Страница:
– Это уже слишком! При всем моем уважении к королю Дании – это уже слишком! И что ты собираешься делать в такой ситуации? Готфрид, похоже, надумал в своей жадной всеядности просто проглотить княжество бодричей, как Карл собирается проглотить княжество вагров.
– Именно поэтому я здесь. Я еще, сознаюсь честно, не решил окончательно, как поступлю. Хочу сначала присмотреться к Карлу. В сравнении с Готфридом Карл выигрывает тем, что он не захватывает, а присоединяет. Я вижу в этом разницу. При захвате противника убивают, а при присоединении его подчиняют.
Бравлин в сомнении покачал головой.
– Я не верю этим франкам. Уже много лет я воюю с ними, терплю поражение за поражением, но воевать продолжаю. Сейчас между нами мир, и потому меня пригласили на турнир. С Карлом я встретился впервые, но сразу заметил, что он заигрывает со всеми противниками. Старательно показывает нам, что желает мира. Но он желает мира своего, такого, где только один правитель – король франков. А мы желаем жить своим миром.
– Тебе, старший брат, проще. Тебя, по крайней мере, не пытаются отравить или убить. А мне нет спокойствия ни дома, ни в дороге, ни здесь…
– И здесь тоже?
– Сигурд… – пояснил Годослав. – Если он узнает меня, следует ждать неприятностей и подлости. Герцог ничем не лучше графа, когда ему хочется добиться поставленной королем цели. Хотя, как говорят, он значительно опаснее Ксарлуупа, как более сильная и менее пьяная личность. И как воин сильнее несравненно.
– Да, мы вчера заглядывали к нему по необходимости и слегка повздорили. Трафальбрасс произвел неприятное впечатление на всех, кроме собутыльников. Так же к нему отнесся Карл, почти оскорбив, хотя и вежливо, отказом включить в число зачинщиков. А сейчас я проходил мимо его палатки, оттуда запах идет, словно не человек там живет, а валяется стерво[7]. Хоть нос затыкай… И рядом с палаткой прямо на траве спят пьяные. И это цвет саксонского рыцарства!..
– Однако наш викинг сам никогда пьяным не бывает, – усмехнулся Годослав. – Он, как князь Дражко, может выпить целый винный погреб и спокойно дойти до дома.
– Это я тоже знаю. Знаю даже то, что Сигурд, несмотря на сегодняшнюю пьянку, будет завтра способен совершать чудеса на ристалище.
– Уже завтра?
– Да, завтра он возглавит отряд противников франков в меле. И вчера он предложил нам заглянуть к аварскому великану, как окрестил тебя, с просьбой тоже поучаствовать в общем бою. И я пришел к тебе с той же просьбой от других рыцарей. Франки выставляют сильный полк. И надо подобрать в ответ сильных рыцарей. Для тебя это прекрасная возможность показать себя.
– Если рыцарей допускают в меле, то я буду участвовать, – согласился Годослав. – Но не буду пока открывать лицо.
– Это как раз то, что я хотел тебе посоветовать. И даже сказал своим товарищам по партии зачинщиков, что тебя зовут Ратибор. Славянское имя у аварца потому, что твоя мать славянка. Я знаю этого князя Ратибора, он сейчас далеко, и никто не сможет открыть твое инкогнито, кроме Сигурда. Поэтому рядом с ним ты должен быть особенно осторожен.
Годослав наклонил голову в согласии.
– Я согласен временно побыть даже аварцем Ратибором. Но, тем не менее, мне следует выбрать момент и каким-то образом познакомиться с Карлом. Хотя бы для того, чтобы к нему присмотреться. Короля не смутит, если я в нужный момент представлюсь своим настоящим именем?
– Пока его не смущает то, что Видукинд здесь находится под именем Кнесслера. Мне кажется, что все об этом знают, может быть, даже и сам король, но молчат. Играют в свою игру и позволяют другим играть в свою. Мне вообще трудно понять франков. Да и как их понять, когда они выбрали себе такую странную религию. Религия должна приходить от родовых корней, от предков, а не с чужбины. Но… Я слышу, как поют трубы герольдов. Начинается бугурт. Там после кулачных боев и схваток на дубинках будут соревноваться стрельцы. Я хочу посмотреть на своих молодцов. Но сидеть среди чужого народа на скамьях мне не хочется. Я поеду верхом. Сегодня рыцарям разрешено занимать места в ресе, чего лучше избежать завтра и послезавтра.
– Я тоже приеду, – сказал Годослав. – Король будет там?
– Должен быть. Он учредитель турнира. И постарается понравиться простолюдинам. Думаю, для этого вообще вся кутерьма и затеяна. Я не прощаюсь. Мы еще увидимся, но я не хотел бы, чтобы Сигурд увидел нашу дружбу. Если откроется твое настоящее имя, он обязательно доложит Готфриду, что я тебя покрывал. А мне, скажу тебе откровенно, не хотелось бы портить отношения с датским королем. Я пока еще держусь против Карла только благодаря поддержке Готфрида.
И князь Бравлин заспешил к коновязи.
– Седлай и мне, – приказал Годослав Далимилу.
Всем любопытным, естественно, мест не хватило. Даже король Карл, объявляя турнир, не предполагал, что его импульсивная задумка, вызванная возвращением графа Оливье и так удачно использованная по совету Алкуина, вызовет небывалый интерес несмотря на достаточно короткий объявленный срок подготовки. И сейчас ближайший холм, поросший редким лесом, был весь усыпан людьми, стоящими и сидящими на склонах, даже устроившимися, подобно невиданным птицам, на ветвях деревьев.
Карл, в своем стремлении достичь мира и согласия в саксонских землях, не пренебрег даже первым днем праздника, чем, конечно, заслужил среди простых людей уважение. Народ любит, когда правители не брезгуют его развлечениями. Королевская ложа, завешанная коврами по случаю личного присутствия монарха, была заполнена придворными не в меньшей степени, чем простолюдинами берфруа.
