого. Добрая кровь ньюфаундленда оказалась непобедимой.
– Вот как, – легко признал свою кинологическую неграмотность генерал.
Дальше шли молча. Генерал ничего не говорил, а подполковнику было неудобно поворачивать голову, чтобы что-то сказать. Тропинка была узкая и скользкая, и требовалось смотреть под ноги, чтобы не упасть.
Дома Владимир Алексеевич показал на вешалку.
– Раздевайтесь. Здесь хорошо натоплено.
Генерал повесил на вешалку дубленку и шапку, а подполковник скользнул взглядом по его костюму. Пистолета в подмышечной кобуре не просматривалось, как и за поясом – ни со спины, ни спереди. Обычно, если пистолет носят под мышкой, сам пиджак предпочитают не застегивать, но постоянно придерживают полы, чтобы не распахнулись. Эта привычка сохраняется даже тогда, когда необходимости прятать оружие нет. Но генерал был, видимо, без ствола, и этим не походил на сотрудников спецслужбы, которые с оружием, как правило, чувствуют себя более уверенно и потому предпочитают не расставаться с ним даже в безопасной обстановке.
– Здесь мы можем беседовать спокойно. Подслушивать нас некому. В доме даже крыс не водится, – усмехнулся Кирпичников. – Могу угостить вас только чаем, товарищ генерал. У моего брата с печенью нелады, он спиртного дома не держит. Я к бутылке равнодушен, и потому припасов тоже не имею. Магазина в деревне нет. За хлебом ездим или ходим в райцентр.
– Я деловые разговоры предпочитаю вести на свежую голову, – ответил генерал.
– Я понимаю, что вы приехали сюда не природой любоваться… Тогда давайте, товарищ генерал, приступим.
Владимир Алексеевич чувствовал приятную вольность при общении с генералом – ведь он не носил уже погоны и мог не слушаться приказа и вообще был с Апраксиным, по сути дела, на равных. По крайней мере, до начала разговора, потому что такого рода встречи, в принципе, иногда могут заканчиваться и плачевно. Подполковнику спецназа ГРУ, участнику многих боевых операций, всегда можно предъявить нечто такое, за что с него можно потребовать определенных услуг. Но это уже специализация, скорее, ФСБ, как раньше на провокациях и шантаже специализировалось КГБ. Генерал-лейтенант Апраксин, кажется, представлял какую-то другую структуру, которая, впрочем, могла оказаться не менее беззастенчивой.
– Приступим, Владимир Алексеевич… Если у меня правильные данные, на вашем счету четыре командировки в Анголу, две – в Никарагуа и одна – в Сальвадор. Я не ошибаюсь?
– Никак нет, товарищ генерал. Вы не ошибаетесь, если уж вас допустили до этих данных.
Апраксин усмехнулся.
– Я даже не спрашиваю, с чего вы взяли, что меня ознакомили с вашим послужным списком. Меня интересует только связанное с вашими командировками знание испанского языка.
– В Анголе, кроме множества местных языков, говорят вообще-то на португальском. Его я знаю хорошо. Испанский – чуть хуже, но не испытываю проблем при общении с испанцами или, скажем, с мексиканцами.
– Я знаю, что в Анголе говорят на португальском. Но португальский и испанский близки…
– Как русский и украинский или как русский и белорусский. Много общих слов, но они часто имеют другое значение. Понять можно, но не всегда. Вообще-то это другой язык, честно говоря. Зная португальский, но еще не изучая испанский, я пытался общаться с испанцами. Трудно было. Пришлось учить.
Владимир Алексеевич не спрашивал, чем вызван такой вопрос Апраксина. И без того было ясно, что генерал объяснит сам, когда наступит необходимый момент. Но объяснять он начал издалека и выбрал при этом не самый удобный путь обходной дипломатии. По крайней мере, подполковник Кирпичников не хотел пускать разговор по такому неприятному для него, хотя и осторожному пути.
– А вы, Владимир Алексеевич, не рано в отставку ушли? Пятьдесят один год для разведчика – это золотой век, – сказал Апраксин. – Опыт накопился солидный. И есть много специфических областей, где его можно с успехом применить. На мой взгляд, вы поторопились.
Кирпичников нахмурился.
– Товарищ генерал, давайте не будем соблюдать взаимную вежливость. Я предпочитаю говорить напрямую, без недомолвок и намеков. Вам прекрасно известно, что не я ушел в отставку, а меня «ушли», как и всю нашу расформированную бригаду. Когда в результате реформ непродуманные эксперименты, извините меня за прямолинейность, дают только вонючие экскременты, как и большинство потуг господина Табуреткина, хорошего ждать не приходится. Хорошего для страны и ее армии, я имею ввиду.
Генерал свою ошибку понял и сумел вовремя ее исправить. Он выдержал недолгую паузу, которая потребовалась ему, чтобы четче сформулировать свою мысль, и сказал откровенно и по-военному отчетливо, отделяя слова друг от друга:
– Как офицер офицера, а понимаю вас и полностью разделяю ваши взгляды на ситуацию. Как, думаю, и большинство офицеров России. Тем не менее, присягу мы давали не министру обороны, не президенту или премьер-министру. Мы своей стране ее давали. И на нее мы обижаться не вправе. И именно потому мы еще служим. Не правителям, а стране.
– Простите, товарищ генерал, я сразу не спросил, хотя для продолжения разговора это, я считаю, необходимо: где вы служите?
