Страница:
Мальчик, повернувшийся на его голос, внимательно выслушал тираду Ивана Тимофеевича, а потом, нагрузив свой грузовик песком, потащил его в сторону «строительства», и вроде как ненароком перевернул машину, высыпав песок недалеко от «крепостной стены».
– Перевернулась! Ай-яй-яй, – совсем как Иван Тимофеевич, воскликнул малыш и потащил пустой грузовик обратно к песочной куче, чтобы заново загрузиться.
Подвезя новую порцию песка к «крепости», мальчик в нерешительности остановился.
Иван Тимофеевич, занятый возведением «крепостных стен», вдруг обратился к нему:
– Эй, на грузовике! Скорее давайте стройматериал, а то враг уже близко, а у нас еще стены не готовы! Водитель, слышите меня?
– Слышу, слышу, – ответил мальчик и засуетился, выгружая песок прямо под руки Ивана Тимофеевича.
Так началась его странная дружба с мальчиком Костей, которая поразила Зою Павловну и убедила ее в том, что Ивану Тимофеевичу можно довериться.
Как-то, недели через три, она вывела внука погулять, а сама, тяжело дыша, опустилась на скамейку рядом с Иваном Тимофеевичем.
Поздоровавшись и заметив ее подавленное настроение и красные, явно от слез, глаза, он обратился к ней:
– Так вроде не принято, но я фармацевт и мне можно, потому хочу спросить вас, Зоя Павловна: что у вас случилось? Вы сегодня очень плохо выглядите…
– Лучше не спрашивайте, Иван Тимофеевич, – покачала головой та. – Сердце болит. У меня уже был один инфаркт, похоже, второй на подходе…
– Так вчера же все вроде было нормально, – удивился Иван Тимофеевич такому резкому падению ее самочувствия.
– Я с мужем поругалась, – тихо призналась Зоя Павловна.
– Он что же у вас, пьет? – спросил Иван Тимофеевич, внутренне напрягаясь.
– Да нет, что вы! – возразила она. – Просто у него характер такой, тяжелый…
– Опять характер! – воскликнул Иван Тимофеевич, укоризненно глядя на Зою Павловну. – Что-то у вас в семье все больно характерные!
– Вот именно: больно характерные… – грустно подтвердила Зоя Павловна, сделав ударение на «больно».
– И что же вы не поделили, можно узнать? – полюбопытствовал Иван Тимофеевич. – Просто интересно, что может вызвать ссору с такой спокойной женщиной, как вы…
– Да из-за ерунды скандал вышел, – в отчаянии махнула рукой Зоя Павловна. – Одеваясь, я сдвинула с места в коридоре на сантиметр его туфли, так он обещал мне голову проломить, если такое еще раз повторится…
Заметив недоверчиво-изумленный взгляд Ивана Тимофеевича, она пояснила:
– Да, моемудля скандала большого повода и не надо, готов из-за мелочи в гроб вогнать. Иногда, поверите-нет, но жить не хочется…
– Еще чего не хватало! Да он сам не достоин жить, если так доводит женщину! – возмущенно произнес Иван Тимофеевич. – А уныние, Зоя Павловна, и тем более, самоубийство – грех великий… Вы не должны допускать, чтобы с вами такое вытворяли! Вы пробовали как-то противостоять ему?
– Не пробовала… боюсь, – честно призналась женщина.
– Боитесь? – удивленно переспросил Иван Тимофеевич.
– Да, боюсь! Боюсь, что шарахнет в ярости меня об стену или еще обо что-нибудь, я концы и отдам, а кто Костика растить будет? Он-тоодин с внуком не справится, рыдать потом на моей могиле будет… – помолчав, она добавила: – Хотя нет, не будет он меня бить, он меня словами в могилу сведет, иногда такое скажет! – и, не сдержавшись, Зоя Павловна, отвернулась, смахивая слезы.