В ристалище, почти вплотную к ограждению, прямо против мест, где сидели король с двором, соревновались в умении владеть дубинкой дюжие волосатые молодцы из саксонских лесов и болот. Придворные посматривали на них с любопытством. Турнирные стражники, специально выбранные монсеньором Бернаром из числа наиболее опытных и рассудительных воинов королевской армии, внимательно смотрели за тем, чтобы хотя бы это состязание обошлось без жертв. Получившему увесистый удар по голове заглядывали в глаза, определяя, как человек соображает и может ли он продолжать схватку. По правилам, тот, кто касался земли коленом или рукой или же просто не мог уже эффективно защищаться и сам наносить удары, признавался проигравшим. Тогда стражник просто бросал между дерущимися свой герольдский жезл, украшенный праздничными лентами, и уже сам герольд, выступивший из тени ограждения, где ему было специально отведено украшенное многими гербовыми щитами место, объявлял победителя.
Дубинки у противников были разные. Одни предпочитали короткие и увесистые, с сучковатыми утяжеленными концами, похожие на боевые палицы. Другим больше нравились длинные, как посохи, палки, которыми можно было одновременно наносить и обыкновенные оглушающие удары, и колющие – весьма болезненные, когда они попадали в лицо или в ребра, хотя такие удары и не выводили соперника из строя полностью. Перед началом схватки турнирные стражники проверяли каждую дубинку тщательно. Правила запрещали утяжелять дерево металлом или, уж тем более, вбивать в него гвозди, чтобы нанести сопернику увечье.
– Меня с раннего детства занимает один вопрос, – сказал Карл, полуобернувшись через плечо и показывая этим, что обращает свой вопрос ко всем придворным, собравшимся в его ложе. – Что представляет собой человеческая голова? Для чего она человеку дана? Только ли для того, чтобы соответствовать какому-то определенному образу?
– Мне всегда казалось, ваше величество, – ответил, тихо посмеиваясь, граф Оливье, на правах маршала турнира сидящий по правую руку от короля, – что голова дается человеку для того, чтобы думать ею. Хотя бы иногда… К сожалению, не всем удается делать это в равной мере.
– Но тогда каждый увесистый удар дубинкой должен выбивать из нее по мысли. Сколько получишь ударов, на столько же меньше станет в голове мыслей, – рассудил король. – Мне думается, что эти бойцы, – показал он на ристалище, – необыкновенно умные люди. Они получают такое громадное количество ударов и при этом еще остаются способными к размышлению. Посмотрите на этого…
Карл показал на невысокого крепыша, раскачивающегося из стороны в сторону, не давая возможности противнику нанести прицельный удар.
– В самом начале схватки его дважды прилично огрели прямо по лбу. А он все еще соображает, каким-то образом уворачивается от новых ударов. Он мне нравится, это точно… Ай-ай-ай…
Последнее восклицание у Карла вырвалось, когда крепыш пропустил сначала колющий удар прямо в нос, а потом и последний, завершающий, третий уже удар по лбу.
– Нет, – сам с собой согласился Карл. – Очевидно, все-таки первыми ударами у него основательно отшибли мыслительные способности. Я неверно выбрал себе предмет предпочтения.
– Я думаю, ваше величество, – тихо сказал из-за королевской спины аббат Алкуин, – что все зависит от головы. У каждого она разная, и мыслей у каждого человека разное количество. Но смею вас заверить, что я никогда не встречал человека настолько же умного, исходя из вашей теории, как монах нашего монастыря брат Феофан. Однажды, будучи еще достаточно молодым и еще не будучи монахом, он бежал по городской улице в своей родной Лютеции[9], и не мог знать, что перпендикулярно его движению по другой улице скачет лошадь со всадником. Прямо на перекрестке Феофан столкнулся с лошадью, ударившись лбом в ее лоб. Упали и он сам, и лошадь со всадником. Лошадь погибла от такого удара, а Феофан, осознав Божий промысел, оставивший его в живых, решил стать монахом.
– А что со всадником? – спросил кто-то из заднего ряда.
– Всадник удовлетворился ссадинами и ушибами, которые получил при падении. И вынужденно забрал Феофана с собой. Этим всадником был я.
– А почему вынужденно, и куда же будущий монах так стремительно мчался? – задал вопрос заинтересовавшийся король.
– Я дам один ответ сразу на два вопроса, ваше величество. Дело вот в чем: достославный Феофан отличается тем, что может выпить больше вина, чем в него может поместиться. Я до сих пор не могу разрешить эту странную задачу, хотя пытаюсь сделать это уже в течение десяти лет. А бежал он потому, что его за это умение преследовали. То есть он в каком-то постоялом дворе выпил чуть не бочонок вина, и оказалось, что по рассеянности забыл о собственной невозможности за это вино заплатить. И тогда решил убежать. За ним погнались. А тут лошадь со всадником… И мне пришлось во спасение такого любопытного представителя рода человеческого заплатить за этот бочонок, чтобы спасти Феофана от обязательных побоев. Вот он, посмотрите, готовится принять участие в состязании.
Брат Феофан в самом деле вышел в ристалище. Большой, пузатый и внешне ужасно неуклюжий, он вызвал в рядах зрителей смех тем, что перед боем начал закатывать сначала полы своей долгополой сутаны, засовывая концы под грубую веревку, заменяющую ему пояс, поскольку пояса на такой огромный живот не делал ни один ремесленник. Потом пытался подкрутить и широкие рукава, но на руках, к великому сожалению монаха, веревок не оказалось. Саксы, относящиеся к монахам с подозрением, хотя многие из местных жителей, стараниями Карла, уже прошли обряд крещения, искренне веселились, предвкушая показательное избиение слуги Господнего победителем предыдущего поединка. Приготовившись, брат Феофан истово перекрестился, вознес молитву и принял из рук турнирных стражников уже проверенную ими увесистую дубинку.
– Ну-ну, – засмеялся и король вместе с присутствующими. – А сколько вина вместил его живот сегодня утром?
– Я не могу этого знать, ваше величество, потому что мы расстались с братом Феофаном еще вчера вечером. Тогда он выпил у одного славянского купца месячный запас меда.
