Самойлов Давид. Счастье ремесла: Избранные стихотворения

Еще совсем сырой, мечтающий о снеге.
А на поле – снежок и четкий след колес:
В ходу еще не сани, а телеги.
В овраге двух прудов дымящиеся пятна,
Где в белых берегах вода черным-черна.
Стою и слушаю: какая тишина,
Один лишь ворон каркнет троекратно
И, замахав неряшливым крылом,
Взлетит неторопливо над селом…
Люблю пейзаж без диких крепостей,
Без сумасшедшей крутизны Кавказа,
Где ясно все, где есть простор для глаза, —
Подобье верных чувств и сдержанных страстей.
 
   Около 1949

Апрель

 
Словно красавица, неприбранная, заспанная,
Закинув голову, забросив косы за спину,
Глядит апрель на птичий перелет
Глазами синими, как небо и как лед.
Еще земля огромными глотками
Пьет талый снег у мельничных запруд,
Как ходоки с большими кадыками
Холодный квас перед дорогой пьют.
И вся земля – ходок перед дорогой —
Вдыхает запах далей и полей,
Прощался с хозяйкой-недотрогой,
Следящей за полетом журавлей.
 

   Около 1949

Первый гром

 
Стоят дубы с обнаженными сучьями,
Как молотобойцы с рукавами засученными,
Ударят кувалдой по пням-наковальням,
Откликнется роща громом повальным.
Как мехи, ветрами задышат тучи,
И мехи загудят, запоют, заревут.
И каленую молнию бросит подручный
Остывать,
Как подкову готовую,
В пруд.
 

   Начало 1950-х

Мост

 
Стройный мост из железа ажурного,
Застекленный осколками неба лазурного.
 
 
Попробуй вынь его
Из неба синего —
Станет голо и пусто.
 
 
Это и есть искусство.
 

   Начало 1950-х

В районном ресторане…

 
В районном ресторане
Оркестрик небольшой:
Играют только двое,
Но громко и с душой.
 
 
Один – сибирский парень,
Мрачнейший из людей.
Его гармошке вторит
На скрипке иудей.
 
 
Во всю медвежью глотку
Гармоника ревет,
А скрипочка визгливо —
Тирлим-тирлим – поет.
 
 
И музыка такая
Шибает до слезы.
Им смятые рублевки
Кидают в картузы.
 
 
Под музыку такую
Танцуют сгоряча
И хвалят гармониста,
И хвалят скрипача.
 
 
Когда последний пьяный
Уходит на покой,
Они садятся двое
За столик угловой
 
 
И выпивают молча
Во дни больших удач —
Стакан сибирский парень
И рюмочку скрипач.
 

   1952

«Рано в этом году…»

 
Рано в этом году
Теплый ветер подул.
Неужели обманет шальная пора?
Неужели опять ледяную слюду
Накрошит непогода с утра?
 
 
Рано в этом году
Теплый ветер подул.
А весна-то еще далека!
Вновь студеное солнце, как роза во льду
Будет падать за край дубняка.
 
 
Рано в этом году
Теплый ветер подул!
Что ж, парного тепла не жалей!
Неужели, поднявшись, опять упаду
В белизну подмосковных полей?
 
 
Рано в этом году
Теплый ветер подул.
Я надеюсь и жду.
Я надеюсь и жду.
 

   Первая половина 1950-х

И ГДЕ-ТО ВОЗЛЕ СОРОКА…
1955–1964

«Когда я умру, перестану…»

 
Когда я умру, перестану
Любить, ненавидеть, дышать,
Хочу, чтобы много народу
Явилось меня провожать.
 
 
Пускай похоронные трубы
Рыдают о том, кто усоп.
Пусть все будет очень прилично
Цветы, и карета, и гроб.
 
 
Поставят мой гроб на карету,
Заметят, как дом опустел.
А я даже бровью не двину,
Я всех огорчить захотел.
 
 
Мне будет до ужаса странно,
Когда зарыдают друзья.
Кого это нынче хоронят?
Неужто в гробу – это я?
 