– Да… – задумчиво покачал головой Иван Тимофеевич. – Ну не плачьте, Зоя Павловна, должна и на него найтись управа…
– А ведь женились мы по большой любви, – перебила его женщина. – Мои родители никак не хотели отдавать за него, так он несколько лет меня добивался. Хотя тоже было… Представляете, приходит как-то раз ко мне на свидание с расстроенным лицом, я ему: «Петенька, что случилось?» А он мне: «Понимаешь, Зоя, я тут случайно встретил девушку, с которой до тебя гулял, так она меня до сих пор любит и говорит, что руки наложит на себя, если я женюсь на другой. Ума не приложу, что делать…» А я-то, дура наивная, ему и говорю: «Ну раз так, то женись на ней, нельзя, чтобы человек жизни себя лишал из-за любви». А он мне грустно так кивает: «Ах, какая ты, Зоенька, чуткая! Наверное, мне так и придется сделать…» А у меня сердце кровью обливается, зубы стиснула, слезы наружу просятся, я держу их в себе, что есть сил. А он потом вдруг как расхохочется: «Дурочка, говорит, это же я тебя проверял, насколько ты меня любишь…» Представляете?!
– Да он у вас просто садист! – поставил диагноз Иван Тимофеевич, решив про себя, что обязательно должен посмотреть на этого любителя мелодраматических розыгрышей.
Он задал ей еще несколько вопросов о муже и постарался, как мог, ее развеселить.
После этого разговора Зоя Павловна неожиданно пропала на несколько дней, и Иван Тимофеевич, не видя ни ее, ни Костика, забеспокоился.
Решив зайти к Зое Павловне, чтобы спросить: не случилось ли чего, может, лекарства какие нужны, он направился через двор к подъезду, где она жила.
Поднявшись на третий этаж, он подошел к ее квартире, и только хотел нажать звонок, как услышал за дверью низкий мужской голос, который выкрикивал текст, состоящий из сплошного мата и завершившийся убийственной фразой:
– Чтоб ты сдохла, зараза! Как ты мне обрыдла!
Что ответила ему Зоя Павловна Иван Тимофеевич не услышал, но ему и так было достаточно, чтобы догадаться, откуда у нее взялся инфаркт и почему ее внук сторонится людей…
«Интересно получается… – думал Иван Тимофеевич, спускаясь по лестнице. – Если какой-нибудь гад всадит человеку нож в сердце – его посадят в тюрьму за убийство, а если он доведет человека до инфаркта, по сути дела до такой же смертельной дыры в сердце, то его даже не привлекут к ответственности, ведь слова – не пальцы, отпечатки оставляют невидимые… Попробуй, докажи, что он умышленно довел человека до смерти… Да и статьи „за доведение до смерти“ в нашем уголовном кодексе, кажется, не существует, а зря…»
Уже подходя к выходу из подъезда, Иван Тимофеевич почувствовал, как внутри у него вздрогнул, просыпаясь, Ассенизатор, и понял, что пришло время «очистить» жизнь Зои Павловны и ее внука от того Зла, которое несет в себе ее муж…
«Подобное должно наказываться подобным… Пусть сердце злодея лопнет, как перекачанный футбольный мяч, пусть он на себе почувствует, каково это, когда тебе рвут сердце…»
В один из вечеров, дождавшись, когда Зоя Павловна, оправившись после сердечного приступа, вновь вышла с внуком во двор, Иван Тимофеевич незаметно проскользнул в ее подъезд и позвонил к ним в квартиру.
Муж Зои Павловны раздраженно открыл дверь, видимо, ожидая увидеть на пороге свою жену, забывшую, наверное, что-нибудь дома, и удивленно уставился на представшего перед ним Ивана Тимофеевича.
– Что надо? Если вы по поводу каких-нибудь очередных выборов, то я не голосую, – грубо сказал он.
«Ну и Петенька!», – хмыкнул про себя Иван Тимофеевич, внимательно рассматривая стоящего перед ним жлоба. При этом он был немного удивлен: обычно подобные люди с посторонними бывают «сама любезность», а злость свою срывают в основном на безропотных близких и детях. Этот же экземпляр, видимо, не делал никаких различий на своих-чужих, и груб был, как говорят, «по жизни», то бишь всегда. Но все агрессивные люди либо психически ненормальны, либо жуткие трусы, скрывающие за своей агрессивностью и жестокостью патологическую трусость и предательское нутро.