Поединок начался. Противник брата Феофана, не уступающий ему ни ростом, ни шириной плеч и отличающийся только поджарым животом, спокойно передвигался по кругу, поигрывая дубинкой и перебрасывая ее из руки в руку. Монах же, незыблемый, как центр Вселенной, стоял на месте, внимательно наблюдая за саксом. Тот вдруг стремительно прыгнул вперед и нанес удар в лоб. Другого этот увесистый удар свалил бы наземь, но брат Феофан его, кажется, даже не заметил. Тут же последовал второй и третий молниеносные удары, и только после этого монах сам сошел с места и двинулся вперед неожиданно быстро для солидной тяжести своего тела. Сакс, уверенный в беспомощности противника, не успел отскочить и получил удар в ухо такой силы, что тут же свалился под ноги брату Феофану.
Берфруа сначала изумленно замолчали, хотя только что свистели и гикали, а потом загудели, как гигантский потревоженный улей. Крепость лба монаха не могла оставить людей равнодушными, хотя многие посчитали его атаку случайной и не поддерживали восторга большинства.
– Мне понравился брат Феофан, – сказал король. – Должно быть, он в самом деле чрезвычайно умен. Удар дубинки для него все равно что укус комара.
И Карл дважды махнул перчаткой. Проклятые сакские комары донимали его даже на турнире.
Тем временем в ристалище вступил следующий боец. С этим брат Феофан справился так же быстро, как с первым. За ним последовали один за другим еще четверо, все крепкие и злые. И только с последним, вертким и быстрым горожанином из Хаммабурга, монаху пришлось повозиться так, что пот катился с толстого лица водопадом. Этот соперник сумел нанести Феофану множество не слишком сильных ударов, но никак не желал получать удары сам. И кончился поединок только после того, как монах, под смех и свист с берфруа, вдоволь набегался по ристалищу за юрким горожанином и все-таки сумел огреть его по спине своей дубиной. Удар был не слишком сильным, но горожанин упал на руки. Согласно правилам, это было поражением.
Больше желающих сразиться с братом Феофаном, не чувствующим удары дубинкой, не нашлось.
– По дороге сюда я видел где-то рядом воз с бочонками вина. Найдите хозяина. Я покупаю весь воз вместе с парой лошадей и преподношу его в качестве приза победителю, – сказал король герольду.
Герольд, выйдя на середину ристалища, объявил монаршую волю. Хозяин воза тут же нашелся и спустился с берфруа. Продать весь воз оптом, да еще самому королю, это ли не удача. Да после такой удачи вино продавца пойдет нарасхват, а сам он с полным основанием будет величать себя поставщиком вина к королевскому столу!
Воз въехал между раздвинутыми барьерами. Возница передал вожжи герольду, и тот торжественно вручил их брату Феофану. Монах забрался на козлы и, сияя от счастья красным лицом, стеганул лошадей. Берфруа радостно зашумели.
– Что у нас дальше по программе? – спросил король.
– Сейчас предстоит небольшой перерыв, ваше величество, – сообщил граф Оливье. – Часа на два-три, не больше. Турнирные стражники и рабочие раздвинут берфруа и установят мишени для стрельбы из лука так, чтобы результат было видно всем, и никто не пострадал при промахе. У нас очень много желающих показать свое воинское и охотничье искусство. Больше, чем в любом другом виде состязаний.
Глава 5
– Именно поэтому я здесь. Я еще, сознаюсь честно, не решил окончательно, как поступлю. Хочу сначала присмотреться к Карлу. В сравнении с Готфридом Карл выигрывает тем, что он не захватывает, а присоединяет. Я вижу в этом разницу. При захвате противника убивают, а при присоединении его подчиняют.
Бравлин в сомнении покачал головой.
– Я не верю этим франкам. Уже много лет я воюю с ними, терплю поражение за поражением, но воевать продолжаю. Сейчас между нами мир, и потому меня пригласили на турнир. С Карлом я встретился впервые, но сразу заметил, что он заигрывает со всеми противниками. Старательно показывает нам, что желает мира. Но он желает мира своего, такого, где только один правитель – король франков. А мы желаем жить своим миром.
– Тебе, старший брат, проще. Тебя, по крайней мере, не пытаются отравить или убить. А мне нет спокойствия ни дома, ни в дороге, ни здесь…
– И здесь тоже?
– Сигурд… – пояснил Годослав. – Если он узнает меня, следует ждать неприятностей и подлости. Герцог ничем не лучше графа, когда ему хочется добиться поставленной королем цели. Хотя, как говорят, он значительно опаснее Ксарлуупа, как более сильная и менее пьяная личность. И как воин сильнее несравненно.
– Да, мы вчера заглядывали к нему по необходимости и слегка повздорили. Трафальбрасс произвел неприятное впечатление на всех, кроме собутыльников. Так же к нему отнесся Карл, почти оскорбив, хотя и вежливо, отказом включить в число зачинщиков. А сейчас я проходил мимо его палатки, оттуда запах идет, словно не человек там живет, а валяется стерво[7]. Хоть нос затыкай… И рядом с палаткой прямо на траве спят пьяные. И это цвет саксонского рыцарства!..
– Однако наш викинг сам никогда пьяным не бывает, – усмехнулся Годослав. – Он, как князь Дражко, может выпить целый винный погреб и спокойно дойти до дома.
– Это я тоже знаю. Знаю даже то, что Сигурд, несмотря на сегодняшнюю пьянку, будет завтра способен совершать чудеса на ристалище.
– Уже завтра?
– Да, завтра он возглавит отряд противников франков в меле. И вчера он предложил нам заглянуть к аварскому великану, как окрестил тебя, с просьбой тоже поучаствовать в общем бою. И я пришел к тебе с той же просьбой от других рыцарей. Франки выставляют сильный полк. И надо подобрать в ответ сильных рыцарей. Для тебя это прекрасная возможность показать себя.
– Если рыцарей допускают в меле, то я буду участвовать, – согласился Годослав. – Но не буду пока открывать лицо.