 
Тот я, что болел скарлатиной,
И видел, как падает снег,
И папа читал мне:
«Как ныне Сбирается вещий Олег».
 
 
Тот я, что с домашней котомкой
Однажды ушел на войну.
А ты на дорогу глядела,
Припав головою к окну.
 
 
Не я ли стихи о России
Записывал в старый блокнот.
Не я ли в лихую атаку
Водил пулеметный расчет.
 
 
Не я ли в дырявой шинели
Тревожно дремал у огня.
И польские панны любили
Неужто совсем не меня!
 
 
Мне будет до ужаса странно,
Что я был счастлив и любим,
Что был совершенно не этим,
Что был совершенно другим.
 
 
Ведь я же не все еще сделал!
Ведь я перед всеми в долгу…
Тогда захочу я проснуться,
Да веки открыть не смогу…
 

   Около 1955

На полустанке

 
На полустанке пел калека,
Сопровождавший поезда:
«Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда».
 
 
Он петь привык корысти ради —
За хлеба кус и за пятак.
А тут он пел с тоской во взгляде,
Не для людей, а просто так.
 
 
А степь вокруг была огромной,
А человек был сир и мал.
И тосковал бедняк бездомный,
И сам себя не понимал.
 
 
И, сам себя не понимая,
Грустил он о былых годах,
И пел он, как поет немая
Степь в телеграфных проводах.
 

   1955

Сказка

 
Мальчик строил лодку.
И построил лодку.
И поплыл по речке
В тихую погодку.
Лодка острым носом
Воду бороздила.
Облако дорогу
Ей загородило.
 
 
Мальчик въехал в облако,
В белое, густое.
А за первым облаком —
Облако второе,
Облако пуховое,
Облако из снега.
 
 
А за третьим облаком
Начиналось небо.
 
 
Мальчик плыл не речкою,
Мальчик плыл по Млечному,
По небу проточному
В сторону восточную.
 
 
Мальчик плыл по звездам,
К месяцу тянулся.
Покатался по небу
И домой вернулся.
 

   1955

Чайная. Поэма

1

 
Поле. Даль бескрайная.
У дороги – чайная,
Чайная обычная,
Чистая, приличная.
Заходите погреться,
Если некуда деться!
 
 
Там буфетчица Варвара,
Рыжая, бедовая,
Чаю даст из самовара,
Пряники медовые.
И поет Варвара звонче колокольчика:
«Коля, Коля, Колечка,
Не люблю нисколечко…»
 
 
А на улице – мороз,
Словно спирт горючий.
И сугроб у окна
Крепче свежего кочна,
Белый и скрипучий.
Облепил провода
Игловатый иней.
Холода, холода —
Воздух синий.
 
 
Ну а в чайной
Двери хлопают.
У порога
Люди топают.
Рукавицей
О стол брякают,
Выпивают водки,
Крякают.
Мастера, шофера
Пьют свои законные.
Рядом, полные забот, —
Райпотреб,
Райзагот —
Ангелы районные.
 
 
И старушка робкая
Ворожит над стопкою.
 
 
Две красавицы колхозные,
Как два облака морозные.
 
 
А в углу – мужичок,
Закурил табачок —
И молчок.
 

2

 
Дым летит к небесам,
Пар течет по усам,
Входит в чайную сам —
Федор Федорыч сам.
Враз видать по глазам —
То ли зав,
То ли зам.
Ишь, какой грозный!
 
 
А за ним
И над ним
Вьется облаком дым —
Пар морозный.
 
 
Федор Федорыча все приветствуют,
Федор Федорыч всем ответствует:
Вот, мол, выпить зашел
Прохладительной…
Ничего человек —
Обходительный.
 
 
А буфетчица Варвара
Медной змейкой вьется.
И сама того не знает,
Отчего смеется.
Смех ее летит, как снег, —
В руки не дается.
И поет Варвара звонче колокольчика:
«Коля, Коля, Колечка,
Не люблю нисколечко…»
 

3

 
Заиграли утки в дудки,
Тараканы в барабаны.
Инвалиды шли —
Прямо в дверь вошли.
А один без рук,
А другой без ног,
Забрели сам-друг,
Увидав дымок.
 