Зная об этом, Иван Тимофеевич, не смотря на свой тщедушный рост, пошел на риск.
Резко выкинув вперед правую руку, он вдруг с силой втолкнул ошалевшего Петеньку в квартиру, потом вошел сам и плотно закрыл за собой дверь.
– Ну ты, козел, чего тебе здесь надо? Я тебе счас рога поотшибаю, сука! – взревел Петенька, надвигаясь на Ивана Тимофеевича.
Но тот, не вынимая левой руки из кармана, угрожающе посмотрел на него и сказал:
– Только рыпнись, всажу пулю между глаз.
Петенька метнул взгляд к оттопыренному карману Ивана Тимофеевича и остановился в нерешительности.
– А ну двигай в комнату! – тихо, но внушительно приказал ему Иван Тимофеевич.
– Мужик, ты чего? – совсем другим тоном произнес Петенька, пятясь от него в комнату. – Что тебе нужно?
– Сядь! – приказал Иван Тимофеевич, указывая ему на диван.
Тот послушно опустился на краешек дивана, и испуганно дернулся, когда Иван Тимофеевич бросил ему пачку с сигаретами:
– Кури!
Петенька подрагивавшими пальцами вытащил из пачки одну из трех лежавших там сигарет, и, взяв с тумбочки у дивана зажигалку, суетливо прикурил. После чего протянул пачку обратно Ивану Тимофеевичу.
– Положи рядом с собой, – сказал Иван Тимофеевич и отошел к окну, чтобы не дышать табачным дымом.
Петенька положил пачку на диван, и, глубоко затянувшись сигаретой, вдруг закашлялся.
Переждав, пока тот откашляется, Иван Тимофеевич сказал:
– Я пришел предупредить тебя, что если ты еще раз повысишь голос на Зою Павловну, то ты – покойник…
В слезящихся от сигаретного дыма глазах Петеньки мелькнуло недоумение тут же сменившееся злостью, и он процедил:
– Ой, бля… Я-то думал, что ты из-за чего серьезного ко мне приперся! А, оказывается, тебе просто эта стерва настучала… – и он было начал подниматься с дивана, но вдруг покачнулся и осел обратно.
Слова его стали для него приговором.
– Я же сказал тебе «сядь», так сиди и не рыпайся, – брезгливо сказал Иван Тимофеевич, уже не сомневаясь в правильности принятого решения.
А Петенька, пьяно мотая головой, озадаченно посмотрел на сигарету, которую он держал в руке.
– Что ты мне подсуну-у-л? – спросил он заплетающимся языком и вдруг завалился на бок, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Иван Тимофеевич медленно приблизился к нему.
Осторожно вытащив из левого кармана футляр со шприцем, он открыл рот Петеньке, помедлил несколько секунд, а потом всадил длинную иглу тому в горло, быстро выпуская в мышечную ткань препарат желтого цвета.
Выдернув иглу из горла обмякшего Петеньки, Иван Тимофеевич отступил назад, холодно всматриваясь в его распахнутые в ужасе глаза. И когда те через несколько минут подернулись пеленой смерти, он вновь ощутил на своем лице освежающий ветерок, словно кто-то стремительно захлопнул двери за выдворенным из этого мира Злом.
Забрав с дивана пачку со своими «сигаретами», Иван Тимофеевич вывернул из пальцев Петеньки тлеющий окурок, не спеша затушил его, и, сунув его в ту же пачку, осторожно пошел к выходу.
Выйдя на улицу, Иван Тимофеевич, как ни в чем не бывало, отправился к песочнице, в которой возилась с внуком Зоя Павловна.
Поздоровавшись, он присел рядом с ними на лавочку и поинтересовался у нее здоровьем и отношениями с мужем.
– Сердце отпустило, а с мужем мы помирились, – ответила Зоя Павловна, отводя глаза. – Так что все нормально, спасибо.