– Это как раз то, что я хотел тебе посоветовать. И даже сказал своим товарищам по партии зачинщиков, что тебя зовут Ратибор. Славянское имя у аварца потому, что твоя мать славянка. Я знаю этого князя Ратибора, он сейчас далеко, и никто не сможет открыть твое инкогнито, кроме Сигурда. Поэтому рядом с ним ты должен быть особенно осторожен.
Годослав наклонил голову в согласии.
– Я согласен временно побыть даже аварцем Ратибором. Но, тем не менее, мне следует выбрать момент и каким-то образом познакомиться с Карлом. Хотя бы для того, чтобы к нему присмотреться. Короля не смутит, если я в нужный момент представлюсь своим настоящим именем?
– Пока его не смущает то, что Видукинд здесь находится под именем Кнесслера. Мне кажется, что все об этом знают, может быть, даже и сам король, но молчат. Играют в свою игру и позволяют другим играть в свою. Мне вообще трудно понять франков. Да и как их понять, когда они выбрали себе такую странную религию. Религия должна приходить от родовых корней, от предков, а не с чужбины. Но… Я слышу, как поют трубы герольдов. Начинается бугурт. Там после кулачных боев и схваток на дубинках будут соревноваться стрельцы. Я хочу посмотреть на своих молодцов. Но сидеть среди чужого народа на скамьях мне не хочется. Я поеду верхом. Сегодня рыцарям разрешено занимать места в ресе, чего лучше избежать завтра и послезавтра.
– Я тоже приеду, – сказал Годослав. – Король будет там?
– Должен быть. Он учредитель турнира. И постарается понравиться простолюдинам. Думаю, для этого вообще вся кутерьма и затеяна. Я не прощаюсь. Мы еще увидимся, но я не хотел бы, чтобы Сигурд увидел нашу дружбу. Если откроется твое настоящее имя, он обязательно доложит Готфриду, что я тебя покрывал. А мне, скажу тебе откровенно, не хотелось бы портить отношения с датским королем. Я пока еще держусь против Карла только благодаря поддержке Готфрида.
И князь Бравлин заспешил к коновязи.
– Седлай и мне, – приказал Годослав Далимилу.
* * *
Такие большие праздники, как хаммабургский турнир, в саксонских землях – невидаль. И потому простой народ испытывал настоящее счастье оттого, что Карл решил позаботиться о его развлечении. Берфруа, выстроенные за ночь вокруг ристалища, были забиты народом так плотно, что опоздавшие не могли найти себе место даже в проходах. Публика собралась самая разнообразная. Седой торговец свининой, у которого неподалеку располагалась небогатая усадьба и ферма, соседствовал со старшиной швейного цеха из Хаммабурга, еврей-ростовщик уселся чуть не на колени к волосатому кузнецу. Но больше всего здесь было людей, одетых с некоторой схожестью: кожаные куртки, перетянутые широкими поясами, на поясах обязательно подвешены в горизонтальном положении[8] деревянные ножны, из которых торчит длинная рукоятка скрамасакса или, по крайней мере, лангсакса, а в руках как непременный атрибут национальной принадлежности – фрамея. Эти представители своего народа, как определялось сразу, пришли из леса, пахли кострами и боями, смотрели хмуро на франков, которым отвели отдельно две берфруа с лучших сторон, где солнце не светит прямо в глаза, мешая смотреть зрелище. Одна из берфруа – в два этажа – для короля и знати, вторая – состоящая из рядов наспех сколоченных скамей – для простых воинов. Правда, в первый день турнира франков посмотреть на бугурт пришло мало, тем не менее, любви им не выказывали. И свободные места на франкской берфруа оказались заняты очень быстро. Люди слегка переругивались, когда им наступали на ноги, однако, в общем, были настроены, хотя и возбужденно, но празднично, следовательно, благодушно.Всем любопытным, естественно, мест не хватило. Даже король Карл, объявляя турнир, не предполагал, что его импульсивная задумка, вызванная возвращением графа Оливье и так удачно использованная по совету Алкуина, вызовет небывалый интерес несмотря на достаточно короткий объявленный срок подготовки. И сейчас ближайший холм, поросший редким лесом, был весь усыпан людьми, стоящими и сидящими на склонах, даже устроившимися, подобно невиданным птицам, на ветвях деревьев.
Карл, в своем стремлении достичь мира и согласия в саксонских землях, не пренебрег даже первым днем праздника, чем, конечно, заслужил среди простых людей уважение. Народ любит, когда правители не брезгуют его развлечениями. Королевская ложа, завешанная коврами по случаю личного присутствия монарха, была заполнена придворными не в меньшей степени, чем простолюдинами берфруа.
В ристалище, почти вплотную к ограждению, прямо против мест, где сидели король с двором, соревновались в умении владеть дубинкой дюжие волосатые молодцы из саксонских лесов и болот. Придворные посматривали на них с любопытством. Турнирные стражники, специально выбранные монсеньором Бернаром из числа наиболее опытных и рассудительных воинов королевской армии, внимательно смотрели за тем, чтобы хотя бы это состязание обошлось без жертв. Получившему увесистый удар по голове заглядывали в глаза, определяя, как человек соображает и может ли он продолжать схватку. По правилам, тот, кто касался земли коленом или рукой или же просто не мог уже эффективно защищаться и сам наносить удары, признавался проигравшим. Тогда стражник просто бросал между дерущимися свой герольдский жезл, украшенный праздничными лентами, и уже сам герольд, выступивший из тени ограждения, где ему было специально отведено украшенное многими гербовыми щитами место, объявлял победителя.
Дубинки у противников были разные. Одни предпочитали короткие и увесистые, с сучковатыми утяжеленными концами, похожие на боевые палицы. Другим больше нравились длинные, как посохи, палки, которыми можно было одновременно наносить и обыкновенные оглушающие удары, и колющие – весьма болезненные, когда они попадали в лицо или в ребра, хотя такие удары и не выводили соперника из строя полностью. Перед началом схватки турнирные стражники проверяли каждую дубинку тщательно. Правила запрещали утяжелять дерево металлом или, уж тем более, вбивать в него гвозди, чтобы нанести сопернику увечье.