 
Ванька и Петяха,
Веселы, хмельны.
На одном рубаха,
На другом штаны.
 
 
Говорят Брюки:
«Мне бы только – руки!
Взял бы в руки я гармонь,
Вот тогда меня не тронь —
Заиграл бы тогда,
Заиграл бы!»
 
 
Говорит Рубаха:
«Мне бы только полноги,
На полноги – сапоги,
Заплясал бы тогда,
Заплясал бы!»
 
 
«Подайте убогим,
Безруким-безногим,
Бывшим морякам,
Вашим землякам,
 
 
Людям Божьим,
Кто сколько может —
А кто не может,
Тому мы поможем…»
 
 
Словно рыбка в сеть,
Полетела медь —
Караси-медяки,
Гривенники-окуньки.
 
 
«Ну а ты, начальничек,
Дал бы хоть на чайничек!»
Федор Федорыч встает,
Кошелек достает,
 
 
Лезет вглубь,
Вынул – руль.
 

4

 
Стали рядом инвалиды
Возле стойки тесной.
И запели инвалиды
На мотив известный.
А о чем они запели —
Не расскажешь, в самом деле!
 
 
Поют, как из Германии,
С оторванной рукой,
Идет солдат израненный
Тихонечко домой.
 
 
Не очень песня складная —
И голос и слова,
А очень безотрадная…
А может, и права?..
 
 
Приумолкла чайная,
Тишина застыла.
Песня та печальная
Всех разбередила:
Всяк грустит о себе,
О солдатской судьбе,
О российской беде,
О мужицкой нужде.
 
 
Федор Федорыч тоже слушает,
Не прихлебывает и не кушает.
 
 
«Распроклятая война
Слишком долгая была!
 
 
Девка год ждала,
И другой ждала,
А на третий год
К мужику ушла.
Ушла к мужику,
К нефронтовику…»
Вот о чем она поет,
Почему тревожит!
Федор Федорыч встает,
Больше он не может —
У него душа горит,
Лопнуло терпение:
«Прекратить, – говорит, —
Прекратить, – говорит, —
Пение!»
 
 
Бабка стопочку взяла,
Да и разом в горло,
Не закусывая,
Рот
Рукавом отерла.
 
 
«Это как же терпеть,
Чтобы людям не петь!
Ишь, начальники!
Ишь, охальники!»
 
 
А за ней шоферня,
В кулаки пятерня,
Говорят:
«Пусть поют!
Что ж им петь не дают!
Дайте петь ребятам!»
И еще —
Матом.
 
 
Лишь один мужичок
Закурил табачок —
И молчок!..
 

5

 
Как Варвара встала,
Сразу тихо стало.
Федор Федорычу
Медленно сказала:
«Не ходи ты сюда,
Не ищи ты стыда.
А столкнешься со мной —
Обходи стороной.
Не затем я ушла,
Что другого ждала,
А за тем я ушла,
Что твоей не была.
Так тому и быть,
Нам с тобой не жить!»
 
 
Тут ему бы помолчать,
Не искать обиды,
Тут ему бы не кричать:
«Эй вы, инвалиды!
Нынче свадьба на селе —
Парень женится.
Там потребуется
Ваше пеньице!
Раздобудьте адресок,
Загляните на часок!»
 
 
Шапку сгреб,
Дверью – хлоп!
 
 
Все тихонько сидят,
На Варвару не глядят…
 

6

 
А на улице —
Зорька зимняя.
Солнце щурится,
Тени синие.
И мороз лихой —
Из стекла литой.
 
 
Едет свадьба на трехтонке,
Едут парни и девчонки,
Сестры и браты,
Дружки и сваты.
Мимо чайной пролетели —
Завернуть не захотели…
 
 
Говорит бабка:
«Чтой-то здесь зябко».
А за ней шофера:
«Ну и нам пора».
Лишь один мужичок
Закурил табачок
Напоследок:
«Так-то вот! Эдак!»
 