«Так я и поверил!..» – усмехнулся про себя Иван Тимофеевич, вспомнив подслушанный им их «нормальный» разговор, но тему дальше развивать не стал.
Он остался сидеть на лавочке, когда Зоя Павловна попрощалась, уводя Костю, сказав, что его пора кормить.
А через несколько минут он услышал разнесшийся над двором ее истошный крик:
– Петенька! Родной мой, что с тобой?! Петенька-а-а…
«Родной?!» – Иван Тимофеевич остолбенел. – Как «родной»?! Она же говорила, что он доводит ее, что ей жить из-за него не хочется!..»
А из окон все несся и несся протяжный отчаянный крик Зои Павловны:
– Петенька-а-а… вернись! Не уходи, Петенька…
В окнах и на балконах начали появляться перепуганные люди.
«Боже ты мой, там же Костя!» – вдруг всполошился Иван Тимофеевич и помчался через двор к подъезду.
Перескакивая через ступеньки, он взлетел на третий этаж и ворвался в квартиру Зои Павловны.
Она сидела на полу у дивана, на котором лежал ее муж, и, вцепившись себе в волосы, кричала, раскачиваясь из стороны в сторону:
– Петенька… Как же я жить теперь буду без тебя?!..
Иван Тимофеевич поискал взглядом Костю, и обнаружил его в углу, куда тот забился в страхе.
Мальчик сидел, зажав уши ручонками, чтобы не слышать жутких криков бабушки, и оцепенело смотрел на неподвижно лежащего на диване деда.
Иван Тимофеевич подошел к Косте и попытался взять его на руки, но тот, вырвавшись, вдруг бросился от него к Зое Павловне с криком:
– Бабушка, не вели ему трогать меня! Он – плохой! Это он убил дедушку!
Иван Тимофеевич ошеломленно замер.
Зоя Павловна подняла на Ивана Тимофеевича полубезумный взгляд и вдруг, словно прочтя в его глазах правду о содеянном им, поползла по полу к нему на коленях, норовя вцепиться в него руками и крича:
– Убийца!.. Убийца!..
«Чертова мазохистка, дура переменчивая!» – пронеслось в голове отступающего от нее Ивана Тимофеевича, но Ассенизатор в нем уже знал, что произошла великая Ошибка. Раньше он уничтожал лишний, никому ненужный, мешающий людям человеческий мусор, но этот Петенька оказался нужным Зое Павловне. Она любила его, несмотря на то, что жили они в постоянных скандалах. А он, Ассенизатор, этого не разглядел, взялся судить там, где могли рассудить только эти двое.
Он совершил Ошибку, умножил Зло и сам стал этим Злом. И теперь, как всякое Зло, он должен быть тоже уничтожен. Иван Тимофеевич покорно и безоговорочно принял этот последний приговор себя-Ассенизатора.
Однако Ассенизатора может «зачистить» только Ассенизатор…
Иван Тимофеевич, выглянув в окно, увидел подъехавшую к подъезду милицейскую машину, и, отталкивая от себя руки Зои Павловны, ждал, поглядывая на дверь.
Когда на лестнице раздался топот бегущих наверх людей, он отодвинул от себя неожиданно потерявшую сознание Зою Павловну, и встал напротив двери, вытянув вперед руку с черным игрушечным пистолетом Кости.
Вбежавший в квартиру милиционер, увидев мужчину, направлявшего на него пистолет, стремительным тренированным движением выхватил оружие и два раза выстрелил.
Иван Тимофеевич почувствовал, как пули, выпущенные милиционером, взрываются у него в груди жгучей болью, крошащей ребра и разрывающей в клочья легкие.
«Все правильно, Зло должно быть исторгнуто из нашего мира!» – пронеслась в голове Ивана Тимофеевича последняя мысль, и он рухнул на пол.
Умирая, Иван Тимофеевич успел ощутить уже ставшее привычным дуновение свежего ветерка, который пронесся по комнате, взъерошил мягкие волосы Кости и улетел в окно, всколыхнув напоследок занавески.
Мальчик зябко поёжился – этот ветерок был еще слишком холоден для его хрупкого маленького тела.