– Меня с раннего детства занимает один вопрос, – сказал Карл, полуобернувшись через плечо и показывая этим, что обращает свой вопрос ко всем придворным, собравшимся в его ложе. – Что представляет собой человеческая голова? Для чего она человеку дана? Только ли для того, чтобы соответствовать какому-то определенному образу?
– Мне всегда казалось, ваше величество, – ответил, тихо посмеиваясь, граф Оливье, на правах маршала турнира сидящий по правую руку от короля, – что голова дается человеку для того, чтобы думать ею. Хотя бы иногда… К сожалению, не всем удается делать это в равной мере.
– Но тогда каждый увесистый удар дубинкой должен выбивать из нее по мысли. Сколько получишь ударов, на столько же меньше станет в голове мыслей, – рассудил король. – Мне думается, что эти бойцы, – показал он на ристалище, – необыкновенно умные люди. Они получают такое громадное количество ударов и при этом еще остаются способными к размышлению. Посмотрите на этого…
Карл показал на невысокого крепыша, раскачивающегося из стороны в сторону, не давая возможности противнику нанести прицельный удар.
– В самом начале схватки его дважды прилично огрели прямо по лбу. А он все еще соображает, каким-то образом уворачивается от новых ударов. Он мне нравится, это точно… Ай-ай-ай…
Последнее восклицание у Карла вырвалось, когда крепыш пропустил сначала колющий удар прямо в нос, а потом и последний, завершающий, третий уже удар по лбу.
– Нет, – сам с собой согласился Карл. – Очевидно, все-таки первыми ударами у него основательно отшибли мыслительные способности. Я неверно выбрал себе предмет предпочтения.
– Я думаю, ваше величество, – тихо сказал из-за королевской спины аббат Алкуин, – что все зависит от головы. У каждого она разная, и мыслей у каждого человека разное количество. Но смею вас заверить, что я никогда не встречал человека настолько же умного, исходя из вашей теории, как монах нашего монастыря брат Феофан. Однажды, будучи еще достаточно молодым и еще не будучи монахом, он бежал по городской улице в своей родной Лютеции[9], и не мог знать, что перпендикулярно его движению по другой улице скачет лошадь со всадником. Прямо на перекрестке Феофан столкнулся с лошадью, ударившись лбом в ее лоб. Упали и он сам, и лошадь со всадником. Лошадь погибла от такого удара, а Феофан, осознав Божий промысел, оставивший его в живых, решил стать монахом.
– А что со всадником? – спросил кто-то из заднего ряда.
– Всадник удовлетворился ссадинами и ушибами, которые получил при падении. И вынужденно забрал Феофана с собой. Этим всадником был я.
– А почему вынужденно, и куда же будущий монах так стремительно мчался? – задал вопрос заинтересовавшийся король.
– Я дам один ответ сразу на два вопроса, ваше величество. Дело вот в чем: достославный Феофан отличается тем, что может выпить больше вина, чем в него может поместиться. Я до сих пор не могу разрешить эту странную задачу, хотя пытаюсь сделать это уже в течение десяти лет. А бежал он потому, что его за это умение преследовали. То есть он в каком-то постоялом дворе выпил чуть не бочонок вина, и оказалось, что по рассеянности забыл о собственной невозможности за это вино заплатить. И тогда решил убежать. За ним погнались. А тут лошадь со всадником… И мне пришлось во спасение такого любопытного представителя рода человеческого заплатить за этот бочонок, чтобы спасти Феофана от обязательных побоев. Вот он, посмотрите, готовится принять участие в состязании.
Брат Феофан в самом деле вышел в ристалище. Большой, пузатый и внешне ужасно неуклюжий, он вызвал в рядах зрителей смех тем, что перед боем начал закатывать сначала полы своей долгополой сутаны, засовывая концы под грубую веревку, заменяющую ему пояс, поскольку пояса на такой огромный живот не делал ни один ремесленник. Потом пытался подкрутить и широкие рукава, но на руках, к великому сожалению монаха, веревок не оказалось. Саксы, относящиеся к монахам с подозрением, хотя многие из местных жителей, стараниями Карла, уже прошли обряд крещения, искренне веселились, предвкушая показательное избиение слуги Господнего победителем предыдущего поединка. Приготовившись, брат Феофан истово перекрестился, вознес молитву и принял из рук турнирных стражников уже проверенную ими увесистую дубинку.
– Ну-ну, – засмеялся и король вместе с присутствующими. – А сколько вина вместил его живот сегодня утром?
– Я не могу этого знать, ваше величество, потому что мы расстались с братом Феофаном еще вчера вечером. Тогда он выпил у одного славянского купца месячный запас меда.
Поединок начался. Противник брата Феофана, не уступающий ему ни ростом, ни шириной плеч и отличающийся только поджарым животом, спокойно передвигался по кругу, поигрывая дубинкой и перебрасывая ее из руки в руку. Монах же, незыблемый, как центр Вселенной, стоял на месте, внимательно наблюдая за саксом. Тот вдруг стремительно прыгнул вперед и нанес удар в лоб. Другого этот увесистый удар свалил бы наземь, но брат Феофан его, кажется, даже не заметил. Тут же последовал второй и третий молниеносные удары, и только после этого монах сам сошел с места и двинулся вперед неожиданно быстро для солидной тяжести своего тела. Сакс, уверенный в беспомощности противника, не успел отскочить и получил удар в ухо такой силы, что тут же свалился под ноги брату Феофану.
Берфруа сначала изумленно замолчали, хотя только что свистели и гикали, а потом загудели, как гигантский потревоженный улей. Крепость лба монаха не могла оставить людей равнодушными, хотя многие посчитали его атаку случайной и не поддерживали восторга большинства.
– Мне понравился брат Феофан, – сказал король. – Должно быть, он в самом деле чрезвычайно умен. Удар дубинки для него все равно что укус комара.
И Карл дважды махнул перчаткой. Проклятые сакские комары донимали его даже на турнире.