 
В чайной стало пусто.
Варе стало грустно.
Лечь бы спать бы —
Не слыхать той свадьбы…
 

7

 
Где-то в дальнем отдаленье
За дворами брешут псы.
На мерцающих каменьях
Ходят звездные часы,
Все оковано кругом
Легким, звонким чугуном.
Старый сторож в теплой шубе
Спит, объятый сладким сном.
 
 
Тишина на белом свете!
А в проулке снег скрипит:
Федор Федорыч не спит.
Он идет под синей стужей
По тропинкам голубым —
Никому-то он не нужен,
И никем он не любим!
 
 
На краю села гуляют,
Свадьбу новую справляют.
Там и пляшут и поют,
А его не позовут.
 
 
И еще в одном окошке
Нынче за полночь светло.
Заморожено стекло,
Желтым воском затекло.
Варя вышивает,
Песню напевает —
Поет в одиночку
Малому сыночку:
«Поздно вечером
Делать нечего,
Нет ни месяца,
Ни огней.
 
 
Баю-баюшки,
Баю-баюшки,
Утро вечера
Мудреней…»
 
 
Заморожено стекло,
Желтым воском затекло.
В снег скатилася звезда…
Холода,
Холода.
 

   1956

Черный тополь

 
Не белый цвет и черный цвет
Зимы сухой и спелой —
Тот день апрельский был одет
Одной лишь краской – серой.
 
 
Она ложилась на снега,
На березняк сторукий,
На серой морде битюга
Лежала серой скукой.
 
 
Лишь черный тополь был один —
Весенний, черный, влажный.
И черный ворон, нелюдим,
Сидел на ветке, важный.
 
 
Стекали ветки как струи,
К стволу сбегали сучья,
Как будто черные ручьи,
Рожденные под тучей.
 
 
Подобен тополь был к тому ж
И молнии застывшей,
От серых туч до серых луж
Весь город пригвоздившей.
 
 
Им оттенялась белизна
На этом сером фоне.
И вдруг, почуяв, что весна,
Тревожно ржали кони.
 
 
И было все на волоске,
И думало, и ждало,
И, словно жилка на виске,
Чуть слышно трепетало —
И талый снег, и серый цвет,
И той весны начало.
 

   1956

Слепые

 
Слепые в крематории
Играют каждый день.
Конец любой истории
И завершенье дел
Проходит перед ними,
Незрячими, больными.
 
 
А музыка? А музыка —
Она слепей слепых.
Иначе различала бы,
Кому направить жалобы,
Иначе бы не трогала
Случайных и любых,
Иначе бы не трогала
Тех, кто толкутся около…
 
 
Но музыка не знает
Заказанных путей.
И сердце распирает
В нем скрытый Прометей.
И воют сталактиты
В органовой пещере.
 
 
С главою непокрытой
Стоят сыны и дщери,
Без всякой аллегории
Почуяв смерти тень.
…Слепые в крематории
Играют каждый день.
 

   1956

Презренье

 
Презренье к себе и презренье к тебе
За то, что так поздно явилось прозренье!
За грехопаденье – презренье судьбе,
Презренье душе за елей примиренья.
Презренье руке за пожатье врагам,
Презренье устам за оковы молчанья,
Презренье согнувшим колени ногам,
И горлу, где не прекратилось дыханье,
И шее, согбенной, как выя коня,
Ушам, постепенно лишившимся слуха, —
Презренье всему, что творило меня
Из плоти трусливой и рабского духа.
 

   1956

Солдатская песня. Из драмы «Сухое пламя»

 
Вот поле, поле, поле.
А что растет на поле?
Одна трава, не боле,
Одна трава, не боле.
 
 
А что свистит над полем?
Свистят над полем пули —
Железные грады.
 
 
А кто идет по полю?
Военные отряды,
Военные отряды.
 