Но дети растут быстро…
Санкт-Петербург,
26 апреля 2000 года
© 2007, Институт соитологии
– Перевернулась! Ай-яй-яй, – совсем как Иван Тимофеевич, воскликнул малыш и потащил пустой грузовик обратно к песочной куче, чтобы заново загрузиться.
Подвезя новую порцию песка к «крепости», мальчик в нерешительности остановился.
Иван Тимофеевич, занятый возведением «крепостных стен», вдруг обратился к нему:
– Эй, на грузовике! Скорее давайте стройматериал, а то враг уже близко, а у нас еще стены не готовы! Водитель, слышите меня?
– Слышу, слышу, – ответил мальчик и засуетился, выгружая песок прямо под руки Ивана Тимофеевича.
Так началась его странная дружба с мальчиком Костей, которая поразила Зою Павловну и убедила ее в том, что Ивану Тимофеевичу можно довериться.
Как-то, недели через три, она вывела внука погулять, а сама, тяжело дыша, опустилась на скамейку рядом с Иваном Тимофеевичем.
Поздоровавшись и заметив ее подавленное настроение и красные, явно от слез, глаза, он обратился к ней:
– Так вроде не принято, но я фармацевт и мне можно, потому хочу спросить вас, Зоя Павловна: что у вас случилось? Вы сегодня очень плохо выглядите…
– Лучше не спрашивайте, Иван Тимофеевич, – покачала головой та. – Сердце болит. У меня уже был один инфаркт, похоже, второй на подходе…
– Так вчера же все вроде было нормально, – удивился Иван Тимофеевич такому резкому падению ее самочувствия.
– Я с мужем поругалась, – тихо призналась Зоя Павловна.
– Он что же у вас, пьет? – спросил Иван Тимофеевич, внутренне напрягаясь.
– Да нет, что вы! – возразила она. – Просто у него характер такой, тяжелый…
– Опять характер! – воскликнул Иван Тимофеевич, укоризненно глядя на Зою Павловну. – Что-то у вас в семье все больно характерные!
– Вот именно: больно характерные… – грустно подтвердила Зоя Павловна, сделав ударение на «больно».
– И что же вы не поделили, можно узнать? – полюбопытствовал Иван Тимофеевич. – Просто интересно, что может вызвать ссору с такой спокойной женщиной, как вы…
– Да из-за ерунды скандал вышел, – в отчаянии махнула рукой Зоя Павловна. – Одеваясь, я сдвинула с места в коридоре на сантиметр его туфли, так он обещал мне голову проломить, если такое еще раз повторится…
Заметив недоверчиво-изумленный взгляд Ивана Тимофеевича, она пояснила:
– Да, моемудля скандала большого повода и не надо, готов из-за мелочи в гроб вогнать. Иногда, поверите-нет, но жить не хочется…
– Еще чего не хватало! Да он сам не достоин жить, если так доводит женщину! – возмущенно произнес Иван Тимофеевич. – А уныние, Зоя Павловна, и тем более, самоубийство – грех великий… Вы не должны допускать, чтобы с вами такое вытворяли! Вы пробовали как-то противостоять ему?
– Не пробовала… боюсь, – честно призналась женщина.
– Боитесь? – удивленно переспросил Иван Тимофеевич.
– Да, боюсь! Боюсь, что шарахнет в ярости меня об стену или еще обо что-нибудь, я концы и отдам, а кто Костика растить будет? Он-тоодин с внуком не справится, рыдать потом на моей могиле будет… – помолчав, она добавила: – Хотя нет, не будет он меня бить, он меня словами в могилу сведет, иногда такое скажет! – и, не сдержавшись, Зоя Павловна, отвернулась, смахивая слезы.