Тем временем в ристалище вступил следующий боец. С этим брат Феофан справился так же быстро, как с первым. За ним последовали один за другим еще четверо, все крепкие и злые. И только с последним, вертким и быстрым горожанином из Хаммабурга, монаху пришлось повозиться так, что пот катился с толстого лица водопадом. Этот соперник сумел нанести Феофану множество не слишком сильных ударов, но никак не желал получать удары сам. И кончился поединок только после того, как монах, под смех и свист с берфруа, вдоволь набегался по ристалищу за юрким горожанином и все-таки сумел огреть его по спине своей дубиной. Удар был не слишком сильным, но горожанин упал на руки. Согласно правилам, это было поражением.
Больше желающих сразиться с братом Феофаном, не чувствующим удары дубинкой, не нашлось.
– По дороге сюда я видел где-то рядом воз с бочонками вина. Найдите хозяина. Я покупаю весь воз вместе с парой лошадей и преподношу его в качестве приза победителю, – сказал король герольду.
Герольд, выйдя на середину ристалища, объявил монаршую волю. Хозяин воза тут же нашелся и спустился с берфруа. Продать весь воз оптом, да еще самому королю, это ли не удача. Да после такой удачи вино продавца пойдет нарасхват, а сам он с полным основанием будет величать себя поставщиком вина к королевскому столу!
Воз въехал между раздвинутыми барьерами. Возница передал вожжи герольду, и тот торжественно вручил их брату Феофану. Монах забрался на козлы и, сияя от счастья красным лицом, стеганул лошадей. Берфруа радостно зашумели.
– Что у нас дальше по программе? – спросил король.
– Сейчас предстоит небольшой перерыв, ваше величество, – сообщил граф Оливье. – Часа на два-три, не больше. Турнирные стражники и рабочие раздвинут берфруа и установят мишени для стрельбы из лука так, чтобы результат было видно всем, и никто не пострадал при промахе. У нас очень много желающих показать свое воинское и охотничье искусство. Больше, чем в любом другом виде состязаний.
Глава 5
Нечто непонятное начало выползать из тумана. Мучительно, с потугами и при странном отсутствии звуков. Выползало, выползало, выползало, словно цыпленок с человеческими разумом и ощущениями с мучениями выбирался из яйца смерти[10] к жизненному свету.
А потом свет в самом деле блеснул. Яркий… Вспышкой… Изнутри… И с осознанием того, что глаза при этом остались все еще закрыты.
Дражко пришел в себя сразу, рывком сбросив покрывало болезненного небытия, но не решился по возвращении в мир жизни открыть глаза так же быстро, потому что даже сквозь прикрытые веки он ощущал явно солнечный свет и боялся, что свет этот после долгого пребывания во мраке небытия ослепит его. Память вернулась к нему легко, одновременно с возвращением сознания, и он вспомнил, как готовил Дворец Сокола к обороне, когда получил предательский удар кинжалом. Рана и сейчас ныла, и, как воин опытный, знающий в ранениях толк, князь-воевода и соправитель княжества бодричей предпочитал не шевелиться, понимая – каждое движение вернет боль, а она может вытеснить из тела так трудно пришедшее в него сознание. Сознанию следовало сперва установиться, войти в ритм жизни.
Он прислушался. Если рядом с ним и был кто-то, то этот кто-то вел себя настолько тихо, что Дражко не ощутил чужого присутствия. Но где же он все-таки, и как обернулись события за время его беспамятства?
Герцог Гуннар перехитрил воеводу, подослав к нему убийцу. Дражко не привык думать о своей безопасности, тем более, не мог он думать о ней в княжеском дворце. Да, именно герцог Гуннар вместе с боярами… Дражко вспомнил и узнал сиплый голос. Удар кинжалом нанес один из слуг, видимо, специально для этого и посланный. Он готовился нанести его раньше. Именно для этого и приходили бояре. Именно для этого они и захотели остаться во Дворце Сокола, якобы дожидаясь приезда посольства. На самом деле это давало возможность убийце начать охоту за жертвой. И сам Дражко виноват, оставив слуг на свободе и отправив в подвал только хозяев. Следовало подумать о том, что слуги могут оказаться и скрытыми врагами, подумать сразу, как только Сфирка принес весть о дружинах, собранных боярами в своих дворах. Конечно же, это не простой слуга пытался убить князя-воеводу. У простого слуги не всегда хватит умения и воли для нанесения удара. Это боярский дружинник. Первый удар был между лопаток. Шкура рыси скрыла бахтерец, защитивший сердце. А не последуй воевода совету Власко, мизерикордия пробила бы кольчугу. После первого удара, от которого бахтерец и спас, убийца сразу сориентировался и нанес второй как раз в нужное место, под нужным углом, чтобы узкое лезвие через плечо вошло в грудь. Это бил опытный вой, знающий толк в доспехах и в ударах. Не слуга… А Дражко так легко купился на возможность своим великодушием по отношению к слугам дать возможность одуматься и тем, кто сидит в боярских дворах…
Но все же, что произошло в городе?
Герцог Гуннар захватил Дворец Сокола?
Командовать стражниками после ранения Дражко остался простой сотник. Глашатный Сташко не в счет, потому что он стар и откровенно слаб в воинских утехах. Сил у сотника достаточно, умения ему тоже не брать у ростовщика под проценты, но вот хватит ли воли сопротивляться одновременно и Гуннару, отцу Рогнельды, и боярам. Не убоялся ли сотник последствий в ситуации, которую он до конца не знает?
Дражко попытался прислушаться к своим ощущениям.
Лежал он, несомненно, уже не на лестнице, где настиг его предатель-убийца, а на широкой скамье, хотя и недостаточно широкой для его мощных плеч. Кольчуги и бахтереца на себе воевода не ощутил. И не смог понять, связан он или просто перевязан после ранения.
Надо открывать глаза. Пусть он и в плену, пусть и связан, пусть и готовят его к пыткам и издевательствам… Но незнание хуже боли. Мучительнее боли. Мысли о возможных бедах всегда страшнее самих бед.