– Где я служу? На этот вопрос не так легко ответить, поскольку в курс дела вводить можно только человека, давшего согласие на сотрудничество. Но без этого человеку невозможно объяснить, что представляет собой служба, которую ему предлагают. Есть такое новое подразделение. Условное наименование – Департамент «Х». Я являюсь его руководителем и подбираю людей. К сожалению, пока лично – наш департамент еще не располагает большими людскими ресурсами, и потому оперативный состав формирую я сам. Помощникам могу доверить только формирование остальных отделов. В некоторых организационно-административных вопросах я слегка «плаваю».
– Пока ясно только то, что не ясно ничего. Но из всего сказанного я могу сделать вывод, что вы приглашаете меня к себе для прохождения дальнейшей службы? – напрямую спросил Владимир Алексеевич.
– Именно так, – кивнул Апраксин. – Я уже минут десять говорю об этом.
– Я уже десять минут, товарищ генерал, именно так вас и понимаю. При этом понимаю и другое. Если существует условное наименование, не несущее, честно говоря, никакой информации несведущему человеку, существует и действительное наименование, раскрыть которое вы права не имеете. Помимо этого существует еще и весьма специфическая сфера деятельности, которой призван заниматься Департамент «Х». И без этого аспекта нам никак не обойтись. Не то у меня сейчас состояние духа, чтобы с головой бросаться в омут. Извините, товарищ генерал, но вы сами должны понимать, что вынужденная отставка не могла вызвать у меня вдохновения. А попасть из плохого положения в худшее мне не хочется. И потому «кот в мешке» меня не устраивает.
– В оперативном составе у меня пока числятся три офицера: бывший командир погранзаставы, бывший врач-психотерапевт и бывший офицер вашей службы, старший лейтенант спецназа ГРУ. И с каждым из них мне приходилось вести точно такую же беседу, и точно так же я искал возможность доходчиво – но не выдавая, разумеется, никаких секретов – объяснить им специфику будущей работы.
– Из какой бригады старший лейтенант?
Генерал назвал.
– Я там командира бригады с начальником штаба и одного комбата знаю. Полковник и два подполковника. Старших лейтенантов, даже если и встречались где-то на операциях, что вполне возможно, не помню. Фамилию назвать можете?
– Старший лейтенант Радимов. Звание капитана он получит на днях. Мы его зовем просто Костя. Офицер толковый.
– Нет. Не знаю, к сожалению. Справляется?
– Мы пока провели одну операцию – довольно успешно и с большим резонансом, хотя все наши действия оставались в тени и останутся, надеюсь, навсегда. К вам я обращаюсь не просто потому, что вы, Владимир Алексеевич, боевой офицер с прекрасным послужным списком, выпали по воле случая и недальновидности вашего руководства из системы. У меня есть настоятельная необходимость в специалисте вашего уровня, причем обязательно владеющим испанским языком. Это я вам объясняю, почему выбор пал на вас, а не на других отставников, которых сейчас появилось, к сожалению, множество.
– К сожалению… Армию умышленно лишают самых боеспособных сил.
– Бывали в России времена не менее тяжелые. Если бы она не выстояла, мы бы с вами сейчас не беседовали… Итак, что касается вашей работы. Мы планируем привлечь вас к участию в боевой операции, по сути дела, полностью отвечающей вашему профилю. Это будет операция спецназа, но одновременно и операция Департамента «Х». Это я про характер действий говорю, а не про задействованные силы: участвует только оперативный состав нашего Департамента. Операция будет считаться для вас испытательным сроком. Если все пройдет хорошо, вы автоматически получите следующую звездочку на погоны и возглавите всю оперативную группу. Должностной оклад будет значительным. Я не помню в цифрах, но чуть ли не вдвое больше вашего прежнего. В ходе первой испытательной операции вы, естественно, познакомитесь и с содержанием нашей работы, хотя саму ее к основному виду деятельности можно отнести с большой натяжкой.
– Возможно, я соглашусь, товарищ генерал, – медленно произнося слова и все еще раздумывая, сказал Владимир Алексеевич. – Скорее всего, я соглашусь. Трудно мне без службы. Воспитан я так. Сколько времени вы мне даете на размышление?
– До завтрашнего утра. В десять ноль-ноль я вам позвоню. Если будете согласны, я за вами заеду, и вместе отправимся в Москву. Документы мы сумеем оформить быстро.
Кирпичников с минуту помолчал, разглядывая незамысловатые узоры на клеенке, и решился:
– Можете, товарищ генерал, не звонить. Сразу заезжайте…
Глава первая
Владимир Алексеевич Кирпичников сразу почувствовал некоторый холодок во взгляде майора Старогорова, так и не сменившего свои погоны пограничника ни на какие другие. В принципе, просто по-человечески, подполковник понимал вчерашнего капитана, только день назад ставшего майором. В связи с повышением в звании он вполне мог рассчитывать на то, чтобы официально возглавить оперативную группу, поскольку уже руководил ею в первой и пока единственной операции Департамента «Х». Даже, наверное, уже успел свыкнуться с этой миссией. Тем более что операция была признана удачной. Да и сам подполковник Кирпичников, изучая рапорты участников, не нашел, к чему можно придраться, кроме некоторых мелочей. Но это были именно мелочи, не стоившие внимания. Их вполне можно было отнести к персональному стилю проведения операции. И ожидания Станислава Юрьевича Старогорова были, наверное, вполне обоснованными. А тут откуда-то приходит подполковник то ли в отставке, то ли возвращенный из отставки – и сразу становится во главе группы, даже еще не ознакомившись с общим положением дел. Более того, после разговора с генерал-лейтенантом Апраксиным заявляет, что для успешного проведения следующей операции ему требуется еще несколько спецназовцев. И называет имена одного подполковника и двух майоров, своих сослуживцев, тоже отправленных в отставку в процессе развала армии, названного реформой. А генерал соглашается.