– Да… – задумчиво покачал головой Иван Тимофеевич. – Ну не плачьте, Зоя Павловна, должна и на него найтись управа…
– А ведь женились мы по большой любви, – перебила его женщина. – Мои родители никак не хотели отдавать за него, так он несколько лет меня добивался. Хотя тоже было… Представляете, приходит как-то раз ко мне на свидание с расстроенным лицом, я ему: «Петенька, что случилось?» А он мне: «Понимаешь, Зоя, я тут случайно встретил девушку, с которой до тебя гулял, так она меня до сих пор любит и говорит, что руки наложит на себя, если я женюсь на другой. Ума не приложу, что делать…» А я-то, дура наивная, ему и говорю: «Ну раз так, то женись на ней, нельзя, чтобы человек жизни себя лишал из-за любви». А он мне грустно так кивает: «Ах, какая ты, Зоенька, чуткая! Наверное, мне так и придется сделать…» А у меня сердце кровью обливается, зубы стиснула, слезы наружу просятся, я держу их в себе, что есть сил. А он потом вдруг как расхохочется: «Дурочка, говорит, это же я тебя проверял, насколько ты меня любишь…» Представляете?!
– Да он у вас просто садист! – поставил диагноз Иван Тимофеевич, решив про себя, что обязательно должен посмотреть на этого любителя мелодраматических розыгрышей.
Он задал ей еще несколько вопросов о муже и постарался, как мог, ее развеселить.
После этого разговора Зоя Павловна неожиданно пропала на несколько дней, и Иван Тимофеевич, не видя ни ее, ни Костика, забеспокоился.
Решив зайти к Зое Павловне, чтобы спросить: не случилось ли чего, может, лекарства какие нужны, он направился через двор к подъезду, где она жила.
Поднявшись на третий этаж, он подошел к ее квартире, и только хотел нажать звонок, как услышал за дверью низкий мужской голос, который выкрикивал текст, состоящий из сплошного мата и завершившийся убийственной фразой:
– Чтоб ты сдохла, зараза! Как ты мне обрыдла!
Что ответила ему Зоя Павловна Иван Тимофеевич не услышал, но ему и так было достаточно, чтобы догадаться, откуда у нее взялся инфаркт и почему ее внук сторонится людей…
«Интересно получается… – думал Иван Тимофеевич, спускаясь по лестнице. – Если какой-нибудь гад всадит человеку нож в сердце – его посадят в тюрьму за убийство, а если он доведет человека до инфаркта, по сути дела до такой же смертельной дыры в сердце, то его даже не привлекут к ответственности, ведь слова – не пальцы, отпечатки оставляют невидимые… Попробуй, докажи, что он умышленно довел человека до смерти… Да и статьи „за доведение до смерти“ в нашем уголовном кодексе, кажется, не существует, а зря…»
Уже подходя к выходу из подъезда, Иван Тимофеевич почувствовал, как внутри у него вздрогнул, просыпаясь, Ассенизатор, и понял, что пришло время «очистить» жизнь Зои Павловны и ее внука от того Зла, которое несет в себе ее муж…
«Подобное должно наказываться подобным… Пусть сердце злодея лопнет, как перекачанный футбольный мяч, пусть он на себе почувствует, каково это, когда тебе рвут сердце…»
В один из вечеров, дождавшись, когда Зоя Павловна, оправившись после сердечного приступа, вновь вышла с внуком во двор, Иван Тимофеевич незаметно проскользнул в ее подъезд и позвонил к ним в квартиру.
Муж Зои Павловны раздраженно открыл дверь, видимо, ожидая увидеть на пороге свою жену, забывшую, наверное, что-нибудь дома, и удивленно уставился на представшего перед ним Ивана Тимофеевича.
– Что надо? Если вы по поводу каких-нибудь очередных выборов, то я не голосую, – грубо сказал он.
«Ну и Петенька!», – хмыкнул про себя Иван Тимофеевич, внимательно рассматривая стоящего перед ним жлоба. При этом он был немного удивлен: обычно подобные люди с посторонними бывают «сама любезность», а злость свою срывают в основном на безропотных близких и детях. Этот же экземпляр, видимо, не делал никаких различий на своих-чужих, и груб был, как говорят, «по жизни», то бишь всегда. Но все агрессивные люди либо психически ненормальны, либо жуткие трусы, скрывающие за своей агрессивностью и жестокостью патологическую трусость и предательское нутро.