И что случилось с Рогнельдой, которую доверил заботам воеводы Годослав? Если Гуннар взял штурмом дворец до подхода подкрепления, которое вызвал из поместья Дражко, то он не пощадит дочь, отказавшуюся ему повиноваться…
Дражко открыл глаза. Резко, болезненным рывком.
И увидел, что лежит в своей спальной светлице. Солнце, близкое уже к полуденному, косо привносит в окно яркие лучи, словно обещает безопасность и спокойствие. Рядом, устроившись поудобнее в кресле, спит, свесив голову, его мать.
– Мама… – не слыша своего голоса, прошептал Дражко.
А она услышала, встрепенулась, отчего тонко звякнули затейливые биллоновые шейные гривны, оглянулась испуганно, но тут же поняла, где находится, и повернулась к сыну.
– Живой, Дражко… – выдохнула она, словно уже не надеялась услышать его голос.
И слезы выступили на глазах пожилой женщины.
– Что произошло, мама? Где Рогнельда?
– Что произошло… Долго рассказывать. Тебя предатель ударил кинжалом. А у нас тут… Но это потом, это потом… Тебе сейчас отдыхать след. Спи лучше…
– Мама, как я могу уснуть, когда от беспокойства мучаюсь больше, чем от ран. Что с Рогнельдой?
– И нечего беспокоиться. Когда у нас такая княгиня, как Рогнельда, беспокоиться нечего…
– Что же случилось, мама, расскажи, не пытай меня.
И старая княгиня, как ей ни хотелось по-своему проявить заботу о сыне, рассказала…
Сотник растерялся.
– Как быть? Смеем ли мы противостоять боярам и герцогу Гуннару? – спросил он глашатного.
Тот знал, что противостоять сметь надо, но воинского духа для этого не хватило. Никогда не воевавший престарелый человек. С него спрос маленький. И потому он просто пожал плечами:
– Спрошу у Рогнельды.
Рогнельда спустилась к воям сразу же, как только до нее дошла весть о положении, в которое попали осажденные. Такая же гордая и надменная, какой казалась им всегда. И удивительно спокойная.
– Где князь-воевода? – первое, что спросила.
– В спальную горницу его отнесли.
– Кто с ним?
– Матушка и воин, который раны знает. Настоящего-то лекаря нет. За Гориславом бы и за травницей послать, да сейчас из дворца не выйти…
– Выйдем, – спокойно ответила княгиня и посмотрела на сотника с глашатным холодным, полным презрения взглядом. – Что поделывает мой батюшка?
Ей рассказали. Не доложили, как докладывали бы Дражко – отрывистыми фразами, а просто рассказали с подробностями, с деталями, как рассказывают женщинам.
– Чего он хочет?
– Захватить дворец.
И княгиня вдруг начала распоряжаться. Без раздумий, сразу. Четко, сухо, ясно. Она расставила стражников по местам, которые сама отвела им. Остальных спрятала в ближайших комнатах. Передала приказание стрельцам на галерею.
– Вы оба идете со мной. Открывайте дверь, – скомандовала.
Глашатный и сотник взяли в руки по факелу, чтобы сопровождать княгиню на площадь.
Они вышли из дворца, спустились по каменным ступеням. Остановились, чтобы герцог Гуннар и солдаты-даны, тоже стоящие с факелами, смогли рассмотреть идущих. Потом двинулись вперед.
Гуннар с двумя солдатами твердой, уверенной походкой победившего человека – отца и воина – пошел навстречу. Встреча произошла посреди площади.
– Здравствуй, отец, – сказала Рогнельда. – Я приглашаю тебя в свой дом.
Пламя факелов играло на ночном ветерке. Герцог пытался рассмотреть лицо дочери при этом неверном освещении. Но лицо было абсолютно бесстрастно, хотя в глаза дочь смотреть избегала. Сам большой мастер предательства, он ожидал такого же от всех, даже от родной дочери. Но отведенный взгляд только показал Гуннару, что дочь по-прежнему боится его, как боялась всегда, точно так же отводя взгляд. Как боятся его все в Дании! Сам король не решается долго смотреть ему в глаза…
А потом свет в самом деле блеснул. Яркий… Вспышкой… Изнутри… И с осознанием того, что глаза при этом остались все еще закрыты.
Дражко пришел в себя сразу, рывком сбросив покрывало болезненного небытия, но не решился по возвращении в мир жизни открыть глаза так же быстро, потому что даже сквозь прикрытые веки он ощущал явно солнечный свет и боялся, что свет этот после долгого пребывания во мраке небытия ослепит его. Память вернулась к нему легко, одновременно с возвращением сознания, и он вспомнил, как готовил Дворец Сокола к обороне, когда получил предательский удар кинжалом. Рана и сейчас ныла, и, как воин опытный, знающий в ранениях толк, князь-воевода и соправитель княжества бодричей предпочитал не шевелиться, понимая – каждое движение вернет боль, а она может вытеснить из тела так трудно пришедшее в него сознание. Сознанию следовало сперва установиться, войти в ритм жизни.
Он прислушался. Если рядом с ним и был кто-то, то этот кто-то вел себя настолько тихо, что Дражко не ощутил чужого присутствия. Но где же он все-таки, и как обернулись события за время его беспамятства?
Герцог Гуннар перехитрил воеводу, подослав к нему убийцу. Дражко не привык думать о своей безопасности, тем более, не мог он думать о ней в княжеском дворце. Да, именно герцог Гуннар вместе с боярами… Дражко вспомнил и узнал сиплый голос. Удар кинжалом нанес один из слуг, видимо, специально для этого и посланный. Он готовился нанести его раньше. Именно для этого и приходили бояре. Именно для этого они и захотели остаться во Дворце Сокола, якобы дожидаясь приезда посольства. На самом деле это давало возможность убийце начать охоту за жертвой. И сам Дражко виноват, оставив слуг на свободе и отправив в подвал только хозяев. Следовало подумать о том, что слуги могут оказаться и скрытыми врагами, подумать сразу, как только Сфирка принес весть о дружинах, собранных боярами в своих дворах. Конечно же, это не простой слуга пытался убить князя-воеводу. У простого слуги не всегда хватит умения и воли для нанесения удара. Это боярский дружинник. Первый удар был между лопаток. Шкура рыси скрыла бахтерец, защитивший сердце. А не последуй воевода совету Власко, мизерикордия пробила бы кольчугу. После первого удара, от которого бахтерец и спас, убийца сразу сориентировался и нанес второй как раз в нужное место, под нужным углом, чтобы узкое лезвие через плечо вошло в грудь. Это бил опытный вой, знающий толк в доспехах и в ударах. Не слуга… А Дражко так легко купился на возможность своим великодушием по отношению к слугам дать возможность одуматься и тем, кто сидит в боярских дворах…
Но все же, что произошло в городе?