 
Идут они по полю
С гранеными штыками.
Потом уткнутся в поле
Холодными щеками,
Холодными щеками.
 
 
А что потом на поле?
Одна трава, не боле,
Одна трава, не боле.
 

   1956

Не спится

 
Как может быть спокоен прокурор,
Подписывая смертный приговор?
И неужели штатным палачам
Казненные не снятся по ночам?
 
 
Да, прокурор, покинув в кабинет,
К знакомым уезжает на обед.
И смену сдав другому палачу,
Палач супругу треплет по плечу.
Хороший парень! Человек не злой!
А он сегодня – голову долой!
 
 
Он человек. А человек – не волк.
Он знает долг. И он исполнил долг.
Прекрасный долг убить велел ему.
И он убил. Здесь совесть ни к чему.
 
 
И все ж не спится нынче палачу,
Бессонница. Пора сходить к врачу.
 
 
В застенке карьеристы завелись.
И склоками в застенке занялись.
Порочат честных,
Воду замутив.
А был такой хороший коллектив!
 

   1956

Телеграфные столбы

 
Телеграфные столбы.
Телеграфные столбы.
 
 
В них дана без похвальбы
Простота моей судьбы!
Им шагать и мне шагать
Через поле, через гать.
 
 
Вверх по склону. И опять
Вниз со склона.
Но не вспять.
 
 
По-солдатски ровный шаг
Через поле и овраг,
Вверх по склону – и опять
Вниз со склона. И опять
Вверх по склону– на горбы…
 
 
Телеграфные столбы.
Телеграфные столбы.
 

   1956

Жил стукач

 
Жил стукач на свете белом,
Жалкий, робкий и ничей —
Самый скромный, оробелый
Из сословья стукачей.
 
 
Не чиновный и не штатный,
Где-то, кем-то он служил.
И, влача свой крест бесплатный,
Честно голову сложил.
 
 
Это было у музея,
Где безумная толпа
Тяжкой дверью ротозея
Раздавила, как клопа.
 
 
По дознании нестрогом
Он попасть на небо мог.
И стоял он перед Богом
Голый, сизый, как пупок.
 
 
Бог похож на дед-мороза,
Но, пожалуй, чуть добрей.
Он сказал: «Утри-ка слезы,
И не стой-ка у дверей!
 
 
Ты невинен и невзрачен.
Не тревожься ни о чем.
Ты навечно предназначен
Быть на небе стукачом».
 
 
И сошел наш небожитель
На небесные луга.
Стал он ангел-доноситель,
Бога доброго слуга.
 

   1956

Из детства

 
Я – маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет мне:
«Как ныне Сбирается вещий Олег…»
 
 
Я слушаю песню и плачу,
Рыданье в подушке душу,
И слезы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.
 
 
Осеннею мухой квартира
Дремотно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я, маленький, глупый, больной.
 

   1956

Железная скворешня

 
Я вырос в железной скворешне.
А был я веселый скворец.
Порою туманною, вешней
Звенела капель о торец.
 
 
Скворешня железная пела,
Когда задували ветра.
Железная ветка скрипела,
Гудела стальная кора.
 
 
В скворешне учился я пенью,
Железному веку под стать,
Звенеть ледяною капелью
И цинковым свистом свистать.
 
 
А если мне пенье иное,
Живое, уже ни к чему,
То дайте мне сердце стальное
И ключик вручите к нему.
 
 
Гоните воркующих горлиц,
Рубите глухие сады,
Пока не заржа́вели в горле
От слез и туманов лады.
 
 
Железом окуйте мне руки,
В броню заключите до пят!
Не то уже странные звуки
С утра в моем горле кипят.
 

   1956

«Извилисты тихие реки…»

 
Извилисты тихие реки,
А быстрые рвут напрямик.
Но тихие реки – навеки,
А дикие реки – на миг.
 
 
Снега на вершинах растают,
Подуют сухие ветра,
Сухие пески их впитают
И выпьет сухая жара.
 
 
Но выбери дикую реку
И высуши, выпей до дна.
Она ведь добрей к человеку,
Когда ему влага нужна.
 