Зная об этом, Иван Тимофеевич, не смотря на свой тщедушный рост, пошел на риск.
Резко выкинув вперед правую руку, он вдруг с силой втолкнул ошалевшего Петеньку в квартиру, потом вошел сам и плотно закрыл за собой дверь.
– Ну ты, козел, чего тебе здесь надо? Я тебе счас рога поотшибаю, сука! – взревел Петенька, надвигаясь на Ивана Тимофеевича.
Но тот, не вынимая левой руки из кармана, угрожающе посмотрел на него и сказал:
– Только рыпнись, всажу пулю между глаз.
Петенька метнул взгляд к оттопыренному карману Ивана Тимофеевича и остановился в нерешительности.
– А ну двигай в комнату! – тихо, но внушительно приказал ему Иван Тимофеевич.
– Мужик, ты чего? – совсем другим тоном произнес Петенька, пятясь от него в комнату. – Что тебе нужно?
– Сядь! – приказал Иван Тимофеевич, указывая ему на диван.
Тот послушно опустился на краешек дивана, и испуганно дернулся, когда Иван Тимофеевич бросил ему пачку с сигаретами:
– Кури!
Петенька подрагивавшими пальцами вытащил из пачки одну из трех лежавших там сигарет, и, взяв с тумбочки у дивана зажигалку, суетливо прикурил. После чего протянул пачку обратно Ивану Тимофеевичу.
– Положи рядом с собой, – сказал Иван Тимофеевич и отошел к окну, чтобы не дышать табачным дымом.
Петенька положил пачку на диван, и, глубоко затянувшись сигаретой, вдруг закашлялся.
Переждав, пока тот откашляется, Иван Тимофеевич сказал:
– Я пришел предупредить тебя, что если ты еще раз повысишь голос на Зою Павловну, то ты – покойник…
В слезящихся от сигаретного дыма глазах Петеньки мелькнуло недоумение тут же сменившееся злостью, и он процедил:
– Ой, бля… Я-то думал, что ты из-за чего серьезного ко мне приперся! А, оказывается, тебе просто эта стерва настучала… – и он было начал подниматься с дивана, но вдруг покачнулся и осел обратно.
Слова его стали для него приговором.
– Я же сказал тебе «сядь», так сиди и не рыпайся, – брезгливо сказал Иван Тимофеевич, уже не сомневаясь в правильности принятого решения.
А Петенька, пьяно мотая головой, озадаченно посмотрел на сигарету, которую он держал в руке.
– Что ты мне подсуну-у-л? – спросил он заплетающимся языком и вдруг завалился на бок, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Иван Тимофеевич медленно приблизился к нему.
Осторожно вытащив из левого кармана футляр со шприцем, он открыл рот Петеньке, помедлил несколько секунд, а потом всадил длинную иглу тому в горло, быстро выпуская в мышечную ткань препарат желтого цвета.
Выдернув иглу из горла обмякшего Петеньки, Иван Тимофеевич отступил назад, холодно всматриваясь в его распахнутые в ужасе глаза. И когда те через несколько минут подернулись пеленой смерти, он вновь ощутил на своем лице освежающий ветерок, словно кто-то стремительно захлопнул двери за выдворенным из этого мира Злом.
Забрав с дивана пачку со своими «сигаретами», Иван Тимофеевич вывернул из пальцев Петеньки тлеющий окурок, не спеша затушил его, и, сунув его в ту же пачку, осторожно пошел к выходу.
Выйдя на улицу, Иван Тимофеевич, как ни в чем не бывало, отправился к песочнице, в которой возилась с внуком Зоя Павловна.
Поздоровавшись, он присел рядом с ними на лавочку и поинтересовался у нее здоровьем и отношениями с мужем.
– Сердце отпустило, а с мужем мы помирились, – ответила Зоя Павловна, отводя глаза. – Так что все нормально, спасибо.
«Так я и поверил!..» – усмехнулся про себя Иван Тимофеевич, вспомнив подслушанный им их «нормальный» разговор, но тему дальше развивать не стал.