Герцог Гуннар захватил Дворец Сокола?
Командовать стражниками после ранения Дражко остался простой сотник. Глашатный Сташко не в счет, потому что он стар и откровенно слаб в воинских утехах. Сил у сотника достаточно, умения ему тоже не брать у ростовщика под проценты, но вот хватит ли воли сопротивляться одновременно и Гуннару, отцу Рогнельды, и боярам. Не убоялся ли сотник последствий в ситуации, которую он до конца не знает?
Дражко попытался прислушаться к своим ощущениям.
Лежал он, несомненно, уже не на лестнице, где настиг его предатель-убийца, а на широкой скамье, хотя и недостаточно широкой для его мощных плеч. Кольчуги и бахтереца на себе воевода не ощутил. И не смог понять, связан он или просто перевязан после ранения.
Надо открывать глаза. Пусть он и в плену, пусть и связан, пусть и готовят его к пыткам и издевательствам… Но незнание хуже боли. Мучительнее боли. Мысли о возможных бедах всегда страшнее самих бед.
И что случилось с Рогнельдой, которую доверил заботам воеводы Годослав? Если Гуннар взял штурмом дворец до подхода подкрепления, которое вызвал из поместья Дражко, то он не пощадит дочь, отказавшуюся ему повиноваться…
Дражко открыл глаза. Резко, болезненным рывком.
И увидел, что лежит в своей спальной светлице. Солнце, близкое уже к полуденному, косо привносит в окно яркие лучи, словно обещает безопасность и спокойствие. Рядом, устроившись поудобнее в кресле, спит, свесив голову, его мать.
– Мама… – не слыша своего голоса, прошептал Дражко.
А она услышала, встрепенулась, отчего тонко звякнули затейливые биллоновые шейные гривны, оглянулась испуганно, но тут же поняла, где находится, и повернулась к сыну.
– Живой, Дражко… – выдохнула она, словно уже не надеялась услышать его голос.
И слезы выступили на глазах пожилой женщины.
– Что произошло, мама? Где Рогнельда?
– Что произошло… Долго рассказывать. Тебя предатель ударил кинжалом. А у нас тут… Но это потом, это потом… Тебе сейчас отдыхать след. Спи лучше…
– Мама, как я могу уснуть, когда от беспокойства мучаюсь больше, чем от ран. Что с Рогнельдой?
– И нечего беспокоиться. Когда у нас такая княгиня, как Рогнельда, беспокоиться нечего…
– Что же случилось, мама, расскажи, не пытай меня.
И старая княгиня, как ей ни хотелось по-своему проявить заботу о сыне, рассказала…
* * *
Дражко звали настойчиво. Кричали. Не дозвались. Начали искать, когда герцог Гуннар уже выстроил свое воинство против Дворца Сокола. И нашли на лестнице, лежащего в целой луже собственной крови.Сотник растерялся.
– Как быть? Смеем ли мы противостоять боярам и герцогу Гуннару? – спросил он глашатного.
Тот знал, что противостоять сметь надо, но воинского духа для этого не хватило. Никогда не воевавший престарелый человек. С него спрос маленький. И потому он просто пожал плечами:
– Спрошу у Рогнельды.
Рогнельда спустилась к воям сразу же, как только до нее дошла весть о положении, в которое попали осажденные. Такая же гордая и надменная, какой казалась им всегда. И удивительно спокойная.
– Где князь-воевода? – первое, что спросила.
– В спальную горницу его отнесли.
– Кто с ним?
– Матушка и воин, который раны знает. Настоящего-то лекаря нет. За Гориславом бы и за травницей послать, да сейчас из дворца не выйти…
– Выйдем, – спокойно ответила княгиня и посмотрела на сотника с глашатным холодным, полным презрения взглядом. – Что поделывает мой батюшка?
Ей рассказали. Не доложили, как докладывали бы Дражко – отрывистыми фразами, а просто рассказали с подробностями, с деталями, как рассказывают женщинам.
– Чего он хочет?
– Захватить дворец.
И княгиня вдруг начала распоряжаться. Без раздумий, сразу. Четко, сухо, ясно. Она расставила стражников по местам, которые сама отвела им. Остальных спрятала в ближайших комнатах. Передала приказание стрельцам на галерею.
– Вы оба идете со мной. Открывайте дверь, – скомандовала.
Глашатный и сотник взяли в руки по факелу, чтобы сопровождать княгиню на площадь.
Они вышли из дворца, спустились по каменным ступеням. Остановились, чтобы герцог Гуннар и солдаты-даны, тоже стоящие с факелами, смогли рассмотреть идущих. Потом двинулись вперед.
Гуннар с двумя солдатами твердой, уверенной походкой победившего человека – отца и воина – пошел навстречу. Встреча произошла посреди площади.
– Здравствуй, отец, – сказала Рогнельда. – Я приглашаю тебя в свой дом.
Пламя факелов играло на ночном ветерке. Герцог пытался рассмотреть лицо дочери при этом неверном освещении. Но лицо было абсолютно бесстрастно, хотя в глаза дочь смотреть избегала. Сам большой мастер предательства, он ожидал такого же от всех, даже от родной дочери. Но отведенный взгляд только показал Гуннару, что дочь по-прежнему боится его, как боялась всегда, точно так же отводя взгляд. Как боятся его все в Дании! Сам король не решается долго смотреть ему в глаза…