 
Не мыслит о славе великой,
Не тщится оставить следы…
Так выпей из бурной и дикой —
Она не жалеет воды.
 

   1956

«Я наконец услышал море…»

 
Я наконец услышал море, —
Оно не покладая рук
Раскатывало у Бомбори
За влажным звуком влажный звук.
 
 
Шел тихий дождь на побережье,
И, не пугая тишины,
Пел только мужественно-нежный,
Неутомимый звук волны.
 
 
Я засыпал под этот рокот,
И мне приснился сон двойной:
То слышал я орлиный клекот,
То пенье женщины одной.
 
 
И этот клекот, это пенье
И осторожный шум дождя
Сплелись на грани сновиденья,
То приходя, то уходя…
 

   1956

Страх

 
Чей-то голос звучит у заплота,
Кто-то вдаль проскакал на коне,
Где-то рядом стучатся в ворота.
Не ко мне, не ко мне, не ко мне.
 
 
Я закрылся на восемь запоров,
Я замкнулся на восемь замков.
Псы мои сторожат у заборов,
Брешут с белым оскалом клыков.
 
 
Я не слышу, не вижу, не знаю,
Я живу ото всех в стороне.
Ходят люди по нашему краю.
Не ко мне, не ко мне, не ко мне.
 
 
Ходят люди, ко мне не заходят,
Просят люди, ко мне не зайдут,
Даже споры со мной не заводят,
Разговоры со мной не ведут.
 
 
Я сквозь ставни гляжу на дорогу,
Припадаю ушами к стене.
Где-то в двери стучат. Слава Богу —
Не ко мне, не ко мне, не ко мне!
 

   1956

Идут разговоры

 
По улице строем
Идут разговоры,
Идут разговоры,
Шагают разговоры.
 
 
А сбоку —
Подъезды,
Витрины,
Конторы
И окна, в которых
Глазеют машинистки.
Сидят деловоды,
Глядят фантазеры
На то, как шагают
Железные взводы.
Идут разговоры,
Идут разговоры.
 
 
Красиво шагают
Ногами-слогами,
Красоткам кидают
Нахальные взоры:
– Эй, милка-красотка,
Давай с разговором,
А без разговора
Не надо, не надо…
 
 
А ночью повсюду —
Глухие заборы.
Во всех подворотнях
Кошачьи раздоры,
И в щели, и в дыры,
И в лазы, и в норы
Ползут разговоры,
Ползут разговоры.
 
 
Какие-то страшные,
Сизые,
Пьяные —
Ползут разговоры,
Как воры,
Как воры.
 

   1956

Зрелость

 
Приобретают остроту,
Как набирают высоту,
Дичают, матереют,
И где-то возле сорока
Вдруг прорывается строка,
И мысль становится легка.
А слово не стареет.
 
 
И поздней славы шепоток
Немного льстив, слегка жесток,
И, словно птичий коготок,
Царапает, не раня.
Осенней солнечной строкой
Приходит зрелость и покой,
Рассудка не туманя.
 
 
И платят позднею ценой:
«Ах, у него и чуб ржаной!
Ах, он и сам совсем иной,
Чем мы предполагали!»
Спасибо тем, кто нам мешал!
И счастье тем, кто сам решал, —
Кому не помогали!
 

   1956

Цирк

 
Отцы поднимают младенцев,
Сажают в моторный вагон,
Везут на передних сиденьях
Куда-нибудь в цирк иль в кино.
 
 
И дети солидно и важно
В трамвайное смотрят окно.
 
 
А в цирке широкие двери,
Арена, огни, галуны,
И прыгают люди, как звери,
А звери, как люди, умны.
 
 
Там слон понимает по-русски,
Дворняга поет по-людски.
И клоун без всякой закуски
Глотает чужие платки.
 
 
Обиженный кем-то коверный
Несет остроумную чушь.
И вдруг капельмейстер проворный
Оркестру командует туш.
 