Он остался сидеть на лавочке, когда Зоя Павловна попрощалась, уводя Костю, сказав, что его пора кормить.
А через несколько минут он услышал разнесшийся над двором ее истошный крик:
– Петенька! Родной мой, что с тобой?! Петенька-а-а…
«Родной?!» – Иван Тимофеевич остолбенел. – Как «родной»?! Она же говорила, что он доводит ее, что ей жить из-за него не хочется!..»
А из окон все несся и несся протяжный отчаянный крик Зои Павловны:
– Петенька-а-а… вернись! Не уходи, Петенька…
В окнах и на балконах начали появляться перепуганные люди.
«Боже ты мой, там же Костя!» – вдруг всполошился Иван Тимофеевич и помчался через двор к подъезду.
Перескакивая через ступеньки, он взлетел на третий этаж и ворвался в квартиру Зои Павловны.
Она сидела на полу у дивана, на котором лежал ее муж, и, вцепившись себе в волосы, кричала, раскачиваясь из стороны в сторону:
– Петенька… Как же я жить теперь буду без тебя?!..
Иван Тимофеевич поискал взглядом Костю, и обнаружил его в углу, куда тот забился в страхе.
Мальчик сидел, зажав уши ручонками, чтобы не слышать жутких криков бабушки, и оцепенело смотрел на неподвижно лежащего на диване деда.
Иван Тимофеевич подошел к Косте и попытался взять его на руки, но тот, вырвавшись, вдруг бросился от него к Зое Павловне с криком:
– Бабушка, не вели ему трогать меня! Он – плохой! Это он убил дедушку!
Иван Тимофеевич ошеломленно замер.
Зоя Павловна подняла на Ивана Тимофеевича полубезумный взгляд и вдруг, словно прочтя в его глазах правду о содеянном им, поползла по полу к нему на коленях, норовя вцепиться в него руками и крича:
– Убийца!.. Убийца!..
«Чертова мазохистка, дура переменчивая!» – пронеслось в голове отступающего от нее Ивана Тимофеевича, но Ассенизатор в нем уже знал, что произошла великая Ошибка. Раньше он уничтожал лишний, никому ненужный, мешающий людям человеческий мусор, но этот Петенька оказался нужным Зое Павловне. Она любила его, несмотря на то, что жили они в постоянных скандалах. А он, Ассенизатор, этого не разглядел, взялся судить там, где могли рассудить только эти двое.
Он совершил Ошибку, умножил Зло и сам стал этим Злом. И теперь, как всякое Зло, он должен быть тоже уничтожен. Иван Тимофеевич покорно и безоговорочно принял этот последний приговор себя-Ассенизатора.
Однако Ассенизатора может «зачистить» только Ассенизатор…
Иван Тимофеевич, выглянув в окно, увидел подъехавшую к подъезду милицейскую машину, и, отталкивая от себя руки Зои Павловны, ждал, поглядывая на дверь.
Когда на лестнице раздался топот бегущих наверх людей, он отодвинул от себя неожиданно потерявшую сознание Зою Павловну, и встал напротив двери, вытянув вперед руку с черным игрушечным пистолетом Кости.
Вбежавший в квартиру милиционер, увидев мужчину, направлявшего на него пистолет, стремительным тренированным движением выхватил оружие и два раза выстрелил.
Иван Тимофеевич почувствовал, как пули, выпущенные милиционером, взрываются у него в груди жгучей болью, крошащей ребра и разрывающей в клочья легкие.
«Все правильно, Зло должно быть исторгнуто из нашего мира!» – пронеслась в голове Ивана Тимофеевича последняя мысль, и он рухнул на пол.
Умирая, Иван Тимофеевич успел ощутить уже ставшее привычным дуновение свежего ветерка, который пронесся по комнате, взъерошил мягкие волосы Кости и улетел в окно, всколыхнув напоследок занавески.
Мальчик зябко поёжился – этот ветерок был еще слишком холоден для его хрупкого маленького тела.
Но дети растут быстро…
Санкт-Петербург,
26 апреля 2000 года
© 2007, Институт соитологии