 
И тут верховые наяды
Слетают с седла на песок.
И золотом блещут наряды,
И купол, как небо, высок.
 
 
А детям не кажется странным
Явление этих чудес.
Они не смеются над пьяным,
Который под купол полез.
 
 
Не могут они оторваться
От этой высокой красы.
И только отцы веселятся
В серьезные эти часы.
 

   1956

Чужие души

 
Я научился видеть лица
Насквозь – до самого затылка.
Что ни лицо – то небылица,
Что не улыбка – то ухмылка.
 
 
И плоть становится стеклянной…
И вот на души я глазею
И прохожу с улыбкой странной
По медицинскому музею,
 
 
Где в голубом денатурате,
Слегка похожие на уши,
С наклейкою на препарате,
Качаются чужие души.
 
 
Они уродливо-невинны,
У них младенческие лица,
Они еще от пуповины
Не постарались отделиться,
 
 
Они слепые, как котята,
Их назначенье так убого!
И в синеве денатурата
Они качаются немного.
 
 
О Боже, Боже! Что ты создал,
Помимо неба, моря, суши!
Рождаются слепые души
И падают слепые звезды…
 

   1957

Дует ветер

 
Дует ветер однолучный
Из дали, дали степной,
Ветер сильный, однозвучный,
Постоянный, затяжной.
 
 
Этот ветер обдувает
Город с ног до головы.
Этот ветер навевает
Пыль земли и пыль травы.
 
 
И вокруг легко и гулко
Подпевают целый день
Все кларнеты переулков,
Все органы площадей.
 
 
Как оркестры духовые,
Трубы города гудят,
Даже окна слуховые
Словно дудочки дудят.
 
 
Окна с петель рвутся в гуде,
Двери бьют о косяки.
И бегут навстречу люди,
Распахнув воротники.
 

   1957

«Пусть недостаток и убыток…»

 
Пусть недостаток и убыток,
Пусть голодуха и война —
На это нам не будет скидок,
За все с нас спросится сполна.
 
 
Гляди, чтоб мысли не мельчали,
Чтобы не быть в ответе нам
За то, что многое прощали
Себе, соратникам, врагам.
 

   1957

Поэты

 
Слабы, суетны, подслеповаты,
Пьяноваты, привычны к вранью,
Глуповаты, ничем не богаты,
Не прославлены в нашем краю.
Но, поэзии дальней предтечи,
Мы плетем свои смутные речи,
Погрузив на непрочные плечи
Непосильную ношу свою.
 

   1956–1957

«Как поумнел я с той поры…»

 
Как поумнел я с той поры,
Когда читал тебе стихи
Про всяческие пустяки,
Про плотников и топоры.
 
 
Я был тогда совсем иным —
Смешным. Я был тогда нежней,
Я был тогда себе нужней,
А нынче стал нужней другим.
 
 
Уже рассудок каждый день
Напоминает мне: пиши!
Уже следить бывает лень
За чистотой своей души.
 
 
Уже завидую слегка
Тупым успехам пошляка.
 
 
И все ж, одолевая ложь,
Порой испытывая страх,
Порою подавляя дрожь,
Порою отрясая прах —
 
 
Живу, и верую, и жду…
И смолкну только в том году,
Когда окончатся слова
И помертвеет голова.
 

   1957

«Какой нам странный март подарен!..»

 
Какой нам странный март подарен!
Он был и нежен, и суров,
И простодушен, и коварен —
И полон снега и ветров.
 
 
Был март несбывшихся желаний,
Ненужных, застарелых пут,
И затянувшихся прощаний,
Которым срока – пять минут.
 
 
Морозный март в снегу по пояс,
Он жил беспечно, как дитя,
О будущем не беспокоясь
И о прошедшем не грустя.
 

   1957

Старая песня

 
Открываются новые страны.
Забываются старые раны.
Честолюбец идет по столице,
Сунув руки в пустые карманы.
 
 
А мы не жалуемся
И не хвалимся.
Как поужинаем,
Спать завалимся.
 
 
Произносятся грозные речи.
Назначаются важные встречи.